РОССИКОВ К. Н.

ПОЕЗДКА В ЧЕЧНЮ И НАГОРНЫЙ ДАГЕСТАН

VIII.

Ботлихская котловина.

Я думал пробыть в укреплении Ботлихе день, много два, а на третий выехать с пригласившим меня врачем Н. Н. Салтыковым (временно исправлявшим должность врача Андийского округа), с намерением побывать во всех частях округа, главным же образом пробраться едва ли не в самый глухой уголок его — в «Дидо», в высшей степени интересный по своей фауне, доставляющий натуралисту возможность ознакомиться с замечательными животными Кавказа: туром, безоаровым козлом, каменной куницей, чернобурой лисицей, медведями, а также с тетеревом и горной индейкой.

К великому моему огорчению, все мои мечты разбились на первых же порах. Погода чем дальше, тем становилась хуже. Туман непроницаемой серой пеленой окутал котловину. Дождь лил, как из ведра, изо дня в день. В воздухе было свежо: термометр пал до 3 1 /2° Р. Съезжавшиеся горцы со всех [241] селений округа, для встречи князя Дондукова-Корсакова, приносили неутешительные вести, особенно с гор. Дидоевцы в один голос говорили о выпавших глубоких снегах и о раскисших горных тропах. Пришлось примириться с тою мыслью, что поездке не бывать.

К моему, впрочем, счастью, если поездка по округу была немыслима, то мне, благодаря просвещенному вниманию г. начальника Западного Дагестана, князя И. К. Орбелиани, и адъютанта В. А. Кузьминского, предоставлена была возможность посетить Ингордахские высоты, где, по заявлению князя и г. Кузьминского, водятся горные тетерева и индейки ⁹. Оставалось вооружиться терпением и ожидать перемены погоды и благоприятных извещений от охотников из аула Токиты, куда были посланы в тот же день распоряжения князя.

В течение же десятидневного пребывания в Ботлихе я успел ознакомиться поближе с Ботлихской котловиной и совершить несколько орнитологических экскурсий.

Ботлихская котловина лежит слишком на 3000 фут. над у ров. моря. Она замкнута с севера Андийским (Сулако-Терским) водоразделом, с запада и востока двумя параллельными отрогами, идущими в перпендикулярном к последнему направлении, под названием Ботлихских высот; с юга же она окаймляется рекою Андийским-Койсу и Аллакскими высотами. Котловина представляет постепенное понижение южных склонов горы Абдал-Забузал (в Сулако-Терском водоразделе) к р. Андийскому-Койсу, прорезанных целым рядом оврагов, балок и лощин, по которым несутся быстрые горные потоки.

В юго-восточном углу котловины, на площадке, обрывистой с юга и покатой с северо-запада, построено укрепление, подле аула Ботлих, лежащего севернее. Укрепление не выдерживает ни малейшей критики с стратегической точки зрения, но оно имеет другие достоинства: окруженное со всех сторон садами, оно тонет в их зелени и с окружающих котловину высот кажется маленьким эдемом в безжизненной пустыне с [242] песчаными и мергелистыми осыпями, дикими каменистыми склонами и известняковыми скалами.

Упорный труд ботлихцев превратил этот уголок котловины в один сплошной сад, поражающий жителя плоскости тем изумительным уменьем, с которым утилизирован каждый клочек бесплодной земли. На известняковых и песчаных склонах и обрывах, по балкам, оврагам и лощинам, спускающимся к р. Андийскому-Койсу, в горизонтальном направлении идут бесчисленные ряды террас, то длинных и широких, то узких и коротких, де превышающих одной-двух сажень. Попадаются террасы, выложенные из камня и достигающие нескольких сажень высоты, по большей части подле утесов и скал, причем промежутки между скалами и выложенными из камня стенами засыпаны землею. Удобренные, они представляют или роскошные сады, в которых нередко можно видеть гигантские орешники, или же участки с посевами кукурузы.

При виде этих сооружений, приходится невольно удивляться упорному и тяжелому труду жителей. Рычагом, двигающим их, является такая стихия, как вода. И действительно, здесь что ни шаг, то приходится изумляться системе орошения, какая вообще господствует в Дагестане и в частности у ботлихцев. Маленький источник или ручей, едва приметный, пробивающийся на свет Божий, заботливой рукой окопан, выложен камнями и спущен для орошения такой же почти крохотной террасы, ютящейся где-нибудь под обрывом или скалой. Большие травянистые поля орошаются еще мудренее дождевой водой, которая по особо устроенным канавкам стекает с возвышенностей и пологих склонов в особые водохранилища, откуда уже проходить по участкам, причем порядок орошения строго оберегается и всякое нарушение со стороны кого-либо карается денежными пенями.

