АБДУРАХМАН ИЗ ГАЗИКУМУХА

КНИГА ВОСПОМИНАНИЙ

/254а/ Глава XIX

ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНАЯ ЧАСТЬ О ПОЛОЖЕНИИ МАТЕРИ СЕЛЕНИЙ НОВОГО ДАРГО И О ПОЛОЖЕНИИ СЕМЕЙСТВА ИМАМА ШАМИЛЯ, О СЕМЬЯХ ОСТАЛЬНЫХ ПЕРЕСЕЛЕНЦЕВ, ЕГО МЮРИДОВ

Здесь даются и остальные события, происходившие там (в Дарго) ²⁸¹ и после перехода оттуда в Дагестан до завоевания (русскими) селения (все это) в той мере, в которой я знаю об этом лично или по рассказам. После завоевания Дарго войсками генерал фельдмаршала князя Воронцова и вытеснения его (затем) оттуда имам Шамиль выбрал земли для того, чтобы обосноваться там со своими мюридами, так как /254б/ Ведено расположено по границе между областями Дагестана и Чечни.

Селение Дарго было построено по инженерным расчетам Хаджи Юсуфа — мухаджира, приехавшего из Египта. По завершении строительства селения вокруг него были вырыты рвы и построены по четырем краям башни для пушек для отражения внезапного нападения врага.

Известный ученый аскет (абид) мухаджир Мухаммед-эфенди из Гуйми (ал-Гуйми) Газикумухский (ал-Газикумики). ²⁸² Слепой сочинил касыду, посвященную строительству селения Дарго, которая начиналась: «Поистине, все мухаджиры Дарго /255а/ построили там крепость, высокую и прекрасную».

Земля эта была благословенной, (обильной) плодами и зеленью для его жителей, исконных и пришлых. Климат для здоровья умеренный, только эта земля большее время бывает в тумане, дожде и грязи, потому жители зачастую ходили босыми, без обуви. Кто не хотел ходить босым, то для него изготовляли деревянные подошвы, например, плотники готовили наподобие «обуви» на высоких каблуках /256а/ и подошве (Букв.: то, что под пальцами). Потом покрывали его куском материи или кожи. Такие башмаки были необходимы при грязи, но ходить в них трудно для тех, кто не привык, и они падали на землю.

Питьевая вода в Ведено вкусная, студеная, очень легкая для желудка. Горцы, прибывавшие в Дарго, удивлялись вкусу и легкости воды. Кроме всего она придает (коже) белый цвет, будто она умыта мылом. На землях Дарго обширные леса, раскинувшиеся на [150] расстояние недельной ходьбы. (В этих лесах есть источник, на поверхность которого выходит нефть для светильников, как жир на поверхности бульона) (Добавлено в нижнем поле). /256а/ Здесь многое корма для скота, зерно в обилии. Потому эта земля называлась земным раем — на этой земле было все необходимое в достатке. Продукты питания (товары) здесь были дешевы — мясо, яйца, топленое масло, мед, ткани, верховые животные и иное — все, что было в Чечне и Дагестане из одежды и продуктов, фрукты, привозилось сюда со всех сторон. Ввиду таких благоприятных условий жизни имам поучал своих сторонников /256б/ — мухаджиров, особенно в пятницу, в собор нон мечети, держа в руках книгу или без нее, и говорил (На полях — оглавление текста: Поучение Шамиля мюридам-мухаджирам): «О те, кто (здесь) присутствует! Я часто слышу и вижу, что вы часто завидуете друг другу, говорите, к примеру, что имам дал тому-то лошадь, ружье, одежду, серебро (деньги), а мне нет; имам того-то любит больше меня, вы хулите друг друга беспричинно. Знайте, что, во-первых, Всевышний Аллах осуждает вас за такие неприглядные черты характера и наказывает за это, /257а/ предоставит русским тогда власть над вами, лишит вас благодати этого мира и загробного мира, и этой благословенной земли. Во-вторых, я и сам недоволен вами и отгоню от себя тех, кто сам сеет раздор и неповиновение. Вы (хорошо) знаете, что наше место-место благое, благословенное по части всего. Например, выше нашего селения — лес для дров — сколько хочешь. Еще выше — корм (для скота), а ниже селения — пахотные земли для кукурузы — это корм лошадям и нам, когда созреет.

Все, в чем мы нуждаемся из продовольствия или одежды, поступает к нам из всех /257б/ дагестанских и чеченских земель. Нас посещают, кого мы любим и кто нас любит, родственники, друзья, наибы, ученые и добрые люди, мухаджиры. Всевышний Аллах оставил нас так, как мы хотели и желали. Кто из нас захочет, чтобы такая благодать миновала нас или неверующие взяли над нами верх, или же (случилось) иное несчастье. Почему вы не думаете о милости Аллаха к нам, избрав нас среди других для того случая. Ведь известно, кто нас видит, тот считает нас счастливыми. Тем не менее, вы завидуете друг другу, наговариваете друг на друга, /258а/ клевещете. Клянусь Аллахом, это не дело мусульман! Раскайтесь перед Аллахом в своих порочных поступках и грехах, пока гнев его не настиг вас, не знающий [151] возврата после ниспослания. Если внемлете этим наставлениям и советам ученых и благочестивых людей, то они приблизятся к Всевышнему Аллаху, Аллах ниспошлет вам милость и будет доволен. Если же нет, то не сетуйте, что на вас пал божий гнев — да убережет нас Всевышний Аллах от этого! — и тогда не поможет нам раскаянье». Так наставлял /258а/ имам своих мюридов и свою семью, однако они не поняли как надо его советов и не следовали им. Вследствие этого и вышеуказанная благодать была потеряна, как говорил наш пророк Мухаммед-мир ему: «Кто не внемлет наставлениям, тому придется раскаиваться».

В тот день, когда имам оставлял навсегда чеченскую землю, он сказал своим асхабам-мухаджирам, ехавшим с ним в горы (Под этим словом добавление: «т. е. Дагестан»): «Я увещевал вас об этом дне, — разве и не говорил вам в прошлые дни? — несомненно, та давняя милость уходит от вас. Это злополучный (итог.) вашего неповиновения Всевышнему Аллаху. Откуда после сегодняшнего дня возврат благодеяния, которое покинуло нас. /259а/ Клянусь Аллахом, это невозможно!»

Тогда все погрузились в скорбь и говорили: «И ныне и раньше ты говоришь истину. Мы были виноваты, наш пророк отсрочил нам то благодеяние, о котором ты всегда говорил нам. Теперь мы признаем, о наш имам, свою вину. Мы не сомневались никогда в правоте того, что ты говорил, не взирая на нашу глупость и неведение. Прости нас, ради Аллаха». Тогда имам прослезился. Мухаджиры, — да будет доволен ими Аллах, — стали более смелыми перед врагом.

/259б/ Положение семьи имама, их жизнь и некоторые домашние правила имама

У имама был большой дом ²⁸³ со множеством комнат, которые были смежны, в виде (полу) круга. Перед ними (этими комнатами) — помещение (коридор) из-за множества комнат. В центре комплекса был специальный кабинет имама, где было много книг, размещенных во (все) стены ²⁸⁴. Над этим кабинетом (худжра) помещались другие комнаты, где размещались его драгоценности. Иногда имам поднимался в эту комнату со своим казначеем (казни) Хаджиявом из Орота (ал-Урути). Когда жены Шамиля узнавали об этом, то они посылали к нему (казначею) своих дочерей, чтобы они выпросили у него кольцо, браслет или иное драгоценное украшение. /260а/ Имам одаривал их кольцом, драгоценным камнем или одеждой. Иногда мы просиживали в этой комнате, беседуя с имамом обо всем, что видели или [152] слышали. Его две жены — моя сестра, госпожа Захидат и христианка Шоанат приносили ему еду и напиток в эту комнату. Пятничный намаз также совершали здесь.

Казначей Хаджияв из Орота не покидал обычно кабинета ни днем, ни ночью, особенно когда народ подавал ему жалобы и он разбирал их. Он же брил головы имама и (его) малолетних детей, мальчиков и девочек. Захидат и Шоанат от казначея Хаджиява закрывались покрывалом, хотя /260б/ он для детей имама был молочным братом, как того и желал Шамиль, основываясь на том, что шариат не запрещает этого.

Однажды казначей покрасил свою белую бороду хной, а имам, увидев это, посоветовал ему не делать этого, так как его борода была похожа на бороду Шамиля по красоте и густоте, в особенности когда она была покрашена. В этом (же) кабинете имам спал и совершал намаз. Ночевал он у своих жен по очереди в их покоях, а не в кабинете. А это (пребывание у жен по очереди) — согласно нашему шариату.

В жилом комплексе, расположенном вокруг кабинета (была) специальная комната для двух упомянутых жен (имама), комната для муки и масла /261а/ меда, урбеча и других продуктов. Другая комната — для фруктов, еще одна — для приготовления пищи; для бабушки его детей Баху тоже была комната (как и) для плененных княгинь Чавчавадзе и Орбелиани. Для остальных потребностей также были отдельные помещения.

В помещение вела большая дверь, по каждую сторону от которой были две залы, где имам сидел по делам дивана. К ним, к этим залам, вели две двери, из внутренних комнат. Имам выходил для дивана и садился в угол комнаты, опираясь на подушки, подложенные под локти. Перед ним садился его секретарь Амирхан мухаджир из Чиркея, /261б/ который вместе с ним был мутаалимом в молодости. По распоряжению имама он занимался письмами наибам или куда-нибудь. Писал он быстро, (положив бумагу) на колени или на пол. За Амирханом в середине комнаты стоял часовой с ружьем в руках. А весь совет (ахл-ал-маджлис ва-л маслаха) располагался в комнате кругом. Имам отдавал часовому распоряжение впускать истцов (по очереди) (Добавлено под строкой), которые при входе приветствовали присутствующих, затем подходили к имаму и целовали ему руку. Если (посетителями) были уважаемые ученые мужи или благочестивый (человек), имам [153] расспрашивал его /262а/ о его здоровье, а также о новостях. Если же пришедший жаловался на несправедливость наиба или главы пяти сотен (ране ал-хамса миа), секретарь готовил (тому) послание от имени имама, чтобы тот не чинил обид, без законных причин (на это).

Посетитель приходил к наибу с письмом имама, тот сначала читал послание и осведомлялся о причине его жалобы имаму. Наиб укорял его, (мол), ты плохо поступил, отправившись без моего разрешения (к имаму). Затем (этот наиб) постепенно начинает мучить его, вплоть до смерти, доводя до сведения имама; «Этот человек шпионил /262б/ за нами ради русских и хотел бежать к ним».

Если же жалобщик без причины обижен (наибом), то имам писал ему полное упреков послание: «К нам пришел податель настоящего письма с жалобой па Вас, что Вы его без причины обижаете. Если верно, прекратите все это (Букв.: «не подходи к нему с чем-либо»), если же нет — накажите его за его ложь и за то, что обманывал нас». Письма отдавали, не запечатывая, (так что) по дороге любой встречный мог их читать.

Это странно было со стороны имама, которому было известно высказывание нашего посланника Мухаммеда, — мир ему: «Лучшее письмо — когда оно запечатано». Кроме всего (этого) запечатанное письмо необходимо для правителей (раисы), так как у них бывают секреты, которые не следует оглашать простому народу.

