АБДУРАХМАН ИЗ ГАЗИКУМУХА

КРАТКОЕ ИЗЛОЖЕНИЕ ПОДРОБНОГО ОПИСАНИЯ ДЕЛ ШАМИЛЯ,

КОТОРОЕ СОСТАВИЛ САЙЙИД 'АБДУРАХМАН, СЫН ДЖАМАЛУДДИНА АЛ-ХУСАЙНИ АЛ-ГАЗИГУМУКИ АД-ДАГЕСТАНИ В КАЛУГЕ

Имам изложил ему свое желание отправиться к министру и спросил, когда ему будет можно это сделать. Генерал ответил ему: “Когда пожелаешь”. (В переводе А. М. Барабанова: “...охотно ответил ему: „Когда хотите"” [Хроника..., 1941, с. 288].) Он обещал довести об этом /л. 83а/ желании имама до [114] сведения министра, затем сообщить ему ответ относительно его пожелания [встретиться] с министром. (У А. М. Барабанова: “Затем генерал ответил [согласием] на то, что хотели от него в отношении министра” (там же).) Имам вышел от него с этими его словами. (У А. М. Барабанова переведено: “...с этими его обещаниями” (там же).)

На следующий день утром полковник Богуславский отправился к этому генералу [узнать] в отношении того, о чем спрашивал его накануне имам. Он вернулся от него с положительным ответом.

Мы отправились к министру Милютину в его дом. Нас встретили у него так же, как встретили до этого у его помощника дежурного генерала, с уважением, почтением и приятными беседами. Имам попросил у министра довести до сведения царя о том, что он хочет встретиться с ним, и [спросить], когда это будет ему разрешено. Через день или два пришел высочайший фирман [с приглашением] явиться к царю. И вот мы прибыли в Красное Село. А это селение близ Петербурга, в нескольких верстах от него, [в котором великий падишах живет летом из-за свежего воздуха. Это /л. 83б/ селение окружено садами и деревьями, в нем — неисчислимые красоты. Царь занимался тогда приготовлениями для выезда в военный лагерь, [расположенный] в обширной степи, где находились (букв.: жили) войска в течение двух времен года — весны и лета]. (Текст, заключенный в квадратные скобки, полностью отсутствует у ал-Карахи [Хроника..., 1941, с. 289].) [Когда мы прибыли туда], то мы нашли (Сверху доб.: “продолжение к [словам] „когда мы прибыли..."”.) царя в великолепных дворцах, а у ворот — толпу знатных людей и государственных вельмож, дожидающихся у дверей, когда царь выйдет к ним, как это принято у знати, а особенно тогда, потому что он был занят приготовлениями к выезду. Ему не представилось удобного случая пригласить нас в свой дом, и мы стояли поэтому вместе со всеми [собравшимися] у дверей. Как только император случайно брошенным взглядом увидел имама с лестницы дворца, он направился прямо к нему, не обращая внимания на тех, кто находился вокруг (букв.: по сторонам). Он остановился /л. 84а/ перед Шамилем, а люди, находившиеся там, смотрели на них и удивлялись тому, с каким огромным уважением отнесся царь к Шамилю. Царь спросил имама о его здоровье. Имам выразил свою радость и счастье по поводу того, что видит его снова здоровым и невредимым под [всеведущим] взглядом смотрящего на него глазами милосердия и заботы. Беседа продолжалась недолго. Царь посоветовал имаму поехать в военный лагерь, если он желает полюбоваться зрелищем парада, который Шамиль хотел посмотреть в прежние дни, что не было секретом для вдумчивого, понимающего. Затем царь обратился к находившимся вокруг него почетным генералам и осведомился об их здоровье и просьбах. (Слова “почетным” и “просьбах” отсутствуют в тексте ал-Карахи (там же).) Среди [115] них были такие, которые передавали [письменные] прошения его адъютанту, и такие, которые воздерживались [от подачи прошений] и ограничивались тем, что излагали свои просьбы устно. Затем царь поднял руку (У А. М. Барабанова переведено: “...а затем поднимали руку к плечу”, так как в тексте ал-Карахи отсутствует пояснительный значок ***, позволяющий понять смысл, а именно — к какому слову относится глагол ***, рафа 'а [Хроника..., 1941, с. 289]. ) /л. 84б/ к плечу — а это знак приветствия у русских, (В тексте ал-Карахи: “у них” [Хроника..., 1941, с. 289; 1946, с. 233].)[которого требует обязательный для них закон]. (Текст, заключенный в квадратные скобки, отсутствует у ал-Карахи [Хроника..., 1941,с. 289].) Затем царь сел в ве-ликолепную коляску и уехал со своим адъютантом.

Немного позже из этих дворцов вышел брат [великого императора высокочтимый князь Николай или Михаил], (У ал-Карахи опущен весь этот текст и написано “его брат” (там же).) затем — царица со свитой из знатных женщин. Все они направились вслед за царем в военный лагерь.

После того как они удалились от нас, нам тоже подали коляски, мы сели в них и поехали вслед за ними. С нами [поехал] и вышеупомянутый (У ал-Карахи это слово опущено [Хроника..., 1941, с. 290].) полковник Богуславский.

Когда мы прибыли (У А. М. Барабанова: “приблизились” (там же).) в лагерь, мы сошли с колясок и сели верхом на лошадей, специально приготовленных для верховой езды. Мы остановились, будучи верхом, в стороне, неподалеку от царя, а он /л. 85а/объезжал на коне справа и слева между [рядами] солдат и говорил: “Здорово, молодцы!”. (У А. М. Барабанова: “Как ваше здоровье, молодцы?” (там же).) Они отвечали ему в один голос: “Здравия желаем Вашему императорскому величеству!” [После чего он объезжал расположение солдат таким образом, сидя на своем коне, которого описал поэт прекрасными стихами:

И если бы поспешил обладатель коня вперед
(букв.: раньше, чем он), то конь полетел бы.
Но, однако, он не спешил.

И сказал также другой поэт ¹⁵⁶ , (Сверху доб.: “т.е. знаменитый Имрулькайс. От автора”. См. коммент. 156.) описывая неутомимого всадника на горячем коне (букв.: горячего коня, всадник которого неутомим):

Он непрерывно испытывал чувство враждебности,
[подобно той], что между быком (Снизу доб.: “а бык — это самец крупного рогатого скота”.) и овцой. (Сверху доб.: “а овца — это самка рогатого скота”.)
И [как будто] он был не взмылен (вар.: не обливался потом), а омывался. [116]

Царь некоторое время отдыхал, а тот конь не сходил с места, если его отпускали между рядами войск, несмотря на шум, бряцание оружия, крики и тому подобное, он (т.е. конь) /л. 85б/ находился среди [них]. Об этом ниже слова поэта, воспевающего своего коня за хороший нрав:

И если сближается лука его седла с уздечкой,
Он грызет удила до тех пор, пока не удалится гость.

И вместе с тем, если бы он оказался в горных ущельях (букв.: горных перевалах мест соединения) и перенес несчастья войны, то он стал бы похожим на коня, которого описал другой поэт (Сверху добавлено: “т.е. знаменитый Имрулькайс. От автора”.) следующими словами:

Обезображенные, (Снизу добавлено: “Это определение хозяина лошади страшного вида из-за ширины его пасти по причине жестоких сражений (букв.: силы, бедствия войны)”.) которые рвутся по призыву в бой с теми, кто сплочен (т.е. с одетыми в панцирь), (Слова “т.е. одетые в панцирь” добавлены над строкой с пометкой “От автора”.) подобно снаряженному жеребцу.

Однако если возникнет необходимость упомянуть о достоинствах коня, то следует описать его теми же словами, которыми описал его поэт:

Он радует меня от боя к бою,
Расточают похвалы ему со всех сторон (Букв.: Хвалят его ему, от него, над ним свидетели.) свидетели]. (Этот текст (лл. 85а-85б) отсутствует у ал-Карахи [Хроника..., 1941, с. 290].)

Затем. Царица сидела тогда на возвышающемся холме в этой степи (Слова “в этой степи” отсутствуют у ал-Карахи (там же).) в палатке, [разбитой на нем для нее, очень просторной. И рядом с ней — несчетное количество знатных женщин и вельмож, /л. 86а/ даже жены братьев великого императора, высокочтимых князей Николая и Михаила, и сестра императора (в тексте: его сестра) Мария]. (Текст, заключенный в квадратные скобки, отсутствует у ал-Карахи; вместо него записано: “Царица сидела на возвышающемся холме в палатке с женщинами” [Хроника..., 1941, с. 290].)

В тот момент, когда царь приказал войскам, конным и пешим, пройти перед ним, — [а царица наблюдала с высокого холма, и мы [находились] в стороне, поблизости от него] (Текст, заключенный в квадратные скобки, отсутствует у ал-Карахи (там же).) — на нас ударил проливной дождь [из дождевых туч, полных воды и разразившихся наконец дождем], (Текст в квадратных скобках отсутствует у ал-Карахи (там же).) так что промокла [вся] наша одежда, оружие и все, что было там, [настолько, что] как будто их вытащили из пруда, полного [117] воды, [а тучи [ведь] не подчиняются указу царя. А царь продолжал свой объезд (букв.: продолжал совершать свое дело). И всякий раз, когда проходила перед ним группа верховых или пехотинцев, он говорил: “Здорово, молодцы!” И они отвечали ему в один голос: “Здравия желаем Вашему императорскому величеству!” А группы эти (подразделения?) /л. 86б/ не походили одна на другую в средствах передвижения, одежде и форме. Более того, у каждой из них (этих групп) был особый вид формы, отличающийся один от другого. Например, среди них [есть такие], головные уборы которых позолочены, сделаны спереди с изображениями орлов, и издалека кажется, как будто на головах у них птица из чистого золота в сиянии, великолепии и блеске, Одежда их также позолочена в большом количестве (вар.: во многих местах). И лошади их все как одна по цвету и величине, как будто бы их отливали по форме. Таким образом, перед ним прошло множество (букв.: бесчисленное количество) групп, различающихся одеждой, вооружением и лошадьми. И когда мы спросили того, кто был тогда там, об их количестве, он ответил нам, что их [количество] достигает сорока тысяч или больше. Что же можно тогда сказать о тех, кто остался в городе /л. 87а/ Петербурге, не выезжая в степь. И [прав?] тот, кто считает, что могущество этого великого императора — исключительно воля Всевышнего. При виде его могущества наше количество и наше снаряжение подобно пригоршне земли в пустыне или капле воды в море (букв.: комнате воды в море); и тот, кто вступает (Букв.: распространяет.) в борьбу с ними [русскими], подобен летучим мышам, налетающим на горы, и маленьким птичкам, вступающим в поединок с людьми. А у кого вызывает сомнение то, о чем я говорю, пусть [сам] проверит, [совершив] поездку в Россию. Лучше увидеть, чем услышать. А что касается того, кто танцует в полуденную жару, придавая большое значение собственной тени, то, несомненно, он обнаружит [вскоре], что она исчезает вместе с солнцем или [что она становится] подобно свету лампы, зажженной днем]. (Текст, заключенный в квадратные скобки от л. 86а до л. 87а включительно пропущен у ал-Карахи [Хроника..., 1941, с. 290].)

