СВЯТЛОВСКИЙ В. В.

В АЗИИ

Путевые очерки и картины.

(См. Русское Обозрение № 3 1893 г.)

V.

Верхний этаж Млетской станции, где мы остановились на ночлег, представляет собою довольно благоустроенные номера порядочной гостиницы, снабженные электрическими звонками, приличными постелями, с чистым бельем и мягкими подушками. Все номера в одну цену: 50 коп. за сутки. Внизу помещается столовая, общие комнаты для приезжающих, почтовое отделение и телеграф. Кухня без затей, но всегда имеется выбор из 5-6 блюд ценой не выше 35 копеек; за ту же цену дают и прекрасную форель и лососину, которая ловится в Арагве. Непонятно, почему бы всем станциям на Военно-Грузинской дороге не содержать себя в таком же виде, как содержится Млетская. Из окон вид на серебряную чешую Арагвы и на неизбежные горы, покрытые здесь роскошною кудрявою растительностью. Южная природа манила на воздух, и мы весь вечер провели на берегу реки, ходили в Зимомлетский аул и заглянули также в неизбежный духан. Между духаном и нашим российским парламентом — кабаком такая же разница, как между серьезным государственным деятелем, каким нибудь Гладстоном, и ну хоть Стамбуловым что ли. Сельский кавказский духан это премилое и преполезное учреждение, тогда как всероссийский кабак это самая непотребная мерзкая выдумка откупной формации. Деревенский духан [658] всегда почти скомбинирован вместе и с деревенскою лавочкой. В духане не только пьют, но и едят вкусный шашлык и кавказский сыр, а главное — пьют не тяжелую водку, а легкое приятное кахетинское вино! Кавказский духан напомнил мне деревенский кабачок во Франции. В таком кабачке мне пришлось побывать несколько лет тому назад при посещении города Ножан на Марне, в нескольких десятках верст от Парижа. Мы застали в кабачке компанию французских блузников: несколько человек сидели за графином красного вина, один читал газету, один что-то ел. Часто, весело, не слишком шумно и во всяком случае вполне прилично. Молодая женщина, оказавшаяся хозяйкой, сидела тут же и что-то шила. Полы, чисто вымытые, столы обтянуты светлою клеенкой, стены белые, снаружи весь дом в зелени, в плюще и винограде. А между тем это был простой «Cabaret» — не более того. Мой парижский приятель поселил в этом же доме на лето свою семью, из одних женщин, которым «Cabaret» отпускал ежедневно и обед из двух вкусных блюд. Не правда ли, как все это непохоже на наш отвратительный русский кабак, который сам стал чуть не бранным словом в русском языке. Грузинский духан это именно французский cabaret, — повторяю однако, что я говорю о сельских духанах, а не о городских. Тифлисские духаны, например, также порядочная мерзость, очень похожая на русский кабак. Польский шинок или корчма стоят ближе к духану, но это учреждение загрязнено и убито Евреем, и, пока Еврей вьет себе гнездо в Польше и на Литве, до тех пор шинок останется учреждением таким же несимпатичным и зловредным, как и русский кабак. Следующая станция за Млетами будет Пасанаур, что на древнем персидском языке означает «святая возвышенность». Характер местности на столько уже иной, что от Млет без всякого труда можно снова вести железную дорогу до самого Тифлиса. Таким образом на всей Военно-Грузинской дороге только четыре станции из 12, т. е. от Ларса до Млет, представляют серьезные затруднения для проведения железной дороги; на остальном пути можно хоть сейчас класть рельсы. Из 200 верст дороги только 60 дадут серьезную работу инженерам.

Знаменитая Готардская дорога представляла таким образом гораздо большие трудности. Там, как говорит Джаншиев, [659] («В Европе») пришлось взорвать горы на протяжении 250 верст. Туннелей построено 56, длиной в 41 версту, мостов 32, виадуков 10 и насыпей 24. Высшая точка дороги (в туннеле) около 3,500 футов, наибольший уклон 26%. Большой 15-ти верстный туннель строился 7 1/2 лет, причем средним числом в день работало 2.500 человек. Несмотря на то, что одно прорытие С. Готардского туннеля стоило 57.000.000 фр., верста дороги обошлась около 200.000 фр. золотом. Первая и труднейшая в Европе горная дорога — Земмеринская обошлась несколько дороже, именно по 220.000 рублей золотом с версты, т. е. ровно столько, во сколько обошлась и наша Николаевская линия. Мы уже говорили, что будущая дорога через главный Кавказский хребет исчислена в 40.000.000 рублей, причем считают, что вести ее гораздо выгоднее, не через Военно-Грузинский перевал, а несколько западнее, по так называемой Военно-Осетинской дороге. Самый длинный туннель в дороге не будет превышать 6 верст, а подъем не превысит 25 сажен на 1.000. (Известно, что на Поти-Тифлисской линии, на Сурамском перевале, допущен был подъем в 45 сажен на 1.000.)

