Но иногда бывает на Кавказе и нечто худшее, чем саморасправа, это — полнейшая безнаказанность преступника, что имеет место тогда, когда шайка оказывается настолько изворотливой или могущественной, что с нею не могут справиться полиция и суд. Население в таких случаях не только не оказывает властям содействия при преследовании этой шайки, но нередко и укрывает ее от них, из боязни, что непойманный член шайки жестоко и безнаказанно отомстит всему населению. А раз шайка успеет терроризовать какую-нибудь местность, — дерзости и хищничеству ее нет уже предела. [628]

Казалось бы, что реформу кавказских судов, начатую в 1868 г., согласно новым судебным уставам, следовало бы довести до конца и увенчать введением суда присяжных. Так, вероятно, и случилось бы, если б не убеждения влиятельной части местной бюрократии, что на Кавказе население слишком мало сознает преступность тех происшествий, которые приводят в ужас образованное общество, и что население это, заседая в судах, поголовно оправдывало бы всех закоренелых преступников. Этою же крайнею неразвитостью кавказского населения многие объясняют и обсуждаемое в этой статье зло — высокую степень преступности на Кавказе. Поэтому нам нельзя не остановиться на разборе доводов, приводимых в пользу такого, по нашему мнению, совершенно неправильного взгляда. [629]

Взгляд этот достоин серьезного внимания, но не потому, что он мог бы быть признан в действительности справедливым, а в виду его распространенности, и в виду того, что, благодаря этому взгляду на Кавказе, тормозятся все сколько-нибудь благодетельные, с общечеловеческой точки зрения, реформы; предполагается, что дикие кавказцы неспособны воспринять блага этих реформ, а, напротив, могут ими лишь избаловаться. Достойно внимания, что такие взгляды находят себе место не только в местной кавказской бюрократии, но и в серьезных, повидимому, исследованиях, в которых, казалось бы, кроме научных сведений и основанных на них выводов, ничего и не должно бы быть. Составитель, например, статистических сведений о преступлениях на Кавказе, г. Сегаль Сборник сведений о Кавказе”, т. VII), приходит к мысли, "что судебная реформа не только не содействовала к уменьшению в этом крае числа уголовных преступлений, а, будучи в принципе чрезвычайно гуманной, скорее содействовала в увеличению числа таковых, развязав дикарям руки”. В подтверждение же мысли, что гуманные законы лишь развращают таких дикарей, как кавказцы, приводится при этом даже сам Герберт Спенсер. [630] Ученый статистик, ратуя против судебной реформы и гуманности вообще, повидимому, полагает, что лучше наказать десять невинных, чем оправдать одного виновного. Нечто в этом роде в отношении Кавказа было высказано, к нашему удивлению, даже в одном специальном юридическом органе, чуждом, повидимому, каких-либо узких тенденций. Тот же взгляд проводится и в сообщениях, носящих оффициозный характер; так еще недавно в описании поездки главноначальствующего по югу Закавказья, помещенном в газете "Кавказ”, замечалось, что, при борьбе с разбоями, надо вообще "различать две категории таковых: преступления, входящие, так сказать, в самый быт населения, вследствие существования в нем целого класса людей, из поколения в поколение привыкших жить только одною преступною добычею, — и преступления, хотя и возмутительные по своей наглости и по своему зверству, но такие, которые носят на себе случайный или исключительный характер. Эти исключительные преступления более заметны, о них более говорят; но достаточно изловить какую-нибудь шайку в 7-8 человек разбойников, чтобы прекратились и их преступления, чтобы вскоре забыло о них и напуганное общество. Другое дело — разбои, грабежи, поджоги, убийства, похищения женщин, которые свирепствовали в борчалинском уезде и в других местностях края. Они составляют как бы принадлежность самого быта, они совершаются изо-дня в день, — об них даже и не говорят, так как население привыкло смотреть на них, как на повседневное явление”.

