СВЯТЛОВСКИЙ В. В.

В АЗИИ

Путевые очерки и картины.

(См. Русское Обозрение № 3 1893 г.)

(Окончание.)

VI.

Тифлис, этот Азиатский Теплиц, считается одним из древнейших городов на свете. По-грузински Тифлис называется Тбилиси, и, по преданию, город возник, благодаря случайному открытию здесь одним грузинским царем теплых серных минеральных источников. «Тбилиси» по-русски и означает «теплые воды». Легенда о приключении царя-охотника очень несложна и повторяется с маленькими вариантами для многих заграничных курортов с теплыми водами. Охотясь как-то в лесу, царь ранил оленя. Благородное животное, истекая кровью и изнемогая от усталости, бросилось к скрытому у скал источнику и, погрузившись в него, выскочило как встрепанное, подобно сказочному Иван Царевичу, окунувшемуся в кипяток. Выскочив из целебного ключа, олень, не замечая своей раны, мгновенно исчез из глаз изумленного охотника. Царь повелел исследовать горячий ключ, и, убедившись в его целебности, приказал заложить здесь поселение, из которого и выросла столица Грузии, а ныне губернский город Тифлис.

Тифлис много старее древнейших городов русских, и возраст его единогласно определяется всеми историками немало немного как в 1.500 лет. Грузинская столица [195] перенесена была сюда в V веке по Р. X. из Мцхет, и с тех пор вплоть до присоединения к России славный город как бы сконцентрировывал в себе все бедствия, которые история отвела на долю маленькой Грузии. История Тифлиса та же, что и история Грузии. Читая описания всех этих бесконечных и невероятных Варфоломеевских ночей и Вифлиемских избиений младенцев, которым подвергалась несчастная Грузия и многострадальная ее столица в течение чуть ли не 13 столетий подряд, нужно удивляться этому фениксу-городу и этому удивительно живучему народу, который чуть не поголовно вырезывался разными Абул-Казимами, Джелаль-Эддинами, Тимурами и тому подобными страшилищами рода человеческого. Никакая чума, никакая черная смерть не производила в Тифлисе таких ужасов, таких жестоких опустошений, как эти свирепые полчища мусульман, у которых как бельмо на глазу сидела маленькая, но стойкая христианская столица. За то и никакая чума не оставила в сердце грузинского народа такого ужасного воспоминания, как воспоминание о кровавых драмах борьбы с исламизмом и его бессердечными воинами. Общим счетом Тифлис разрушали 29 раз, причем последний раз в 1795 году, т. е. на пороге текущего столетия, — и следовательно должны еще сохраниться если не сами очевидцы этого события, то, по крайней мере, люди, которые помнят об этом кровавом эпизоде из рассказов своих отцов и дедов. Некоторые из наиболее выдающихся моментов былой истории Тифлиса заслуживают краткого перечня.

Еще Тифлис не был столицей Грузии, а только отстраивался, как Персы разрушили возникающий городок, который вновь выстроился и стал царской резиденцией лишь в конце V века, когда столица была перенесена из Мцхет, оставшихся резиденцией для архиепископов католиков.

И кто только не разорял Тифлис; в 7 и 8 веках его разрушают Хозары и Греки, в 8 же сюда являются и Арабы, затем снова Хозары и опять Арабы, которые владеют столицей Грузии вплоть до конца X столетия, когда грузинские цари из династии Багратидов отнимают город от Арабов и прогоняют их из страны. Никакие ужасы современной войны, никакие разрывные пули и снаряды не могут идти в параллель с тем, что творилось в те отдаленные свирепые времена. Все потрясающие эпопеи войны, рассказанные Золя в его [196] «La Debacle» или гр. Л. Н. Толстым в его романе «Война и мир», становятся бледными игрушками сравнительно с ужасами того времени, рассказанными бесхитростным языком правдивого летописца. Вот как описывает, например, летописец взятие Тифлиса Хозарами и Греками в 626 году.

Тогда в Тифлисе был персидский наместник, который, совместно с местным грузинским князем, изображал из себя верховную власть, таким образом Хозары и Греки победили соединенные силы Персов и Грузин. Стоны и вопли матерей к детям, говорит летописец, раздавались подобно блеянию многочисленного стада овец к ягнятам своим. За ними вслед бросались враги немилосердные, руки их проливали потоки крови, ноги их давили трупы. Когда прервались голоса, вопли и стоны, и когда ни один не остался в живых, тогда только узнали хищники, что насытились мечи их. Тогда привели двух правителей, выкололи им глаза, содрали с них кожу, тела потопили, а кожу выделали и, наполнив сеном, повесили сверху стен (Краткий исторический очерк города Тифлиса. Глава XIII, VI тома Со. сведений о Кавказе. Тифлис 1880 г.).

В 11 веке Тифлис вырезывают Турки-Сельджуки, а в 13-ом Хоросанский султан Джелал-Эддин не оставил в нем камня на камне. По словам летописца, нет слов, чтобы описать его неистовства, вызванные тем, что грузинская царица — знаменитая красавица Русудана отказалась принять руку и сердце этого сына своего времени. «В безграничном зверстве своем мусульмане истребляли христиан до того, что все улицы, овраги и ямы были наполнены убитыми. Большую часть избитых бросали в реку. Этим они не удовлетворились. Они изобрели другое зверство, которое я описать от стыда не могу... Султан велел разломать все церкви до основания, и дерзость его дошла до того, что он велел снять купол с Сионского храма, устроить на высоте храма седалище и для входа туда сделать мост длинный, высокий и удобный. Он велел взять иконы Спасителя и Сионские Божиея Матери и поставить посредине моста над рекою. Связанных попарно обоего пола приводили к мосту, приказывали попирать иконы и отказаться от веры Христовой и на случай отказа отсекать им головы. Весьма многие отказывались от поругания святынь, и мы имеем [197] великое сонмище исповедников и мучеников, которого исчислить нельзя: я же полагаю, что их было до 100.000 жертв». Вся Грузия в это время была так опустошена, что не уцелело ни одного жилища, кроме цитаделей и укрепленных мест. В 13 и 14 веке в Грузии начинают хозяйничать Монголы, и когда дикий Тимур взял Тифлис, то буквально не оставил в нем камня на камне. Рассказывают, что на том месте, где ныне церковь Св. Георгия, рядом с военной гауптвахтой, Тимур велел собрать детей и на гумнах, существовавших вокруг этой местности, пройтись своей дикой кавалерии.

