ТЕПЦОВ В. Я.

ПО ИСТОКАМ КУБАНИ И ТЕРЕКА

III. Чегем.

Долина реки Чегема. — Общество Чегем и его типы. — Ущелье Джилки-су. — Памятники старины. — Древнее кладбище. — Быт и нравы чегемцев. — Заем лошади. — Праздник «Курман». — Горская свадьба. — Истоки Чегема.

Долина реки Чегема, по которой лежал дальнейший наш путь, от Ак-топрака, узка и глубока. Река ревет в теснинах скал. Узкая тропа вьется по карнизам этих скал, и путник не раз вздрогнет над пропастью. Скучно ехать по таким опасным замкнутым местам: ни луга, ни леса, ни красивого пейзажа... Торчат все время перед глазами серые, желтые и красные скалы, да встретится изредка горец, с которым и разъехаться бывает мудрено на узкой тропе. Скалы сплошною извилистою стеною стоят до самого аула Чегем, где они внезапно обрываются, образуя естественные узкие ворота, за которыми долина расширяется и открывает красивые виды на вершины и ледники Главного гребня.

В горах близ Чегема, как нам потом говорили, охотники находят в чистом самородном виде серу, селитру и свинец. Порох местные охотники приготовляют сами из находимых ими минералов. Места добычи этих минералов сохраняются охотниками втайне даже от своих из боязни, что придут сюда русские, понастроят заводов и вытеснят горцев из родного пепелища. Скалы близ Чегема при приближении к ним, действительно, издают ощутительный запах серы. Из аула видна на предгорьях Главного гребня конусообразная гора, которую чегемцы называют свинцовой, полагая там местонахождение свинца. [154]

Чегемское общество составляется из большого аула Чегем и близлежащих поселков: Думала, Сузар, Кям, Орсундах и Булунгу. К нему же причисляются и хутора по долине Чегема, Кесанты и зеленого нагорья Гаргулдун у Ак-топрака (последних нет еще на 5-верстной карте). О числе жителей всех этих поселений сведений не добыли. Приблизительно во всем обществе более 1000 домов и около 8000 душ, если верить показаниям чегемцев.

В ауле нас довольно любезно приняли дети старшины; отец их был в отсутствие по делам службы. Из русских был здесь только писарь с женою. Многие из чегемцев говорят сносно по-русски. Довольно правильной речью владеют молодые люди, окончившие курс в Нальчикской школе. Не хотелось верить, чтобы истый горец, от костюма до волос, мог так хорошо говорить, бегло читать и бойко писать по-русски.

Разнообразие в типах бросается в глаза и в Чегеме. Большинство населения приближается к типу осетин. У большинства русые волосы с рыжеватым оттенком, низкий рост и мелкие черты красивого лица. Наряду с низкорослыми, не более 2 аршин, встречаются и атлеты с развитыми скулами и широкими челюстями. Татарского элемента относительно мало, а кабардинского и вовсе не видно.

Женщины и девушки не могут похвастаться красотою. Горская красавица была бы только посредственностью, хотя бы напр., в Закавказье.

Карачаевская красавица может похвастаться тонкою, красивою, точно выточенною, талиею. В телосложении ее замечается большой изъян — это плоская, как доска, грудь. Для девушки, по старым обычаям, считается большим неприличием иметь развитые груди, и рост их поэтому задерживается искусственно. С 12 лет, т.е. с периода, когда начинают развиваться грудные железы у женщин, девушка зашивается [155] в кожаный корсет и снимает его только в день свадьбы. Корсет этот вырабатывает талию, но искажает грудь. Одни говорят, что обычай этот заимствован у кабардинцев, другие же думают, что его знали и предки горских татар. Первое вернее, так как у кабардинцев, действительно, существует этот нелепый обычай, а о влиянии кабарды на карачаевцев мы уже говорили: кабардинцы вносят моду во всем.

Горский нарядный костюм девушки тоже заимствован у кабардинов и, как бы богат он ни был, не достигает своего прямого назначения — не делает красавицу эффектнее, и некрасивую интересною. Вы любуетесь костюмом, но не видите в нем красавицы, если бы она даже и не закрывала своего лица.

Парадный костюм горской девицы состоит в следующем: обыкновенного покроя платье с пришивным лифом, который застегивается на груди наподобие мужского чекменя; рукава у платья узки и оканчиваются у запястья; платье из шелковой материи розового или голубого цвета; оно по длине достигает только щиколотки; из-под платья видны узкие, обыкновенно синего или красного цвета, штаны, заправленные в желтые сафьянные чевяки с узкими, загнутыми кверху, носками. Талия перехватывается богатым широким поясом, с кованными украшенными красивою резьбою, пряжками и бляхами. На поясе от 2 до 5 фунтов серебра; стоимость его от 100 до 300 руб. и дороже, когда к украшениям прибавляются драгоценные камни и золото. Пояс — необходимая принадлежность костюма, как богатого, так и бедного. С поясом девица расстается только на ночь. Он дорог ей не только как любимое украшение, но и как подарок ближайшего родственника. Из других украшений девицы носят кольца и браслеты; головной убор не позволяет носить серег. Затем, сверх платья [156] надевается еще одежда, покроем своим напоминающая мужскую черкеску или бешмет. Полы женского бешмета открывают под углом перед платья, а лиф его застегивается на один — два крючка выше пояса и открывает далее почти всю грудь. Довольно широкие рукава женского бешмета оканчивается громадным разрезным, округленным на конце, обшлагом, достигающим до полу. Рука теряется в обшлаге, потому что приличная поза девушек требует опущенных рук. Женский бешмет обыкновенно пестрит красками. Обшлаг делается обыкновенно из желтых, голубых и розовых полос атласа; сам бешмет из шелковой материи белого или желтого цвета; по бокам бешмета иногда делаются узкие вставки из цветного атласа. Обшлага бешмета и края его обшиваются часто золотым или серебряным галуном. Под бешмет надевается нередко ярко-красного цвета шелковый или атласный нагрудник, расшитый узорами.

