ТЕПЦОВ В. Я.

ПО ИСТОКАМ КУБАНИ И ТЕРЕКА

II. Баксан.

Садырлар. — Пастухи. — Горные дожди, грозы и туманы. — Эльборус с севера. — Истоки Малки. — Таш-бурун. — Балык-баш. — Водопад и озера. — Карачаевские аристократы. — Перевал в долину Кыртыка. — Урусбиевский аул. — Озеро Сальтран. — Долина Баксана. — Курхужан. — Кесанты. — Могилы древних христиан. — Музыкант-кабардинец. — Хребет Лха. — Ак-топрак и его чудеса.

Из Хурзука мы тронулись со своими сванетами по долине речки того же названия. Долина Хурзука начинается у западных склонов Эльборуса и ничего особенного не представляет. Тропа идет по правому берегу быстрой речки и верстах в шести от аула поворачивает к с.-востоку на зеленые плоские горы Садырлар. По верховьям Хурзука нет возможности добраться до Эльборуса по причине множества обвалов и отвесных скал. В узких скалистых и лесистых ущельях верховьев Хурзука нет жизни, нет даже пастухов (Пастухи с своими стадами бродят и здесь, хотя, может быть и не каждое лето. Н. Я. Д.). В трущобах этих скрываются иногда абреки. Мы направились через зеленые холмы Садырлара. Началось скучное, утомляющее шествие под палящими лучами солнца. Ни кустика, ни полена дров... Вода тоже встречается редко и неприятного вкуса от гниющих в ней трав. К вечеру добрались до коша. Пастухи, по обыкновению, принимают радушно: угощают нас кефиром, уделяют нам дров из своего скудного запаса. Они сочли своею обязанностью предупредить нас — быть на стороже, так как в последнее время в Карачае, по их уверениям, развилось [115] много воров и разбойников. Грабят уже и своих и чужих.

Безлесные зеленые холмы Садырлара начинаются у северных склонов Эльборуса и несколькими грядами направляются на запад к Кубани. Здесь были еще недавно богатые альпийские пастбища; теперь же все оголили суслики. Табуны карачаевцев, по их словам, совратились значительно, а через несколько времени могут и вовсе исчезнуть, если карачаевцы не найдут средств избавиться от сусликов. Норами этих зверьков изрыта вся почва. Скот весьма неохотно ест остатки травы, изъеденной и испорченной сусликами. Полчища сусликов увеличиваются с каждым годом и пробираются даже к самым ледникам.

Недра Садырлара содержат много свинца. Карачаевцы знают места, где встречается хорошая руда этого металла. У местных охотников пули из добытого на Садырларе свинца. Встречаются минеральные кислые источники. Плоскогорье в разных направлениях изрезано глубокими оврагами, на дне которых тихо журчат ручьи чистой ключевой воды, а на берегах последних устраиваются коши пастухов. Густые туманы погружают во мрак окрестности. Холод и сырость прохватывают и в бурке. По пробитой тропе встречаются горцы, возвращающиеся с кошей мальчуганы, везущие на ослах в аул молоко и сыр. Молоко возят в особых кадках, выдолбленных из ствола дуплистого дерева.

На зеленых холмах Садырлара мы встретили карачаевца на статной кобылице, за которою бежал необыкновенно красивый, дымчатой масти, жеребенок-кобылка. Один из наших проводников, сванет Дзюба, до того восхитился красивыми, точно выточенными, формами кобылки, что пожелал приобрести ее во что бы то ни стало. Начался торг. Карачаевец запросил 25 руб., — Дзюба давал 12 руб. [116] Кобылка была внимательно осмотрена. Дзюба засматривал и в рот, и в ноздри, проводил рукою по спине, тянул за уши, с особенным вниманием исследовал каждую ногу. Каждое из этих действий имело глубокий смысл: недочет и порча зубов, носовая болезнь (сап), порча позвонков и ног — это изъяны, которые или умаляют цену лошади, или делают ее негодною вовсе. О порче позвонков догадываются, если лошадь содрогнется при проведении рукою по спине. Порча ног у горских лошадей — очень частое явление: копыта обламываются об острые камни; скачки по оврагам производят частые вывихи; от постоянной мокроты на альпийских пастбищах под копытами появляются особого вида лишаи, известные у русских под именем «мокрезов». Последняя болезнь портит копыто, но проходит сама собою с наступлением сухого времени. Нам встречались табуны наполовину хромые от мокрецов. Все изложенное необходимо знать покупщику, так как малейший изъян в ноге значительно понижает цену и достоинство лошади. У кобылки никаких изъянов не оказалось, что подтвердили после дружного осмотра все товарищи Дзюбы. Сошлись на 17 рублях. Ударили (буквально) по рукам. Татарин поймал кобылку и передал ее с рук в руки Дзюбе, а тот, потянув три раза за оба уха кобылку, передал деньги карачаевцу. Последний хлестнул три раза плетью проданную кобылку, вскочил на своего коня и умчался. Покупка эта дала повод к остротам по адресу Дзюбы со стороны его товарищей.

«Не к твоей бороде эта кобыла», острил один (у Дзюбы была весьма некрасивая борода). «Сам не будет ездить — барыши наживет», говорил другой. «Теперь наш Дзюба богач: одна кобылка целого табуна стоит. Эй, Дзюба! Смотри, охоту, небось, бросишь!» — смеялся третий. Дзюба, был рьяный охотник; он имел только катера, теперь [117] же у него будут и лошади, да не простые, а такие же красавцы, как их будущая мать! Так мечтал вслух Дзюба. «Эй, Дзюба! от красивой женщины, не забудь, шайтан родился!» — острил юный Коста. Дзюба, наконец, вышел из себя и чуть-чуть не приколотил остряка.

К полудню второго дня мы уже заканчивали скучное шествие по Садырлару и думали к вечеру перевалить к истокам Малки, но после обеда разыгралась гроза, затем дождь, который через минуту сменился градом, а последний — снегом. Мы только что успели перейти ручей Чумарт-кол, как все эти прелести легли на наши головы. Все мы бросились вниз по ручью в надежде напасть на кош. Действительно, скоро под грозой и градом, мы добрались до места слияния Чумарт-кола с Чурчхуром и здесь увидели кош, да еще крытый. Пастух принял нас весьма радушно, уступил даже свое место в коше, заставленном бочками, котлами, и полками с сыром; он укрыл кош войлоками, чтобы уменьшить течь через крышу. Вообще же заботился о нас, как мать о маленьких ребятах, так что нам стало даже неловко. А гроза все разыгрывалась. Громадные зигзаги молнии ежеминутно ослепляли зрение. Ломанные огневые линии имели большей частью вертикальное направление и казались в десяти шагах от нас. Мы находились в середине грозовой тучи. Оглушительными выстрелами со страшным треском молния ударяла в скалы. Сванеты наши говорили, что на том месте, где молния ударяет в землю, получается воронкообразная впадина, стенки которой обливаются каким-то сплавом. Часа два мы находились под страхом горной грозы. Потом все это сменилось непроницаемым туманом и холодом. Термометр показывал 0°. Сидеть в коше, несмотря на любезность хозяина, не было никакой возможности от дыму, для которого трубы не полагалось. Обстоятельство это вынудило нас [118] выбраться из коша и разбить свою палатку прямо в грязи среди стада овец. Пастух уделил нам дров и войлоков для постилки, помогая устраиваться, принес в угощение целый котел молока, бурдюк кефиру, круг сыру и каймак — сливочная пенка, намотанная на чистую лучинку.

Пастух Ахия-Огурло-Карманов — безобразный тип татарина. Рябое широкое лицо, толстые, несоразмерно большие губы, маленький вздутый нос и громадные навыкат глаза — все это могло только пугать; но добродушная улыбка, открывавшая два ряда белых больших зубов и ласковое выражение глаз приковывали все наши симпатии к этому широкоплечему богатырю. В его присутствии так было легко и свободно, как у себя.

Ночь принесла нам надежды на хорошую погоду: небо очистилось от туманов, заблистали звезды; при слабом свете их, выделился из окружающей тьмы силуэт гиганта Эльборуса: до его глетчеров отсюда было не более 2 верст. Виден был только восточный пик, западный же закрывался от нас одним из снежных пиков Садырлара. Мы, как оказалось, находились под самой снеговой линией, на высоте 11,200 фут., как показано на пятиверстной карте. Ночью здесь был мороз: утром трава была покрыта белым инеем; вода в лужицах за ночь покрылась тонким льдом. Термометр в тени показывал в 7 час. утра только 1° тепл. К 8 часам термометр поднялся еще на два градуса и более уже не поднимался, пока мы не спустились в ущелье Малки, выбравшись из области туманов. Обыкновенно туманы начинают окутывать горы с 8 час. утра; к полудню горы открываются снова; с 3 часов пополудни туманы снова ползут на вершины гор и скрывают их до наступления ночи. Это явление повторяется изо дня в день. Но выпадают очень редкие дни, когда горы и вершины открыты в продолжение суток и более. На небе ни облачка. [119] Тишина невозмутимая. Прекрасен тогда бывает закат в горах, и еще прекраснее утро!

