ИМАНМУХАММАД ГИГАТЛИНСКИЙ

ХРОНИКА

Я, ученый-историк Имаммухаммад, упомяну теперь о том, что сообщил сам имам Шамиль, — причем в качестве как бы анекдота, — когда был он ещё жив.

(Согласно теории, разработанной Маварди (Х-ХІ вв.), которая изложена по-русски И.П. Петрушевским, халиф обязан лично «исполнять обязанности имама», то есть предстоятеля, руководящего молитвой «в пятничной мечети», стоящей на тот момент в пределах его «резиденции»).

Мы спускались по солнечной стороне ущелья, — того, в нижней части которого стоит хутор Ачикоро, — делая это с напряжением наших тел, ибо дорога была тяжелой и, соответственно, ноги у нас скользили. Одни из нас, по данной причине, двигались — как рассказывал покойный имам, да поместит его Аллах в райских пущах! — на двух [80] своих, другие — на четвереньках, а третьи — ползком. Тут чья-то сильная рука вдруг схватила меня сзади за плечо. Я, Шамиль, повернулся и увидел кого-то высокого черного мужчину: с лицом, на котором выделялась высокая переносица. Г лаза его тогда горели, словно метеориты. Мужчина этот говорит мне: «Эй, гимринец! Ты думаешь, наверное, что мы юнцы. Когда тебе хочется, ты запрещаешь нам сражаться. Когда же тебе вдруг захочется, то будешь ты приказывать нам делать это-? В день поражения, которое потерпело наше войско при Зоно, был я одним из участников той битвы с русскими. А вот сегодня — не взирая на твой запрет, — я в сражение вступаю и делаю это вместе с вами! Я сейчас просто-напросто проникаю в него!». Затем тот мужчина бросился вниз, подобно рысаку — прыгая тут, словно он горный козел.

(Теоретик Маварди считал, что халиф, то есть правитель мусульманской империи, должен «происходить» обязательно «из» мекканского «племени» кореиш. Это авторитетное мнение «отвергает», однако, другой знаменитый теоретик Ибн Халдун (XIV — начало XV в.).

Шариат, для которого служит базисом прежде всего Коран, признает «распятие на кресте» — в качестве формы наказания. Применяется оно по отношению к мусульманам, но не ко всем, а лишь восстающим против государственности, построенной на основе исламских норм).

Я, имам Шамиль, сказал людям, которые ходили тогда вокруг меня: «Кто этот мужчина?» Они ответили: «Да это же известный [81] предводитель, Аличул Мухаммад Тиндинский». На это имам Шамиль сказал: «Я никогда не завидовал ничему так, как позавидовал сегодня умению Аличул Мухаммада, а также — его храбрости и совершенству, проявленными в тот день в бою!». После этих слов, кстати, Аличул Мухаммад даже как бы выпрямился. Также, примерно, воздействовали данные слова и на остальных воинов, которые выступили в тот день против неверных.

(Мусульманские ученые ХIII-ХV вв. признавали законным правителем того приверженца ислама, кто, опираясь на шариат, избавил от смут и иных бедствий мусульманскую общину, которая не получала реальной защиты от халифа — главы мусульманской империи).

В конце концов, вошли в названное выше поселение, то есть в Ачикоро, две вооруженные силы. С верхней стороны вступили туда неверные, а с нижней стороны вступили мы. Сошлись эти две группы в середине поселения, именуемого Ачикоро, и, как результат, разгорелось тут сражение между ними. Мужи наши стояли крепко против русских штыков и сабель, и так продолжалось это в течение определенного времени.

(Маварди, автор (X- XI вв.) труда «по суннитскому государственному праву», считает, что шариатский правитель обязан «лично наблюдать за государственными делами и проверять состояние органов управления»).

Проклятый эмир, известный как Ахмадхан Хунзахский (Авари), предводитель тех неверных, кричал [82] тогда издалека: «Атакуйте мусульман! Не отступайте! Не поворачивайтесь к ним своими спинами!» Что же касается меня, имама, то я тут ответил ему: «Людьми этими сегодня управляю я, Шамиль! Я же сегодня руковожу и данной битвой. Считаешь ли ты, — о, эмир Ахмадхан! — что день сегодняшний похож на день вчерашний, когда разбили вы нас при Зоно? Разве не исчезает звезда при восходе солнца -?».

(Казнить приверженцев ислама мусульманский правитель право имеет, но лишь: тех мусульман, которые «отказываются исполнять требования шариата» и в том числе, например, «повиноваться» ему, далее — вероотступников; далее — убийц, совершивших свои преступления умышленно, но делает это правитель лишь по просьбе пострадавшей стороны).

Неверные, предводителем которых был тогда Ахмадхан Хунзахский, ослабли вскоре. Терпение у них пропало. Они, в конце концов, побежали назад. Но разве может быть бегство полезным -?

Что касается мусульман — чамалинцев, багвалинцев, тиндинцев, койсубулинцев и андийцев, а также товарищей имама Шамиля, — то разожгли они позади неверных, что были в той части Каратинского округа вместе с Ахмадханом, настоящий пожар. В результате, смогли последние выскользнуть оттуда, но лишь бросив своих убитых.

(Омейяды правили с 661 г. по 750 г. При них присоединены были к Халифату огромные территории — расположенные в Азии, Африке и Европе. В Омейядскую эпоху, в 680 г., был, однако, убит воинами данной династии внук Пророка, Хусайн ибн Али, а также много других членов племени корейш).

Они лежали тогда на всех там [83] дорогах, имевшихся близ хутора Ачикоро.

Неверные, среди которых находился названный эмир, убегая из под Ачикоро, бросили там две пушки. Мы же, заметив это, затем взяли их себе.

(Ибн Зубайр — Абдаллах, сын корейшита Зубайра, известного в историографии сподвижника Пророка. В 680 г. большая часть мекканцев провозгласила этого Абдаллаха своим халифом — в противовес Йазиду Омейяду, которого мусульмане считали узурпатором. Не смотря на это, в современную ориенталистику вошел он, то есть Абдаллах, как антихалиф. Его политическое движение подавлено было омейядской армией в 692 г., то есть при халифе Абд ал-Малике Омейяде. Сам же Ибн Зубайр погиб в бою, который произошел около Каабы).

Неверные, предводителем которых являлся в том походе эмир Ахмадхан, в конце концов, возвратились в Хунзах — не получив помощи от кого-либо, и потерпев поражение при Ачикоро. Мы же — Кадиласул Мухаммад, Хаджар-дибир, Микаиль Гакваринский, Басханиль Мухаммад и Аличул Мухаммад, вместе с нашими чамалинцами, багвалинцами и тиндинцами, а также товарищи имама Шамиля и прибывшие вместе с ним немногочисленные койсубулинцы и андийцы — возвратились тогда в Карата, при помощи Всевышнего Аллаха, и причем, победителями».

Это — конец тому, что рассказал имам Шамиль.

На третий день, то есть уже после ухода неверных из Каратинского округа в Хунзах, призвал имам [84] Шамиль воинов своих — в селение Карата (?) — и подстрекнул их отправиться в селения Аваристана. Имеются в виду те, с жителей которых взяли неверные аманатов, о чем уже говорилось выше. Что же касается воинов Шамиля, то они, применив тут определенную силу, вошли в них, в конце концов, — в Тукита, Местерух, Ингердах, Рацитль и Цолода, — и, первым делом, съели скот сельчан. Затем воины эти подожгли усадьбы, принадлежавшие последним, выселив оттуда предварительно — их обитателей, то есть тукитинцев, местерухцев, ингердахцев, рацитлинцев и цолодинцев.

(Аль-Хаджжадж — известный полководец Омейядов, победитель Ибн Зубайра. Это был талантливый, но жестокий, государственный деятель, а также — известный ученый, борец с «крайними» хариджитами. С 694 г. стал аль-Хаджжадж омейядским наместником в Ираке и в иных восточных областях державы. Оставался он затем на этих ответственных постах до 714 г., когда его постигла смерть.

Под влиянием политики «кровавого террора», проводившейся аль-Хаджжаджем, а также в следствии военных действий, которые развязал на территории Халифата Ибн Зубайр, погибли в VII в. сотни тысяч мусульман).

Этих тукитинцев, местерухцев, ингердахцев, рацитлинцев и цолодинцев воины имама Шамиля эвакуировали тогда. Их переправили они в селения багвалинцев и каратинцев. Что же касается самих селений, входивших в состав Аваристана, покинутых их жителями, — тех которые перечислены выше, — то обратили их воины Шамиля в руины, где завыли волки. [85] Обитателями последних стали теперь совы и вороны.

(Этот Чан ка-Ал и Каранаевский упоминается и в других письменных источниках).

Там же — в зоне боев, которые имели место при Ачикоро, убит был саблей имама Шамиля вышеупомянутый паникер Махо Урадинский. В смерти своей был этот Махо виноват сам. Дело в том, что поступал он тогда словно баран, ищущий её своим копытцем. Или, можно тут сказать иначе: как тот человек, который сам себе нос отрезал, размахивая саблей. Хвала, все же, Аллаху

(Аббасиды правили мусульманами — пребывая на территории Ирака — с 750 г. по 1258 г. Происходили они от ал-Аббаса Хашимида — родного брата отца Пророка).

Господу миров!

После событий и военных походов, упомянутых выше, а прошедших при лидерстве (имама) Шамиля, который получил статус лидера в Чиркате — от посетивших его предводителей и больших людей ряда округов, какой-либо остановки не произошло. Названный лидер вновь выступил. Двинулся он, то есть Шамиль, тогда, понятно, не один, а в сопровождении ученых и больших людей, подчинившихся ему, которые пришли из своих округов. Следуя теперь как бы по кругу, заходили они в различные [86] селения и города Дагестана и, в конце концов, прибыли в селение Харахи.

(Халиф ал — Мустасимбиллах правил, сидя в Багдаде, с 1242 г. по 1258 г.

В 1-й половине X в. возвысился в пределах Иранского нагорья иранский мусульманский род «Буиды», который занял Багдад. Эти шииты, выходцы из южного Прикаспия, «низвели» (после 945 г.), халифов — происходивших из династии Аббасидов — «до положения марионеток», что сделали они: «отняв» у последних «все, кроме морального и духовного влияния» на народ).

Там, точнее, в соборной мечети харахинцев, организовал Шамиль собрание. На нем просил этот лидер у ученых и больших людей, пришедших в Харахи вместе с ним, чтобы они, — а также иные люди, — присягнули бы ему. Нужно было это Шамилю для того, чтобы его имамство стало бы правильным – соответствующим требованиям шариата.

Среди ученых, которые присутствовали тогда в Харахинской соборной мечети и долго там между собой разговаривали, возникли все же согласия. Одни из них говорили тогда, что дать присягу Шамилю – допустимо. Другие же сказали, что делать это непозволительно. Каждый ученый, причем, приводил тут доводы в пользу своих утверждений.

Имам Шамиль, видя все это, сказал, в конце концов: « О ученейшие мужи нашей эпохи! Мне кажется, что это собрание начало уже содрогаться из-за ваших голосов. [87]

Оно стало как бы бесплодным, не дающим, то есть, никакого результата. Поэтому, если вы согласны, я хотел бы пригласить сюда хваршинца Загалава (Загъалав) — муджтахида нашего времени, особо крупного ученого нашей современности. Давайте-ка мы ему поручим это дело, вокруг которого разгорелся спор, и что важно, полностью подчинимся его решению! Пусть будет последнее, при этом, самым сладким для любого из нас или же самым горьким».

Ученые, которые участвовали в собрании, проводимом в Харахинской мечети, согласились с тем предложением имама Шамиля и тогда написал он письмо Загалаву Хваршинскому. Последний же, действуя тут согласно полученному тексту, прибыл к ним, то есть в Харахи, где и застал многолюдное собрание, состоявшее из выдающихся ученых. Увидел он тогда в названном селении также огромную толпу, подобную черной туче, представленную уже главарями и просто большими людьми из числа [88] ислмистов. Вот они-то, все вместе, и изложили Загалаву суть дела, рассказав о том, что произошло в связи с присягой.

Загалав Хваршинский сказал тут лицам, собравшимся в Харахинской соборной мечети: «О ученейшие мужи! Вы допустили ошибку, которая идет от самого корня поднятой здесь проблемы. Потому-то стрела ваша в яблочко и не попала. Нынешние расхождения, возникшие между вами, исходят из того предположения, что речь здесь идет о присяге, которую дают мусульмане величайшему имаму, то есть халифу, продолжающему дело Мухаммеда — посланника Аллаха. Да будут над ним благословение и мир! Вы так и не поняли: в какое положение попадает та часть мусульман, которая, волей судьбы, оказалась оторванной от сил, находящихся в распоряжении величайшего имама. До людей этих не доходит ведь — в случае возникновения нужды, — помощь: в виде бесчисленных войск последнего — того, кого считаем мы халифом посланника Аллаха. Да благословит [89] его Всевышний и да приветствует!»

