СВЯТЛОВСКИЙ В. В.

В АЗИИ

Путевые очерки и картины.

I.

«Человек, который видел только одну сбою страну, — прочел только одну страницу из жизни».

Байрон.

Из всех произведений Байрона наиболее сильное впечатление у нас в России произвел, кажется, «Дон-Жуан», — между тем в нем он описывает Россию, в которой никогда не бывал, по которой никогда не путешествовал, но которою всегда сильно интересовался. По отношению к России английский поэт изменил своему обещанию никогда не описывать страну, которой не видал собственными глазами, но за то всегдашнею его мечтой оставалось посетить Кавказ.

Признаюсь, и меня чуть ли не с детских лет манила к себе эта страна, этот дикий край, весь улитый потоками русской крови, этот «погибельный Капказ» с его громадными, неприступными твердынями, бешеными реками и красивыми черкешенками. Однако, по воле судеб, мне пришлось впервые посетить этот край в тяжелую годину холерной эпидемии 1892 года, и я, проведя два месяца на кавказских минеральных водах, в конце августа выехал из Кисловодска во Владикавказ.

Болезненная мечта всех отъезжающих с Кавказских минеральных вод — не подвергнуться «обсервации» и не попасть [193] в карантин. Действительно, в лексиконе путешественника вряд ли можно найти более страшное слово, чем карантин. Теперь карантины чуть ли не повсеместно сняты, а курсовые больные продолжают беспокоиться, особенно те, которые возвращаются с Кавказа морем или едут оканчивать сезон в Ялту. Оказывается, что и в тридцатых годах у нас карантина боялись ничуть не меньше теперешнего. Знаменитый Пушкин в 1831 году писал про карантины следующее:

«Покамест полагали, что холера прилипчива, как чума, до тех пор карантины были зло необходимое, но как скоро начали замечать, что холера находится в воздухе, то карантины должны были тотчас быть уничтожены. Шестнадцать губерний вдруг не могут быть оцеплены, а карантины, не подкрепленные достаточною цепью, военною силою, суть только средства к притеснению и причины к общему неудовольствию. Вспомним, что Турки предпочитают чуму карантинам. В прошлом году (дело идет о тридцатом годе) карантины остановили всю промышленность, заградили путь обозам, привели в нищету подрядчиков и извозчиков и чуть не взбунтовали шестнадцать губерний. Злоупотребления неразлучны с карантинными постановлениями, которых не понимают ни употребляемые на то люди, ни народ. Уничтожьте карантины — народ не будет отрицать существования заразы, станет принимать предохранительные меры и прибегнет к лекарям и правительству, но покамест карантины тут, меньшее зло будет, предпочтено большему, и народ будет более беспокоиться о своем продовольствии, об угрожающей нищете и голоде, нежели о болезни неведомой и коей признаки так близки к отраве».

Вот что писал великий Пушкин в 1831 году, и под этими строками можно подписаться и поныне.

Из Кисловодска наш путь лежал вглубь Кавказа, по знаменитой Военно-Грузинской дороге, на которой, но слухам, совершается досмотр пассажиров и дезинфекция их багажа.

Дорога из Кисловодска до станции «Минеральные воды» Владикавказской железной дороги идет отличным шоссе, содержащимся в образцовом порядке, несмотря на то, что этому шоссе чуть не на днях придется уступить свое место рельсовому пути. Быстро промелькнула мимо нас великолепная, построенная еще при Воронцове, нарзанная галлерея, воздвигнутая в стиле английской средневековой архитектуры, знаменитая [194] тополевая аллея и не менее знаменитая Крестовая гора, служащая одним из любимых мест прогулок курсовых больных. Говоря о Крестовой горе, невольно вспоминается кровавый эпизод, разыгравшийся здесь при Воронцове же в 1850 году. Один азиатский князек повздорил из-за приданого с зятем, тоже Азиатом, но в то же время и генералом русской службы. Генерал, недовольный величиною колыма, полученного за дочь, возбудил дело у русских властей, обвиняя князька в самовольном увозе у него дочери. В то время начальником центра был князь Эрнстов, живший в Кисловодске близ Крестовой горы. Эрнстов вызвал князька к себе для личных переговоров, и когда тот явился в сопровождении брата и нескольких вооруженных нукеров, то начальник центра в присутствии собранных на дворе Донцов и роты солдат приказал обезоружить и арестовать князька. Тогда Горцы обнажили шашки и с гиком поскакали на Крестовую гору. Затем началась отвратительная травля; троих нукеров убили тут же на горе, остальные были перебиты после отчаянного сопротивления. Особенно дорого продал свою жизнь, отстаивая честь и народные обычаи, один нукер, который забаррикадировался на хорах казенной гостиницы, расположенной у подножия той же горы, и прежде чем сложил свою буйную голову убил кинжалом буфетчика гостиницы и застрелил двух солдат. Нет, конечно, никакого сомнения, что вся эта кровавая драма не могла бы иметь места, еслибы местные обычаи пользовались большим уважением со стороны военного начальства, которому были вверены судьбы кавказских народов в свое время...