В такое именно утро мы поспешили покинуть стоянку у пастуха и через полчаса очутились на перевальной площадке у северного подножья Эльборуса. Теперь уже ничто не мешало смотреть на эту гору: она вся перед нами от подножья до маковки. От площадки прямо начинаются снеговые поля Минги-тау. Оба его пика, имея громадное общее основание, разделяются довольно глубокой седловиной и каждый из них является, как и с юга, самостоятельным конусом. Западный пик имеет более правильную форму, чем восточный, шире и выше последнего. Восточный и отсюда кажется наклоненным к востоку. На снежных полях западного пика торчат местами обнаженные темные скалы, восточный же весь окутан белою пеленою. Эльборус с площадки кажется вполне доступным. Впрочем, одно зрение не может дать точного представления о доступности вершин. Чаще бывает даже обратное впечатлению. С пункта, где мы находились, нельзя судить и о величине Эльборуса: несмотря на близость расстояния, он отсюда кажется небольшим снежным холмом с двумя рогами, тогда как из Хурзука, напр., он кажется гигантом. Сам по себе Эльборус ничего величественно грозного не представляет: для вида, пейзажа, картины необходима к Эльборусу декоративная обстановка, а отсюда, с площадки, вы видите только два конуса Минги-тау и ничего более. Вот почему на Эльборус можно любоваться только издали, в обстановке окружающих его гор и вершин. Тем не менее мы испытывали наслаждение от присутствия вблизи нас гиганта Кавказских гор. Площадка, с которой мы любовались на Эльборус, составляет крайнюю высоту перевала к истокам Малки. На ней ни травинки. Кое-где еще лежат сугробы не успевшего стаять снега. Вода в [120] углублениях покрыта льдом. C востока и запада площадка примыкает к глубоким ущельям, в которые ползут Эльборусские глетчеры. Одни из них питают Малку, другие — Хурзук. Площадка эта является водораздельной линией между водами Кубани и Терека. Она составляет первое звено водораздельной цепи, которая тут же разделяется на три гребня: правый направляется на восток по левому берегу Малки под именем Таш-буруна, средний идет прямо на север под именем Таш-сырта и левый направляется несколько волнистыми грядами на запад под именем Садыр-лара. Самый высокий из них средний: он достигает 11,380 фут. высоты и имеет снежные вершины с миниатюрными глетчерами.

К 8 час. утра подул сильный холодный ветер на горы; за ним потянулись туманы, и скоро Эльборус закрылся. Мифический камень Карча-таш защитил нас от пронизывающего ветра на время завтрака, после которого мы поспешили спуститься по левой морене глетчера Малки. Туманы поднялись на вершины и открыли замечательную по красоте долину Малки. Большим каскадом стремится вниз к подножию Эльборуса Малка, вырываясь из-под узкого глетчера. Глубокая долина ее окаймляется на севере оригинальной стеной Таш-буруна и на юге не менее оригинальным гребнем Балык-баш. Стена Таш-буруна увенчана, рядом вершин самых причудливых форм. Не верится, чтобы все это было естественное: и эта стена, почти отвесная, прямая, скрывающая северную даль, и эти многочисленные утесы наподобие башен, призм, пирамид, конусов, падающих колоколен, и те осыпи, что ползут от утесов к подножию стены наподобие лент красных, зеленых, синих, черных и серых. Цвета этих лент чередуются в указанном порядке и повторяются все в том же порядке несколько раз. Особенно красив один утес [121] формы многогранной призмы, до того правильный, что даже зоркие сванеты приняли его издали за искусственную башню на развалинах готического замка.

Другой гребень, Балык-баш, начинается высоко и непосредственно от восточного пика Минги-тау. Скалистый Балык-баш, как нам казалось, мог образоваться потоком лавы, выбрасывавшейся когда-то восточным кратером Эльборуса. Скалы его тоже разнообразных причудливых форм, но не сплошные: они разбросаны утесами по гладкой зеленой поверхности гребня. Точно гигантские грибы, утесы выползают из земли и, кажется, вот подгниют корни этих грибов, и покатятся они на дно глубокой долины Малки. Нам казалось издали, что утесы эти — гигантских размеров валуны, снесенные сюда глетчерами Эльборуса, во ближайший осмотр убедил, что зубья эти составляют породу Балык-баша и не отделены от нее. Порода эта (красноватый гранит с белыми глазками кварца) цветом своим, а самый гребень формою напоминают рыбий балык. Отсюда, быть может, и название этого гребня.

На вершине Балык-баша встречаются котловины, в которых, по всем признакам, еще не так давно покоились альпийские озера. Дно этих котловин не успело еще зарасти травою. Тут же, между утесами Балык-баша, встречаются совершенно горизонтальные площадки, покрытые густою сочною травою. В глубине долины Малки в зеленых берегах покоятся красивые альпийские озерца. Они составляют восхитительные группы. Особенно красива игра лучей в чистой, как хрусталь, воде этих озер. Издали озерца кажутся то голубыми, то зелеными, то огненно-желтыми. Впечатление это исчезло только на расстоянии нескольких десятков саженей от озера, и мы видели не зеленую или голубую, а чистую бесцветную прозрачную воду. По долине и гребню бродят табуны лошадей, овец и крупного рогатого [122] скота. Своим криком они оживляют окрестности. Все это составляет прекраснейшую декорацию для вида на Эльборус, который из глубины долины рисуется действительно грозным, величественным царем живописных окрестностей. Из диких обитателей мы встретили у подножья Эльборуса только лисицу и диких коз (Вероятно, самок туров (Capra Caucasica), диких же коз, т.е. косуль, здесь вовсе нет. Н. Д.). Птиц не видели вовсе. Суслики звонят и здесь.

К подножью Эльборуса скатываются валуны железняка, зеленоватого и красноватого с молочными глазками кварца, гранита и куски молочного кварца. Других минералов не встречали (Преобладающими породами здесь являются трахиты и лавы.). В долине Малки встречаются маленькие железисто-кислые источники. К полудню добрались мы до коша на берегу Малки. Здесь приютились мы от зноя под навесом из хвороста. Два молодых пастуха взбивали масло в подвешенной на треножник бочке. Они имели весьма скучный, озабоченный вид. Один из них отвечал нам следующее на просьбу нашу дать молока и сыру, за что мы обещались заплатить: «Мы не торговцы, и пищу продавать не можем, ибо свято чтим наши обычаи. Мы не имеем возможности достойно принять здесь гостей: у нас нет шатра, хлеба, пива. Все, что мы здесь имеем, отдаем в полное распоряжение господ, а платы не надо: Аллах нам заплатит. Мы просим только не осудить нас за худой прием». По-русски значило: «чем богаты, тем и рады». Нам оставалось только благодарить и извиниться перед детьми природы за предложение платы по незнанию обычаев их. Угрюмый вид пастухов заставил нас предположить, что им не особенно по сердцу наше посещение, почему мы и поспешили предложить плату за пищу. Но ошиблись в [123] своем предположении. Пастухи дня три тому назад, схоронили старики отца и находились еще под впечатлением горя.

Нам принесли войлоки, чашку сметаны, чашку сливок, бурдюк кефиру, фунта три свежего масла, три больших круга сыру. Все предлагалось радушно, почтительно, с серьезным видом. Они как бы священнодействовали. В манерах и речи их сквозило сознание исполняемого долга. Быть может, им в первый раз пришлось применить на деле обязанности гостеприимства, которым учили их старцы. Мы предложили им сесть с нами и разделить пищу, — они отказались, сказав, что обычаи запрещают им есть вместе с гостями и обязывают их прислуживать гостям во время еды. Они отошли к сторонке и стояли, видимо, ожидая наших приказаний. Стоять перед гостем — значит оказывать ему почет и уважение, равные отцу и старцам. Так принимают пастухи. Лица наших сванов просияли при виде изобилия пищи. Для них такое угощение было целым праздником, пиром. Много есть, и еще больше пить — необходимые условия сванетской пирушки.