С XV века Тифлис опять начинают разорять Персы и мучают несчастный город целые два столетия, причем город то переходит в руки Персов, то в руки грузинских царей, которые тоже не кладут охулки на руку и, отвоевывая назад свою столицу от мусульман, уливают ее потоками вражеской и своей крови. Особенно досталось Тифлису при царе Теймуразе от шаха Аббаса I, который, взяв Тифлис, обратил обоих сыновей царя Теймураза в евнухов, а мать его, за отказ изменить вере отцов, после жестоких пыток, подверг мученической смерти. По словам мусульманского историка Искандер-Мунджи, «никогда еще Грузия не испытывала таких бедствий, какие испытала при шах-Аббасе». Павших на месте он насчитывает до 70 тысяч, а выселенных до 100 тысяч.

XVII и XVIII века не ослабляют изуверства Персиян, и к ним начинают присоединяться мучительства со стороны Турок. Грузинские цари становятся настоящими Персиянами. Персидское влияние начинает сказываться во всем: и в роскоши, и в любви к удовольствиям, и в одежде, и в музыке. Целый ряд грузинских царей из династии Багратидов (родом Евреи) совсем отказывается от христианской веры, носит мусульманские имена и утрачивает всякую связь с обычаями и религией собственной страны, и только Вахтанг VI осмеливается вновь всенародно принять христианскую веру (1722 г.). Тотчас же поднимается ряд междоусобиц, которые оканчиваются полным разграблением Тифлиса при помощи призванных в страну Лезгин. Вахтанг, как известно, обратился с просьбой о покровительстве к Петру Великому и даже под конец со всею семьей переселился к нам в Россию на вечное жительство. Обращение Вахтанга к России — своей великой и естественной союзнице — составляет как бы пролог к великому [198] событию, совершившемуся в 1800 году, то есть к окончательному слиянию Грузии в одно целое с мощным телом своей стародавней союзницы. Но, пока совершилось это слияние, кроме Персов, Турки успели в несколько приемов так надругаться над несчастною страной, что память об этом хозяйничанье не иссякнет никогда из души порядочного Грузина, и турецкое имя долго еще с проклятием будет произноситься в этой стране. В последний раз, именно в 1795 году, не Турки разорили Тифлис, а старые их приятели — Персияне, которые, под предводительством шаха Ага-Магомет-хана, буквально превратили город в груду развалин. Желающих познакомиться подробнее с этим сравнительно недавним событием отсылаем к превосходному рассказу Дубровина «Разорение Тифлиса и его окрестностей Ага-Магомет-ханом». Шесть дней Персияне разоряли Тифлис. Неистовства солдат хана превосходили всякое вероятие и напоминали ужасы судного дня. «Солдаты отнимали у матерей грудных детей, хватали их за ноги и разрубали пополам с одного разу для того, чтобы попробовать, хороши ли их сабли». Вся дорога к лагерю была усеяна детьми моложе трехлетнего возраста, а вся Кура была загромождена трупами. Немудрено, что вслед за этим Тифлис поражен был чумой: но это уже были последние дни испытаний; близился день окончательного присоединения маленькой Грузии к своему богатырю-союзнику, то есть к России. «Под могучим напором великого единоверного народа», — говорит Е. Марков в своих замечательно-хороших «Очерках Кавказа» — «Грузия теперь сама смело двинулась навстречу давившему ее отовсюду азиатскому исламу, слила воедино древние, разрозненные части свои, возвратила в свое лоно Армению и все пределы когда-то обширного царства своей славной царицы Тамары, и Тифлис, обращенный в груды окровавленных камней азиатским варваром на самом пороге XIX столетия, стал в самое скорое время тем блестящим, богатым и цивилизованным Тифлисом, каким я теперь увидел его и каким он мог сделаться только под сению мира и безопасности». Тифлис лежит в глубокой котловине, по стенкам которой, в виде исполинского амфитеатра, раскинулись все городские постройки. По вечерам, когда в домах зажгутся огни, получается зрелище единственное в своем роде. Огоньки располагаются в виде многоярусных неправильных линий один над другим и издали [199] напоминают какую-то грандиозную иллюминацию горных скатов и вершин. Когда мы, приехав вечером в Тифлис, вышли на балкон и увидали эту иллюминацию, то не хотели верить, что огни принадлежат домам, до такой степени фантастично и непривычно для нашего глаза представляющееся зрелище. Тифлис славится издавна хотя и чисто-азиатскою грязью, но в общем — репутацией очень здорового города. Прежде всего это не настоящая котловина, а скорее котел, в котором не хватает двух кусков, двух стенок, вынутых для того, чтобы пропустить Куру. Через одну стенку река входит в город, через другую она выходит из него. И это обстоятельство имеет огромное значение в смысле улучшения общих гигиенических условий города. Тифлисская котловина, как полагают геологи, образовалась на месте прежде бывшего здесь озера; почва в этой котловине крайне сухая, и Кура, прорезывающая амфитеатр города, играет роль огромной очистительной трубы, проведенной как бы умышленно для стока миазмов и нечистот городских. Благодаря тому обстоятельству, что Тифлис расположен амфитеатром, даже при бездождии и при безветрии, весь дурной, а следовательно потому самому тяжелый воздух и все миазмы опускаются к Куре, которая пересекает весь город, и с нею вместе уходят из Тифлиса. Дожди всюду и везде благодетельны в деле очищения городского воздуха, а в Тифлисе и того более. Благодаря указанному расположению городских построек в виде амфитеатра, дождь быстро очищает город, снося в Куру те материалы и всяческие отбросы, которые, лежа на месте, конечно, развили бы свою долю миазмов. Если к этому добавить, что частые в Тифлисе ветры идут главным образом по направлению течения Куры, то мы поймем, сколько здесь дано чисто естественных условий, благоприятствующих очищению города от вредного воздуха, дурных испарений и миазмов. Тифлис лежит на одной широте с Римом и Константинополем, а между тем в нем далеко не так часты случаи лихорадок, как в вечном городе и знаменитой столице Оттоманской империи. Объясняется это очень простым обстоятельством, что, если средняя летняя температура всех этих городов и совершенно одинакова (18,3 R.) за то зима в Константинополе и особенно в Риме гораздо теплее Тифлисской. Тогда как и в Риме и даже в Константинополе разложение органических веществ совершается и зимою, то есть круглый год, у нас в [200] Тифлисе, да и повсюду на Кавказе, зима настолько сурова, что почва хорошо замерзает, и все процессы разложения в ней и на ней временно приостанавливаются. В Тифлисе не редкость мороз в 12 градусов, — происшествие которого от роду не бывало в Риме, — оттого здесь отлично культивируется и лихорадка и апельсин, а Тифлис не имеет ни того, ни другого. Таким образом довольно сильные морозы зимой и крайние засухи летом и, что важно, также резкие переходы от зноя к холоду, все это создает такие моменты, которые наблюдаются в Тифлисе чуть ли не в продолжение 3/4 года и отнюдь не благоприятствуют развитию в городе миазм.