Ботлихские сады отличаются, не только устройством, но и своею физиономией, от садов плоскости. Встретить сплошной сад здесь редкость; обыкновенно же место под садом обсажено по краям фруктовыми деревьями в один, много в два ряда, смотря по величине участка, все же остальное пространство засевается маисом, пшеницей или просом. Из фруктовых деревьев преобладают грецкий орех (Juglans regia), груши, абрикосы, персики, яблоки, сливы, курага, алыча, миндаль, черешня; виноград в изобилии. [243]

Остальная часть котловины, за небольшими исключениями, как я уже сказал выше, носит своеобразный характер окружающих горных хребтов и их отрогов. Последние безлесны, местами скалисты и дики, с преобладанием горных пород: гипса, известняков, доломита и мергеля, глинистых, известняковых и мергелистых песчаников и некоторых других пород, легко подверженных влиянию атмосферных деятелей. Оттого-то во всей котловине так рельефно выступают повсюду осыпи и обломки названных пород; зелень пробивается только маленькими клочками по глинистым оползням и глубоким ложбинам горных потоков.

Кроме укрепления и аула Ботлих, в котловине приютились: в юго-западном углу маленький, в 68 дворов, аул Миарсу, севернее которого, на глинистом вертикальном обрыве, господствующем над котловиной, грозно выдвигаются массивные каменные постройки аула Тандо, в 138 дворов. И Миарсу, и Тандо населены различными народностями лезгинского племени; жители первого говорить на ботлихском наречии, а второго — на аварском. Впрочем, общеупотребительный язык почти всего населения Андийского округа — аварский.

Постройки аулов разнообразной архитектуры. Назначение их — служа жилищем, представлять в то же время оплот, в случае нападения врага. В Ботлихе аульные постройки выложены из камня и цементированы. Они различной величины: высота их от двух аршин до 3-4 сажень; сакли имеют плоские крыши, утрамбованные и смазанные глиною. Постройки громоздятся без всякого порядка, больше у отвесных скал, по уступам, над узкой лощиной, в которой течет шумный горный поток, впадающий в Андийское-Койсу у развалин старого Преображенского укрепления. Между постройками не существует правильных улиц в том смысле, в каком мы привыкли их понимать. Узенькие, кривые проходы, часто упирающиеся в глухие каменные стены, все почти извиваются среди навороченных каменных глыб и глубоких выбоин, а иногда проходят по низким и темным корридорам, напоминающим отчасти ходы в шахтах и каменоломнях. В такие проходы, изредка превышающее ширину, удобную для проезда всадника, выходят обыкновенно двери или полукруглый калитки, редко в роет человека, а то и просто темные отверстые из нижних этажей построек, служащих и хлевами, и конюшнями, и овчарнями. В них [244] содержатся по большей части ешаки, козы и бараны; коровы и телята встречаются в ограниченною количестве, лошади находятся только у зажиточных домохозяев, так называемых нукеров, несущих обязанности: полицейскую, почтовую и чапарскую (конвойную).

В гигиеническом отношении помещения напоминают зловонные клоаки, лишенные доступа воздуха и света. Из нижних отделений ведут лестницы, или пологие подъемы, или же глыбы и насыпи камней на площадки крыш нижних этажей, над которыми возвышаются сакли; последние всегда почти с маленькими навесами, вроде крытых террас или балконов; туда выходят двери и, если есть, окна.

Сакли чаще состоят из одной, реже из двух смежных или раздельных, больших или малых комнат, оштукатуренных и выбеленных, но быстро утрачивающих первоначальный цвет от копоти, которая распространяется при топке дурно устроенных каминов. Жилые комнаты освещаются маленькими отверстиями, бойницами, а кунацкие очень часто только входною дверью. Чем богаче и зажиточнее домохозяин, тем, понятно, чище и лучше выглядит сакля.

Чтобы иметь полную картину внутренней обстановки сакли ботлихца, мало чем отличающейся от других в округе, я опишу саклю зажиточного домохозяина и бедняка, обойдя молчанием саклю промежуточную, которая, по типу своему, близко подходит или к первой, или ко второй категории.