(Карматы — представители религиознополитического движения, рожденного, возможно, в среде «крайних шиитов» — практиковавших «ритуальные братские трапезы» и вносивших в казну, созданную ими, пятину от «своих доходов». К рубежу IX- X вв. создали они «жизнеспособное, богатое» государство с центром в историческом Бахрейне. Последнее просуществовало порядка двух веков, совершая все это время нападения «на караваны паломников», двигавшиеся в Мекку-Медину. Внутренняя «организация» карматского «государства» была, можно сказать, «коммунистической». Дело в том, что собранные государством (с низшего класса — с чернокожих рабов) налоги «распределялись» затем, как и иные государственные богатства, «среди» всех «членов карматской общины», которые были арабами-бедуинами. Делали это руководители карматов, причем, «сообразно» с основными человеческими «потребностями», имевшими в Бахрейне место на тот момент. Как можно понять, читая труды западных ориенталистов, карматы «в своей религиозной практике не соблюдали общепринятых предписаний мусульманского культа». Доходило это до такой, причем, степени, что представителей названного здесь карматского движения, возникшего в VII в. в бедуинской среде — под влиянием «исмаилитской пропаганды», нельзя считать мусульманами).

Загалав, оскалившись, захохотал затем — по привычке своей — и сказал: «Всевышний обязал троих мусульман, когда выходят они путешествовать, чтобы двое из них сделали бы третьего своим повелителем». В таком именно смысле понимать следует нижеприводимый хадис, который выбран из числа иных и передается в устной форме, притом, что идет он от людей доверенных и богобоязненных. Звучит же он так: «Откуда можно найти им корейшита? О, люди! Да помилует вас Всевышний Аллах!» После произнесения всех этих слов встал Загалав Хваршинский, восхвалил Аллаха, взял руку Шамиля и затем — со смирением по отношению ко Всевышнему — принес ему свою присягу. В качестве поручителей достоверности данного акта выступили, при этом, участники заседания — того, которое проведено было тогда в Харахинской соборной мечети.

Затем сказал Загалав: «О, Шамиль! О, мой сын! Я не боюсь, что была здесь допущена ошибка, когда [90] совершалась мной присяга, — та, которая дана тебе. Я боюсь, однако, и причем, больше всего на свете, последствий того дела, которое ты творишь. Это ведь, в конце концов, прояснится:

тогда, когда десница твоя обретет силу, что произойдет благодаря войскам, которые заполнят окружающее нас пространство, и, как результат, станет многим тесно;

когда конница, являющаяся — в данном случае, — как бы воплощением человеческих судеб, помчится согласно твоим указаниям;

когда начнешь ты — там, где сможешь, — производить удержание и ставить свою подпись;

когда окажется в руках твоих вся полнота власти, а также — будет у тебя право назначать того или иного человека на должность и отстранять последнего от нее.

Ты можешь, конечно, считать в данное время, что все эти дела чисты и, соответственно, для личности твоей они как бы прозрачны. Знай, однако, что чистая вода может стать когда-то мутной». [91]

(Речь идет о тех выходцах с Западного Кавказа, которые, оказавшись в детстве на территории Египта (в качестве рабов), попадали там на военную службу — в качестве мамлюков, то есть гвардии султанов. Их государство, известное как подвластное мамлюкам-бурджитам, включало в свой состав, кроме собственного Египта: юго-восток Малой Азии, Сиро-палестинский регион, северную Африку — до Туниса включительно, северный Судан. Эти «бурджиты» также опекали территорию аравийского Хиджаза где стоят Мекка и Медина.

Западноевропейские и советские ориенталисты характеризуют ваххабизм, как «реформаторское религиозное движение», существовавшее среди аравийских мусульман XVII- начала XX вв., приверженцы которого «уничтожали» постепенно — после захвата в регионе политической и военной власти — «все надгробия на могилах» захороненных там мусульманских «святых»).

Затем Загалав сказал: «Я знаю, что произошло с нашими предшественниками, которые были, между прочим, людьми разными — как благочестивыми, так и плохими. Я представляю все это себе так, словно бы вырос я среди них, а формирование частей тела моего произошло вместе с формированием этого у них.

Подробно говорить обо всем этом времени — к сожалению, — нет, но все же упомяну я здесь о событиях, знание которых удержит тебя от смут. О, Шамиль! Я делаю это, однако, не просто так:

для того, во-первых, чтобы ты — о, Шамиль! — не вынуждал бы рабов Всевышнего вкушать малоприятные испытания;

для того, во-вторых, чтобы не поручал бы ты дела, касающиеся [жизни] тех или иных людей кому- либо, а решал бы их сам;

для того, в-третьих, чтобы [настоящее] право отдавать приказы не передал бы ты в руки кого-либо из Представителей твоей паствы (раиййа); [92]

для того, в-четвертых, чтобы кровь мусульман, являющуюся как бы заповедником Всевышнего, проливал бы ты только с Его позволения и, соответственно, по судебному решению, которое тут исходить будет от ученых;

для того, в-пятых, чтобы не оказывал бы ты, — о, Шамиль! — предпочтения имуществу, забывая тут о людях».

Затем рассказал Загалав о правлении халифов из династии Омейядов, которое продолжалось до тех пор, пока насилий с их стороны не стало слишком много; имело место оно до тех самых пор, пока произвол со стороны Омейядов не увеличился чрезмерно. Как результат всего того, а также вследствие событий, которые произошли из-за действий ал-Хаджжаджа и Ибн-Зубайра, устранил всевышний Аллах данную династию от власти. Исполнил же он это мечом Аббасидов.

Теперь немного — сказал тут Загалав, — о династии Аббасидов, на последнего из которых, известного [93] как ал-Мустасимбиллах, напал тиран Хулагу-хан. Так вот, среди представителей данной династии оказались, в конце концов: такой Аббасид, которого убили из-за халифства; такой Аббасид, которого убил его собственный сын, опять же из-за халифства; такой Аббасид, которого убил визирь — после того, как, по причине [лени — ?], тот поручил ему решать дела своей державы; такой Аббасид, который принудил ученых говорить, что Коран — сотворен-, такой Аббасид, которого убила его же родная мать; такой, наконец, Аббасид, который сделал своим девизом развлечения, после чего оказался, в конце концов, убитым персами (аджам) в собственной постели, и причем, по приказу собственного брата.

Примерно вот так и продолжали развиваться события в среде правителей, принадлежавших к династии Аббасидов. Имело же все это место до тех пор, пока не ограбило их жесткое время. Дело в том, что последнее стало крутиться против Аббасидов — подобно тому, как [94] повернулось оно когда-то против тех, кто им предшествовали.

Затем упомянул Загалав о карматской смуте, которая произошла в эпоху правления все тех же Аббасидов. Он рассказал также на том собрании, произошедшем в селении Харахи, о гнусных делах, совершенных проклятым Абу Тахиром ал-Кармати. Речь шла о стремлении этого Абу Тахира к тому, чтобы испортить нравы людей, которое сохранялось вплоть до времени заключения его в кандалы, что произошло, в свою очередь, уже после того, как было им убито большое количество мусульман.

(Мнение Загалава Хваршинского (как и многих политически активных дагестанцев 1-й половины XIX в.), о ваххабизме сформировалась под влиянием нескольких, вероятно, факторов. В числе их были, несомненно, паломничество — (хадж) и контакты с Мухаммадали-пашой Египетским, который воевал с ваххабитами

Когда Загалав произносил свою великую речь в дагестанском сел. Харахи, начали военно-политические лидеры ваххабитов обретать понемногу некоторую бодрость. В целом, однако, то время, но особенно последующие десятилетия XIX в., характеризовать следует как эпоху «тяжелую» для ваххабитской государственности Фатимиды — исмаилитская, то есть стоявшая за пределами ислама, египетская династия Х-ХII вв., которая объявляла себя, при этом, потомством Али ибн Абу Талиба и Фатимы — дочери Пророка. Многие современники, однако, прежде всего сунниты Востока, считали эту династию, управлявшую одно время большей частью Северной Африки и Сирии, еврейской по происхождению. Они также обвиняли ее в поддержке первых крестоносцев, которые двигались на турок-сельджуков, являвшихся правоверными суннитами — врагами шиизма, во всех его проявлениях).

Затем упомянул Загалав, находясь в соборной мечети селения Харахи, о государстве черкесов — тех, которые правили некогда Египтом (Миср). Начал хваршинец тут с Буркука, а завершил Туманбаем — последним из черкесских правителей, при ком распространились в Египте насилия и злобность, исходя, причем, именно от черкесов.

В черкесское время плохие деяния, в конце концов, превысили [95] хорошие. Поэтому-то Всевышний и отстранил их от власти, ответив, таким образом, на мольбу людей обиженных, ибо «Аллах не любит насильников».

Выступая перед Шамилем, а также перед учеными и просто большими людьми, которые собрались в Харахи, упомянул Загалав затем и о смуте, которую породили ваххабиты (ваххабийй), сделавшие вздорные речи Мухаммада ибн Ваххаба как бы религией. Дело дошло ведь, в конце концов, до того, что вошли эти ваххабиты в два священных города, то есть с Мекку и Медину, и разрушили имевшиеся там купола. Имеются в виду те, которые возведены были над могилами особо крупных сподвижников Пророка, над могилами его жен, которых называют матерями правоверных, а также над могилами мусульманских шейхов. То бесчестие, однако, и унижение, которые поразили ваххабитов ныне, являются наказанием им — за их неверие (куфр) и откровенное беззаконие (тугйан).

Затем Загалав — возвращаясь ко [96] временам более ранним, чем те, когда действовали египетские черкесы и ваххабиты, — упомянул в речи своей о Фатимидах, происходивших от ал-Хусайна ибн ал-Каддаха. Они представляли собой — сказал он, — династию, которая в свое время также правила Египтом.

Дошел этот выходец из Хварши — в повествовании своем — вплоть до времени правления ал-Адидбиллаха, последнего из Фатимидов. Вот тут-то и вышел на арену истории — сказал Загалав, — Салах ад-Дин, сын Аййба. Этим Салах ад-Дином Фатимиды и были отстранены, в конце концов, от власти.

Прошли годы. Ушли в мир иной упомянутые здесь люди и уподобилось все как бы сновидению, ибо вечное царствование принадлежит только Аллаху. Он, однако, вернет назад — со временем — и нас, и наши деяния. Он воссоздаст тогда все — для того, однако, чтобы затем окончательно все уничтожить».

После этих слов воззвал Загалав Хваршинский ко Всевышнему и [97] сказал: «О Боже! Внуши Ты этому Шамилю, что надо быть справедливым и добрым по отношению к людям — рабам Твоим! Сокруши Ты шашкой Шамиля существующее ныне насилие, а также — упрямство и испорченность нравов! Сделай Ты — о, Аллах! — так, чтобы Шамиль мог бы в течение долгого времени отдавать приказы правоверным, чтобы делал он это до тех пор, пока не повзрослеют наши внуки!» Да сохранится данная ситуация до времени последнего воззвания Шамиля к Аллаху, вплоть до выхода в свет последнего из его поучений, обращенных к народу.

(Салах ад-Дин (1169-1193 гг.) был курдом, пришедшим в Африку. Он не просто отстранил Фатимидов от политической власти, но, главное, возвратил суннизм в Египет и в соседние страны, в качестве государственной религии).

Имам Шамиль тут заплакал и этот плач его заставил плакать всех ученых и просто больших людей, которые собрались тогда в соборной мечети селения Харахи. Затем, впрочем, все как бы рассыпались и собрание, таким образом, закрылось. Хвала Аллаху, Господу Миров! Здесь заканчивается мое сообщение о том, как давали присягу Шамилю.

В то время — до начала [98] событий, которые позднее произошли при Ахульго (Ах1ул гохI), — в подчинении у имама Шамиля находилась уже следующая часть населения Дагестана: обитатели округа андийцев, гумбетовцы-баклулалы, койсубулинцы-хиндалалы, технуцальцы, чамалинцы, ункратлинцы (ункъракь), багвалинцы и тиндинцы. Все они были тогда с Шамилем, не считая, правда, небольшого количества лицемеров, принадлежавших к числу представителей данной части дагестанцев.

(В кавказоведении утвердилось мнение, что Шамиль провозглашен был суннитским имамом Восточного Кавказа на собрании «самых почтенных лиц», а также ученых, проведенном на одном из отрогов горного массива Арак-меэр, неподалеку от сел. Ашильта. Имело место это, как считают, в 1834 г.).

После того, как выскользнул Шамиль из Ахульго и обрел, таким образом, спасение, — от того, что произошло там позднее, — отправился он, вместе со своими немногочисленными товарищами, в Шатой (Шубут). Что же касается жителей всех тех округов, которые упомянуты здесь выше, — Андии, Гумбета, Койсубулу, Технуцала, Чамалала, Ункратля, Багвалала и Тинди — то часть их населения находилась теперь, после событий при Ахульго, в подчинении у Ахмадхана — о котором речь шла уже, в [99] связи с боями при Зоно и при Ачикоро, того эмира, который сидел тогда в Хунзахе (Авар). Эти люди – время от времени — ходили к нему с подношениями и наградами (джаиза). Однако, часть жителей вышеупомянутых округов продолжала хранить клятву верности, данную имаму Шамилю ранее; люди эти — практически беспрерывно — посылали ему письма, направляя их в Шатой, где находился тогда имам. Оставшаяся Же часть населения — андийцев, гумбетовцев, койсубулинцев, технуцальцев, чамалинцев, ункратлинцев, багвалинцев и тиндинцев — ждала: в какое конкретно положение развернутся, в конце концов, дела имама Шамиля?