Всего же замечательнее парадный головной убор. На голову надевается высокий (иногда в 1/2 арш.) цилиндр, украшенный спереди рядами монет, побрякушек и расшитыми золотом и серебром полосками, а также и галунами; полоски иногда украшаются еще драгоценными камнями. Поверх цилиндра, округленного сверху, повязывается большой шелковый платок таким образом, чтобы передняя сторона его была открыта. Платок заменяется иногда белым газом. Как платок, так и газ скрывают часть лица и подбородок.

Таков парадный костюм. Домашний же костюм исключает бешмет и цилиндр и шьется из простых ситцев. Карачаевки особой повязкой скрывают подбородок и щеки. Девушки в Урусбие и Чегеме ходят с открытым лицом. Обратимся теперь к окрестностям Чегема: они не только живописны, но и богаты интересными памятниками глубокой старины. [157]

Аул Чегем расположен у южной подошвы высокого скалистого известкового гребня Лакарги; гребень обрывается в реку близ аула отвесными скалами саженей до 200 в высоту. Такими же отвесными стенами с другой восточной стороны обрывается в реку гребень Ах-кая. В аул, таким образом, ведут естественные скалистые ворота с севера. По обоим берегам Чегема высоко в скалах над пропастями вьются две узкие тропинки, сходящиеся у ворот. Чегемские ворота открывают замечательно красивую панораму гор и долин. Река за ними круто поворачивает к юго-западу и, раздвоившись верстах в 15 от аула, теряется в хвойных лесах, из-за которых выглядывают красивые белоснежные вершины Главного гребня. В самом ауле, в Чегем несется с запада ручей Джилки-су. Из аула в глубокое ущелье Джилки-су ведут тоже узкие скалистые ворота, высотою и грандиозностью вида далеко превосходящие первые. Ущелье Джилки-су образуется с севера скалистым гребнем Сокашили-тау и с юга недоступным кряжем Гунхар-тау. Оба кряжа идут от горного узла, вершины Гунхар, и так близко друг к другу, что на всем своем протяжении касаются подошвами своих громадных скал. Гора Гунхар в свою очередь оканчивает снеговую цепь, отделяющуюся на с.-восток от Главного гребня под именем гор Алдыр-тау, Башиль-тау, Кенчат, Сырын и наконец Гунхар. Мрачное ущелье Джилки-су отличается необычайною дикостью и таинственностью. Царствующую в ущелье тишину нарушает только журчанье чистого, как слезы, ручья. Сюда не проникает ни один даже самый легкий ветерок. Ущелье это замкнуто со всех сторон высокими скалами и не принимает ни единой боковой долины. Над скалами описывают свои загадочные круги громадные орлы, обучая иногда свое молодое поколение искусству добывать пищу. Во многочисленных пещерах слоистых [158] известковых скал гнездятся ночные хищники. Мрак в ущелье наступает задолго до заката солнца. Совы и филины вылетают из своих убежищ и своим неприятным криком наводят уныние на посетителя их таинственного царства. Если посетитель вздумает произнести слово или крикнуть, то испугается собственного голоса. Есть места, где эхо повторяет сказанное слово 6 — 7 раз. Выстрел раздается здесь, как грохот орудийного залпа, и гул от него долго не смолкает.

Остатки на скалах каких-то древних сооружений, до которых уже нет никакой возможности добраться, когда-то обитаемые пещеры, к которым вели высеченные в скалах лестницы, разрушенные уже временем, громадная четырехгранная башня у ворот в ущелье, силуэты памятников на древних кладбищах у южного подножья скал, — все это делает ущелье Джилки-су еще более таинственным и красивым.

Скала ущелья Джилки-су и горы Лакарги по всем признакам служили надежным убежищем от хищников-варваров древним культурным обитателям Чегемской долины: об этом свидетельствуют разные сооружения на скалах и пещеры. Но варвары были сильны своею численностью, и настойчивостью, полчища их двигались одно за другим, не давая населению опомниться и собраться с силами. Не выдержали дружного натиска бесчисленных орд и скалы, — не спасли они своих обитателей: пали все их сооружения, исчезло и самое племя, не сохранив о себе никаких воспоминаний у современных обитателей долины Чегема.

Время хранит еще пока могилы древних обитателей этого края, да остатки их оборонительных сооружений. По этим памятникам старины и строят догадки нынешние обитатели каждый на свой лад. Не лишним будет описать по возможности эти остатки культурной старины в горах Кавказа. [159]

Ворота, ведущие в аул, словно стражи, охраняют два столба, высеченные из цельного камня в рост человека. Один из них, над самой пропастью ворот, смотрится в бешеные волны разъяренной реки, другой венчает противоположную скалу. Первый у самой тропы, до второго еще никто не достигал из современных обитателей. Местные «догадчики» говорили нам, что первый из этих памятников поставлен очень давно их предками по следующему поводу: кто-то из чегемцев выехал из аула по своими делам, но его сразила вражеская пуля на том самом месте, где теперь стоит ему памятник. Неизвестный убийца стрелял, как полагают, с противоположной скалы от второго столба. Быть может, это так и было, а все-таки для сомнений и догадок остается большой простор. Предание предполагает под памятником могилу, но он стоит на твердой скале, что очевидно исключает предположение о могиле. Скорее всего памятник этот должно отнести к отдаленным временам и приурочить его к культурной старине. Он стоит на древней дороге, сооруженной над пропастью ворот из полуобтесанных камней. Стоит он на таком месте, откуда видно далеко по долине Чегема в обе стороны, виден прекрасно и самый аул. Не было ли здесь сторожевого пункта, и не подавались ли отсюда при посредстве этого столба в аул сигналы о нападениях? Такое же значение мог иметь и второй столб для крепости, остатки которой сохранились на противоположной скале и видимы со стороны ущелья Джилки-су. До развалин этой крепости, видимых снизу только отчасти, нет никакой возможности добраться: время смыло былые пути к ним и оставило только отвесные стены исполинских скал. Из ущелья Джилки-су видны остатки стен былой крепости, да фундаменты каких-то сооружений. Отсюда же видны в скале на высоте нескольких десятков саженей две несомненно обитаемые [160] когда-то пещеры. Ближайшая к аулу имеет высеченный в скале вход правильной четырехугольной формы; отверстие второй не носит следа искусства. К обеим пещерам вели высеченные ступенями лестницы с кладеными на извести парапетами. Лестница в первой пещере скоро обрывается, что исключает теперь всякую возможность добраться до нее: отсюда до отверстия еще около пяти саженей гладкой отвесной скалы. Говорят, несколько лет тому назад еще существовал карниз, на который можно было поставить ногу, и что в пещеру лазил с опасностью жизни какой-то местный смельчак, побуждаемый любопытством и желанием воспользоваться предполагаемыми в пещере сокровищами, но он нашел в ней только мрак и пустоту. Время смыло и этот карниз.

