СТОЯНОВ, А.

БАТУМ

К истории дачных поселений в Батумском округе.

Sine ira et studio.

I.

Я намерен рассказать очень простую историю, которая, хотя близко касается моих личных дел, может, однако, представить достаточный интерес, как картинка общественной жизни нашей далекой южной окраины.

Если в начале восьмидесятых годов кто-нибудь проезжал по закавказской железной дороге от Батума до Тифлиса, то в каждом шагу между Батумом и первою станциею Кобулетами мог приметить, какую дикую местность он проезжает: налево от рельсов до самого моря болото, заросшее ольхою и папоротником; направо — горные склоны, покрытые непроглядною чащею колючки и ежевики, над которою высились полусгнившие стволы ольхи, граба и бука, до верху обвитые плющен, диким виноградом и кавказскою лианою.

Теперь этот ландшафт резко изменился. В полосе от Чаквинского моста до высот Цихисдзири на прибрежной стороне очищена местность, проведены канавы, засажены плантации фруктовых деревьев. На нагорной — ряд каштановых домиков, лестницы, тропинки и дороги, обсаженные чинарами, липами, акациями, бигнониями, юкками; то там, то сям — группы кипарисов, криптомерий, магнолий, эвкалиптусов, еще выше — правильные ряды виноградных лоз.

Любопытный турист спрашивает обыкновенно у своих соседей в вагоне,— кто здесь живет, чья это работа. И в [701] самом деле, интересно что-нибудь узнать о тех людях, которые поселились около прекрасного синего моря, не побоявшись ни диких нравов страны, ни здешней убийственной лихорадки, и из прежнего гнилого болота и непроходимой чащи сделали культурную полосу. Как приветливо смотрят на путника эти красивые домики на верхушках окрестных холмов, эти правильные аллеи цветущих кустарников, эти группы хвойных деревьев, рельефно выдающиеся на фоне светло-зеленых листопадов! Русскому туристу, издревле страстному любителю новых мест и новой жизни, так и хотелось бы остаться здесь, построить себе сень и приютиться где-нибудь на горке подышать в летний зной живительным морским воздухом. Как не расспросить подробнее и не забрать надлежащих справок?

Одни вам отвечают что здесь поселились русские люди, первые, так сказать, пионеры культуры этой приморской полосы; что здесь они положили не мало труда и много болели, страдая при первых очистках миазматическою лихорадкою; что некоторые из них затратили на очистки, посадки и постройки много денег; что землю они приобрели от местных жителей, турок; что теперь они будут иметь много недоразумений с администрациею, признающею все эти земли казенными; что будет очень жаль, если земли у них отнимут, ибо люди эти заслуживали бы поощрения и покровительства, а не преследования.

Другие заявляют вам, что это непрошенные пионеры и никем непризнанные культиваторы; что это просто захватители казенной земли, наглецы, решившиеся по-американски селиться на заведомо чужой (казенной, то есть) земле; что цель их — жадная нажива, рассчет на то, что в будущем они возьмут громадные деньги; что, конечно, в самом непродолжительном времени, их попросят снести свои постройки и удалиться подобру, по-здорову,— а не послушают, так уберут силою; что им удалось, пользуясь оплошностью местной администрации, сделать этот возмутительный захват; что теперь за береговою полосою смотрят строго, что всякому новому непрошенному пионеру и думать нечего о приобретении здесь участка земли. Если ему и удается сделать это на-авось, приобрести ничего незначащие документы, то при первых же признаках работ дай Бог ему благополучно унести свои ноги.

Смущенный турист сам не знает, где правда. Если она не на краях, а по средине, как бывает обыкновенно, то сколько хлопот, недоразумений, опасений! Бог с ним — с этим привлекательным красивым морским берегом! Пусть [702] он останется как приятное воспоминание, как чудная картинка в ряду сцен и видов давнишнего путешествия.

Сколько людей,— желавших приобрести здесь участки, культивировать их, поселиться со своими семьями, если не на весь год, то хоть на весну и лето, положить здесь свой труд и деньги,— проехали мимо, испуганные и сбитые с толку разноречивыми показаниями сведущих людей.

II.

Одним из таких пионеров-культиваторов или захватителей казенной земли написана и настоящая статейка.