Торговое движение довольно сильно на Военно-Грузинской дороге, я хотя мы не встретили ни одного каравана верблюдов, но за то поминутно приходилось обгонять то обозы арб, то четверни русских извощиков-молокан. Арба — это совершенно допотопный инструмент, то есть простой помост, грубо сколоченный из досок, на двух громадных колесах. Скрипит этот инструмент чуть ли не за сто верст и влекут его пара или четверка буйволов — этих родных братьев носорогов или гиппопотамов. Наши молокане возят товар из Владикавказа в Тифлис в колоссальных фургонах, напоминающих крытые платформы, в которых перевозят мебель в Москве и в Петербурге. С пуда клади они берут по 40 коп. и нагружают фургоны стопудовою тяжестью. В дороге такой фургон остается пять дней, делая таким образом в день по 40 верст. Красные рубахи молокан, их русская певучая речь, их славные лица, представлявшие резкую противоположность с загорелыми, бронзовыми лицами аробщиков — все это, по теории контрастов, приятно освежало глаз, напоминая далекую милую родину. Вся дорога от Млет до Пасанаур восхитительно хороша, и многие считают, что этот кусок лучшее [660] место всего Военно-Грузинского шоссе. Светлая долина Арагвы совсем не похожа на холодное ущелье Терека. Другое солнце — другие и виды. Взамен мрачной Осетии, оставшейся за горами, экипаж катит по счастливой Грузии, где на всем лежит печать избытка и зажиточности. Грузины стоят того, чтобы сказать о них несколько слов. Грузины стали православными гораздо раньше Русских, и вся история их до присоединения к России в 1801 году представляет из себя бесконечную и упорную борьбу христианства с исламом. Грузия приняла христианство в первых веках по Р. Хр., и с той поры маленькое государство вело непрестанные войны с своими соседями Персами, Турками и Татарами. Легендарное Картвельское племя дало первого грузинского царя Картли, под державой которого сгруппировались не только Грузины, но и Имеретины, Гурийцы, Мингрельцы и пр. Сын его Мцхет уже основал древнюю грузинскую столицу, названную его именем, которая ныне представляет собою скромную станцию Военно-Грузинского шоссе, станцию, до которой мы еще не доехали в нашем описании. Историческая роль Грузинского народа выяснена ныне с большою ясностью, хотя несомненно, что на Западная Европа, ни даже Россия не знают, да и не хотят знать этой роли. Это роль передового редута в колоссальной вековой битве с массой врагов. Редут — это христианство, враги — это полчища мусульман. Редут, как крошечный, жалкий островок, то заливается волнами вражеского моря, то снова — грозный и страшный — высоко держит свое знамя с крестом на верху, высылает смельчаков во все стороны и неустанно борется с наплывом исламизма. Все силы Грузии, нравственные и умственные, пошла на эту борьбу, из которой она вышла победительницей, отстояв своею кровью религиозную свободу соседних христианских народов, которые уже во второй линии, а не непосредственно грудью и ежедневно должны были отражать грозного врага. Недаром кто-то назвал Грузинский народ крестоносцами; вся разница их с крестоносцами заключается в том, что сами они никаких походов не совершали, но с мечем и крестом в руках сотни лет отстаивали и свою религию, и христианство всей Европы. Волны исламизма перекатывали и дальше через маленькую Грузию, но первый оплот, первую плотину встречало мусульманство именно здесь, в сердце маленького государства. Плотину сколачивали и заделывали сотни раз и [661] кончили тем, что она прочно стала сдерживать о свою грудь шумное море, и только мелкие брызги напоминают о силе некогда бушевавшей здесь стихии. Правда, народ в этой борьбе растратил много сил, потерял и быть может навсегда много способностей, отстал во многом от своих соседей, но тем не менее миссию свою исполнил добросовестно, испил до конца чашу, ниспосланную ему историей, и заслужил вечную признательность со стороны всех культурных христианских народов. Я скажу больше — не выполни Грузия так добросовестно свою миссию, многие народности теперь не были бы добрыми христианами, а исповедывали бы исламизм. Этим объясняются, а следовательно и оправдываются многие черты народного характера: Грузин крайне суеверен, беспечен, мало трудолюбив и не энергичен во всех вопросах народного хозяйства. Если Грузин к своим христианским именам и поныне присоединяет мусульманские прозвища, то очевидно, что и в других отношениях в народном характере должно было сказаться вековое подчинение, хотя и ненавистному, но более сильному врагу. По природе Грузины — крайне мягкий, добрый и гостеприимный народ, несмотря на то, что постоянные войны и превратили их как бы в военную нацию. Мягкость характера замечается искони в Грузине и, быть может, отчасти объясняется стародавними сношениями Грузии с греческою цивилизацией. Стоит познакомиться с знаменитым кодексом грузинского царя Вахтанга VI, составленного до 1709 года, когда Вахтанг был правителем Грузии, в отсутствие царя Георгия XI, бывшего в Персии, чтобы понять всю глубину гуманности грузинского характера. В кодекс Вахтанга вошли не только законы, обычаи и предания Грузинского народа, но составитель изучил и ввел в него и законы греческие, римские, еврейские и армянские. Не забудем, конечно, что кодекс этот относился к началу XVIII столетия, и тем не менее в нем сквозит необыкновенно гуманное отношение к неприкосновенности человеческой личности и к характеру наказаний.