В доказательство же того, что кавказцы смотрят на всякое преступление с легким сердцем, обыкновенно указывают на следующие обстоятельства: горцы и некоторые другие народности Кавказа нисколько не стремятся наказать преступника, а стараются лишь взыскать с него известное материальное вознаграждение в пользу потерпевшего, как бы за самое обыкновенное имущественное правонарушение; когда же власти берутся за преследование преступников, то население ничем не пренебрегает для сокрытия следов преступления, причем на суде и следствии прибегает даже к лжесвидетельству. При этом щедро сыплются на несчастных кавказцев упреки в дикости нравов, в фанатическом отношении к иноверцам, и в отсутствии склонности к мирной жизни. Но все эти доводы, имеющие внешний вид правдоподобия, при ближайшем рассмотрении, вовсе не выдерживают строгой критики. В самом деле, если и но настоящее время в кавказских горах существует [631] обычай денежной компенсации но уголовным делам, то он не имеет, да и не имел, кажется, раньше, значения простого восстановления нарушенных имущественных прав, а играл роль штрафа, взыскиваемого в несколько раз большем размере против понесенных от преступления убытков. Так, например, по осетинским обычаям, обличенный в воровстве платил за уворованную вещь втрое и даже в-семеро против того, что вещь уворованная стоила. Тот же принцип прочно установлен в адатах (обычаях) и у всех остальных горцев. Эта усиленная материальная компенсация у последних, вообще не отличающихся материальным благосостоянием и обилием денежных знаков, является не менее сильным для них наказанием, чем может быть, некоторые установленные европейскими кодексами наказания, сопряженные с физическими страданиями (каторжные работы и пр.), но не особенно трудно переносимые людьми, так богато одаренными физически, как горцы. Кроме того, у горцев существовало наказание и в другой форме; так, например, в виде убийства из мести, в виде ссылки, членовредительства, и пр.

Такою же внешнею правдоподобностью отличается и другая ссылка, — ссылка на лжесвидетельство, распространенность которого будто доказывает отсутствие у кавказцев понимания преступности. Слухи об этом, действительно существующем на Кавказе печальном явлении — крайне преувеличены. Всякая ошибка переводчика (а их бывает очень много, вследствие его невежества) считается намеренно извращенным свидетельским показанием; всякая неудачная догадка полиции при расследовании преступления дает повод подозревать, что население всякими способами способствует ее неудаче. Как свято почиталось населением всякое показание на суде, доказывает существование у него так называемой очистительной присяги: достаточно было подсудимому присягнуть пред судьями в своей невиновности, чтоб он был оправдан; ложное свидетельство на суде наказывается, у горцев, например, также строго, как воровство, и уличенный в лжесвидетельстве удовлетворяет потерпевшего тем, чем должен бы был удовлетворить обвиненный им человек; или, по адатам горцев кумыкского округа, например, уличенный в лжеприсяге подвергался ссылке на один год в Георгиевск и, кроме того, его имя оглашалось в главных мечетях во всеуслышание народа и записывалось в заведенные для этого дела списки, хранящиеся при мечетях. Мы, однако, не думаем вовсе отрицать сильной распространенности на [632] Кавказе лжесвидетельства. Но при этом не нужно забывать, во-первых, о том общем всему человечеству явлении, которое замечено Спенсером в отношении индусов, в книге: "Развитие политических учреждений”, а именно, что даже те народы, которые отличались особою правдивостью, нередко практиковали притворство относительно пришлого элемента (европейцев), коль скоро вступали с ним в торговые сношения (стр. 7); и во-вторых, что лжесвидетельство в настоящее время в кавказских судах является часто, вследствие убеждения свидетеля в несоответствии мер наказаний, находящихся в распоряжения властей, со степенью преступности подсудимого. Этой же последней причиной можно объяснить и всякое иное стремление местного населения к укрывательству преступников. При большем согласовании русских уголовных законов с понятиями кавказского населения о разных видах преступления и наказания, при существовании, наконец, на Кавказе суды присяжных, — это печальное явление, вероятно, было бы распространено там значительно менее.

Признавать мотивом крупных преступлений на Кавказе фанатизм мусульманского населения также не имеет основания. Центральный статистический комитет в своем органе "Кавказский календарь” (за 1885 г.) замечает, что жертвами преступлений, совершаемых мусульманами, являются, главным образом сами же мусульмане. Кроме того, мы не помним случая в кавказской уголовной хронике, чтобы какое-либо преступление было вызвано ненавистью мусульман к христианскому или другому иноверческому населению (Мы это говорим не только на память, но и на основании сведений, помещенных в "Сборнике сведений на Кавкаве”, т. IV и в "Обзоре нечаянных смертных случаев, смертоубийств и уголовных преступлений”, за 1871-77 гт.). Если же в "делах”, иногда оффициально и заявлялось о таком мотиве преступления, то, при дальнейшем расследовании, оказывалось, что мотив этот служит лишь маской хищническим инстинктам преступников; так было, например, в 1873 г., в елизаветпольской губернии, в сел. Хачмаз, где при ограблении татарами евреев, последних они неосновательно обвиняли в похищении их мальчика, с целью будто смешать его кровь с тестом для праздничного хлеба. Крупные столкновения русских рабочих с татарскими лавочниками, происходившие в Баку, несколько лет назад, во время праздников, как свидетельствуют очевидца, которых неоднократно приходилось лично расспрашивать пишущему эти строки, и как это хорошо известно местному [633] обществу, были вызваны не религиозною нетерпимостью православных к "басурманам”, или обратно, а лишь циничными выходками двух-трех ловеласов из лавочников против русских женщин, пришедших к ним за покупками. Это-то и подало повод вмешаться в дело праздной толпе рабочих, находившихся в то время, по случаю праздников, под сильным, влиянием Бахуса. Да и откуда взяться мусульманскому фанатизму на Кавказе, когда местное христианское население отличается традиционною веротерпимостью, и в том же духе действуют здесь оффициальные представители господствующей, церкви.