Педагог по профессии, я работаю в разных городах Кавказа вот уже двадцать-три года. После десятимесячной работы каждому городскому педагогу желательно подышать свежим воздухом, отдохнуть где-нибудь на даче или в деревне. Обыкновенно каждый год тот из нас, кто что-нибудь сберег, отправляется или в горы, или в Крым, или на минеральные кавказские воды, а кто посмелее — на Волгу, в Финляндию и даже за границу. Так делывал и я в прежние годы, пока не было детей. Теперь с детьми совершать такие путешествия и дорого, и рискованно. Во времена моей безвозвратно минувшей молодости, в Малороссии, откуда я родом, и в Новороссии, я проводил каждый год несколько месяцев в сельской тиши хохлацкой деревни. Там я полюбил землю, растения, физический труд на открытом воздухе. Много раз на Кавказе я порывался купить за свои трудовые деньги клочок земли, построить себе хату и в часы досуга заняться здоровым и освежающим трудом над землею. Ведь все книги и вечно одни книги, а после них слушание музыки в каком-нибудь курорте, лечение ваннами, водами да кумысом — все это очень скучно и приедается скоро. Лето проходит как в тумане; и работы настоящей нет, и отдыха настоящего нет: ходишь, в качестве пациента, как одурелый, исполняя все по заказу, и возвращаешься к труду таким же усталым, каким уехал. Дети тоже не на свободе: в тесной, но дорогой квартире и в таких же стеснительных условиях.

То ли дело в своем собственном доме, на своей земле, где на каждом клочке твой труд, где твои зеленые воспитанники, если ты их хорошо посадил, хорошо воспитал, радуют тебя своим ростом, своими цветами, своими плодами, где [703] посторонние тлетворные влияния выражаются засухой, ветром,— против чего ты в силах бороться,— и всякими паразитными болезнями, лекарства против которых дает тебе опыт и разумная сельско-хозяйственная книга. Никем и ничем не стесняешься: волен как птица. Встаешь с зарею,— работаешь с охотою, ешь с аппетитом, что Бог послал, ложишься спать как убитый и встаешь на другой день бодрый и свежий. Дети, чахнувшие в городской квартире, вдыхают полною грудью свежий целительный воздух, едят свежую неприхотливую пищу и, по примеру старших, заинтересовываются сельскою работою и начинают привыкать к умеренному физическому труду.

Я решительно не понимаю, почему русскому чиновнику наши отечественные философы отказывают в способности в сельскохозяйственной работе. Крестьянин Иванов, казак Иванов, мещанин Иванов — эти несомненно могут работать, и только, кажется, эти: им поощрение, им покровительство. Помещик Иванов от отцов, от прадедов — будь он отставной капитан или отставной титулярный советник — может работать,— если захочет и если у него хватит уменья и денег. Почему же не может с успехом работать учитель Иванов, офицер Иванов, контрольный чиновник Иванов, если он на свои кровные деньги купит себе землю, заведет хозяйство, сад, виноградник и в свободные от занятий дни будет жить в своем именьице или на своей даче, где в его отсутствие хозяйничает его жена, сын или дочь? Правда, в былое время наша бюрократия, получая жалованные земли иногда в большом количестве (и у нас на Кавказе), торжественно проваливалась, ничего с этими землями не сделавши и продавая их в чужия руки. Но ведь большим кораблям большое и плаванье. Имея небольшое хозяйство и ведя его умело, почерпая знания и из опыта, и из книг, чиновник, в особенности если он профессиональный чиновник, имеющий образование, не только сам обеспечит себе тихое пристанище на старость, но может служить хорошим примером трудолюбивой и разумной жизни для соседей. Мало вероятия, что он будет пропивать плоды своих трудов в ближайшем кабаке и постепенно расстраивать свое хозяйство, чему неоднократные примеры представляют наши новоиспеченные русские колонисты, хоть бы в том же Батумском округе.

Вот с такими мыслями желал я много лет приобрести где-нибудь поближе в месту службы небольшой уголок и попробовать, удастся ли мне на практике осуществить то, о чем [704] думалось и гадалось. Случай натолкнул меня на прибрежье Черного моря около Батума — к счастью или к несчастью — покажет дальнейший рассказ.

III.