Если сравнить, например, уголовные законы царя Вахтанга с законами европейских государств того же периода времени, то перевес останется на стороне законов грузинского царя — по мягкости и снисходительности их к человеческим слабостям. Тех страшных, поражающих даже воображение, казней, которыми изобиловали прежние европейские кодексы, [662] вовсе не встречается в грузинских законах (Предисловие А. Френкеля к «Сборнику Законов Грузинского царя Вахтанга VI». Тифлис 1887 г.), хотя эти же законы признавали шесть доказательств справедливости: первое присягу, второе каленое железо, третье кипяток, четвертое поединок, пятое свидетелей и шестое принятие греха. — Грузины поразительно суеверны; можно сказать, что от рождения и до похорон на всякий момент жизни у Грузина найдется какой-нибудь обряд, поверье или примета.

Если неугомонный ребенок много капризничает и кричит, то к колыбели привязывают ослиное копыто; если женщина стонет в родовых муках, то в ограждение новорожденного и самой матери, которой угрожает нечистая сила во образе змия, под голову родильницы кладут кинжал и шашку, а кровать окружают освященною сетью. Особая ночная стража («гамис тева») защищает в течение двух недель и новорожденного и мать, стреляет, шумит по ночам и отгоняет нечистого. В Великий Четверг все ведьмы, как известно, отправляются на шабаш верхом на кошках на вершину Эльборуса, и каждая порядочная хозяйка в этот день запирает свою кошку в чулан или сундук. Поэтому в этот день всюду раздается жалобное мяуканье запертых животных. Все двери, окна и, главное, трубы загораживаются шиповником в форме креста. Ведьмы не переносят этой эмблемы и не решаются перешагнуть через нее. Костры разводятся в этот день во всякой богобоязненной семье, и все от мала до велика прыгают через огонь, гарантируя себя тем от чар и заговоров. Особенно много суеверных примет сопряжено с полевыми работами, со сбором винограда и пр.

Знатоки считают красоту грузинской женщины неотразимою. Особенно хвалят их чарующие глаза и нежный овал лица. Но я не поклонник глаз в виде черносливин, острых, как бритвы, носов и бровей в виде двух дуг, точно сделанных китайскою тушью, и знаю, что Грузинка весьма быстро старится, и тогда, по единогласному свидетельству всех наблюдателей, становится весьма похожею на ведьму, которая уже, конечно, никому нравиться не может. Восток, очевидно, смотрит на это дело несколько иначе, и искони все мусульманские народы, грабившие и терзавшие Грузию, смотрели на нее как на своего [663] рода поставщика живого товара, в виде гаремных женщин и мальчиков. Это была своего рода охотничья роща, из которой ad libitum таскали красоту и населяли ею гаремы богатых Турок, Персов и других восточных лакомок. Сами Грузины до того привыкли в подобному обращению с ними, что и сами торговали своими пленными и развели у себя в стране такое крепостничество, такое рабство, что оно не снилось ни одной стране, занимавшейся эксплоатацией невольников. Все это было уничтожено в шестидесятых годах, когда и в России окончилось крепостное право. Красота Грузинки и Еврейки по-моему одинакова, что вероятно находится в связи с историческим происхождением первых от последних.

В этой красоте есть для нас что-то чужое, отталкивающее, не интеллигентное, и кто ищет в женщине подругу, а не только самку, тот не удовлетворится этой красотой. Взгляните на портрет царицы Тамары, повешенный в сенях Тифлисского музея, и вы поймете, как нам дороги наши белокурые красавицы, с голубыми глазами, тяжелыми ногами и совсем иным интеллигентным выражением лица.

В Грузии я впервые познакомился с тем, что называется «бурдюком», и, признаюсь, несмотря на все удобства этого аппарата, он не завоевал моих симпатий. Бурдюк представляет из себя целую шкуру козы, теленка, козленка, кабана, быка или буйвола. Выделка шкуры это целая сложная процедура. Кожа с животного снимается целиком, выворачивая через шею. Кожу сперва солят (смесью соли и квасцов), потом, вывернув шерстью наружу, выстригают шерсть, намазывают ее дегтем или нефтью и снова выворачивают. Затем бурдюк сушат, заделывают все отверстия, оставляя одно для налива через него, и посредством особой дудки растягивают весь бурдюк, нагнетая в него воздух. Затем бурдюк еще много раз выполаскивается свежею водой, которая уменьшает его природный и зависящий от обработки запах. Перед наливом прополаскивают бурдюк еще раз спиртом или ромом, но и это не устраняет вполне свойственного ему запаха, а потому хорошие сорта кахетинского вина, особенно сорта, назначаемые к отправке в Россию, например, вина князя Багратион-Мухранского, которые, как говорят, выделываются на деньги одного из Ротшильдов, не знают бурдюка и перевозятся так же, как и в России, в бочках. Когда нужно [664] налить вина из бурдюка, одну из ножек развязывают и затем, по мере расхода вина, перетягивают шнурком все выше и выше, чтобы воздух не забирался в бурдюк и не окислял вина. В бурдюке не происходит ни утечки, ни усышки, вино не нагревается и не окисает, но сам бурдюк для непривычного глаза всегда остается чем-то невкусным и неопрятным. Есть маленькие бурдючки, которые вмещают в себе не более ведра вина, тогда как буйволовый бурдюк содержит в себе до 1.200 бутылок.