/263а/ Если русские войска появятся на окраинах Дагестана и Чечни, наиб тот же час посылает сообщение имаму, когда бы это ни было — вечером или днем. Случалось неоднократно даже во время войны, что имам вставал в полночь с постели и отправлялся в помещение дивана и. вызвав секретаря и еще одного или двух человек, давал распоряжение отправить к наибам письма, что тотчас же исполнялось. В них имам требовал от наибов явиться со своими войсками в определенное место для отражения русских. Наибы, в свою очередь, без промедления являлись в определенное время. /263б/

Большинство багвалалского войска являлось на лошадях зимой на сражение, одетыми в шубы и войлочные сапоги, опоясанными саблями и обвешанными ружьями, ибо у них не было одежды, пригодной к зимних холодам. Когда войска прибывали, их размещали на ночлег в Дарго и в окрестных аулах, если от своих земель они находились на большом расстоянии. А наибы со своими мюридами всегда останавливались в доме имама и совещались с ним по [154] вопросам ведения войны, другим вопросам. Более важные дела они скрывали от остальных людей, /266а/чтобы не (предалось гласности данное мероприятие) (Здесь пропуск: лл. 264, 265 утеряны)...

(Охрана помещения Шамиля была организована следующим образом): один (воин) стоял у дверей большого зала, (проверял) выходящего и входящего; другой в самом зале дивана перед имамом, ожидая его приказов; остальные охранники жили в помещении, построенном (специально) для них у дома (Шамиля).

Караул сменялся по очереди. Такой порядок существовал днем. А по ночам караул стоял у дверей и в зале дивана, независимо от того, есть там имам или нет, — пока (все) гости не заснут. Двое часовых целую ночь ходили вокруг дома Шамиля, время от времени сменялись. Дом со всех сторон был огражден /266б/ забором из толстых бревен, так что злоумышленник не мог (свободно) проникнуть туда.

В пятницу собираются все мюриды с главарями со всех концов селения в дом имама, повторяя «Ла иллаха илла-ллах. Они становятся в две шеренги от ворот мечети до дверей дома Шамиля и продолжают петь: «Ла иллаха илла-ллах» пока имам выйдет на пятничную молитву (т. е. пока не войдет в мечеть). Имам входит, за ним его секретарь Амирхан из Чиркея и казначей Хаджияв из Орота, следом два сына имама — Газимухаммед и Мухаммедшафи и другие гости, когда они бывают, — наибы, ученые, /267а/ благочестивые люди. Мюриды сопровождают их, охраняя от зловредных людей. Как только он входит в мечеть, люди встают, приветствуя его. Имам подходит к кафедре и садится.

Отец мой вступает по велению имама в михраб для совершения намаза, а во втором ряду стоят его сыновья. За имамом стоят в один ряд мюриды, прислонив ружья к столбам мечети до окончания намаза. Когда мой отец пропоет пятничную молитву «Аллах велик», остальные завершают свою молитву. Один стражник стоит снаружи мечети у окна, близкого к /267б/ имаму, другой — у входа в мечеть. Он держит обувь имама. Внутри мечети у каждого столба тоже стоят стражники, (взирая направо и налево) (Добавлено под строкой), (охраняя их), до завершения молитвы. Когда же намаз завершится, то молится уже сам стражник, на место которого вступает уже другой. Когда после намаза делают круг для зикра, один часовой стоит около имама.

Когда приближается (время) выхода имама из мечети, [155] (мюриды) опять выстраиваются, как и перед входом (в две шеренги) и он упомянутым способом идет к себе домой.

У имама в Дагестане первоначально не было охраны. Когда он обосновался со своими людьми в Старом Дарго, разрушенном /268а/ позднее графом Воронцовым, мой отец посоветовал имаму завести мюридов, как это было сказано выше, и говорил, что для главы людей необходимо иметь охрану, которая охраняла бы его от злонамеренных, так как глава всегда будет иметь недругов, как бы он ни был справедлив к людям. Как сказал мудрец: «Половина людей — враги тому, кто управляет, если даже он справедлив». Имам одобрил совет моего отца и взял мюридов.

Если Гамзатбек применил бы к себе это правило, прислушался бы к совету своих асхабов до его убийства в Аварии (Хунзахе), /268б/ то, может быть, Аллах надолго охранил бы его, так как правило таково: предопределение — от Аллаха, деяния — от людей.

Провизия и обмундирование /мюридов/ были от имама. Каждому из них ежегодно выплачивали 50 руб. и тюк ткани. Помимо того, имам давал им овец для заклания, лошадей и вооружение. Что касается пропитания, то /оно получалось/ из закята от жителей Чечни пшеницей и кукурузой. Мюриды сами отправлялись в Чечню с вьючными лошадьми и возвращались оттуда с пшеницей и кукурузой. Это — то, что упоминалось о жизни мюридов.

/269а/ Как имам выходил со своими мюридами на газават. Когда имам получал весть о прибытии русских в Дагестан и Чечню или же о выступлении их из своих селений и крепостей, он отправлял прежде всего наибам письма, где приказывал явиться со своими войсками на битву в определенное время. Они же (наибы) не задерживались с прибытием в указанное время, когда бы это ни было — даже зимой. Ни снег, ни дождь, ни грязь не были им помехой перед приказом имама. Он и мюриды готовились к выступлению [во все времена года] — летом ли, зимой ли, в дождь или в снег. Прежде всего, пригоняли с пастбищ лошадей, подковывали и седлали [их], и мюриды выезжали, являлись вооруженными к дому имама и пели «Ла иллаха илла-ллах» и ждали его выхода со своим секретарем, казначеем, /269б/ остальными мухаджирами и членами маджлиса. Тогда к дому стекались все жители селения, ученые, благочестивые, богомольцы, которые не выходили вместе с ним (то есть оставались в селении). Они стояли в ряд, провожали имама в сражение с молитвой, взывая /к помощи/ Всевышнего Аллаха, к [156] победе над русскими и благополучному возвращению имама, его мюридов и остальных мусульман.

Прежде чем выехать из селения, казначей Хаджияв из Орота собирал всех сирот, бедняков, вдов и стариков и распределял между ними серебро /270а/ и советовал им молиться за имама, пожелать благополучия ему и его войску.

Когда имам был уже в дороге, каждый из вышеназванных людей брал его руку и целовал ее. И он говорил им: «Я завещаю вам молитву /и/ добро. Совершайте молитву я другие благие дела по части милостыни и зикра. Подлинно. Всевышний Аллах смилостивится над нами и поможет одержать победу над русскими. Мюриды поют: «Ла иллаха илла-ллах», пока не покинут селение.

Вот имам совсем вышел /из селения/, а оставшиеся возвращаются все домой и выполняют завет имама, особенно в мечетях, молясь о благополучии его.

А семья /270б/ имама тоже усердно молится Аллаху еще более, чем когда-либо, усиленно молится, раздает милостыню. И далеко слышится пение зикра.

Когда имам одерживает победу над русскими или терпит поражение, то жители селения сразу же извещаются об этом через гонца. Когда весть о поражении от русских достигает аула, женщины начинают причитать, мужчины молятся, поднимая руки, целыми ночами не спят, молясь Всевышнему Аллаху. В ином случае (если весть добрая), то /сельчане/ выражают радость, благодарят Аллаха, /271а/ усиленно молятся.

При возвращении имама с поля битвы жители Дарго встречают его также радостно и торжественно, как и при церемонии отправки на битву.

Как была взята крепость Дарго, известная под названием Ведено, когда была окружена войсками /русского/ генерала.

Как только Ведено ²⁸⁵ было окружено русскими войсками, многие наибы, знатные люди и другие авторитетные мужи просили имама удалиться из Ведено со своим сыном Газимухаммедом в ближний лес в сторону Баян. Они убеждали его в пользе такого удаления, так как получал возможность при необходимости легко нападать на русских, в то же время быть защищенным от всякой опасности. Вместе с тем у него была постоянная возможность /271б/ восстановить все то, что разрушено.

Если война приведет к гибели или смерти командующего войсками или его сына, то газават превратится в [157] постоянную гибель. До этого разговора советчики заявили, что если имам удалится в лес, то стремление войска к сопротивлению не убавится. /Но/ остальные их не послушались. Все войско с великой готовностью пойдет на смерть, они преданно охранят его от опасностей и спокойны. После долгих бесед и после намерения сына Газимухаммеда отстоять крепость Ведено от врагов, имам согласился с советами своих асхабов и заявил, что его сын должен быть жертвой раньше всех наибов.

Исходя из этого, Шамиль поручил /272а/ дело обороны Ведено Газимухаммеду. Сам отправился в лес, расположенный в 3-х верстах от селения, со своими мюридами и Даниял-беком Илисуйским (ал-Илисуви) и араканским наибом Доногоно Мухаммедом со своими отрядами. Что касается отряда Данияла, то он находился в подчинении у другого наиба из-за слабости Даниял-бека в военном деле. Что касается семьи имама, то она до этого отправилась в Дагестан. Они жили в селении Ичичали, имея при себе казну имама, которую он далее распорядился перевести из Алистанжи, когда мы вынуждены были отступить в Тавзан.

Когда /решили/ остаться в Ведено для сопротивления русским, Газимухаммед очень серьезно отнесся к своему новому положению. В его распоряжении было тогда четырнадцать наибов со своими отрядами, приблизительно по количеству представляющих /272б/ пять тысяч воинов. Пять наибов оставлены были в селении, остальные — со своими пушками были размещены на восточном холме перед селением, в сторону Баяна. Газимухаммед со своими мюридами и некоторыми близкими людьми — около ста пятидесяти человек остался в доме своего отца Шамиля.

Размещение наибов на вышеназванном холме Газимухаммед считал сильным препятствием для русских при [попытке] захватить Дарго. Если бы это не было предпринято, русские могли бы захватить без боя селение и лес, в котором находился Шамиль.

Газимухаммед установил постоянный порядок, чтобы наибы могли часто посещать имама. Однажды он сам (Шамиль) /273а/ приходил в селение посмотреть, как укрепляют его, как роют окопы вокруг, воздвигая из мешков с песком сооружения для обороны.

Газимухаммед со своими мюридами утром и вечером обходил укрепления, следил, как идет размещение дагестанских войск. Он давал важные, необходимые распоряжения для этого. Все наибы обращались к нему при необходимости. А он их просьбы удовлетворял и постоянно старался [158] улучшить положение обороны селения. Благодаря распорядительности Газимухаммеда пушки при наибе были установлены в наиболее выгодных местах. Поэтому в большинстве своем пушки оказались у Дибира, наиба селений Анди, который был в наиболее опасном и близком к врагу месте. /273б/

Среди наибов, которые находились (В тексте хазару, исправлено другой рукой — хадару) при обороне Дарго, был Абдурахимбек, наиб Телетля ²⁸⁶. Он был женат на дочери Даниял-бека. У него была маленькая, с аршин размером, пушка, отлитая в Ведено.