Знатоки края уверяют, что в Тифлисе силы самой природы делают так много для освобождения города от той кучи разнообразных миазм, которые и наносятся сюда и образуются на месте, что искони город имеет репутацию весьма здорового места, хотя и расположен в крае, санитарное реноме которого в общем весьма незавидно. Люди не прибавили ничего хорошего к работе самой природы и наоборот завалили Тифлис образцами такой патриархальной грязи, что он не скоро еще способен будет принять физиономию европейского города и долго еще будет стоять во главе типичных азиатских городов нашего отечества. Однако, справедливости ради, отметим, что Тифлис в ожидании холеры так основательно почистился, а когда пришла холера, так деятельно поил и кормил своих бедняков, что пострадал от эпидемии крайне ничтожно и удостоился получить просьбу от главы муниципалитета столицы Европы, то есть Парижа, сообщись подробно те меры, кои приняты были в городе для борьбы с грозным врагом. Просьбу эту тифлисские власти должны повесить в рамке, как лучший аттестат, оценивающий их работу на пользу городских обывателей.

Кто-то нашел, что в Тифлисе Европа подает руку Азии. Я совсем с этим не согласен, это чистая Азия, без всякой примеси, да и вообще Европы совсем не приходится искать в наших русских городах. Я даже готов согласиться с Берне, что в России нет ни одного большого города, и все большие города похожи на провинциальные. Правда, Берне сказал это про Германию, но для России этот афоризм имеет еще большую силу.

В первый же день я осмотрел пол-Тифлиса. — Река Кура, [201] как мы уже сказали, делит его на две части. По правую руку идет предместье Вера, через которое мы совершили свой выход в город, затем Мтацминда с церковью св. Давида, Гаретубани, Сололаки, — квартал с лучшими, на европейский лад домами, почти в роде Сергиевской у нас в Петербурге, наконец Харпухи и Ортогала. Зелень, то есть виноградные и фруктовые сады имеются только на Вере и в Ортогалах, все же остальное голо, серо и желто и не имеет ни деревца, ни травки. На левой стороне Куры лежит знаменитый сад Муштанд, старые и новые Куки, Чугуреты, Авлобар с Метехским замком, некогда исправлявшим обязанности королевского жилища, а теперь превращенным по воле судеб в губернскую тюрьму, и, наконец, предместье Навтлуг, слившееся с городом и дающее приют военному госпиталю и разным интендантским складам. Деление города на азиатский и европейский не выдерживает строгой критики. Кроме двух, трех улиц это все сплошь такая глубокая Азия, такой глубокий Восток, что мы поминутно останавливались в восхищении перед этой древнеазиатской обстановкой. В Тифлисе, как в одном стакане воды, вы видите смешанными самые разнообразные элементы восточных народностей: тут и Персы, и Грузины, и Армяне, и Татары, наконец Русские, Мингрельцы, горцы всякого рода, Турки, Арабы и Бог весть какие эфиопские физиономии и лица. Такое же смешение сословий видел Берне в Париже: здесь также в одном стакане воды вы видите смешанными все слои гражданского общества; они притягиваются друг к другу, отталкиваются, волнуются, шумят и ценятся и в конце-концов каждый должен отречься от своих особенностей и, в свою очередь, усвоить себе что-нибудь чужое.

Женщин совсем не видно в этом хаосе, а то бы получилась картина, еще более пестрая, еще более оригинальная, а главное гораздо более изящная. Вообще восточная женщина, как известно, редко показывается на улице, и в Тифлисе эта особенность резко бросается в глаза. Можно подумать, что все население состоит из одних мужчин.

На улице встречаются европейские женщины, да старые уродливые Грузинки с неизбежными двумя локонами, напоминающими жидовские пейсы, возле ушей. Хорошенькие Грузинки и другие красавицы Востока куда-то так запрятаны, что мне не [202] удалось полюбоваться и кончиком их носа, а казалось бы Русские должны были суметь разрушить древнюю азиатскую патриархальность нравов и скинуть совсем чадру с восточной женщины.

Конечно, все дело случая, и если я на пороге XX столетия не имел возможности лицезреть восточную красоту, за то другие туристы были гораздо меня счастливее. В какие времена был Пушкин в Тифлисе, да и то ему удалось зайти в бани осмотреть случайно, конечно, целую коллекцию восточных женщин и даже au naturel.

«Более пятидесяти женщин, молодых и старых, полуодетых и вовсе не одетых, сидя и стоя, раздевались и одевались на лавках, расставленных около стен; я остановился.

«Пойдем, пойдем! сказал мне хозяин. — Сегодня вторник, женский день. Ничего не беда!.. Конечно, не беда, ответил я ему. — Напротив».

«Появление мужчин не произвело никакого впечатления. Они продолжали смеяться и разговаривать между собой. Ни одна не поторопилась покрыться своею чадрою; ни одна не перестала раздеваться. Казалось я вошел невидимкой. Многие из них были в самом деле прекрасны. За то не знаю ничего отвратительнее грузинских старух: это ведьма. (Из путешествия в Арзрум.)»

За то иностранцев мне удалось видеть в Тифлисе великое множество. Тут развелись целые колонии Французов, Англичан и Немцев. Особенно много Немцев. Известно, что «чужие края» это истинное отечество Немцев, где они пользуются всеми правами гражданства и не знают никаких его обязательств. Немцы перенесли за собою в Тифлис дрянное пиво и шумные кегли; Французы — кондитерские, кафе, модные мастерские и парикмахерские. «Любовь изобрела почту, а торговля пользуется ею», но Французы и Немцы, эксплуатируя по своему наш Восток, далеки от дидактической дружбы. Восток и благодетельствующие его иностранцы говорят пока на разных языках, и сознаюсь, что я очень не высокого мнения об их взаимной дружбе.

Но не одни кафе и «биргале» развели здесь понаехавшие иностранцы: не мало имеется теперь уже здесь всевозможных «Компаний», которые эксплуатируют естественные богатства страны. Многие имения грузинского дворянства перешли в руки [203] этих «Компаний»; таковы огромные имения князей Шервашидзе, князей Талевых, у коих земли славятся залежами фарфоровой глины, и пр. А предприятия иностранца Ротшильда с кавказским виноделием и с кавказской нефтью известны всякому.

Что стоит попробовать в Тифлисе, так это азиатскую кухню. Особенно понравились мне персидские кушанья. Персы — эти гордые некогда властители Тифлиса и Грузии — играют здесь теперь чуть ли не роль вьючного скота, исполняющего все наиболее черные и тяжелые работы городского поденщика и чернорабочего. Из «вкусных» профессий за ними осталась только одна — кормить базарную толпу в своих аппетитных, чистеньких на свой лад кухоньках.