При перевозке по горам бурдюк, конечно, вещь незаменимая, но, с проведением на Кавказе хороших путей сообщения, бурдюк несомненно исчезнет и заменится обыкновенною хорошею бочкой, тем более нужной для кавказского виноделия, что оно значительно страдает от ароматизирования вина специфическим бурдючным запахом. Вина кахетинские на месте баснословно дешевы: хорошее вино можно иметь от 12 до 20 коп. за бутылку, так что за арбу вина, вмещающую 2.000 бутылок, нужно отдать от 240 до 400 рублей. Но есть вина, которые вдвое и даже втрое дешевле этого и все же еще очень вкусны. В самом сердце Кахетии, в знаменитой Алозанской долине, цены на виноградники стоят еще очень умеренные: не выше 800-1.000 р. за десятину хорошо возделанного виноградника, и кому знакомы бешеные крымские цены на этот предмет, тот поймет, как это дешево. В огромном большинстве случаев кахетинское виноделие не ушло далее самых примитивных. чисто библейских приемов. Старик Ной является чуть не прототипом современного грузинского виноградаря. Для хранения вина до сих пор никто не имеет сколько-нибудь благоустроенных погребов. И поднесь вино, как и в седую старину, хранят в колоссальных глиняных кувшинах (квеври), которые зарываются в земле. Есть кувшины чудовищной величины, вмещающие по 5 и даже по 8 тысяч бутылок вина. Такой кувшин откупоривают лишь в том случае, если имеется покупатель на все количество содержащегося в нем вина; в противном случае, если взять из кувшина только часть его содержимого, то остальное может скиснуть; да и вообще хранение вина в таких кувшинах крайне нерационально и непрактично: вино легко перегревается в них и окисает. Не забудем, что в одной только Кахетии считается ныне 35.000 десятин винограда, то есть почти в 3 1/2 раза больше, чем в [665] Ялтинском уезде. В среднем каждая десятина приносит около 57 ведер, что еще очень много, если принять во внимание низкую вообще урожайность кавказских виноградников, благодаря плохому уходу за ними, что зависит от невежества населения, лени и недостатка средств.

Не малый урон терпят также здесь виноградники от различных грибных болезней самой лозы — этого Ноева наследия, из коих на первом месте должно поставить всем известную мильдиу, плесень (oidium Tuckeri) и другие (антракноз, хлороз и т. д.).