Дружелюбно расставшись с пастухами, мы перешли вброд Малку и начали подъем на Балык-баш. Пастух показывал нам дорогу. По берегу Малки в этом месте нет пути: его преграждают отвесные скалы, спускающиеся с обеих сторону в Малку. Река прорезывает Балык-баш наискось и образует при выходе из скалистых ворот большой живописный водопад. Водопад, этот лежит верстах в 8 — 10 от истоков Малки. Мы видели его издали, со следующего за Балык-башем уса от Эльборуса. Эльборус составляет горный узел для множества цепей, идущих от него в разные стороны наподобие длинных усов. Между этими цепями лежат глубокие долины, по дну которых мчатся горные потоки. Северные и восточные из этих долин безлесны и не так живописны, как [124] остальные лесистые. Из безлесных долин наиболее живописна долина истоков Малки. Безлесность долин объясняется высоким положением над уровнем моря. Леса прекращаются на северном склоне на высоте 7000 фут.

Кроме Балык-баша путь из долины Малки в долину Баксана перерезывается довольно высоким Эльборусским отрогом, который называли нам Кыртык-баш по имени реки Кыртыка, берущей от него свое начало. Отрог этот ошибочно назван на карте Балык-башем, в чем мы убедились из расспросов у пастухов. Высота отрога Кыртык-баш 12,908 фут., проход же несколько ниже, однако ж за пределами растительности, т.е. 10,000 фут.

Мы думали в этот день перевалить в долину Кыртыка, но под перевалом нас окутал такой густой туман, что мы не раз сбивались с пути и блуждали по плоскогорью. К довершению всех благ полил дождь, которому конца не предвиделось. Чутье сванов привело нас на кош, и мы решились переждать здесь непогоду. Пастух, по обыкновению, принял нас весьма любезно. Кош был не крытый, и нам пришлось разбить свою палатку под дождем прямо в воде. Здесь мы снова встретились с «новаками» Кара-чая. Карачаевские кулаки, как уже сказано было, живут аристократами, белоручками. Свои табуны они нанимают пасти бедных карачаевцев, а сами только разъезжают по кошам для наблюдения и развлечения. Поднявшись на плоскогорье между Балык-башем и Кыртык-башем, мы съехались с целой кавалькадой (до 10 человек) карачаевской аристократии. Они засыпали нас грубо вопросами по-русски: кто? куда? зачем? что надо? и т.д. Мы сразу почуяли, с кем имеем дело и не отвечали. Не дождавшись от нас ответов, аристократы пришпорили лошадей и вихрем понеслись по горам, видимо, желая хвастнуть перед нами удалью наездников. Некоторые из них снова [125] подъезжали к нам, навязывали купить у них лошадей, засыпали опять нас вопросами, но мы молчали, а сванеты тоже отделывались от них незнанием. С видимым неудовольствием они оставили, наконец, нас в покое.

Пастухи никогда не спрашивают вас: кто вы? куда? зачем? Они молча, как бы по священной обязанности, предлагают вам гостеприимство и считают обязанностью еще извиниться за скудость того, что могут предложить. Вы приезжаете на кош, приветствуете пастуха обыкновенным: «алла-соглас» и располагаетесь, как у себя дома. Вам молча подают молоко или сыр, вежливо спрашивают, не нужно ли еще чего. Удовлетворив требования гостя, пастух почтительно отходит от него и продолжает свою работу, если только он был занят чем-нибудь или же, стоя невдалеке в почтительной позе, молча наблюдает за гостем. Речь их всегда звучит тихо, мягко, радушно. Не таковы кулаки аристократы: они грубы, смотрят на вас свысока, презрительно улыбаются. Двое из вышеупомянутой кавалькады рыжебородых нашли нас на коше и без всякой церемонии забрались к нам в палатку, заняв в ней лучшие места перед костром. Бесцеремонность эта возмутила не только нас, но и пастуха, около которого мы приютились: он шепнул нам, что с этими негодяями церемониться нечего; пусть господа выгонят их из палатки, — у них есть собственный крытый кош неподалеку отсюда. Начать ссору нам не хотелось: Бог знает, чем она могла окончиться, но и терпеть нахальство рыжебородых тоже было не желательно. Нам необходимо было разложить свои вещи в палатке, приготовить для себя места и уложить в ней наших сванет, которые были весьма легко одеты и ежились от холода. Мы вежливо попросили рыжебородых отодвинуться к краю палатки, но они окинув нас презрительным взглядом, проворчали что-то недоброжелательное для нас и не тронулись с места. Пришлось [126] покориться и терпеть. Пригласили приютившего нас пастуха ужинать, но тот очень любезно отказался, ссылаясь на то, что закон и обычай запрещают магометанам есть мясо, зарезанное христианином. Пришлось пожалеть о том, что не предоставили самому пастуху зарезать барана, как это делалось раньше. Рыжебородые видели, как резал барана сванет, слышали отказ пастуха, и тем не менее присоседились к нашей трапезе без всякого приглашения с нашей стороны. Они чуть ли не из рук вырывали у наших сванет лучшие куски мяса и ели так, как будто никогда еще не ели баранины. После ужина мы, по обыкновению, напились чаю сами и предоставили в распоряжение сванов остальной чай. Рыжебородые не замедлили и тут присоединиться к нашим сванам, и те вынуждены были напоить их чаем. Когда мы собрались спать, то оказалось, что нам нет места в нашей собственной палатке: пока мы сушились и отогревались у костра, рыжебородые успели уже расположиться в ней и захрапеть. Приказали проводникам приготовить места в палатке. Те растолкали рыжебородых и просили их отодвинуться. У одного из них шевельнулась совесть: он скоро убрался на свой кош, приглашая и другого, но тот ответил, что ему и здесь хорошо и, сдвинутый сванами в угол палатки, захрапел сном праведника. Пришлось разыгрывать роль гостеприимных хозяев и терпеть нахальство рыжебородых до конца.

Ночь эта была одна из самых неприятных за все время путешествия. Утро не принесло нам надежд на хорошую погоду, но из долины Кыртыка приехали баксанцы и сообщили, что там дождя не было и теперь там хорошая солнечная погода. Мы поторопились на перевал, но кобылка Дзюбы на целых три часа задержала наше выступление. Ловили ее все, но она ни за что не хотела расстаться с родными лугами и вихрем летала по оврагам и косогорам. [127]

Рыжебородый придрался к случаю содрать еще с нас в благодарность за гостеприимство и предложил свои услуги поймать кобылку на аркан за 3 рубля. Узнав, что кобылка не наша, он понизил цену до 1 рубля. Дзюба согласился. Долго кобылка не давалась и на аркан. Наш Коста — сванет — бегал за нею наравне со скакуном карачаевца, перерезывал ей путь по косогорам, хватал ее с разбегу за хвост, но она вырывалась. Все и особенно карачаевцы дивились ловкому, неутомимому, быстрому бегу свана. Это было нечто необыкновенное. Так может бегать только сванет. Сванет редко садится на лошадь, да их и очень мало в Сванетии. Большие переходы по ледникам и скалам сваны всегда делают пешком. Обстоятельства эти вырабатывают из сванет необыкновенно выносливых скороходов. Наконец, Коста, подкравшись, схватил кобылку за хвост, а в это время рыжебородый накинул аркан. Над рыжебородым все смеялись: поймал, мол, кобылку на аркан, когда другой держал ее за хвост. Рыжебородый озлился и хотел пустить снова кобылку, но Дзюба поспешил дать ему рубль и получил свою животину. Как эти, так и все прочие подробности, находим нужным привести здесь с тою целью, чтобы возможно полнее фактами очертить физиономии «новаков» и пастухов.

Скоро караван наш тронулся на перевал через Кыртык-баш. Дождь моросил беспрестанно; лошади и люди скользили по грязи, спотыкались и падали. Туман был так густ, что в пяти шагах не видно было человека.

Спустившись в долину Кыртыка, мы, действительно, увидели сияющее солнце. В глубине долины показался лес; нас тянуло туда. В лесу мы и думали остановиться, запастись всем необходимым на кошах, которых в долине было немало. Но, оказалось, у нашего проводника — свана Хамурзы были на Баксане родственники из магометан, [128] двоюродные братья; они имели свой кош в лесу; туда-то нас и потащил Хамурза в надежде, что родственники обрадуются его посещению и угостят его с товарищами на славу.

Каким чудом у христиан-сванет оказываются родственники мусульмане, — это нас весьма занимало. От Хамурзы мы могли добиться только одного: его тетка по матери почему-то вышла замуж за татарина урусбиевского общества и сама отатарилась. Как потом оказалось, это не был единственный случай: татары частенько воруют жен и девиц (конечно, не без согласия последних) у сванов и женятся на них, если они принимают магометанство; если же похищенные захотят остаться христианами, то их обращают в наложниц.