Сакля Шериба, пользующегося уважением односельчан, принадлежит к числу лучших и может служить типом. Она ничем не отличается, по наружному виду, от других построек, состоит из трех отделений жилых, не включая сюда помещения для скота. Одна комната, совершенно отдельная, называется кунацкой; в другой — семейной — помещается Шериб с семьею, а третья — занимается взрослым сыном и кухней. Кунацкая — комнатка небольшая, уютная, чистенькая и не закопченная, благодаря отсутствию камина. На обстановке ее пестрой, горской, заметны уже следы новшества, современной цивилизации, проникающей мало-помалу и в замкнутый мир горца. По стенах кунацкой устроены в одну доску скамьи, на которых стоят ближе к так называемому почетному месту, кованные сундуки и сундучки, различных размеров и величин, с дорогим имуществом всего семейства. Рядом с сундуками лежат: войлоки, [245] ковры, ситцевые и шелковые одеяла и маленькие подушечки. Войлоки и ковры постилаются па полу, смазанном глиной, на почетном месте, сейчас же при посещении кунацкой гостем, причем на ковры кладутся, по числу гостей, подушечки, заменяющие мебель. На видном месте против сундуков лежит коран, а у западной стены красуется довольно опрятная, европейского изделия, кровать, над которой возвышается альков, наглядно представляющий смесь восточного вкуса с плохо воспринятым европейским. У двери стоят громадные металлические луженные кувшины «эрхт» с водою. Всего же оригинальнее, среди всей обстановки, выглядит стена против входной двери. Она сверху до низу увешана домашней утварью. Самый верхний ряд состоят из глубоких и мелких фаянсовых тарелок, мисок, блюдцев и чашек, подвешанных на тонких бичевках, продетых сквозь нарочно провернутые дырочки в дне посуды. Во втором ряду виднелись металлические казаны, чайники с длинными горлышками и такими же изогнутыми носками, котелки и тазы. В третьем ряду одни громаднейшие металлические блюда «пахул-херч», от 1 до 2 аршин в диаметре и от 2 до 5 вершков глубины. Утварь составляет исключительное достояние женщин и употребляется только во время праздников и обрядов, служа до некоторой степени мерилом зажиточности. Кроме всего описанного, в углах кунацкой на громадных крючьях висела копченная и сушенная баранина, говорящая тоже в пользу зажиточности семьи. Семейная, доступная для постороннего глаза только по особому расположению к кунаку (приятелю), — это небольшая комната, хорошо устланная войлоками и коврами, с широкой, но низкой, восточного происхождения, кроватью посредине. Три-четыре подушки на коврах подле кровати и несколько маленьких сундуков дополняют незатейливую обстановку. Третья комната, служа помещением для взрослых сыновей и работников, отличается меньшими удобствами; в ней же сделаны все необходимый приспособления для незатейливой горской кухни.

В ином виде представляется сакля бедняка, по большей части маленькая и тесная; если она и просторна, то темна, сыра и закопчена, редко когда оштукатурена, с бойницами или без них. Камины, плохо устраиваемые здесь, положительно, отсутствуют и заменяются небольшими углублениями в стенах и малыми отверстиями в крыше для выхода дыма, который, [246] впрочем, предпочитает стелиться по сакле. Об обстановке нечего и говорить, — так она жалка и убога. Если попадаются кровати, то они самого первобытного устройства, сложены или из камней, или из дров, прикрываются соломой и ворохами грязного и рваного хлама, а иногда одною подстилкой из стеблей кукурузы. Как бы ни была убога сакля бедняка, но и в ней стена против входа непременно украшена домашней утварью. Правда, эта утварь жалка: черепки битой посуды преобладают над металлической; последняя же, можно сказать, совершенно отсутствует, за исключением одного-двух маленьких котлов и казанов. Дорогих сосудов «эрхт» и в помине нет, — их заменяют глиняные кувшины. Часто в такой сакле скучены вместе и животные и весь скромный запас провизии: два-три чувала кукурузы и мешок один-другой кукурузной же муки. Будь горец богат, будь бедняк, у него всегда найдется кинжал, шашка, пистолета, реже ружье; оружию отведено самое видное место: оно висит на столбе, поддерживающем матицу.