Ядра для нее были так малы, что один человек был в состоянии таскать по 20 штук; ядра были размером в полкулака. Однажды этот наиб Абдурахимбек захотел испробовать свою пушку — дойдут ли ее ядра от крепости Ведено до позиций врага. С этими намерениями он велел пушкарю выстрелить из нее. В это время недалеко от крепости на холме с западной стороны показался один из русских, которые наблюдали за этим местом после того, как узнали, что Газимухаммед иногда поднимался на этот же холм для наблюдения за русскими. /274а/ Позже русские укрепились на этом холме. Абдурахимбек велел выстрелить из пушки, предполагая, что ядро полетит до них (русских). Но ядро не вышло /даже из самой/ крепости, а упало в /самой крепости/ на дом одного бойца, который в это время готовил хинкал товарищам. Когда ядро попало прямо в котел с хинкалом, тот боец выбежал на улицу, а котел взлетел в воздух. Бойцы по поводу этого происшествия смеялись и говорили, что пушка телетлинского наиба выполнила свою задачу. Когда это дошло до Газимухаммеда, он написал своему свояку следующее: «Нашему дорогому родственнику Абдурахим-беку. Привет. А затем. Знай, если ты воюешь с русскими, то стреляй /из пушки/ по ним, /274б/ но не по нас. И сообщи нам об этом, чтобы мы участвовали в сражении».

Затем он вручил письмо своему мюриду и послал его к Абдурахимбеку в полночь. Этот мюрид передал мюриду Абдурахимбека, который разбудил наиба и передал ему письмо. Абдурахимбек, ознакомившись с письмом, ответил Газимухаммеду: «От нуждающегося в помощи Всевышнего Аллаха, ничтожного раба Абдурахимбека — великодушному сыну великодушного имама Шамиля. Мир Вам. Затем. Прошу Вас ради Величайшего Аллаха простить меня за ошибку, совершенную моей пушкой. Я захотел довести ядро до русских /укреплений/, но оно упало до Вас. Не сердитесь [159] на меня из-за этого. Я прошу вашего прощения. Боже упаси, /275а/ чтобы я боролся с вами, этого я не могу и не хочу.

Если даст Всевышний Аллах, я буду бороться с русскими, когда они пойдут на нас».

Выполняя свое обещание, этот наиб храбро дрался в день победы /в/ Дарго, но только когда счастье отворачивается, то ничто не поможет. [160]

Глава XXI

ПЕРЕХОД НА ГОРУ ГУНИБ

Теперь мы изложим, как мы перешли в сторону Гуниба и все, что мы встретили в этом походе, — трудности, грабежи и нападение со стороны дагестанцев.

После того, как мы окончательно переселились из земель Чечни, имам, его семья и его мюриды остановились в селении Ичичали ²⁸⁷, /одном/ из селений Гумбета. Дело в том, что имам всегда имел в виду подниматься на гору Килатль ²⁸⁸, если в этом будет необходимость, как это случилось в этот раз. /275б/ Поэтому эта гора дважды /была укреплена горскими войсками, вырытыми окопами и каменными стенами. В обоих случаях инженером /той работы был Хаджи Юсуп, прибывший из египетского Каира, как об этом и было сказано раньше.

Селение Ичичали было расположено у подножья этой горы. С этой целью все селения Гумбета и Анди были сожжены по распоряжению имама. В это самое время князь Барятинский со своим войском расположился на горе Танду, а генерал барон Врангель /расположился/ со своими войсками в селении Аргвани. Их целью было: Барятинский выступит через Андийское Койсу в земли каратинцев, а Врангель /276а/ в Аварию через мост Сагри ²⁸⁹. Нас они оставили на горе Килатль без всякого внимания, так как их цель была правильно обдумана — захватить Дагестан и подчинить его население — и только. Оттого, что имам избрал эту гору себе крепостью, им обоим ничего не угрожало, и они могли отправиться своим путем.

Имам приказал андийцам и гумбетовцам подняться на гору Килатль. Никто этому распоряжению не подчинился, исключая незначительное число людей, пришедших с обеих областей. Тем не менее, имам собирался оказать сопротивление русским со своими мюридами, говоря: «Я намерен бороться с русскими, будь я один или с другими». /276б/ Однако имаму это не удалось. Наоборот, последующие злополучные обстоятельства заставили покинуть эту гору. Жители лежащих вокруг упомянутой горы селений и чиркеевские мюриды, которые желали перейти на другую, более укрепленную местность, из-за того, что на горе невозможно было оказать сопротивление, просили имама перебазироваться на другой пункт. Имам сам хорошо это понимал и хотел также перебраться /на новое место/, но не дал мюридам и другим заметить это, чтобы они не упали духом, не ослабли перед [161] врагами. Когда /в конце концов/ дело склонилось к уходу /с горы/, /имама/ сопровождали ревностный наиб Осман ал-Джулаки ал-Чачани ²⁹⁰ /279а/ и Садуллах ал-Каки ²⁹¹ со своими семьями.

Когда имам убедился, что мужи двух вышеназванных областей не явились к нему, имам поколебался в своем решении и сожалел, что напрасно сжег там селения.

Газимухаммед, сын имама, перебрался из Караты в Гуниб и доставил туда свою семью и семьи других мюридов.

Когда имам пребывал в нерешительности /относительно укрепления/, на гору прибыл мухаджир Омар из Хурукра (Газикумухский) и спросил его наедине: «Каково ваше решение сейчас, имам, и что вы прикажете мне — перебраться ли мне сюда или же остаться там, где я сейчас живу?» /279б/ Имам ответил, что намерен бороться с русскими, где бы он ни находился, один ли он будет или с войсками. «Если хочешь, переходи ко мне, а если нет — оставайся, где хочешь».

Омар сказал ему тогда: «Как же ты будешь бороться с русскими без армии? Ведь ты-то видишь, что дагестанцы не хотят подняться на эту гору. Почему ты об этом не думаешь?»

Имам ему еще раз сказал: «Мое желание я уже говорил тебе. Если ты боишься — поступи, как хочешь, и вторично не обращайся ко мне». При этом ответе Омар побледнел как /280а/ бы от гнева на имама и сказал ему: «Если ты намерен так поступить, да поможет тебе Аллах, посмотрим, что он нам предписал». Затем, прощаясь с имамом, взял его руку, поцеловал ее, прослезившись.

Я сделал за Омаром несколько шагов и стал прощаться. При этом Омар, указывая на имама, сказал: «Этот человек теперь сошел с ума. Он хочет воевать с русскими в одиночестве».

Через несколько дней после этого барон Врангель со своим войском переправился через реку Игали (Андийское Койсу) по мосту Сагри и направился в /280б/ сторону Аварии. Ему навстречу вышло население Унцукуля, Игали и других селений с изъявлением покорности.

Имам оставлял наиба Авара со своим войском на горе Бетль и велел ему сразиться с войсками барона, если они переправятся через мост Сагри. Наиб не смог сопротивляться русским и бежал. Когда /барон Врангель/ перешел мост, имам с горы наблюдал /все это/ в свой бинокль.

Через два дня после этого к имаму приехал его сын Газимухаммед со своими мюридами и сообщил, что отправил свою семью в Гуниб /281а/ и имаму тоже следует отправиться [162] туда же с семьей, теперь бесполезно оставаться на горе. Тогда имам согласился с этим мнением, так как он убедился, что никто не идет к нему для ведения войны. Имам велел мюридам подготовиться к отправке с семьями в Гуниб и велел наибу Гумбета прибыть с войском для того, пока они все не перейдут реку Канхидат (Андийское Койсу). Имам не был уверен, что на него не нападут войска Барятинского и не отрежут ему путь к Гунибу. Когда имам собирался оставить гору, он раздал населению двух аулов Ичичали /281б/ и Килатль все, что было у него в доме, а именно: зерно, мясо, домашнюю утварь, собранную в течение нескольких лет; с собою он взял все, что было возможно — книги, оружие и другие ценности: золото, серебро, ковры, постели, все, что необходимо дома и в дороге.

Пустились они в путь после захода солнца. Имам велел наибу Кади из Ичичали разрушить пушки, оставленные на горе, взорвать их, во избежание захвата их русскими. Наиб исполнил приказ, опасаясь, что пушки попадут в руки русских. /282а/ Из-за этого русские заточили Кади и отправили его вместе с гумбетовским наибом Уцуми из Мехельта ²⁹², который помогал имаму, когда имам покидал гору, и несколько других уважаемых людей. Все они погибли в тюрьме (Этот текст перечеркнут).

Мы подъехали к мосту Конхидатль и ночевали там. Если бы тогда нагрянули и вышли на нас около ста русских солдат, мы не смогли бы спастись, так как с нами было много вещей, женщин и детей.

Перед рассветом мы двинулись в сторону Карата. А гумбетовский наиб со своим войском повернул обратно к себе.

К полудню мы добрались до Карата и остановились в доме Газимухаммеда, /282б/ пустовавшем все это время. После полдневного намаза мы выехали оттуда, так как имам не доверял каратинцам, опасаясь их измены, ибо дагестанцы постоянно колебались.

Когда мы выезжали из Карата, увидели на вершине горы Калалал со стороны Аварии много народу; когда спросили о них, нам сказали, что это — милицейские отряды, прибывшие напасть на нас. Имам велел тогда мюридам: при нападении их на нас не смотрите на /283а/ наши семьи, детей, имущество, а отразите нападение незамедлительно, ведь тот, кто из нас умрет перед своей семьей, считается шахидом.

Милицейские отряды близко к нам не подошли, так как [163] их тогдашний командующий Ибрагимхан Мехтулинский сказал Гайдар беку Аварскому: «Если мы нападем сейчас на имама и его сподвижников, без сомнения, они будут, клянусь Аллахом, биться с нами до последнего человека; поэтому этого делать не следует».

Оттуда мы двинулись на Гуниб со стороны селений Гидатля, которые мы быстро прошли. Ночевали на этот раз недалеко от аула Асса в тревоге /283б/ между надеждой и опасностью, так как это место тогда не было укреплено со стороны аварцев, которые покорились русским; с другой стороны жители аула Асса таили вражду к имаму за его убийство многих жителей во время имамства Гамзатбека из Гоцатля, — да сохранит нас Аллах Всевышний от обоих дел.

Рано утром мы тронулись через селение Асса и жители ничего неприятного по отношению к нам не предприняли. Наоборот, они помогали нам против нашего ожидания.

Потом мы остановились на ночлег на земле Гидатля; в доме их тогдашнего наиба Абдурахима, Сына Баширбека Газикумухского (Отсутствует два листа — 284, 285)...

/286а/ [Когда спросили] мнение Шамиля, он сказал: «Нам нелегко будет сражаться с русскими в Карахе как в Гунибе, потому что Гуниб является в Дагестане самым укрепленные местом.

Мы оттуда двинулись дальше, а наиб со своими вернулся, попрощавшись с имамом.

Мы прибыли в Карахский лес, к одному месту в Карахском лесу, называемому Бецор (Кара-Койсу), где был лагерь казикумухских мухаджиров, как об этом было сказано выше, и остановились на отдых. Было время захода солнца.

Далее мы отправились оттуда, оставив там казначея имама Хаджиява из Ороты с казной, книгами, оружием и др. громоздкими вещами. Имам своим мюридам сказал: /286б/ «Нам нужно сию ночь подняться на гору Гуниб, не ожидая оставленных вещей. Нам бы благополучно вырваться из земли этих распутников с нашими детьми и женщинами».