Ко второй пещере тоже вела винтообразная в своем начале лестница. По этой лестнице можно подняться на две трети всей высоты скалы; далее тропа идет по выступу известняка и, не доходя десятка саженей до первой пещеры, круто поворачивает наверх и теряется на вершине скалы. Пещера лежит на половине всего этого пути. Карниз, по которому был ход в пещеру и далее на вершину скалы в крепость, местами расширяется до 4 аршин. В расширенных местах карниза уцелели еще фундаменты каких-то цилиндрических сооружений, быть может, башен. По карнизу свободно можно пройти саженей 25-30, далее он суживается до 3 — 4 вершков и, наконец, не достигая пещеры, обрывается вовсе на несколько саженей. Дрожь пробегает по всему телу, если взглянуть отсюда в глубину ущелья, кружится голова и чувствуется тошнота. Неожиданный выстрел в ущелье Джилки-су и оглушительное долгое эхо его повергли пишущего на узкую тропу, и только удачная случайность падения вдоль карниза спасла от возможности свалиться в страшную пропасть. Испуганные выстрелом [161] совы подняли страшный крик в пещерах, из которых повылетали летучие мыши крупной породы. Орлицы с орлятами оставили свои гнезда и тоже закружились в воздухе. Спускаться со скалы и трудно и страшно: перед глазами все время зияющая пасть страшной пропасти. На полудороге к пещере из скалы сочится вода, утолявшая, быть может, жажду томившихся когда-то в пещерах и крепости.

Обратимся теперь к кладбищу, лежащему вблизи аула. На нем сохранились большие памятники в виде часовень, кладенных прочно на извести и оштукатуренных внутри.

Нынешним обитателям долины вовсе неизвестно искусство кладки на известковом цементе. В Чегеме нет ни одной сакли, которая могла бы сравняться в прочности и чистоте отделки с памятниками.

Пять больших часовень четырехгранной формы с каменною крышею принадлежат, по всем вероятиям, древним христианам. В них нет вовсе дверей, а дугообразные сверху окна во всех часовнях проделаны на восток; такое же расположение и склепов и прочих могил. Обстоятельство это дает основание предположить общий христианский обычай — класть покойников ногами на восток, дабы, восстав из гробов в день суда Господня, они могли бы помолиться Создателю на восход солнца к Эдему. Быть может, именно с этою целью и проделаны были окна в восточных стенах памятников. На этом же кладбище среди множества христианских могил и памятников в виде больших и маленьких часовень возвышаются еще три больших памятника, по всем вероятиям, магометанских. Каждый из них по форме представляет восьмигранную с куполообразною каменною крышею пирамиду 2 1/2 саж. высотою и 1 1/2 саж. в нижнем поперечнике. Пирамида под крышею опоясана карнизом в 4 вершка шириною. Вершина пирамиды увенчана каменным шаром, который составляет одно целое с [162] последним камнем крыши. Дверей в них тоже нет, а небольшое окно проделано в южной стене, что дает некоторое основание приурочить эти памятники магометанству, так как у магометан тоже свой обычай, — сажать покойников в могиле лицом, к югу, дабы они могли молиться в сторону Мекки и Каабы.

Обе группы больших памятников, судя по одному и тому же способу кладки и материалу, принадлежат одному периоду времени. Вероятно, здесь когда-то христианство мирно уживалось с магометанством и принявшие магометанство упокоивались на христианском кладбище. Большие памятники, вероятно, ставились на могилах князей и первыми магометанами должно быть были тоже князья, так как, кроме трех больших магометанских памятников, на кладбище нет иных следов магометанства.

Время принятия магометанства чегемцами и другими горцами - относят к концу VII века. «В конце VII века Шамхалом Тарковским были посланы проповедники мусульманства из Дагестана к чегемцам и проч. горцам» («У подошвы Эльборуса» Ковалевского и Иванюкова). Все это так, но древнее чегемское кладбище, нам кажется, должно отнести к более раннему периоду времени, так как чегемцы и проч. горцы, по их преданиям, заняли уже кем-то разоренные и пустые земли неведомого племени. Кладбище, очевидно, принадлежит тем древним обитателям, что строили на скалах укрепления и прятались в пещерах. Край этот, быть может, разорен был в XIII или XIV веках ордами татар и вероятнее всего Тамерлана, которые, по кавказским преданиям, пронеслись грозною тучею через Кавказский хребет, обращая цветущие места в пустыни. «Железный хромец», по кавказским легендам о нем, особенно зол был на христиан и из черепов их воздвигал громадные пирамиды. Отсюда понятны и предания чегемцев и [163] проч. горцев, говорящие, что в разоренном крае предки их не застали ни одной живой души.