В Ботлихе всех дворов насчитывается до 280, а жителей около тысячи. По своему экономическому благосостоянию, аул стоит в ряду лучших аулов округа. Этим Ботлих обязан главным образом своему местоположению. Между тем, как три четверти аулов округа расположены на малодоступных скалах, по высоким горным хребтам, вследствие чего лишены главных факторов: удобной земли и воды, способствующих увеличению или, по крайней мере, поддержанию сносного экономического положения, — ботлихцы, сравнительно, находятся в лучших условиях: у них есть возможность упорным трудом и энергией расширять свои участки и не подвергаться страшным опустошениям, каким подвергаются обитатели горных аулов. Случается, говорили мне горцы, что целый горный аул лишается всех своих полей, расположенных по склонам гор. Продолжительные ливни, часто повторяющееся в Дагестане, производят разрушительные действия: они размывают сакли, а иногда и сносят их совершенно, оставляя одни голые скалы. Правда, ботлихцы далеко не обеспечены участками, но им в этом случае хорошим подспорьем служат сады. Почти одна треть населения аула занимается исключительно садоводством, остальное же население — садоводством и посевами кукурузы, пшеницы и проса. Избыток фруктов и винограда, а всего более грецких орехов находит хороший сбыт в соседней Чечне, где в обмен на [247] эти продукты ботлихцы получают кукурузу, главный источник пропитания горца.

Все сбережения, за покрытием повинностей, ботлихцы, как и другие горцы, употребляют: одни исключительно на расширение участков земли под посевы и сады, другие — на увеличение баранты. Чтобы судить, как медленно должно идти приращение участков, я иллюстрирую это примером. Клочек земли, на котором сеется пуд пшеницы или собирается 8-10 саб ¹⁰ кукурузы, приблизительно, ценится в 250-300 рублей. Если за разработку такого участка на новом месте примется сам домохозяину то, при затрате труда своего и своей семьи, ему все-таки предстоит расход в 45-60 рублей.

Владение землей у ботлихцев частное — участковое. Предметом общего нераздельного владения представляются лишь выгоны и берега реки; те же аулы округа, которые занимают горное положение, пользуются, на основании общинного землевладения, горными лугами, представляющими прекрасные пастбища и богатые покосы.

Кроме садоводства и обработки земли, ботлихцы занимаются еще выделкою войлоков и буров, но в ограниченном количестве и исключительно для своего обихода.

Всматриваясь во внутреннюю жизнь ботлихцев, в их семейные отношения, нельзя не сознаться, что отпечаток ислама — деспотизм в семейном быту — сквозит на каждом шагу и всею тяжестью падает на женщину, которая, как известно, во всем магометанском мире занимает далеко не такое положение, какое ей отведено у народов западных. Женщина горских обществ, населяющих Андийский округ, правда, не у всех одинаково порабощена, но и там, как, напр., в Ботлихе, где она пользуется известною долею свободы, участь ее, положительно, не выносима. С утра до поздней ночи, будь это мать семьи, девушка, подросток или дышащая на ладан старуха, она обречена на труд, обессиливающий и доводящий ее до отупления. Вся семья на плечах ее; мало того, все попечения о хозяйстве, не исключая обработки земли, ложатся на нее и, разумеется, неблагоприятно отражаются на ее физической и нравственной физиономии, особенно, если еще принять в соображение то обстоятельство, что мать семейства ничем не гарантирована от случайности очутиться [248] назавтра вне семейного очага. В такое печальное положение ставит женщину освященный временем и религией обычай покупать себе жену за известный калым, причем самый акт покупки не обусловлен какими-либо обязательствами со стороны покупателя. Мужчина, внесший установленный калым, считается обладателем девушки или женщины, ее повелителем и владыкой с неограниченным правом располагать ею по своему усмотрению. Отсюда и та нравственная зависимость и приниженность, какими отличаются здесь женщины и то, имеющее глубокий общественный интерес, явление, что в Ботлихе, напр., из десяти замужних женщин непременно одна вдова ¹¹, мыкающая горе, и две-три, променявшие вдовью долю на вторичное замужество.