Затем великий император объявил благодарность начальнику войск за то, что он нашел в хорошем порядке их организацию. /л. 87б/ И другим так следует. После того как прошли всадники, вслед за ними вышла пехота. Среди пехотинцев находился его сын. (Снизу доб.: “т.е. сын императора. От автора”) Он шел так же, как и все, и делал то же, что делали они. Когда царь увидел его в рядах пехоты, он показал Шамилю на него и сказал: “Видишь этого мальчика? Это мой сын”. Прошел перед ним также [другой] его сын в другом ряду, и царь указал на него имаму, как и в первый раз, с такими же словами. Затем вышел отряд всадников, лучше, чем [118] предшествовавшие, [снаряженные] оружием, лошадьми и выправкой (букв.: станом). Нам сказали, что это лучшая часть из находившихся там войск. В их авангарде находился старший сын царя — его престоло-наследник (букв.: наследник высочайшего императорского престола последнего) [в отличном обмундировании (букв.: отлично вооруженный). Он проехал перед ним на коне, а за ним [другие] всадники. И вот, когда он приблизился к [тому] месту, где находился его отец, [оказавшись?] сзади него, тот отдалился немного от него, довольный им, отдавая должное ему и его положению (букв.: отдавая ему честь). /л. 88а/ (Текст на лл. 88а-88б не совсем ясен и целиком опущен у ал-Карахи (там же).) Это потому, что установленный [у них] закон не делает различия между отцом и его сыном для [находившихся] под его покровительством в случае нарушения. А иначе какой смысл в совершении глупых поступков, которые не представляют ценности и не помогают делу. [Это] подобно той ситуации, [когда человек], который преимущественно занят управлением, сам не ощущает его воздействия.

Редко кто в этих краях не вступает на путь обучения и не заботится о воспитании ума (букв.: о сохранении разума) и [не принимает участия в военных] учениях (Букв.: тренировках.) с приобретением вражеских трофеев. [Ведь известно, что] у тех, кто невнимательно относится к домашнему животному на пастбище, оно кормится чем попало (букв.: тем, что можно найти из полезного и вредного), и они не понимают того, что не имеют ни малейшей возможности достичь желаемого. Они подобны в этом тому, кто пытается заставить корабли плыть по суше, а это то, что не приемлют ни разум, ни чувства (букв.: ни ум, ни традиция).

И что может быть лучше /л. 88б/ того, что сказано по такому случаю:

Ты желаешь спасения, а не идешь по его пути.
Поистине, корабль не может плыть по суше.

И как замечательно сказал другой, когда он восхвалял скромность и отсутствие тщеславия следующими словами:

Скромность, ты будешь подобна звезде,
сияющей смотрящему, на поверхности воды,
а это — [признак] высокого (благородного).
И не будешь подобна дыму,
поднимающемуся над слоями атмосферы,
а это — [признак] низкого (ничтожного).

Затем великий император, его сыновья, братья и все войска (в тексте: и все другие войска) возвратились с поля промокшими. Мы тоже сели в коляски и прибыли (в тексте: пока не прибыли) в Царское Село, [119] а значение его на их языке — селение, принадлежащее царю. Он живет здесь (Букв.: в нем.) вместе со своей семьей большей частью летом по причине хорошего воздуха в нем. От него до самого Петербурга [проходит] железная дорога /л. 89а/ Император [может] добраться по ней в мгновение ока, если пожелает]. (У ал-Карахи предыдущий текст, заключенный в квадратные скобки (лл. 87б-89а), опущен, а последняя фраза выглядит следующим образом: “После мы в колясках вернулись обратно и отправились в Петербург” [Хроника..., 1941, с. 290].) Затем мы возвратились из этого прекрас-ного селения в Петербург, после того как завершился смотр войск. По прошествии двух или трех дней после этого мы отправились к генерал-[фельдмаршалу князю Барятинскому], (Текст, заключенный в квадратные скобки, отсутствует у ал-Карахи (там же).) который всегда уважал имама и любил его. Он находился тогда в селении, выстроенном на морском берегу, протянувшемся до Петербурга. [Оно называется Петергоф, что означает на их языке — селение, принадлежащее прежнему царю Петру Великому. Подобным образом увековечивались имена основателей селений и городов, к примеру Александрии и Маджидийи. А первый — это город, известный благодаря основателю его Искандару зу-л-Карнайну, (На полях доб.: “или Искандару ар-Руми. От автора”.) а второй — покойному султану Абд-ал-Маджиду, оба они [находятся] во владении /л. 89б/ великого султана Османского государства Абд ал-Азиз-хана.

После того как мы увидели в этом превосходном селении то, что удивляет слушающего, не говоря уже о смотрящем, я упомяну здесь о некоторых из его диковинок для того, кто желает]. (Текст, заключенный в квадратные скобки, отсутствует у ал-Карахи [Хроника..., 1941, с. 290].) Мы прибыли туда из Петербурга по морю на пароходе, принадлежащем брату величайшего императора великому князю Константину Николаевичу, а он был командующим всеми военно-морскими силами России. [А пароход — это удивительное двухэтажное сооружение, в котором есть все, чего пожелает душа и что радует глаз. Обстановка его из красного бархата ослепляет великолепием]. (Этот текст отсутствует у ал-Карахи (там же).) Нас расположили во дворце великого царя, окруженном тем, что не поддается описанию, /л. 90а/ После того как мы пообедали, нас пригласили к генералу, находившемуся в других императорских дворцах. Имам вошел к нему с полковником Богуславским. Мы оставались в прилегающем к нему помещении до тех пор, пока не окончилась их беседа. Затем мы вошли к генералу, и последнее, что он сказал имаму (в тексте: ему) при прощании, было: “Поистине, я люблю тебя как родного брата. А сейчас я отправляюсь в другое далекое государство”. [Он тогда страдал болезнью ног и поэтому отправлялся туда]. (Этот текст отсутствует у ал-Карахи [Хроника..., 1941, с. 291].) “Пиши мне о своих делах, и я буду тоже [120] писать тебе и не забуду тебя, хоть и удалюсь от тебя в далекую страну”. [И посмотри на их величайшее уважение по отношению к имаму и любовь к нему и почитание, подобных которому мы не слышали нигде в мире, точно так же, как не было вместе с тем [нигде больше] ненависти (вар.: вражды), которая крепла между ними и имамом вот уже тридцать лет /л. 90б/ или больше. Любовь изменчива, подобно тому как говорят: “Добро друга твоего подобно уксусу, в который превратилось твое вино”. (Здесь игра слов: *** хилл 'друг'; *** холл 'уксус'.) И как прекрасны слова другого: “Любовь после вражды становится крепче”.

А то, что соответствует этим словам, [возможно], вызвано усталостью. И [хотя это] самое трудное для людей, но [тем не менее] вызывает стремление (букв.: подчинение) [к миру] без труда. (Не очень ясен перевод текста.)

И мне нравятся [следующие] (букв.: их) слова в этом смысле:

Между мной и тобой в любви [существует] взаимная связь,
возникшая из таинства этого мира.
Наши души любили друг друга
еще до сотворения Аллахом Адама из глины.

Однако клеветник, может быть, не одобряет того, о чем я рассказываю. [Тогда] я скажу: “Погибните вы все! (букв.: погибните вы с вашей „щедростью"!). Вы никогда не видели добра”.

И здесь будут уместны слова поэта, который сказал в отношении им подобных: “Гнев его завистников, ярость его врагов пусть видит зрячий и слышит внимательный”.

Неудивительно, что всякий недоброжелатель находит сомнительным подобное обстоятельство, которое получает одобрение со стороны каждого благородного, сведущего и опытного в делах. Это напоминает ситуацию, когда один глаз /л. 91а/ не желает [видеть] другой глаз, и потому разделены они кончиком носа.

И что можно сказать (букв.: ты думаешь) о людях, которые пасутся подобно животным? Это их имеет в виду имам аш-Шафи'и, и да будет доволен им Аллах Всевышний, когда он говорит:

Я страдал из-за людей, которые подобны пасущимся животным.
Я презираю людей, воображающих себя великими.
И если бы пожелал мой Господь,
то Он наделил бы их тремя [вещами] —
рогами, хвостами и копытами.

Разве не так? И сказал [также] другой, описывая большинство тех, кто не обладает умом:

Люди хвалят только умерших и тех,
кто разлучился с ними и кто отдалился. [121]
И если бы умер даже [сам] дьявол, несмотря на его обольщение,
то [все равно] сказали бы: “Как прекрасно то, что было!”

И поэтому имам временами приводил в пример своему народу слова поэта, изображающего людей, не делающих различия между добром и злом:

Я покинут в обществе [людей],
которые не признавали долга воспитанного [человека].
И они продали самое главное! (Букв.: И они обменяли голову на хвост.)

/л. 91б/ Все люди — одинаковы (букв.: равнина), [но] они различаются умом, воспитанием и происхождением. Подобно тому как чистое золото и медь схожи цветом, однако предпочтение отдается золоту. [Также] и дерево — если бы от него не исходил приятный аромат, то люди не делали бы различия между деревом и топливом.

И если твое мнение полностью соответствует тому, о чем мы рассказали, то станут абсолютно понятными тебе эти слова поэта:

Самое ценное (букв.: полезное) из благодеяний то,
о котором люди не сожалеют.
Подлинно, человек с честью
узнает тех из людей, кто обладает ею.