Довольно красноречивым опровержением вышеупомянутого мнения относительно особенно сильной склонности кавказцев к преступлениям могут служить нижеприводимые цифры, заимствуемые нами из оффициальных источников (из "Кавк. календаря” и "Сводов статистических сведений по делам уголовным, производившимся в 1879 г.”), и свидетельствующие о незначительности разницы, существующей в отношении численности преступлений между Кавказом и другими местностями России. Одно крупное преступление, подсудное окружному суду, в ереванской губернии, например, приходится на 484 человека; в дагестанской — на 423 чел.; а в округе петербургской судебной палаты одно такое же преступление приходится на 344 человека; в одесском округе — на 416 чел., в казанском — на 450. Судя по этим цифрам, в Эриванской губернии степень преступности в населении ниже, чем в округах: казанском, одесском и, в особенности, петербургском, а в дагестанской области нравственность выше, чем в одесском и петербургском округах (Необходимо оговориться, то нижеприведенным цифрам нужно придавать значение лишь приблизительной вероятности, так как здесь речь идет о преступлениях, подсудных окружным судам, и подсудность этих судов в кавказском округе немного ограниченнее, чем в других округах, а именно, кавказские окружные суда рассматривают дела лишь по тем преступлениям, которые влекут за собой лишение или ограничение прав, между тем, как в других округах окружным судам подсудны и некоторые, другие уголовные преступления, подсудные на Кавказе только мировому суду). Лишь в округах саратовской, московской и, харьковской судебных палат преступность несколько слабее, чем в вышеозначенных местностях Кавказа, а именно: в первом округе одно преступление в год приходится на 486 человек, во втором — на 514, и в третьем — на 558. Даже те местности Кавказа, которые отличаются наибольшею своею преступностью, как елизаветпольская и тифлисская [634] губернии, по численности преступлений, в них совершаемых, не сильно превзошли петербургский округ, в котором, как уже было выше сказано, в год одно преступление приходится на 344 человека; в губернии же елизаветольской — на 315, и в тифлисской — на 322 чел. Таким образом, степень вообще преступности, если о ней судить по числу крупных происшествий, — в тех местностях России, в которых живет безусловно мирное население, и на воинственном Кавказе, оказывается почти одинаковой. Если же преступность на Кавказе более, чем где-либо, дает себя чувствовать, так это, как выше было упомянуто, вследствие обилия там преступлений квалифицированных, направленных в одно и тоже время и против собственности и против личности. Преступления же, направленные исключительно против собственности, напротив, значительно сильнее распространены в других судебных округах, чем в кавказском. Кражи в елизаветпольской губернии составляют лишь 15%; а в центральных округах — 57%, и в варшавском округе — 58%. Еще большая разница, в том же направления, заметна в преступлениях более или менее замысловатых. Мошенничество в елизаветпольской губернии составляет лишь — 0,1%, между тем, как в центральных округах это же преступление составляет 1%, а в варшавском округе — 1,04%.