Говоря о женщине, нельзя не упомянуть о детях. Отец относится с полным равнодушием к девочкам, так же относится и к мальчикам, но только до известного возраста. Обыкновенно в семь или восемь лет отцовское равнодушие постепенно заменяется некоторыми, хотя и слабыми, попечениями о подростающих мальчиках. Я часто обращался к своим кунакам, сидя с ними в кунацких за стаканами чабы ¹², с вопросами, касающимися системы их воспитания, но всегда получал уклончивые ответы. Вот, впрочем, что я слыхал от одного из них: «Я люблю своих сыновей: Омара и Нура, ласкаю их и говорю им, чтобы они не дичились русских. Через год они начнут учиться и тогда из них выйдут хорошие горцы». Слова кунака были искренни. Он, как и другие отцы, твердо уверен, что воспитание и образование детей лежит за пределами семейного очага. «Дебир ¹³ — учитель», повторяли мне неоднократно, а люди, знакомые ближе с жизнью горцев, добавляли: «коран та книга бытия, которая создает из ребенка мужчину-горца». Последнее справедливо, если обратить внимание на тот факт, что в Западном Дагестане не существует ни общественных, ни учрежденных правительством школ; дети более или менее зажиточных семейств отдаются для обучения дебиру. Мальчики ходят в мечеть и там изучают, под руководством дебира и его помощников, коран и арабский язык. Насколько такое обучение богато результатами в смысле развития [249] грамотности, это другой вопрос. Он довольно ясно очерчен в словах автора заметки об Андийском округе. «Ученики», говорит он, «самые способные и вполне проникнутые желанием усвоить себе этот язык, едва в 8-10 лет и даже более, занимаясь исключительно изучением его, успевают настолько ознакомиться с ним, что могут свободно читать и писать». Главное же, что подтверждает и приведенная выдержка, такой способ занятий с детьми в течении нескольких лет, под исключительным влиянием духовных наставников, несомненно, вырабатывает будущих фанатиков-горцев. Мне пришлось убедиться и в том, что горды не чужды желания учить детей по-русски; так, в Ботлихе я знал двух ссыльных, возвращенных после 17-тилетнего пребывания в Костромской губернии; выучившись в ссылке грамоте, они теперь на родине бросают ее ростки в среде своих родственников. Сознание полезности обучения русскому языку и грамотности здесь пробуждено и ждет того дня, когда светлый луч цивилизации приподнимет темную завесу рутины и отживших начал, которые также, в свою очередь, не могли не подвергнуться критике общественного самосознания...

В общественной жизни ботлихцев интересен налог в пользу неимущих; он установлен для поднятия благосостояния бедных сочленов общества, число которых в ауле достаточно. Налог распределен таким образом, что всей тяжестью падает исключительно на лиц более зажиточных, причем обусловлен доходом двора. Двор, имеющий дохода десять рублей, уплачивает с них 25 копеек, другими словами, по 2 1/2 коп. с рубля. Двор, не располагающий деньгами, уплачивает с 60 саб ¹⁴ кукурузы, пшеницы, проса, безразлично и всего вместе, одну сабу; двор же, имеющий доход выше 60 саб, дает с каждых лишних десяти саб по одной сабе.

Бедность развита в аулах округа неравномерно: больший процент падает на аулы промышленные и близкие к ним, где эксплоатация над слабым в последнее время становится ощутительной. В глухих уголках округа это явление еще неизвестно, а потому, как передавали мне, там очень часто встречаются аулы, в которых сохраняется почти во всей неприкосновенности принцип равномерности, как во владении землею, так и в несении платежей и повинностей. [250]

В заключение, скажу несколько слов о громадном проценте болезненности в населении. Август и сентябрь месяцы считаются самыми жестокими: тогда болезненность достигает 75%, причем лихорадки носят злокачественный характер, нередко имеющий смертельный исход.

Невыгодные климатические условия для населения аула становятся очевидными даже при самом беглом взгляде на котловину. Охваченная кольцом высоких гор, с одним лишь узким ущельем, по которому течет Андийское-Койсу, она представляешь богатый резервуар скопления газов и миазм, имеющих сильное влияние на общее состояние здоровья населения котловины. Сады, посевы и луга ботлихцев служат исключительно источником зарождения и распространения миазм. Обыкновенно посевы и сады, при поливке, заливаются водою. Последняя, не имея стока, стоит сплошным болотом на всей орошаемой площади. При часто повторяемых орошениях, от 3 до 4 раз в неделю, в сильнейшие жары, когда термометр держится на 35-40° Р. (в течении всей второй половины лета), происходить страшное развитие миазм, заражающих воздух, и почти повальная заболеваемость лихорадкою. Особенно зловредными оказываются нижние посевы кукурузы, заливные луга, густые заросли тальника по берегу Андийского-Койсу, вправо и влево от развалин Преображенского укрепления; они ближе всего напоминают трясины: ступая по ним, тонешь по колено в какой-то черной иловатой смеси, густо прикрытой осокой, ряской и камышом; зараженный воздух, пропитанный влажностью, наполняющей эти места, делает невозможным пребывание в них после заката солнца.