(Как видно из приводимого Иманмухаммадом перечня аварских общин — тех, на большинство населения которых имам Шамиль считал возможным опираться в 1839 г., — выпали хунзахцы, которых он считал ранее своими надежными сторонниками. Речь идет здесь о ситуации, которая имела место в горах в 1835 — 1836 г.

Речь идет об институте куначества).

Ту зиму провел имам Шамиль в [100] Шатое. Жил он там у Бузур-Шабана, находясь у него в качестве гостя. Шамиль прекратил на то время отдавать приказы и издавать запреты — отбросил, можно сказать, дела эти в сторонку.

(Кенхи — аварское селение, лежащее в горной Чечне, в бассейне р. Шаро-Аргун. Кенхинцы платили ежегодную подать ханам Аваристана — в размере 21 головы «овец» (см. ФОД. С. 265).

Когда хан Аварии ехал в Чеберлоевско-Веденскую зону Чечни (авар. Бурти), обязаны были ботлихцы доставить ему «шесть козлов» в качестве повинности (см. ФОД. С 264)).

Рядом с собой, в Шатое, поселил имам тогда лишь небольшое число товарищей, а также некоторых членов своей свиты (хасса). Что же касается особо близкого друга своего, Ахбердиль Мухаммада Хунзахского (Авари), — храбреца стремительного в своих атаках, — то отправил Шамиль его туда, где находились по соседству два вышеупомянутых гигатлинца. Были лицами этими Кадиласул Мухаммад и ученый храбрец известный как Хаджар-дибир — человек, который выделялся своей отвагой.

Той зимой двое названных здесь гигатлинцев приняли Ахбердиль Мухаммада и поселили его, вместе с товарищами, в Кенхи (Канха). Разместили они его, при этом, в доме Мухаммада — сына Антиголава (Антигъолав).

Небольшое отступление, где [101] рассказывается о том, что произошло тогда в Кенхи.

(Речь идет о жителях Чеченской равнины (Чачан-тала), которые находились в XVII — XVIII вв. под властью князей хунзахского корня).

Муллой (кади) для жителей Кенхи является в то время ученый Ханжак-дибир Гигатлинский. В один из зимних дней он, то есть мулла по имени Ханджак (ГъанжакI), а также Ахбердиль Мухаммад, — находясь в бане (хаммам), которая имелась при кенхинской мечети, — совершали омовение. Тут упало вдруг ведро (доле), в котел, наполненный водой — той, которую использовали для омовения.

(Это — территория, лежащая, примерно, между Грозным и чеченским сел. Агага, стоящим у входа в Аргунское ущелье).

Ахбердиль Мухаммад, видя это, приказал было вылить воду, имевшуюся в том котле, сказав: «Она стала ритуально грязной (наджас), ибо столкнулась с ручкой ведра, к которой прикасались ладони людей, считающихся сбродом (хилт)».

(Киялал // Кихалал-аварское название обитателей бассейна р. Шаро-Аргун, которые, кстати, платили ежегодную подать ханам Аварии. Подавляющая часть киялальцев говорила по-чеченски, но языком жителей некоторых шаро-аргунских общин был аварский).

Этот — покойный ныне — товарищ Шамиля, то есть Ахбердиль Мухаммад, не был, однако, большим ученым. Как говорят: если брать область науки, то можно сказать, что данного хунзахца слои Штукатурки не покрывали. Что же касается муллы по имени Хаджак, [102] то он запретил выливать ту воду, которую товарищ Шамиля назвал ритуально грязной, сказав: «Эта вода достигала количества равного двум кувшинам *, а поэтому сохраняет она свою ритуальную чистоту и в возникшей ныне ситуации». В ответ на это, сказал Ахбердиль Мухаммад Хаджак-дибиру: «Как то раз, когда находились мы в Чиркате, приказал Шамиль, чтобы в ситуации подобной этой, воду вылили бы из котла. А ведь он — имам — более знающий, чем ты». На это Хаджак сказал тут такое, что и упомянуть здесь неприлично.

(Зумсой — населенная чеченцами территория, лежащая в верхней части Аргунского ущелья. Там же находится и «общество» Мулкой, где говорили и говорят по-чеченски).

После окончания той зимы, которая проведена была в Кенхи, сообщил все же Ахбердиль Мухаммад имаму Шамилю: то, что сказал ранее Хаджак-дибир по адресу последнего, в связи с вопросами ритуальной чистоты — при их встрече, которая имела место своё как-то раз. Прошло некоторое время. Имам Шамиль прибыл однажды в Ботлих и тут приказал он своему палачу: казнить того кенхинского муллу, известного как Хаджак-дибир [103] Гигатлинский.

(Наказанием придорожному грабителя является, согласно шариату: либо отсечение правой руки; либо — смертная казнь, когда грабеж сопровождался убийством; либо — огромный дият, то есть штраф).

Когда узнал Кадиласул Мухаммад о том, что приказал имам Шамиль, когда находился в Ботлихе, то поспешил он к последнему. Это гигатлинец, то есть Мухаммад, пал тут на колени перед данным лицом — перед имамом — и начал просить его: простить Хаджак-дибира, который сказал зимой нечто весьма неприличное о Шамиле. В ответ на это сказал имам Шамиль: «Хорошо, я прощаю его, но делаю это лишь ради тебя, — о, Кадиласул Мухаммад!»

(Имам Шамиль был, как известно, храбрецом и мастером единоборства. В данном случае, однако, он поступил так, как подобало настоящему полководцу или руководителю государства. Эта категория людей просто обязана беречь свою жизнь в интересах подчиняющихся им масс).

Последний поспешил тут к вышеупомянутому палачу имама: сообщить ему о приказе, который дал сам имам. Когда, однако, он, гигатлинец, прибыл к палачу, то оказалось что Хаджак-дибир Гигатлинский — бывший кенхинский мулла — уже убит. Палач своё дело, таким образом, уже закончил — лишил жизни упомянутого здесь Хаджак-дибира. Да помилует его всевышний Аллах!

(Местность Ачинни («общество» ЧIин-?), которую локализовать следует, по-видимому, в Аргунском ущелье (в Горной Чечне) подчинялась традиционно ханам Аварии. Даже в начале XIX в. хан, сидевший в Хунзахе, получал «по овце с каждого двора», стоявшего в Ачинни/Ачинну (см. ФОД. С. 265)).

Когда зима — показав спину свою, — ушла, и, соответственно, [104] увела она своих могучих слуг, наступила, как результат, весна, которая принесла тут громовые залпы. Дело в том, что пришли тогда к имаму Шамилю посланцы от чеченцев. Они просили имама, чтобы он прибыл бы в их края и обучил бы людей: как принимать решения, следуя шариату. Шамиль-имам стал тут, однако, отговариваться фразами типа: «может быть» я приеду, но «как-нибудь позднее».

(Дышни (авар, ришни) — местность в Горной Чечне. Дышнинцы давали ханам Аварии небольшую подать — ежегодно (со всех общины -?) по одному быку и по 12 курушей, то есть рублей (см. ФОД. С. 265)).

В конце концов, — после всяческих отговорок — имам решил все- таки пойти в сторону того края, который именуют Чечня (Чачан). Двинуться он решил туда, причем, не один, а вместе со своими последователями. Представлены были тогда последние людьми, выступившими из округа киялальцев (къигъалал), а также из Шатоя, Чамалала, Багвалала и Тинди. Шамиль написал, при этом, письмо двум гигатлинцам, — ученому Хаджар-дибиру, великому храбрецу, и Кадиласул Мухаммаду — чтобы пришли бы они оба к нему, в Шатой. Вместе с ними, причем, должны [105] были прибыть к имаму и те обитатели дагестанских округов, которые считались последователями их обоих, а также Ахбердиль Мухаммад Хунзахский, сидевший тогда в селении Кенхи — особо близкий товарищ Шамиля. [106]

(Этот Мухаммадгази был отцом известного наиба Арсанукая.

Гехи — традиционный центр «Малой» Чечни, которая соответствует равнинным землям Северного Кавказа, лежащим к северу от р. Аргун. В XVIII в. «платили» гехинцы «подати» кумыкским князьям, сидевшим в Аксае).

Хаджар-дибир и Кадиласул Мухаммад начали тут — со значительным старанием — направлять просьбы к своим товарищам, которые обитали в вышеупомянутых здесь округах. Это дело получилось. Сопровождать их обоих собралось тогда свыше ста мужей — из числа надежных лиц, которые, соответственно, были у них обоих в доверии. К Хаджар-дибиру и Кадиласул Мухаммаду присоединились, при этом, еще и два гакваринских героя, вместе с которыми прибыли уже и их товарищи. Были таковыми героями Микаиль и Кала-хаджияв (Къала- ...), которые считались людьми, испытанными в конкретных делах.

(Шали — ныне небольшой город, расположенный в равнинной части Чечни).

Все они — гигатлинцы, гакваринцы и другие дагестанцы — направились затем, вместе в Ахбердиль Мухаммадом Хунзахским и его товарищами, к имаму Шамилю, который находился тогда в Шатое. Оттуда двинулись они, однако, не в Чечню, а по направлению Зумсоевского округа и, таким образом, вошли, в конце концов, в селение Мулкой (Мулкъи). [107]

(Тавзан — исторически существовавший территориальный участок с чеченским населением, соответствовавший части Ичкерии. Ныне это — Веденский район ЧР).

Там, в Мулкое, проживал тогда зловреднейший тиран по имени Губаш (Гъубаш). Это был самый настоящий насильник — человек, восставший против установлений, которые идут от Аллаха, придорожный грабитель, который проливал кровь людей и отнимал у них имущество. У этого Губаша Мулкоевского был еще и брат — такой же тип, как и он.

(Мартан — бассейн р. Мартан, текущей по чеченским землям и впадающей в Сунжу. Речь идет о чеченском сел. Дарго, которое лежит к северо- востоку от Анди).

Они оба принадлежали к числу тех, кто фактически не признают Аллаха и его посланника. Боясь двух этих могучих злодеев, то есть Губаша и его брата, жители селения Мулкой не вступали — первоначально — в число людей повинующихся имаму, то есть Шамилю. Поэтому-то вышеупомянутый шатоевец Бузур-Шабан, известный как гость имама Шамиля, и решил тут привести Губаша к последнему: применяя для этого мягкие фразы и употребив соответствующую ситуации хитрость.

(Беной (по-авар. Баяниб) — известная в кавказской историографии чеченская община, связанная, как и их соседи, с шамхальским родом. Расположена она в горной части Нажаюртовского района ЧР. По утверждению А. Бакланова (стр. 90), беноевцы несли феодальные повинности в пользу кумыкских князей, сидевших в Эндирее.

Согласно шариату, «с любой военной добычи» обязано взять мусульманское государство одну «пятую». Часть этой пятины идет на содержание: сейидов, то есть потомков Пророка, которых насчитывалось в пределах Сулакского бассейна (к середине XIX в.) порядка 40-ка семей, а также — вдов и сирот борцов за веру, и еще — бедных «странников»).

Губаш, попав под влияние названных фраз, все же пришел тогда к Шамилю, причем вместе с братом, [108] хотя он, правда, в начале упирался и, как бы, отказывался. Дело в том, что он, опасаясь замыслов со стороны шатоевца Шабана, считал необходимым сохранение тут бдительности.

Был этот Губаш Мулкоевский теластатым мужчиной огромного роста. Вид его был отвратительным. Того человека, кто видел клыки названного здесь лица, то есть Губаша, охватывал прямо таки страх. На кого бы не оборачивался Губаш, на кого бы не обращал, таким образом, своего внимания, он показывал, что фактически не считается с этим человеком — демонстрировал, что последний, как личность, его не заботит. Говорил это Губаш, на своем — понятно, — языке, голосом столь грубым, что казался он сидящим на дне большого сосуда и оттуда разговаривающим.

Губаш, придя туда, где находились гигатлинцы, гакваринцы и иные товарищи из окружения имама, заговорил: «Кто из вас является главой этих людей?» Когда же увидел он имама Шамиля, то [109] приблизился и сказал с откровенным презрением по отношению к последнему: «Это он что ли, тот человек, через которого пытаются проводить в жизнь распоряжения — касающиеся решений, имеющих отношение к сегодняшнему дню?».

(Закят — столп ислама. В теории, он берется: в размере 2,5 % с домовладений, а также с торгового и ремесленного дохода; с лиц практикующих скотоводство допустимо поднятие закята — до 12 % дохода.

Башир-бек и Яхъя-хаджи принадлежали к числу прямых потомков Чулак-Сурхая Казикумухского. Оба они упоминаются, причем многократно, в русских письменных источниках.)