На Кисловодском шоссе страшные тучи пыли, которые с ног до головы напудривают путника, его экипаж и лошадей. Да и немудрено, так как вот уже скоро полтора месяца, как здесь стоит превосходная погода, перешедшая мало по малу в сильнейшую жару и засуху. А между тем в парке все пожелтело, листья сильно опали и, несмотря на неимоверную духоту, вся природа приняла какой-то грустный осенний колорит.

Не забудем при этом, что Кисловодский парк, хотя и размещен в котловине между гор, тем не менее находится почти на одной высоте с вершиной Машука, то есть поднят над уровнем моря почти на 3.000 фут. Не могу кстати не отметить неверности наблюдения, утверждающего, что в Кисловодске не бывает ни мух, ни комаров. Комаров, [195] действительно, я не видал это лето, но за то мухи имеются в самом несносном изобилии. Вообще по части отступления от истины наши путешественники по лечебным местам грешат весьма изрядно. Так, например, в одном весьма обстоятельном путеводителе по Кавказу при описании Нарзана имеются такие строки: «шум и клокотание воды в Нарзане до того громки, что вблизи источника отчасти заглушают разговор». Всякий, побывавший в Кисловодске, знает, что это неправда и, конечно, такие поэтические вольности не должны бы иметь места в серьезной книге.

Как ни пыльно и как ни жарко на шоссе от Кисловодска в Пятигорск, но дорога почти вплоть до Ессентуков так живописна, такие милые ландшафты открываются вокруг, что путник долго не чувствует никакого утомления. Дорога идет сперва по правому гористому берегу Подкумка; долина реки сначала очень широка, вдали слева виднеется Кольцо-гора, то есть уступ с оригинальною промоиной в песчаном грунте, имеющей издали поразительное сходство с искусственно сделанным круглым окном. Еще дальше, совсем на горизонте, синеет гора Рим, — также одно из излюбленных мест для экскурсий кисловодских обывателей. Окрестности Кисловодска, как и вообще весь Кавказ, по преданию, видали у себя не только Римлян, Генуэзцев и Венецианцев, по даже воинов Александра Македонского и Гуннов. По преданию, сам великий полководец и его сподвижники проделывали «минеральный» курс в малоизвестном еще у нас в России и чудесном горно-водолечебном курорте Абас-Тумане, расположенном недалеко от Боржома. А знаменитый Шамиль в шутку не раз говаривал, что Александр Македонский, завоевав весь свет, заселил Кавказ самыми разбойничьими элементами своих полчищ.

Как бы то ни было, но близ горы Рим отлично сохранились следы какого-то города и укрепления. О троглодитах здесь не может быть и речи, так как из земли и из соседних пещер археологами и любителями извлечено не мало монет, оружие, крестиков и надгробных с надписями камней, свидетельствующих, что здесь жил культурный и христианский народ.

Окружающие Кисловодск горы не имеют специальных названий и в сущности составляют отроги Пестрого или скалистого хребта. Геологи думают, что эти горы представляли [196] собою некогда морские коралловые рифы, поднявшиеся во время земных переворотов до настоящей своей высоты. Строение гор из известняка с органическими прослойками из рода кораллов как нельзя лучше подтверждают справедливость этого предположения.

Известный ученый Абих, создавший, можно сказать, всю геологию Кавказа, признает для этой страны два поднятия морского дна. Поднятия эти совершались в разных направлениях, в северо-западном и северо-восточном, и относятся к концу мелового периода. При первом поднятии появился, между прочим, Бештау, а при втором — Машук, гора Юца, снабжающая пресною водой Пятигорск и, наконец, царь всех кавказских гор — двуглавый Эльборус. Тогда же образовались трещины в доломитовых слоях и возник знаменитый ключ Нарзан.

Отроги Пестрых гор образуют вокруг Кисловодска настоящие террассы, напоминающие местами гигантские ступени еще более гигантской лестницы. Все пространство между гор по течению Подкумка безлесно и представляет собой богатые пастбища и сенокосы. Чем дальше подвигаешься по долине Подкумка, переехав по прекрасному мосту на левый берег реки, тем ближе придвигаются к нам горы и дорога идет почти что ущельем.

Справа безлесные горы имеют такой курьезный вид, что без всякой натяжки их можно сравнить с окаменевшими морскими волнами. Как ни однообразна все время эта картина, но, благодаря игре света, краски ее получают ежеминутно такие новые тоны, что глаз не устает любоваться и поневоле вспоминаются слова знаменитого баснописца: «куда на выдумки природа таровата». Слева горы подходят к самому шоссе в виде отвесных известковых громад с резко выраженным слоистым строением. Отвесные известковые скалы левой дороги напоминают Бермамытскую террассу, поднятую на 8,500 футов над уровнем моря и представляющую ближайший пункт, с которого можно любоваться главным кавказским хребтом.

Мне только что довелось побывать там. Поехали мы туда из Кисловодска целою компанией в двух фаэтонах шестериками. Набрали кучу теплого платья, дров, самовар и всякой провизии. От Кисловодска приходилось сделать слишком сорок верст по простой дороге, по которой на арбах возят [197] сено и гигантский лес, растущий у подножия Эльборуса. Дорога начинает подниматься в гору почти от самого Кисловодска и хотя в общем нет ни особенно крутых подъемов, ни спусков, все же представляет значительные неудобства: местами она проложена по окраинам весьма головокружительных балок и лощин, в которых шла деятельная уборка сена, местами по слишком уже крупному щебню размытых и выветренных пород.