С 1881 года я почти каждое лето бывал в Батуме на короткое время. Здесь я познакомился с гг. Д’Альфонсом и Соловцовым, имевшими земли и дачные постройки около р. Чаквы в 12 верстах от Батума и занимавшимися садоводством и сельско-хозяйственною культурою. В 1884 году пятеро из моих знакомых, увлеченные примером вышеупомянутых лиц, предложили купить сообща участок земли, как раз по средине между рекою Чаквою и старою крепостью Цихисдзири, разделить его по выбору и соглашению на части и заняться обработкою этой земли. Один мечтал разводить плодовые деревья, другой — заняться пчеловодством, третий — насаждением фундуков, и т. д. Предполагались взаимная помощь и поддержка. Я внимательно осмотрел местность от самого Батума до Цихисдзири. Страшные заросли, болота, остатки старых чалтыков (рисовых полей) — все это предвещало борьбу с необыкновенною силою здешней дикой растительности и с изнурительною миазматическою лихорадкою. Примеры были на-лицо: лихорадочные страдания со значительным процентом смертности солдат кордонной таможенной стражи, рабочих закавказской железной дороги и рабочих частных владельцев. Тем не менее, меня привлекали морской берег и сравнительная близость данного места, с одной стороны от развивающегося не по дням, а по часам Батума, с другой — от Кутаиси, места моей службы. Более же всего цены имел для меня морской влажный воздух, необходимый для здоровья моей жены. Хотя я и знал о полной неопределенности поземельного вопроса в Батумском округе, но полагал, что вопрос этот, так или иначе, должен скоро решиться и, как бы он ни решился, я всегда в состоянии буду найти modum vivendi, будь ли то с владельцем обрабатываемой мною земли, будь ли то с администрациею или ведомством министерства государственных имуществ. Твердость будущего нашего положения в моих глазах не подлежала никакому сомнению еще и потому, что один из нашей компании, опытный юрист, взявший на себя формальную сторону дела, [705] представил нам документы, вполне нас обеспечивавшие. Об этой стороне дела будет речь ниже.

Конечно, я не самообольщался красотами природы, зная, что не в них существенное условие возможности жить в такой местности. Я знал, что придется положить много труда для осушки болот и неоднократной очистки зарослей, и что, не смотря на все это, оздоровление местности возможно только тогда, когда вся береговая полоса от Батума до Цихисдзири будет дренирована и осушена, а заросшие холмы очищены и культивированы. Мне казалось, в виду необыкновенного роста Батума, что в непродолжительном будущем явится достаточное количество людей, которые пожелают приобрести участки, заняться их культурою и устройством дачных мест. В будущем мне грезилась картина морского берега, усеянная садами, виноградниками, парками и среди них сельскими дачами — местность, которая, по условиям климата и растительности, может если не превзойти, то во всяком случае нисколько не уступать южному берегу Крыма. Конечно, я не ожидал тех печальных затруднений, которые ждали нас в недалеком будущем.

Я выбрал для себя, повидимому, самый неудобный участок и во всяком случае самый трудный для обработки: высокую гору в 200 футов над морем, окаймленную обрывами с обеих сторон и как бы висящую над рельсами железной дороги на 84 версте. За рельсами к морю продолжение моего участка — сплошное болото, покрытое ольховыми зарослями. Величина участка, со включением оврагов и так называемой линии отчуждения для железной дороги — около 8 десятин. Надо мною смеялись, говоря, что я сам себе выдумываю новые трудности. Но мною руководил опыт, полученный во время моих странствований по юго-западному Закавказью: в болотистых местах Мингрелии и Абхазии, покрытых роскошною растительностью, туземец старается для селитьбы выбрать самое высокое место, зная, что только на высоте он не пропадет от лихорадки. Я исследовал родники на своем участке, и хотя нашел, что воды мало и для будущей поливки нагорных насаждений совершенно недостаточно (что потом крайне невыгодно отозвалось на насаждениях), но вода мягкая и ключевая. Последствия оправдали мой выбор.

С лета 1884 года началась работа. Болото было так велико, что нога уходила по колено. Бесчисленное количество лягушек задавало оглушительный концерт, а в папоротнике на каждом шагу попадались гадюки, о которых говорит еще [706] Паллас в своем мемуаре о змеях Цихисдзири (Здесь кстати сказать, что образование болот вдоль рельсов во многом способствовало неумелое и небрежное отношение к своему делу низших агентов ремонта закавказской железной дороги. При постройке пути сделаны были громадные выемки и не приняты меры к надлежащему дренажу и проведение нивеллированых сточных каналов. Оказывается, что сточные канавы имеют уровень ниже, чем цементированное дно главной канавы, идущей под рельсами по направлению к морю, а потому и по сегодня в этих канавах стоит вода, разливающаяся по линии отчуждения и образующая миазматическое болото, кишащее множеством лягушек). Наверху рос папоротник выше человеческого роста. Для того, чтобы определить контуры холма и трасировать будущие дороги, нужно было пробиваться с топором в руке через непролазную зарос ежевики и колючки, переплетавших деревья между собою и образовавших как бы сплошную стену.