Могилы под большими памятниками на чегемском кладбище уже кем-то давно разрыты. В настоящее время памятники представляются в следующем виде. Пол в часовнях был покрыт толстым слоем известкового цемента. На полу каменная рама, разделенная каменным же сплошным цилиндром. В обоих отделениях рамы пустые каменные гробы, а под ними довольно глубокие склепы, в которых множество скелетов. Склепы, таким образом, служили усыпальницей целого рода и замуровывались только по наполнении их покойниками, которые полагались в могилы без гробов.

Говорили нам, что на костях одного скелета найдены были сапоги с голенищами из хорошо обработанной кожи и куски шелковой материи. Говорили нам еще, что несколько лет тому назад была разрыта подобная же древняя могила в поселении Думала (версты две от аула) и что в этой могиле найден был скелет мужчины с необыкновенно большим черепом, скованный по рукам железною цепью со скелетом женщины. Череп и цепь, говорят, приобретены князем Измаилом Урусбиевым для его коллекции. Драгоценностей в разрытых могилах христиан не находили. Множество других памятников на кладбище представляют в миниатюре форму часовень. Есть несколько каменных каре; внутри их заметны могилы, выложенные по краям камнями. Все это могилы простых смертных и их семейств. Их щадят хищники, ибо не надеются найти в них что либо ценное.

Кладбища и памятники, подобные описанным, встречаются по всей долине от Чегема до Башиль-су. Аулы чегемцев возникли на развалинах древних поселений.

Современные обитатели долины Чегема живут в [164] грязных землянках, ни о какой культуре не помышляют, не ищут лучшего, вполне довольны настоящим. Наиболее богатые князья соблазняются, впрочем, прелестями слободской русской обстановки и для шику строят хаты в русском мещанском вкусе, имеют самовары и даже занавеси на окнах. Светелки эти большею частью не обитаемы, и предназначаются для приема начальства и гостей, почему и называются кунацкими. Земледелием почти не занимаются за недостатком пахотной земли вблизи аулов. Небольшая площадь пахотной земли по берегам реки засеяна овсом и ячменем для пива (бузы). Пшеницы сеют очень мало, овощей же нет никаких. Пашни исключительно принадлежат княжеским фамилиям. Хлеб покупают у казаков, на него и здесь смотрят, как на лакомство. Как на редкость смотрят здесь и на фрукты. Сванеты осенью приносят сюда дикие груши и яблоки и меняют их на скот. За шапку груш дают ягненка.

Главным и исключительным занятием чегемцев является скотоводство и особенно коневодство. Богачи князья имеют табуны до 3 — 4000 голов. Роды княжеских фамилий так разрослись, что из них исключительно и составился аул Чегем. Остальное беднейшее население живет в поселках и находится в кабале у князей. Все земли — пахотные, сенокосные и даже лучшие пастбища — принадлежат князьям. Беднейшие жители вынуждены наниматься пасти скот у князей из-за десятой части приплода (овец и коз) и за право пользования пастбищами. Почти весь годовой заработок уходит обратно к князю в уплату за сенокосы и пахоть. Бедняки из кожи лезут, чтобы только приобрести путем покупки хотя клочок земли и выбиться из состояния батрака. Некоторые семьи из княжеских фамилий так захудали, что живут не лучше бедняков. Они, впрочем, сохраняют княжеский гонор. Князь, как бы он [165] беден ни был, ни за что не наймется работать к другому, даже к туристу в проводники. Они не нанимаются, а предлагают свои услуги проводить туриста, требуют найма под себя лошади (князю стыдно идти пешком), а плату назначают только якобы за потерю для них дорогого времени. Торговаться за эти услуги считают большим унижением и обидой для себя.

В общем чегемцы производят впечатление народа зажиточного и даже богатого. Делают богатые пожертвования в Константинополь на магометанские духовные училища. Муллы составляют значительные капиталы из доброхотных даяний своих прихожан. На средства общества в ауле выстроена очень красивая деревянная мечеть с железною крышею, резными балконами, круглым минаретом и куполом над ним. Вблизи мечети над речкой Джилки-су, тоже на средства общества, выстроены аульные ватер-клозеты. В них правоверные делают свои омовения из ручья, проведенного нарочно из Джилки-су.

«В Чегеме не было бы бедных, если бы не было лентяев», говорили нам чегемцы. И это до некоторой степени справедливо. Вы в ауле не увидите, чтобы кто-либо занимался делом. Здесь царство праздности. Здоровые работники вместе со стариками и детьми сидят кучками во дворе мечети, у заборов, во дворе управления, болтают, храпят, дремлют в тени, забавляются борьбою и играми ребятишек. Одни от скуки и безделья едут на базары в казачьи станицы, другие без цели разъезжают по кошам. Ни единого ремесленника, ни единого ремесла. В бытовых своих обычаях чегемцы ничем особенным не отличаются от карачаевцев и причисляют себя к одному племени с ними. О чегемцах пришлось бы повторить все то, что уже сказано нами о карачаевцах.

Оригинальным показался нам обычай — заем — [166] воровство лошади. Обычай этот в ходу у всех горских татар как нам говорили.

Горцу нужно выехать под делам из аула; свои лошади далеко на кошах. Вблизи же аула бродят лошади, оставленные для домашнего обихода. Нуждающийся воровски ловит первую попавшуюся ему лошадь, седлает ее и едет. Потом, по миновании надобности, лошадь возвращается на то место, откуда взята. Случается и так: пристала на дороге своя лошадь — путник бросает ее, а берет воровски из табуна любую и продолжает путь. На возвратном пути происходить обмен лошади на свою. Чужую лошадь путник может оставить в любом селении или коше. Он должен только заявить, что взял ее там-то. Сельчане и пастухи обязаны, по обычаю, возвратить занятую лошадь в указанное место или хозяину, хотя бы расстояние измерялось сотнею верст, иначе они, а не занявший, отвечают за пропажу лошади. Хозяин может не дать лошади, если поймает заемщика на месте преступления. Если ему самому нужно было выехать, и он узнал, что его лошадь уже занята, то он много не тужит, не ругает заемщика, не жалуется на него, а поступает так же, как и он, т.е. в свою очередь занимает лошадь. Просить же об одолжении лошади у своих считается большим стыдом. Просить вообще стыдно. В этом отношении карачаевцы имеют много общего со сванетами и особенно в обычных правилах гостеприимства. В гости односельцы приглашаются здесь в исключительных случаях, как, напр., на свадьбу и поминки, да в тут вместе с званными являются и незваные гости. Гостеприимство в полном значении этого слова существует только для чужих — мы уже говорили об этом в первой главе. Посмотрим теперь, как принимаются свои односельцы.