Кахетинское вино пьет в Грузии и стар, и млад, — и уверяют, что даже дети умеют отличать вино, разбавленье водой. Я, впрочем, отнюдь не восторгаюсь этою национальною особенностью и полагаю, что во всякой стране вино не детское дело, хотя уверен, что народный характер в стране, пьющей вино, лучше, чем в стране, пьющей водку, а тем более тянущей пиво, которое делает человека мрачным и придавливает его фантазию. Есть Грузинки, которые тянут кахетинское так лихо, что их не перепьет никакой пожарный солдат; этим, впрочем, и оканчивается вся равноправность обоих полов в Грузии, и в остальном мусульманство наложило неизгладимую печать на положение грузинской женщины. Пасанаурская станция вся в зелени, и каменный двухэтажный домик ее весь утонул в тени черешен, персиковых и других не обычных для северянина деревьев. Не доезжая станции, близ самого шоссе выстроена крошечная церковь в русско-византийском стиле, вся сплошь затянутая тоже зеленью. Общий ансамбль напоминает хорошенькую дачку в горах; все вокруг зелено, уютно и чистенько. Тут же приютился и изящный, чисто дачный домик местного начальника дистанции; домик тоже весь в зелени, а сзади шумит немолчная Арагва, получающая здесь подкрепление от Черной Арагвы, которая уже дальше катит свои волны вместе с Белою Арагвой. От Пасанаура к следующей станции Апанура и далее к Душету дорога все еще очень живописна, но характер ее сильно изменяется, горы отступают на второй план, появляются ровные пространства, и местность вся сплошь разделана под разного рода хлеба. Во время нашего проезда хлеб не везде еще был убран с полей; во многих местах ячмень и пшеница стояли в копнах или даже не сжатыми, местами шла деятельная пахотьба, [666] причем громадные, тяжелые плуги, запряженные по 16-20 волов или буйволов, чуть не на аршин разворачивали темную, плодородную землю. Возле каждого плуга суетится по 5-6 человек Грузин: картина совсем не похожая на мрачную Осетию с ее крошечною, игрушечною сохой, запряженной такими же маленькими, игрушечными быками. В 20-х годах в Апануре Русское правительство устроило карантин в защиту Грузии от чумы, свирепствовавшей на Северном Кавказе; с тех пор это селение обзавелось кучей построек, которые и теперь еще придают Апануру вид небольшого городка. В нескольких шагах от станции сохранились остатки древней крепости, в которой проживали эриставы, то есть помещики арагвские. В старину эта крепость, с двумя церквами внутри, играла не малую роль, и в годины бедствий и смут, переживаемых Грузией, не раз грузинские цари находили спасение и приют за толстыми стенами Анапурского укрепления. Анапурские эриставы (Титул эристав (наместник) создал в Грузии многочисленную фамилию князей Эристовых. Эта фамилия весьма часто встречается в Грузии в разных закоулках страны.) считались одними из важнейших феодалов древней Грузии, которые не только отражали нападение мусульман, но были в постоянной вражде с другими грузинскими наместниками и с грузинскими царями. Борьба ксанских эриставов с арагвскими известна даже истории, и знаменитый Дюма-отец в своем «Le Caucase» рассказывает такой кровавый этюд из истории этого свирепого времени. Однажды, когда эриставом ксанским был Шамше (1735 года), а арагвским Георгий, и эти князья, по обычаю, были в сильной ссоре — история Монтеки и Капулети на Кавказе повторялась очень часто — произошел такой случай. Одна из сестер Шамше — молодая красивая княжна, проезжая мимо Апанура, была схвачена братом апанурского эристава, насильно увезена в крепость и «une heure apres, говорит Дюма, — le calecon dechire de la pauvre princesse flottait sur le fort en maniere d’etandart». Очевидно, с княжной поступили очень грубо, «car», продолжает далее Дюма, «lorsqn’elle rentra chez eile sans calecon, l’eristaw de Ksani fit le serment d’exterminer, depuis le premier jusqu’au dernier tous les eristaws de l’Aragwi». И эристав ксанский сдержал свою клятву. Призвав на помощь Лезгин, он взял штурмом Анапур и разрушил всю [667] крепость, разграбив все храмы. Целы остались одни только стены. Все образа были изуродованы, вся церковная утварь также; во всех образах были выколоты глаза, мужчины и женщины перебиты и сожжены, и уведена в плен только одна жена Анапурского эристава. Семья погибшего эристава и он сам похоронены тут же в одной из церквей (Церковь эту относят к первым временам христианства в Грузии (IV век), и для археологов она несомненно представляет большой интерес. Другая церковь, в которой и поныне совершают богослужение, выстроена гораздо позже, именно в XV веке.). Мы не пошли осматривать развалины крепости и покатили дальше к Душету, оставив в стороне долину Арагвы. Вся местность от Анапура до Душета чрезвычайно холмиста и эффектна. От Анапура до Душета по прямому пути считается не более шести, семи верст; почтовая же дорога, благодаря холмистости, делает такие извилины, что ехать приходится целых двадцать верст. Когда мы выехали с Анапурской почтовой станции, то вскоре обогнали какого-то человека, обратившего на себя наше внимание своим костюмом, необычным для встречающихся на Военно-Грузинской дороге путников. Человек был одет в черную пару и, помахивая тросточкой, бодро и быстро подвигался вперед пешком по тропинке, извивавшейся в этом месте близ самого шоссе. Мы заинтересовались таким путешественником и шутя порешили, что это должен быть какой-нибудь странствующий актер, пробирающийся, по недостатку средств, по образу пешего хождения. Но каково же было наше изумление, когда, приехав в Душет и усевшись обедать, мы в прислуживавшем нам лакее узнали нашего путешественника. Мнимый актер, оказавшийся скороходом, еще весь красный от скорой ходьбы, объяснял нам, что он шел напрямки, горной тропинкой, которая чуть ли не втрое сокращает путь и дала ему возможность обогнать наш почтовый четверик. Действительно, Грузины замечательные ходоки; рассказывают, что в последнюю поездку нашего Государя на Кавказ (1888 года) был назначен смотр где-то в 75 верстах от Тионет, где ночевал Государь, и вот первая и вторая пешие грузинские дружины за ночь из Тионет двинулись к месту смотра и поспели туда раньше приезда Государя. Говорят, что было велено занести этот форсированный переход в летописи полка. [668] В минувшую кампанию те же дружины вели себя настолько образцово и доблестно, что заслужили себе серебряные трубы, и Георгиевские знамена.

На половине дороги от Анапура виднеется большое красивое озеро Лимас. По преданию некогда здесь стоял город Душет, но после землетрясения на месте города появилось озеро, а город исчез в синих в его волнах. Нынешний город остается в двух верстах в стороне от Душетской станции и издали, в бинокль, имеет очень приветливый чистенький вид, благодаря белым стенам своих домиков. Однако холера заглянула и в Душет, и в день нашего приезда здесь умерло трое от этой болезни. Некогда Душет служил местопребыванием для арагвских эриставов, которые, проживая в этом городе, лишь во время войн отсиживались в Анапурской крепости. Особенно пострадал Душет в 1688 г. во время междуусобной войны; сами Грузины не оставили в нем тогда камня на камне, и потому от древнего Душета имеется в городе лишь несколько каменных развалин, — и с двадцатых годов текущего столетия он занесен в число русских уездных городов. Уверяют, что до сих пор в одну из часовен, близ Душета, в храмовой праздник приносят драгоценные иконы времени царицы Тамары. Муравьев в своей книге Грузия и Армения рассказывает, что для хранения этих икон «приставлены особенные деканозы», которые накануне праздника «с величайшею тайной извлекают святыни из подземелья, ибо сами связаны страшною клятвой. Тот, кто мне это сказывал, старался расспросить у нетрезвого деканоза, где хранится заветная святыня. Когда вино развязало ему язык, он сказал, что для достижения тайного склепа надобно спуститься сквозь тесный проход из одной пещеры в другую верхом по скользскому бревну и там отвалить камень, лежащий над ямой, но никак не согласился указать в горах устье первой пещеры. Народ едва не побил камнями пытливого посетителя сельского праздника за то, что он хотел списать древние надписи с икон. Вот до какой степени они недоступны образованному миру