[Эти слова] относятся только к этим людям, потому что они понимают их смысл в том, что касается благородства, и поступают в соответствии с его значением. И подтверждается это тем, о чем мы высказали здесь свое суждение.

Все, о чем я рассказал здесь, [представляет собой] благоприятную почву для всякого беспристрастного и образ действий каждого раба божьего, благородного, оказавшегося среди тех, в чьих характерах нет духа справедливости. А они [ведь] блуждали по пустыням страдания /л. 92а/ и сожаления, в самых плохих местах и по самым запутанным дорогам. Мы обращаемся за помощью к Аллаху Всевышнему против [всего] того, что отрицает знание и служит упрочению глупости и невежества]. (В “Хронике” ал-Карахи текст, заключенный в квадратные скобки (лл. 90а-92а), Отсутствует [Хроника..., 1941, с. 291].)

Затем, когда мы вышли от генерала, мы вошли в сад великого царя, который находился на берегу моря. В этом саду [находятся] дворцы, принадлежавшие прежнему царю Петру, [упомянутому выше, известному у них необыкновенным умом и дипломатией. Ему приписывается также большинство мероприятий, касающихся порядков, которых требуют их законы. Мы видели в этих домах обстановку и даже чашки, из которых Петр пил чай, а также другие предметы, которые [122] остались от него и [сохранились] до нашего времени. Они хранят их как память для последующих поколений]. (Текста в квадратных скобках нет у ал-Карахи; вместо него написано: “...который установил большинство российских порядков” [Хроника..., 1941, с. 291; 1946, с. 235].) В этих домах хранятся его мантия, шарф и туфли его жены Екатерины, которая управляла делами российского государства после смерти Петра, [т.е. когда она стала ца-рицей /л. 92б/ у них]. (Слова, заключенные в квадратные скобки, отсутствуют у ал-Карахи [Хроника..., 1941, с. 291; 1946, с. 235].) Там же находятся старые монеты, на которых изображена женщина в короне. Они были отчеканены во времена Екатерины. [В этом же саду находится и оружие, инкрустированное драгоценными камнями, такими, как яхонт, изумруд, и им подобными. Там же находится лошадь покойного царя Николая, вернее, чучело лошади. Она стоит подкованная, оседланная, как будто живая. Жилы ее проступают в положенных местах под шкурой. Безусловно, нас удивило то, что хранилась эта лошадь в великолепном дворце, и мы даже пришли в замешательство от того, что ей не надо давать корм. Слава тому, чья мощь велика настолько, чтобы создать подобное]. В этом дворце находятся знамена мусульман, захваченные в наших краях (букв.: в стороне наших жилищ) или в других местах во время битв, а также там находятся серебряные медали, которые обычно прицепляются на грудь /л. 93а/ тех, кто проявил отвагу в битвах. На них выгравированы выражения, известные у нас: “Кто думает о последствиях, тот не храбр”, или: “Это знак храбрости”, “Этот юноша — совершенна в битвах его отвага”, “В битвах подобен льву”, или: “Эта медаль — дал ее имам тому, кто проявил храбрость среди людей” и тому подобное.

Мы видели также топор, которым отрубали головы. И говорят, что его захватили в битве у Кутиша ¹⁵⁷ , [одного из селений Дагестана, где произошло сражение между имамом и русскими]. (Текст, заключенный в квадратные скобки, отсутствует у ал-Карахи (там же).) Там же — знамя Султана Даниял-бека [Елисуйского, который изменил имаму, бежав оттуда к русским. Известно, что, если человек изменяет, он — низок, а тот, кто низок, — изменяет. А предательство, если оно имело место, — позор].

Если вам ясно то, о чем мы рассказали, упомянем вкратце /л. 93б/ о диковинках этого сада, чтобы иметь представление об этом подобно тому, как говорят: “О тот, кто появился утром на свет в [лучах] света”. (Текст не совсем ясен.)

Знай, что в нем есть различные позолоченные фигуры, каких не увидеть на всей земле, как мы слышали. Среди них — фигура, стоящая на огромном камне в пруду с водой, пристально смотрящая в небо. Из нее ключом бьет вода, подобно столбу, высота которого в [123] воздухе превышает двадцать локтей. У другой вода бьет из ноздрей, у

третьей — из пробора ее головы, у четвертой — из пальца, у пятой — из половых органов, как будто она подмывается, у шестой — из-под мышек. Есть фигура в виде лягушки, из нее тоже бьет фонтан. И множество других подобных фигур. Они как будто сделаны /л. 94а/ пустыми, затем установлены с помощью железных колес. Затем были сделаны круглые желоба и проложены под землей наподобие провода. По ним подвели к этим фигурам воду, и она бьет из них, как из пустых, через отверстие, обмазанное смолой.

Как много создано умом человека, и нет сомнения в существовании того, чему не перестаешь удивляться. Между тем, пока мы ходили по этому саду, обращая свое внимание то на одно, то на другое, то на-право, то налево, мы подошли к деревянной скамейке, установленной в этом саду, чтобы сидеть. Мы стали садиться под взглядами присутствовавших. И тогда брызнул на нас легкий дождь. Мы удивленно (букв.: внимательно) посмотрели и сказали: “Что за чудо! Сегодня солнечный день, на небе нет ни одного облачка, откуда же этот дождь?” Тогда сказал один из нас: /л. 94б/ “Этот дождь из этого дерева”. Другой счел его глупцом и произнес: “О глупец! Как может идти дождь из этого зеленого дерева. На нем нет ничего, кроме листьев”. Тот ответил: “Это ты — глупец. Поистине, русские заставили идти дождь из сухого дерева, не говоря уже о зеленом, или ты не видишь, что они заставили течь воду из медных фигур, на которых нет совершенно влаги, и уж тем более из дерева, в котором есть естественная влага. И разве одно не удивительнее другого?” Затем, после того как нам не удалось разрешить их спор и снять завесу невежества и непонимания с того, что они пытались постичь, они подошли к этому дереву, протерли свои глаза и поняли, что на них пелена, которая мешает им видеть. Они увидели, что у дерева полые ветви и листья, сделанные из железа, окрашенные в зеленый цвет. /л. 95а/ Клянусь Аллахом, оно — как будто одно из деревьев этого сада. А хитрость заключается в том, что вода льется наподобие дождя из его ветвей. Оно сделано с полыми корнями под землей. У основания его, в том месте, где корни сходятся, сделан кран. К нему подведена издалека вода. Когда они хотят, чтобы из него шел дождь, то поворачивают кран в сторону. Корни впитывают воду, пока она не достигнет ветвей, и под силой собственного давления в местах выхода вода выливается из ветвей. Когда же они хотят прекратить движение воды, то поворачивают этот кран в другую сторону. Закончился рассказ об этом саде и О том, что с ним связано. (Текст о фонтанах Петергофа (л. 936 и далее до л. 98а включительно) полностью отсутствует у ал-Карахи [Хроника...., 1941, с. 291].)

Завершение рассказа об оружейной палате (вар.: о помещении, в котором хранится оружие, — ***, силах-хана), упомянутой [124] раньше. Когда мы вошли /л. 95б/ в нее, мы увидели там седло, уздечку и оружие, украшенное бриллиантами, известными у нас как алмазы. Этот камень ценится у русских так же, как яхонт, изумруд и дру. гие. Это (т.е. оружие и седло) — подарок покойного султана Махмуда, отца главы ислама султана Абд ал-Азиза, покойному царю Николаю в знак дружеского расположения к нему. Мы также видели там подарок персидского шаха и подарки других царей.

Затем, после того как мы возвратились из Петергофа, упомянутого выше, в город Петербург, мы отправились на пароходе по морю в крепость, укрепленную для них, (Сверху доб.: “т.е. для русских. От автора”.) построенную руками заключенных посреди моря. Она называется Кронштадт. Между нею и Петербургом небольшое расстояние. Пароход тот принадлежал великому царю, славному князю Константину — брату /л. 96а/ нашего царя. На нем мы ездили в Петергоф вместе с главнокомандующим. Об этом было упомянуто.

А теперь я расскажу вам вкратце об этой крепости для того, чтобы этот рассказ был свидетельством мощи русского государства. Когда мы прибыли туда, мы были доставлены на большие корабли, которые стояли там в семь рядов и которые были снабжены большими орудиями. Эти орудия расположены одно над другим по [всем] четырем сторонам, чтобы было удобно стрелять в противника в любом его положении. Нам сказали, что количество орудий на одном корабле больше ста, но мы точно не знаем их количество. Мы только не видели в России других орудий, подобных этим по толщине и длине. У нас тоже были большие орудия в Дагестане, но они уступали этим по величине. Они были оставлены в селении Аргвани (Аргуна) и в крепости Цатаних ¹⁵⁸ , /л. 96б/ в крепости Зирани ¹⁵⁹ и в крепости Каркиб ¹⁶⁰ , в селении Карата и в селениях Ириб и Чох. Первое селение — это крепость, из которой бежал Даниял-бек Елисуйский. А второе — из которого бежал храбрый наиб, ревностный лев Исмаил Чохский. Предлагаем вам небольшой рассказ о высоких качествах и блестящих достоинствах их обоих в стихах и прозе — то, что рассказывал один из ученых Дагестана, людей опытных и знающих, о том, что многие из этих качеств и даже большая часть их не свойственны остальным людям и героям. Я долго говорил о них (этих качествах) прежде, и вот он снова возвращается к разговору о них и с гордостью говорит тебе о них обоих, сравнивая их с остальными соперниками, потому что оба они были самыми славными и самыми достойными асхабами имама, [выделяясь] своей храбростью и отвагой в сравнении с теми, кому не свойственны ревностное отношение к вопросам чести и твердость духа (букв.: кто не освобождается ревностно от позора и не обладает крепостью души) и кому не хватает достаточно сил, /л. 97а/ чтобы [125] доказать свою преданность имаму (вар.: сплотиться около имама) на

словах и на деле, не считая тех, кому присущи горячее сердце и красноречивый язык. И поистине, они оба, т.е. Даниял-бек и Исмаил, наряду с этим, [а также] и подобные им обоим, стали отдаляться. Однако они прибегли к обману в разговоре с ними со всех сторон, потому что они оба знали о горячности их языка и сердца в присутствии имама, — так что они могли осудить их и сурово приговорить их. И потому описал их дагестанский поэт красноречивыми словами, как хорошо он сделал: “Так пусть же будет гибель, и горе, и проклятие (букв.: уничтожение) этому подлому сброду!”