Ландшафты один красивее другого сменяют друг друга: видна сверху и березовая балка, и дальний водопад и знаменитое ущелье, в котором расположен замок «Коварства и Любви». С каждою новою пройденною верстой грудь дышет легче, воздух становится чище и горизонт беспредельно расширяется. Оглянувшись назад к Кисловодску с «Косого извоза», видишь не только Седло-гору, но вдали вырисовывается синий гигант Бештау, горы Юца и Машук, а спереди, чуть ли не с полдороги, начинают показываться серебряные главы Эльборуса. Всю дорогу ни одного жилья, ни одного духана, зато масса табунов лошадей, стад домашних коз, овец и быков. Стада пасут верховые — горные Татаре в своих живописных лохмотьях. В одном месте мы встретили двух Татарченков, которые стерегли громадное стадо великолепных рыжих козлов, но мы тщетно подзывали к себе этих дикарей: они пугливо озирались по сторонам и поспешно от нас скрылись.

Мы выехали из Кисловодска около 12 часов дня, в страшную жару, но уже к 5 часам, несмотря на солнце, стало свежеть и подул порядочный ветер.

Скоро набежали и тучки, закапал дождь, но, к счастию, через несколько минут небо снова прояснилось и больше не огорчало нас. На лошадей жалко было смотреть: они изморились уже с полдороги и еле тянули нас во всю вторую половину пути.

На самый Бермамут пришлось взбираться уже впотьмах; воздух сильно посвежел и на небе стали зажигаться звездочки. Бермамут представляет из себя почти голую скалу, на которой всегда бушуют ветры, дующие от эльборусских снегов. Гул и свист ветра, а главное холод, вот что первое почувствовали мы, взобравшись на высочайшую точку Бермамута, которая почти на полверсты выше Гудаурского перевала [198] на Военно-Грузинской дороге. Луна еще не взошла, и ориентироваться в окружающем нас мраке было не легко.

Жилья на Бермамуте не имеется никакого, нет даже шалаша, где бы можно было спастись от дождя и ветра. Воду нужно приносить за 2 версты, и не будь с нами запаса дров и углей, то не удалось бы напиться и чаю. Лет 7 тому назад на Бермамуте стоял небольшой домик-ресторан, а теперь домик этот продан с аукциона и на месте его остался небольшой загон вышиною в полтора или два аршина, сложенный из кусков известкового камня.

Крыши у загона нет, в длину он имеет шагов десять и почти столько же в ширину. Надлежало расположиться в этом загоне на ночлег, что мы и не замедлили совершить, разложив в одном углу нашего сурового приюта порядочный костер. Скоро поспел и самовар, налитый превосходной ключевою водой, которую принес один из молодых наших спутников, неустрашимо спустившийся вниз в балку в темноте с ведерной баклагой за плечами. Наши любезные автомедоны наотрез отказались идти ночью по круче добывать воду. За то традиционный кавказский шашлык из баранины, приготовленный на вертеле, совсем не удался и к довершению неудач подгуляло и кахетинское, оказавшееся кислым. Приходилось довольствоваться яйцами, картофелем и хлебом с маслом. Между тем ночь совсем спустилась на землю, небо вызвездило и из-за гор медленно начал выплывать месяц. «Хороша украинская ночь», но про бермамутскую при всем желании я не могу сказать того же самого, хотя и здесь дело кончилось тем, что месяц светил во все лопатки, звезды трепетали самым приличным образом, но все портил анафемский холод, который леденил кровь, забирался вместе с ветром под бурку и не давал наслаждаться открывавшейся картиной. А картина была действительно хороша. Белый гигант Эльборус сидел прямо против нас, разделенный таинственно глубоким ущельем, фантастически облитым причудливым лунным светом. Вдали в этом глубоком ущелье, в этой бездонной пропасти, там и сям мелькали, как звездочки, костры пастухов и по временам доносились их крики и блеяние овец и коз. Гигантские фантастические тени пробегали по ущелью, придавая всей картине особенно мрачный строгий колорит. Но проклятый холод не давал любоваться как [199] следует, все мы теснились в загоне и жались к огню; лошадей и тех приходилось отгонять, — они тоже искали тепла и рвались к нашему загону. Костер погас часам к 2-м и сделалось нестерпимо холодно. До рассвета оставалось еще очень далеко. Шутки не клеились, а спать не давала все та же стужа. В 4 часа еще было совсем темно, и только на восточном краю неба появилась узенькая светло-желтая полоска. Восток алел ужасно медленно, все мы повскакали со своих мест и с жадностью следили как потухают звезды и блекнет небосклон, переходя из синего в какой-то светло-бирюзовый. В первый раз пришлось убедиться, как медленно пробуждается в горах природа от своего ночного сна. Южная природа засыпает быстро; не успеешь оглянуться, как уже наступила ночь, за то рассвет на горах, да еще в холод совершается с убийственною медленностью. Впереди нас все еще полумрак, дающий однако понять, на какой головокружительной высоте мы ночуем, а там далеко на горизонте виднеются неясные контуры чего-то громадного, белого, поднимающегося к самым небесам. Это — Эльборус. Но вот, вдруг еще невидимое для нас светило послало золотой блик на голову седого гиганта» еще и еще, и делая золотая корона заблистала на Эльборусе, и солнце медленно начало выплывать на горизонте; мало-по-малу заискрилась и засверкала и вся цепь гор большого Кавказского хребта и заиграла на солнце своими вечными снегами.