Односельцы ходят в гости всегда почти без зова и приглашения, как бы в свой собственный дом., Разные [167] поводы представляются пойти в гости. Зарезал кто-либо барана — к нему являются незваные гости и хозяин обязан разделить с ними трапезу. Его при этом не приглашают даже сесть за общий стол: он молча садится сам, как в собственной семье. Из особого уважения к гостю иногда подают ему пищу на особом маленьком столике. Приехал кто-либо с базара и привез что-либо съестное, лакомство — незваные гости и тут, и опять угощение с сообщением новостей. К соседу привезли с коша молоко и сыр, а у меня все вышло. Мне нельзя просить у него взаймы — стыдно просить. Остается пойти в гости, и меня накормят. Обычаи эти — остаток родовой жизни, когда было все свое, общее, родовое, когда не нужно было просить что-либо, не к кому было и ходить в гости.

Оригинален взгляд горских татар и на воровство. Оно преступление и наказуемо. Оно в тоже время не безнравственно. Вор не бесславится в обществе, на нем не лежит пятна позора, его никто не смеет упрекнуть в его проступке. Вор наказуется только тем, что возвращает краденое или его стоимость и уплачивает пеню за убытки потерпевшему, пеню мулле и угощает судей.

Оригинален и осенний праздник Курман. С наступлением холодов на альпийских пастбищах скот сгоняется в долины к аулам на зимовки. Здесь он сортируется: часть отделяется для продажи, часть оставляется на весну, часть идет на уплату долгов, калыма, часть мулле и на мечеть, и часть режут и солят на зиму для продовольствия семьи. Затем наступает праздник Курман с плясками, скачками, песнями и прочими забавами. Старики говорят, что в древние времена предки их в праздник этот приносили благодарственные жертвы Богу за хороший приплод скота и молили Бога сохранить скот в долгую, суровую, зиму. Теперь же жертв не приносят, а в воспоминание этого [168] обычая жертвуют седьмую часть мяса бедным. Жертвы эти собирают, главными образом, сванеты, которые приходят на этот праздник большими партиями.

В Чегеме нам пришлось наблюдать горскую свадьбу. Она у горских татар обставлена многими оригинальными бытовыми обычаями и поверьями чисто местного характера. Самую видную роль в браке играет обычай — купля-продажа невесты. Говорят, что обычай этот привился горским татарам уже под влиянием магометанства. Старики думают, что древние предки их не знали этого обычая, и что даже их деды и отцы да и они сами считали этот обычай пустою формою, необязательной для брачующихся сторон. Теперь же обычай этот укоренился настолько, что от «калыма» (цена за невесту) не избавляет жениха и похищение своей суженой.

Девушка, таким образом, возведена здесь магометанством до степени товара: ее продают и покупают и чем она красивее, тем дороже за нее платят. Продают дочь родители, покупает сам жених независимо от своих родных. Но это не совсем так. В сущности невеста продает самое себя, так как калым идет не в пользу ее родителей, а становится ее неотъемлемою собственностью. Калым не поступает даже в общую собственность жены и мужа. Он возвращается жене по смерти мужа, не идет в дележ наследства между детьми или родственниками мужа; разведенная жена берет свой калым со всеми накопившимися прибавками к нему и существует на эти средства; если же она возвращается в дом своих родителей, то калым, оставаясь все-таки ее собственностью, поступает в пользование семьи, как плата за содержание.

Все это умаляет значение девицы как вещи, товара, и придумано народом для того, чтобы женщина могла иметь хотя бы материальную независимость от мужчин. Девушка [169] приносит в дом своего мужа приданое — «бирене», которое, поступая в пользование семьи, тоже остается ее собственностью и должно быть возвращено ей в случае развода. Дети наследуют всегда имущество отца, а не матери, и если умирает мать, то, по обычаю, калым и приданое должны быть возвращены ее родителям, если последние того пожелают.

Приданое девица начинает собирать себе чуть ли не с самого дня рождения. Родственники дарят младенца деньгами, скотом. Дарят потом в разных случаях: в праздники, в случае выгодной продажи, при хорошем урожае и приплоде скота и т.п. Из подарков этих составляется необходимый инвентарь будущей хозяйки: медные кувшины, миски, тазы, котлы, сковороды и т.п. Живя еще в доме родных, девушка может иметь свое особое имущество и приращать его. У нее есть овца или корова, приплод с которых обращается в деньги, а на последние заготовляются подушки, перины, одеяла, белье и проч. У нее есть куры, приносящие ей небольшой доход, для нее отделяется часть пряжи, и она обращает ее, смотря по надобности, или в деньги или в вещи. Сметливые, практичные девушки за время пребывания у родных собирают таким путем небольшие капитальчики, обеспечивающие их на черный день.