Примечание. Сущность того, что мы говорили об этих правителях в тех, кто походил на них, [отражена] в большинстве рассказов, хвалебных и порицающих. А лучше всех об этом сказал поэт, хотя бы и намеком (букв.: тайно, скрыто). В действительности дело обстояло совершенно не так. Напротив, это было следствием их [собственного] осуждения и безрассудства, о чем мы [уже] говорили, /л. 97б/ Они упрекали самого имама, как это видно из [нашего] изложения. А [как [известно], тот, кто оскорбляет пророков — мир им, — тот, вполне вероятно, оскорбляет и Аллаха Всевышнего, потому что Он послал их (пророков) к людям с истиной — да убережет нас Аллах от их упреков (букв.: от этого)! И поэтому связывает Аллах Всевышний свое желание с их пожеланиями и свое негодование с их негодованием, когда Он — великий и славный — говорит: “Повинуйтесь Аллаху и повинуйтесь посланнику и обладателям власти среди вас...”. (Коран 4,62.) Айат. И приказал нам Всевышний повиноваться прежде всего Ему, и, во-вторых, повиноваться Его посланнику, и, в-третьих, повиноваться правителям. (Слово “правителям” добавлено между строк с пометкой “От автора”.) И нет сомнения в том, что, согласно этому повелению здесь, это обязательно, иначе и быть не может. И истинно, тот, кто противится повиновению, [поступает] вопреки [этому повелению], так же как и то, что необходимость этого [повиновения является] средством защиты от [совершения] предательства (вар.: является гарантией от совершения предательства). И [вытекающий] из вышесказанного вывод [заключается] в том, что большинство правителей повиновались приказам имама, даже если они и /л. 98а/ противоречили ему в некоторых делах. Известно, что большая часть правителей не лишены неповиновения ни в наших краях, ни в других местах, так как причиной этого (т.е. нарушения приказа) являлись сильные желания (страсти), так же как и то, что противоположное этому становилось предметом ненависти. [Таким образом], вышеизложенным опровергаются попытки этих людей (букв.: их) приписать присущее им [самим] чрезмерное безрассудство и порицание всему народу. [126]

И здесь уместно привести слова, сказанные относительно этих правителей, что они заняты злоупотреблениями и расточительством и, более того, что они развели огонь притеснения среди подданных, который [является] началом всех несчастий и невероятно большой смуты. И нет такой силы, которая была бы способна устранить управление и власть, и это — очевидная истина для разумных людей. Это то, что мне стало ясно в результате этих слов о них. А истинным знанием обладает только Аллах Всевышний.

После того [как мы осмотрели эти корабли и то, что на них из огромных пушек и военного снаряжения, подобных которым не существует, будь то винтовки /л. 98б/ или орудия, и все то огромное количество всего того, чем заполнены эти корабли летом и зимой,] нас привели в помещения, в которых неисчислимое множество кузнецов. [Одни из них изготовляют только болты (гвозди?) для кораблей, другие — листовое железо [для обшивки кораблей]. Часть из них делает другие заготовки для кораблей, пушек и тому подобного, т.е. у каждого из них есть определенное занятие, которое они не прекращают ни днем, ни ночью, ни летом, ни зимой, укрепляя эту крепость день за днем. Сейчас она подобна стене Александра зу-ль-Карнайна, о которой упомянул Аллах Всевышний в благородном Коране, а рассказ о ней известен, и поэтому я не привожу его здесь]. (Тексты, заключенные в квадратные скобки, отсутствуют у ал-Карахи [Хроника..., 1941 с. 291].) У этих кузнецов есть огромный молот (У ал-Карахи иначе: “Мы видели у них огромный молот...” [Хроника..., 1941, с. 291-292].) весом, как нам сказали, в тысячу пудов или больше. И несмотря на его вес, /л. 99а/ его приводит в движение с легкостью один человек при помощи железных колес. Этот молот расплющивает громадный, докрасна раскаленный кусок железа немногими ударами так, что делает его тонким. [Мы видели там множество подобного этому и удивительного.

Затем мы возвратились из этой крепости в город Петербург и через день отправились на стекольный завод, т.е. туда, где из стекла делают кувшины, чашки, лампы. Например, они делают основу стекла из песка. Он становится по мягкости подобен растопленному на огне меду. И когда они хотят сделать чашку, то берут небольшое количество стекла, размером с горсть, затем подносят его к сильному огню на железном стержне, и, когда оно покраснеет и размягчится так, что буквально стекает со всех сторон, его выносят на холодный воздух, /л. 99б/ надувают посредством этого стержня как пузырь и вращают рукой до тех пор, пока он не застынет и не станет обыкновенным стаканом. Если же они желают его раскрасить, то передают его рабочим, находящимся в других помещениях, где есть колеса из камня. Они режут по [поверхности] стакана [специальным] ножом и делают различные рисунки. На этом заводе есть лампы из стекла, обрамленные в серебро, каждая стоимостью в триста рублей. [127]

Затем мы отправились на Монетный двор. Он находится в крепости в Петербурге, укрепленной большими каменными стенами, которая называется Петропавловская крепость, а вокруг нее — глубокая гладкая вода, по которой ходят корабли. А в центре крепости — превосходная высокая церковь, превышающая сто локтей в высоту. Похоронен там император Николай, отец нынешнего великого императора, а рядом с ним — могилы остальных /л. 100а/ русских царей. на Монетном дворе [работает] большое количество искусных мастеров. И среди них — те, которые кладут в огонь слитки чистого серебра, и когда они покраснеют, помещают их между двумя большими железными катками (валами?), которые вращаются подобно колесу и прессуют (букв.: соединяют) эти плиты и раскатывают их до известной им величины. Затем они [вынимают] их после раскатывания и разрезают на вес аббаси (Абаси — иранская серебряная монета весом ок. 8 г, равная 4 шахи (здесь: 20 копеек).) и шести шахи, (Шахи — мелкая иранская монета; 6 шахи соответствовали 30 коп.) или двух шахи, или полтинника (букв.: половина маната) (Манат — серебряный рубль.) с помощью других железных валов, чтобы отчеканить на слитках точно так, как кузнец продырявливает подковы лошадей при помощи железного орудия. После этого другие их шлифуют, остальные лудят их с обеих сторон, потому что сначала их чеканят черными при помощи этих двух валиков. Потом взвешивают их на многих весах, которые находятся одни /л. 100б/ над другими, или в три этажа — верхний, нижний и средний. И монеты, отчеканенные указанным образом, одинаковые по весу, падают со средних весов подобно тому, как падают зерна пшеницы в маленькой мельнице из желоба. А остальные — более тяжелые и легкие — падают с верхних и нижних. И то, что падает с них, собирает служащий и возвращает мастерам, чтобы отчеканить их вторично до тех пор, пока они не станут одинакового веса и размера. У каждого из этих рабочих есть самостоятельное занятие, в котором не принимает участия никто другой из них, т.е., согласно этому порядку, одни из них, например, только делают серебряные слитки, другие — разрезают их, третьи — просеивают то, что отчеканено, с помощью удивительных железных сит. Четвертые только считают монеты, пятые /л. 101а/ наполняют посуду [различной] емкости и [специальные] сумки и относят их в другое помещение, чтобы отчеканить монеты и их достоинство (букв.: качество), т.е. чтобы отчеканить монеты в деньги. (Слова: “т.е. чтобы отчеканить монеты в деньги” добавлены снизу с пометкой “От автора”.) Некоторое количество денег они помещают в [специальное] отверстие, пока оно не заполнится, после чего монеты сбрасывают(ся) на нижний [уровень], постепенно, [проходя таким образом последовательный процесс] чеканки, большая часть [работы] при чеканке монет осуществляется при [128] помощи железных машин, т.е. рабочие не обременены большим количеством работы. И если использование огня Ибрахимом, железа (меча) Давудом, людей и духов Сулейманом и моря Мусой, — мир им, — [если все это] называлось чудом, совершаемым святым, [то] в этом случае нет ничего удивительного, так как совершается оно пророками. Но чудом из чудес является то, что все это делается не пророками и не теми, кто способен на это, тем более что последняя пророческая миссия была завершена вот уже тысяча двести восемьдесят два года тому назад.

И таким образом самые достойные уже ушли. (Сверху под значком V доб.: “те, кто [были] триста лет назад” с пометкой “верно”.) И /л. 101б/ вполне вероятно, что это было подобно чуду, хотя и не считается чудом по своей сути. И если ты спросишь, почему ты говоришь, что то, о чем было упомянуто [выше], подобно чуду, я отвечу: “Потому что большая часть того, о чем мы говорили в отношении всего этого, не может быть делом рук [какой-либо] другой группы людей по причине того, что они бессильны совершать подобные чудеса, — так считают многие. Однако большая часть людей не исключают возможность подобного чуда, считая это возможным. А что касается другого мнения, то это не считается чудом само по себе у людей Сунны, поскольку чудо — это удел только высокочтимых пророков, и оно не может быть приписано кому-либо еще.

И поскольку человек бессилен совершать подобные чудеса, даже если и совершает святой то, что не под силу [простому] человеку из подобных [чудес], например такое, как полет его в воздухе, или получение полной пригоршни золота из воздуха, или превращение камня в слиток золота (букв.: в золотую руду), и тому подобное, то [и] тогда это не называется настоящим чудом, /л. 102а/ а называется чудом, [совершаемым] святым, т.е. рукотворным чудом, как об этом упоминается в наших книгах”.