Трудно передать словами все величие открывавшейся пред нами картины. Одна из наших спутниц была тронута до слез, и мы все забыли про холод, мучивший нас в течение этой долгой ночи. Нигде в жизни, ни на Ригах, откуда открывается очаровательный вид на Альпы и на итальянские озера, ни на Урале я не видал подобной потрясающей величественной панорамы. Казалось взор охватывал всю карту Кавказского хребта, и глаз не мог оторваться от этого поразительного зрелища.

Уже солнце высоко поднялось над горизонтом, а мы все еще точно загипнотизированные любовались дивным зрелищем. Ущелье совершенно прояснилось; слева в нескольких верстах открылся дымок, подымающийся из ближайшего аула, близ коего, говорят, имеется источник, по составу одинаковый с Нарзаном.

Спуск к этому аулу идет по неимоверной крутизне; по [200] дну ущелья засеребрилась речка и ленточками обрисовались пересекающиеся тропинки. Но нужно было двигаться в обратный путь. Обратная дорога заняла не более 4 с половиною часов; отдохнувшие кони везли быстро и порядком даже нас напугали на одном спуске, где один из наших экипажей едва не скатился со всеми пассажирами в глубокий овраг. Отделавшись испугом, вернулись мы однако в целости в Кисловодск, запечатлев навсегда и эту холодную ночь и чудесную Бермамутскую панораму.

В верстах в 4 от Ессентуков Кисловодское шоссе выходит из ущелья и идет по гладкой, степной местности, которая тянется вплоть до самого Пятигорска.

От Ессентуков до Пятигорска я весь путь (около 15 верст) совершил пешком, вдвоем с одним из молодых моих спутников.

Пешеходные путешествия, столь принятые, например, в Швейцарии, совершенно не в ходу на Кавказе, и когда мы явились отдохнуть в духан, расположенный на окраине Пятигорска, то нам не хотели верить, что мы пришли из Ессентуков и сделали полтора десятка верст.

Дорога из Ессентуков в Пятигорск, украшенная все время видом горы Бештау, не представляет ничего интересного. Скучная степь в одном только месте пересекается неглубоким оврагом, в котором бежит пересохшая речка Золотушка. На речке порядочное оживление по случаю окончания постройки железнодорожного моста, — вот и все достопримечательности этого пути, на котором я-таки порядочно измучился II утомил свои ноги.

Забрав свой багаж в Пятигорске, дальнейший путь до станции «Минеральные воды» мы снова сделали в экипаже но прекрасному шоссе. На полпути приходится миновать некогда шотландскую, а ныне немецкую колонию «Карас», где Лермонтов в последний раз напился кофе перед своею роковою дуэлью.

Чтобы покончить с местностью района кавказских минеральных вод, добавим, что в этом районе, в 30 верстах от слияния Кумы с Подкумком, кроме Бештау и Машука возвышаются и видны все время по дороге от Пятигорска к вокзалу горы: Железная, Змеиная, Развал, Лысая и Бык. Почти все эти вершины покрыты густым лесом и своим красивым видом оживляют дорогу. На станцию «Минеральные воды» я [201] прибыл за несколько минут до отхода скорого поезда во Владикавказ.

Будущие посетители кавказских минеральных вод должны порадоваться скорому окончанию железнодорожной ветви, которая свяжет этот курорт с общею сетью российских железных дорог. Уже в начале сентября локомотив засвистал в Пятигорске и прозвучал громким эхо на вершинах Машука и Бештау, где и поныне вьют свои гнезда царственные орлы. Вся линия, которая свяжет между собою и с «Минеральными водами» Пятигорск, Железноводск, Ессентуки и Кисловодск, имеет около 60 верст и будет окончательно готова к концу нынешнего года. В России в настоящее время из-за холерного вопроса потерян вкус ко всякого рода иным вопросам, и потому даже открытие Феодосийской железной дороги и окончание новой Минеральной и даже линии от Петровски до Беслана (Беслан — последняя станция перед Владикавказом по Владикавказско-Ростовской железной дороге.) наталкивается на крайне обидное равнодушие общества. Все 60 верст новой линии, от которой кавказские минеральные воды ожидают великих и богатых милостей, обошлись Обществу, Владикавказской железной дороги вместе со станционными, мостовыми и иными сооружениями почти в 3 миллиона рублей. Таким образом стоимость одной версты определяется почти в 50 тысяч рублей. Железноводский вокзал будет отстоять от Железноводска в 4 верстах, что дает возможность сократить общую длину всей линии чуть ли не на 12 верст; к тому же последние 4 версты до Железноводска представляли такие трудности, что на преодоление их нужно было затратить добавочно сумму около 350 тысяч рублей, и Общество предпочло ограничиться организацией таксированных экипажей, которые будут доставлять публику с вокзала в Железноводск. Вообще делу постройки вокзалов на водах не довезло. В Ессентуках место для вокзала было выбрано толково и с знанием дела: намечен был пункт прямо против Компанейской гостиницы, отступя на несколько саженей от проезжей шоссейной дороги, ведущей из Пятигорска через Ессентуки в Кисловодск. От вокзала рукой подать прямо к парку, а следовательно и к целебным источникам. Но мудрое управление водами и тут поставило свое veto, [202] и вокзал пришлось отнести далеко за бугор позади места строющейся в Ессентуках новой церкви. Если проезжая дорога, в качестве скотопригонного пути, не вредила своею близостью источникам (именно нумеру четвертому), если, наконец, не вредила им сама Компанейская гостиница, спускающая свои нечистоты по соседству с четвертым нумером (так называется один из Ессентукских источников), то весьма странно, как и в чем могла повредить им близость вокзала. За то пассажирам эта близость была бы на руку, но о пассажирах у нас думать не принято.