По случаю холеры эта кухни особенно прибрались и, проходя в 12 часов по Армянскому базару, я ни разу не мог устоять, чтобы не испробовать персидского варева из больших оловянных кострюль, вмазанных в печь и распространяющих по всему базару особое пикантное благоухание. Обстановка персидских кухонь самая элементарная; в редкой из них имеется даже особая комната, где бы посетитель мог присесть и отдохнуть, и все изготовленные здесь вкусные вещи истребляются или стоя или просто чуть не на ходу. Из персидских блюд назову кебаб и плов или пилав. Кебаб это рубленая на тонкие ломтики баранина, вываленная в муке и посыпанная луком или барбарисом. Получается нечто в роде лепешки, которую слегка поджаривают на сале, как шашлык на вертеле. Плов известен каждой хозяйке, но вкусный пилав умеют приготовлять только азиаты. В уличных кухнях пилав изготовляется из обрезков баранины и хорошо промасленного жареного, непременно жареного, а не вареного, риса. Искусство поджарить рис и толково его промаслить (в уличной кухне просалить) и даст весь вкус пилава. Известно, что у нас в России, особенно простой народ совсем почти не знает и не ест риса, и это обстоятельство главным образом объясняется тем, что мы не умеем ни жарить, ни тем более варить рис, то есть не умеем обращаться с этим веществом, из которого Персы, Китайцы и Японцы умеют приготовлять такие вкусные блюда. Из европейских народов только Итальянцы и в частности Миланцы умеют обращаться с рисом, изготовляя из него знаменитое «ризото», отведав которого можно легко обратиться в вегетарианскую веру. В обеденный час [204] персидские базарные кухни просто осаждаются толпой проголодавшегося люда. Все предварительно запасаются или горячим, тут же испеченным, пшеничным чуреком или тонким как блин громадным левашем, которым не только заедают душистый кебаб, но утирают как салфеткой засаленые губы, усы и пальцы. На базаре все обходятся без вилок и ножей, и тот же леваш служит в одно и то же время и в качестве салфетки и в качестве обертки для относимого домой кебаба или леваша. Вон темнобронзовый, босоногий, с открытою черной грудью Персиянин-носильщик или как их здесь называют муши с иссиня темной бритой головой набрал себе целую горсточку жирного кебаба и с блаженной улыбкой на потном лице медленно обсасывает свои засалившиеся желтые пальцы. Он и стоит так, как будто еще у него на спине лежит громадная тяжесть, весь перегнулся вперед, расставил могучие ноги и не расстается даже теперь с эмблемой своей профессии — особой трехгранной подушкой набитой шерстью, которая помещается на спине. Для тифлисского муши эта подушка играет ту же роль, что крюк для нашего крючника. «Муши» и наш крючник родные братья, которые носят на своих спинах через весь город целые дома и во всяком случае баснословные тяжести. Рядом с муши расположился тифлисский водовоз или тулухча. В руках у него исполинский горячий леваш и какое-то жидкое варево в миске, которое он, очевидно, думает истребить дома. Тут же покорно остановилась его небольшая лошадка, вся закрытая большими, черными, кожаными мешками с длинными завороченными кверху и завязанными рукавами. Мешки эти наполнены водой, которая выглядит крайне неаппетитно в своих кожаных вместилищах, и Тифлисцы с радостью приветствуют открытие у них водопровода с родниковою водой, который упразднит и грязную воду Куры и живописных тулухчей с их непривлекательными черными «тулухами», кожаными ведрами и всей их неопрятной обстановкой. Вон целая компания свирепых Татар в чудовищно-громадных шапках, с которыми они не расстаются в самую сильную жару, расположились прямо на улице, поджав ноги вокруг огромной дымящейся миски с пловом, и с самым невозмутимым, серьезным видом макают пальцы в общее блюдо. У каждого подмышкой по огромному ломтю чурека. Это копаги, которые работают тут где-то неподалеку, и только [205] лохматые папахи придают им такой грозный вид. Масса народа тащит себе по домам миски с различными супами, соусами со всеми этими душистыми соцеви и газиртолу; у многих в руках зелень, фрукты; оборванные мальчишки снуют тут же и чуть-чуть при мне не сшибли с ног пузатого, откормленного, с необыкновенно важным видом Армянина; торговцы всякой всячиной, знаменитые тифлисские «хинто», надрываются изо всех сил, расхваливая высоким гортанным голосом свой уличный товар; над всем базаром стоит такой непринужденный гам, шум и визг, что непривычный человек может не на шутку перепугаться и вообразить, что здесь кого-то режут или по крайней мере грабят. Брюхо Тифлиса шумит самым отчаянным образом; кажется, стон стоит над всем городом, точно его берут приступом неприятели. Недостает только женщин и женских голосов, чтоб эта картина представила полную физиономию утоляющего голод восточного человечества. Однако не следует думать, что пища простых Персиян также разнообразна, как состав блюд в базарной персидской кухне в Тифлисе. Простой народ в Персии питается крайне однообразно и скудно, я все эта вкусные кебабы да шашлыки известны им больше по наслышке, так как лакомиться ими приходится лишь по большим праздникам да в особо торжественных случаях. Простые Персюки такие же вегетарианцы поневоле, как и наш русский крестьянин, с тою лишь разницею, что для одного природа доставляет как подспорье к хлебу финики, виноград, персики и грецкие орехи, а для другого волнухи, сыроежки, да опенки.