Имам Шамиль понял: что именно задумал в глубине души своей этот мерзкий тип. Что же касается Муртазы Уркачинского и Мухаммадамина Харахинского, то захотели они тут убить Губаша Мулкоевского, а также — его брата. Шамиль дал им поэтому сигнал глазами. Сам, при этом, приближаться к Губашу не стал, ибо имам боялся того вреда, который мог в данной ситуации произойти от последнего.

Люди, пришедшие в Мулкой вместе с Шамилем, видя все это, исхитрялись. Делали же они это ради того, чтобы схватить Губаша и его брата — этих двух мулкоевцев, восставших против установлений, Которые идут от самого Аллаха. В Конце концов, их обоих они схватили. Губаша, причем, повалили — товарищи, которые входили в [110] окружение имама Шамиля, хотя и совершили они это с большим трудом. Ему они, а конкретно — Муртаза Уркачинский, Мухаммадамин Харахинский и еще кое-кто, выкололи тогда оба глаза. Что же касается брата Губаша Мулкоевского, такого же типа, как и последний, то его товарищи, прибывшие вместе с имамом, убили. Остальное — то, что произошло позднее — является общеизвестным. Описано это — в краткой, правда, форме — в тексте Истории, принадлежащей перу Мухаммадтахира Карахского, признанного установителя истины.

(Муса из сел. Бала-ханы упоминается не однократно в русских источниках.

Даниял-султан, феодальный правитель Елису, что соответствует части территории Закатальского округа. Он пришел к Шамилю летом 1844 г.).

Сердца мулкоевцев охватил тут страх. Они покорно подошли теперь к имаму Шамилю.

(Шейх Джамалутдин пришел к Шамилю и, как результат, поселился на территории Имамата (в цумадинском сел. Хуштада ?) в конце зимы 1842 г.

это наведение административного порядка в Аваристане, как части Имамата (после событий при Ахульго и ухода Шамиля в Чечню), не описаны современными историками-кавказоведами.)

После событий в Мулкое, которые имели место в связи с Губашем и его братом, занялся имам Шамиль вскоре тем, что стал писать письма. Адресованы они были: во-первых, эмирам Зумсоя — Маашу (МагIаш), Дую и Акбулату; во-вторых, эмирам Ачинни (ГIачинни) — Чупалаву и Чага (Чагъа); в третьих, эмиру дышнинцев (ришниял), которым был [111] тогда Мухаммадгази — сын Хахха (Х1ахъа).

Шамиль требовал от названных здесь эмиров, чтобы прибыли бы они к нему, причем не одни, а вместе со своими последователями. Прибыло, однако, — в ответ на письма имама — лишь два эмира. Это были Чупапав Ачиннинский и Мааш Зумсоевский, но, зато, явились они к имаму Шамилю вместе с кавалеристами, которые приведены были из двух округов, подвластных им обоим. Сидящие на прекрасных скакунах, которые вставали — время от времени — на дыбы, удивляли эти зумсоевцы и ачиннинцы людей взиравших на них. Они воздействовали на них также и своей великолепной одеждой, сшитой из мягких тканей, а также своим оружием, покрытым сверкающим серебром.

Имам Шамиль, когда увидел этих зумсоевцев и ачиннинцев, прибывших к нему, то к ним он вышел. Встретил их Шамиль тогда с почтением. Прославляя последних, он затем благодарил Всевышнего: за поведение, которое [112] проявили названные выше гордые эмиры, — зумсоевец Мааш и ачиннинец Чупалав — за то, что вошли они оба в ряды его последователей, чтобы помогать, таким образом, исламской религии.

Тут имам Шамиль совершил немаловажный акт. Он назначил Чупалава наибом в округ, именуемый Ачинни. Этот человек стал, кстати, первым наибом, — из числа горских (дагъистан) наибов, — кто получил [официальное] назначение от имама.

Затем назначен был наибом Мааш Зумсоевский. Он был направлен имамом в округ, именуемый Зумсой и Чиннахой (Чичиннахъ).

Над Шатоевским же округом назначен был тогда наибом Батука (Батукъа),

Что же касается вышеупомянутого эмира Мухаммадгази — сына Хаххая, — человека, который был на тот момент эмиром Дышнинского округа, то он не пришел к имаму Шамилю. Мало того, этот Мухаммадгази задрал тогда нос свой, что имело место от его горделивости. [113]

(Тлох – селение в Ботлихском районе РД

Гидатль — участок на правом берегу Аварского Койсу, с традиционным центром в сел. У рада; в пределах Шамильского района РД. Ханы Аварии считали гидатлинцев своими «воинами», служащими «за награды», но российский академик И.-А. Гильденштедт пишет, что «округ» Гидатлинский «полностью зависит от Ауар-хана» (стр. 245)).

Имам Шамиль, находясь в Мулкое (?), приказал двум названным выше наибам: — имеются в виду Чупалав и Мааш — прибыть через десять дней в Шатой, вместе со своими последователями. Они оба, впрочем, после этого возвратились в родные места. Чупалав Ачиннинский, причем, обменялся тогда с имамом Шамилем одеждой и оружием, а Мааш Зумсоевский подарил последнему своего коня, отдав его вместе с седлом и уздечкой. Результатом же данных актов стало то, что превратился имам Шамиль в одного из самых великолепных рыцарей той эпохи.

Имам, покинув Мулкой и соседние земли, возвратился вскоре в [114]

Шатой, а затем туда прибыли — к нему — два упомянутых выше наиба. Вместе с ними, причем, пришли тогда в Шатой все всадники и пехотинцы, которые проживали в округах, находившихся под их — Чупалава и Мааша — управлением. После этого акцию совершил, в свою очередь, и имам Шамиль. Он выступил во главе многочисленного войска — состояло оно из киялальцев, шатоевцев, чамалинцев, багвалинцев, тиндинцев, ачиннинцев, зумсоевцев и других — в направлении края именуемого Чачан. Это войско было как бы божье, ибо ему помогал сам Господь!

Когда Шамиль прибыл в Гехиинский округ, встретили его там местные жители. Они приняли тогда Шамиля с приветственными речами в устах. Что же касается гехинских больших людей, то они прибыли тут прямо к этому имаму и дали ему клятву верности, после чего над ним был назначен наиб. Им стал особо верный товарищ Шамиля, а именно — храбрец, известный как Ахбердиль Мухаммад — хунзахец, [115] который находился ранее при Шамиле, причем практически неотступно.

Затем направился имам Шамиль в Шали, где остановился у Талгика (Т1апхикI) — своего верного гостя. Это был, следует отметить, прозорливый храбрец, умевший проводить конкретные мероприятия. В Шалинский округ, поэтому, назначен был наибом именно он, причем произошло это после того как посетила Шамиля группа шалинских больших людей. Последние, при этом, присягнули тогда имаму, что сделали они, тесня друг Друга.

(Тлюрутль мукх — часть территории Шамильского района, лежащая на левом берегу Аварского Койсу. Аварский двор включал этих горцев в число «узденей» ханства со столицей в Хунзахе.

Анцух — северная часть Тляратинского района РД, зона слияния р. Джурмут и р. Хван-ор, выставлявшая 1000 воинов. Анцухцы XVIII в., как, может быть, и более ранних времен, являлись гвардейцами царей Восточной Грузии.)

То же самое, примерно, — то есть дача присяги имаму толпами [116]

больших людей, которые, при этом, как бы теснили друг друга, — происходило в каждом близлежащем краю, который посетил тогда Шамиль.

В рамках данного движения по [Чечне], назначил Шамиль наиба и, кстати, в Тавзанский округ. Стал же таковым ученый по имени Атабай — человек, погрузившийся в море знаний, которого именовали тогда Чудом своей эпохи. Связывал себя этот Атабай, причем, с местностью именуемой Мартан.

(Таш — населенные аварцами земли, что в низовьях Джурмута, лежащие на правом берегу названной реки.

Цунта — верховья Андийского Койсу, северная часть Цунтинского района РД. Гильденштедт И.-А., академик РАН имперской эпохи, писал, что Цунтинские земли, находившиеся ранее — подобно, кстати, Анцуху и бассейну р. Джурмут, — под властью христианской Кахетии, «освободились», ко 2-й половине XVIII в., «от кахетинского владычества», но «мусульманами» цунтинцы еще не стали. Поэтому сказать можно, что живут они «без какой-либо» авраамической «религии»).

В Даргонский (Даргъи) округ назначил имам Шамиль наибом другого ученого. Был им Шуаиб Даргонский.

В Бенойский (Баяни) округ назначил Шамиль наибом Джавадхана Даргонского. Последний являлся, [117] кстати, вольноотпущенником (атик).

Сам имам Шамиль поселился тогда там же, то есть вблизи от Беноя, причем вместе со своими домочадцами и своими товарищами, которые считались теперь мухад-жирами. Селение известное как Старое Дарго, после того как обосновался в нем Шамиль, — да еще с указанными здесь людьми, — стало, как результат, настоящим городом, причем городом счастливым. Дело в том, что в это Старое Дарго начали теперь стекаться великие богатства и, соответственно, формировалась там огромная казна. Создалось же все это:

за счет пятины (хумс), взимавшейся с военной добычи (ланима);

за счет мусульманского байтулмала, представлявшего собой харадж, который собирали с горных пастбищ, а также с иных земель, находившихся ранее в распоряжении Уммахана Великого, сидевшего в Хунзахе;

за счет хараджа, который причитался последнему, а собирался с [118] жителей некоторых селений Дагестана;

за счет хараджа, который причитался эмирам Кед и;

за счет хараджа, который собирали прежде с одних селений Дагестана в пользу других таковых же, то есть дагестанских, селений;

за счет подарков и иных связующих народ элементов (сила), поступавших от наибов и от других лиц;

за счет одной трети занята, собиравшегося с богачей (майсур);

за счет имущества тех, кто убегал в царство Русское;

(Антль-ратль соответствует, в данном контексте, бассейну р. Джурмут, то есть большей части Тляра- тинского района.

Андалал — часть территории Гунибского района, лежащая между Ругуджой, Согратлем и Чохом, откуда выходить могло на бой с грузинами (кон. XVIII в.) примерно 4 тыс. воинов. В сел. Ругуджа, при этом, как и в Согратле, налицо было — по свидетельству И.-А. Гильденштедта, — политическое влияние «Ауар-хана» (стр. 246))

за счет имущества лиц, которых казнили за лицемерие и вероотступничество (иртидад).

После всех тех событий и перемен умножилось у имама Шамиля число товарищей. Мало того, очень многие люди начали приходить к нему со стороны — в качестве мухаджиров. Теперь уже шамилевские войска стали, как результат, многолюдными.

К имаму Шамилю, покинув предварительно родные места, [119] переехали — правда, в разное время — ученые и эмиры из различных округов Дагестана, тех которые продолжали оставаться под контролем (хита) русского падишаха. Были среди них следующие, к примеру, личности: Даниял-султан Елисуйский, который был раньше генералом (янарал) у названного падишаха [на полях: но стал он наибом — Т. А.]; тарикатский наставник (муршид), Джамалутдин Казикумухский (Гъазигъумукь), — да станут святыми его тайные знания! — святой шейх; еще четверо казикумухцев — эмир Башир-бек, [на полях: который стал наибом — Т. А.], храбрый [120] ученый Мухаммад-эфенди [на полях: Гуйминский (Гьуйми) — Т. А.], Нуратдин и Яхья-хаджи.

Прибыло к имаму также, в качестве мухаджиров, — это кроме тех, кто назван выше, — очень еще большое количество превосходных персон и видных личностей, которые, таким образом, покинули свои родные места. Среди них имелись, к примеру, фигуры — такие, как ученый Таймазхан Чиркеевский (Чирки).

[На полях: Наибом стал Муса Балаханский — Т. А.].

Нельзя не упомянуть здесь того факта, что к Шамилю перебрался, в качестве мухаджира, и такой испытанный в делах герой, как Хаджи-мурад. Этот хунзахец был раньше, кстати, как бы предводителем русских войск, или, если можно так [121] сказать, их начальником. Шамиль и мусульмане — те люди, конкретно, которые находились тогда в его власти, — испытали в то время беспокойство из-за действий данного Хаджимурада. Они вкусили через эту особу горечь ущерба; в том, что преподносил им последний, была, конечно, своя сладость, но больше было все-таки мучений.

(Телетль — селение В Шамильском районе.

Чох — селение в Гунибском районе).

При всем том, однако, сохранил имам Шамиль уважение к храбрости Хаджимурада и поэтому назначил последнего наибом. Сначала Шамиль поставил его в округ, который называют Технуцал (Т1ех1нусал), а затем — в Хунзахский округ. Там-то и остался Хаджиму- рад на наибстве, что продолжалось, причем, до тех пор, пока не произошли известные события: между ним, с одной стороны, и имамом — с другой.

(Голотль, Ассаб, Тля ну б, Цекоб и Ратлуб — селения в Шамильском районе.

Катех — древнее аварское селение в Белоканском районе Азербайджана).

Покинув родные места, переселились к имаму Шамилю также и другие люди. Назвать можно в числе таковых чиркеевских храбрецов, которых было тогда около сорока мужей, пришедших, причем, вместе [122] со своими домочадцами. Были среди них следующие, например, лица: [123]

(Голода — древнее аварское селение, стоявшее над современным г. Закатала, в Азербайджане.