Петровскую линию строит тот же молодой и талантливый инженер Кербедз, который построил дорогу и на минеральные воды. Это сын известного инженера Кербедза, которому Россия обязана многими капитальными сооружениями (Николаевский мост в Петербурге, мост в Варшаве, связующий Прагу с Варшавой). Петровская линия обошлась гораздо дешевле «Минеральной », именно 39 тысяч с версты. К зиме предполагают уже открыть движение от Петровска до Грозного. Постройка задержалась тою же общею разорительницею — холерою. На Петровской линии холера была так сильна, что несколько раз все рабочие разбегались, бросая и вещи и заработанные деньги. Приходилось ворочать их и водворять на места казаками. Первоначально смертность в устроенных дорогой бараках доходила до ста процентов, что объяснялось тем, что рабочие, предубежденные против бараков, скрывали заболевания и являлись к доктору лишь в последнем периоде болезни. Однако мало-по-малу врачи победили предрассудок, больные получили доверие к баракам, что тотчас же отразилось на уменьшении процента смертности от холеры, и теперь железнодорожные рабочие новых строющихся линий от Владикавказской железной дороги снабжены широкою врачебной организациею и по отношению к населению Терской области их уже ни в коем случае нельзя рассматривать очагами заразы. В отношении врачебной помощи рабочие поставлены гораздо лучше, чем окрестное население. Можно пожелать лишь, чтобы администрация дороги, хотя бы на время эпидемии, взяла бы в свои руки также и заботу о продовольствии рабочих. Конечно, эта задача не легка, но тем больше заслуга исполнившему ее. Теперь же рабочие нанимаются на своих харчах, а харчи эти натурально ниже всякой критики. [203]

II.

Станция «Минеральные воды» до того пропахла карболкой, что на ней и дышать трудно, но за то ни в чем остальном не чувствуется, что попадаешь на великий путь распространения холерной эпидемии. То же впечатление сохраняется и после того как сядешь в вагон и проедешь порядочную толику пути. Всюду на вокзалах изрядная суетня, пассажиров садится везде много, все буфеты завалены фруктами и чуть ли не всякий третьеклассный пассажир тащит к себе в вагон огромный арбуз, который восхитил бы капитана Копейкина, или набивает карманы румяными яблоками.

В вагонах просторнее и чище обыкновенного, но тоже крепко надушено карболкою, а в первом классе удалены ковры с полов.