Рано начинает готовиться к свадьбе и жених. Уже в возрасте 15 — 16 лет он вынужден подумать о женитьбе и начать готовиться к ней. Ему, во-первых, нужно запастись костюмом, оружием; если он думает выделиться из семьи, то необходимо построить новую саклю и завести новое хозяйство; главное же, ему необходимо запастись деньгами для пиршества, калымом и подарками для родных невесты. На все это нужны годы терпения и труда, особенно же для бедняка. Замечательно здесь отношение родных жениха к нему. Если будущий молодожен остается жить в семье, [170] что чаще всего бывает, то ничего не получает для расходов по задуманному браку. Калым и все остальное он должен заготовить сам, своими трудами. Родные помогают ему в этом случае, но так, чтобы цельность хозяйства не нарушалась. Родные жениха не принимают никакого участия даже в сделке с родными невесты. Словом, жених здесь предоставлен самому себе, даже в желании жениться. Выражение «женить сына» не имеет места у горских татар. Родные, впрочем, восстают против неравного и почему-либо несоответствующего их желаниям или позорящего семью брака, (в случае женитьбы на иноверке и иноплеменке, когда невеста принадлежит к низшему сословию или враждующему с семьею дому и т.п.), но воспретить сыну жениться не могут. В случаях несогласия родных на брак жених обыкновенно рвет семейную связь и выделяется из семьи до брака. Брак, считающийся позорным для семьи, влечет за собою ненависть родных, а иногда и лишение наследства по приговору старцев. Такие случаи здесь весьма редки: они предупреждаются муллами и старцами, увещания которых имеют большую силу.

Самое трудное для жениха собрать калым, размеры которого не ограничены. В среде бедняков калым достигает почтенной суммы для горцев — 300 руб. деньгами или натурою, в среде же князей он измеряется тысячами и не падает ниже 500 рублей. Так как размеры калыма по обычаю объявляются родными невесты еще в период наступления половой ее зрелости, то жених, благодаря этому, заранее знает, сколько придется заплатить ему за невесту.

Недостаток средств заставляет жениха обращаться иногда к воровству и грабежам. Вообще воровство у горцев не считается большим преступлением, — воровство для калыма считается геройством, удальством джигита, а краденая вещь, в силу обычая, поступает в калым с [171] двойною стоимостью. Так, напр., собственный конь идет в калым как стоимостью в 30 руб., краденый же засчитывается в 60 руб. Самое удальство кражи помогает иногда жениху получить согласие на брак как невесты, так и родных ее и уменьшает иногда цену калыма. Если же удальство жениха дойдет до вполне удачной покражи самой невесты, то калым за нее иногда и вовсе не платится. Обычай в этом случае разрешает самому жениху определить размеры калыма.

Покража невесты чаще всего происходить при ее согласии и содействии. Согласие же это вынуждается чувством любви к жениху в ущерб, очевидно, своим материальным интересам.

Причинами покражи бывают чаще всего нежелание родителей почему-либо выдать дочь свою за сватающегося и недостаточность калыма, предлагаемого женихом. Случается, что жених не в силах добыть требуемый за невесту калым. Он просит уменьшить его, и получает отказ, который и вынуждает его или на воровство, или на покражу невесты. Отказывают жениху вовсе, главным образом, по следующим причинам: если он принадлежит к низшему сословию, если он безнравственен по горским понятиям и если между обоими домами существует явная или скрытая вражда.

Во всех обществах горских татар замечается как разноплеменность (которую, впрочем, можно угадать только по внешним признакам, по наружности), так и разносословность, которая основана на выведенном уже русскими крепостничестве и рабстве. Сословность играет весьма видную роль в брачных делах и служит причиною смут в среде горских татар. В Чегеме, напр., четыре княжеских фамилии: Болкароковы, Кереметовы, Барасбиевы и Кучуковы. Роды этих фамилий составляют около 2/3 всего населения. [172] Кроме князей (таубиев), есть еще дворяне (каракши), находившиеся в вассальной зависимости у князей до русского владычества. Остальное население составляется из отпущенных на волю рабов и холопов и из пришельцев со стороны. Князья и поднесь оспаривают друг у друга первенство: честят один другого самозванцами и не могут решить вопроса, кто настоящий природный князь — потомок древних вождей. Некоторые дворяне тоже имеют поползновение причислять себя к роду князей, основываясь на преданиях и выдумках. Князья причисляют себя к коренным обитателям, и потому захватили все лучшие земли в свои руки. Каракши, по преданиям, добровольные пришельцы. Они нанимались на службу к князьям, но под условием личной свободы и могли оставить князя, когда им вздумается. В благодарность за услуги в войнах с соседями каракши получили небольшие наделы земли, которыми и владеют теперь.

Чегемские князья по типу близки к осетинам, чего нельзя сказать о других, напр., о князьях в Безинги, где они несомненно татарского происхождения. Князья чегемские и сами не отрицают своего осетинского происхождения. Они говорят: «и мы, и карачаевцы одного племени, а наши предки, вероятно, были осетины». Впрочем, о своем происхождении все горцы имеют весьма смутные представления.

Как уже сказано было, многие роды князей так захудали, что в материальном отношении не отличаются от беднейших жителей аула из низшего сословия. Лишившись богатств, они уже упали на степень обыкновенных смертных и менее уважаются в общественном мнении, чем богатые сравнительно каракши. Тем не менее обычай брать невесту только из своего сословия в полной силе, и князь не решится жениться на дочери каракши, как не решится и дочь свою выдать за каракши, а тем более за бывшего холопа или пришельца с темным происхождением. У [173] каракши в свою очередь достаточно гонора, чтобы не брать невест из низшего сословия.

Затем многочисленное родство в свою очередь служит препятствием браку. Горским татарам известны многие случаи родства, препятствующие браку. Вот главные, кроме ближайшего кровного, родового фамильного родства: нельзя жениться на девушке из рода молочной матери, нельзя жениться на девушке из рода «болуш», т.е. лица, в доме которого скрывается жених в первые дни брака (об этом далее); «йемчек» (воспитанник) (Существует обычай у князей отдавать своих детей на воспитание в чужие семьи.) не может жениться на девушке из рода «аталыка» (воспитателя) и друг. Между брачующимися родами возникает свойство, равное по значению кровному родству. Свойство это, как и случаи некровного родства, признается правовыми обычаями, идущими в этом случай вразрез с законами религии. Все эти стеснения к браку порождают большие смуты. Против этих обычаев появились уже протесты. Жизнь возьмет, вероятно, свое, и старые обычаи уступят место необходимости. Жениться надо, а жену найти трудно: одна в родстве, другая не пара по сословию, третья урод, семья четвертой во вражде, пятая бедна слишком, за шестую требуют непосильный калым и т.д. Что же делать жениху и что делать невесте? А что делать в том случае, когда ко всему этому примешается еще и страсть, часто взаимная? Отсюда насилие, смуты, от которых не избавляет даже и похищение невесты. Смуты эти порождают вражду, кровавую месть и резню.