Прежде всего я занялся очисткою местности, проведением канав, посевом кукурузы. В то время условия для всего этого были крайне неблагоприятны. Первоначально шла очистка и вырубка. Затем очищенные места нужно было вскопать грузинскими сохами и засеять кукурузою. Затративши более тысячи рублей на очистку и приготовление земли только в одном нижнем участке, я отдал эту землю местным жителям под кукурузу (около 3-х десятин) и заплатил им 120 руб., причем весь посев они взяли себе, оставивши мне 10 пудов на семена. Труднее и дороже всего была осушка болот и проведение канав. Здесь только я на опыте убедился в выносливости и добросовестности рабочих турок, приходящих к нам осенью из местностей из-за Трапезонта и уходящих весною. Они работали как волы, или стоя по пояс в воде при очистке болот и рытье канав, или пробиваясь с цалдами и топорами через густые заросли оврагов по болотистой, никогда не высыхавшей земле. Многие из них крепко болели лихорадкой и совершенно теряли силы в трудной работе. Некоторых я должен был отправить на родину. Питаясь самым неприхотливым образом, рабочий турок берет умеренную по нашим местам плату (от 60 до 80 к. в день или от 1 р. 80 до 2 руб. 50 к. за подрядную земляную работу от куба земли), при чем с полным доверием относится в хозяину и никогда не выражает претензий. По крайней мере, за пят лет работы я ни разу не имел с ними никакого недоразумения. Гурийцы же и мингрельцы, приходя на работу, берут гораздо дороже и работают гораздо хуже, а претензий не [707] оберешься. Ко всему этому нужно прибавить, что почти каждый рабочий-турок поймет, если ему объяснить, как посадить дерево, как перенести его с одного места на другое, какую вырыть яму, сколько и какой земли нужно тому или другому дереву. Гурийцы же и мингрельцы знают только пахать землю и сеять кукурузу — да ходить первобытным образом за виноградом.

В верхнем участке дороже всего обошлись мне земляные работы по проведению дорог с надлежащим уклоном, образованию площадок и укреплению откосов. Каждый год сильные дожди портили дороги и их следовало поправлять; глинистые откосы (земля здесь наверху вся глинистая) постоянно обрушивались: пришлось мостить площадки, делать каменные водостоки и укреплять бревнами ненадежные откосы.

Затеи нашей компании, как зачастую бывает, оказались действительно только мечтою. Один из нас — мой сосед, продавший, впрочем, впоследствии свою дачу г. Соловцову, весьма энергично принялся за дело, построил дом, посадил деревья, взвел большой огород; остальные бросили свои участки или продали их другим. Из новых соучастников один только принялся за очистку, провел дороги, посадил несколько деревьев, затратил более тысячи рублей и потом бросил, переведшись во внутренние губернии. Таким образом, мы остались только вдвоем, окруженные со всех сторон болотами и лесною непроницаемою чащею. Только в 1888 г. у меня явилась с другой стороны соседка, купившая участок у одного из прежней нашей компании; она тоже очень усердно принялась за работу, очистила участок, построила дом и начала в этом году насаждения.

Выбравши самое высокое место для дома, я решился поставить каштановый домик на каменном фундаменте. Для служб я купил в окрестном горном поселении Чаква (потурченые грузины-мусульмане) на снос несколько старых каштановых изб. Каштановый лес для дома продали мне кобулетские жители. Дом строили русские плотники. Для того, чтобы подвозить материал, нужно было опять проводить длинную окольную дорогу. По тогдашним ценам лес был очень дорог, весь остальной материал нужно было брать из Батума, известку везти из Кутаиси. Путей сообщения, кроме моря, никаких не было. Правление закавказской железной дороги, правда, было настолько к нам внимательно, что сделало распоряжение останавливать на одну минуту пассажирские поезда около [708] устроенной нами сообща платформы на 86-й версте, но остановки эти назначались исключительно для пассажиров, товарные поезда не останавливались. Турецкие фелюки, возившие матерьял из Батуми, иногда за непогодою по неделям не выходили в открытое море; так как тогда в Батуме было порто-франко, то за всякую вещь, внесенную в таможенный тариф, приходилось платить пошлину.