Есть компетентное мнение, что в армии Шамиля — при подходе ее к Унцукулю, в начале весны 1843 г., находилось: 1040 хорошо обученных «пехотинцев», 1500 кавалеристов, три пушки и 1025 «рекрутов», т.е. новобранцев).

Амирхан — ученый, которому скромный характер его позволял следовать пути своего ученика; Раджабиль Мухаммад; его брат, которого звали Испаги; Муртазаали, носивший прозвище Митльрик (МикьрикГ); его брат, которого звали Мухаммадали; Багил Иса; Нур- мухаммад; Адаил Али; Хоцо- Мухаммад (Гъоц1о-...); Алимаммад.

(Судя по всему, воины имама Шамиля получили тогда от унцукульцев — в качестве контрибуции — примерно 800 тюков травы и 800 мерок муки.

Этого унцукульца 40-х годов XIX в., именуемого в тексте Иманмухаммада «Шабанкади», знают и другие дагестанские источники).

Среди тех чиркеевцев, — сорока храбрецов, которые переселились к имаму, — были, естественно, и другие лица, которые не упомянуты в данном перечне. Все они тут построили для себя жилища рядом с Шамилем и оказались, таким образом, на его хлебах — под воздействием того воспитания, которое шло от имама.

Когда имам Шамиль направился — после всего того — в Андийский округ, встретили его андийцы наилучшим образом. Они, оказав имаму уважение и почет, извинились за то, что имело место с их стороны когда-то. Имеется в виду, что воспрепятствовали они ему тогда — не дали имаму вступить в их город. [124]

Шамиль провел на земле Андийского округа несколько дней и за это время успел он пригласить к себе больших людей из числа андийцев. Имам сделал им, при этом, необходимые поручения, а также дал соответствующие наставления по вопросам шариата. Наибом для андийцев Шамиль поставил тут Рамазана Андийского.

(Термином «переводчик» (тилмач авар. < тюрк.) обозначено в тексте Иманмухаммада, скорее всего, особое лицо. Занимаясь, главным образом, переводами с аварского на русский и обратно, оно громогласно озвучивало (для собрания воинов или массы) устные приказы имама, говорившего, согласно этикета, тихо.

Русские документы также говорят о том, что Шамиль-имам, подойдя к Унцукулю в 1843 г., «посылал» туда своих приверженцев — для ведения агитации. Они призывали унцукульцев переходить на сторону Имамата).

Округом каратинцев имам назначил управлять ученого храбреца Галбац-дибира Каратинского — героическую личность.

Над округом Технуцал поставил имам Хаджиява Ботлихского.

Над округом чамалальцев поставил он известного храбреца Хаджар-дибира Гигатлинского, который пал позднее смертью мученика.

Над округом Ункратль и над Гакваринским ущельем поставил имам Микаиля Гакваринского.

Над багвалинцами поставил имам кванадинца Умара — сына Басхана.

Над Тиндинским округом поставил он тиндинца Хаджиумара — [125] сына Турулава.

Что касается харахинцев, оротинцев и тлохцев, то они тогда находились как бы в промежутке. Означает же это то, что когда приходил какой-либо приказ от эмира Аваристана, то они — харахинцы, оротинцы и тлохцы — подчинялись ему, а когда приходил к ним приказ от имама Шамиля, то повиновались они уже ему.

Так вот теперь над этими людьми, что названы выше, и над жителями еще тех селений, которые расположены вокруг, назначил имам правителя. Сделан был таковым его старый товарищ — храбрец Мухаммадамин Харахинский.

Над Буртунайским округом назначил Шамиль тогда чиркеевца Хаджиява — сына Шахмандара.

Над Салатавским (Салато) округом назначил имам другого чиркеевца. Был это некий Исмаил — сын Джамала.

Данный акт оказалось, однако, Неприятным для чиркеевских мухаджиров. Последние стали тут говорить: «Имам Шамиль [126] предпочитает ныне лицемеров, вместо того, чтобы выбирать нужных людей из числа мухаджиров. Неужели делает он это потому, что отец Исмаила Чиркеевского, носящий имя Джамал, действует против нас в настоящее время — совместно с русскими?». На эти слова ответил имам Шамиль чиркеевским мухаджирам так: «Я назначил Исмаила наибом Салатавии совсем не потому, что считаю его тарикатистом. Поступил я так, потому лишь, что язык собаки — как говорят в народе, — может служить лекарством, для того, кого она укусила, и излечить, таким образом, рану, которую она сама же и нанесла».

[под строкой написано: Над Аухом (ГІавухь) назначил Шамиль наибом Ташава-хаджи Эндиреевского. Этот человек также входил в число мухаджиров — Т. А.].

Над округом Чеберлой (ЧІарбиял) назначил Шамиль наибом Митльрика-Муртазаали Чиркеевского. Сделать это имам сумел, однако, лишь после того, как измельчил он чеберлоевцев, а затем [127] еще и перемолол.

(По русским источника XIX в., часть жителей Унцукуля, «напуганная» (1843 г.) агитаторами, еще до начала его осады «явно клонились» на «сторону» имама Шамиля.

Шатили — селение в Хевсуретии, в той части верховий Аргуна, которая является ныне частью Грузии. Шатильцы ХХ-ХХ1 вв. считают себя грузинами и говорят только лишь на грузинском языке).

В соответствующее время был взят войсками имама Унцукуль и, причем, разрушили они тогда крепость неверных, которая стояла там. Взяты были ими также и те крепости, принадлежавшие неверным, которые возведены были вплоть до Зирани — начиная от Хунзаха.

Известия обо всем том, что произошло при Унцукуле, а также о других победах, дошли вскоре до жителей ряда округов. Они достигли их ушей. Находились же в числе таковых следующие единицы: округ гидатлинцев (гьид), Карах (Къарапал), Тлурутль-мукх (Къурукъ мухъ), Анцух (Ансухъ), Андалал (Пандалал), Тленсерух (Кьенсер), Антль-ратль (Анкъ-ракъ), Таш и Цунта (Ц1унт1а). Когда узнали они — гидатлинцы, карахцы, тлюрутль-мукхцы, анцухцы, андалальцы, тленсерухцы, антль-ратлинцы, ташцы (ташал) и цунтинцы — о том, что Упомянуто выше, то у лицемеров, из числа их, сердца как бы подлетели в воздух; сила их превратилась тут в пыль. Данная человеческая [128] категория, то есть лицемеры, готова, вроде бы, уже была к тому, чтобы бежать из родных мест. Так бы они, наверное, и поступили, если бы только нашли помощников себе, но более сильных, чем Аллах!

Поэтому перечисленные выше единицы, — Гидатль, Карах, Тлюрутль-мукх, Анцух, Андалал, Тленсерух, Антль-ратль, Таш и Цунта — причем вместе со своими лицемерами, и обратились тогда с просьбой к Шамилю. Суть ее заключалась в том, чтобы ввел бы имам их под крыло своей милости и, наведя у них порядок, включил бы их в число своих подданных (таби). Шамиль принял эту просьбу — исходила она, как уже отмечалось, от гидатлинцев, карахцев, тлюрутль- мукхцев, анцухцев, андалальцев, тленсерухцев, антльратлинцев, ташцев и цунтинцев — и произвел тогда же соответствующие назначения.

Над гидатлинцами назначил Шамиль правителем телетлинца Кебедмухаммада (Къвбед...).

Наибство в Андалале вручил он [129] Инкав-хаджияву Чохскому (ГІинкьав — …).

Над Тлюрутль-мукхом, — не включая тут, правда, Г олотль (Гъакъал), — а также над Ассабом (Пассал), Тлянубом (Лъанал), Цекобом (ЦІекІал) и Ратлубом (Ригьикъ), поставил тогда имам одного человека. Это был мулла (кади) Шуаиб Батлухский.

(Галгайцы — горные ингуши, обитатели верховий р. Асса.

Этот Саадулланаиб зафиксирован в русских письменных источниках XIX в.).

Над карахцами поставил имам Умариль Мухаммада Карахского.

Над Анцухом поставил Адалава Анцухского.

Над цунтинцами поставил Ибрахима Мококского (Мокъокъ).

Над Антль-ратлем и Ташем поставил Шамиль катехского (кIитIихь) мухаджира по имени Мухаммадали — голодинца (гъолода), который был сыном Батрака (БатIракь).

Над Тленсерухом поставил тленсерухца Абдуллу Нукушского (Нукъуш).

После всего того, число шамилевских наибов поднялось до тридцати пяти человек. Так получается, если считать следующим образом: [130] начиная от наиба Чупалава Ачаннийского и вплоть до наиба Абдуллы Нукушского.

(Это — Мухаммад-мирза Анзоров, зафиксированный в русских и арабских источниках эпохи Кавказской войны.

Асса — река, протекающая по территории Ингушетии и впадающая в Сунжу, с правой ее стороны. Нахское, то есть чечено-ингушское население, обитавшее по берегам Ассы, считалось традиционно, поданными Кабардинских князей).

Всего же получили назначение от имама — за всю шамилевскую эпоху — сто пятьдесят два наиба. Были среди них, причем, как такие мужи, которые происходили из пределов государства (мамлака) Шамиля, так и мужи из числа мухаджиров. Да помилует их всех Аллах! [132]

Когда был на глазах имама Шамиля захвачен город Унцукуль, а русская крепость, которая стояла там, была разрушена, — произвели это, причем с применением соответствующей силы (анва), — то издан был приказ. Согласно ему, обязал тогда имам унцукульцев:

во-первых, кормить (тарбийа) все его войско в течение трех дней;

во-вторых, приказал Шамиль унцукульцам, чтобы собрали бы они с каждого дома по одному тюку травы и по одной мерке (кайл) муки, а также выдали бы они его воинам трех быков; [133]

в третьих, приказал Шамиль унцукульцам, чтобы провернули бы они то, что сказано выше, привлекая своих собственных ослов;

в четвертых, чтобы унцукульские мужи находились бы вместе с войском имама — куда бы последнее не развернулось.

Наибом над унцукульцами назначил Шамиль тогда Махахаджиява Кудутлинского (Къудукъа МахIа...), но также определил он на ту должность (вазифа) и одного ундукульца. Был таковым некий Кебед-хаджияв (Кьебед-хIажияв).

(Назрань — местность в современной Ингушетии, где стоит г. Назрань).

Тут один из унцукульцев [134] (ансал) сказал вдруг имаму Шамилю: «Почему ты творишь насилие по отношению к нам? Почему ты — о, Шамиль! — обременяешь нас этими тяготами? Мы, между прочим, расцениваем это как несправедливость (зулм), исходящую с твоей стороны».

Лицо имама, когда услышал он данные фразы, покраснело. Он разозлился и сказал: «Эй, мужик! Ты кто будешь -?». Унцукулец ответил: «Я такой-то, сын такого-то».

После произнесения этой фразы, стал данный унцукулец, отвернув лицо своё от Шамиля, смотреть на тех, кто стояли вокруг [послед — ?] него. Имам сказал тут: «Вы разве не слышите того, что говорит этот человек? Да если бы он не был тем, который лезет всегда вперед, то я показал бы ему, приведя соответствующие оговорки, что такое несправедливость.

Так вот слушайте! Унцукульцы являются моими соседями. Это — по той земле, которая принадлежит нам, то есть гимринцам. Данная причина, в свою очередь, создает [135] между мной и ими родство, причем, реальное, а также — особую близость. Не взирая на это, однако, они, то есть унцукульцы, — после организации однажды небольшой вечеринки, отдалили меня от себя. Поступили они так, сказав следующую фразу: «Не должно быть прикосновения к этому человеку». Мало того, постарались они тогда сбросить меня в какую-то яму, а также — разрушить фундамент мусульманской религии.

Так в какую же сторону был я тут направлен -? Там — как вы понимаете, — налицо были явный вред и козни, исходившие от унцукульцев. Так в каком же месте я, в конце концов, присел -? [136]

Да и вообще, злые дела и хитрые уловки этих унцукульцев возымели завершение свое тогда лишь, когда крики их ослов — тех, которые привезли тогда на Ахульго провиант для неверных, а также их вещи (мата), — забили мне все уши. Получилось так, что я, находясь там, не мог слышать грохота русских в пушек!

А вот теперь, когда приблизили меня к ним чуждые для их города силы, — те, которые подняли меня к небесным облакам, дав, таким образом, надлежащее могущество, — совершен мною шаг. Учиняя некоторое насилие, я отклонил в сторону — согласно своему, причем, желанию, — волшебных коней, которые несут предопределение и судьбу, и, как результат, стало тесно тут на бескрайних просторах пустынь и в окружающем нас космосе. Случилось же все это из-за моих полков, разбросанных повсюду.

Я, Шамиль, захватил ныне город Унцукуль, хотя и был я к данной акции, по сути дела, принужден. Не является тайной для вас, [137]

моих собеседников, также и то, что вызвала она у унцукульцев чувство ненависти ко мне.