Обратимся теперь к похищению (касхагерха). Оно некоторым образом право. Похитивший удачно невесту получает право на брак с нею. Удачно похитить — это значит: увезти, украсть невесту из дому и успеть лишить ее [174] девства. Если погоня поймает беглецов до совершения этого акта, то невеста возвращается родителям, а жених расплачивается за бесчестье или головой или, в лучшем для него случае, карманом. Вместе с тем похититель лишается права на получение невесты даже и в том случае, если он приготовит требуемый калым. Доставить ему жену и избавить его от общего презрения может только вторичное удачное похищение. На похищение поэтому решаются только самые отважные из молодежи.

К похищению готовятся долгое время и по возможности тайно. Самое важное добыть верного могучего коня, который вынес бы бешеную 25 — 30-верстную иногда скачку и оставил бы далеко за собою погоню, дав тем возможность укрыться с невестой в заранее определенном месте. Необходимо также заручиться согласием самой невесты на похищение и условиться с ней о времени увоза. Надо подкупить деньгами и подарками бдительный надзор за невестой в лице прислужниц (у князей и богачей). Необходимо узнать все порядки в доме невесты: кто где спит, каковы запоры, где удобнее всего спрятаться и т.п. Родные невесты часто знают о готовящемся похищении и берегут ее, как зеницу ока. Затем похититель заручается приятелями, которые помогают похищению. Погоня иногда обманывается тем, что в темноте ночи с женихом скачут его приятели, которые в критический момент рассыпаются в разные стороны, по разным дорогам, оставляя погоню в недоумении: в какую же сторону гнаться. Иногда приятели жениха вступают в бой с погоней и дают этим возможность жениху укрыться в безопасном месте. Хорош должен быть конь-иноходец и много нужно удали и ловкости, чтобы ускакать с невестой на руках и скрыться от погони! В погоню за похитителем иногда бросается весь аул, так как кража невесты бесчестье для целого аула. [175]

Перейдем теперь к обрядам, сопровождающим обыкновенное бракосочетание. Когда у жениха все готово для брака, он выбирает из среды своих ближайших родственников доверенных лиц. Самым почетным доверенным считается дядя по матери. Доверенные отправляются к родителям невесты и сговариваются с ними. Если соглашение между доверенными жениха и родителями невесты состоится, то призывается невеста и ее спрашивают, согласна ли она выйти замуж за такого-то. Невеста, по обычаю, должна ответить: «кто мил моим родителям, тот мил и мне», или: «я исполняю волю моих добрых родителей». О нежелании невесты догадываются только по второму ответу. Отвечать же отказом она, по обычаю, не имеет права. Если родители, действительно, добры к своей дочери, то они отказывают доверенным, несмотря на состоявшееся уже соглашение в случае второго ответа.

Получив согласие невесты и ее родных, доверенные жениха вместе с доверенными невесты отправляются к мулле, которому и заявляют о желании такого-то вступить в брак с такою-то. Мулла записывает в книгу все условия брака с размером калыма включительно, затем получает от доверенных жениха установленную плату себе и жертву в пользу мечети, после чего приступает к совершению церковного обряда (накях). В присутствии доверенных читаются установленные молитвы и нравоучения из корана, относящиеся к данному случаю. Этим и заключается обряд венчания. После совершения накяха брак считается вполне заключенным и может быть расторгнут только на условиях развода. Уважительными же причинами развода признаются только бесплодие и крайняя безнравственность одной стороны. Разведенные ни в каком случае не обрекаются на безбрачие. При разводах все дети остаются отцу. [176]

После совершения накяха брачующимися сторонами назначается, по взаимному соглашению, день увоза невесты. Накануне этого дня жених сзывает своих приятелей и устраивает для них пирушку — проводы холостой жизни. На другой день поезжане с доверенными от жениха отправляются за невестой. Невеста в большинстве случаев находится в другом ауле, так как в своем уже успели все породниться. В день увоза невесты у последней собираются ее родственники и подруги. Тут тоже идет пир горой. Доверенные жениха вручают родным невесты калым и раздают подарки: лошадь (или пару волов) отцу, лошадь старшему дяде по матери, лошадь молочной матери и лошадь старшему брату невесты. Гостям невесты привозится угощение из пива и сластей. Молодежь и невеста веселятся, поют песни, танцуют под гармонику. Обычаи горских татар нисколько не препятствуют сближению молодежи обоих полов. На шумных пирах у невесты часто затеваются новые свадьбы. Невеста все время должна быть весела и больше других должна плясать лезгинку и другие танцы с приятелями своего жениха. Свадебного пира не должны омрачать ничьи слезы. Ни мать, ни отец не должна плакать или печалиться при расставании с дочерью.

Вот, наконец, наступает час увоза. Родные невесты вручают доверенным жениха бирене — приданое невесты, которое тут же и вьючится на запасенных лошадей. Невеста прощается с родными. Ее одевают в белые одежды, закрывают лицо чадрой и вручают старшему доверенному от жениха. Доверенный садится на коня и сажает перед собою невесту на привязанную к седлу подушку, после чего свадебный поезд трогается в путь. Впереди скачут наездники с неистовым гиканьем, с флагами в руках и несмолкаемою стрельбою. Лошади наездников украшаются разноцветными платками. Из соседних домов выбегают [177] ребятишки и швыряют в поезжан палками и камнями. На пути в каком-нибудь узком месте, чаще всего на мосту, устраиваются жителями встречных аулов баррикады из камней и бревен. Джигиты должны перескочить через баррикаду и промчаться через толпу, сплошной стеной стоящую за баррикадой. Толпа состоит из ребятишек, баб и даже взрослых мужчин. У каждого в руках длинная хворостина, которою хлещут и лошадь, и всадника, покушающегося пробиться. Происходит целое сражение, из которого выходят многие с ранами и ушибами. Доходит дело иногда и до убийства, хотя и ненамеренного. Визг, крики, плач задавленных, неудачные попытки джигитов пробиться, насмешки над этим — все это и пугает, и смешит в то же время.