Несмотря на все эти затруднения, я с помощью друзей приготовил свой домик для семьи в лету 1886 года. Когда мы в первый раз вышли на нашу веранду, я был вполне вознагражден за все свои труды. Перед нами безграничное Черное море, справа — Кавказский главный хребет во всем своем величии, позади — Аджарские горы и недалеко от нас — красивая Чаквис-Таки. Налево — панорама Батуми и туманные очертания Анатолийского берега до самого Самсуна. Восточного ветра, сухого и жгучего, невыносимого для жителей дельты Риона, здесь и помину нет. Ночью освежительный бриз с гор, днем — до заката солнца — с моря. Беда только, когда заволочет Батум и задует сердитый юго-запад: над нами проносится ураган, вырывающий деревья с корнями и ломающий все по пути; море шумит и рев волн заглушает человеческий голос. Перестанет ветер, пройдет дождь — опять все тихо: опять синее, еще волнующееся море, опять солнце и тихий освежающий ветерок.

Три года под-ряд упорно и усердно трудились мы над насаждениями. На Рождество и Пасху и на каникулах работал я, в остальное время — моя жена. Мы задались мыслью окрестности нашего дома засадить хвойными деревьями, которые могли бы нам оздоровить местность, низ горного участка и всю береговую полосу — фруктовыми, а горные восточные и юго-восточные склоны — виноградными лозами. Опыты с огородами, на что мы потратили достаточно денег, мы отложили продолжать в будущем: нужно много удобрения, а внизу имеешь дело в большом количестве с самым опасным врагом огорода — медведкою.

Не могу здесь не принести глубокой благодарности М. Э. Д’Альфонсу, известному у нас на Кавказе садоводу, имеющему неподалеку от меня свои питомники. В деле культуры моего участка он был моим опытным руководителем. Все лучшие сорта хвойных и плодовых деревьев мы взяли у него по весьма умеренным ценам. Прибавить нужно то большое удобство, что растения, воспитанные в питомнике, переносились или [709] перевозились на арбах, окруженные тою же землею, которая их вскормила, и пользовались на первое время постоянным надзором своего воспитателя.

Я же главным образом занялся посадкою виноградных лоз. Мне хотелось произвести опыт: взять несколько кавказских сортов, посмотреть года через три, которые из них пойдут наилучше, и на них исключительно остановиться. Из боязни болезней винограда я не взял ни абхазских, ни артвинских (в Аджарии) лоз.

Князь Кипиани дал мне тысячу своих знаменитых рачинских лоз; благосклонные друзья прислали мне елизаветпольские и эриванские черенки; кроме того, я получил шарапанские и кутаисские, и некоторое количество французских, уже акклиматизированных в Имеретии. Всего я посадил более 6.000 лоз. Первый год мой виноградник шел прекрасно. На второй, на некоторых лозах, тщательно уничтоженных, явилось “надари” (oidium Tacken), а прошлый год явился новый более страшный враг — “мильдью” (perinospora viticola), как удостоверился кавказский агроном г. Геевский, экскурсировавший в кутаисской губернии по поручению кавказского общества сельского хозяйства, и посетивший, между прочим, мой виноградник. В этом году я приобрел пульверизатор Вермореля, и уже два раза опрыскал свой виноградник бордоскою жидкостью, мною же на месте приготовленною. Посмотрим, что будет.

В последние два года мы посадили более 2.000 плодовых деревьев и ягодных кустарников. Плантация идет очень удовлетворительно; к сожалению в настоящем году болеют персики: лист покрывается шишками, сворачивается и чернеет.

Декоративные насаждения идут прекрасно. При очистке участка мы оставили несколько больших грабов и буков, все лавровишневые деревья и рододендроны. Аллеи и дороги мы обсадили акациями, чинарами, акациями-мимозами, лаврами, мелиями; откосы укрепили, главным образом, лавровыми посадками и разнообразными цветущими кустарниками. Из хвойных лучше всего пошли криптомерии (elegans, Lobii и japonica) и разнообразные сорта кипарисов. Кроме того очень быстро разрослись эвкалиптусы нескольких сортов и магнолии. Лимонная и апельсинная роща, нами насажденная, закутывается на зиму (холод здесь не бывает больше 3° R.), идет очень порядочно, но трудно покуда сказать, что из нее выйдет. Декоративных деревьев мы посадили более 3.000.