Не малое число тифлисских извощиков рекрутируется из русских сектантов, преимущественно молокан, но нередко на козлах заседает такая азиатская бестия, что объяснится с ней нет решительно никакой возможности. Кричишь «направо», а он поворачивает налево, просишь ехать «тише», а он начинает гнать лошадей вскачь, чуть ли не во весь мах. Но тем не менее в общем тифлисские извощики производят куда лучшее впечатление, чем московские и петербургские «ваньки». Все они крытые, парные, снабжены таксой и куда благообразнее своих северных да еще столичных коллег. На западной стороне города громадным шатром возвышается Мта-Цминда, то есть «гора святых». На половине горы выстроена церковь в честь святого Давида, и так как в этих [206] странах ни одна святыня не обходится без легенды, то и об святом отце, построившем эту церковь, рассказывают следующее предание. Одна барышня из очень хорошей фамилии согрешила с одним юношей, и когда почувствовала себя в интересном положении, то до того растерялась, что обвинила мта-цминдского старца Давида в совращении ее с пути истинного. Отшельника привели на суд, но Господь не позволил обвинить невинного. Святой отец прикоснулся своим посохом до обманщицы и громко потребовал, чтобы ребенок назвал своего отца. И вот из чрева матери раздался голос, назвавший истинного обольстителя, и обвинительница тут же произвела на свет кусок камня. И до сих пор еще суеверные Грузинки стекаются со всей Грузии в церковь св. Давида, берут кусочки камней с этой горы и этим облегчают свои страдания во время родов. Св. Давид, один из 13 сирийских отцов, считается в Грузии не только разрешителем женского бесплодия, которого Грузины боятся не менее, чем наши Евреи, но и устроителем счастливых браков, а потому не удивительно, что весь прекрасный пол в Грузии частенько заглядывает в эту горную церковь, которая слышала в своих стенах много наивных и горячих молитв. Мы совершили очень нелегкий подъем в эту церковь пешком; впрочем, ни один тифлисский извозчик и не берется взъезжать на эту кручу, хотя дорога, ведущая в гору, достаточно широка и хорошо утрамбована. По краям дороги расставлено множество скамеек, которыми мы и пользовались самым усердным образом. Впрочем, на все восхождение потребовалось всего лишь около получаса, и с церковной площадки, висящей на высоте 2.400 футов над уровнем моря, открывается чудесная панорама на огромный амфитеатр Тифлиса, на его мосты, церкви и развалины. К сожалению, северная часть города заслонена от взоров уступом горы и, чтобы увидать Верийекое предместье, нужно подняться над церковью еще выше до самой вершины Мта-Цминды, подвиг, на который мы уже не решились из-за усталости, хотя подъем туда, повидимому, не представляет ни малейшей трудности, ибо на наших глазах сверху чуть не бегом спустилась навстречу к нам целая компания кадетиков Тифлисского корпуса, и все изрядных малышей и карапузиков. С западной стороны церкви в небольшом гроте за решеткой покоится прах дорогого для всей [207] России творца Горе от ума. Грибоедов был женат на Грузинке, Нине Александровне Чавчавадзе, — этим и объясняется, что прах знаменитого русского писателя положен в чужой земле, далеко от родины, которую он так любил и так хорошо понимал. Рядом с ним положена и его супруга, пережившая свою потерю на целых 27 лет и не вышедшая вторично замуж за этот долгий, не только для женщины, период времени. Над скромною могильною плитой Грибоедова стоит плачущая коленопреклоненная женская фигура из бронзы. Фигура в позе отчаяния обхватила обеими руками большой металлический крест. Подошедший во время нашего осмотра грузинский священник объяснил нам, что фигура лицом представляет подлинную копию с супруги погибшего писателя и что никакой аллегории, никакого намека на плачущую Россию здесь искать и видеть не полагается. С трех сторон гробовая доска украшена золотыми надписями, которые мы и перенесли в нашу записную книжку. Вот они: Александр Сергеевич Грибоедов родился 1795 года января 4 дня, умер в Тегеране 1829 г. января 30 дня. — Незабвенному его Нина. — Ум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя! И как ни поэтичен уголок, где покоится прах знаменитого русского писателя, нам сдается, что именно из уважения к русскому обществу, которое так ценит своего писателя, следовало бы положить его не в чуждой ему стране, а в милой сердцу России, например, в Москве, которую он так знал и так хорошо понимал. — Из-под стены церковного храма в двух местах сочится родниковая вода, хотя по правде сказать, один из ключей почти совершенно иссяк, а другой тоже не обилен водой и показался нам не достаточно холодным и мало вкусным. Грузинские дамы, жаждущие продолжения своего вида, именно и пьют эту воду, которая и славится своим чудотворным действием, в этом собственно направлении. — Несмотря на сентябрь месяц, в Тифлисе стояла чисто тропическая жара, которая изрядно мешала совершению наших пешеходных экскурсий по городу. Евгений Марков сравнивает город Тифлис с громадною каменною сковородой, прикрытой сверху, как глухим колпаком, раскаленным, вечно безоброчным, синим сводом; и действительно в Тифлисе стоит такое пекло, такая геенна огненная, что немудрено, что все зажиточные обыватели выбираются на лето [208] в горы, в Кождоры, в Манглис, Белый ключ и Боржом. В этом году Тифлис особенно опустел, благодаря страху пред холерой, которая, впрочем, почти оставила город в покое и унесла здесь едва лишь две три сотни жертв, количество вполне ничтожное для такого города, где по зимам набирается не менее 200.000 обитателей. Впрочем, в маленьких узеньких и кривых уличках Тифлиса все же не так жарко, как на открытых местах, и я, несмотря на страшную жару, целые дни, весь мокрый, бродил по городу, забирался во всю его трущобную азиатскую дичь и видел в нем много интересного. Недаром, кажется, Бэр сказал, что Россия единственная страна в мире, где скучены колоссальные богатства по части антропологии, археологии и истории.

На улицах Тифлиса почти не встречается толстяков, и по большому чреву и чрезмерной упитанности можно безошибочно отгадать в обладателе этих прелестей сына меркантильной Армении. Многие охотно сравнивают нелюбимых на Кавказе за их торгашеские инстинкты Армян с Евреями, но уже во всяком случае внешнего сходства мы напрасно стали бы искать между этими народностями. Армянин не только упитан, но скорее прямо таки раскормлен и нередко до неприличия розов и свеж. Движения его плавны, спокойны без нервной суетливости, которая так неприятно поражает в отпрысках колена Израилева. Грузина и Горца на улице можно прямо узнать по стройности членов и необыкновенно тонкой талии. Действительно по понятиям всякого Горца красивый мужчина должен иметь широкие плечи и тонкую в рюмочку талию. У Черкесов существует даже песня, где поэт, восхваляя мужскую красоту восклицает: его талия так тонка, а плечи так широки, что когда он лежит, кошка проходит под его боком не касаясь талии.

Антропологи находят у всех кавказских горцев на покровах живота довольно резкое углубление. Окружность живота у них всегда значительно меньше чем окружность груди. И кто бы подумал, что суровое дитя природы, Кавказский горец уродует свой живот ничуть не меньше европейских барынь перетягивающих талию модною кирасой. Но горец корсета не носит, а перетягивает свой живот более или менее затейливым с украшениями ремнем. Весьма вероятно, что горский обычай затягивать живот ремнем ведет свое начало от того [209] хронического голодания, которое испытывает постоянно всякий порядочный горец. Горец всегда голоден и наедается досыта разве только, когда попадет в гости. Тогда можно и распустить пояс. Но шутки в сторону, впалый и втянутый живот горцев несомненно объясняется не только обычаем стягивания ремнем, но и плохим по качеству и недостаточным по количеству составом его пищи. Наоборот у дикарей Африки и Австралии, которые отличаются прожорливостью и набивают свое брюхо чем попало, путешественники и антропологи неоднократно видели огромные и даже отвислые животы, от которых с ужасом отвернулся бы всякий горец, а тем более горская дама. Известно, что и наши Самоеды, которые не грешат по части воздержания от пищи, также имеют большие животы.