Развиты также: золотуха и парши — на подростающем поколении, глазные болезни — особенно на старых женщинах. Болезни половых органов и сифилис не имеют недостатка в своих жертвах, благодаря, с одной стороны, неудовлетворительности постановки медицинской части, а с другой — ложному стыду и господству знахарства.

Из орнитологической фауны котловины отмечу те виды, которые наблюдались мною с 30 августа по 8 сентября. На голых скалах и по склонам, на которых паслась баранта, почти ежедневно, после полудня, попадались: белоголовые грифы (Gyps fulvus) и стервятники (Neophron percnopterus * ¹⁵); по скалам [251] ущелий и лощин: пустельги (Gerchneis tinnunculus ** и С. cenchris **), каменки: плясунья (Saxicola isabellina **), плешанка (Saxicola leucomela **) и черногорлая (Saxicola erythraea), обыкновенная горихвостка (Ruticilla phoenicura **), горный стриж (Cotyle rupestris **) и белобрюхий стриж (Cypselus melba **); вяхирь и обыкновенный голубь (Palumbus torquatus * и Columba livia *), горная курочка (Perdix chukar *); в кукурузниках, просяных посевах и на травянистых лугах, среди разбросанных садов: ястреб — перепелятник и утятник (Astur nisus * и Astur palumbarius *), полевой воробей (Salicipasser montanas **) — преимущественно по тем кукурузникам, которые тянутся поберегу Андийского-Койсу, горлица (Turtur auritus **), перепелка (Coturnix communis **) и коростель (Crex pratensis **) — оба в изобилии и составляют предмет охоты; в садах: сорока (Pica europaea *), кавказская сойка (Garrulus Krynickii *), певчий и черный дрозды (Turdus musicus ** и Merula vulgaris *), обыкновенная синица (Parus major *), пеночки (Phyllopneuste trochilus * и P. rufa **), серый кузнечик (Sylvia cinerea), сивоворонка (Соracias garrulla **), косаточка (Hirundo rustica **), зеленый дятел (Gecinus viridis *), вальдшнеп (Scolopax rusticola **); в кустарниках (по склонам и откосам): серый мухолов (Butalis griso1а), сорокопут жулан (Enneoctonus collurio **) и каменка плешанка (Saxicola leucomela **); по горным суглинистым и мергелистым склонам с тощей растительностью: жаворонок (Аlаuda arvensis **) и каменный воробей (Pyrgita petronia); по берегу и разливам р. Андийского-Койсу: речная скопа (Pandion fluviatilis), трясогузка (Motacilla alba **, M. dukhunensis и Budites flava), зимородок (Alcedo ispida), золотистая щурка (Merops apiaster **), серая цапля (Ardea cinerea) и обыкновенный журавль (Grus cinereus) — попадались большими стаями на пролете; близь жилых построек — в укреплении: серая ворона (Corvus cornix *), домашний воробей (Passer domesticus caucasicus *), зяблик (Fringilla coelebs) и множество трясогузок (Motacilla dukhunensis). В укреплении же я имел случай видеть ручного ястреба (Astur nisus), с которым охотятся на перепелов. Охота с ястребом в округе явление нередкое.

У начальника Западного Дагестана содержался восьмимесячный тур (Aegoceros Pallasii) из Дидо. В. А, Кузьминский показал мне двух каменных куниц; они настолько приручены, что свободно бегают по комнатам. Обе куницы добыты тоже [252] из Дидоевского общества, где они обитают во множестве. Волки, лисы и зайцы обыденное явление. Мне лично встречались, во множестве, хомяки (Cricetus frumentarius) и, как кажется, суслики (Spermopbilus concolor).

Кроме того, не могу не упомянуть о весьма интересном сообщении В. А. Кузьминского о вальдшнепе и черном дятле. Он утверждает, что Scolopax rusticola гнездится в дидоевских лесах; ему лично доводилось видеть в начале июля молодые экземпляры. Dryocopus martius обыкновенно не встречается в садах Ботлиха, глубокой же зимой он спускается в котловину с горных лесов.