Расчистка участка, земляные работы, осушка болот, [710] постройка дома и все вышеупомянутые насаждения обошлись нам более 20.000 рублей, т.-е. поглотили почти все мои сбережения, заработанные тридцатилетним трудом. Каждый год двукратная очистка всего участка (иначе опять все заростет) и при этом усиленный состав рабочих, содержание круглый год садовника и двух его помощников, ремонт построек, уход за насаждениями, поправка дорог и откосов — все это обходится не менее 2.000 р. За все эти пять лет я получил дохода: в 1888 году, когда задумал сам сеять кукурузу и истратил на это сотни две рублей, ровно 28 рублей за 56 пудов по 50 к., купленных рабочим одного из моих соседей. Остальная кукуруза (пудов двести) мирно покоится в так называемых “палиях" (амбары на столбах) до тех пор, пока американцы не перестанут наводнять Европу своею кукурузою и не поднимется цена нашей закавказской, стоющей теперь 40 к. за пуд.

Разве к числу моих доходов прибавить лихорадку, которою болели мои рабочие, мой садовник, я сам и, наконец, все мои дети, которых в этом году я должен, по совету докторов, везти в Железноводск на поправку.

IV.

Трудно думать, чтобы, производя столь значительные затраты, мы относились к закреплению за нами земли как дети. Какими бы американцами нас ни признавали, едва ли бы мы решились тратить деньги, труд, здоровье, на дело неверное, зная, что в каждое данное время любой администратор может приказать нам убраться и снести наши постройки.

Вот факты, по которым можно судить, имели ли мы основание начать и продолжать наши работы.

С владельцами земли, которую мы заняли, заключили мы арендный договор на 12 лет, законным образом засвидетельствованный. Вслед за сим заключили мы с ними такую же запродажную запись, по которой деньги уплатили им сполна. И то, и другое сделано было на основании представленного нам поверенными владельца земли следующего свидетельства, содержание которого привожу здесь слово в слово.

“Дано сие жителю батумского участка, селения Чаква, Сефер-аге-Шаин-баш-оглы, в том, что как видно из надписи начальника батумского участка от 4-го мая сего года за No 469., [711] производившего дознание через расспросы старожилов батумского участка селения Чаква Хасан-аги-Чавдар-оглы, Сулейман-аги-Челеб-агис-швйли, Али-аги-Бомадж-оглы, Асланъаги-Имнадзе и Юсуф-аги-Гвариел-оглы, участок земли, лежащий в селении Чаква, в местности Начискреви, в границах: с востока дорога села Ачкуя, с запада море, с севера граница Бинтришского участка, и с юга речушка Цители-цхали, мерою приблизительно до четырех-сот данумов {Данум — 177 1/7 кв. саженей.}, действительно принадлежит Сеферу-аге-Шаин-баш-оглы и находится в пользовании и владении его более сорока лет. В том батумский окружной меджлис подписью и приложением казенной печати удостоверяет. Мая 5-го дня 1881 года, город Батум. Председатель меджлиса майор Степанов. Письмоводитель Иерусалимский”.

Из этого свидетельства до очевидности явствует, что администрация не признавала нашей земли казенною, а если признавала или признала потом, то агент ее не имел ни малейшего ни права, ни причин выдавать владельцу земли такое свидетельство, на основания которого мы заключили нашу сделку. Так или иначе, вышеприведенный документ, в наших глазах имея несомненную достоверность, исключал всякую возможность каких бы то ни было недоразумений или пререканий с местною администрациею. Мы только ждали окончательного разрешения поземельного вопроса в батумском округе и возможности после сего заключения купчей крепости с владельцем нашей земли.

Этого окончательного разрешения мы тщетно ждем и до сего дня, хотя со времени присоединения Батуми и его округа к русскому государству прошло уже не мало лет. Естественнее всего было бы ждать, чтобы сразу по присоединении края ясно и точно решен был поземельный вопрос: или признана была частная поземельная собственность, или все земли считались казенными. В том или другом случае, при полной определенности, явилась бы возможность твердой колонизации и прогрессивной культуры. К сожалению, неопределенность положения остается по прежнему. Вопрос о формах турецкого землевладения дебатируется весьма красноречиво в заседаниях кавказского юридического общества; ученые люди посылаются за границу для разыскания прав жителей на их земли; в силу Высочайше утвержденного 14-го июня 1888 г. мнения [712] государственного совета, министерство государственных имуществ собирается принять в свое ведение все казенные земли батумской области (но не желает принимать чаквинских участков); по слухам оказывается, что владельцы земель в окрестностях Батума не имеют никаких турецких документов на свои земли (да и не могли иметь, так как и межевание этих земель турецким правительством не производилось), а потому и никаких прав на них. Одним словом оказывается, что участки, на которых мы поселились, должны быть признаны казенными.