Возле Душетской почтовой станции стоит громадная каменная усадьба-крепость некоего Чиляева. Крепость эта выстроена в двадцатых годах, но, пожалуй, и тогда уже не было никакой надобности в постройке подобного рода. Живет ли теперь кто-нибудь в этом замке, я так и не мог дознаться. [669] За Душетом начинаются виноградники и персиковые сады, и мы, несмотря на холеру, закупили тут же на дороге у какого-то сморщенного старика-Грузина целую корзину персиков за пятиалтынный. Персики оказались незрелыми и кислыми, хотя на видь и были великолепны. За Душетом же поворот в долину Мухрана, считающуюся центром Карталинского виноделия, которое, как мы упоминали выше, совершенствуется теперь якобы на еврейские денежки.

Как известно, с А. С. Пушкиным именно в Душете произошел довольно комичный инцидент, рассказанный только недавно в Русской Старине. Во время своей поездки по Грузии и Закавказью наш поэт имел спутником молодого графа Мусина-Пушкина, с которым поссорился в дороге, и так как экипаж принадлежал Мусину-Пушкину, то поэт взял свои вещи и отправился пешком до первой станции, которая и была город Душет. Придя страшно усталый и измученный в город и не найдя здесь ничего кроме отвратительно грязного духана, Пушкин решил отправиться прямо в дом городничего, твердо рассчитывая найти у него обычное русское гостеприимство. Городничего не было дома; путешественника встретила ключница и ввела его в комнаты. Пушкин едва добрался до дивана, упал, как полумертвый, снял с себя платье и в одних кальсонах растянулся на диване. По просьбе его ключница подала ему для утоления жажды стакана два красного вина, и он уже начал засыпать. Внезапно возвращается хозяин дома и, узнав от людей о неизвестном человеке, расположившемся в его гостиной, с шумом и яростию врывается туда и спрашивает у Пушкина, что он за человек и как смел войти к нему. Тот, преспокойно и не думая одеваться, рассказывает ему все, как случилось, и просит извинения в своей смелости и нецеремонности. Городничий, не внимая ничему, требует, чтоб он в ту же минуту оставил дом, грозя в противном случае вывести незваного гостя. Тут уже Пушкин решился объявить ему свое имя, надеясь, что уж это, конечно, изменит дело.

Каково же было его замешательство, когда городничий не изменяя своего тона, объявил ему, что ему нет никакого дела до Пушкина, и что много их братьев-сочинителей таскается тут, и что не принимать же ему всякого. Разумеется, [670] после таких слов Пушкину не оставалось ничего делать, как встать и уехать.

По приезде в Тифлис, Пушкин шутя рассказал про этот случай Геслингу — товарищу поэта по Лицею, бывшему в то время правителем канцелярии военного губернатора. Геслинг послал предписание душетскому городничему явиться в Тифлис для объяснений по делам службы. Можно себе представить, что было с бедняжкой и как ему досталось от неумолимой молодежи. Его напоили до-пьяна и заставили просить прощения у поэта, которого больше всех забавляло приключение.

Кроме персика в душетских садах растут розы, орехи, миндальное дерево, вишня, слива, словом, такая благодать, что для любителя фрукт это уже благословенная страна. Однако, вся Карталинская долина, в которой стоит и следующая станция Цилканы, имеет репутацию крайне лихорадочной, а следовательно нездоровой местности. На середине дороги снова приходится ехать Арагвой, с которой уже не расстаешься вплоть до ее слияния с Курой, близ Мцхета, — там, «где слились, обнявшись будто две сестры, струи Арагвы и Куры».

Сами Цилканы не представляют ничего интересного и название свое получили от большого селения, которое лежит верстах в пяти от станции. Некогда в Грузии была даже особая кафедра цилканских епископов, из коих первым по времени считался Иессей, один из числа 13 сирийских отцов, переселившихся сюда в пятом веке. От Цилкан до Мцхета дорога идет сперва по берегу речки Гартискар, а затем снова долиной Арагвы.