С 8-го сентября погода изменилась к лучшему; в полдень показалось голубое небо, засияло солнце, открылись и окружающие котловину высоты, покрытый довольно солидным снежным покровом. Около двух часов пополудни становилось даже жарко, в тени термометр показывал 16° Р. Тысячи потоков и ручейков покрыли серебристыми лентами склоны, придав горам оживленный и более привлекательный вид.

В три часа я предпринял вторичную прогулку в развалины бывшего Преображенского укрепления, на этот раз удачную. Бывшее укрепление, оставленное в 1860 г., представляет груды камней и полуразвалившихся стен, лежащих на левом берегу р. Андийского-Койсу. Место, выбранное для укрепления, не соответствовавшее военно-стратегическим целям, было крайне зловредно в климатическою отношении: в стенах укрепления вымер в короткий промежуток времени гарнизон в тысячу человек.

В грудах развалин я отыскал скорпионов и фаланг, о которых слышал тысячи рассказов. Мне говорили, что они здесь водятся в несметном количестве; признаюсь, я встретил их в ограниченном числе. Это можно объяснить временем и стоявшей дождливой погодой, когда, по всей вероятности, они уже успели забиться в свои зимние логовища. Пойманы экземпляры: два скорпиона вида Androctonus ornatus ¹⁶ и одна фаланга (Solpuga araneoides). В поисках за скорпионами и фалангами, я прозевал отдыхавшую на выступе развалин речную скопу, поразившую меня громадным ростом. На берегу Андийского-Койсу, [253] в тальнике, повстречались: обыкновенный уж (Tropidonotus natrix) и желтобрюхий уж.

IX.

Поездка на Ингордахские высоты ¹⁷ и охота на горного тетерева и горную индейку.

9-го сентября, в два часа пополудни, я, В. А. Кузьминский, переводчик Николай и нукер спустились в ущелье Андийского-Койсу. Миновав развалины бывшего Преображенского укрепления, мы достигли, по разработанной дороге, того места, где ущелье быстро переходить в узкую теснину, сдавленную и загроможденную нависшими скалами и уступами левого берега. Андийское-Койсу, разбившись, по выходе в Ботлихскую котловину, на множество протоков, здесь вновь сбирает все воды и с шумом, ударяясь в скалистый левый берег, устремляется в теснину. По правому берегу тянутся кукурузные посевы и свободные участки земли, предмета бесконечных распрей и споров между энхелинцами и ботлихцами; выше по горам, сероватою каймою извивается, на несколько десятков верст, знаменитая шамилевская стена, долженствовавшая служить оплотом против вторжения «гяура» в Койсубу, Карату и Аварию.

Теснина, с шумящею рекою, замыкается Мостовым Ново-Преображенским укрепленьицем. Последнее так миниатюрно, что выглядит скорее игрушкой, чем укреплением. Состоит оно из двух отделений: нижнего, лежащего на правом берегу Койсу, и верхнего, расположенного на господствующей вершине утесистого левого берега. Башни правого берега соединяются с башнею левого берега крытым мостом американской системы, перекинутым через реку Андийское-Койсу, и галлереей, поднимающейся по крутому уступу горы. Мост и галлерея часто подвергаются разрушительному действию каменных обвалов и осыпей.

За укреплением глубокая теснина опять принимает характер ущелья, и притом самого дикого. Слева высятся: гигантская [254] скалистая стена и утесы, из-за которых мелькает верхняя башня укрепления; стена сливается с беспорядочно скученными обрывами и уступами отрогов упомянутого уже Тереко-Сулакского водораздела, по которому, на северо-восток, раскинулся Гумбет. Справа крутые склоны менее дики; местами они покрыты сплошным зеленым дерном.

Восточнее ущелье раздвигается еще шире, образуется долинка, в северной части которой, до самой реки, приютились крохотные сады энхелинцев; пространство же между садами и подошвой гор загромождено обломками и глыбами, затрудняющими переезд. На изгородях садов попалась стайка удодов (Upupa epops) и на камнях множество обыкновенных горихвосток (Ruticilla phoenicura).