Когда мы возвращались с Монетного двора, то встретили по пути зверинец, т.е. помещения, в которых находятся ручные звери — различные виды птиц и диких животных — обезьяны, крокодилы, змеи, тигры, медведи, шакалы, ласки, гиены, быки, удивительные видом и нравом, дикие кошки, дикобразы и тому подобное, всех видов и пород, будь то птица или животное, даже попугай, одна из его разновидностей, а это птица, которая знает язык, т.е. понимает то, что ей говорят, и [сама] произносит иногда слова. Мы видели в этих помещениях : медведя белого, как снег, и черного, как уголь, /л. 102б/ и обезьян, и обезьян с детенышами, и другие их разновидности. Шкура у них как у летучей мыши, а лицо как у человека, без каких-либо [признаков] различия. А живут они в клетках, подобно птицам. Что касается льва — царя зверей, то мы не видели среди них более кроткого и [129] терпеливого, чем он. И поэтому сравнивают с ним благоразумного храбреца. Каждый раз, когда на него наступают, он становится еще более терпеливым и спокойным. Однако если он настигнет человека в своем гневе, то он растерзает его мгновенно и погубит его, подобно тем терпеливым и кротким, которым лучше не досаждать. А что касается шеи, обладательницы хитрости и острого зрения после орла, господина птиц, и волка, /л. 103а/ [то] говорят, что у волка нет обоняния, он охотится только ночью по причине остроты зрения. Он видит издали и нападает. А если бы было у него обоняние такое же, например, как у собаки, то сильно увеличился бы наносимый им вред. Говорят также, что у змеи нет слуха — по этой причине уменьшается вред, на-носимый ею. А если бы она обладала таким же слухом, как и зрение, то она пользовалась бы и тем и другим, наблюдая за человеком издали, и [притворялась бы], как будто бы [это] она несчастная, на которую человек внезапно нападает по причине отсутствия у нее слуха и убивает ее или может быть сам убит. (Слова: “или он может быть убит” добавлены под строкой с пометкой “истинно”.) Она лишена одного из пяти органов чувств — как это хорошо, как хорошо! И находится змея в закрытом ящике. Когда владелец этих животных поднял крышку ящика для того, чтобы могли посмотреть, она поднялась со своего ло-жа, как будто хотела укусить, а язык ее был подобен сиянию пламени, только без дыма. Она пятнистая, а яйца у нее такие же, как у голубя. Хозяин взял ее осторожно со спины, затем обернул вокруг шеи, как веревку. /л. 103б/ Толщина ее превышает толщину руки, но не достигает толщины бедра. Нам сказали, что у нее нет яда, и тем не менее он (владелец змеи) не гарантирован от вреда с ее стороны, (Доб. снизу: “т.е. ее коварства. От автора”.) поскольку змеиный яд опасен для человека. Таким образом, не следует благоразумному доверяться своему врагу и полагаться на него. И если он продолжает дружить с ним и демонстрирует ему свою любовь, тем не менее надо постоянно быть осмотрительным по отношению к нему и [не забывать] о мерах предосторожности [на случай] его предательства и [ненадежности] его верности, потому что он отравляет [жизнь] и приятность его общества обманчива во все времена. И он, благоразумный, [должен] знать, что невозможна дружба между ними никогда, поскольку он уже натерпелся от него горя. У меня есть по этому поводу удивительный рассказ. А [заключается] он в том, что описываемая змея, как известно, обладает хитростью и обманчивостью [поведения]. Сказала она однажды лисе, — а лиса ведь более хитрая, чем змея, как принято считать: “Поистине, я хочу дружить с тобой в нужде и горе и не разлучаться с тобой”. Обрадовалась лиса этому, и они пошли вдвоем, /л. 104а/ И вот, когда они подошли к берегу реки, сказала змея лисице: “О сестрица, (В тексте: “братец”.) поистине, я не умею хорошо плавать, ты [130] это делаешь лучше, чем я. Перенеси меня на своей спине, [ведь] мы же договорились о выполнении обязательств по отношению друг к другу (букв.: о взятии на себя обязанностей, неприятных для одного из нас, другим). А я — немощная, и если ты не перенесешь меня на своей спине, то я останусь здесь, а это — огромная беда для меня”. Лисица усадила ее на себя, и [змея] отправилась в путь. И вот, когда они достигли середины реки, змея неожиданно обвилась вокруг ее шеи и сказала ей: “Я покажу тебе сейчас свое мастерство”. Удивилась лисица ее поступку и говорит: “О сестрица, что за коварство и обман? Разве возможно такое между двумя друзьями (букв.: братьями). Разве ты не стала другом для меня? И разве мы не заключили договор между собой об этом?” На что змея ответила лисице: “Я тебя не слышу /л. 104б/ сейчас совершенно. Да и разве возможна дружба между змеей и лисицей?!” Когда лисица убедилась в том, что вежливость разговора не подействовала на нее и не дала результата, сказала она ей: “О сестрица! Дай мне срок с тем, чтобы у тебя была возможность испытать меня в отношении того, о чем мы договорились (вар.: Дай мне срок, с тем чтобы я могла доказать тебе то, о чем мы договорились)”. Сказала ей [тогда] змея: “Давай поскорее, а не то я задушу тебя”. И она стала погружать ее [в воду?] понемногу в таком положении. Тогда лисица попросила ее приблизить свою голову, чтобы сказать ей что-то. Когда же змея наклонила свою голову к ней, чтобы послушать, что же она хочет ей сказать (букв.: ее завещание), — [а это] на самом деле было обманом, — лисица схватила зубами ее за голову, и змея мало-помалу стала чувствовать, что она сползает с ее шеи полностью, и упала в воду, а голова ее во рту лисицы. И вот она переправилась с ней через реку и остановилась у дороги, положила бездыханное тело змеи, вытянув ее в длину, /л. 105а/ и сказала ей с насмешкой: “О сестрица, когда ты будешь дружить с кем-нибудь еще после меня, то будь честной в своих поступках и не вздумай кривить душой”. И пошла дальше. И поскольку лиса обманула и льва, так что он даже уподобился ей в кознях, и его можно сравнить с ней, я расскажу здесь другой забавный рассказ, в котором она проявила свое искусство. Вот он: заболел однажды лев, и навестили его звери, кроме лисы, и волк оклеветал ее. И сказал волку лев: “Когда она придет, дай мне знать”. И когда она пришла, волк сообщил ему. И лев упрекнул ее за это. Сказала [тогда] лиса: “У меня есть лекарство от твоей болезни”. Лев сказал: “Что же это такое?” Она сказала: “Шерсть на ноге волка. Нужно, чтобы ты пошел, оторвал клок и смазал [больное место]”. Ударил лев своими когтями по ноге волка, а лисица убежала.

После этого [злополучного] дня проходил мимо нее волк, истекая кровью. И сказала ему лиса, /л. 105б/ насмехаясь над ним: “О обладатель красной лапы! Когда ты будешь садиться рядом с царем, то посмотри на то, что получилось из-за тебя, и [впредь] придержи свой [131] язык. Ты проиграл”. Обрати внимание на остроумие лисы и бедственное положение волка, [которого] постигло зло обмана и происки со стороны лисы. И не доверяйся ей подобным. Не рой яму другому (букв.: кто копает, тот падает). Сказал Всевышний: “...Разве ждут они чего-либо другого, кроме пути первых поколений?”. (Коран 35, 41. Начало суры (“Но злое ухищрение окружает только обладателей его”) опущено. В переводе М.-Н.О.Османова: “Неужели они ожидают чего-либо иного, кроме того, что постигло древние поколения?” [Коран, 1995, 35, 43].) Всякого, кто не дружит истинно, постигает неудача и утрата. Да убережет Аллах от [подобной] неприятности и бесчестия, поистине, Он — милосердный, всемилостивый. Этот рассказ завершился.

Мы спросили у владельца этих зверей, чем кормят ту змею и когда ее кормят. Он сказал, что пища ее — это курица, кролик или птица и тому подобное. И говорят, что она может удушить хитростью даже быка. Однако мы не видели этого своими глазами. Ее не кормят больше одного-двух раз в неделю, чтобы она не была в состоянии принести вред.

Из [всего] этого становится ясно, что слабым является только тот, у кого доверчивое сердце, и не секрет для думающего, в чем лекарство от этого, /л. 106а/ Конец]. (Этот текст, заключенный в квадратные скобки (лл. 99а-105б), полностью отсутствует у ал-Карахи [Хроника..., 1941, с. 292].)

Дополнение о том, что осталось

Когда имам вознамерился возвратиться из Петербурга, он захотел вторично встретиться с великим императором, который оказал ему великую честь, что не скрыто от разумного и проницательного. А что касается того, кто не видит и не понимает этого в действительности, то пусть он умрет от чрезмерности этого [великодушия, потому что сам] он никогда не делал добра. А причина этого [желания имама встретиться с царем заключалась] в том, что когда его величество проявил в отношении имама бесконечное уважение, оказал ему возвеличение и почет и покрыл крыльями своего сожаления и сострадания то, что имело место со стороны имама в прошедшие дни вражды, то имам счел для себя обязательным отблагодарить императора лично и от всего сердца выразить благодарность за все его благодеяния и милости к нему, чтобы это способствовало /л. 106б/ увеличению благоденствия и исчезновению бедствия. Как сказал Аллах Всевышний в своем благородном Коране: “Если возблагодарите, Я умножу вам; а если будете неблагодарны... Поистине, наказание Мое — сильно!”. (Коран 14, 7.) И имам попросил у его царского величества разрешения на эту встречу. [132]

И вот фирманом властным и постановлением славным было разрешено имаму то, о чем он просил, и велено прибыть к царю. А я, мой брат Абдурахим ¹⁶¹ и друг имама, приставленный к нему от высокого государства капитан Руновский, остались в помещении, находящемся перед тем, куда ввели имама.

Царь беседовал с имамом долго, /л. 107а/ Я не знаю, о чем они тогда разговаривали, только, когда имам вышел от царя, его лицо сияло от сильной радости и удовлетворения (букв.: веселья), вызванных тем почетом и царской щедростью, которые он увидел. [Это было] такое огромное уважение, которое превосходит все упомянутое прежде. Среди подарков царя имаму была очень дорогая золотая сабля, подаренная рукой уважения и почитания. Не иссякнут источники щедрости, стекающие с кончиков его пальцев. И проросли щедрые деревья его благородных качеств и достоинств: “Он — море, которое я проплыл вдоль и поперек. И я его преодолел, [достигнув] благодеяния и доброты у его берега”.

Пусть не придет тебе в голову, слушатель, что это (Сверху доб.: “т.е. принесение в дар сабли и тому подобного рукой славного царя. От автора”.) — вещь обычная для каждого из великих [людей] и правителей, не говоря уже о чужеземце, — вовсе нет. Подобное бывает только один раз в сто лет, и то не со всяким, /л. 107б/ У всех дел — назначенное время, у каждой вещи — предел и мера.