Это, впрочем, вполне понятно с точки зрения законов нравственной статистики. В сфере уголовных правонарушений закон компенсации играет не малую роль. С течением времени преступления, делаясь все менее тяжкими, увеличиваются в числе; преступления против личности встречаются все реже и реже, преступлении же против собственности усиливаются. Скученность населения в больших городах и дороговизна жизни, нет сомнения, создают почву, особенно благоприятную для преступлений последнего порядка. С другой стороны, усиленная заботливость о благосостоянии потомства предупреждает переполнение страны и экономические бедствия, но увеличивает в то же время число преступлений против нравственности (См. Журнал Гражданского и Уголовного Права. 1888 г. Книга 8). По наблюдениям профессора Ферри, за период с 1826 по 1876 годы, во Франция замечается антагонизм в возрастании и уменьшении по годам между числом преступлений против нравственности, с одной стороны и числом краж — с другой. Вообще же образование — орудие обоюдоострое; оно, открывая дорогу ко всему доброму, вместе с тем дает возможность нравственно испорченным личностям [635] совершать такие тонкие преступления, как, подлог, шантаж, которые нередко, причиняют потерпевшему сильные страдания и доводят его до самоубийства. С другой стороны, быстро распространившееся знание легко возбуждает в впечатлительных личностях несоразмерное стремление, потребности, удовлетворить которые в данной среде нет никакой возможности. В таких случаях замечается особая наклонность к самоубийству, явление, имеющее характер преступности.

На характер преступности, кроме степени умственного развития, имеет большое влияние, как известно, и материальное благосостояние. Итальянский профессор — криминалист Ферри, один из самых видных представителей новой уголовно-антропологической школы, в ряду факторов, вызывающих преступность, первое место отводит неудовлетворительному экономическому положению народных масс, и как на средства, «способные снасти общество от развития преступности, указывает на такие меры, как например, свободная эмиграция, уравнение податей и налогов, публичные работы в годы экономических [636] бедствий, полная замена звонкой монетой кредитных билетов (средство затруднить подделку денег), разумное устройство фабрик, ограничение числа рабочих часов несовершеннолетних (средство уменьшить преступления против нравственности), сооружение дешевых жилищ для рабочих, общества взаимного страхования и проч.

Скотоводство же приучает мирных, оседлых жителей Кавказа в беспокойной кочевой жизни. Летом они стада свои пасут на горних высотах, чуть ли не у полосы вечного снега и в тундрах, а осенью спускаются на равнину, где остаются впредь до наступления весны и затем снова поднимаются на горы, убегая от жаров и засухи низменных местностей. Лицо, [637] живущих такою кочевою или полукочевою жизнью, вообще на Кавказе немного; так, в эриванской губерния, где кочевая жизнь наиболее развита; число кочующих еле достигает 7.000 душ обоего пола; что не составляет и 1 1/2 % общей численности населения губернии. Не смотря однако на это, наиболее опасным для спокойствия края, элементом являются именно кочевые общества, преступность которых поощряется как трудностью их преследования со стороны мирных жителей, так и тою злобою против оседлых обществ, которая возникает вследствие того, что эти последние безжалостно опустошают их зимовники, во время их кочевки в горы. Каковы бы однако ни были причины необузданности кочевникам, несомненно, что они являются настоящими enfants terribles местного населения, и как француз ищет в каждом преступлении женщину; так кавказец при каждом разбойничьем, нападении вспоминает кочевника. Вот в каком виде представляются подвиги этого бродячего населения; по рассказу одного местного исследователя (См. издаваемые уполномоченными Министерства Государств. Имуществ на Кавказе "Материалы для изучения экономического быта государств. крестьян Закавказского края", т. I, вып. 1. Исследование г. Зелинского).

"Кочевники беспощадно потравляют все встречающиеся им по дороге пастбища, выгоны и даже посевы местных крестьян. Этого мало: отличаясь хищническою натурою; кочевники без стеснения уносят скошенный хлеб, уводят скотину из стад или из конюшен, воруют сено, домашние вещи, одним словом, все, что попадается им под руку. Оседлые поселяне обыкновенно не косят хлебов до ухода кочевников; иначе им пришлось бы свозить с поля хлеба в самый день покоса, так как чобанкяра (кочевник), пожалуй, не оставят вы одного снопа. При таком положении, хозяева не успевают до наступления зимы убрать свои посевы, которые за частую пропадают от непогоды или необмолоченные остаются в скирдах под снегом до весны следующего года. Вообще чобанкяры и курды лежат тяжелым бременем на. судьбе местных жителей, они настоящий бич посевов и пастбищ поселян, не хуже саранчи иди полевых мышей. Это целая правильно организованная шайка самых бессовестных, отъявленных разбойников, которым оседлый житель не смеет прекословить, из опасения быть зарезанным иди обворованным до последней нитки. С уверенностью можно сказать, что чобанкяри и курды для каждого селения, находящегося на пути их движения, обходятся не менее 1000 рублей в год. [638]