Перед тем как прибыть к подножью горы Гуниб, уже стемнело. Когда дошли в темноте до селения Ругуджа, нас встретило пятеро вооруженных ругуджинцев. А имам думал, что это злоумышленники. Но те сообщали, что на дороге их не ожидают какие-либо опасности и что можно отправляться дальше. [164]

После этого мы слышали, что эти люди пошли к казначею /287а/ Хаджияву из Орота, который остался на «иракской земле, ограбили казну имама, совместно с каратинцаци, ругуджинцами и куядинцами. Затем Кебедмухаммед из Телетля и его брат Муртазаали собрали /обратно/ большинство имущества имама, его книги и оружие. Оба они пошли на такую хитрость: Кебедмухаммед написал письма от себя и отправил их всем, кто грабил казначея имама; в письмах говорилось, что наместник подарил ему все, что принадлежало Шамилю. «Кто из Вас захватил из его (Шамиля) имущества оружие ли, золото ли, серебро ли, — пусть доставят мне и пусть он знает, что если я узнаю отныне, что (кто-нибудь) утаит что-нибудь из имущества Шамиля и не возвратит мне — тому прощения не будет».

Некоторые люди возвратили то, что попало к ним, а некоторые утаили. В Гуниб доставили /только/ несколько мешочков, полных серебра. Некоторые мюриды привезли вещи самому /Шамилю.

Ранним утром, когда мы достигли Гуниба, нас встретил верхом Мухаммедшафи, второй сын /имама/. Он переселился сюда год тому назад. В Гунибе мы нашли много мухаджиров, которые прибыли раньше нас ²⁹³.

Имам разместил часть мухаджиров в более уязвимых частях горы, часть — в других местах и дал им распоряжение /288а/ держаться в этих укрепленных местах и не покидать их: не наступать и не отступать.

Своего сына Газимухаммеда /Шамиль/ оставил с его мюридами в стороне Хоточа, а это название селения у подножия гунибской горы. Сам он с чиркеевскими мюридами расположился в самом опасном месте, где была воздвигнута стена наибом Глухим Хаджи из Чоха, другом имама и ветераном. У этой стены стояла небольшая пушка, а другая — у кручи, недалеко от стены. Еще одна /пушка/ была у Газимухаммеда, а еще одна стояла по направлению к Ругуджа.

Наши воины, котла мы прибыли, начали рыть /288б/ окопы в уязвимых местах, укреплять их камнями; и до нашего прибытия наши женщины таскали камни от старой башни, стоящей на холме, и складывали у горы, где Газимухаммед начал строить стену.

Когда женщинам задавали вопрос: «Почему вы себя утруждаете, таская камни?», они отвечали: «А разве мы не хотим участвовать вместе с вами в благородном /деле/ джихада?»

Это все правда. В наших книгах написано, что кто помог [165] мужчине или женщине в добром деле, тот соучастник вознаграждения. Известно, что джихад (борьба за веру) у мусульман считается наивысшим благодеянием.

После укрепления слабых мест горы со всех сторон /289а/ и размещения мухаджиров и гунибцев по местам, имам и несколько человек с ним выехали верхом и объездили вокруг горы. Имам смотрел сам все места и проверил, произведены ли все укрепления в надлежащем порядке. Не было обнаружено недостатков. Во время нашего обхода мы остановились на один час у Ибрахима, сына двоюродного имама Бартыхана из Гимры, павшего в боях за Ахульго. Этот Ибрахим со своими мюридами разместился и выбрал место для боя с русскими на краю горы, /289б/ откуда видны селения Куяда. Недалеко от него стоял бывший наиб преклонного возраста Амирасул Мухаммед из Кудали со своими товарищами. /Потом/, когда русские поднялись на гору /Гуниб/, он пал мучеником.

Когда имам вместе с нами сидел у Ибрахима, мы наблюдали, как русские ходили у подножья горы с места на место, и /вдруг/ один всадник подъехал к нам, к основанию горы на такое близкое расстояние, что наша пуля достигла бы его. Он спешился и, спрятавшись за большой камень, крикнул нам по-аварски: «Эй, наблюдатели, кто вы такие?»

/290а/ Мы ему не ответили. Он крикнул вторично. Тогда один из наших товарищей попросил у имама разрешение ответить ему, может быть, он наш лазутчик, пришедший с доброй вестью тайком от русских. /Имам разрешил/, и тот крикнул в ответ: «О зовущий, что тебе нужно, кто ты?» Он ответил, что он Фарзулав, сын Даци из Чиркея. Потом в третий раз крикнул нам и спросил: «А нет ли среди вас чиркеевца, такого-то и такого-то». Мы ответили утвердительно. «А нет ли среди вас, — /продолжал он/, — Газимухаммеда, сына Шамиля». Мы также ответили утвердительно.

А Фарзулав в юности его знал, поэтому спросил о нем. Затем один из наших выстрелил в него из штуцера и ружья /290б/ и вмиг укрылся за скалой и сказал: «Почему вы выстрелили в меня? Разве от того, что вы меня убьете, войско великого падишаха станет меньше? Клянусь Аллахом, это будет равносильно тому, что возьмете каплю воды из моря или одно пшено из полной мерки». Тогда его спросили о намерениях русских. Он ответил, что русские не вернутся из Гуниба, пока не покорят вас, если даже им /придется/ остаться здесь тысячу лет. После этого дня мы потеряли надежду на уход русских; ведь мы часто надеялись, что русские уйдут из Гуниба, хотя бы после выпадения снега, а к [166] а нам подойдет подкрепление от всех дагестанцев /291а/ и мы вторично будем сильны против предателей имама из наших людей. После этой беседы с Фарзулавом из Чиркея мы вернулись к себе.

У нас в Гунибе была одна пушка. Как только мы стреляли из нее, пороховое отверстие разрывалось, и пушка выходила из строя. Один искусный кузнец-солдат чинил ее, но каждый раз повторялось то же самое.

Вокруг нас русские стояли в двенадцати местах, не считая основных двух ставок барона Врангеля и князя Барятинского. /291б/ Наше войско численностью было менее трехсот воинов. Однако, несмотря на это, овладеть Гунибом русским было бы очень тяжело, если бы они пробивались через укрепление, где имам со своими мюридами их встретили бы лицом к лицу. [167]

Глава XXI

КАК ПРОИСХОДИЛИ ПЕРЕГОВОРЫ МЕЖДУ КНЯЗЕМ БАРЯТИНСКИМ И ШАМИЛЕМ

После нескольких дней нашего отдыха в Гунибе полковник Лазарев, христианин, и Даниял-бек Илисуйский с некоторыми из бывших наибов имама [пришли] с намерением поговорить с имамом о перемирии. Имам отправил к ним своего сына Газимухаммеда и наиба /292а/ Дибира Аварского с мюридами. Через них было передано, что имам пойдет на перемирие с русскими, если они отпустят его (букв.: освободят ему дорогу) в Мекку вместе с семьей и некоторыми мюридами. В противном случае — между ними ничего нет, кроме войны.

Газимухаммед довел слова своего отца до посланников князя Барятинского. Они ответили ему, что доведут его слова до князя Барятинского.

Затем посланцы отправились отсюда в свою ставку, а мы вернулись к себе.

Через день после этого от князя Барятинского было получено письмо с текстом на арабском и русском языках. /292б/ В письме говорилось, что это требование невозможно, пока имам не встретится с великим падишахом. Письмо это доставили поручик кади Мухаммед из Верхнего Дженгутая и старый наиб имама Доного Мухаммед из Гоцо Аварский. Имам оставил у себя письмо князя Барятинского, вернул их обоих к князю, заявив, что подумает об этом.

После этого имам держал совет со своими товарищами приверженцами (асхабами): серьезным ученым хаджи Ибрагимом — мухаджиром из Абадзеха ²⁹⁴, любимцем имама в Дарго; ученым мухаджиром хаджи Насруллахом Кюринским из Кепира ²⁹⁵, /293а/ павшим /впоследствии/ мучеником при событиях в Гунибе; мухаджиром хаджи Хайруллахом из Герата ²⁹⁶; ученым Хаджиали, сыном Малика из Чоха ²⁹⁷, старым наибом мухаджиром Микик Муртазаали из Чиркея ²⁹⁸; наибом Дибиром Аварским и другом имама с малых лет мухаджиром Юнусом из Чиркея, который при событиях в Ахульго отправился с сыном имама Джамалуддином, когда того отдали аманатом русским. Эти мужи сошлись во мнении /отправить наибов Дибира Аварского ²⁹⁹ и Юнуса Чиркеевского ³⁰⁰ /293б/ к князю Барятинскому. Имам сказал им: «Разузнайте положение дел и можно ли нам верить тому, что написано князем Барятинским в письме или нет. Подлинно нет сомнения, что язык обстоятельств красноречивее языка разговора. Я вам верю». [168]

Они оба отправились [к князю] и вернулись на следующий день. На расспросы имама они ответили: «Из разговора с князем Барятинским мы поняли, Что все это — обман». Тогда намерение имама изменилось, и он сказал: «Если положение таково, то мы будем сражаться до смерти».

От имени имама я написал письмо следующего содержания: «Наместнику (сардар) князю Барятинскому. /294а/ Привет тем, кто следует правильным путем. А затем. Если освободите дорогу в Мекку мне и тем, кого я желаю, то быть миру между нами, а если нет — то нет».

Когда письмо было готово, мухаджир хаджи Ибрахим из Абадзеха предложил: «О имам! Было бы хорошо, если бы добавить к написанному: «Шашка обнажена и рука не дрогнет».

Я, по распоряжению имама, добавил эти слова в письмо.

Потом мы слышали, что князь Барятинский на нас очень разгневался за эти слова и заявил, что если дело так обстоит, пусть Шамиль теперь подождет. Он велел войскам как можно быстрее подняться на /гору/ Гуниб. /294б/ Когда мы ночевали в одном доме, — то есть я, ученый Хасан из Кудали, Хаджиали из Чоха и имам — нас разбудил в полночь десятник Мухамедмирза из Чиркея и сообщил, что русские напали на Газимухаммеда со стороны аула Хоточ. Имам и мы вместе с ним поспешно отправились к Газимухаммеду, а Хаджиали ушел, говоря: «Я иду в Микик (ичди Микик) к Муртазаали, который находился с несколькими мюридами на опасной точке».

Когда мы дошли до укрепления мухаджира хаджи Насруллаха Кюринского из Кепира, который находился близ Газимухаммеда, мы услышали /295а/ из-под горы крики солдат: «Ура, ура!» и звуки барабанов и военной музыки. Имам сказал окружающим: «Клянусь, это хитрость русских. Они не пойдут на нас с этой стороны, но они намереваются подняться к нам этой ночью с другой стороны. Этими голосами хотят усыпить нашу бдительность на остальных участках».

В это время к нам подъехал наиб Дибир Аварский с двумя мюридами и сказал: «Я иду сейчас в обход этой гори, быть может, узнаю в чем дело», и удалился. А мы остались на этом месте до утра. Караулы /295б/ с вершины гор начали скатывать вниз на русских собранные для этой цели камни. Когда имам узнал об этом, он велел /через/ своего голосистого мюрида [169] Амиpa из Чиркея (Слова: «Голосистого мюрида Амира из Чиркея — под строкой) крикнуть им с этой стены, чтобы они напрасно не бросали камни, пока не убедятся, что русские наступают все. Когда рассвело (Букв.: когда утро рассеяло перед нами мрак ночи), мы посмотрели на подножье горы: солдаты не двигались со своих мест и кричали. Однако начали приближаться к нам из-под горы и обстреливать нас из ружей, прячась за скалы, не доступные нашим пулям, /милиция/. /296а/ Во время этой взаимной перестрелки к нам подошел один из мюридов и сообщил, что русские уже поднялись на нашу гору со стороны Куяда, с того /именно/ места, где находился уволенный наиб Амирасул Мухаммед из Кудали ³⁰¹. Он пал там мучеником, его товарищи были взяты в плен. Имам поспешил в селение, но не успел сообщить эту неприятную весть своим мюридам, которые находились на укреплении Инка в Хаджиява ³⁰².