Мцхет — древняя и многострадальная столица Грузии, основанная сыном легендарного Картлоса — Мцхетосом, считающимся праправнуком Ноя. И каких только воинов не видал у себя древний Мцхет: здесь был и дикий Скиф, и воины Кира, и солдаты Александра Македонского. В многострадальном Мцхете бесконечные военные разграбления не оставили камня на камне, и от древней столицы Иверии теперь имеется небольшое дрянненькое поселеньеце. Из всех старинных памятников здесь остались лишь два, да и те значительно реставрированы в позднейшие эпохи, — это собор двенадцати Апостолов и Самтаврский монастырь. Мцхет для всякого Грузина такая же святыня, как для Русского богомольца Троице-Сергиевская Лавра [671] или Киевские пещеры и их знаменитый монастырь. Перестав быть столицей Грузии, Мцхеты все же остались навсегда первым пунктом Грузии по историческим и религиозным воспоминаниям. Здесь была первая христианская часовня, воздвигнутая в Грузии, здесь жила Святая Нина (в начале IV века), здесь короновались целые фаланги грузинских царей, и многие из них нашли вечное успокоение под широкими плитами Мцхетского собора. Кроме всех этих буйных Давидов, Симонов и Вахтангов здесь же покоятся последние два царя Грузии Ираклий II и Георгий XIII, над которыми Россия воздвигла богатые мраморные усыпальницы. Здесь покоится прах высшего грузинского духовенства и многих великих людей нации. Это настоящий Пантеон Грузии. Здесь, по преданию, близ алтаря похоронен плащ Св. Илии, здесь же в золотом кувшинчике хранится волос Спасителя и капля Его крови и, наконец, здесь же долгое время хранился хитон Спасителя, купленный после его смерти Евреем Елиозом и подаренный шах-Абассом (в XVII столетии) русскому царю Михаилу Феодоровичу, поместившему его в Успенский собор, где он сохраняется и поныне. Мцхеты, в качестве некогда грозной пограничной крепости Грузии, конечно, неизмеримо старее всех своих религиозных достопримечательностей, и если Мцхетский собор старше нашей Киевопечерской Лавры на VII веков, а нашего Успенского собора на целых XI веков, то, что сказать про город Мцхеты, который возник, повидимому, в такой седой старине, что возраст его считают чуть ли не на 500 лет старше вечного города, то есть Рема. Перед такой стариной наш Киев и Новгород просто малые ребята. В этом городе кипела жизнь ключом в то время, когда не родились еще самые старые народы Европы. Вот уж где именно можно сказать sic transit gloria mandi; теперь Мцхет даже не город, а плохая никуда не годная грузинская деревушка, и если бы не две указанных выше церкви, то тут нечего было бы и смотреть. Собор двенадцати Апостолов, как я говорил, выстроен в IV веке первым христианском царем Грузии Мирианом; но было бы жестоким заблуждением считать теперешний собор за памятник зодчества IV века: уже в V веке он был перестроен и затем много раз был разрушаем и переделываем. При Георгии VI (1318 г.) от собора не осталось камня на камне по случаю сильного землетрясения, а спустя [672] сто лет вновь отстроенный храм был снесен с лица земли свирепым Тамерланом, завладевшим Грузией. Теперешний собор отстроен заново при грузинском царе Александре (1440 г.), — правда, по старому плану, — и подвергался значительным переделкам и в XVII и в XVIII веках. В общем это одна из лучших грузинских построек типичного древне-армяно-грузинского стиля, повторяющегося во всех старинных церковных памятниках Грузии. Здание собора своим зеленоватым порфиром мощно выделяется среди окружающих его темных сакель; оно давит своим величием весь аул и являет собою как бы торжественный протест против ничтожности и банальности окружающей ее обыденной жизни. В Грузии до сих пор сохранилось предание, что собор двенадцати Апостолов был соединен цепью с церковью, выстроенной на горе за Курой.

Такою же цепью предание соединяет между собою и другие церкви Грузии (например, Гелатский монастырь близ Кутайся с церковью Св. Давида); по этим цепям сообщались между собой церкви, и святые монахи обыкновенно на руках перебирались по этой необычайной дороге. Однажды, говорит легенда, по этой цепи в нагорную церковь, где совершалось богослужение, перебирался диакон, известный своею набожностью. Это был муж голубиной невинности и змеиной мудрости. Творя молитвы и распевая священные псалмы, диакон добрался до середины цепи, и вдруг какой-то голос посоветовал ему взглянуть вниз. Благочестивый диакон оглянулся и обомлел: на берегу Куры сидела только что вышедшая из воды красавица-монахиня. Это была чудная роза Грузии, во всем блеске и прелести этого цветка. Кажется, что

...Ни единый царь земной
Не целовал такого ока;
Гарема брызжущий фонтан
Ни разу жаркою порою
Своей жемчужною росою.
Не брызгал на подобный стан;
Еще ничья рука земная,
По милому челу блуждая,
Таких волос не расплела... [673]

Грузинская дева была так хороша, так обольстительна, прекрасна своею сверкающей на солнце наготой, так соблазнительно и картинно позировала перед эквилибрирующим диаконом, что он остановился и, затаив дыхание, повис на своей трапеции... И вдруг... крах! — Цепь лопнула, и несчастный диакон навсегда скрылся в быстрых и глубоких водах Куры... (Филиппов С., — Поволжье, Дон и Кавказ, стр. 648). С тех пор от цепи осталась только обрывки.