Встревоженные этими слухами, мы неоднократно обращались к высшей администрации губернии с просьбою о помощи а покровительстве. Мы указывали на то, что начали и продолжаем наши работы в полном убеждении, что земли, нам запроданные, искони принадлежат частным владельцам, что как доказательство в руках наших есть оффициальный документ, подписанный агентом администрации; что мы, следовательно, самою же администрациею введены в заблуждение, если теперь, после тщательных научных изысканий, оказывается, что при турецком владычестве в батумском округе не было формы частного владения. Нам неоднократно отвечали, что, во всяком случае, администрация, в виду наших затрат и добросовестности нашего владения, будет ходатайствовать пред высшим начальством о том, чтобы земли эти были закреплены за нами на основании устава о сельском хозяйстве.

Время шло себе понемногу: мы продолжали работать и выбивались из сил, чтобы окончательно культивировать наши участки и представить их в надлежащем виде ожидаемой нами приемной или поверочной, или не знаю какой там коммиссии.

Летом 1888 г. мы получили через подлежащие инстанции оффициальное предложение кутаисского военного губернатора о том, чтобы мы немедленно признали культивируемые нами участки земли казенными, и только в таком случае г. военный губернатор найдет возможность ходатайствовать о закреплении за нами земель на основании устава о сельском хозяйстве.

Мы вздохнули свободно и рассудили, что вопрос о наших землях близок к окончательному разрешению. Не медля нимало мы представили по начальству следующее наше заявление.

“В ответ на объявленное нам предписание г. кутаисского военного губернатора о том, чтобы мы дали подписку, что земли, на которых поселились, признаем не своими, а казенными, мы, нижеподписавшиеся, честь имеем заявить следующее: [713]

«1) Мы приобрели наши земли от местных жителей, и деньги им уплатили сполна. Землями этими они владели, равно как их отцы и деды, на правах собственности. Права эти, согласно распоряжения бывшего наместника кавказского Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Николаевича, подтверждены протоколами и свидетельствами батумского окружного меджлиса, которые у нас и имеются.

“2) Земли эти, покрытые болотами, остатками рисовых плантаций, громадными зарослями колючки и папоротника, всегда отличались крайнею болезненностью, что могут удостоверить бывший кутаисский военный губернатор генерал-лейтенант Смекалов, вся батумская администрация, а также таблицы смертности в стоявшем здесь казачьем пластунском кордоне, между рабочими железной дороги и солдатами пограничной стражи.

“3) Приступая к обработке этих участков, мы были вполне убеждены, что встретим со стороны администрации не осуждение, а одобрение, а может быть и помощь, и поддержку. В этом нас убеждало прошлое Кавказа. Казна, как можно видеть из оффициальных данных, истратила в крае на подобные предприятия частных лиц, кроме даровой раздачи земель, более 1V² миллиона рублей. В Карсской области, напр., затрачено несколько сот тысяч рублей на выкуп земель у местных жителей и на отдачу их поселенцам всяких национальностей.

“4) Таким образом, будучи вполне далеки от мысли, что мы можем встретить в нашем деле препятствия со стороны администрации, мы приступили к работе. Нами потрачено было для культуры наших участков большое количество энергического труда и много для нашего состояния денег. Некоторые из нас затратили все что имели, другие — весьма значительную часть своего состояния. В первые годы как мы, так и члены наших семейств и наши рабочие болели весьма сильными и зловредными формами болотной лихорадки.

"5) Мы дренировали болота, провели канавы, вырубили непроходимый хворост, выкорчевали пни, постепенно уничтожаем папоротник и колючку, сеем кукурузу, развели плантации фруктовых деревьев, некоторые посадили по нескольку тысяч виноградных лоз, обсадили свои усадьбы хвойными и лучшими листопадными породами и употребляем все меры для начала рационального садоводства и лесоводства.

“6) Как первые пионеры в здешней болотной и лесистой местности, мы и до сих пор льстим себя надеждою, что труды [714] наши не только не вызовут неудовольствий, но, напротив, встретят одобрение, покровительство, поощрение и, следовательно, послужат примером для дальнейшей колонизации. Когда в администрации был поднят вопрос о незаконности частных имущественных сделок, местная администрация, видя последствия наших трудов, обещала нам свое покровительство и ходатайство. Такое благосклонное к нам участие встретили мы в лице обоих военных губернаторов кутаисской губернии, генералов Смекалова и Гросмана.