За одного из князей Урусбиевых выдана была княжна из рода сванетских князей Дадешкилиан. Муж этой несчастной княгини принял было до брака христианство, но после брака опять отатарился, не имея сил бороться с презрением к нему со стороны родственников. В мусульманской же религии воспитаны и все его дети. За княгиней пошли в приданое несколько крепостных мужчин и женщин. Все они умерли мусульманами. Один, впрочем, жив еще; он забыл уже и речь сванетскую, а себя считает мусульманином.

Так или иначе, а у нашего Хамурзы оказались родственники татары и, к сожалению, из партии кулаков. Двоюродный брат Хамурзы очень и очень любезно принял нас всех, а за молоко и сыр запросил невероятно дорого. «Не думайте, что мне все это даром достается: я тружусь, работаю. Угощать не намерен!». Он потребовал даже деньги вперед за молоко, боясь, что мы его обманем. Потребовал плату и за ночлег в его коше.

Долина Кыртыка одна из довольно живописных долин северного склона. Местами она суживается до того, что на [129] расстоянии версты и более вы идете узкими воротами, прижимаясь к отвесным стенам скал. У истоков Кыртыка долина довольно широка. Здесь она образует обширное зеленое нагорье, окаймленное высокими кряжами. На западном кряже видна цепь утесистых остроконечных снежных вершин, а на восточном такая же цепь желтых причудливых форм утесов и пещер. Пещеры встречаются на левом берегу и по всему протяжению долины. Некоторые из них довольно обширны, расширяясь, по всем вероятиям, искусственно, и, несомненно, в древности служили надежным убежищем для разоренных обитателей долин во времена нашествия с востока. В пещерах этих горцы находили кости человека, остатки одежд и медных украшений.

Туманы скрывали от нас оконечность Эльборусской цепи, которая вместе с Эльборусом заключает красивый пейзаж долины Кыртыка. В глубине долины растут могучие хвойные леса, заметно поредевшие в последнее время. Массы деревьев срублены без всякой пользы: громадные ели и сосны, сваленные безжалостною рукою человека, заграждают путь на каждом шагу. Нам говорили, что баксанцы нарочно, со злости, повалили эти леса, когда, прослышали, что они скоро должны отойти в казну. Они пытались уже и поджигать эти леса, но неудачно.

Долина Кыртыка имеет южное направление и под прямым углом входит в долину Баксана. С противоположной стороны в долину Баксана от Главного гребня входит долина Адыр-су. Долина Адыр-су весьма живописна: она открывает один из лучших видов на Главный гребень и его глетчеры. Темные хвойные леса тянутся по этой долине до самых глетчеров.

При слиянии Кыртыка и Адыр-су с Баксаном лежит аул Урусбиев. Место для аула избрано самое выгодное и чрезвычайно живописное. Здесь сходятся четыре пути: два [130] из Сванетии — через Донгуз-орун, через Гвалду (по Адылу), из Карачая по Кыртыку и на северо-восток, на плоскость — по долине Баксана (В Сванетию есть еще дорога через перевал Юсенги, а в Карачай через Джиппер. Н. Д.). Долина Баксана открывает прекраснейший вид к Донгуз-оруну. Из-за могучих корабельных лесов глядят громадные снежные пики Главного гребня. Пики эти отсюда кажутся громадными особенно потому, что главная цепь обрывается в долину Баксана сплошною, местами почти отвесною, стеною, а самая долина весьма глубока: Урусбиев аул лежит на высоте только 5136 фут. Большинство же второстепенных пиков этой части гребня, как напр., Ужба, Донгуз-орун, Гвалда и т.д. достигают высоты в 3 раза большей. Боковые долины от Главного гребня: Адыр-су, долина Адыла и верховьев Баксана, — открывают наблюдателю целое море глетчеров и снеговых полей. Все виды из долины Баксана чрезвычайно живописны, но грозно-суровы, неприветливы.

В Урусбиевском ауле нас встретил аульный писарь из русских. Он сделал распоряжение, чтобы нас отвели на общественную квартиру, по местному «кунацкую». Квартира оказалась неособенно удобною: мрачная маленькая сакля без окон и с большим очагом, труба которого заменяла окно и служила прекрасным вентилятором. Грязи и пыли в сакле было более, чем достаточно. Половину сакли занимала неуклюжая кровать, на которую, вместо досок, положены были кривые бревна. «Лесу-то у нас много, а вот обработать, распилить хотя бы его на доски, некому и нечем», объяснял нам писарь. Кунацкая сакля служила и залой для сельского суда. Писарь сообщил нам, что Измаила Урусбиева, о котором мы слышали много очень хорошего и с которым очень желали познакомиться, не было [131] дома. У князя Измаила, как нам говорили, есть прекрасная коллекция древностей, собранных им на горских землях. Он большой знаток прошлого и настоящего горцев, прекрасный ходок по горам и знает природу, как собственный дом. Князь славится радушным гостеприимством и патриархальной простотою. Дома у князя оставались одни женщины. Две дочери его оказали нам радушное гостеприимство. Старшина был тоже в отсутствие, а помощник его и здесь оказался из партии «новаков» Карачая. Он всеми силами старался поскорее выжить нас из аула.

В Урусбиеве мы познакомились и с княгиней-христианкой, о которой упоминали уже раньше. Больная чахоточная женщина в самом несчастном положении, какое только можно представить. Она, как христианка, вынуждена переносить презрение мужа, собственных мусульман-детей и целого общества. Ей не дают спокойно помолиться Богу: стучат в окна во время молитвы, сквернословят, ругаются над иконами, над ее религией. Один из князей картджюртских похитил у нее старшую дочь, и она повенчалась с ним по мусульманскому закону. Другую тоже собирается похитить один из чегемских князей. Горе загнало ее в чахотку и из красавицы сделало какую-то замогильную тень женщины. Бедная женщина хотела отвести с нами свою наболевшую душу, вылить свое горе, но объясняться приходилось через переводчиков, что было не особенно удобно. Она просила у нас лекарств, просила помочь чем-либо ей, облегчить ее страдания. В нашей дорожной аптечке нашлись кое-какие капли от кашля. Когда после принятия их ей стало легче, кашель утих немного, то она умоляла нас остаться хотя бы дней на десять в Урусбиеве, наивно думая, что мы можем ее вылечить, и она за это время может выздороветь окончательно. Жаль было эту мученицу, так радушно принявшую нас, смотревшую на нас, как на [132] близких ей по духу, по вере, как на вестников с ее родины. Но что было делать — наша помощь больной ничего не значила бы в этом случае: она была уже почти на смертном одре.

Весть о том, что княгине стало легче от наших капель, быстро облетела весь аул, и вот потянулись к нашей сакле больные аула, прося облегчения в их страданиях. Тут были и хромые, и больные глазами, с перебитыми и отмороженными руками и ногами, с язвами, опухолями. Но слабых грудью и лихорадочных не было ни единого. В толпе больных были и женщины, и дети. Мы заявили через писаря, что лечить не умеем, что мы вовсе не доктора. Нам отвечали: «вы народ ученый, а этого достаточно, чтобы уметь лечить». Толпа упрекнула нас в том, что мы помогли княгине из особенной приязни, а для них, людей бедных, жаль нам лекарства. Волей-неволей пришлось разыграть роль врачей и раздать лекарства с советами. Толпа разошлась очень довольною.

В подарок за лечение княгиня и некоторые из пациентов прислали нам по хлебу, который здесь ценится чуть ли не на вес золота и составляет лакомство не только для бедных, но и для зажиточных.

Урусбиевцы одолели нас каким-то цыганским попрошайничеством. Чуть ли не целый аул явился с просьбой: «давай табак». Просили сахару, чаю, просили подарить ружье, револьвер, нож, бутылку и т.д. Любопытство, свойственное особенно горцам, можно еще им простить, но попрошайничество, это большой порок, замеченный нами только в Урусбие.

Народности, населяющей Урусбий мы не коснемся, так как пришлось бы повторить все то, что сказано уже о карачаевцах. Урусбиево населено карачаевцами, вышедшими сюда не так давно из долины Кубани. Князья Урусбиевы утвердились здесь сравнительно тоже недавно. Вот что об [133] этом говорится в очерках Ковалевского и Иванюкова (см. «Вестник Европы» 1886 г., кн. 1-я и 2-я — «У подошвы Эльборуса»):

«Выходцы из Безинги (общество горцев в долине Урвана), родоначальники князей этого племени (Урусбиевых), поселились прежде всего на Кумыке, задолго пред этим оставленном карачаевцами и в то время пустопорожнем, а затем перешли в Баксанскую долину. С Урусбиевыми прибыли сюда и две семьи каракшей или подчиненных им вассалов, а также незначительное число крестьян (чагар) и рабов (касаков). Позднейшие поселенцы должны были просить земли у Урусбиевых, которые, впрочем, наделяли их с большой щедростью, дорожа приобретением рабочих рук. Тем не менее до времен Мурзакула, отца теперешнего главы рода, население аула было так малочисленно, что составляло всего на всего двадцать дворов, и с этой-то горстью храбрецов пришлось Урусбиевым отстаивать свою независимость от соседей; они то подпадали под главенство Кабарды и платили дань ее князьям, то обращали эту зависимость в пустой звук, в неотвечающую содержанию форму».