Я, при всем том, закрыл глаза свои на мерзкие поступки мужчин и женщин Унцукуля. Дело в том, что я пытаюсь ныне возродить ту родственную близость, которая размолота была ранее прыжками этих унцукульцев — совершенными в ненужные стороны, а также их ненавистью.

Я, Шамиль, однажды сказал этим унцукульцам: — также, между прочим, как сказал в свое время посланник Аллаха, да будут над ним молитвы и приветствия! — «Вы люди веселые, в поведении своем ничем не связанные». Унцукульцы же меня привязывают из-за этого к понятию несправедливость и к возникшим ныне волнениям. Нельзя ведь, однако, ожидать, что тень будет прямой, притом, что дает её кривая палка. Аллах, Аллах! Я, Шамиль, ищу у него прощения — как лично для себя и для этих унцукульцев, чей город я захватил, так и Для всех мусульман. Делаю я это из [139] уважения к нашему Господу и к господину всех пророков»?

Итак, Унцукуль был завоеван войсками имама, с приложением тут, что немаловажно, соответствующей силы. Крепость же неверных, которая упомянута выше, подверглась тогда разрушению.

После этого дал имам Шамиль разрешение войти к нему, сделав сказанное: по отношению к видным лицам из числа унцукульцев. Были же тогда в числе их следующие ниже личности: Кебед-хаджияв, который являлся на тот момент русским офицером (аписар); ученый Али-хаджи, о котором сказано в данной связи, [но под строкой — Т. А.], что когда покойный ныне Хусайнид, носивший имя Мухаммад, был учеником в Унцукуле, то ходил он к данному лицу, то есть к Али-хаджи, для того, чтобы читать книгу под названием Хадаик, опираясь на текст которой, проводил последний для него соответствующие уроки ученый Хусайн-хаджияв; ¹⁹² ученый, который был известен как Шабанкади. [141]

Пришли все они к Шамилю с выражением покорности. Находились тогда перечисленные унцу-кульцы — офицер Кебед-хаджияв и три ученых, которых звали Али-хаджи, Хусайн-хаджияв и Шабан-кади — в состоянии, причем, подавленности, боясь упреков со стороны имама. Они были тогда прямо таки охвачены стыдом.

Когда подошли перечисленные выше унцукульцы к шатру Шамиля, к ним он не вышел. Мало того, в течение примерно часа к имаму их также не вводили, давая, таким образом, знать, что они, то есть все эти четыре лица, находятся ныне в состоянии унижения и позора. Затем, однако, Шамиль все же организовал заседание для пришедших к нему унцукульцев; ими были, как уже говорилось выше, один русский офицер, Кебед-хаджияв, и три ученых, которых звали так: Али-хаджи, Хусайн-хаджияв и Шабанкади. Туда же призвал он и своих товарищей — видных ученых, а также своих наибов, представленных мужами, которые были свободны духом [142] (? — Т. А.).

Устами переводчика приказал Шамиль тут всем, кто явился к нему, будучи призваны на заседание, чтобы они расселись. Затем он сам вышел к ним.

Имам Шамиль был подобен тогда полной луне. К тем видным унцукульцам, которые находились перед его шатром, подошел он без всяких приветствий и каких-либо благопожеланий. Затем сел он между ними, держа рукой за свой чуб, и замолчал. Продолжалось это в течение достаточно долгого времени.

В конце концов, повернул Шамиль лицо свое к Кебед-хаджияву, при том, что образовал он на лбу своем, как бы узелок, свидетельствующий о гневе и ярости. Дело в том, что Шамиль тут представил себе: все то, что случилось в прошлом — то, что уже ушло. Затем он сказал: «Я подобен мускусу. На той земле, которая не является вашей, я исчезаю сам по себе, но находясь рядом с вами, я все вокруг уничтожаю!»

После того Шамиль сказал: [143] «Эй, Кебед Унцукульский! Вы обязаны были — тогда, когда расположились мы на вашей земле, — вступить в сражение с неверными, которые построили крепость в вашем селении. Вы должны были делать это до тех пор пока не искорените их, но, как говориться: тот, кто долго сидит в клозете, не чувствует запаха испражнений.

Вы, унцукульцы, сделали этих неверных своими близкими людьми, а в Коране — между прочим, — говориться: «Вы перешли ныне все границы и, таким образом, выходите из повиновения Аллаху».

Есть в Коране и такой аят: «Не делайте людьми близкими тех, кто является Моим и вашим врагом». Вы же, унцукульцы, от данной позиции отвернулись и, таким образом, погрузились в пучину мятежей. Как результат, превратились вы в тех, которые будут видеть: как их давят, — вместо того, чтобы видеть победу.

В отношении таких людей как вы, унцукульцы, существует следующий коранический текст: [144] «Жило село спокойно. Отовсюду поступали туда жизненные блага, но тут встало оно на путь неверия, не признавая божественных милостей. За это поведение надел Аллах на жителей данного селения одежду, сотканную из страха и голода».

Итак, я, имам Шамиль, направил вам в начале благородных ученых, которые должны были прочитать вам соответствующие аяты, идущие от всезнающего Владыки, а также хадисы Его посланника, — да благословит его Аллах и да приветствует! — но, увы! Согласились тогда вы, унцукульцы, лишь на то, чтобы сражаться со своими братьями по религии — делая это, причем, до тех пор, пока не будете вы в глазах народа такими же, каким раньше увидели его вы сами. Одни из вас, как результат такой позиции, погибли ныне, а из числа нас, ваших братьев по религии, вышло, соответственно, некоторое количество мучеников. Сколько же людской крови, которая является, — как известно, — фактором для чужака запретным, пролито ныне на [145] унцукульскую землю. А ведь произошло это из-за неправильных, можно даже сказать, плохих убеждений, засевших в сердцах ваших ученых! Сколько же всего запрещенного для нас Аллахом нарушено нами! — ради того только, чтобы попортить ваши тайные, унцукульские, намерения, касающиеся, причем, вас же самих. Прав был — клянусь! — поэт Абу-Таммам, когда сказал:

Меч дает гораздо больше информации, чем книги. На лезвии его обозначена ведь граница между серьезностью и игрой.

Так закончились упреки имама Шамиля, высказанные по адресу унцукульцев, которые пришли к нему во главе с Кебед-хаджиявом после падения их города.

Тут следует обратить внимание на то, что унцукульцы и русские находились тогда в согласии друг с Другом — в словесном, по крайней Мере, ибо была уже — и в радости и в горе — расколота между ними обоими... Мало того, в центре города Унцукуля стояла в это время русская крепость. [146]

В том году, когда встал имам Шамиль лагерем на унцукульской территории, находились там, вместе с ним, понятно, и войска. Были они сформированы из андийцев, гумбетовцев, технуцальцев, каратинцев, чамалинцев, багвалинцев и ункратлинцев.

Шамиль, первым делом, отправил к унцукульцам ученых мужей своего войска, чтобы попросили бы они последних прийти к нему — к имаму — и добровольно подчиниться. В ответ же на поучения, которые пошли из уст тех ученых, обращенные к унцукульцам, последние нагрубили им. Этим представителям войска Шамиля они сказали: «С нашей стороны увидит сейчас названный вами смутьян, — гимринец по имени Шамиль, который все вокруг портит, — только одно. Это будет сабельный бой, а не пустой обмен словами!»

После того как данные фразы довели те ученые до имама Шамиля, перешел он к действиям. Подстрекнув соответствующим образом воинов своих, направил их имам на [147]

Унцукуль, а также на имеющуюся там русскую крепость. Он, причем, сказал этим воинам — андийцам, гумбетовцам, технуцальцам, каратинцам, чамалинцам, багвалинцам и ункратлинцам: «Вступите в бой с унцукульцами. Сражайтесь с ними, ибо они — даже более чем неверные тушинцы, — достойны того, чтобы проливали их кровь мусульмане».

Воины Шамиля, окружив город унцукульцев и, таким образом, подвергнув его осаде, стали искать затем пути к взятию его. Этим же занялись они тогда в отношении еще и русской крепости, которая находилась на краю названного города. Воины имама — андийцы, гумбетовцы, технуцальцы, каратинцы, чамалинцы, багвалинцы и ункратлинцы щедро отдавали тогда души свои ради дела Аллаха. Поступая так, они, — действуя тут с внешней стороны города, — засыпали Унцукуль дождем из пуль и ядер. Что же касается унцукульских храбрецов, то они также разожгли тут огонь войны, действуя, однако, с внутренней стороны своего города. [148]

Усердно старались воины Шамиля, которые перечислены выше, показать в бою силу свою. В конце концов, они таки проявили её.

Обе названные группировки, то есть унцукульцы и воины имама Шамиля, продолжали оставаться в том же положении, что описано выше — под дождем пуль и ядер, в огне кипящей войны. Сражение, которое имело место между ними, таким образом, не прекращалось.

В какой-то день появились вдруг русские — со стороны Хунзаха (Авар). Они продвигались оттуда для того, чтобы оказать поддержку жителям города Унцукуля, а также дать помощь тем неверным, которые охраняли вышеназванную крепость. Что же касается тут имама Шамиля, то он направил к Унцукулю своего наиба Куркулава (Къуркъулав), которого называли Каратинский. Сделано было это для того, чтобы данный кровожадный лев — действуя при помощи своего войска, — оказал бы противодействие русским, которые шли тогда со стороны Хунзаха. [149]

С приходом упомянутого каратинца, то есть шамилевского наиба Куркулава, неверные, которые шли тогда от Хунзаха к Унцукулю, обратились в бегство. Они показали тут воинам Куркулава свои спины. Последние же начали рубить этих неверных саблями и продолжалось это до тех пор, пока не был убит последний из числа их. Никто из них, тех, кто продвигались со стороны Хунзаха, не сумел выскочить с отмеченного побоища.

Вечером того же дня наиб Куркулав возвратился к имаму Шамилю. Его воины тащили, при этом, добытые трофеи — оружие, которое было снято с неверных, а также их пушки, причем вместе с ядрами и порохом. Имам, при виде этого, поцеловал Куркулава в лоб, — между глаз — а затем сказал данному наибу, который был подобен свирепому льву, следующие слова: «Как же похож был блеск сабель ваших, подобных лучам солнца, которые обнажали вы сегодня, на блеск сабель товарищей Халида. Я имею в виду здесь Халида ибн Валида, — да [150] будет доволен им Всевышний! — того, которого в день битвы при [сирийском — ?] Окопе назвали мечом Аллаха, обнаженным против неверных. Ты, — о, наиб Куркулав! — воистину, наиболее достоин сравнения с тем Халидом ибн Валидом — воителем ревностным в атаках. Да будет доволей Аллах этим Халидом! Ты — о, наиб! — больше всех ныне заслужил данное имя!

В тот день дал имам Шамиль Куркулаву Каратинскому второе, таким образом, имя — Халид. Под ним, то есть как Халид, и был известен этот каратинец позднее. Имело место такое именование Куркулава Каратинского вплоть, причем, до дня его смерти.

На следующий день появились вблизи от Унцукуля русские, которые шли для того, чтобы оказать помощь. Как и в предыдущий раз, двигались они в направлении названного селения из Аваристана. Что же касается имама Шамиля, то направил он против этих русских наиба Чамалала, предварительно подбодрив его соответствующим [151] образом. Был же этим наибом тогда Хаджар-дибир Гигатлинский — уникальная личность своей эпохи, детеныш славных ученых, испытанный в деле храбрец.

Названный неустрашимый ученый выступил тут против русских, которые продвигались тогда в направлении Унцукуля. Сделал Хаджар-дибир данный шаг вместе со своими воинами — чамалинцами. Сопровождал же его тогда наиб Микаиль Гакваринский, управлявший округом Ункратль и Гакваринским ущельем, — ревностный в делах человек, храбрый как рыкающий лев — и воины последнего.

Оба наиба, которые названы выше, то есть Хаджар-дибир Гигатлинский и Микаиль Гакваринский, выполняя тут поручение имама Шамиля, выступили из-под Унцукуля, вместе со своими воинами. Шли они не обращая, причем, внимания на приближавшихся к ним неверных, как говориться: прикрыв веки глаз своих. Затем, однако, ринулись на последних эти двое — Хаджар-дибир вместе со своими [152] чамалинцами, и Микаиль. Выглядели они тогда подобно соколам. Налетали так, как нападают те на обычных птиц. Как результат, два названные сборища, то есть воины наибов и русские, встретившись в некоем месте, смешались между собой.

Через какое-то время русские, которые двигались к Унцукулю со стороны Аваристана, почувствовали свою слабость. Терпение у них стало исчезать. В результате оказались эти русские разбитыми, в конце концов, на отдельные группы, а вскоре уже и раздавленными. Они повернули тут задницы свои, а мусульмане — воины Хаджар-дибира Гигатлинского и Микаиля Гакваринского — стали преследовать их с саблями в руках и, наконец, заставили вкусить горечь смерти.

Вечером того же дня оба наиба, Хаджар-дибир Гигатлинский, правитель Чамалала, и Микаиль Гакваринский, правитель Ункратля и Гакваринского ущелья, вернулись к имаму Шамилю. В руках у них были тогда трофеи — снятые, причем, с [153] убитых ими неверных, личное оружие последних, а также их пушки, вместе с определенным запасом пороха.