“7) На основании всего вышеизложенного мы, хотя и считаем себя собственниками наших земель, не имеем ни малейшего желания вступить по этому делу в какие бы то ни было судебные процессы с казною. Нам это причинит большую затрату денег, времени и сил. Мы даже отказываемся от каких бы то ни было рассчетов с нашими продавцами, получившими от нас деньги сполна, и нотариальным порядком обязавшимися уплатить нам неустойку в том случае, если нами будут встречены препятствия при заключении купчих крепостей. Привыкши смотреть на казну как на естественную покровительницу сельского хозяйства и всяких полезных предприятий в крае, мы убеждены, что получим от нее то же, что имели бы, еслибы признаны были собственниками земли. Поэтому мы заранее заявляем, что готовы подчиниться требованию предъявленного нам предписания, если только к нам будут применены правила, изложенные в ст. 67, 68, 69, 70, 71, 72, 73, 74, 76, 77, 78 и 79 Свода Законов, уст. о сел. хоз, т. XII, ч. 2, изд. 1886 года”.

Оказывается, что вопрос только что начинается. Заявление наше признано не имеющим основания, и местной администрации предложено начать против нас иски в судебных установлениях.

Итак, мы должны явиться в суд и от него ждать окончательного разрешения нашей участи. Или суд признает за нашими хозяевами право собственности, и тогда мы получим возможность заключить купчую крепость. Или суд признает земли казенными, и тогда администрация может или поступить с нами на основании устава о сельском хозяйстве,— и лучшего исхода мы не желаем,— или предложить нам удалиться. Во втором случае, так как на основании представленного документа мы должны быть признаны добросовестными владельцами, администрация должна оценить наши работы и возвратить нам хоть паши издержки, не считая уже нашего личного труда. Мы хоть [715] вернем свои деньги, и у нас, сверх того, останутся приятные воспоминания о деятельной сельской жизни.

Возможно, хотя и трудно допустимо, предположить, что нам просто прикажут убраться, снести наши постройки и распорядиться как нам угодно нашими насаждениями. Тогда нам, как Тургеневскому “Степному королю Лиру”, придется разрушать нашу хату и рубить наши насаждения, которые мы с такою любовью садили и за которыми с таким терпением ухаживали, и затем, отряхнувши прах от ног своих, по-добру по-здорову и самим убираться с “погибельного” Кавказа.

V.

Из всего рассказанного явствует, что земли, нами культивированные, не представляют собою никакого эльдорадо: в них нет ни pолота, ни нефтяных источников, ни других ископаемых богатств. Пока вся полоса эта покрыта была болотами и зарослями, никто на нее не обращал ни малейшего внимания. Никакого дохода покуда мы со своих земель не получаем. Едва ли справедливо будет славить нас как людей наживы и ставить на ряду с башкирскими гешефтмахерами. Если в будущем наши участки приобретут какую-нибудь ценность, то причину тому нужно будет искать, главным образом, в нашем труде, в нашей энергии и в наших затратах.

Признаем, что вся приморская полоса от Батума до Цихисдзири — казенная собственность. И теперь уже, при всех встреченных затруднениях, она в значительной степени культивирована: на ней поселилось больше десятка лиц, решившихся работать и затратить капитал на свой собственный страх и риск. Что было бы, еслибы казна десять лет тому назад, признавши землю казенною, раздала небольшие участки для дачных поселений: до сих пор весь берег был бы уже застроен дачами и культивирован. Эти поселения в значительной степени оздоровили бы местность и послужили в общему благу жителей Батума, города постепенно развивающегося: они представили бы собою прекрасные летния дачные места, а вместе с тем огороды, сады и виноградники снабжали бы большой город овощами, фруктами и вином. И государственный, и чисто местный интерес настоятельно требуют в настоящее время безотлагательного решения поземельного вопроса именно в таком смысле. Что толку, если земли будут лежать даром, никому, [716] а следовательно и казне, не принося никакой пользы? Разве мало видим мы и казенных, и жалованных земель, заросших, заброшенных, некультивированных? И теперь, не говоря узе о десятках тысяч десятин, лежащих необработанными немного дальше морского берега, сам этот берег может дать несколько сот участков, способных к культуре. Рациональнее всего было бы, разделив всю прибрежную полосу на участки величиною от 5 до 20 десятин, раздать их для культуры на основании устава о сельском хозяйстве. Нежелательны только большие участки в одних руках, ибо для скорой разработки их одним лицом нужно, при здешних условиях, очень много денег. Многоземелие погубило Италию,— давно уже сказал знаменитый римский историк.

А. Стоянов.

Текст воспроизведен по изданию: Батум. К истории дачных поселений в Батумском округе // Вестник Европы, № 10. 1889