Особенно любил я забираться в Тифлисе на его «базары». Их считается два: «армянский» и «татарский», или майдан. Восточный рынок удивительно живописен, и разве только язык Флобера мог бы сделать достойное описание этой яркой, необыкновенно подвижной толпы, которая до позднего вечера снует по узеньким уличкам армянского базара. Здесь вы встретите жителей чуть ли не всего азиатского Востока, который высылает сюда всех своих пестрых представителей: тут и тихие, степенные Персы с аршинными барашковыми шапками и такими же аршинными бородами; тут и горластые Армяне с красными носами и в московских картузах на голове; тут и горцы в своих неизбежных бурках и лохматых, как собачья шерсть, папахах; тут и величественный Турок в громадной чалме, и грациозный юркий Грузин с тоненькими усиками; тут и бритые полуголые Татарченки; тут и сердитые с окрашенными бородами и ногтями взрослые Татары из-под Арарата; тут и дикие воинственные Лезгины и вероломные Курды — эти российские баши-бузуки, в своих крайне живописных ярких разбойничьих костюмах; тут и верховые казаки на своих маленьких иноходцах с неизбежною нагайкой в руке и плутоватым выражением быстро бегающих глаз; тут и российский служивый с запахом махорки и печеного хлеба и с парой старых вынесенных для продажи изношенных подметок подмышкой; тут и неуклюжий Осетин с небольшим круглым куском войлока вместо головной покрышки. Евреев и женщин совсем не видно в этой шумной толпе, [210] где к реву людей присоединяются дикие крики ишака — этого умнейшего зверя Востока, почему-то снабженного обидною кличкой осла, скрип арб, свистки городовых и дикие вопли извощиков, везущих на своих фаэтонах господ в теплые ванны, расположенные вблизи от армянского базара (Верблюдов я не видал в Тифлисе ни одного: с проведением Тифлисско-Бакинской железной дороги они в город почти не заходят.). Продолжением улиц, но только в ширину, служат бесконечные лавочки, которые тянутся непрерывною лентой вдоль всего базара. Жизнь бьет здесь также полным ключом, но картинка здесь ежеминутно сменяется, как калейдоскоп.

И каких только лавок нет в этих узеньких улицах, чем только не торгует азиатский базар? Тут и оружейники, и медники, и седельники, тут и винные лавки, и булочные, и склады фрукт, тут и кожевенники, и сапожники, портные, брадобреи, москательщики, шапочники, тут и персидские кухни и шашлычки. Все это шумит, продает, зазывает, пьет, ест, торгуется, работает, моется, бреется, стрижется, шьет, стучит, — словом, производит чуть ли не все функции жизни, в открытую, ни мало не стесняясь нескромными взорами посторонних наблюдателей. Дальше этого «опрощения» жизнь уже идти не может: ничего скрытого, ничего таинственного, все явно, все открыто, на виду у всех, так что поневоле можно согласиться, что человек самое общественное животное на целом свете.

Освещен Тифлис премерзко, уличное освещение до неприличия слабо, и даже близость Баку и его керосинового богатства не вывела тифлисцев из их некультурного мрака. Электрический свет проникает к нам очень туго, и наша азиатская косность играет здесь, конечно, главную роль. Да, признаюсь, эта темнота как нельзя более идет к окружающей обстановке, а то сами согласитесь, с одной стороны Азия, с другой электрическое освещение — это такая дисгармония, которая буквально резала бы глаз.

Тифлисцы очень не прочь повеселиться; кроме двух театров у них имеется бесчисленное количество садов, напоминающих польские «огрудки». Здесь пьют местное дешевое вино, едят рыбу, до которой Грузины большие охотники, лакомятся орехами, миндалем, фисташками и виноградом а восторгаются музыкой [211] зурны и бубна. Грузинская национальная музыка — это верх нелепости и безвкусия. Нужно иметь совсем особые уши, чтобы восхищаться какофонией их «сазандаров» (певцов) и писком визгливой зурны, имеющей в своем распоряжении две, много три ноты. Я не большой поклонник цыганского пения, но Цыгане на столько же музыкальнее Грузин, на сколько оркестрион у Палкина сложнее сопелки пастуха. Грузинская музыка до такой степени дика и лишена всякой гармонии, что я предпочитаю ей индейский оркестр, который мне довелось как-то услыхать в Париже в Jardin d’Acclimatation. То же полное отсутствие музыкальности, тот же нестройный шум и гром, в котором разве только особенно счастливо организованное ухо может уловить что-либо музыкальное, как может оно уловить «музыку» в шуме колес проехавшей кареты или проскрипевшей арбы. Рассказывают же, что Глинка ввел в интродукцию к Руслану стук ножей, вилок и тарелок, поразивший его во время обеда по случаю бракосочетания В. К. Марии Николаевны.

Только парижские индейцы с тонким одушевлением, с таким «brio» колотят в свои барабаны и наяривают в свои дудки, что могут дать двадцать очков вперед меланхолической мелодия грузинской зурны. Вообще все кавказские музыкальные инструменты, как и все вообще восточные измышления этого рода, скорее представляют собою орудие пытки для уха, нежели истинно музыкальный инструмент. Отцом и родоначальником всех их является пузатый турецкий барабан, затем идут все эти грузинские бубны, грузинские и курдские волынки, татарский кеман, глиняные барабаны, называемые димплипито, мингрельские дудки, бывшие, как говорят, в употреблении у древних Греков под названием syrinx, грузинские саламури (род трехструнной скрипки) и, наконец, верхом совершенства является мингрельский рог, горотото, употребляемый для созыва народа во время опасности. Музыкальной фантазии Грузин хватило лишь на создание залихватской «лезгинки», вся прелесть которой в огромной мере определяется не музыкой, а прищелкиванием рук всех присутствующих.

Вся Михайловская улица вплоть до Муштаида раздирается по вечерам воплем зурны, которой угощаются все эти посетители бесконечных жиденьких садов, носящих более или менее [212] остроумные названия в роде «сад кахетинское время», «сад гуляния для золотых гостей», сад «Ваза» и т. д. Во всех этих садах садов-то именно и нет, а есть вино, буфеты и зурна. За то Муштаидский сад на конце Михайловской улицы очень хорош. Здесь масса зеленя, очень мало публики, много свежести и громадных древесных великанов. Тут же в саду приютилось роскошное здание местной школы шелководства. Сад содержится весьма неопрятно и составляет дар принесенный городу богатым Татарином Муштаидом, убившим на него все свое состояние.