В настоящее время аул еще не велик — в нем насчитывается до 300 дворов и до 2 1/2 тысяч душ. Удобных для хлебопашества и сенокосных земель насчитывается более 200 десятин. Прочие земли не приведены еще в известность. Десятина пахотной земли оценивается в 1000 р. десятина сенокосной 50 руб. Пахотная земля находится в частном подворном владении с правом продажи и перепродажи ее только в руки односельцам или вступившим в общество по решению схода. Большинство пастбищ принадлежит князьям. Им же принадлежит и большая часть пахотной земли, сенокосов. Пахотные земли и сенокосы арендуются у князей исполу. За аренду пастбищ платят со 100 баранов одного. При расчетах платы с крупного [134] рогатого скота два барана считаются за одну штуку рогатого скота. Крупного рогатого скота насчитывают в ауле более 5000 штук, мелкого более 50,000 штук, лошадей не более 2 тысяч. Лошадь на месте стоит от 30 до 50 руб.; наилучшие от 100 до 200 руб. Крупный рогатый скот от 10 до 20 руб., мелкий — от 2 до 5 руб. Ягнята от 75 к. до 1 руб. 20 коп. Подати распределяются сельским сходом, причем принимается в расчет число взрослых мужчин в семье и состоятельность последней. Молодые люди до 25 лет и старики, к труду неспособные, в расчет не входят. Право голоса на сельских сходах мужчина получает по достижении 25 лет и старцы до 90 лет. Старцам и здесь, как в Карачае, предоставлено нравственное руководительство обществом.

Податей казенных сходит от 1 до 5 руб. на двор, земских сборов — 1 р. — 1 р. 50 к. В других аулах почти то же самое. Урусбиевцы, по сравнению с карачаевцами истоков Кубани, выглядят бедняками. Общественная казна почти пуста. Аул грязен, сакли слишком уж убогие. Сельское управление помещается в частном здании одного из местных кулаков-богачей. Это единственное здание, выстроенное на русский манер, если не считать кунацкой и дома князя Измаила. Да и дом князя выстроен скорее для случайных гостей, чем для жилья: семейство его предпочитает жить по-старому, в темных и душных саклях. Общественная квартира или «кунацкая» тоже нанимается. Общество не имеет достаточно средств на удовлетворение нужд первой необходимости. Дороги крайне запущены. По долине Баксана существовала когда-то порядочная колесная дорога; теперь она становится часто невозможной и для пешехода.

В Урусбиевском ауле мы рассчитали своих славных проводников-сванов и простились с ними. Жаль было расставаться с этим добрым народом, жаль было и им [135] покинуть нас, — так мы привыкли почти за три недели пути друг к другу. Сваны говорили, что с удовольствием пошли бы с нами и дальше, но горячая рабочая пора призывала их на родину. Сенокосная пора для них дороже денег. В благодарность за верную службу мы заплатили им сверх положенного по уговору и одарили кого чем могли.

Расстались мы большими друзьями, сохранив в памяти много приятных воспоминаний о Сванетии и сванах вообще и о наших проводниках особенно. Доверие к последним с нашей стороны было безгранично: с ними мы могли идти хоть на край света, не боясь никаких преград и презирая опасности. В лесах, трущобах, на ледниках, в грозу, холод, бурю — сваны одинаково невозмутимы, одинаково веселы, беспечны, в опасностях и нужде находчивы, в трудах выносливы, в обращении почтительны, безгранично преданы. Оценили мы особенно достоинство сванов, когда узнали короче карачаевцев и особенно следующих наших проводников-татар. Сваны сделали с нами около 300 верст отчаянного пути, часто задыхались в невообразимо трудных переходах под тяжелою ношею нашего багажа, дрожали от холода, — но не единого упрека нам, не клянчили прибавки к плате, не роптали на свое положение, как это делали потом проводники татары. Последние требовали лошадей и под себя, хотя шли за вьюком налегке и по относительно легким путям. Нам не раз приходилось потом чередоваться с проводниками-татарами в езде на лошади, иначе они отказывались идти дальше, жалуясь на усталость, на непривычку ходить пешком. Последнее считается большим неприличием у татар и особенно для князей и дворян. Со сванами ничего подобного не бывало. В опасностях нам же приходилось ободрять проводников-татар и чуть ли не насильно тащить их далее. Между тем достаточно было взглянуть в спокойное улыбающееся лицо свана, [136] чтобы хладнокровно взглянуть в лицо опасности. Сванет — одушевленная скала, горец-татарин — хрупкая тросточка в сравнении с ним. Сванеты развлекали нас во время пути песнями, шутками между собою, — татары-проводники допекали нас жалобами, протестами, грубостью и нахальством. Не хотим сказать этим, что все татары таковы: конечно, есть и между ними герои и хорошие люди, но они на пастбищах, в труде, заняты домашними делами, нам же в проводники попадались праздные лентяи, составляющие добрую половину населения горских татар. Приходилось поневоле довольствоваться тем, что с трудом могли отыскать даже за тройную против сванет плату. В числе наших докучных посетителей быль некто Омар, кое-как говоривший по-русски. Он оказался человеком бывалым: был и в Питере и за границей — служил лакеем у одного из князей Урусбиевых. Этот-то бывалый человек и выразил желание служить и сопутствовать нам. В числе посетителей наших оказался и один из знаменитых карачаевских охотников — некто Ахия. Он уже не раз служил проводником у путешественников, взбирался и на Эльборус с англичанами. Мы старались залучить и его, но у него оказались важные домашние дела, почему он и отказался сопутствовать нам. Он предложил нам в проводники своего старшего брата. Ахия производил весьма приятное впечатление своей мощной фигурой, деловою серьезностью и почтительным обращением. Он не раз усовещевал толпу попрошаек и прогонял их, когда они очень надоедали. Ахия был охотник, а этого достаточно, чтобы причислить его к лучшим людям Карачая. Он видел, напр., что мы очень нуждаемся в хлебе, и прислал нам его на дорогу, наотрез отказавшись от платы. Брат его оказался угрюмым, молчаливым, плечистым стариком за 50 лет. Он ни слова не говорил по-русски. Для вещей наняли вьючную лошадь по 2 руб. в сутки. Две [137] верховые лошади пошли за ту же цену. Омар пошел с платою 1 руб. 50 коп. суточных, старик согласился за 1 рубль.

Из Урусбиева мы сделали экскурсию в альпийскому озеру Сыльтран-кель, о живописности которого нам много наговорили. Озеро лежит верстах в 10 — 12 в с.-западу от аула. Дожди и туманы заставляли было отказаться от поездки, но Ахия предсказал к обеду погоду, и мы решились отправиться.

Путь из аула идет по правому берегу ручья Сыльтран, который прорезывает аул и на его окраине сливается с Кыртыком. Ручей этот получает начало из озера того же имени. В 1881 году Сальтран наделал много бед в Урусбиеве. В одну ночь озеро напором воды прорвало свои берега, и вода стеною хлынула в аул, сокрушая все на своем пути. Более десятка домов снесено было до основания, погибло много скота, запасов всякого рода. В волнах разъярившегося ручейка утонуло несколько карачаевцев, неуспевших выскочить из домов.