Вслед за нашим въездом в селение Гуниб, на его окраине появились авангарды русских отрядов, взяли /наших/ за селением в плен, /некоторых/ убили, некоторые убежали /296б/ Оставшиеся были окружены солдатами, которые начали в нас стрелять из штуцеров. Мы ответили им стрельбой из ружей с крыш домов.

Имам перешел из дома Мухаммедшафи в мечеть ввиду ее прочности для обороны. Семьи свои мы разместили в домах около мечети. К имаму собрались те мухаджиры и мюриды, кто хотел. Газимухаммед со своим братом Мухаммедшафи укрепился в одних домах, Инков Хаджияв — в других.

Имам обратился к своим сыновьям и ко мне с хорошими наставлениями, говоря: «Оба вы выбирайте в раю гурий вместо жен, так как гурии /297а/ для вас лучше ваших жен, дочерей Инков — Хаджиява и Даниял-бека Илисуйского. А мне лучше взять жену из райских женщин, чем госпожу Загидат, дочь муршида Джамалуддина ал-Хусейни». И продолжил, обращаясь ко мне: «Тебе также лучше /иметь/ райскую жену, чем мою старшую дочь». Шамиль затем сказал: «Перенесите ужасы войны, человек рождается один раз и умирает тоже один раз. И как бы мы долго ни жили, смерть все равно настигнет нас. Очистите ваши сердца от мирских забот, которые отвлекают вас от воздаяния загробной жизни и лишают вас ее. Раскайтесь /297б/ перед Всевышним Аллахом в прежних ваших грехах, чтобы чистыми отправиться на этот свет ради Аллаха».

И вот мы под /воздействием/ этого убеждения, и /тут/ [170] наступило время полуденного намаза. Мы начали вместе с имамом совершать намаз, до окончания которого ядро из маленькой пушки угодило в михраб. Если бы оно пробило стену, то угодило бы прямо в грудь имама. Ядро разорвалось у наружной стены мечети.

При таком положении дел нам начали кричать [со стороны] и окружающих селений полковник Алихан Аварский и полковник Хаджи Будда из Газикумуха и другие: «Не подвергайте себя гибели, подчинитесь наместнику /298а/ добровольно; он вас не погубит и не уничтожит».

Когда мюриды имама услышали призыв, сердца у них смягчились — они захотели мира и презрели смерть (Букв.: «отвернулись от смерти до встречи с ней»). Они начали настаивать, чтобы имам послал к наместнику двух верных людей, чтобы выяснить истинные его намерения, и что он скажет. Имам просил их не говорить ему подобные слова — о его явке к наместнику. И сказал, что если кто хочет из вас пойти к наместнику, пусть пойдет, он не накажет их за это, а кто хочет остаться у него, то пусть останется. /298б/ «Моя цель, — сказал он им, — бороться с русскими, все равно — один я буду бороться или с другими». Имам именем Аллаха заклинал их, чтобы они не уговаривали его отправиться к неверующим /кафиры/ и показать им свое лицо.

Когда мюриды доподлинно узнали намерения имама, они стали настойчиво обращаться к сыну имама Газимухаммеду, прося уговорить отца прислушаться к их советам. Газимухаммед стал просить отца, уговаривать, какой, мол, вред, если послать двух человек к наместнику, чтобы узнать его намерения; если мы будем сражаться с русскими и погибнем /все/ здесь, то мы не заслужим воздаяния Всевышнего Аллаха, так как наши женщины разбегутся (букв.: рассеются) в разные стороны, как это случилось /299а/ при сражении на Ахульго.

Тогда сердце имама смягчилось, и он принял просьбу сына. Он послал к наместнику (Слова «к наместнику» добавлены над строкой) Юнуса из Чиркея и Хаджиали из Чоха. Юнус вернулся к нам, а Хаджиали остался там. Юнус угадал намерение наместника: явка Шамиля к нему и сохранение его жизни.

Тогда имам направился к наместнику с тринадцатью человеками; в их числе был и я. Однако он (?) сказал имаму: После того, как повидаешь наместника, вернешься к семье в Гуниб». [171]

Когда мы выехали на окраину селения, солдаты крикнули: «Ура! Ура!» К имаму навстречу вышел генерал Лазарев христианин, со своим переводчиком /299б/ и сказал: «Клянусь Богом, наместник относится к тебе сострадательно, успокойтесь сердцем». Затем, подняв два пальца к глазам, сказал: «Пусть выскочат мои глаза, если вам будет что-нибудь плохого». Сердце имама успокоилось после этого.

Затем мы с Шамилем отправились к наместнику и подошли. [Тогда] были допущены Инков Хаджияв и Юнус из Чиркея с имамом, остальные не были допущены. Тогда Муртала из Уркачи ал-Авари сказал: «Теперь имам от нас ушел, мы отныне его не увидим. Готовьтесь к джихаду». Это мнение не поддержали Галбацдибир из Караты и Ибрахим, двоюродный брат имама. Затем имам отправился /300а/ с наместником, а мы вернулись в Гуниб.

Когда Газимухаммед увидел нас, стал расспрашивать об имаме; мы сообщили ему, что тот отправился с наместником. Услышав эту весть, он опечалился и сказал: «Отныне я больше не увижу своего отца. Лучше мне воевать, пока не убьют меня». Галбацдибир из Караты сказал ему: «Время отвернулось от нас (наше время прошло)».

Когда мы пребывали в таком положении, наши женщины кричали и плакали, к нам прибыл полковник Алихан Аварский и сообщил, что имам послал его сообщить, что он здоров, сердцем спокоен у наместника, и пусть все успокоятся и прибудут /300б/ в ставку наместника.

В это самое время в селение приехал Даниял-бек из Илису с двумя товарищами к своей дочери Каримат, жене Газимухаммеда. Она передала в руки своего отца хурджуны, полные золота, серебра и других ценных золотых изделий: кольца, драгоценные камни, дорогие камни, которые остались от покойного Джамалуддина, сына имама, накопленные в течение более десяти лет управления Газимухаммеда. Даниил торопился доставить эти сокровища к себе домой, пока люди не узнают об этом. Дочь тоже отправилась с ним.

Когда мы прибыли /301а/ в ставку наместника, Даниял-бек приехал на следующий день из своего дома и заявил: «Я не пошлю свою дочь Каримат с вами в Россию. Вы отныне пленники русского падишаха».

Имам вскочил с места разгневанный и сказал: «Ах ты негодяй! Не стыдно тебе от людей и от меня говорить сейчас мне такие подлые слова! Разве не ты просил во время моего имамства, чтобы я взял твою дочь за моего сына? Ты [172] забыл тот день и говоришь такие слова. Я и сейчас являюсь имамом /301б/ и бывшим повелителем для подобных тебе подлых. Если я сегодня у русских, мое сердце и моя решительность всегда со мной». Затем имам, держась за рукоять шашки, сказал: «Клянусь Аллахом, я снесу тебе голову, если еще раз повторишь эти слова». Тогда Даниял-бек изменился в лице и упал на колени, прося прощения за бестактность; «Ради Аллаха, прошу простить меня, я был сердит на вашего сына за недостойные слова, которые вырвались у него».

Имам встал и сообщил, что отправляется в лагерь наместника /302а/ сообщить о словах, высказанных Даниял-беком.

Шамиль встретился с генералом Лазаревым у палатки, тот спросил, куда имам идет. Когда Лазарев узнал о цели имама, го сказал: «Умоляю именем Аллаха, не сердись, отдохни. Я /сам/ скажу наместнику все, что ты хочешь».

Когда Лазарев сообщил наместнику о цели /прихода/ имама, тот отправил к Даниял-беку гонца, который передал ему, чтобы тот больше не заикнулся говорить с имамом о дочери, ибо в противном случае ему нет прощения. Даниял-бек замолчал и больше не заводил речи /об этом/.

(Когда Шамиля привели в ставку наместника, ему поставили новую палатку, которую застлали, как положено, азиатскими коврами. Другую /палатку/ поставили для его семьи. Через день-два после нашего поселения в лагере к имаму заявился Алибек из Аксая (ал-Йахсави), тогдашний переводчик у наместника, и сообщил ему: «Князь послал мена к тебе, чтобы узнать у тебя состав семьи, так как наместник хочет сделать им подарки».

На следующий день утром этот полковник /опять/ пришел к имаму с подарками: его женам, моей сестре и армянке (Шуанат) — часы, усыпанные бриллиантами, /каждой/; для моей жены бриллиантовое кольцо, женам сыновей имама — украшения и броши, усыпанные бриллиантами; самому имаму — ценную шубу из меха американского медведя. Эту шубу получил, как нам говорили, в подарок князь Барятинский от императора. Таким образом, князь Барятинский оказал нам такую почесть; и в России кроме уважения и почестей мы ничего не видели; и это мы никогда в своей жизни не забудем (Весь этот текст добавлен позже (карандашом) на полях л. 301б и 302а). [173]

Дополнение

Теперь мы вернемся к изложению положения /302б/ наибов и их дел в Дагестане.

Первый из них и благороднейший для имама — это предатель (Это слово — над строкой) Даниял-бек из Илису (ал-Илисави), который перебежал от русских к нему. После этого, как он явился к Шамилю, /последний/ оказывал ему уважение, почести; сначала назначил его наибом, потом мудиром; сын имама Газимухаммед женился на его дочери Каримат-бике, потому что Шамиль и Газимухаммед его уважали, и мой отец саййид Джамалуддин ал-Хусейнн /тоже/ уважал его, /как и/ остальные дагестанцы и мухаджиры.

С начала своего перехода он обосновался в селении Тлярош Карахского /Каралал/ общества. Затем отсюда он переселился в Карату, далее — в селение Иатлу — (Раку Акках). Наконец, переселился /303а/ в селение Ириб, укрепив его для войны /с русскими/ (Добавлено под строкой) пушками. Около него расселились мухаджиры.

На первых порах он улучшил свои отношения с людьми, расщедрился на подарки им, благотворительствовал, раздавал милостыню и другие пожертвования. /Люди/ его уважали. Бывало, что он собирал ученых, преподавателей (мударрисы), оказывал им почести, вел с ними беседы; был хорош в обращении с ними, учил их наукам, оживлял мечети, медресе, /поддерживал/ служителей /культа/, устилал полы мечетей коврами и расходовал большие средства на реставрацию и восстановление разрушенных мечетей. Он даже построил новую мечеть вместо старой, уже разрушившейся, /303б/ и в стену вставил надпись для увековечения имени строителя: «Возобновитель мечети или строитель Даниял-султан».