Из числа тифлисских достопримечательностей нельзя пройти молчанием «Кавказского музея», который, в общем, заключает в себе много интересных предметов, хотя злые языки и уверяют, что он «мог» бы заключать их во сто раз больше. Музей помещается в просторном здании, нижний этаж которого занят четырьмя обширными залами, столько же помещается в верхнем этаже и еще несколько комнат отведено в мезонине под отделение орнаментов и древностей. В нижнем этаже собрана геология Кавказа и его фауна, наверху этнография, флора и небольшой этнологический отдел. Особенно хороша и эффектна отделка главного входа и лестницы. Главный вход представляет собою восьмиугольную постройку со сводами, украшенными богатыми лепными украшениями в персидском стиле с четырьмя заостренными кверху нишами, изогнутые ветки которых покрыты фацетками. Белые орнаменты весьма эффектно вырисовываются на голубом фоне. Ниши окрашены несколько темнее, а ребра потолка и фацеток вызолочены.

Сегменты вогнутых граней покрыты замысловатыми гипсовыми украшениями и зеркальными стеклышками. Направо от входа на стене золотая надпись «Viribus unitis», а под нею портрет теперешнего Государя Императора и две панорамы Тифлиса и Военно-Грузинской дороги Стены лестницы покрыты большими фресками, имеющими сюжетом древние сказания о Кавказе и портреты царя Давида Возобновителя и царицы Тамары. Картины эти исполнены по особому заказу римским художником Зимом (в 1881 году), причем живопись выполнена на поверхности, сделанной из так называемой гажи. Особенно удачна картина, изображающая Прометея, прикованного к одной из кавказских скал и оплакиваемого океанидами, выплывающими из волн Понтийского моря. В картине много [213] воздуха, краски довольно сочны, и лица океанид проникнуты неподдельным состраданием. За то с лицом Прометея художник совсем не справился. Бессильного гнева не найдешь в этих чертах, искаженных одним животным чувством боли, причиняемым клювом хищной птицы.

Вторая картина, изображающая прибытие Аргонавтов в знойную Колхиду, совсем не удалась художнику, и ее не скрашивает даже сходство Язона с великим князем Николаем Михайловичем. И волны Фазиса (ныне Рион) и кони Аэта, выехавшего на встречу чужеземцам, и самая прекрасная Медея, списанная с одной грузинской княжны, и небо, и тучи, все здесь неудачно, бесцветно и не колоритно.

Также неудачна и третья картина, на которой изображены Язон и Медея в храме Гекаты; но за то Ной, сажающий виноградную лозу, очень удался художнику. Фигура праотца человечества вышла очень натуральной; вдали виднеются снеговые шапки обоих Араратов. Амазонки верхом вышли также более чем посредственно, лошади выписаны очень плохо, старшая амазонка похожа на ведьму, а младшая сидит как манекен на лошади.

Царица Тамара, говорят, списана с оригинала, найденного в Гелатском монастыре. Художник хорошо бы сделал, еслиб не гнался за точною копией, а создал что-нибудь поэтичное, возвышенное, соответствующее грузинским представлениям об этой гениальной царице. Замечательно, что народная толпа, уважая в царице Тамаре ум, энергию и талант, и преклоняясь пред душевными качествами другой популярнейшей в Грузии женщины, Св. Нины, тем не менее держит своих женщин, своих жен и дочерей, своих Нин и Тамар в черном теле восточного рабства и деспотизма. Вот по истине трудная задача для всякого психолога! С одной стороны идеалом мудрости и нравственной силы для Грузина являются женщины, а с другой стороны он третирует всякую женщину, свою собственную подругу, забывая, что они то и создали все то, что он почитает великим и хорошим. Славная царица изображена во весь рост, но лицо этой грузинской Семирамиды напоминает скорее лубочную картину, нежели чувственную фигуру этой потребительницы мужского пола.

Прекрасна, как ангел небесный,
Как демон — коварна и зла. — [214]

А у этой Тамары не только не видно желанья и страсти, не только не заметно всесильных чар, но видна какая-то расплывчатая улыбка, точно на лице хлыстовской богородицы. Руки как-то неестественно подняты, точно она собирается пуститься в пляс, что уже совсем не пристало ни к ее высокому головному убору, ни к богатому парчовому одеянию.

Залы музея набиты битком разными интересными предметами, из коих отмечу кости кита, выброшенного в мае 1880 года у берегов Черного моря, близ Батума. Это несомненно большая редкость для Черного моря, и весьма жаль, что имеющийся скелет черноморского чудовища на половину не полон и разрознен.

Из Каспийского моря в Куру заходят метать икру многие рыбы (стерлядь, севрюга и крупные лососи), и почти все они отлично представлены в Кавказском музее; особенно поражает своими громадными размерами белуга, пойманная у Божьего Промысла, в Куре. Рыба эта без внутренностей весила 35 пудов и содержала шесть пудов икры, полный же вес ее доходил до шестидесяти пудов. Очень хороши в музее картины Айвазовского и Мещерского. Наш известный маринист подарил музею большое полотно — вид Петербурга с Троицкого моста; картина исполнена с большим мастерством, но в Кавказском музее она совсем не у места. Картина Мещерского, наоборот, дает прелестный вид истоков Риона близ Чиура и служит истинным украшением местных сокровищ. Дендрологические коллекции Кавказа очень обширны, но, к сожалению, не все еще определены. Интересна часть ствола Темир-агача (Parottia persica) из Ленкоранской низменности. Дерево это названо в честь проф. Парото, который первый вошел на вершину Арарата, где, по слухам, недавно французским туристом найдены остатки Ноева ковчега.

Дерево это очень ценится на Востоке, благодаря железной твердости своей древесины, причем, якобы, оно отличается свойством своих ветвей сростаться при соприкосновении, так что в разветвлениях и между стволами образуются большие петлеобразные отверстия. Выставлено также несколько экземпляров нашей милой березы с Малого Арарата, где это неприхотливое дерево растет довольно густо на высоте 9.000 фут над уровнем моря. Любопытен, как обращик игры природы, расколотый кусок дерева Carpinus betulus из Боржомского леса с [215] отпечатком креста по плоскости распила. Крест этот некогда был нарублен и впоследствии совершенно зарос деревом. Мистики здесь, конечно, нашли бы широкое поле для всяких догадок и предположений. — Наконец, целая витрина занята выставкой фруктов от главнейших плодовых деревьев, разводимых на Кавказе. Оказывается между прочим, что на Кавказе имеется до 123 различных сортов яблок, 99 сортов груш и 29 сортов костянковых плодов. Вот уж поистине колоссальное разнообразие плодов земных! К сожалению, описание к плодам издается каким-то Арнольди в Готе с гарантией какого-то г. Лукас, обитающего в Тюрингене. Неужели же в самом деле у нас не нашлось ни одного своего серьезного помолога, и нужно было обращаться для этих определений в Готу и Тюринген?