Тропа по скалам ведет только на расстоянии 5 верст от аула и теряется в небольшом зеленом нагорье, по которому пасется аульный скот, оставляемый дома для хозяйственных нужд. За нагорьем возвышается скалистый кряж, составляющий оконечность одного из Эльборусских отрогов. Кряж этот спускается в долину Кыртыка несколькими красивыми уступами. Он прорезывается Сыльтраном в поперечном направлении. Прорез этот образует чрезвычайно узкое и дикое ущелье, загроможденное остроконечными валунами. Уступы кряжа образуют в ущелье Сыльтрана трое скалистых естественных ворот. За каждыми воротами небольшая площадка, а за нею снова отвесные скалы. У озера были немногие и из урусбиевцев, а [138] путешественники, по словам Омара, не заглядывали туда и вовсе (Это озеро в 1872 году посетили Грове, Гординер, Мур и Уоккер. Н. Д.). Причиною этому действительно невозможный путь, или, лучше сказать, отсутствие какого бы то ни было пути. Приходилось кошкой карабкаться на скалы, срываться с уступов, прыгать с валуна на валун. Руки и лица наши были в крови от царапин и ушибов, но мы уже победили много опасных препятствий, и обидно было бы возвратиться, не достигнув цели. Сопровождал нас только брат Ахии. Он ободрял нас своим спокойствием, хотя сам шел к озеру тоже только в первый раз. Вот, наконец, добрались мы и до последних ворот, и, действительно, увидели чудную панораму альпийского озера. Озеро лежит на последней террасе, западная сторона которой окаймляется снеговым кряжем с коническими пиками и глетчерами, которые сползают прямо в озеро. Озеро не велико, — не более квадратной версты. Форма его близка к эллиптической, с выемкой на большой восточной дуге. Вода в нем отливает голубовато-зеленым цветом. Поверхность воды спокойна: ее не рябит здесь и сильный пронизывающей ветер, который проносится над вершинами и утесами, не достигая поверхности озера. Глубина озера, по всей вероятности, не маленькая: несмотря на хрустальную прозрачность воды, дна не видно уже на расстоянии сажени от берега. До прорыва 1881 года оно заметно было глубже, по крайней мере, аршина на 2 — 3. Озеро это лежит под снеговою линией, на высоте не менее 10,000 фут. Растительности вокруг него никакой: она прекращается уже перед последними воротами. С западной стороны в озеро падают осовы снега с конического пика Кёль-баш. В озеро проникают только косые лучи заходящего солнца. Глетчеры и снеговые поля, обращенные [139] к озеру, почти весь день находятся в тени и не тают. Ни на одном глетчере мы не заметили и малейшей борозды, которую обыкновенно промывают во льду ручьи. Температура воды в озере в 4 часа пополудни была 4° R.

Охотники, посещавшие озеро ранней весною, рассказывали, что видели на озере громадные плавающие ледяные глыбы причудливых форм. Мы их уже не застали.

Восточные берега озера низки и стеною обрываются в ущелье Сыльтрана. Здесь возвышается футов на двадцать над озером скалистый утес с оголенной, как бы срезанной, вершиной. С вершины утеса открывается прекраснейший вид в долину Кыртыка и Баксана, на Главный хребет и на Эльборусский кряж. Эльборус был в тумане, но он, по всем вероятиям, должен быть видим отсюда. С вершины же утеса наблюдатель видит и все озеро, и окружающие его с трех сторон глетчеры, и снежные пики, тени от которых купаются в хрустальной воде озера. Юго-западные глетчеры сползают прямо в озеро и тоже купаются в нем; западные же нависли над гранитными скалами и грозят рухнуть в озеро. На восточных берегах озера масса помету туров, медведей и индеек. Горные индейки (джумарики) гнездятся тут же в окрестных скалах. Перед нашим приходом пастух спугнул большое стадо туров с зеленого нагорья, куда они на заре спускаются пастись.

Было уже около 5 часов вечера. Солнце то показывалось, то пряталось в туманах, которые ползли целыми колоннами в ворота озера из глубины долины Кыртыка. Временами моросил мелкий дождь. В долине перед нами показалась радуга в виде совершенно правильного кольца — явление очень редкое в природе. Кольцо рисовалось в тумане, который медленно подымался к нам из глубины долины. Величина кольца около 10 саженей в диаметре. Внутри [140] кольца отчетливыми силуэтами рисовались наши фигуры так, что ноги стояли на нижней его дуге, а голова немного не упиралась в верхнюю дугу. Кольцо и наши силуэты были в вертикальном положении и очень близко от нас. Солнечный спектр поражал нас своею яркостью и отчетливостью цветов. Явление это продолжалось около 5 минут и исчезло вместе с заходом солнца за вершины. Перед заходом солнца термометр показывал 12° R, но лишь только солнце спряталось за вершины, он быстро упал до 5° и продолжал медленно опускаться до 3°. Подул сильный холодный ветер от снеговых полей и в несколько минут разогнал туманы. Небо и вершины очистились. На конических пиках догорали ярким заревом последние лучи заходящего солнца. Долины погружались во мрак. Спустились мы по другому с.-восточному истоку Сыльтрана. Исток этот завален массою остроконечных валунов, упавших с утеса, на котором мы стояли. Напор воды в 1881 году, по всей вероятности, прорвал утесистый берег именно в этом месте. Причиною наводнения, быть может, послужил большой снежный или ледяной обвал, свалившийся в озеро с окружающих его пиков и глетчеров.

Озеро Сыльтран-кёль не показано на пятиверстной карте. Ручей Сылтран обозначен тоже не верно: он впадает в Кыртык не перед аулом, как показано на карте, а в самом ауле и в полуверсте от аула образует водопад.

В аул мы вернулись уже при луне, озарявшей фантастическим светом живописные окрестности и служившей нам фонарем в опасном пути от озера. Всю ночь аул оглашался песнями, звуками гармоник, выстрелами и криками ликующей молодежи обоего пола. Наступил предпокосный праздник, приближалась рабочая пора. Горцы заранее вознаграждали себя увеселениями и разгульной праздностью за те труды и лишения, которые понесут в рабочую пору. [141]

Сенокосная пора для горцев, действительно, самое дорогое время: необходимо сделать большие запасы сена, чтобы прокормить свой скот в суровую долгую зиму. К сенокосу готовятся целую неделю. Молодежь празднует и веселится, бродя с гармоникой и песнями по аулу. Ночью же собираются у какой-либо девицы в доме и танцуют там до зари. Солидные же горцы налаживают косы, грабли, вилы, галдят на сходах, едут на базары за необходимыми покупками. Старики на сходах определяют день начала сенокоса. Наступает желанный день, и аул подымается в поход с песнями, гиканьем, скачкой, пляской, кто пешком, кто верхом. Дома остаются только убогие старики и старухи, малые дети и аульные аристократки. Покосы отстоят большею частью далеко от аула, — иногда верст за 20 и более. Дележи покоса и недоразумения с соседями кабардинцами, которые часто успевают выкосить траву и на татарских землях до прихода последних, оканчиваются иногда кровопролитными схватками. Поэтому на покос отправляются во всеоружии. А так как покос в одно время и труд, и праздник, то все запасаются и праздничным платьем.

Покинули мы Урусбиевский аул в самый разгар предпокосного праздника. Дальнейший путь наш лежал по долине Баксана в Чегем. Из Урусбия в Чегем ведут два пути: старый — от Курхужана (обозначен на карте) через горы Джабугушкин и Атмыш-кол, и новый — по р. Кесанты и южному нагорью хребта Лха (на карте не обозначен еще). Первый короче, но труднее. В Курхужане нам сказали, что он в то лето был недоступен от множества обвалов. Мы направились вторым путем.

Долина Баксана довольно широка и безлесна. Верст за 5 до Курхужана почти у самой дороги лежит древнее кладбище. Могилы на нем в виде небольших каменных курганов и только один памятник в виде часовеньки с [142] пирамидальною крышею. Омар говорил нам, что кладбище это карачаевское, а памятник-часовенька стоит на могиле карачаевского князя Камгута, дяди родоначальника карачаевцев — Карча. Набожные мусульмане помолились у памятника Камгута.

К ночи добрались мы до Курхужана. Курхужан — маленький, грязный, нестерпимо вонючий выселок из Урусбиевского аула. Жители его разводят уже огороды, засеянные картофелем и фасолью. Никаких аульных властей здесь не оказалось, а из бывших на лицо жителей никто не изъявил желания приютить нас. Мы уже думали покинуть негостеприимный выселок и заночевать под дождем в поле, но работавший здесь землемер предложил нам свою квартиру и выручил нас, таким образом, из большой неприятности.