Он носил на голове большую чалму с длинной кистью, а в руках всегда держал четки. На него даже указывали как на совершеннейшего набожного /человека/ среди дагестанцев. Особенно, когда он остановился у имама в Дарго. Он участия свои молитвы, призывы, омовения. В Дарго у него было много друзей, которые могли быть поддержкой имаму, когда понадобится. Он раздавал им вещи /304а/ тайком от имама. Первым из его друзей и самым заметным был секретарь имама Амирхан из Чиркеи, которому имам доверял [174] большинство дел, так как он дружил с имамом с малых лет.

Затем /идет/ казначей имама Хаджияв из Орота; затем Раджабил Махаммед из Чиркея (ал-Чиркави), которого имам любил из-за дальнего родства между ними, он был умным и распорядительным; имам доверял ему всегда. Затем лакец-мухаджир из Гуйми, Слепой Махаммед-эфенди.

Особенно Даниялбек любил моего отца и звал его отцом и делал ему /304б/ особые подношения.

Имам знал о дружбе моего отца с ним. Если один из мюридов имама по какой-нибудь надобности или службе по распоряжению самого имама отправлялся к Даниял-беку, /последний/ дарил ему коня или шубу, или оружие, и никого не отпускал без какого-нибудь подарка.

Все это продолжалось долгое время. Потом у него появилось много завистников и доносчиков, и поэтому имам охладел к нему, и отстранил от наибства, так как дагестанцы донесли, что он хочет убежать от имама, он передает русским /305а/ тайны имама (Листы 305 «а» и «б» арабского текста рукописи отсутствуют, поэтому сверка оригинала с переводом не представляется возможной), и большую часть своего добра посылает втайне от имама на свою родину в Илису.

Мой отец и Газимухаммед, зять Данияла, отвергли наговоры людей, и отец говорил имаму, чтобы он не верил словам клеветников, которые ходят к нему и не любят Даниял-бека: «Он единственный человек в своем управлении, который перешел к тебе от русских, несмотря на то, что там он был в больших чинах и занимал высокое положение. Если ты убьешь его или причинишь какую-нибудь неприятность, без сомнения, отвратят сердца мухаджиров, которые пришли к нам и которые в дальнейшем могут прийти и сказать: «Чего же еще можно ожидать от имама после случая с Даниял-беком!» Они могут посчитать тебя безумцем, тираном, кровопийцей».

Сердце имама смягчилось от этого чистосердечного совета отца своей жены, который любил имама от чистого сердца.

Если бы мой отец и Газимухаммед не поддерживали Даниял-бека, имам, несомненно, убил бы его.

Самым большим врагом Даниял-бека являлся Хаджимурад; между ними произошла сильная вражда после того, а как Хаджимурад задержал Нух-бике, /306а/ сестру шамхала, хана Тарковского (ат-Таргули), жену генерала Ахмедхана Мехтулинского. Она являлась матерью жены Данияла, которая похоронена в Карата. [175]

Также мудир Кебедмухаммед из Телетля и его родственник наиб Газимухаммед были врагами. Даниял-бек, будучи в Илису, убил племянника (сына сестры) генерала Аталар- хана Газикумухского, женатого на Бике ал-Илису, и Агалар-хан тайно дружил с ними обоими. Он многократно устраивал покушения на Даниял-бека с целью убить его, но неудачно. Это еще больше содействовало превращению двоих /306б/ (Газимухаммеда и Кебедмухаммеда) во врагов имама, и это — после того, как имам дал им высокую должность. Поэтому имам заточил Кебедмухаммеда в Дарго после его признания, что он написал письмо Агалар-хану о передаче некоторых селений Дагестана в тайне от имама. Имам захотел тогда уничтожить его (Кебедмухаммеда), но члены совета (ахл-маджлис) не согласились с этим, говоря, что сердца всех отвернутся от имама, если тот убьет единственного набожного человека в Дагестане. Имам отказался /тогда/ от своего намерения, однако /Кебедмухаммеду/ не разрешили жить в своем родном селении Телетле во избежание смуты /307а/ в Дагестане.

Также был смещен с наибства Газимухаммед из Телетля, когда имам убедился, что тот встречался с казначеем Агалар-хана в местности, что между нами и Газикумухом. Это всем известно.

Когда Даниял-бек был отстранен от наибства и на его место был назначен Газимухаммед, /Шамиль/ приказал убрать имя Даниял-бека со стены отреставрированной по его приказу мечети, и вместо «Даниял-султан» было написано «Даниял-шайтан».

Вот из-за этих событий Даниял-бек, Газимухаммед и Кебедмухаммед, а также другие стали предателями имама /307б/ в последнее время.

Если бы (имам) (Это слово — под строкой) обошелся с ними учтиво, чтобы они не почувствовали, они не забыли бы имама. Но когда в сердце человеку нанесена рана, она никогда не забывается.

Среди наибов, которые испортили репутацию себе, находился Курбанилмухаммед из Бацады. Когда его назначили наибом в селение Согратль, население их стало отлынивать от походов и войн из-за тяжести [характера] и трусости этого наиба. Однажды он выступил со своим войском в окрестности Газикумуха, остановился на возвышении и разбил шатер из бурок воинов на солнцепеке. Наиб начал лакомиться здесь грушами. /308а/ Когда кумухцы начали наступление, он удрал и оставил фрукты на этом месте, и никак [176] не мог вложить клинок в ножны от страха и растерянности. Несмотря на это, имам любил его, так как тот всегда покровительствовал ученым и набожным [людям].

После гибели ревностного льва Хаджимурада Аварского (недалеко от города Нуха) (Добавлено под строкой), Букмухаммеда Газикумухского, Гаирбега из Ауха, Ахберрдил-Мухаммеда из Хунзаха, чеченца Шуайба — этих наибов, — удача отвернулась от имама, и положение дагестанцев пошатнулось, и они стали отступать, куда бы ни направились, и не встречались с русскими. /308б/ Наибы зажгли огонь гнета ради остальных людей (раайна), поэтому сердца отошли от него и повернулись в [сторону] русских.

Здесь мы заканчиваем нашу хронику изложением заявления дагестанцев превосходному господину, величайшему мусульманину, турецкому султану Махмуду. Вслед за этим идет и заявление Сурхай-хана из Казикумухских правителей персидскому шаху Аббасмирзе. Обращение к султану Махмуду выглядит следующим образом:

«Хвала Аллаху во зле и добре, молитвах и мир над господином пророков, над родом его избранников и асхабами благочестивыми — халифу посланника Аллаха в мирах, тени Аллаха /309а/ на обеих землях, освободителю (избавителю) стран мира, разъясняющему слова Аллаха, выдающемуся /человеку/ вселенной, вали всех людей, величайшему султану, имаму арабов и не арабов, прославленному, почтенному, Великому, поддерживающему, уважаемому, высокопочтимому султану Махмуду, полному справедливости и великодушия, щедрости. О Боже, поддержи его, о великодушный. О благосклонный, — да не зайдет солнце над его государством, поднявшееся над жителями стран, и луна его справедливости, взошедшая над всеми владениями и государствами, да не прекратится тень его достоинства на Востоке и на Западе, при почтении избранного (пророка) со стороны благороднейших и наилучших потомков. Наилучшие приветы, молитвы, поклоны. /309б/ Стих.: «Ты не перестал /пребывать/ в величии и преуспеянии, о приют народа при всех обстоятельствах. Ты остался личностью миров, пребывание твое — хорошее. Не уничтожили его ни люди, ни джинны, он не был под чьей-либо властью.

А теперь окружили его со всех сторон кафиры, и обосновались на земле его (Дагестане) /310а/ и в его селах мужланы, вспыхнул огонь смуты, мусульмане лишены права входа и выхода, осложнились дела, исчезли радости, начались [177] странные вещи и удивительные дела: течет кровь, пленяют женщин, страна разрушается, всеобщая порочность, возбуждение и расстройство среди людей, раздоры между правителями, бедствия среди благочестивых, люди стали /действовать/ напрасно, ислам стал странным, в обилии вялость, укрепилась усталость, потемнели лучи, замолчали слышащие, желания оказались в противоречии, наступили великие беды, усилились жалобы, /310б/ продолжились /взаимные/ притязания, положение наше стало нетерпимым (букв.: земля стала тесной для нас), мы остались во мраке одни над другими, сердца наши едва не разорвались, печени наши чуть не раскололись, глаза плакали, расстроились мысли, произошло то, чего мы /никогда/ не ожидали. Покрылись мраком горизонты, усилились ссоры.

Мы к тебе с мольбой, что бесконечные стычки продолжаются, слезы текут; происходит то, чего никогда не ждали.

Мы — народ несостоятельный, малоимущий; мы не в состоянии изготовить оружие из-за отсутствия помощи, из-за отсутствия имущества. Мы посылаем тебе эту жалобу, сообщаем о страшном несчастье. Заклинаем тебя именем великого Аллаха спасти /нашу/ страну и успокоить рабов божьих. О опора ислама /311а/ и защита людей! А мы обращаемся к тебе с просьбой, чтобы ты не предал забвению дела /своих/ подданных, впивши в спокойствие и благодушие, чтобы ты охранял исламские земли (букв.: города — мудун) от врагов, благочестие людей сунны и общины от злобы людей, обуреваемых капризами, чтобы эти злополучные люди испытали мучения позора за то, что они были охвачены гордостью на этой земле и за то, что они порочны, и чтобы ты проявил по отношению к нам ваши добрые качества, чтобы проявил к нашим делам вашу благосклонность».

(Стихи) (Это слово написано над строкой): «Если мы не доводим до тебя несчастье, то к кому же /будет наша/ жалоба. /Именно/ ты — прибежище, или же ты не внимал, когда нас постигло /несчастье/. Кто же тот, кто внимал этому и слушал?»

/311б/ Мы доподлинно узнали, что цель этих проклятых — захватить Дагестан, чтобы это стало преддверием выступления и овладения вами. Боже сохрани! Нет силы и мощи, кроме как у Всевышнего Аллаха. И имеется /в тексте/ «Султан — да защитит его Аллах Всевышний. Подлинно наидостойнейший из подданных /своим/ положением в день воскрешения мертвых — имам, справедливый друг». И призвал [178] благословенно — да благословит его Аллах и приветствует! — к имаму этот друг /следующими)/ словами: «О Боже! Кто пору чает из моей общины что-нибудь и проявляет к ним доброту — будь добр к нему». И сказано: «Подлинно, не истлевает тело справедливого владыки». Это подтвердилось на опыте, когда была вскрыта могила Ануширвана, /312а/ и тело его было найдено свежим, здоровым из-за благодати его справедливости и его доброты по отношению к неверным.

И говорится: «Кто избегает дел мусульман во всем /этом/ мире, — того избегает Аллах в день воскрешения мертвых». Да дарует нам Аллах спасение от гнева Милостивого и вхождения в огонь из-за почтения к Корану».

Что касается заявления Сурхай-хана Газикумухского, то оно таково: «Во имя Аллаха, милостивого, милосердного. Хвала тому, кто сотворил этот мир в качестве испытания и загробную жизнь в качестве награды. Благословение и привет великолепной жемчужине и его семье, господина этого и загробного миров, питомнику дерева мощи, /312б/ величия и великолепия, кыбле величия и удачи, счастью, посланному в качестве милости к мусульманам, молнии над нечестивыми, льву наидостойнейшей величественной державы, яркому солнцу наивысшего великолепия, влаге /для/ испрашивающих дождь, сиянию /для/ находящихся в беде, системе преуспеяния и выдающихся людей, наивысшему, наиславнейшему господину, принцу (шахзаде), единственному львенку на земле Аббас-мирзе, — да пошлет Аллах ему преуспеяние, главенство (в араб.: звание Саида), счастье. Услужения, поклоны, сильные желания, приветствия, призывы, страстные желания, так, что не хватает бумаги.