И известно, что среди живущих в Калуге не было никого, кроме Шамиля, кому была бы преподнесена в дар такая сабля в то время. Всякое совершенство есть совершенство и не может быть иным. И я думаю, что Аллах лучше знает. Поистине, причина того, что имаму была выделена эта сабля среди остальных подарков, — это проявление огромной благодарности со стороны великого императора своему высочайшему Господу за то, что им была одержана победа над тем, кто сражался с ним этой саблей, и выражение тем самым благодарности за его победу над ним. А это (На полях под значком *** доб.: “т.е. совершение добра в ответ на зло. От автора”.) — из-за совершенства ума. Не постигнет этого никто, кроме тех, кого наградил Аллах здравым умом и истинным пониманием, в отличие от того, кто не понимает этого в действительности.

Сказал [имам] Али, — да будет доволен им Аллах Всевышний: “Если ты уважаешь врага своего, то /л. 108а/ помилуй его, отдавая ему должное за то, что одержал победу над ним”. И он также сказал: “Не может быть зла большего, чем месть”. (Здесь возможен другой перевод: “Не может быть превосходства (вар.: господства) рядом с местью” (не совсем ясно значение слова ***; в словаре есть: *** 'господство, верховенство'. Смысл перевода остается примерно тем же).) И не лишены смысла слова мудреца, тайное значение которых не скрыто от разумного. [133]

Затем царь пригласил к себе меня и капитана Аполлона Руновского, который был тогда со мной. Когда мы приблизились к нему, то мы приветствовали его по обычаю русских, т.е. наклоном головы. И вот я увидел признаки веселья и радости на его лице и природной живости, до причине чего называют его обычно люди царем с добрым сердцем, [верным] слову и делу. Он побеседовал со мной кое о чем. Например, он спросил: “Как ты нашел Петербург?” и прочее, и прочее. Я отвечал ему в меру своих знаний и ума. Затем он обратился к Руновскому /л. 108б/ и сказал ему: “Поистине, я доволен твоей службой”. [Затем] он вышел, мы также вышли вслед за ним из его дома и отправились в Петербург.

Через день после этого пришли посланцы царицы с дорогими подарками для жен имама и его дочерей. Они показывали имаму все подарки, которые были с ними, приговаривая: “Это — для такой-то, это — для такой-то”, называя имена каждой из них по отдельности. Я перечисляю здесь эти подарки, чтобы они выглядели более наглядно в глазах внимательного и любознательного слушателя. Среди подарков были трое четок из жемчуга, стоимостью каждые из них в триста рублей. Две четырехугольные коробки, в каждой из которых — птица из золота, издающая удивительные трели. Мы не видели подобного прежде никогда в жизни, /л. 109а/ Эти коробки были сделаны из бумаги. Две булавки из золота, украшенные драгоценными камнями, прикалываемые к платью на груди, которые предназначались для двух жен имама, и такие же — для всех его дочерей. Забыть эти непрекращающиеся милости со стороны царя и царицы мог только тот, кому недостает справедливости и мужества. И как еще может отблагодарить их Шамиль в ответ на это почитание, кроме как пожеланием добра им обоим. А в начале этой книги было уже достаточно сказано относительно молитвы с пожеланием добра — остается [только повторить это]. С этими подарками и великим почетом возвратился имам из Петербурга, скованный /л. 109б/ и плененный цепями оказанных ему милостей и связанный по рукам путами проявленного по отношению к нему почитания. О, если бы я был пленен тем, чем он пленен, и связан тем, чем он связан, потому что каждый пленник — связан, но не каждый связанный — пленник. [Об этом стоит] подумать! Однако когда я вспоминаю закон наших людей в отношении содержания пленников, то дрожь идет по телу и мрачнеет мое лицо (Букв.: то содрогается моя кожа и сжимается веселость моего лица, подобно ежу, До которого дотронулись палкой.) от стыда [при сравнении] с тем, что мы видели здесь. И ты убедишься тогда, что в основе этого — различие сердец [в отношении мягкости и жесткости]. И не секрет для простых людей, что благодеяние по отношению к совершившему зло [является] редким явлением и что, поистине, благодеяние было завещано всеми пророками — мир им — своим [134] народам, и особенно Исой, сыном Марьям, — духом Аллаха Всевышнего, и нашим пророком Мухаммедом, и другими. Но однако же это (Снизу доб.: “т.е. благодеяние по отношению к совершившему плохой поступок”.) — редкое явление среди людей.

/л. 110а/ Глава с упоминанием того, что даровал Аллах Всевышний рабу своему, обладателю ума Шамилю, при содействии верного его друга капитана Руновского, который был приставлен к нему великим императором в 1277 (1860) году. Знай, что когда Руновский узнал, что царь желает оказать уважение и почет Шамилю, [взяв его] под свою опеку, которая не унижает того, кто поселился у него и не обижает, — и поэтому он постоянно оказывал милости по отношению к нему (Шамилю) с тех пор, как тот поселился у него, — Руновский захотел [сам] выяснить положение [дел] Шамиля — доволен ли он в глубине души тем, что сделал для него царь, или осталось у него еще какое-либо другое желание, о котором он не сообщил царю, с тем чтобы постараться исполнить для него то, что осталось [у него из желаний], /л. 110б/ если такие были. И Руновский увидел, что имам благодарен Аллаху Всевышнему и [очень доволен] царем за все милости. Однако оставалось в душе имама еще одно желание, о котором он не сказал Руновскому. Руновский старался понять, что это за желание, по своему обыкновению, прежде всего хотя бы из беседы о его (Шамиля) положении. И он понял предмет желаний имама, а также то, что [Шамиль считал], что осуществление его представляет большую трудность. Он даже находил это дело недостижимым. И вместе с тем Руновский был убежден в [возможности] осуществления его для Шамиля, по милости Аллаха Всевышнего и с помощью великого царя, а [также] благодаря стараниям [самого] Руновского.

В один из дней Руновский покинул нас, подобно удоду, [улетевшему] от Сулеймана, — а рассказ о нем известен — и через некоторое время возвратился в Калугу с удивительнейшей по нраву личностью, которую звали Корженевский. Он пришел с ним к имаму, сам сел рядом с имамом, а того посадил /л. 111а/ в стороне. Они долго беседовали. Корженевский рассказывал имаму разные события и истории о том, что видел он в Петербурге и Москве. А речь его — красивая, но не похожа на нашу. Более того — все, что он говорит, — удивительные слова, [непонятные] нашим умам. Мы тогда сказали сами себе: “Кто это? Какой-нибудь ангел, или дух, или святой, скрывшийся от людей?” И узнали, что это был обычный смертный, а не ангел и прочее. Во время этого разговора Руновский сказал: “О имам! Долгое время я искал лекарство для твоего сердца и наконец нашел это лекарство, — и он указал на этого человека, — в лавках Петербурга и доставил его тебе бесплатно. Пусть он поможет в устранении твоих забот, которые до сих пор остались у тебя в помыслах еще с того времени, когда ты был на Кавказе”. [135]

Мы удивились ему и этим его словам и подумали, что он подшучивает над имамом. Когда Руновский увидел /л. 111б/ наше неодобрение в его адрес в связи с тем, что он не раскрывает сути дела, для того чтобы у него было доказательство того, что он понял тайное желание имама, он сказал: “О имам, поистине, остался в твоих помыслах узел, завязанный еще в Дагестане. И я надеюсь при содействии Аллаха Всевышнего развязать его с помощью этого лекарства. И тогда все твои желания будут исполнены”. (Букв.: и тогда не останется у тебя желания, кроме того, которое есть.)

Имам удивился его словам и захотел узнать, что это за узел. Тогда Аполлон Руновский сказал: “Твоя дочь Наджабат ¹⁶² родилась с искривленными ногами. Я думаю, что она страдает от этого и постоянно жалуется Аллаху Всевышнему. И будь спокоен, истинно, Всевышний исправит их с помощью этого лекарства в короткое время”.

Мы удивились тогда его проницательности и пониманию того, что было [самым] сокровенным в сердце имама, хотя он совершенно ничего не сообщал об этом ни ему, ни даже никому из нас. Мы поняли, /л. 112а/ что он (Руновский) заслуживает доброго обхождения, достойного звания и положения, где бы он ни был. После этого в душе имама наступило полное удовлетворение. И если бы у него были крылья, то он полетел бы от сильной радости. Через несколько дней после этого [разговора] этот человек принялся заниматься лечением ног Наджабат, дочери нашей сестры госпожи Захидат. Он сказал ей в первый день лечения: “Посмотри сегодня на свои ноги и запомни их вид. Поистине, ты не увидишь их больше такими с этого дня, если этого пожелает Аллах Всевышний”. Мы тогда посмеялись и сказали: “Может быть, он шутит? Неужели он способен на подобное искусство, которого не достигли ни калужские, ни дагестанские врачи?”

Но не прошло после этих слов и пятнадцати дней или даже меньше, как он полностью исправил ей ноги. И не было употреблено там /112б/ ножа или какого-нибудь другого инструмента, кроме простого бинтования ее ног лоскутами. И хвала Аллаху, господину миров.

С этого дня Руновский стал еще более дорогим человеком для имама и его семьи. И имам не знал, каким образом отблагодарить и вознаградить его. Затем, после того как этот искусный врач Людвиг Корженевский выпрямил ноги Наджабат, имам дал ему тысячу рублей в благодарность за то, что он сделал. И если бы ему сказали тогда, что

ему надлежит отдать для выпрямления ее ног все, чем он владеет, то он не поскупился бы дать все, чем он владел, — настолько была велика его радость по этому поводу, с которой не сравнится никакая другая. Пусть каждый испытает сам, а потом говорит о том, чем он руководствовался в душе, — добро ли это было или зло. [136]

Остаток из диковинок города Петербурга

Когда мы находились там, то нас доставили в одно место, где находилась группа звездочетов и предвещателей. У них книг /л. 113а/ такое количество, что не счесть, и очень длинная подзорная труба, в которую видны звезды даже днем.

Разве не удивительно, что они показывают тебе в эту трубу любую звезду, какую только ты пожелаешь, и в любой части неба [благодаря] изучению науки о звездах, которая является запрещенной для чтения и изучения у нас, и в то же время среди людей есть такие, которым разрешается это, принимая во внимание приносимую [ими] пользу.