Из вышеприведенного краткого описания кочевой жизни Кавказа, читатель должен заключит, что к жизни этой располагает не только скотоводство, но и невыносимые жары, распространяющие разные болезни и увеличивающие смертность на низменности, а также засуха, опустошающая пастбищные и сенокосные места и тем лишающая население возможности кормить свою чуть ли не единственную кормилицу — скотину. А засуха и жары — результат отсутствия правильного орошения и беспощадного уничтожения лесов. Когда-то, при персидском владычестве, здесь существовали во множестве канавы и производилась правильная ирригация, но теперь против безводья не принимается никаких серьезных мер, и жители невольно бросают свой дом со всем обзаведением и ищут спасения в горах, в лесной прохладе, у изобильно бьющих из гор ключей. Следовательно, развитие орошения и рациональное ведение лесного [639] хозяйства может повести к уменьшению и даже полной ликвидации на Кавказе кочевок целыми обществами.,

Существуют на Кавказе еще полукочевые общества, которых числом больше, чем вполне кочевых. Полукочевые общества состоят из семейств, некоторые члены которых кочуют вместе со стадами, предоставляя другим членам оставаться в зимовниках и там заниматься земледельческим хозяйством. Из этого может заключить читатель, что кавказское население, в силу привычек, приобретенных им сообразно роду _ч своих занятий, должно быть признано вообще очень подвижным и склонным к эмиграция, чем и можно объяснить, между прочим, и те частые выселения с Кавказа его коренных обитателей в Персию и главным образом в Турцию, которые начались преимущественно с покорения кавказских гор. Но мы этим, конечно, вовсе не хотим сказать, что у горцев и у других народностей, эмигрирующих от нас, не было бы уважительных мотивов к таким переселениям, и что эмиграция [640] составляла бы для них природную потребность, так сказать, основное свойство их быта. Напротив, необходимо заметить, что, как и выше было упомянуто, кавказцы вовсе не номады, а оседлый народ, и лишь крайне тяжелые экономические условия жизни побуждают их иногда оставлять родной кров и родные поля и бежать в неведомую им даль, нередко на прямую свою гибель. Известно, наприм., что горцы терской области, по умиротворении края, были наделены землею в несравненно меньшей доле, чем рядом с ними казаки. Наибольшее же выселение в Турцию происходило из западного Кавказа (кубанской области); там горцы выселены были из гор и размещены на равнине, где они терпели и терпят крайнюю нужду, и, понятно, их никогда не покидает надежда вернуть себе счастье, среди своих единоверцев, в Турции.

Мы остановились на этом обстоятельстве, потому что крайняя нужда, гоняющая кавказцев с их родных пепелищ за границу сильно раздражает их против русского правительства и превращает в усердных укрывателей всех шаек, бродящих на границе: Нет и не было на Кавказе сколько-нибудь значительной разбойничьей шайки, которая бы с большим для себя удобством не скрывалась от преследований нашей полиции, у пограничных жителей. О многочисленности этих хищников можно судить по следующему рассказу, приводимому нами из "Сборника сведений о Кавказе” (т. VII): "Перебираясь через границу целыми массами, они не боятся даже отпора, могущего встретиться со стороны жителей и кордонной стражи. Шайки, вторгающиеся в наши пограничные уезды, состоят всегда из нескольких десятков человек, так что совместные усилия к сопротивлению одновременно со стороны нескольких деревень не в состоянии оказывать никакого влияния на уменьшение числа вторжений, и даже казаки кордонной линии бывают иногда вынуждены пассовать пред ними”. Приводя затем несколько примеров, автор исследования замечает: "все вышеприведенные примеры не единственные в своем роде и не выбраны, как самые выдающиеся”. Впоследствии, после последней восточной войны и присоединения карсской и батумской областей, эти разбойничьи набеги на наши границы еще более усилились. Нет почти ни одного No газеты "Карс”, в котором не упоминалось бы о грандиозных похождениях местных Ринальдо-Ринальдинов, преспокойно свивших себе гнездо у наших соседей, в двух шагах от границы; по уверению же названной [641] газеты, в набегах турецких шаек принимают участие даже лица, состоящие на государственной службе.