В конце поезда пристегнут чистенький, окрашенный белою краской, вагончик, с надписью «санитарный вагон». Благодаря своему почти щеголеватому виду, вагончик не производят даже своим видом того удручающего впечатления, которое связано с представлением об убежище для холерных больных. Наш вагончик шел пустым; все встречные поезда имели в хвосте такие же белые вагоны, которые, по справкам, шли также пустыми. Действительно, сильная эпидемия, свирепствовавшая в течение 1 1/2-2 месяцев в Терской области, заметно начала ослабевать, и там, где прежде в день дело доходило до двух тысяч заболеваний, теперь захварывает не более пятидесяти человек (конец августа). Даже знаменитая станица Прохладная, в которой появились первые случаи, вызвавшие панику среди курсовых больных на кавказских минеральных водах, и та ныне совсем свободна от больных. В этой станице население, в ознаменование прекращения эпидемии и самоотверженной деятельности присланного к ним врача Ильина, устроило ему торжественные проводы и поднесло на память золотые часы с цепочкой. Такой же овации удостоился и харьковский студент-медик Н. Краинский от жителей станицы Солдатской. Когда Краинский был вызван на родину, то общество этой станицы проводило его на станцию в полном составе с женами и детьми и поднесло ему чрез атамана [204] серебряный подстаканник с надписью «от признательной станицы Солдатской». Сообщаем эти факты с отрадным чувством и очень сожалеем, что инородческое население Терской области в своих пораженных эпидемией аулах далеко не разделяет взглядов терских казаков на действительность врачебной помощи в деле прекращения холеры. Инородцы не верят русским врачам, неохотно показывают им своих больных и, говорят, было не мало случаев, где приезд врача или фельдшера в аул вызывал такую враждебную демонстрацию, что о подаче помощи нечего было и думать. Туземное население Терской области да и вообще Кавказа не вышло в этом отношении еще из сферы самых темных предрассудков и суеверий. Ингуши, в ограждение своих селений и себя лично от холеры устраивают таинственные процессии по подземным галлереям. Для этого вырывают два колодца, соединяемые подземным ходом. У того и другого колодца муллы читают священный коран, а правоверные один за другим спускаются в один из колодцев, проходят по тесной галлерее в другой, причем по пути каждый проходящий отплевывается во все стороны. Вышедший таким образом на поверхность земли становится, по местному поверью, как бы застрахованным от холеры. Кабардинцы обносят вокруг селения целою процессией бычачью кожу, и местное поверье гласит, что холера не может перейти черту, по которой прошла такая процессия. Жители осетинской слободки во Владикавказе вскоре же после появления в этом городе холеры пытались умилостивить ее жертвоприношениями. Собравшись, она зарезали быка, изжарили его и съели, обильно запивая пивом (Терск. Вед.). Наши казачки также по временам не отступают от своих туземных собратий: так казаки станицы Ассинской прогоняли холеру выстрелами. Собравшись чуть ли не все поголовно, они стреляли в воздух почти целую ночь. «Опахивание» деревень в предупреждение заноса холеры, как известно, составляет одну из мер, которую довольно широко применяли и у нас во внутренней России в текущую эпидемию, и до какой дикости дошли бы мы, еслиб у нас умирали люди в таком количестве, как это было на Северном Кавказе (в Терской и Кубанской областях), это известно одному Господу Богу. Мы едва ли ошибемся, если признаем, что Терская область в минувшую эпидемию является одною из наиболее [205] пораженных во всей России местностей. За один лишь период времени от 12 июля по 10 августа здесь заболело 24.724 чел. и умерло 11.967, то есть гораздо больше половины того количества людей, которые при нормальных условиях умирают здесь и притом от всех болезней за целый год. Обыкновенно смертность в Терской области не превышает 23 на 1.000, что при населении области в 780.000 человек дало в 1890 году 18.132 смертных случая за год, то есть по 49 человек в день во всей области (Средним числом в этот период времени захварывало в день по 824 человека (maximum 1.158) и умирало 398 (maximum 564).). Другими словами, азиатская гостья повысила существующую в крае при нормальных условиях смертность чуть ли не в десять раз.

Будущему историку холерной эпидемии 1892 года предстоит, без сомнения, трудная задача выяснения причин такого исключительно резкого развития эпидемии в крае, отличающемся в общем крайне малой плотностью населения. Известно, что плотность населения в Терской области крайне не велика, а именно здесь на квадратную версту приходится до 12,6 человек, а в частности в территории собственно Терского казачьего войска (Собственно территория Терского казачьего войска охватывает собою три административных единицы области: Сунженский, Кизлярский и Пятигорский отделы.) население еще реже, и здесь на квадратной версте живет не более 8,6 человек. Приводим для наглядности данные относительно населенности других местностей нашего отечества. В Петербургской промышленной области на каждую квадратную версту приходится 108 человек, в западных окраинах — 53 человека, в черноземной не-степной области — 40, в центральной промышленной — 36, в Северско-Белорусском Полесье (части Пермской и Вятской губерний) — 24, в лесной черноземно-суглинистой области — 17, в черноземной степной — 15, в Кавказском крае вообще и в Крыму — 14, в Пинском Полесье — 12, в Вологодско-Вятском Полесье — 11, в Новгородско-Финском Полесье — 9, в Уральском Полесье — 7, в степной не-черноземной полосе — 4. Таким образом, если плотность населения России в среднем в девять раз меньше, например, чем в Англии и в пятнадцать раз — чем в Бельгии, то сравнительно с этими государствами Терская область представляется вовсе не заселенною. Если признать, что в [206] Терской области мы, в лице терских и гребенских казачьих поселений, имеем самые первые и ранние русские колонии на Кавказе, то нельзя не сознаться, что этим колониям сильно не везет, что, впрочем, и понятно, так как Русские, на наш взгляд, всегда были и есть плохими колонизаторами. Не даром существует историческое предание, что Донцы, переселяясь на Кавказ, не знали и не хотели знать хлебопашества и бичами забивали тех из казаков, которые брались за соху. Как ни смутны и неопределенны указания различных историков местной колонизации края (Евг. Максимов, И. Попко, И. Бетховский, Ф. Пономарев), тем не менее нужно полагать, что первая горсточка русских людей занесена была в Терскую область в XVI столетии, в эпоху отмеченную другим колонизационным течением казачьей вольницы. Имя Ермака Тимофеевича, покорителя Сибири, известно всякому ребенку, но имя атамана Андрея Шадры, который создал первый кавказскую колонию и таким образом положил первый камень нашего кавказского владычества, еще ждет своего бытоописателя. Андрей был приятелем Ермака Тимофеевича, казаки повздорили между собой и разошлись в разные стороны, а в результате этой ссоры получилась колонизация не только Сибири, но и Кавказа. Если первым колонизаторам Терской области не приходилось сладко, несмотря на громадные природные богатства этой страны, то, очевидно, и поныне еще жизненные условия в крае и особенно в некоторых местностях ее представляют мало привлекательного. Первым поселенцам приходилось прежде всего отстаивать безопасность своего имущества и свою собственную от буйных своих соседей горцев; правда, теперь этого давно уже нет, но за то климатические условия, повидимому, далеко еще не смягчили своего воздействия на пришлое колонизационное население. Так, например, во всей территории Терского казачьего войска проточная вода имеется лишь в изобилии в западной половине Пятигорского отдела, да на юге и юго-востоке Супренского. В остальных местностях края недостаток проточной воды составляет истинную злобу дня, переходящую в настоящее бедствие во всем Кизлярском отделе, в степной части Пятигорского и в некоторых отдельных долинах. От недостатка воды страдают не только люди, но и скот и даже вся флора местности. Таким образом в стране, рядом с изумительным богатством во всевозможных [207] минеральных источниках, уживается крайняя бедность в хорошей проточной пресной воде.