Первый довод, [т.е. запрещающих], состоит в том, что звездочет часто сообщает о том, что скрыто от многих людей. Невежественный же человек, который слаб в своей вере, думает, что звездочет знает сокровенное, и [поэтому] сердце его приходит в смятение, а сам он приходит к ложному представлению о существовании сотоварищей у Аллаха Всевышнего в этом [знании сокровенного], поскольку только Он (Аллах) — тот, от которого ничто не скрыто ни на земле, ни на небе, “знающий скрытое и явное, великий, превознесенный”. (Коран 13, 10.)

Довод разрешающих состоит в том, что в знании злополучной или счастливой звезды /л.113б/ заключается польза для путешественников, воюющих и тех, у кого есть какие-либо другие цели, так как тогда они могут пускаться в желаемое [предприятие] или воздержаться от него в зависимости от выпавшей на их долю звезды.

Так пусть же будет дозволенным все то, что приносит пользу человеку, — оно не должно быть запрещено. “У всякого есть направление, куда он обращается”. (Коран 2, 143.) А Аллах Всевышний более сведущ в сущности дел.

Заключение рассказа о том, что встретил мой отец саййид Джама-луддин ал-Хусайни, как пожелал того Аллах Всевышний, со стороны известных людей (Букв.: мудрых, разумных.) государства российского — благословение ли это было или награды, известность которых не нуждается в упоминании.

Первое, что дошло до меня от него, — это то, что фельдмаршал князь Барятинский, который ниспослал на области [Дагестана] белое и желтое (серебро и золото), — и хороши для него в этом отношении слова красноречивого поэта, прославляющего щедрость: “На кончиках пальцев его тучи щедрости, [которые проливают] дожди белого серебра и золота”, /л. 114а/ [т.е.] когда он приблизился к Телетлю — селению, расположенному вблизи от горы Гуниб в Центральном [137] Дагестане на расстоянии нескольких верст [от нее], он пригласил его (Джамалуддина) к себе, а Джамалуддин тогда жил в Телетле, и заверил (Снизу доб.: “т.е. князь”.) его (Джамалуддина) в безопасности, поскольку он был [представителем] российского государства. И это после того, как узнал этот фельдмаршал князь Барятинский, что Джамалуддин был человеком, который совсем не стремился на земле к возвеличиванию и [не обладал] пороками, справившись о его достоинствах и заслугах у правителей Дагестана и знатных людей из них — Хаджи-Кебеда Унцукуль-ского, отмеченного верностью и разумом, и подобных ему, [обладающих] теми же [качествами].

Затем, после завоевания Гуниба, мой отец переселился оттуда в селение Нижнее Казанище, расположенное поблизости от крепости Темир-Хан-Шура, и жил там некоторое время. И когда он возымел Намерение отправиться в священный дом Аллаха (т.е. Каабу) и посетить святые места, он (Барятинский) отправил его в путь /л. 114б/ с большим почетом и многочисленным имуществом, [а также] написал для него пропуск [с правом беспрепятственного перемещения] из одной крепости в другую, даже написал в нем свое имя, чтобы было достигнуто желаемое, и дело его было успешным и благополучным, и чтобы сам он пребывал в спокойствии и безопасности.

Сначала ему содействовал генерал-адъютант князь Меликов ¹⁶³ — командующий войсками на Кавказе, в Дагестане, Газикумухе, Чар Тала ¹⁶⁴ и так далее, а также князь Чавчавадзе, завоевавший почет и уважение в Дагестане, известный здесь достойным поведением и управлением, как мы о нем слышали от авторитетных лиц. Поэтому сказал один из мудрецов: “Подлинное не ошибается”. А у равнинных жителей есть по этому поводу следующая пословица: “Благородный не совершает непродуманных поступков”. (Асилдан хатайа чахмас — пер. с кумыкского: “Благородный не совершает непродуманных (вар.: случайных) поступков”.) [Ему содействовал] также генерал-майор Лазарев, правитель Центрального Дагестана, хорошо знающий о положении [дел] в Дагестане, (Букв.: о его положении.) /л. 115а/ прекрасно знакомый (Букв.: чрезвычайно (до крайности).) с управлением делами жителей Дагестана [в смысле] опыта и политики. (Сверху доб.: “т.е. что генерал-майор Лазарев был наиболее осведомленным о положении жителей Дагестана. Это истина. От автора”.)

Рассказал мне об этом имам Шамиль, который уже много лет знал их характеры и который достоин того, чтобы узнали о подобных ему, потому что он управлял ими в течение долгого времени и заставлял их подчиняться порядку после того, как они были свободным народом, у которого не было предводителя в делах. (Букв.: в том, что между ними.) [138]

Затем, когда мой отец стал собираться в хаджж, его проводили с таким почетом, которого не забудет ни тот, кому недостает справедливости, ни тот, кто далек от предательства и измены, подобно тому как сказал [Пророк], — да будет над ним мир: “Кто не благодарит людей, тот не благодарит Аллаха Всевышнего, а благодарить благодетеля необходимо”. (Сверху доб.: “Хадис. Верно”.) И об этом говорится также в начале этой книги в соответствующем месте.

[Его проводили] из одной крепости в другую, и когда он остановился в городе Тифлисе, он написал мне письмо, /л. 115б/ Вот его содержание:

“От дряхлого старика саййида Джамалуддина
отраде глаз сыну Абдурахману, —
мир над вами и милость Аллаха Всевышнего.

А затем. Когда я прибыл в город Тифлис, я встретил [одного] из знатных людей [этого города], известного князя, генерала от инфантерии Орбелиани ¹⁶⁵ , обладателя ума, совершенства, благородства и знатности, обладателя благородной династии и великих заслуг. Он узнал меня, выслушал мои слова, приветливо встретил, оказал мне достойное гостеприимство, почтил меня высоко и дал мне в это далекое путешествие богатое снаряжение. — да увеличит Аллах его достоинства и влияние день за днем. Я доволен им в высшей степени и не в состоянии ничем отблагодарить за его милость, кроме как пожеланием прославления [его] и [оказания ему] милости /л. 116а/ со стороны Аллаха Всевышнего.

Он оказал мне такой [незабываемый] почет, и я пишу вам это с целью известить [вас] о [своем] удовлетворении и уважении по отношению к нему. Я доволен им и желаю ему добра во всякое время. Будьте довольны и вы им и желайте ему добра, если вы мои сыновья и если вы меня любите.

Затем. После того как я встретил с их стороны упомянутый почет, я стал серьезно готовиться к отъезду с этой прекрасной, благородной целью, однако был вынужден остановиться в хранимом [Аллахом городе Каире], где настигла меня страшная болезнь и я оказался прикованным к постели в течение долгого времени. И ухудшилось положение настолько, что я был даже близок к смерти. И прошло время хаджжа в этом году, и по этой причине я оставался здесь в течение этого продолжительного времени с тех самых пор, как я приехал в джумада ал-аввал (Пятый месяц лунного календаря.) прошлого года. Затем, по милости Аллаха Всевышнего, я почувствовал некоторое облегчение, силы вернулись ко мне и я снова почувствовал себя легко и хорошо. (Букв.: я вновь ощутил легкость и приятность жизни.) [139]

/л. 116б/ Да пошлет вам Аллах Всевышний вечное здоровье и благополучие. С миром”.

Я рассказал вам об этом в доказательство обилия его (Сверху доб.: “т.е. князя Орбелиани”.) щедрости и широты его души. А потому, кто забудет о великой милости, подобной этой, и многочисленных дарах, для того будут уместны [здесь] слова красноречивого поэта, прославляющего великодушного героя, известного своим благоразумием и щедростью, а он — это эмир Ма'н ибн За'ид аш-Шайбани, которому нет подобных в этих двух качествах:

Говорят, что у Ма'на не прибавляется имущества.
А как может увеличиваться имущество у того, кто его отдает?
И если изменится [его] положение, то только и останется,
что вспоминать о нем и о его добрых делах.
Когда бы ты ни пришел к нему, ты видишь его радующимся,
как будто это ты — дарующий ему, а он — принимающий дар.
Если он проходит по долине, то плачут по нему холмы,
а если он проходит по суше, то плачут по нему пески.
/л. 117а/ Привыкли к щедрости его рук, (Букв.: от рук его исходит только щедрость.)
даже если бы он пожелал измениться,
не повиновались бы ему его пальцы.
И если бы не было у него ничего, кроме его жизни,
то пожертвовал бы он ею, [не задумываясь].
Да укрепится в своей вере в Аллаха просящий его!

А это — известный эмир Ма'н. Это о нем рассказывали, что некий поэт прибыл к его воротам, но не удалось ему повстречаться с ним из-за того, что у Ма'на были могучие стражники. [Тогда] он написал на куске дерева следующий стих:

О, щедрость Ма'на, который живет (Букв.: подсказывающая Ма'ну о моей нужде.) моей нуждой,
и нет у Ма'на равного тебе заступника.

И поэт бросил эту доску в воду, которая текла к дому Ма'на. И когда увидел ее Ма'н и прочитал, он послал за поэтом и дал ему сто тысяч дирхемов, а эту доску положил под ковер. Каждый день он доставал эту доску из-под ковра, читал этот стих и давал ему по сто тысяч дирхемов, пока поэт не собрал /л. 117б/ четыреста тысяч дирхемов за четыре дня. На пятый день поэт ушел. И когда Ма'н потребовал его к себе, то не нашел его больше и сказал: “Я правильно сделал, что давал ему каждый день по сто тысяч дирхемов, пока не осталось в казне ничего”. [140]

А вот что также рассказывают о нем. Пришел к нему однажды некий поэт в маджлис (собрание), в котором он не был некоторое время. И когда он пришел и вошел к нему, Ма'н спросил его: “Что у тебя под мышкой?” Он сказал: “У меня родился ребенок”. Ма'н спросил его: “Как ты его назвал?” Поэт сказал: “Я назвал своего ребенка Ма'ном”. Затем он сказал ему: “Это самое достойное и самое благородное имя”. И Ма'н приказал дать ему тысячу динаров. Затем поэт сказал: “Твоя щедрость превосходит щедрость всех людей [на свете]. И стала твоя щедрость святилищем для великодушных людей”. И он приказал дать ему [еще] тысячу динаров. Тогда поэт сказал:

/л. 118а/ Ты щедрый человек, и щедрость для тебя — самое главное. А если ты ее утратишь, то кто же будет одаривать нуждающегося?