Впрочем, это усиление преступности на наших новых границах станет вполне понятным, если вспомнить, в каких размерах совершилось выселение из названных областей в Турцию их коренного населения, немедленно по присоединении к России. По оффициальным данным, из 18,500 дымов, населявших карскую область при турецком владычестве, эмигрировало из нее, по присоединении ее в России; до 10,000 дымов, что составляет почти 100,000 душ обоего пола. Из батумской же области после войны выселилось туда же около 20,000 человек. Что же заставило эти массы бросить родной дом и землю, возделанную потом и кровью их предков и идти на прямое разорение? Конечно, не заманчивые обещания турецкого правительства, которым никто не верил, и не фанатизм отдельных лиц. Объяснить это явление оффициально констатированными причинами мы не имеем возможности. Кавказскою администрациею того времени не были ни исследованы действительные причины такого важного явления, ни приняты какие бы то ни было меры к удержанию переселенцев на родине. Почему начальство не сочло нужным привязать население вновь завоеванного края к его новому отечеству, а заменило это население греками, молоканами и др., как более будто благонадежным в политическом отношении элементом, — нам, конечно, совершенно неизвестно. Неизвестно также, имела ли местная полиция, от выдачи переселенцам увольнительных билетов, те же выгоды, какие имела от этой статьи в отношении переселяющихся горцев полиция кубанской области. Можем лишь безошибочно сказать, что от означенной эмиграции больше всего выиграло наезжее чиновничество и купечество, приобревшие за бесценок богатейшие участки земли, оставленные эмигрантами. Известно также, что администрациею, в отношении упомянутого края, были приняты меры, которые свидетельствовали о ее желании поскорее разделаться с его коренным населением. В числе таких мер достойны особенного внимания те, которые принимались в отношении поземельного устройства; местное начальство стремилось, во что бы то ни стало, поскорее ввести общерусские гражданские законы, без соображения с местными поземельными обычаями и порядками; русские порядки оказались для местного населения крайне стеснительными (в отношении, напр., безвозмездного пользования лесом, бездокументального владения общественными пастбищами и пр.), и экономическое [642] положение его сразу ухудшилось. А как ревниво преследовала свои цели местная администрации, достаточно упомянуть, что бывший помощник наместника счел нужным разъяснить в 1878 году карсским властям, что, какова бы ни была важность цели (заселение края исключительно русским населением), средства к ее достижению должны быть согласны с достоинством нашего правительства и законами справедливости, и что нам не подобает прибегать в искусственным мерам для понуждения в переселению мусульман карсской области. Что упоминаемые здесь выражения: справедливость, достоинство и пр., ни к чему определенному не обязывали карсских администраторов, это доказывалось, во-первых, тем, что переселение в Турцию не прекращалось и после помянутого разъяснения, а во-вторых, что судьбами вновь присоединенного края посланы были распоряжаться те самые люди, действия которых не задолго пред тем, во время последней войны, как оказалось по последующим оффициальным расследованиям, были признаны деяниями уголовного свойства.

Указывая на жалкое экономическое положение, как на главную побудительную причину беспрестанных выселений с Кавказа его коренных жителей и следующих затем самых дерзких набегов последних на наши границы, мы тем не менее не желаем присоединиться в голосу тех, которые материальные условия жизни кавказского населения признают чуть не единственным источником всех, так часто проявляющихся в нем, преступных наклонностей. Существует, например, мнение, что высшее мусульманское сословие, лишенное при русском владычестве всякой власти, не получившее образования и преданное безделью, снабжает закулисными руководителями всевозможные разбойничьи шайки. Но дело в том, что мнение это построено скорее на предположении, чем на действительно существующий фактах. В действительности, высшее мусульманское сословие, сплошь состоявшее из персидских и турецких чиновников, хотя я потеряло свои должности при русском правительстве, но за то это же сословие сохранило самые существенные права, предоставлявшиеся ему прежнею турецкою и персидскою службою, а именно, русским правительством пожалованы ему в потомственное владение казенные земли, которые прежде находились в его владении не на праве полной собственности, а лишь с целью получать с них некоторую часть дохода, как вознаграждение за труд по государственной службе. Кроме того, русское правительство многим из потомков персидских и турецких правителей оказывало и оказывает то же доверие, каким [643] они пользовались и при владычестве на Кавказе их единоверцев; туземцам на Кавказе, хотя и в меньшей степени, сравнительно с приезжим элементом, все же открыт доступ для занятия должностей в армии, в суде, в полиции и в других сферах служебной деятельности.