Если хоть одному всаднику удастся промчаться сквозь толпу, то дело последней проиграно, и свадебный кортеж движется далее. Если же толпа устоит, то всадникам ничего другого не остается, как откупиться от нее. С этою целью сзади свадебного поезда следует вьюк (на счет жениха) с пивом и бараниной. Вьюк отдается в распоряжение толпы, которая, получив угощение, расступается перед поездом и пропускает его. Толпа угощается тут же на месте сражения.

Невеста помещается не в доме жениха, а у кого-либо из его ближайших родственников. Сюда собирается родня жениха, молодежь обоего пола, соседи и все, кто захочет. Шумный пир идет день, два и более, начинаясь ранним утром и оканчиваясь поздним вечером. Жених, по обычаю, в день привоза невесты должен скрыться в дом кого-либо из своих приятелей, который таким образом вступает с ним в родство (болуш), равное по силе и значению родству кровному. Жених не должен никому показываться на глаза неделю, иногда месяц, а у князей и несколько месяцев. Если новобрачного встретят на улице [178] даже ночью, то изобьют палками и загонят его в его убежище. К жене он уходит глубокою ночью и то тайком, воровски. С рассветом он снова скрывается, а к жене снова сходятся гости и веселятся. Если узнают, что новобрачный прокрался к жене и заперся с нею в сакле, то молодежь взбирается на крышу сакли и бросает в трубу камина кошек, петухов, щенят и всякую мерзость.

Новобрачный все время своего заключения считается нечистым; обычай запрещает даже прикасаться к нему в течение 7 дней — минимума заключения. Если обстоятельства не позволяют скрываться долее семи дней, то назначается день выкупа. Накануне этого дня глашатай (бегеуль), уведомленный молодоженом о желании выкупиться, обходит весь аул, сзывая желающих на сборное место (нагиш). Сюда привозится от жениха пиво, зажаривается несколько баранов целиком на вертеле и начинается пир, на который стекается весь аул. Новобрачные тоже присутствуют на этом пире. Этим обрядом и заканчивается весь свадебный процесс. Новобрачный всенародно признается очистившимся и законным мужем.

Хотя закон магометанский и разрешает иметь нескольких жен, но многоженство не в ходу у горских татар и по следующим причинам: трудно, как мы видели, отыскать и одну жену; большие издержки разорительны и для одной свадьбы, тяжело прокормить и одну небольшую семью, главное же — «предки наши не знали этого обычая», т.е. многоженства. Исключения из этого правила встречаются у князей и то весьма редко. Возраст брачующихся неопределен строго обычаями, да здесь народ и не ведет летоисчисления так что ни один татарин в точности не знает, сколько лет ему и его детям. Не принято, впрочем, жениться или выходить замуж слишком рано. Девушка объявляется невестою в 12 — 14 лет, при этом объявлении и [179] назначается размер калыма за нее. Мужчины обыкновенно женятся после 20 лет. Ранние браки являются редким исключением. Холостяки за 30 лет и девушки за 20 лет встречаются здесь нередко.

Свадьбы устраиваются преимущественно летом до начала рабочего времени и осенью после праздника «Курман». Зимою же аулы дремлют под сугробами снега и забавляются вьюгами да метелями.

Расставаясь с долиной Чегема, нелишним будет сказать несколько слов об истоках этой реки. В ясную погоду из аула видны две живописные панорамы на снеговые кряжи по раздвоенному ущелью Чегема. В верстах 15 от аула к истокам Чегем разделяется на две довольно большие реки: левый исток течет из ледников цепи Башиль-тау и называется Башиль-су, правый — из ледников цепей Тютюргу и Гора-баш и называется Гора-су (кислая вода). Обе последние цепи разделяются замечательно красивой вершиной Тейхтенген. Вершина эта, выдавшись немного из кряжа, замыкает долину Гора-су. Она не высока, но замечательно правильной конической формы, а склоны ее обрамлены красивыми рядами лесной, кустарниковой и луговой земли, из которой подымается белоснежная шапка. У подножья Тейхтенгена изобилие малины, черники и проч. ягод. Здесь же между холодными пресными ключами приютился углекислый источник. Из-под скалы вытекает целый ручей этой весьма приятной на вкус воды. По вкусу источник Гора-су напоминает кисловодский Нарзан. У источника пастухи поставили колоду, наливаемую желобком. Сюда пригоняют поить овец. Скот очень любит эту воду. Быки и лошади сами отыскивают источник и приходят сюда пить за несколько верст, хотя пресных источников очень много по всей долине.

Пресные источники здесь поражают своею величиною. [180] В самом ауле, на берегу Джилки-су, бьет из-под скалы такой большой ручей, что воды его достаточно для двух горных мельниц. В долине Гора-су встречаются источники в два — три раза более. Некоторые из них в Закавказье назвали бы реками. В долине Гора-су растет прекрасный строевой лиственный и хвойный лес, который беспощадно истребляется владельцами его и на нужды и без нужды. Через Гора-тау и Башиль-тау пролегают горные проходы в Сванетию, и именно в Мужал и Мулах. Истоки Гора-су, Башиль-су была свидетелями многочисленных сванетских грабежей. Земли в этих истоках сванеты и доселе считают своими, хотя уже и не пользуются ими.

Текст воспроизведен по изданию: По истокам Кубани и Терека // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Вып. 14. Тифлис. 1892