От Курхужана долина Баксана утрачивает свой оригинальный дикий вид и местами являет простор полей, широко раздвигаясь в стороны. Долина когда-то была в лучшем виде, чем теперь. По всем признакам здесь когда-то жили культурные племена. Видны во многих местах остатки оросительных каналов, подымавшихся высоко на горы. Кое-где сохраняются еще остатки башен, развалины церквей и других сооружений. На пологих склонах гор видны ряды террасовидных площадок — несомненные следы бывших полей. Ныне же долина Баксана, как и долина верховьев Кубани, представляет жалкий вид запустения. Изредка, вблизи берегов реки, встречаются клочки ячменя, кое-где по возобновленным кое-как каналам течет вода, которую напускают на покосы. Такие обработанные, видимо, неумелою рукою клочки земли встречаются весьма редко. Все остальное выбито скотом и съедено сусликами. От Курхужана по долине Баксана встречается уже и пернатое племя: вороны, грачи, сороки, жаворонки, множество [143] коршунов и орлов. Долина принимает особенно живописный вид в том месте, где к левому берегу Баксана примыкает обрывистый хребет Алмалы-кая. В скалах Алмалы-кая множество зеленых террас и темных пещер. На скалах торчат утесы самых причудливых форм. Красивым каскадом скалы прорезываются речкой Гижгад, долина которой, по словам Омара, весьма красива, лесиста и в древности была густо населена, о чем можно судить по множеству развалин. На левом берегу Баксана видны древние кладбища с памятниками, а по правому низкому берегу тянется ряд каменных курганов. Хребет Алмалы-кая на западе обрывается оригинальною вершиною, туземное название которой означает Бабий-зуб. Утес этот, действительно, напоминает зуб человека, торчащий раздвоенным корнем вверх.

Скоро мы оставили долину Баксана и свернули в долину его правого притока Кесанты. В устьях этой речки тоже была стоянка землемера, который весьма любезно пригласил нас к себе на отдых. Тут вблизи находились два маленькие поселения: хутор Атажукова и поселок Озроков. Расположены эти выселки на развалинах старинных христианских поселений, — первый на левом берегу Баксана у подошвы хребта Алмалы-кая, — второй на правом берегу у подошвы хребта Лха. Хребет Лха тянется широкой скалистой грядою от Чегема до Баксана, перерезывая эти реки порогами. Террасовидные склоны известкового хребта Лха местами, в долинах рек, весьма живописны. Все нагорье этого хребта покрыто густою сочною травою. Из-за этих прекрасных пастбищ велись и ведутся еще жаркие споры между урусбиевцами и чегемцами. С западной стороны Лха обмывается довольно большою речкой Кесанты, долина которой весьма живописна: она тянется змееобразной лентой между отвесными известковыми скалами и уходит, в леса и [144] высокий скалистый гребень Сокашили-тау. Долина производит впечатление скрытого, уединенного места. Пещеры ее скал и таинственные дебри в истоках не раз прятали былое население от алчных хищников, направлявшихся по долине Баксана.

На правом высоком берегу Кесанты, вблизи Озрокова, оставлено былым населением древнее кладбище. На левом берегу развалины церкви и тоже могилы вокруг нее. На остатках восточной стены сохранился выбитый на камне крест, — фактическое указание на то, что долина Баксана в древности была обитаема христианами. В подтверждение этому предположению является и то обстоятельство, что все склепы могил расположены по направлению с запада на восток, к восходу солнца, по древнему христианскому обычаю. Лучшим же доказательством того, что данное кладбище христианское, служат предметы, найденные в могилах. Священнослужители и в древности погребались вблизи церкви. Один из озроковцев показал нам, по-видимому, бронзовые гвоздики, шляпки которых имели изображение или креста, или круга. Предметы эти, прекрасно сохранившиеся, найдены им в склепе около развалин церкви. Гвоздики очень мелки и, по всей вероятности, служили украшением священнической ризы.

Взглянем теперь на кладбище. Издали на террасовидной площадке замечаются только три больших кургана почти на самом берегу Кесанты. Вблизи же на самом кладбище глаз отличает множество, едва заметных, зеленых возвышений в форме курганов. Курганы эти и суть могилы исчезнувших христиан. Все курганы уже разрыты жадными до драгоценностей татарами, несмотря на запрещения властей. Открыть склеп — минутное дело. Хищник определяет западную сторону кургана, вырывает здесь киркой или лопатой небольшую яму, 3/4 аршина глубиною, находит [145] вертикально стоящую плиту, которая закрывает отверстие, ведущее в склеп. Остается только отвалить эту плиту, и могила разрыта. Отверстие, ведущее в склеп, узко настолько, что в него с большим трудом может пролезть человек средней дородности. Склеп на извести из серого песчаника и имеет форму ящика 2 1/2 — 3 арш. в длину, 1 1/2 арш. в ширину и 2 — 2 1/2 арш. в глубину. Сверху склепы закрыты большею частью цельными плитами песчаника. Промежности между камнями и все щели залиты известью. Входная и верхняя плиты тоже залиты прочным известковым цементом. На закрытый склеп насыпался небольшой курган земли для именитого. Форма могил, таким образом, напоминает гроб Господа нашего Иисуса Христа, — пещеру, вход в которую закрыт каменною плитою. Такой формы могил придерживались христиане первых веков. По берегу Кесанты потом нам встречались настоящие пещерные могилы, высеченные в скалах Лха. Отваленные хищниками плиты открывали склеп со множеством костей и черепов покойников, но не в саванах, а одеждах с украшениями. На костях мы нашли остатки шелковых тканей довольно тонкой работы. Во многих могилах находили мы стеклянные бусы, преимущественно синего цвета. Один из озроковцев продал нам несколько украшений, томпаковых и бронзовых, вынутым им из этих могил: тут были пряжки и бляхи от поясов, какие-то кружки, птичья томпаковая голова, томпаковые пуговицы, украшение, напоминающее птицу с опущенным вниз хвостом, часть, по-видимому, выточенного, каменного стержня, нечто в роде бронзовой серьги и друг. вещички неизвестного назначения. За украшения с ризы священника татарин просил дорого, думая, что они золотые. Золото покойникам, вероятно, было еще неизвестно: его не оказалось, по словам татар, и в склепах под большими курганами. Сожалеем, что не имели средств [146] приобрести все украшения, добытые в могилах этих христиан. В стенах склепов устроены ниши, в которые ставилась посуда и, по всем вероятиям, не пустая: в одном из глиняных кувшинов, как нам говорили, замечено было содержимое, видом своим напоминавшее порох. На воздухе оно быстро обратилось в легкую пыль. Содержимое это могло быть просом или чем-нибудь в этом роде. Быть может, в могилы ставили кушанья усопшим, и вообще все то, что необходимо для жизни человека, по суеверию, что покойник, как и живой человек, нуждается во всем материальном, вроде того, напр., как наши малороссы зарывают с покойником трубку, кисет с табаком, огниво и штоф водки, думая, что «люлька козаку — щоб скучно не було, як будет пред райскими воротами Петра (апостола) с ключами ждаты (покурить люльки), и як приде Петр, то упочтует его горилкой, за те ж вин его и в рай пусте». Посуда, найденная нами в склепах, по большей части деревянная, нередко раскрашенная красною и черною краской. Попадались больше круглые миски. Некоторые прекрасно сохранились.

Но более всего нас поразили черепа, валяющиеся в склепах в груде множества костей. Каждый склеп служил, по-видимому, усыпальницей для целой семьи: в одном склепе попадались черепа и детей и взрослых; число черепов в каждом склепе от 2 до 7 и более. Только около трети всех осмотренных нами черепов приближалось к обыкновенной правильной форме. Большинство же черепов имело форму тупого, закругленного вверху, наклонного конуса, основанием которого могла бы быть плоскость, проведенная от переносья к затылку. Наибольший из найденных нами черепов был в длину, от переносья, немного более 7 вершков, при нижнем диаметре около 4 вершков.

Христиане, обитавшие в долине Баксана, во всяком [147] случае не были кочевниками; об оседлости их достаточно свидетельствуют и развалины церквей и самые кладбища. Они были народом культурным, что видно из остатков в могилах, занимались хлебопашеством и проводили оросительные каналы с большим искусством. Остатки таких каналов особенно хорошо сохранились, по словам нашего собеседника — землемера, на предгорьях хребта Алмалы-кая, около хутора Атажукова. На предгорьях же Лха землемер указал нам множество площадок правильной десятинной формы — места бывших пашен, по его и нашему мнению. Пашни эти орошались каналами, проведенными на довольно значительную высоту. Теперь же все здесь под пастбищами. Нынешние обитатели долины Баксана пока еще только пастухи, имеющие весьма смутное представление о хлебе и считающие его излишнею роскошью.