Далее вся дельта Терека, не будучи до сих пор осушена от болот, дает такие злокачественные формы перемежающихся лихорадок, что с ними не акклиматизировалось даже и туземное население. Весь Кизлярский отдел, например, до такой степени отличается целым рядом моментов, вредно отражающихся на здоровье местного населения, что, но сведениям Терского, областного статистического комитета, прибыль населения в этом отделе едва равняется 0,7% (1889 года). В иные годы эта прибыль опускается еще ниже и были случаи, когда в течение года убыль населения превышала прибыль, а в некоторых станицах Кизлярского отдела это печальное явление повторяется слишком часто. Тот же комитет, как известно, еще в семидесятых годах обратил всеобщее внимание на то, что в малом приросте казачьего населения в большинстве местностей виновна громадная смертность детей до пятилетного возраста. Во многих местах России дети до этого возраста умирают в поразительных количествах, и если признать, что в среднем нормальный для всей России процент будет 49 на сто душ умерших, то здесь этот процент доходит до 70. К сожалению, это явление, подмеченное двадцать лет тому назад и объясняемое так же, как и во внутренней России — недостатком ухода за детьми, остается во всей своей силе и поднесь и нами отмечается в настоящее время лишь в смысле указания или вернее отыскивания тех причин, коими, быть может, хотя отчасти объясняется та напряженность, с которою в крае свирепствовала ныне холерная эпидемия.

От станции «Минеральные воды» почти вплоть до Терека тянется выжженная голая степь, но за то за Тереком начинается та житница, которая в минувшем году вместе с Кубанскою областью накормила наши пораженные недородом губернии. На долю Терской области таким образом впервые выпала благодарная роль кормилицы Земли Русской, и терские казаки и в этой роли оказали своему отечеству такие же почетные услуги, как и на поприще военном и боевом. На станции Дарг-Кох уже под самым Владикавказом наш белый вагончик распахнул свои двери и принял одну больную — жену железнодорожного сторожа, — которую наш поезд благополучно и доставил в Владикавказский холерный госпиталь. В самом [208] Владикавказе холера почти прекратилась еще в середине августа, причем за все время от начала заболевания. в этом городе почти с 50-тысячным населением захворало 918 человек, из коих умерло 381, то есть не более сорока процентов. В наибольший разгар эпидемии самое большее количество заболевших в день доходило до 75 человек, а самое большее количество умерших до 46. Таким образом, в общем, эпидемия здесь далеко не достигала той злокачественности, какую она приняла, например, в Гамбурге, куда, по мысли Коха, мысли явно политически-тенденциозной, она занесена будто бы из России. — Владикавказ очень хорошенький город. Его украшают и бурный Терек и чудесные горы. Главное — горы. Кроме чудесной шапки Казбека из Владикавказа видна редкая по красоте гора Мат-хох, которую здесь называют Столовой. Сам город вонюч и грязен, как примерный Азиат. Лучшая улица города — Александровский проспект — благоухает не лучше помойной ямы. Знатоки дела объясняют это явление не столько неопрятностью города, сколько интенсивностью здесь всех процессов разложения и гниения. Действительно, вся Владикавказская равнина, а следовательно и город, страдает от обилия атмосферных осадков и пожалуй в этом отношении во всей России занимает исключительное место. По сведениям за последние пять лет здесь было в течение года 140 дней с осадками (в том числе 114 дней с дождями), общее годовое количество которых превышает 821 миллиметр. Рядом с большою жарой такая вечная мокрота и обилие луж, конечно, должны давать большой материал для гниения всевозможных органических остатков.