Затем. Я приложил /313а/ /свои/ силы и возможности, пошел на ужасный риск для восстановления путей веры и разоблачения замыслов проклятых врагов. Мы сражались за веру своими силами и имуществом многократно, мы испытали беды и несчастья, нас постигли бедствия и мучения — /и все же/ мы и поныне упорно сражаемся с ними, Война между нами велась с переменным успехом, с подъемами и падениями. Земля стала тесной для нас. И я, и дети мои были в ранах, от которых мы обессилели, и пал мучеником мой самый дорогой сын, услада моего сердца. /313б/ Он был похоронен как мученик, он стал живым у господина своего, радостным, имеющим все необходимое, достойным похвалы.

/Все/ это лишь укрепило нашу веру, приветствие, (таслим), между джихада, решимость. Мы не равнодушны к желанию народа, испытывая боль. Они испытывают боль, и мы просим Аллаха достояние, которое они просили. Он не [179] описал для нас чашу и мы не наслаждались дарами. Мы останавливались на том, что собираются в одно беды, несчастья, обнаружилось лицемерие, появились раздоры, так что мы вышли из своих насиженных мест со своими детьми и семьями, со своими сторонниками. Мы не могли не пребывать среди нечестивых, и сдаться на милость (букв.: «опусканием до покровительства») врагов, отвратительнейших /и/ вреднейших. /314а/ Мы переселились после того, как посвятили делу джихада свои сердца и души, желая тому, кто в нем (джихаде), нашу добродетель и наше благоденствие. И состоялась встреча между мной и вами Грузии (Гуржистан) Александром, сыном Ираклий-хана, мы приобрели искреннего друга, посоветовались, обсудили, провели доверительную беседу, и мы проявили взаимную искренность, чистосердечие, верность. Наше твердое решение — изъявить покорность (букв.: «завязывать пояс службы») твоему величию и твоему великолепному трону. Навечно мы предстаем пред тобой с «шагами» просьбы, поклонения и подчинения. Просьба к твоей великой щедрости, подобной ливню, чтобы оказал срочную /314б/ помощь (букв.: «оседлал коней быстроты»), пока не погибло дело веры и пока не покроются мусульман не превратностями судьбы. Все народы Дагестана в ожидании восхода солнца /твоей/ удачи и благодеяния, твоего победоносного шествия по этим краям; продолжают усердствовать в твоей прекрасной службе и отвечать на твой призыв, обуреваемые страстью к твоему милосердию, твоей доброте, на твои благодеяния, твою благосклонность; мы призываем на сады их желаний твою помощь. Спешите!.. (л. 315 (а, б) отсутствует)

/316а/...всех императоров (кайзеров — акасира, ед., кайсар) и цезарей (акасира, ед. кисра), прикрывающий столпы веры, вывешиватель знамен истины чистого золота шахзада, — да придет, Аллах, в его правление счастье.

/Стих./ Он — притеснитель, когда поднял огонь на Востоке и Западе... На нем всегда молитва и мир. Аминь!

Караваны чистых поздравлений, верховые верблюдицы многочисленных приветов, сравнимые со страстями искренностью помыслов и намерений по части служения, подчинения и обращений. /Стих./: «Не перестает быть протянутой к тебе рука достояние ее — (бидаат): похвала и /316б/ молитва». А затем. Дошла до нас счастливая книга и речь, достойная послушания во время счастливейших времен, благополучнейших часов. Я оказывал ему глубочайшее восхваление, прославление, почет. Мы испытали безграничную радость, [180] бесконечное ликование. Я воздал хвалу Аллаху, который устранил от нас печаль. Я нашел ветер Йусуфа, если бы они не опровергли (?). Подлинно, мне была подана драгоценная книга, которой коснутся только /люди/ с чистой совестью. Мы приняли его благопристойно, поцеловали его, продекламировали его в обществе, полном смельчаков».

/Стих/: «Он (?) прибыл ко мне из высокого места, /317а/ гордый и недоступный».

Когда я прочитал это, — а в сердце от страсти пламя, а в глазах от радости слезы, — и нашел в нем то, чего искали души, глаза наслаждаются им, болезни излечиваются, уходит скорбь и мрак. Я призываю /в свидетели/ головы шахидов, господина солнца и луны, что мрак уже отступил, что утро уже заблистало, взошло счастье (букв.: «счастье счастий»), исполнилось обещанное и чтобы на проклятых неверных обрушилось великое несчастье, земля избавилась от них, призвал глашатай тленного мира, и никто из них не остался.

В этой /317б/ счастливой книге и хранимой жемчужине — /есть/ дело, которому необходимо следовать — послание надежного /человека/ вместе с надежным /человеком/ великодушного эмира и великого хана Шейхали-хана, хозяина меча и джихада — сообразно с верой.

И я послал в твое распоряжение двух достойных представителей — Нажмуддина и Абдулазиза, и они сообщат о делах и дадут разъяснения по всем вопросам.

Нет сомнения в том, что его превосходительство, обладатель величия, благородства, славы, великолепия, эмир эмиров Шейхали-хан борец /за правое дело/, мухаджир (переселенец), слава в возвышении веры, /318а/ в одолении шайтанов. Он единственный, соответствующий этому и тому, что совершается по части важности и опасности. Уже коснулись его несчастья, тяготы и беды, и они испытали потрясение, пока он и кто с ним не сказали: «Когда /же/ помощь Аллаха?», хотя помощь Аллаха близка. Да благословит его Аллах; да ублаготворит его /Аллах/ там, где он сражается /на пути веры/, переселяется, обосновывается, проявляет терпеливость, ищет приюта, оказывает помощь, восхваляет Аллаха и благодарит. Мы заключили соглашения и договоры, что будем продолжать придерживаться согласия с ним, дружбы, мира, /взаимопомощи/. Мы будем /всегда/ с ним в тайном и явном чистосердно, послушно, услужливо, покорно. Мы все /318б/ испытали удовлетворение твоим приглашением и серьезно и усердно взялись за дело в приятное услужение тебе. Мы в ожидании взлета лучей купола /твоего/ [181] величия. Мы надеемся, что облака милости пошлют дождь на сады наших надежд, и Аллах облагодетельствует нас пребыванием ваших победоносных войск в этих покоренных землях и поднятием ваших высокочтимых и знатных знамен над этими несчастными, низкими (по происхождению). И чтобы мы сказали: вот он, великий триумф, милость, покой /рийхан/, блаженный райский сад. Мы обращаемся к тебе, о тот, кого всевышний Аллах послал в качестве милосердия /319а/ для верующих и благоденствия для мусульман, ударам грома для неверующих, — чтобы ты испытал этих несчастных мучением страхом за то, что они гордятся на этой земле и за то, что сбились с правильного пути, и чтобы ты не медлил /в этом деле/. Подлинно, промедление принесет только разочарование и ущерб... /319б/ Записал любящий /Вас/ искренне Саид-эфенди из Дагестана в 1229 г.».

Здесь мы заканчиваем изложение нашей книги «Воспоминания саййида Абдурахмана о делах Дагестана и Чечни». /Я записал/ то, что видел собственными глазами, за исключением незначительных дел, которые я слышал от моего отца саййида Джамалуддина ал Хусайни, муршида тариката в Дагестане, и имама Дагестана, отца моей жены, имама, мухаджира, борца за веру, гази, повелителя правоверных Шамиля ал-Гимрави ад-Дагестани.

Не секрет для проницательного и догадливого читателя о положении населения Дагестана и его окружения, /320а/особенно об их заявлениях к главе мусульман султану Махмуду и о прошении Сурхай-хана Газикумухского к иранскому шаху (букв.: хромому шаху), что дагестанцы — любители смут, войн, убийств, порочности с давних времен, особенно после появления там трех имамов; что их сердца, как видно из посланий, о которых сказано выше, склонны к русским. И им не следует обманываться вычурными заявлениями, которые исходят от них /дагестанцев/ ложно, не искренне (букв.: «со спины языка», а не из глубины сердец).

Искренняя дружба магометанина с христианином /320б/ невозможна. В этом я не являюсь лицемером.

С приветом. Все. Этим самым закончился наш разговор. Да благословит Аллах нашего господина Мухаммеда и его выдающийся род.

Конец. Слава Аллаху и благодарность ему, его посланнику — благословение и привет. /Написано/ рукой переписчика автора саййида Абдурахмана, сына муршида Джамалуддина ал-Хусайни ал-Газигумуки ад-Дагестани.

28 рамадана 1285 года (12 января 1869 г.).

Комментарии

281. В 1845 г. М. С. Воронцов захватил Дарго, резиденцию Шамиля, после сдачи Ахульго в 1839 г. Шамиль перенес свою резиденцию в западную часть Ичкерии, купил у местных жителей землю близ селения Ведено (Веден) и прибыл туда 28 июля 1845 г. Новую резиденцию Шамиль назвал Дарго-Ведено. Столица была укреплена Шамилем. Имеется ряд интересных описаний нового Дарго. Укрепление было взято царскими войсками 1 апреля 1859 г. Подробно о месте расположения Нового Дарго, топографическую схему лагеря Шамиля близ аула Дышни-Ведено, фотографии стен и башен бывшей Веденской крепости, а также подробную библиографию см.: А. Б. Закс. Северокавказская историко-бытовая экспедиция Государственного исторического музея 1936-1937 гг. — Труды Государственного исторического музея. М., 1941. С. 157-161. См. также: С. К. Бушуев. Борьба горцев за независимость под руководством Шамиля. М.-Л., 1939. С. 115-118. Подробное описание см. также у Мухаммедтахира ал-Карахи. С. 243-244; Ив. Загорский. Восемь месяцев в плену у горцев. — Кавказский сборник. Тифлис, 1898. Т. XIX. С. 239 (описание дома Шамиля в Дарго); Н. В. Волконский. Описание покорения Восточного Кавказа. — Кавказский сборник. Тифлис, 1879. Т. 4. С. 173-176 (Описание Ведено, дома Шамиля, его семьи); М. Я. Ольшанский. Кавказ и покорение Восточной его части — Русская старина. 1880. Т. 27. С. 308-309.

282. Мухаммед-эфенди из Гуйми, автор касыды, посвященной строительству Нового Дарго.

283. Описание дома Шамиля и его семьи см.: Н. В. Волконский. Окончательное покорение Восточного Кавказа. — КС. Т. IV. С. 173-176; А. Руновский. Записки о Шамиле. Махачкала, 1989. С. 29-32, 76-100, 151 — 165; Лесли Бланк. Сабли рая. Махачкала, 1991. С. 41-50, 125-139.