Подробные археологические исследования пока еще не коснулись данной местности, а следовало бы предпринять их немедля, иначе будет поздно: хищники тайком поразроют все могилы и растащут скрытые в них древности, а памятники разрушат. Мы так увлечены были осмотром кладбища, что и не заметили, как день склонился уже к вечеру. Пришлось заночевать у гостеприимного землемера. Один из его рабочих, кабардинец, угостил нас концертом на дудке. Мы, не шутя, заслушались кабардинскими напевами, в которых выражалось то унылое отчаяние, то беззаветная удаль. Дудке аккомпанировали в унисон голоса других кабардинцев. Характерны были напевы, но еще характернее был самый инструмент и способ игры на нем. В горах встречается какое-то лопуховидное растение; длинный стебель его пустой в середине, из него-то и устраивается дудка — сыбысхе по-горски. Сыбысхе представляет с обоих концов открытую трубку, около аршина длиною; ближе к нижнему концу прорезываются три дырочки, как у кларнета; [148] роль закрывающих клапанов играют пальцы правой руки. В другой конец дудки вставляется верхний глазной зуб. Затем играющий легко и медленно дует в трубку, при чем как бы поет горлом. Сыбысхе издает чудесные мягкие звуки, близкие к звукам хорошей флейты. Регистр этого примитивного музыкального инструмента никак не менее регистра флейты. Быстрота, с которою вызываются всевозможные вариации на сыбысхе, особенно поражает слушателя. Мотив мы постарались записать, хотя схватить все характерные мелочи и не удалось нам, да вряд ли это и возможно: мелочи эти — плод фантазии самого музыканта, который сам не сумеет повторить их в точности, а повторение для точной записи необходимо.

На утро мы тронулись далее по долина Бесанты и верстах в пяти от ее устья свернули к востоку — в боковую долину ее притока. На повороте в эту боковую долину у самого берега реки стоят развалины шестиугольной, внутри круглой, древней церкви, а вблизи остатки древнего поселения. Из камней этих развалин выстроен хутор в долине реченки.

Тропа подымается на западные предгорья Лха и все время идет по берегу речушки. Тут, верстах в 3 — 4 от Кесанты, у самой тропинки открытый пещерный склеп, в котором множество костей. Кладбища вокруг не заметно: могила, вероятно, была одиночной. Саженях в 8 вниз от склепа подымается зеленый курган совершенно правильной острой конической формы, около 3 саженей в высоту и аршин 10 в нижнем диаметре. Могила ли это, или просто естественный холмик — решить трудно без раскопки. Таким образом и здесь покоятся еще остатки исчезнувших племен. Древние обитатели этого уединенного уголка, по всем вероятиям, промышляли камнем и плитами для склепов и построек. Об этом ясно свидетельствуют [149] каменоломни в долине этой речушки: сходство могильных плит и пород этих древних каменоломень полное. Ломать здесь песчаник не представляло особого труда, так как он залегает в каменоломнях слегка наклонными слоями.

Долина речушки вывела нас на красивое волнистое плоскогорье Гаргулдун. Перед нами широко расстилалась изумрудная равнина, окаймленная с севера хребтом Лха и с юга хребтом Кёк-таш. На востоке глубоко под нами прорезывало скалы узкое ущелье Чегема. По этой нагорной равнине текли довольно большие ручьи, встречались болота и топи. Табуны лошадей и овец унизывали собою многочисленные холмы, которые и формою и расположением в совокупности производили впечатление застывших волн моря.

Плоскогорье это составляет перевал в долину Чегема. На плоскогорье небольшой, в 3 — 4 двора, выселок из Чегема. На юге плоскогорья среди зеленых холмов серебристою лентою извивается вниз к Чегему, приток его Кёк-таш, а за ним возвышается зеленый гребень того же имени. Кёк-таш — значит козлиный камень. В боках гребня вырыто несколько пещер; в одной из них копошились люди: они добывали кёк-таш — камень, из которого приготовляется ими порошок для чернения козьих кож — сафьяна. Промыслом этим занимаются исключительно болкарцы, обитающие в долине Черека; они же поставляют и сафьян во все горские общества.

У южной подошвы Лха почти от самого берега реки Чегема тянется верст на 5 параллельно Лха глинистый серый гребень — Ак-топрак. Название это означает — белая глина. Гребень этот как бы нарочно изрыт множеством пещер и темных ходов. Говорят, один из подземных ходов идет через всю 2 — 3-верстную ширину гребня. Через этот естественный тоннель проходит скот из одной [150] долины в другую. Овцы, козы и телята прячутся от жары в пещерах и галереях Ак-топрака.

Южная сторона гребня извилиста и отвесна. От гребня здесь отделяются точно выточенные нарочно столбы и круглые башни; множество карнизов и выемок украшают отвесные стены. В общем получается такое впечатление: кажется, что гребень этот служил некогда берегом моря или большого озера, которое плеском своих волн выбило в мягком грунте гребня все эти изгибы, выемки, столбы, пещеры и галереи, а само куда-то потом умчалось.

Но не это одно только привлекает внимание путешествующего к Ак-топраку: в нем турист найдет оригинальные произведения природы, поражающие правильностью и разнообразием форм. В недрах Ак-топрака в мягкой глине лежат точно нарочно выточенные искусною рукою камни разнообразной величины и в большинстве случаев правильной круглой концентричной формы, — формы стопы блинов, когда они уменьшаются поочередно от середины. Ко многим из камней прилепились сбоку такие же маленькие камешки, будто дети к матери. Величина отдельных камней от 1 линии до 8 дюймов в диаметре. Состав — кажется, дилувиальная глина сцементированная известью. Одни по форме напоминают черепах, другие бисквиты, третьи правильный овал и т.д. Изредка встречаются уклонения от правильных и симметричных форм. Встречаются формы сплюснутого с двух сторон шара. Все камни в грунте покоятся в горизонтальном положении; встречаются одинаково в большом количестве как в верхних, так и в нижних пластах. Какой-либо особенной системы в их расположении нами не наблюдалось, за исключением горизонтального положения. Судя по некоторому разнообразию форм можно было бы предположить в камнях Ак-топрака окаменелости морских допотопных животных, как думают [151] многие, видевшие образчики их. Но окаменелости, насколько нам известно, сохраняют оболочку, как окаменелости, или отпечаток этой оболочки в твердой породе, как отпечаток раковин, листьев и т.п., или, наконец, структуру строения клеточек как окаменелости древесных стволов, клеточки которых заполняются веществом породы. В камнях Ак-топрака ничего подобного не замечается, и одна только сомнительная форма, якобы напоминающая некоторых морских животных, дает основание предположению об окаменелостях. Мы с своей стороны сделали совсем иное предположение об образовании камней Ак-топрака, рассуждая на месте о этих чудесах. Нам казалось, что камни эти суть оригинальные произведения воды, для которой скалы Лха когда-то служили берегом. У известковых берегов Лха вода осаждала в большом количестве глину, которая уплотнялась от собственной тяжести. Скалы Лха могли посылать многочисленные ключи в эту массу глины; струи известковой воды, пройдя массу, встречались с водою бывшего моря или скорее пресноводного озера; два противоположные течения воды, встречаясь друга с другом, производят воронкообразные коловороты. Камни Ак-топрака не суть ли произведения нижней известковой воронки этих струевых коловоротов? (Г. Управляющий горною частью Кавказского края, рассмотрев образцы, найденные в Ак-топраке, высказал след.: «образцы представляют собою мергельные (известково-глинистые) конкреции или стяжения, совершенно аналогичные так называемым «иматровским фигурным камням», которые во множестве попадаются в русле р. Вуоксы, вблизи водопада Иматра. Они вымываются атмосферными водами из глин, слагающих берега названной реки и имеют иногда весьма причудливую, чаще же всего бисквитообразную форму. Образование этих конкреций среди глин обусловливается подземною, углекислою водою, циркулирующей, по капиллярным трещинам, в самой породе (в данном случае глине, 6олее или менее известковистой); постоянно растворяя заключающиеся в последней известковые части, она отлагает их вновь, вместе с суспендированными в ней глинистыми частицами вокруг какого-нибудь встречающегося ей на пути твердого тела, напр. кварцевой песчинки и т.п., притом более или менее правильными концентрическими рядами и обыкновенно в несколько слоев».) Известковая вода, вертя глинистую [162] массу, наподобие того, как ком глины вертится на кружале гончара, сцементировала, скрепляла ее частички и уплотняла вертящуюся массу в камень. Все это тем более вероятно, что подземные ключи и ныне журчат во многих галереях Ак-топрака. Из них у подножья этого гребня составляется довольно большой ручей. Вода в ручье грязна, сильно насыщена известью и почему весьма неприятна на вкус.

Проводник наш плохо говорил по-русски, и от него мы не могли добиться, что думают об Ак-топраке горцы. Они боятся заглядывать в его темные ходы из суеверного страха — встретить там шайтанов. Пастухи прогоняют скот через тоннели Ак-топрака на другую сторону, но не нашлось еще смельчака, который сопровождал бы стадо по этим подземным галереям.

Текст воспроизведен по изданию: По истокам Кубани и Терека // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Вып. 14. Тифлис. 1892