Другим больным местом города является его водоснабжение и особенно удаление нечистот и всяких помойных и сточных вод. Лет семь, восемь тому назад городское управление устроило прекрасный песчаный фильтр и таким образом дало возможность пить очищенную от массы мути воду Терека. Взамен Сосуна, так как река в городе очень мелководна, хотя и быстра, в фильтр поступает часть терочной воды не из самого русла, а из бокового рукава, идущего вдоль крайне загрязненного берега, украшенного общественными сортирами и тому подобными ароматичными учреждениями. Близ начала этого рукава, из которого пьет воду весь Владикавказ, устроена мельница с плотиной, на образование которой [209] пошло много десятков тысяч возов навоза, экскрементов и всяческих нечистот. Плотина эта, конечно, постоянно выщелачивается рекой, и естественно, что фильтр не может справиться с такою непосильною задачей и дает воду худшую, чем нефильтрованная вода главного русла. И действительно, части города, пившие прямо мутную нефильтрованную воду Терека, страдали — от эпидемии ничуть не больше, чем участки, снабженные прозрачною фильтрованною водой. Даже скорее наоборот. Сообщаемые мною факты не подлежат ни малейшему сомнению, как они ни невероятны на первый взгляд, так как переданы мне местным городским врачом, который неоднократно поднимал вопрос об этой злополучной мельнице и ее знаменитой плотине из навоза. Не лучше стоит дело и с удалением всяческих нечистот из города. Все это спускается и сваливается в Терек, реку крайне мелкую и по временам крайне не обильную водой. Даже прачечные, мывшие госпитальное холерное белье, спускают свои помои в тот же многострадальный Терек, который несет дальше все эти «запятые» в ниже лежащие места человеческого обитания. Повторяю, что сообщаемые мною факты идут из вполне компетентного источника и истинность их никоим образом не может быть заподозрена. — Владикавказ основан был еще при Екатерине II и вплоть до шестидесятых годов настоящего столетия представлял из себя небольшую крепостцу, задача которой сводилась к охране одного из лучших и древнейших проходов через главный Кавказский хребет. Задача настолько почтенная, что ею объясняется и самое название города. С окончательным покорением Кавказа роль Владикавказа существенно изменилась, а подошедшая железная дорога окончательно упрочила за ним крайне важное торговое значение. Значение это бесконечно усилилось бы, еслибы через главный хребет шло не шоссе, именуемое Военно-Грузинской дорогой, а рельсовый путь, который, как известно, мог бы быть здесь проложен без особых даже технических затруднений. Все нужные изыскания сделаны, и общая стоимость такой дороги определена в сорок миллионов рублей, — сумма, которая на Западе, конечно, не считалась бы громадной.

Несомненно однако, что если Петровск соединится рельсами с Баку, тогда железная дорога через главный хребет сделается достоянием одних туристов, а Владикавказ потеряет [210] свое торговое значение и отцветет, не успевши расцвесть. В городе теперь имеется мужская и женская гимназии, реальное училище, 18 низших учебных заведений, в том числе ремесленное училище в память Лорис-Меликова, бывшего некогда начальником Терской области, и до 50 мелких фабрик и заводов (Трудно поверить, но — факт, что Владикавказ не имеет ни одной книжной торговли, ни одной книжной лавки.).

Правда, городских достопримечательностей мало, да и городу некогда было заниматься такими пустяками, недаром еще в нем целы и остатки старой крепости и новой оборонительной стенки, построенной до взятия в плен Шамиля, когда город с часу на час ожидал нападения грозных полчищ знаменитого имама. Город полон военными, и этот элемент играет здесь преобладающую роль. Мы прибыли в город как раз в день чествования (25 августа) войскового круга Терского казачьего войска, праздника установленного лишь с прошлого 1891 года. Этот праздник имеет огромное значение для всего Кавказа. Он чествует тех удалых выходцев из московской земли, тех смелых донских, волжских и яицких казаков, ту знаменитую «вольницу», которая бесстрашно забралась на берега Терека и положила здесь прочную основу русской колонизации всего Кавказа. Весь знаменательный день 25 августа городские улицы были покрыты военными в их живописных черкесках, торжественно гремела музыка, развевались знамена и прошла процессия с булавами и насеками древнего казачества. Вечером на многих перекрестках также играла музыка, говорились тосты, пролито было много кахетинского вина и в казачьей груда вставали былые славные подвиги невозвратного прошлого. В Владикавказе стоит и знаменитый Тенгинский пехотный полк, куда был назначен, но не доехал Лермонтов. В этом же полку числится и другой бессмертный человек — безвестный серый, рядовой солдатик Архипов Осип, который в сороковых годах вплел крупный лавр в венок знаменитого полка. Когда громадные скопища черкесов взяли горсточку русских людей, защищавших небольшое Михайловское укрепление, то простой рядовой Архипов, видя, что победа клонится на сторону горцев, взорвал пороховой погреб и хотя погиб сам, но погубил и [211] множество врагов. Архипов числится и по настоящее время в списках полка и его вызывают при каждой перекличке, причем на вызов отвечают «погиб во славу русского оружие». Серому герою несколько лет тому назад поставлен во Владикавказе памятник на конце Александровского проспекта, против здания упраздненной ныне военной гимназии. Да простит нам строитель памятника, но монумент его, особенно среди окружающей величественной природы, вышел каким-то чересчур маленьким, игрушечным. На небольшой мраморной колонке сидит орел с лавровым венком в клюве. Орел сидит на куче ядер, но общий масштаб памятника так мал, что в одном из кавказских путеводителей составитель пресерьезно описывает, что на колонке лежат яйца, а на них сидит орлица (Путеводитель Андреева. Спб. 1891 г.) На одной стороне монумента сделана надпись: «штабс-капитану Дико и рядовому Осипу Архипову», а на другой стороне прибита медная доска, на которой вырезан приказ графа Чернышева, — бывшего в сороковом году военным министром, о подвиге рядового Архипова. К сожалению текст приказа вырезан слишком мелко, какими-то фигурными с завитушками славянскими буквами. С развитием просвещения на Кавказе туземным жителям, посещающим областной город, было бы полезно уметь читать описание геройского подвига рядового Осипа Апхипова.

(Продолжение следует.)

В. Святловский.