Но если признание высшего сословия собственником находившихся в его владении казенных земель, было благодетельно для этого сословия, то не пострадали ли от того поселяне, живущие на тех землях, превратившись фактически из государственных поселян во владельческих. Многие, действительно, такое распоряжение кн. Воронцова, получившее законное утверждение, считают равносильным отдаче населения в кабалу вновь созданным помещикам, и этим объясняют, почему оно, под гнетом своих новых господ, профессиональных разбойников, принуждено заниматься поголовно пристанодержательством и иною более активною преступною деятельностью. Этот взгляд кажется нам таким же основательным, как и первый. Хотя государственные крестьяне вообще в России в поземельном отношении лучше устроены, чем бывшие помещичьи, — и поселяне мусульманских провинций Закавказья, оставаясь и при русском правительстве на казенной земле, может быть, находились бы в лучшем положении, чем находятся в настоящее время, когда они отбывают повинности частным лицам; во несомненно, что их настоящее положение не хуже прежнего. Положения 6 декабря 1846 г., а затем и 14 мая 1870 г., на основании которых совершилось поземельное устройство этих поселян, сохранили в их пользовании все те земли, какие находились у них раньше, когда высшее сословие не считалось еще собственников этих земель. А последнее из вышеупомянутых положений, составленное применительно к положению 19 феврали 1861 г., кроме того, освободило поселян от тех личных повинностей крепостнического характера, какие они прежде, не смотря на отсутствие у них крепостного права, отбывали владельцах, как служилому сословию, и заменило повинности эти ничтожною денежною, подесятинною, платою. Во-вторых, нужно иметь в виду как размер, так и качество земельного надела названных поселян. По размеру, надел этот, действительно, уступает наделу бывших помещичьих крестьян во внутренних губерниях (первый надел состоит средним числом из 1 — 1 1/2 десят. на душу муж. пола), и не всегда превышает земельную собственность даже западно европейского крестьянина. Но за то по богатству почвы с наделом [644] закавказских поселян едва ли может сравниться какой бы то ни было другой крестьянский надел; участок закавказского поселянина нередко оказывается состоящим из так называемой чалтычной земли, которая засевается ежегодно и, не смотря на это, дает весьма высокий урожай (сам 12 и даже 15) сорочинского пшена; на поселянской земле здесь, кроме того, произрастают такие ценные произведения, как хлопок, кунжут и пр. Правда, выкупное дело у кавказских поселян поставлено в менее благоприятные условии, чем у временно-обязанных крестьян вообще (в том числе и у таких крестьян в тифлисской и кутаисской губерниях), а именно, оно предоставлено единственно собственным силам самих поселян, без оказания со стороны правительства денежной помощи, и вследствие этого дело выкупа в мусульманских губерниях, можно сказать, и не начато еще; но, с другой стороны, едва ли это обстоятельство может особенно тревожить поселян названных губерний, так как они, кроме разных преимуществ пред временно-обязанными крестьянами, имеют, еще и то преимущество, что отбывают за наделы относительно незначительную повинность, а именно 1/10 или 4/10 урожая (в тифлисской и кутаисской губерниях временно-обязанные крестьяне выделяют в пользу помещика 1/4 урожая). Здесь, кроме того, выкуп может совершаться и по одному требованию поселянина, хотя бы и против воли владельца.