284. Шамиль был обладателем одной из крупных в Дагестане книжных коллекций. Полным представлением о составе библиотеки мы, к сожалению, не располагаем из-за отсутствия хотя бы простого перечня всех книг. Судьба книг, названия которых нам известны (их около 60) и судьба всей коллекции в целом неизвестна. Общие сведения о библиотеке Шамиля см.: А. Руновский. Записки о Шамиле. — АКАК. Т. XII. С. 1416-1617; Дагестанский сборник. Темир-Хан-Шура, 1909. Вып. 11. С. 216, 237; Хроника Мухаммедтахира ал-Карахи. Пер. с арабского А. М. Барабанова. М.-Л., 1941. С. 108, 246-247, 307; Письменные памятники Дагестана XVIII-XIX вв. Махачкала, 1989. С. 133; И. Ю. Крачковский. Избранные сочинения. Т. VI. С. 586; Общественный строй союза сельских обществ Дагестана. Махачкала, С. 132; Н. А. Тагирова. Библиотека Шамиля. — Рукописная и печатная книга в Дагестане. Махачкала, 1988; Гаджи-Али. Сказание очевидца о Шамиле. Махачкала, 1990. С. 48, 73.

285. Подробно о взятии Ведено см.: Хроника Мухаммедтахира ал-Карахи. Пер. с арабского М. А. Барабанова. С. 243-244; Гаджи-Али. Сказание очевидца о Шамиле. Махачкала, 1990. С. 57-58; С. К. Бушуев. Борьба горцев за независимость под руководством Шамиля. М.-Л., 1939. С. 157; VI. В. Волконский. Описание покорения Восточного Кавказа / Кавказский сборник. Т. 4. С. 76-90.

286. Абдурахим из Телетля, наиб Шамиля, принимал активное участие в обороне Ведено.

287. Ичичали — селение в нынешнем Гумбетовском районе.

288. О подъеме на гору Килатль см.: Хроника. Мухаммедтахира ал-Карахи. С. 244-245; И. П. Из боевых воспоминаний. — Кавказский сборник. Т. IV. С. 62; М. Я. Ольшевский. Кавказ и покорение его восточной части. — Русская старина, 1880. Т. 27. С. 294-·296; Гаджи-Алн. Сказание очевидца о Шамиле. С. 62-64.

289. О трехстороннем «концентрическом» выступлении 1859 г. см.: С. К. Бушуев. Указ. соч. С. 157; Р. М. Магомедов. Указ. соч. С. 129; И. П. Из боевых воспоминаний. — Кавказский сборник. Т. 4. С. 51-52; Н. В. Волконский. Окончательное покорение Восточного Кавказа. С. 76-77; ?. Я. Ольшевский. Указ. соч. С. 309-312; Р. А. Фадеев. Шестьдесят лет Кавказской войны. СПб., 1889. С. 46-69.

290. Осман ал-Джулаки ал-Чачани, наиб Шамиля, сопровождавший его при переходе на Гуниб.

291. Саадуллах ал-Каки, наиб Шамиля, сопровождавший его при переходе на Гуниб. Мухаммедтахир ал-Карахи (с. 242) упоминает наиба Гехи Садаллаха, который в 1858 г. «переселился к имаму», когда «вилаят Гехи отошел от имама».

292. Уцуми из Мехельта — см. прим.

293. О переходе Шамиля на Гуниб, штурме укрепления и сдаче Шамиля существует значительная литература. См.: Хроника / Мухаммедтахира ал-Карахи. С. 244-250; С. К. Бушуев. Указ. соч. С. 157-162; Гаджи-Али. Сказание очевидца о Шамиле. С. 66-74; И. В. Волконский. Окончательное покорение Восточного Кавказа. С. 291-432.

294. Ибрахим (Хаджи Ибрахим) из Абадзиха — Мухаммедтахир ал-Карахи сообщает (с. 247-248) о нем, как об одном из немногих наибов, оставшихся, верными Шамилю: «Затем русские расположились вокруг горы Гуниба и устроили свои лагеря на горе Гуналя. У них были наибы и прочие лица, и главы, и ополченцы. А у Шамиля были из глав только знающий ученый мухаджир Ибрахим ал-Черкеси, ученый мухаджир Хаджи Насруллах ал-Кабири ал-Курали, твердомыслящий ученый Гальбац ал-Карати». Они принимали участие в обсуждении у Шамиля вопроса о перемирии. Погиб при защите Гуниба.

295. Насруллах Кюринский из Кепира — см. прим. 288 Кепир — ныне селение Курахского района.

296. Хайруллах из Герата — мухаджир, дервиш, прибывший в 1852 г. из Герата (Афганистан) в лагерь Шамиля, «чтобы только посмотреть на Шамиля и служить ему». Но Хайруллах остался у Шамиля, жил у казначея Шамиля, Хаджиява. Никто не был так привержен к Шамилю и не разделял с ним трудностей, как этот бедняк, во всех местах, особенно в Гунибе» (Гаджи-Али. Сказание очевидца о Шамиле. Махачкала, 1990. С. 47-48.

297. Гаджиали, сын Малика (сын Абдулмалик-эфенди), автор «Сказания очевидца о Шамиле», активный участник движения горцев (с 1839 г. и вплоть до пленения Шамиля в 1859 г.), был в числе лиц, близких к имаму. Родился он в 1817 г. в селении Чох, выходец «из племени Нахибаши общества Андала».

В своем автобиографическом «Введении» к историческому сочинению Гаджиали писал: «В продолжение восьми лет учился я Корану. Потом в течение восемнадцати лет занимался изучением арабских наук под руководством ученых Дагестана... в 1251 г. я изучал под руководством египетского инженера Гаджи-Юсуфа математику и архитектуру». Одно время его отец состоял переводчиком при бароне Розене. После 1839 г., когда Шамиль отпустил из плена Абдулмалика-эфенди за службу у русских, его сын Гаджиали остался служить у Шамиля. По прошествии семи лет, так сказать, испытания, Шамиль стал ко мне доверчив и поручил заведовать во всех тридцати двух наибствах постройками укреплений и другими работами. Я был инженером Шамиля, начальником стражи, вел счет его приходу и расходу, числу низама (войску) и иногда исполнял должность казначея и мирзы при нем... Я никогда не разлучался с Шамилем ни в походах, ни дома, и он, наконец, убедившись в моей преданности, поручил мне следить за поступками и поведением его приближенных и ученых» (см.: Гаджи-Али. Сказание очевидца о Шамиле. Махачкала, 1990. С. 7-9).

298. Михик Муртазаали из Чиркея. В 1839 г. при Ахульго был в плену у русских, принимал косвенное участие в переговорах с Шамилем. При переходе Шамиля на Гуниб, среди лиц, преданных ему и его советников, был и Муртади-Али ал-Чиркави, совершенный человек, изгнанник. «См.: Хроника Мухаммедтахира ал-Карахи. С. 247-248.

299. Дибир Аварский. При переходе на гору Гуниб 13 июня 1854 г. (12 зу-л-када 1279 г. х.) «Шамиль остановился в селении Геничутль, в доме аварского наиба Дибира. Наибы, ученые и другие собрались на возвышенности около Геничутля». Все они поклялись в верности Шамилю (хотя, кстати, «все изменили ему потом» — см.: Гаджи-Али. Сказание очевидца о Шамиле. С. 59-60). 7 сентября (!) 1859 г. (9 сафара 1276 г. х.) Шамиль «с семейством, некоторыми приближенными и мюридами прибыл в Гуниб». Среди незначительного числа верных имаму наибов был и «хунзахский Дибир». Он же и был послан имамом вместе с Юнусом Чиркеевским с письмом к главнокомандующему князю Барятинскому (Гаджи-Али. Указ. соч. С. 68). По поручению Шамиля он во время своей дипломатической миссии, имел также поручение собрать сведения военного характера. Незадолго до сдачи Шамиля «удалился в то время от него в долину ученый Дибир, сын Инкачилава ал-Хунзахи со своей семьей» (Хроника Мухаммедтахира ал-Карахи. С. 248). По известным нам данным, имя его упоминается и в связи с событиями февраля 1858 г., когда Шамиль послал своему сыну, Газимухаммеду, находившемуся в Чечне, в качестве подкрепления силы четырех наибств во главе с Абакардибиром кади и Дибиром (АКАК — Т. XII. С. 1073, 1155 и др.).

300. Юнус из Чиркея — один из ближайших соратников Шамиля, «его непременный товарищ», выполнявший ряд его серьезных поручений. Участвовал в столкновении у Чирката, Аргвани. Участник переговоров в Ахульго в 1839 г., когда сын Шамиля Джамалуддин был доставлен в русский лагерь в качестве заложника: «Когда было решено послать заложником Джемал-ад-Дина, было устроено совещание о том, кто пойдет его сопровождать и обучать обычаям ислама. Никто не хотел идти». Тогда Юнус вызвался выполнить это поручение и отправился к Граббе в лагерь под Ахульго. Впоследствии он вернулся в лагерь Шамиля. Он был в числе двадцати с лишним сторонников Шамиля, которым удалось вместе с Шамилем уйти в 1839 г. из Ахульго и добраться до Чечни. В 1894 г. он участвовал в обмене Джамалуддина на семью Чавчавадзе. При пленении Шамиля в августе 1859 г. выступил в качестве парламентера (Хроника Мухаммедтахира ал-Карахи. С. 90, 95, 100-106, 108, 112, 120-121, 237; Гаджи-Али. Сказание очевидца о Шамиле. С. 68, 71; Н. В. Волконский. Описание покорения Восточного Кавказа. С. 422-424).

301. Амирасул Мухаммед из Кудали — «начальник дозорных», убит при обороне Гуниба в августе 1859 г.

302. Инков-Хаджи (Хаджимухаммед, «Глухой Хаджи») — один из ближайших соратников Шамиля. Командовал артиллерией Шамиля. Был наибом в Чохе. Отец жены Мухаммедшафи, сына Шамиля. Участник многих сражений. В осажденном Гунибе Шамиль был в доме Инков-Хаджи. Он присутствовал и при сдаче Шамиля (КС. Т. IV. С. 363-375; КС. Т. IV. С. 254, 457, 471. 497, 503-506; КС. Т. XIV. С. 500; КС. Т. X. С. 391; КС. Т. XVIII. С. 141; АКАК. Т. XII. С. 1430; ССКГ. Т. VI, Отд. 1. С. 3; История 83-го пехотного Самурского полка. Составил А. Петров. Порт-Петровск, 1892. С. 20, 181; см. также примечание. Сохранилось несколько писем Шамиля к Инков-Хаджи: о запрещении торговать с еретиками кроме селения Согратль (1850 г.); оставить пахотный участок за Ашурой, возместив чохцам ущерб, нанесенный при возведении укреплений (1850 г.); о возвращении кумухцу имущества (1854 г.); об уплате долга Шабанил Мамме (1852 г.); предписания по семейным ссорам (1852 г.), распоряжение разобрать имущественную тяжбу по шариату (1854 г.). Все эти письма подготовлены к изданию X. А. Омаровым).

Текст воспроизведен по изданию: Абдурахман из Газикумуха. Книга воспоминаний саййида Абдурахмана, сына устада шейха тариката Джамалуддина ал-Хусайни о делах жителей Дагестана и Чечни. Махачкала. Дагестанское книжное издательство. 1997

Еще больше интересных материалов на нашем телеграм-канале ⏳Вперед в прошлое | Документы и факты⏳

<<-Вернуться назад

Главная страница  | Обратная связь COPYRIGHT © 2008-2024  All Rights Reserved.