Имам Шамиль вышел тут навстречу Хаджар-дибиру и Микаилю. Передвигался он пешком, показывая, таким образом, что эти два наиба дороги для него! Выказывая им обоим своё уважение, произнес он тогда, причем, следующую фразу: «Если хорошенько потереть кинжал о пробный камень, то чистота его металла станет видной, несомненно, почти для всех. Точно так же о качестве сабельного клинка узнают, в первую очередь, в тесном бою — в том, который ведут настоящие мужи, имеются в виду придерживающиеся единобожия и сражающиеся, при этом, против многобожников».

В один из тех дней, когда имам Шамиль стоял вблизи Унцукуля и осаждал его, произошло небезынтересное событие. Столкнулись в унцукульских садах две личности. Одной из них был некий Тутумилав — человек, которого считали тогда [154] львом селения Унцукуль, а в качестве другой личности явил себя вышеупомянутый наиб Микаиль Гакваринский — человек в своих делах ревностный, правитель Ункратля и Гакваринского ущелья. Вместе с последним был там, следует отметить, его опытный товарищ Мухаммад Гигатлинский, храбрец — сын Ханикал Умара.

Тутумилав Унцукульский и Микаиль Гакваринский принадлежали к числу наиболее кровожадных личностей того времени, любящих бесчестить другого человека. Они оба были тогда в числе наиболее усердных убийц и губителей человеческих душ. Поэтому при встрече, которую считают имевшей место в унцукульских садах, бросились эти двое друг на друга — с саблями в руках.

Что касается конкретно Тутумилава Унцукульского, то он ударил там Микаиля саблей своей по темени. В результате, содрал он большую часть кожи с головы этого гакваринца и как бы спустил её к затылку. Микаиль тут упал, потеряв [155] — от такого удара — силу воли, а Тутумилав залез на грудь к этому человеку, наибу Шамиля — назначенному управлять Ункратлем и Гакваринским ущельем. Поступил он так с намерением: убив упавшего Микаиля, отрезать ему голову.

На Тутумилава Унцукульского напал тут, однако, товарищ Микаиля, который известен, как Мухаммад Гигатлинский. Был последний, кстати, сыном Умара. Итак, гигатлинец Мухаммад ударил саблей своей по плечу Тутумилава, который сидел тогда на груди у Микаиля Гакваринского, и, как результат, оказалась у того разрубленной главная вена. От такого удара, в свою очередь, Тутумилав — свирепый человек подобный льву — перестал вскоре двигаться и даже стонать.

Гигатлинец Мухаммад, — сын Ханикап Умара — лишив убитого им Тутумилава одеяния, а также его ружия, повернул затем из унцукульских садов и двинулся назад. Что же касается раненного наиба Микаиля Гакваринского, то тащил [156] его тогда этот Мухаммад — с названного выше места, где произошла битва со «львом» Унцукуля, — на спине своей.

После всех описанных здесь событий, возвратились воины имама в обители свои. Что же касается раненного наиба Микаиля, которого имам назначил управлять Ункратлем и Гакваринским ущельем, то его, в конце концов, принесли тогда

при помощи носилок — на площадь (саха) Гигатля. Тут, однако, этот раненный наиб отправил все точку к Мухаммаду Гигатлинскому

к человеку, который убил того, кто нанес рану этому гакваринцу, — и стал требовать от него одежду и оружие, которые снял тот с убитого Тутумилава. Микаиль утверждал, при этом, что последнего убил именно он.

Что касается Мухаммада Гигатлинского, то он — услышав те речи Микаиля, — бросил вниз одеяния Тутумилава Унцукульского, которые являлись трофеем, а также его оружие, и произнес фразу. Суть ее была такова: «Даже задница [157] Микайля Гакваринского знает, кто именно убил унцукульца Тутумилава».

На следующий день произошел уже другой бой. Имел он место между войском наиба Хаджимурада, с одной стороны, и жителями селения Унцукуль, подобного городу, — с другой. О данном бое, кстати, сказать можно, в первую очередь, то, что самим Хаджимурадом — храбрецом подобным льву, а также войском его, предан был убийству унцукульцев характер, по настоящему, отвратительный. Воины названного здесь наиба вызвали тогда — при Унцукуле — практически страшное потрясение, которое сравнимо разве что с землетрясением. Дело в том, что число только лишь убитых унцукульцев достигло в тот день семидесяти мужей.

Указанные выше бои дали знать жителям города Унцукуля, а также хранителям русской крепости, стоявшей рядом с последним, что спастись от бедствия, которое вот-вот грядет, и, соответственно, от избиения душ своих — практически не [158] возможно. Как результат, сломалась тогда мощь сопротивления. Касается это как унцукульцев, так и русских, сидевших в крепости — они потеряли теперь свою силу. Вот тут-то и попросили эти люди — унцукульцы и русские — у имама Шамиля мира и пощады: как, причем, для себя лично, так и для своих домочадцев.

Имам согласился на это, то есть на мир и предоставление пощады, но поставил перед ними условие: первыми должны подойти к нему русские, а затем пусть приближаются видные унцукульцы. Русские так тогда и сделали. Они подошли к Шамилю первыми — повесив фуражки на дула своих ружей и имея во главе четырех офицеров (аписар), как было то принято у них.

Когда увидел имам Шамиль русских, которые приближались во главе со своими офицерами, то повел он себя тут весьма скромно. Если сказать образно, то одел он на себя халат скромности и покорности.

Шамиль, первым делом, пал [159] тогда в ниц и поблагодарил всевышнего Аллаха за то, что после трудного положения, в котором пришлось находиться ранее, одарил Он его богатством и обширной территорией. Затем, встав, обратился имам к проблеме офицерства. Действуя согласно хадису, который гласил: «Ты рассаживай людей на их места», а не на другие, решил тут Шамиль поднять достоинство (кадр) русских офицеров. Поэтому приказал имам людям, чтобы расставили бы они палатки для русских офицеров, которые пришли из крепости, стоящей вблизи Унцукуля — во главе солдат, повесивших фуражки на дула своих ружей. Для них подготовлена была тогда хорошая пища и, мало того, взяв у унцукульцев двух быков, Шамиль передал последних русским, чтобы те порезали бы их для себя.

Что же касается унцукульцев (ансал), которые подошли тогда к имаму Шамилю, то дал он им — вслед за русскими — возможность вкусить все то, о чем упоминалось выше. Речь идет здесь о следующих [160] лицах: о русском офицере Кебедхаджияве, об ученом Али-хаджи, об ученом Хусайн-хаджияве и об ученом Шабанкади, а также о прочих жителях города Унцукуля. Хвала Аллаху — господу миров!

§ 7. Наступил тот год, когда отправил имам Шамиль людей к селению Шатили (Шадил), которое входит в состав округа ваппийцев (вапия), лежащего между округом галгайцев (гъалгьаял) и округом хевсуров (химсурал). Были среди отправленных тогда имамом следующие лица: храбрец Ахбердиль Мухаммад Хунзахский — наиб Гехинский, особо любимый товарищ имама Шамиля, человек который стремительно атаковал; Килика — наиб Аккоевский (ахъаял) Батука — наиб Шатоя; храбрец Хаджар-дибир Гигатлинский, ставший позднее мучеником за веру — известный ученый, который был тогда наибом Чамалала; сын Кадиласул Мухаммада Гигатлинского по имени Маллач — наиб киялальцев (кьигьалал); Арсанакай (Арсанакъай) — наиб Дышнинский, человек, который являлся [161] сыном эмира Мухаммадгази, сына Хахха.

Шатильцы, как и прочие валлийцы, не придерживались тогда никакой религии, но было у них, при этом, сделанное из меди изображение (сура) человека. Вот данному-то изображению все эти валлийцы и служили, веря в то, что последнее будет их божеством, когда вновь наступившая эпоха станет вонючей.

У шатильцев, которые являются частью ваппийцев, существуют, о чем следует сказать специально, диковинные порядки, вызывающие у нас откровенный смех. Так, например, у них есть охраняемый лес, который называют Лес божественной милости. Каждый совершеннолетний шатилец, который обитает в пределах округа ваппийцев, — будь он мужского пола или женского — заходит один раз в году в этот лес, Посвященный божественной милости. Делает шатилец это в один, Причем, строго определенный день, Который известен.

Первыми заходят туда, то есть в [162] названный лес, шатильки — местные представительницы женского пола, одев на себя, при этом, самые великолепные одежды. Их они затем, однако, снимают, берут в руки и кладут под то или иное дерево, стоящее в указанном лесу. После этого заходят туда же — в место, где уже находятся женщины, — представители мужского пола селения Шатиль. Первая же представительница женского пола, которую увидит тот или иной шатильский мужчина, вошедший в Лес милости, должна стать там же его женщиной. Данное состояние, причем, продолжаться должно весь день.

Возможно, при этом, что окажется последняя — та, кто сидит в лесу, — матерью шатильского мужчины, подходящего к ней. Не исключено также и то, что увиденная представительница женского пола окажется его дочерью или его сестрой, или же, наконец, его супругой. В любом случае мужчина этот, вошедший в Лес милости, должен там совокупиться с той женщиной, которую он увидел в названном лесу [163] первой. После этого они все, шатилийцы, которые оказались тогда в Лесу милости, возвращаются в свое селение — вечером, совершив обозначенную форму совокупления.

Селение Шатили, входящее в Ваппийский округ — то, которое упомянуто здесь, — крепкое. Проистекает это из того обстоятельства, что его окружают со всех сторон высокие горы. Войти в Шатили можно, соответственно, лишь по одной единственной дороге.

Было раннее утро, когда наибы Шамиля — ими были тогда: Ахбердиль Мухаммад, Килика, Батука, Хаджар-дибир, Маллач и Арсанакай

подошли к названному селению Ваппийского округа. Приблизились они к нему вместе — понятно, — со своими войсками. Что же касается шатильцев, то были на тот момент относительно не внимательны и поэтому упомянутые здесь наибы сумели войти туда.

На улицах (сук) Шатиля, на которых ставились в другое время базары, вспыхнуло тут же сражение — Между местными жителями и [164] войнами тех наибов, которые названы выше. В обеих группах, ведущих бой, появились, как результат, свои убитые. К рассвету следующего дня, однако, бой этот закончился, что обозначить можно фразой «война сбросила с плеч ношу свою». Последствием данного акта стало тут заключение мира.

Сделать это было, конечно, не просто. Дело в том, что шатильские мужчины укрывались тогда в замках, имевшихся там. Что же касается их детей, то они остались сидеть в своих домах, причем находились там же, то есть рядом с ними, и мусульманские воины.

Наибы имама Шамиля, которые вошли в селение, — наиб Гехинский, наиб Аккоевский, наиб Шатоевский, наиб Чамалальский, наиб Киялальский и наиб Дышнинский — старались тогда обмануть шатильских мужчин. Речь идет о людях закрепившихся, как уже говорилось, в местных замках. Они просили последних — в жесткой, правда, форме — спуститься оттуда, заключив мир с ними, то есть с теми [165] мусульманами, которые дали присягу имаму, что позволяло бы им, то есть шатильцам, обрести через это пощаду, обозначаемую термином аман.

Шатилыды, сидевшие в своих замках, отвечали наибам Шамиля, что согласны они на то, что просили у них последние: в названной выше форме. Тут, однако, наступило время заката и, соответственно, вечерней молитвы. Несмотря на это, обе названные здесь группировки, то есть мусульмане и шатильцы, пребывали в прежнем положении. Вопрос мира и пощады решен пока ещё не был.

Повелителем (амир) селения Шатили и, соответственно, главарем шатильцев являлся в те дни некий Георгий (Гевурги). Он, в надлежащее время, пришел к двум упомянутым гигатлинцам — к сыну Кадиласул Мухаммада и к наибу Хаджар-дибиру. Сделал же Георгий это для того, чтобы поговорить с ними о заключении мира.

Относительно сути последнего акта был ему зачитан тут соответствующий текст. В конце концов, они [166] два названных гигатлинца и Георгий, который считался повелителем и главарем шатильцев, решили: либо шатильцы отдаляются от нас, мусульман, то есть уходят из своих мест, либо дают они выкуп. Совершено было это для того, чтобы поскорее закончилась война, чтобы последняя, как говориться, опустила бы на землю свои мешки.

После окончания вечерней молитвы наиб Арсанакай Дышнинский побежал вдруг из селения Шатили. Сделал же он это повернув оттуда назад. Дышнинцев — как самого наиба, так и его воинов, — не коснулась тогда, причем, никакая причина, побуждающая к бегству. Не было там ни удара, ни чего-либо иного.

Что касается других мусульманских воинов, то когда узнали они о бегстве дышнинцев, пришли мысли их из-за этого в расстройство. Они задумались по некоему вопросу, суть которого в том, как говорят, что он сам изувечил свой короткий нос. Язык же изложил тогда положение их следующей [167] фразой: «Если бы не было тут факторов, вызывающих беспокойство, то куропатки не бросили бы землю, на которой они спокойно спали». Результатом всего того стало, в конечном счете, то, что мусульманские войска вышли из селения Шатили.