Еще более достойно сожаления, что в будущем не только не обещает зло это уменьшиться, а, напротив, есть основание думать, что оно сильнее разрастется. Опасение это является невольно в виду того усердия, с каким известная часть статной печати пропагандирует в последнее время мысль о колонизации Кавказа коренным русским населением. Известно, что Закавказье и без того страдает крестьянским малоземельем, что еще более усиливается стремлением местного чиновничества и купечества прибирать к своим рукам земли, оставшиеся без хозяина при эмиграции. А тут еще газеты приглашают [645] крестьян внутренних губерний. Очевидно, что они или вовсе не думают об участи местного населения, которое в таком, случае осталось бы вовсе без земли, или же убеждены, что ему и не полагается вовсе существовать. Если читатель думает, что такою жестокою для туземцев мерою предполагается улучшит экономическое положение русского мужика, то горько ошибается. Долголетний опыт доказал, что русский пришлец в Закавказьи почти всегда погибает или от того, что не имеет, да и не может иметь достаточно средств для заведения в незнакомой ему среде хозяйства; или же, главным образом, от того, что не переносит чуждого ему климата и других природных условий новой для него местности. Наши публицисты рекомендуют замену на Кавказе местного населения исключительно русским в виду высших государственных соображений. Туземцы, по мнению их, не благонадежны в политическом отношении, а на окраинах нужно иметь население, верноподданнические чувства которого не подлежали бы никакому сомнению (см. напр. статьи Шаврова, в "Руси”, 1885 г.). Мы не будем здесь доказывать всю неосновательность подобных соображений. Не будем напоминать, что местное население давало повод сомнениям в политическом отношении лишь тогда, когда местная бюрократия обнаруживала стремление к его обезземелению. Не будем доказывать, что вышеупомянутые публицисты своею мерою — выселением коренного кавказского населения — могли бы достичь противуположных результатов, а именно усиления неблагоприятных для государства элементов, а приведем лишь из газеты "Кавказ” один оффициально засвидетельствованный случай, — случай, по которому читатель, может составить себе ясное понятие о лицах, особенно сильно агитирующих в известной части столичной печати за названную меру: "Царицынский купеческий сын Ашинов, — читаем в "Кавказе” (No 268), — человек предприимчивый, бойкий, но весьма неразборчивый на средства для достижения своих личных целей, подговорив более ста семейств черниговской и полтавской губерний к переселению на Кавказ, явился в начале 1884 года, в С.-Петербург, в главнокомандующему гражданскою частью на Кавказе с заявлением о намерении поселить эти семейства за черноморской береговой линии, образовав из них какое-то особое казачье войско. Ашинову было объявлено, что правительство не имеет, и не может иметь, в виду создавать казачье войско на черноморском побережьи, но что желающие водвориться там могут, по осмотре ходоками [646] свободных земель, водвориться на них с разрешения местного начальства, на общих правах поселян. Ашиновские переселенцы, избравшие землю около Ольгинского поселения, явилась без всяких средств к водворению, будучи введены в заблуждение своим предводителем о том, будто бы правительство снабжает каждую русскую переселенческую семью шестью головами скота и 200-300 руб. пособия. Большая часть переселенцев, убедившись, вскоре по прибытии в Сухум, в том, что они обмануты Ашиновым, возвратилась обратно на родину; осталось же в Сухумском округе всего 44 семьи, которые и водворились близ Ольгинского, образовав поселок Полтавский. Входя в бедственное наложение этих поселян, главноначальствующий оказал им всевозможные льготы отпуском казенного провианта, двух тысяч рублей на покупку скота и, кроме того, денег на постройку дороги к Ольгинскому. Между тем, Ашинов, выдавая себя перед переселенцами за какого-то атамана нового казачьего войска, истратил часть полученных им для нужды поселенцев денег и хлеба, который он продал торговцам в свою пользу, и продолжал заваливать начальство постоянными просьбами о пособии и жалобами на притеснения местных властей. Когда же все мошенничества его обнаружились, и администрация решилась привлечь его к уголовной ответственности, — Ашинов внезапно скрылся из Сухума и появился в Петербурге. Там он съумел втереться не только в редакции весьма почтенных газет, но и к некоторым высокопоставленным лицам. Своими рассказами о государственной пользе учреждения "вольного казачества" на Черноморском побережье, о подвигах каких-то казаков, состоящих на службе у махди, в Судане, и у царя абиссинского, ему удалось возбудить в себе участие — пока, наконец, не обнаружилась вся наглая ложь его россказней, и этот самозванный атаман несуществующего казачества был привлечен к уголовной ответственности".

Заканчивая настоящую статью, считаем нужным оговориться, что мы не имели в виду всесторонне исследовать почву, на которой кавказские уголовные дела, все более, беспрерывно из года в год, разрастаются. Если читатель, пробежав эти заметки, скептически отнесется к тем мерах, которые предлагаются для уничтожения этого зла известною частью печати и которые находят иногда применения со стороны кавказского начальства, — то мы достигли вполне своей цели, так как мы [647] здесь желали лишь показать, что меры строгости вообще, а тем более строгости неразборчивой, несправедливой, несообразованной с условиями места и времени, не могут залечить одну из главнейших ран Кавказа. Мы желали показать всю неосновательность мнения тех, которые утверждают, что на окраине этой некогда думать о гражданственном развитии населения, и все внимание должно быть обращено на быстрое, энергичное уничтожение преступных наклонностей населения. Мы желали доказать, что преступные наклонности эти составляют продукт гражданского неустройства края, и что бороться с кавказской уголовной безурядицею нужно не военными строгостями, которые своею неразборчивостью, напротив, еще более могут увеличить эту безурядицу, а такими нешумными, но более действительными, мерами, как упорядочение суда и администрации, распространение народного образования, безобидное для местного населения служебное его устройство, возможно скорое завершение межевании, улучшение ирригации, охрана лесов, и т. п.