Директором музея состоит д-р Г. И. Радде, которого я не имею чести знать лично и потому, судя по одной фамилии, не в праве заподозрить в тяготении к мало симпатичному для русского человека «Vaterland’у».

Из музея я отправился освежиться в пресловутые тифлисские бани, описанные еще великим Пушкиным. Бани, действительно, хороши и освежают в жаркие летние дни лучше всякого речного купанья. Тифлисские бани не топятся, а прямо ведут в свои бассейны горячую серную воду, которая бьет ключем из соседней горы. Температура воды доходит до 36 градусов, и с непривычки в такую воду сесть мудрено, не разбавив ее предварительно холодною водой. Ни банные корридоры, на сами бани не имеют окон, а получают дневной свет из особых люков в потолке, затянутых стеклом. Раздевальная комната довольно просторна, но не без азиатской грязцы. Я был в лучших банях известного богача Мирзоева и князя Ираклия и везде нашел одинаковые порядки. Самая баня состоит из одной с высеченными из белого мрамора комнаты, с таким же бассейном в форме довольно вместительного четырехугольного ящика. Бассейн разделен перегородкой на две клетки, и глубина его доходит до плеч человеку высокого роста. Бассейны полны прозрачной, как слеза, теплою с не резким серным запахом водой, которая двумя непрерывными струями вливается из пасти льва, вделанного в стену. По правилам бань после каждого посетителя бассейн опорожняется до дна и наполняется новою водой. Но главное — great attraction — [216] тифлисской бани это ее персидские баньщики. Одного из таких магов и волшебников удалось заполучить и мне, и я должен отдать полную справедливость, что по части массажа и всяких растираний и истязаний персидские баньщики не имеют себе соперников.

Персидский кудесник дает целое представление, причем все эволюции его отличаются такою чисто акробатскою ловкостью и точною уверенностью, что в приемной комнате развешаны фотографические снимки со всех поз, которые проделывают со своею жертвой восточные массажисты. Наши русские массажисты и массажистки, с которыми мне не мало приходилось иметь дела на своем веку, просто малые ребята сравнительно со своими персидскими коллегами. Овладев мною и уложив на мраморную скамью, устланную мокрою, грубою простыней, Персиянин в какие-нибудь 5 минут не только изрубил все мое тело в самую отчетливую отбивную котлету, но повывихнул и размял все мои суставы, расправил все косточки и заставил даже щелкнуть, к великому моему ужасу, все суставы моих шейных позвонков, которые от самого рождения не подозревали даже за собою такой способности. Мало того, баньщик вскочил мне на спину и с грацией и легкостью настоящей сильфиды протанцовал какой-то дикий танец огнепоклонников на моем позвоночном столбе. И должен сознаться, что ни одна из этих изумительных манипуляций, которая, со стороны, представилась бы пляскою бесноватого, не только не причинила никакого болезненного ощущения, но разлила по всему телу чувство бесконечной истомы и в то же время огромной бодрости и свежести. За массажем последовало растирание всего тела грубой и жесткой руковицей, а затем мой Боско окружил меня целым облаком душистой мыльной пены, которую он с изумительным искусством выпускал из длинного, тонкого холстяного мешка. Я уверен, что если бы наши российские доморощенные баньщики, с вечным запахом перегорелой сивухи изо рта, увидали бы все манипуляции моего чародея, то бесповоротно решили бы, что дело тут не спроста и что без участия нечистой силы Персиянину вряд ли удались бы все его штуки. После мыла еще один прыжок в теплый бассейн — и человек выходит из бани свежим как хорошее майское утро.

Тифлис так очаровал меня своею оригинальностью, что [217] мне не хотелось уезжать из него и так и тянуло подольше насладиться своеобразною жизнью этого быстро растущего города. Со времени присоединения Грузии к России народонаселение Тифлиса увеличилось чуть не в десять раз, с 20.000 дошло до 200.000, весь город перестроился заново, и взамен старых домишек с земляною плоскою крышей появились домики, крытые железом и с неизбежными галлерейками вдоль всякого этажа. Галлерейки и балкончики вытеснили и заменили собою прежние крыши, и с заходом солнца на них высыпает от мала до велика весь Тифлис и, как прежде, на крыше кейфует здесь до поздней ночи. Тифлис ночью, после одуряющей дневной жары, весь точно оживает: со всякого балкончика несется смех, шепот, бренчанье гитары и те неуловимые таинственные ночные звуки, которые издает всякий крупный город, полный жизни, восточной неги и обаяния. — Тифлис, говорят, сделал громадные успехи в культурном отношении за эти 90 лет. Судите сами: когда Грузия присоединилась к России, в ней не было вовсе школ, и грамотность была так слаба среди населения, что при дворе мингрельского царя Соломона ни один придворный чин не умел ни читать, ни писать, да и сам царь был неграмотен. Теперь в Грузии не мало школ, в Тифлисе чуть ли не половина Армян и Грузин научились русской грамоте, и все учебные заведения города переполнены туземцами, которые во времена оны, при насаждении в Грузии первых корней познания, разбегались в горы и не шли в русские школы. Теперь от туземцев, жаждущих вкусить от древа познания, отбоя нет, и все десять средних учебных заведений города переполнены учащимися сверх всякой меры. В Тифлисе кроме кадетского корпуса, казенной мужской гимназии, казенного реального училища, классической прогимназии, женской прогимназии и учительского института, процветают четыре частных заведения с курсом мужских и женских гимназий и прогимназий. Начальных училищ и городских школ для мальчиков и девочек имеется целая серия. Что плохо в Тифлисе, так это ее пресса: армянских и грузинских газет я не умею читать, а русских — не могу — до того они бессодержательны, скудны сведениями и богаты старыми перепечатками; но это уже общий удел нашей провинциальной периодической печати, и, конечно, самый Тифлис тут решительно не при чем, и причины этого явления нужно искать в ином месте. [218]

Незаметно подкрался день отъезда из Тифлиса; опять нужно приниматься за укладку, опять дальняя дорога, опять станции, вокзалы, душные вагоны, встречи, пересадки, — вся эта железнодорожная бестолочь, которая так сильно утомляет путешественника, но которая все же неизбежна, и сердце болезненно сжималось не от радостного чувства свидания с забытою Европой, а от мучительного сознания, что надолго расстаешься с оригинальною красавицей Азией, в которой так много свежего, нетронутого и величественного.

В. Святловский.