И Ма'н приказал дать ему [еще] тысячу динаров. Тогда поэт сказал:

От лика твоего стала земля сияющей, и из глубин твоей души
струящаяся влага [омывает] стан.

И когда поэт прибыл к нему [снова], Ма'н сказал: “О, довольно, поэт! Клянусь Аллахом, не осталось в казне ничего”. После этого поэт произнес другие слова:

О могила Ма'на! Каким образом ты скрываешь его щедрость,
которой были переполнены и суша, и море.

И вышел этот Ма'н однажды на охоту, и отлучился он от своего войска, а с ним был только его слуга. И охватила его сильная жажда. Он стал искать воду, но не нашел ее. И вот, когда он находился в таком положении, вдруг явились три невольницы с тремя бурдюками воды. И он набрал у них воды, и они напоили его. Затем он обратился к своему слуге и сказал ему: “Дай каждой /л. 118б/ из них по десять стрел”, — а их наконечники были из чистого золота (букв.: из красной золотой руды). И сказала одна из них: “Клянусь Аллахом, подобными достоинствами может обладать только эмир Ма'н ибн За'ид аш-Шайбани. Пусть каждая из вас скажет что-нибудь о нем. Поистине, он достоин того, чтобы сказать о нем стихами”.

И сказала первая:

Он вставляет золотые наконечники на стрелым
и бросает их великодушно и щедро во врагов,
[чтобы] были они лекарством от ран для больных
и саваном для тех, кто обитает в могилах.

И сказала вторая:

От щедрости своей он бросает во врагов
стрелы с наконечниками из чистого золота,
чтобы тратил их раненый, когда его поражают,
и покупал на них саваны, сраженный ими. [141]

На воюющие стороны от чрезмерной щедрости его
распространяются его достоинства — на приятелей и недругов.
/л. 119а/ Наконечники его стрел отлиты из золота,
чтобы не мешало ему сражение оставаться щедрым.

Не слышали, чтобы кто-нибудь еще обладал подобными качества-ми. Какой благородный юноша! И кто еще может сравниться с такой известностью своей щедростью и милостью среди людей! И разве “Красивое Напоминание” — не самая величайшая вещь для людей, и разве не превосходит оно все остальное? (Букв.: и у него достаточно превосходства.) Разве что только есть еще слова, которые сказал поэт:

Сохрани для себя навсегда “Красивое Напоминание”, (На полях под значком *** доб.: “т.е. остается это имя и после смерти. От автора” (имеется в виду Коран — “аз-Зикр ал-джамил”).)
Только “Красивое Напоминание” существует вечно!

И поэтому наш господин Ибрахим Халил ар-Рахман (Букв.: возлюбленный Милосердного.) взывает к Всевышнему [с просьбой] о милости и обращается к Нему со следующими словами: (Букв.: и просит его от Него, это его слова.) “Сохрани обо мне добрую молву в последующих поколениях, сделай меня одним из тех, кто наследует блаженный рай”. Айат. (Коран 26, 84-85 (пер. М.-Н.О.Османова).)

И ты никогда не увидишь сообщества людей, питающих ненависть к нему, в отличие от других пророков, — мир им! Поистине, среди них есть такие, кого некоторые порицают, и такие, /л. 119б/ кого не считают правдивым. Установил для нас Аллах Всевышний следовать за ними и сторониться порочащих.

И если скажу: (Букв.: Ты скажешь.) “Как ты докажешь, что правители русского государства возвеличили твоего отца и каким доказательством подтвердишь это, ведь тебя не было с ним и ты не получил об этом никакого известия?” — я отвечу: “Нет у меня другого подтверждения, кроме того, что я получил в виде свидетельства, соответствующего достоверному знанию”, — а это то, что мой отец неоднократно писал мне таким образом:

“Во имя Аллаха милостивого, милосердного.
От саййида Джамалуддина его славному сыну Абдурахману, —
Мир над вами и милость Аллаха Всевышнего.

А затем. Истинно, благородный эмир, генерал-адъютант князь Меликов, управляющий Дагестана и прилегающих областей, /л. 120а/ и [142] благородный сын наш князь Чавчавадзе, начальник управления в крепости Темир-Хан-Шура, оказали мне содействие, выдав мне паспорт и большое количество продовольствия, необходимого нам в дороге, пока мы не прибудем к месту назначения, [а также] и другую бумагу ко всем правителям великого царя на пути, с тем чтобы они оказывали нам содействие во время наших остановок и во время отъезда. Мне также выдали специальную бумагу к известному и уважаемому эмиру, генералу от инфантерии князю Орбелиани, заместителю главнокомандующего князя Барятинского на случай его отсутствия на месте, (Букв.: в его доме.) проявляя в этих письмах всюду такое великое уважение в наш адрес, какого вы [никогда] не оказываете, — да увеличит Аллах достоинство их обоих, подобно тому /л. 120б/ как Он увеличил мое достоинство таким образом. И если пожелает Аллах Всевышний, я не забуду их милости [и отвечу им] хотя бы тем, что буду желать им добра, потому что благодарение благодетеля необходимо — поддержкой ли [на деле] в знак благодарности за его милость или пожеланием добра на словах. И для того чтобы сообщить об этом, я написал вам это письмо. С миром. Год 1278 (1861/62). В селении Эндирей (Эндирй)” ¹⁶⁶ .

Затем он написал нам вторично такими словами:

“От дряхлого старца саййида Джамалуддина к его славнейшему и благороднейшему сыну Шамилю и к остальной семье, — мир вам, милость и благословение Аллаха Всевышнего.

А затем. С тех пор как мы узнали о вашем положении и ваших делах, мы часто восхваляли за это Аллаха Всевышнего. Восхваляйте же и вы Его за то, что Он оказал вам великие милости. И желайте добра царю. /л. 121а/ Мы уже слышали о великом его милосердии и хороших поступках с многочисленными милостями к вам. Несмотря на то что вы были в отношении его злодеятелями, с какими милостями отнесся он к вам?! И если он так относится к злодеятелям, то каковы же его поступки в отношении людей добродетельных?! Нет сомнения в том, что поступок благородных — благороден и их благодеяние — совершенно.

И надлежит вам и нам благодарить его за милости и в любое время желать ему добра, возвеличивая его достоинство. Ибо кто не благодарит созданных, тот не благодарит Создателя. Как от вас не скрыто, благодарность дарующему — необходимый долг. С миром. В 1278 (1861/62) году в Темир-Хан-Шуре”.

Затем. Совершенно очевидно, что не скрыто от беспристрастного, понимающего, что я написал эту книгу в соответствии со словами Аллаха Всевышнего: “А о милости твоего Господа возвещай”, (Коран 93, 11.) — а не добиваясь чего-либо от упомянутых /л. 121б/ в ней великих правителей и отважных смельчаков. Однако, возможно, подумает низкий, [143] у которого нет ни веры, ни мужества, ни справедливости, противоположное этому, то от этого [все равно] не будет вреда, и пусть он умрет от [подобного] великодушия, ведь сам он никогда не видел добра. И хороши в отношении подобного ему эти слова поэта:

Ты говоришь, что это утро — ночь, [но] разве могут зрячие не видеть свет?!

И если мне скажут: “Ты уже рассказал все, что видел в России или слышал от людей, заслуживающих доверия, и почему это считается известием о благодеянии?” — я отвечу: “Поскольку большая часть того, о чем упомянуто здесь, это то, чего не видел простой народ и даже те, кто прожил там всю жизнь с самого рождения. Например, кузница, находящаяся в селе Петергоф, Монетный двор и тому подобное, упомянутое раньше”. Я собрал в этой книге /л. 122а/ известия о них (диковинках) для того, чтобы тот, кто прочитает эту [книгу], смог получить представление об упомянутых здесь диковинках, (Букв.: чтобы это стало местом пребывания известий о них, с тем чтобы тот, кто оказался жителем [этого места], смог узнать о том, о чем упомянуто здесь из диковинок.) которых не видел никто, кроме имама. И не может быть никакого сомнения в том, что ему было оказано уважение и почет. А это — благодеяние, если сравнивать с теми, кому не было оказано [такого внимания]. И нельзя не обратить внимания на тот почет, который был оказан имаму, подобный которому великий царь не оказывал никому. И если нападают на него непокорные завистники на основании порочных, ложных подозрений, то, клянусь Аллахом, замечательно сказано по Этому поводу:

Человек не должен быть злоумышленником против соперника,
даже если тот и бросит его в одиночестве на вершине горы.

А это — окончание того, что я задумал, и завершение того, что я написал здесь и представил [читателю]. И это получилось, слава Аллаху Всевышнему, подобно тому как говорит наблюдающий: ... (Далее перевод не совсем ясен — букв.: подобно тому как говорит наблюдающий: Где это от этой птицы?” (или: “летящей звезды”).) И возможно, то, о чем здесь [написано], будет полезным для людей разумных, проницательных и вполне достаточным /л. 122б/ для людей благородных, умных, если они готовы принять эту книгу в качестве руководства, смотрят на него без высокомерия и не отступают от него. И я сделал это ради служения трону великого императора, для эмира высокочтимого, потомка царей и прибежища для страждущего и нищего, правителя владений кавказских, брата великого императора, обладателя щедрости и благоденствия Михаила, сына царя Николая. [144]

И как это подобает в таких случаях, я завершаю свое повествование стихами, посвященными его превосходительству:

Хвала Аллаху, который одарил меня
[свободным] сердцем и умом. (Букв.: языком и сердцем, сердцем и языком.)
Подлинно, достоинство человека
и его гордость в уме и красноречии. (Букв.: ал-байан 'ясности'.)
Затем Благословение Аллаха и привет —
То, что отличает свет от тьмы.. (Конец сочинения отсутствует. На л. 122б в левом нижнем углу стоит слово 'ала, с которого должна была начинаться следующая страница.)

Комментарии

166. Эндирей (Эндири, Индирей, рус. Андрей-аул) — селение (ныне в Хасавюртовском р-не РД), в XVII — начале XVIII в. — столица феодального владения Один из крупных экономических и культурных центров Северного Дагестана (см. [Абдурахман из Газикумуха, 1997, с. 184]).

Текст приводится по изданию: Абдуррахман ал-Газикумухи. Краткое изложение подробного описания дел имама Шамиля. М. Восточная литература. 2002