Почтовая станция находится за Курой в недалеком расстоянии от Мцхета; еще дальше, в сотне шагов от станции, расположен железнодорожный вокзал, так как Мцхеты стоят на линии «Закавказской железной дороги» (Баку-Тифлис-Поти). Дезинфекция пассажиров и их вещей, едущих в Тифлис, производится на вокзале, и мы, не заезжая на почтовую станцию, прямо поехали на железную дорогу. Главным руководителем дезинфекционных работ на Мцхетской станции в это время был д-р Пастэр, известный бактериолог, состоящий на службе в одной из больших петербургских больниц. Почтенный товарищ является на станцию ранним утром и оставляет ее поздним вечером, и тем не менее все проезжающие ропщут на дезинфекцию, недовольны задержкой и с худо скрываемым раздражением подчиняются требованиям врача. Как и всегда особенно раздражены и будируют интеллигентные и преимущественно чиновные проезжающие. С ними просто сладу нет: каждого нужно уговаривать и чуть не упрашивать. Дезинфекция производится следующем образом. Вещи путешественников, которые не портятся от действия высокой температуры, особенно же грязное белье, постельные принадлежности, помещаются в особые дезинфекционные цилиндрические котлы, обошедшиеся железной дороге по 5.000 р. сер. Котлы эти размещены тут же, на одном конце станционной платформы, возле рельс, и наполняются паром по кишке от локомотива, отданного в распоряжение дезинфекционного отряда. Внутри котлов устроена деревянная решетка, дабы мягкие вещи, приходя в соприкосновение с нагретой до 120-140° Ц. металлическою поверхностью котла, не подвергались сожжению. Таким образом дезинфекция производилась не шипучим, а неподвижным паром, под давлением, несколько большим атмосферного. В герметически замкнутых котлах вещи оставались около получаса, и все неудобство заключалось [674] в том, что все они сильно промокали, и сушка их требовала не менее полутора, двух часов времени. Вещи, которые портятся и изменяются от действия высокой температуры (например, шелк, мех, даже кожа и пр.), натурально не помещались в камеру, а дезинфецировались сулемой при помощи парового распылителя. Особенно курьезна была картина, когда Пастер дезинфецировал грязных аробщиков, везущих различный товар в Тифлис. Этих грязных молодцов выстраивали целой шеренгой без рубах и просто вымывали, обдавая массой сулемовой пыли из гигантского парового spray’я. Зажмурив глаза, они с видимым удовольствием, особенно в жару, подвергались этой операции, доставляющей просто физическое наслаждение в стране, где человек моется зачастую чуть ли всего не два раза в жизни: один раз при рождении, а другой после смерти. Лохмотья аробщиков дезинфецировались особо.

Знакомясь со всей процедурой Мцхетской дезинфекции, испытав на себе действие исполинского spray’я, — мы не заметили, как совершенно стемнело, а между тем нам оставалось сделать до Тифлиса на лошадях добрых двадцать верст, так как поезд отходил в Тифлис со Мцхетской станции только поздно вечером и мы не хотели его ожидать так долго.

Было совершенно темно, когда мы тронулись в путь в нашем экипаже, который также был тщательно вымыт и продезинфецирован раствором сулемы. Говорят, что переезд от Мцхет по Тифлиса представляет значительный интерес для археологов. Не берусь судить об этом, потому что весь переезд пришлось совершить в темноте; поднялся ветер, загремел гром, и разыгралась такая гроза, что нам всем пришлось жутко. Яркие зигзаги молнии по временам освещали дорогу, и тогда можно было успеть различить обрывистый берег реки, по которому извивался наш путь, и встречные вереницы арб. Наш ямщик как сумасшедший орал во все горло «хабарда» (берегись), и до сих пор для меня остается загадкой, каким образом мы в эту темную ночь никого не только не раздавили, но даже не зацепили, хотя, несмотря на мои увещания, ямщик немилосердно гнал своих бойких лошадей, и мы неслись точно на крыльях. Огни Тифлиса показались чуть ли не за десять верст, они то скрывались, то снова появлялись и точно дразнили нас, измученных впечатлениями [675] долгого дня. Наконец, вот и Верийское предместье, и новая молния осветила нам знаменитый памятник, поставленный над крутым берегом речки Веры. Здесь в 1837 году лошади понесли Императора Николая Первого. Коляска опрокинулась, и Государь только каким-то чудом остался цел и невредим. Памятник — большой гранитный с металлическим крестом на верху, на нем высечена следующая знаменательная надпись:

«Живый в помощи Вышнего
В крови Бога небесного водворится».

12 октября 1837 года.

Верийское предместье, особенно ночью, показалось нам крайне невзрачным и пустынным, и только когда мы выехали на Головинский проспект, то нас обхватило шумное движение и жизнь большого города. Дождь перестал, на улицах сильное движение, все магазины ярко освещены, все вокруг так ново и привлекательно, что мы, забыв про усталость, высунулись из экипажа и с напряженным вниманием глядели по сторонам. Вот и неизбежная конка, которая портит цельность впечатления и своим суетливым звоном напоминает оставшуюся позади культуру приевшихся европейских городов; еще один поворот, снова крутая гора, и наши неугомонные кони марш-маршем с треском и грохотом подкатили нас к подъезду лучшей гостиницы Тифлиса, к «Лондону».

(Окончание следует.)

В. Святловский.