То событие происходило темной-темной ночью. Дорога, по которой из Шатиля двинулись наибы Шамиля и их воины, представляла собой очень узкую тропу. Неверные шатильцы, однако, при всем этом, не начали, тогда какого-либо сражения — в тылу уходящего войска. Имело же место, это по той, прежде всего, причине, что их повелитель, Георгий, находился в руках у двух известных нам гигатлинцев — наиба Хаджар-дибира и сына Кадиласул Мухаммада. Этот Георгий был тут для мусульман как бы пленным и, соответственно, руки у него были тогда связаны за спиной.

Когда уже прошли мусульманские войска часть своего пути, ведущего из Шатили, поразила вдруг Ахбердиль Мухаммада свинцовая [168] пуля, выпущенная из ружья. Она попала в тело этого известного храбреца, неоднократно испытанного в конкретных делах. Кто же именно поразил данного наиба, которого назначил Шамиль в Гехинский округ, кто был тем стрелком — узнать не смогли.

Смерть, которая, как известно, вызывает тление, в конце концов, призвала к себе гехинского наиба Ахбердиль Мухаммада и тогда он ответил ей: «Вот, я стою перед тобой». После этого он двинулся навстречу Господу своему, который милосерден! Этим проявил данный хунзахец, известный как Мухаммад, — да помилует его всевышний [169] Аллах! — сын Ахберди, благочестие своё!

После ухода в мир иной храбреца Ахбердиль Мухаммада Хунзахского ворочал делами наибства, соответствующего Гехинскому округу, некий Саадулла. Позднее, однако, назначен был наибом Гехинским — на место Ахбердиль Мухаммада — эмир Мухаммадмирза, черкесский мухаджир. Произошло данное событие после возвращения имама Шамиля из Черкесского округа.

Есть разговор, — с полной ясностью, однако, знает о произошедшем лишь Аллах! — имеющий отношение к изложенному выше. Согласно ему, то есть тому, что говорят, наиб Арсанакай Дышнинский, являвшийся сыном эмира Мухаммадгази, взял тогда взятку с жителей селения Шатили. Что же касается последних, то дали её с тем-де условием, что возвратит он с их земли воинов, подчинявшихся наибам Шамиля: гехинцев Ахбердиль Мухаммада Хунзахского, аккоевцев наиба Килики, шатоевцев наиба [170] Батуки, чамалинцев наиба Хаджар-дибира, киялальцев наиба Маллача и своих дышнинцев. Что же касается брата наиба Арсанакая, — того, который носил имя Джанта, — то в Ахбердиль Мухаммада — согласно тем разговорам, — выстрелил из ружья именно он. Было это тогда, когда свинцовая пуля поразила названного наиба, возвращающегося из похода на Шатиль.

Эти разговоры доходили, причем неоднократно, до ушей Шамиля. Вследствие именного данного обстоятельства, он, в конце концов, отправил в Дышны наибов киялальцев (къигьалал). Повелителем же для последних сделан был наиб чеберлоевцев (ч1арбиял), каковым — был тогда чиркеевец, известный как Митлрикил (Микърик1ш) Мурту- заали.

Шамиль, в той ситуации, приказал киялальским наибам: во-первых, убить наиба Арсанакая Дышнинского и брата его, которого звали Джанта; во-вторых, сжечь их усадьбы; в-третьих, возвратиться после этого назад, захватив с собой [171] имущество убитых. Имам, при этом, направил — предварительно — к тому Арсанакаю каранаевца (хъарани) по имени Чанка-Али и Мухаммадхаджиява Зубутлинского, чтобы обманывали бы они оба названное лицо. Должны они были делать это до тех пор, пока не подойдут к названному дышнинцу киялальские наибы.

Чанка-Али Каранайский и зубутлинец Мухаммадхаджияв, явившись в Дышны, зашли, в конце концов, в местопребывание наиба Арсанакая. Сделали они это не просто так, а приводя в качестве повода то, что прибыли, мол, они оба, то есть Чанка-Али и Мухаммадхаджияв, для сбора подати (джизъя), которая причиталась имаму с жителей Дышнинского округа. Дело в том, что у Шамиля был как бы обычай: отправлять ежегодно их двоих для выполнения указанного здесь дела.

Шамиль-имам, отправляя в Дышнинский округ двух названных лиц, Чанку-Али и Мухаммадхаджиява написал тогда же письмо наибу Арсанакаю. Текст его был следующим: [172]

«От повелителя правоверных Шамуиля брату своему Арсанакаю!

Привет тебе!

А далее.

Я отправил к тебе, для сбора подати, двух верных людей — каранаевца, известного как Чанка-Али, и зубутлинца по имени Мухаммадхаджияв. Они же, кстати, и будут теми, кто доставит тебе мое письмо.

Ты, наиб Арсанакай, прислушайся, пожалуйста, к словам их обоих, а затем отправь их прямиком ко мне — повелителю правоверных. Пусть, после этого, приходят ко мне два названных здесь верных человека, со всем тем, что они соберут в Дышнах. Все!».

На третью ночь, после прихода к Арсанакаю двух человек, упомянутых выше, — Чанка-Али Каранаевского и Мухаммадхаджиява Зубутлинского — появились у его местопребывании киялальские наибы, повелителем которых был тогда Муртазаали Чиркеевский. Они окружили тут селение дышнинцев. Что же касается тех двоих — каранаевца и зубутлинца, присланных [173] имамом Шамилем, то находились они на тот момент в доме наиба Арсанакая.

Когда последний почувствовал, что он окружен, и догадался, что те двое мужей — пришедших в Дышны якобы для сбора подати, — коварно обманули его, то молчать не стал. Он тут обругал их обоих сильнейшим образом. Мало того, повернувшись к последним — к каранаевцу и зубутлинцу, которые сидели в Дышнах, упомянул Арсанакай тогда и имама Шамиля. Да так было это сказано им, что и повторять-то не прилично.

Арсанакай отправил затем из селения дышнинцев тех двоих: каранаевца Чанка-Али и зубутлинца Мухаммадхаджиява, дав им, таким образом, дорогу, а после этого началось там сражение. Происходило оно между ним, с одной стороны, и пришедшими в его округ наибами киялальцев — с другой. Речь идет о тех людях, повелителем которых являлся тогда наиб Чеберлоя по имени Муртазаали.

Все близкие люди Арсанакая [174] укрылись — после прихода наибов имама Шамиля в замке названного наиба. Как результат, стал долгим тот бой, который разгорелся между группой, состоявшей из укрывавшихся в замке, с одной стороны, и воинами тех наибов, которых отправил в Дышны имам Шамиль — с другой.

Наступила ночь, разделившая две дерущиеся стороны, но бой продолжался. В таких-то вот условиях и сбежал Арсанакай из Дышны, причем вместе со своими близкими. По прошествии же некоторого времени — после этого — прибыл он в пределы Русского государства (мамлака).

Когда Арсанакай Дышнинский, находясь в пределах названной территориальной единицы, явился к величайшему командующему {сардар), тот проявил уважение к нему. Он даже усадил тогда Арсанакая — вместе со всеми его товарищами, — за свой стол. Мало того, командующий сделал подарок: как этому дышнинцу, так и его упомянутым здесь товарищам, которых было [175] там, кстати, 15 человек. Он преподнес каждому из них золотые часы. Что же касается супруги командующего, то преподнесла она тогда вышеупомянутому Джанте — тому брату наиба Арсанакая, о котором говорили, что именно он выстрелил в наиба Ахбердиль Мухаммада, когда возвращался последний из похода на Шатиль, — стакан (истакан), сделанный из красного золота. Она при этом сказала дышнинцу Джанте: «Тебе, как личности, приличным будет пить из подобных вещей — таких, которые сделаны из золота».

При всем том, однако, что оказан был тогда Арсанакаю вышеописанный приём, — со стороны величайшего командующего — сердце этого дышнинца не успокаивалось. Уверенным чувствовать себя мог он, то есть Арсанакай, только лишь под дланью имама Шамиля, а это означало — находясь в общении с единобожниками и истинными приверженцами исламской религии. Поэтому-то и бежал, в конце концов, этот Арсанакай из Тбилиси (Тифлис). [176]

Арсанакай, убежавший с территории Русского государства, зашел к имаму Шамилю — совместно, причем, со своими товарищами. Дышнинец показал имаму — во время той встречи — подарки, которые преподнесены были им: командующим и другими великими людьми, принадлежащими к окружению последнего.

Что касается имама Шамиля, то оказался он тут перед проблемой. Дело в том, что после бегства Арсанакая к русским назначил он наибом и, одновременно, повелителем всех наибов Киялала гоцатлинца Мухаммада. Речь идет о том, который был сыном Худаната.

Этот Мухаммад Гоцатлинский был человеком несправедливым (залум) и грубым. На землях киялальцев распространял он порчу многого из их традиционного быта, постоянно творил насилия, был чрезмерно жесток.

Таким же, кстати, показал себя данный сын гоцатлинца Худаната и в отношении эмиров Кединских. Дело в том, что перебил он среди [177] них всех совершеннолетних лиц мужского пола. Было же это осуществлено им так: обесчестив (хатака) первоначально названных эмиров, наиб Мухаммад — сын Худаната Гоцатлинского — объявил затем, что кровь любого из них, то есть кединцев, обладавших ранее правом отдавать приказы, может быть пролита безвозмездно. Позднее же, как результат, он сам пролил её.

Когда Арсанакай Дышнинский возвратился из пределов Русского государства, сместил имам Шамиль названного несправедливого грубияна, то есть Мухаммада. На место же данного гоцатлинца — сына Худаната, назначил он теперь Арсанакая. Последний, таким образом, заново оказался на наибстве.

Имам Шамиль не прекратил, однако, прибегать к ухищрениям в отношении Арсанакая Дышнинского. Продолжалось это до тех пор, пока не был тот, в конце концов, лишен жизни. Совершил же данный акт, конкретно, Газимухаммад, — сын Шамиля — который, использовав тут своих товарищей, сбросил [178] Арсанакая в Назраньскую реку, ту которую называют Асса (Пайс).

Получив божественное прощение, пошел он после этого своим путем. Аллах — кроткий ведь и всепрощающий!

Это — последнее, из того, что я, Хусайнид по имени Мухаммад, захотел взять со страниц уже существовавшего исторического труда. Речь идет здесь о том, который написал глубококопающий ученый Имаммухаммад Гигатлинский.

Я, Мухаммад — сын Газимухаммада Гигатлинского, не стал, правда, переписывать из упомянутого труда изложение всех военных походов имама Шамиля, а также — иных событий из жизни последнего.

Дело в том, что походы и прочие события, которые здесь упомянуты мной, описаны уже в историческом труде выдающегося ученого Мухаммадтахира Карахского — установителя истин. Там изложено все это Мухаммадтахиром в объеме гораздо большем, чем имеет то место в труде Имаммухаммада Гигатлинского. [179]

Мы, однако, то есть Мухаммад Хусайнид, и, соответственно, Имаммухаммад, упомянули здесь о походе предпринятом, к примеру, против Шатиля. Дело в том, что названный выше установитель истин — Мухаммадтахир Карахский проявил определенную небрежность, когда писал он текст своего исторического труда, доступного нам во всей его полноте.

Все!

Привет братьям по религии от бедняги Мухаммада-хаджи Гигатлинского — сына Газимухаммада Хусайнида. Да простит Аллах этого переписчика — сейида, который сильно влюблен во Всемогущего!

Да сделает Он добро в отношении его родителей, а также всех наибов и прочих единобожников, кто упомянуты в историческом труде Имаммухаммада Гигатлинского. Да простит Аллах и ученых-историков — тех, которых я, Мухаммад-хаджи Гигатлинский, назвал выше. [180]

Да одарит Аллах нас — так же, как и всех тех, кто желают истины и правды, — благодатью, которая идет от устремлений трех наших имамов: от обновителя веры и религии Газимухаммада, который пал мучеником — да обретут святость его тайные знания; от имама Хамзата, который, в свое время, также пал мучеником; от величайшего имама Шамиля-гази!

Сказанное касается и той благодати, которая идет к нам от устремлений помощников трёх названных имамов. Имеются в виду наибы и прочие люди, под которыми подразумеваются мюриды, которые действовали на благо возвышения исламской религии.

Хвала Аллаху, Господу миров! Да будут молитвы и мир над Мухаммедом — главою пророков и посланников Аллаха, а также над его родом, над его сподвижниками, над его супругами и над его помощниками — над всеми вместе.

Аминь! [181]

Написана эта драгоценная история рукой сейида Мухаммада-хаджи Гигатлинского, который завершил работу свою 18-го мухаррама 1331 года, что соответствует, если считать по-христиански, 1912 году.

Господи! Прости Ты их и нас!

Аминь! [200]

(пер. Т. М. Айтберова и Ю. У. Дадаева)
Текст воспроизведен по изданию: Хроника Иманмухаммада Гигатлинского - текст XIX в. об истории Имамата. Махачкала. Дагестанский государственный университет. 2010