Когда мы миновали сады, то с возвышенного склона пред нами открылся живописно нагроможденный по скалистому выступу, у самой реки, аул НижнееЭнхели. Двухэтажный постройки аула теряются в складках безжизненных скал, утесов и склонов, изрезанных глубокими дождевыми промоинами. Аул Нижнее-Энхели и Конхидатль интересны в том отношении, что жители их, занимаясь варкою соли из соляных ключей, которые бьют в береговых скалах, состоящих из известняков, мергелей и песчаников со слоями гипса, страдают зобом. Больной субъект, на котором мы могли констатировать самую болезнь, сообщил нам, что в названных аулах насчитываются десятками семьи, члены которых имеют такую же болезнь ¹⁸.

Не доходя до аула, который остается левее, тропа покидаешь ущелье Андийского-Койсу и, пересекши две глубоких балки с шумящими потоками, уклоняется к юго-востоку и рядом больших и малых крутых поворотов поднимается на высоту 4000 фут. над уровнем моря, к аулу Рачабалда. Подъем чрезвычайно красивы конусообразная гора, от подошвы до вершины, покрытой снегом, залита зеленым нежным ковром нижнеальпийской растительности и исчерчена зигзагами узенькой тропы, кажущейся черной бороздкой. Вокруг толпятся сероватые отроги с причудливыми вершинами и склонами, то с слишком мягким, то с резким и грубым очертанием, без малейшего [255] присутствия признаков жизни; обнаженные, выветрившиеся скалы, осыпи и груды обломков, покрывающие глубокие впадины и пропасти, с едва приметными серебристыми ручейками, образовавшимися от таяния снега, наполняюсь все пространство, доступное зрению.

С верхнего зигзага открывается необширная площадка, занятая густым буковым лесом, к которому прижался, прикрытый нависшими свалами, аул Анчик; возле него террасы с посевами, разорванный глубокими оврагами и обрывами. С вершины подъема виднеются тоже известняковые, меловые и мергелистые отроги Сулако-Терского водораздельного хребта, представляющие лишь ту разницу, что к общей неприглядной картине присоединяются еще скученные каменные же клетушки аула, ВерхнегоЭнхели и клочки садов, притаившихся, за громадными уступами, по ущелью р. Андийского-Койсу.

Футов на сто над аулом Рачабалда высится аул Арчу. Тропа, не меняя направления, пересекает вершину горы, занятую кукурузными посевами, за которыми тянутся, горизонтальными террасами, по обе стороны пшеница и ячмень. Эта местность оживлялась: кавказскими сарычами (Buteo Menetriesi), полевыми воробьями (Salicipasser montanus), горными овсянками (Hylaespiza cia) и перепелами (Coturnix communis).

Стемнело, когда мы взобрались по скользкой тропе на последний подъем и въехали в аул Карату, раскинувшийся, на высоте 4760 фут. над уровнем моря по широкому, каменистому склону, обращенному покатостью к западу. В ауле нас приветливо встретил и радушно пригласил на ночлег каратинский наиб Тауш-Кура-Магома-вас, близкий родственник Шамиля. Сакля Тауш-Магомы стоит в начале аула и представляет солидных размеров двухэтажную каменную постройку с деревянными балконами и европейскими окнами. В историческом отношения сакля эта интересна тем, что принадлежала сыну Шамиля Кази-Мухаммеду, который жиль в Карату. В ней же не раз проводил тревожные часы и сам великий имам. Верхний этаж сакли состоит из двух комнат: кунацкой и семейной. Под кунацкой узкая, но, вместе с тем, громадная и высокая комната, с массивным потолком; внутри она обита красным сукном, украшенным суконным же черным бордюром. Блестящее оружие по стенам, полу-европейская, полу-восточная обстановка и ярко пылавший камин придавали всей комнате фантастический вид. [256]

Не успели мы осмотреться и ознакомиться с окружающим, как уже появился чай, а за ним и полный стол всевозможных яств, от обыденного горского лезгинского кушания хинкала ¹⁹ и напитка бузы ²⁰ до изысканного пилава.

До десяти часов вечера время пролетело незаметно в приятной беседе с Тауш-Магомой. Как истый горец, Тауш-Магома любил побеседовать и заметно был доволен, что мог удовлетворить этой, так сказать, слабости. С живейшим любопытством он расспрашивал об египетских делах, о Петербурге, где провел несколько лет в службе в гвардии. Когда наши рассказы до известной степени удовлетворили его, то он, в свою очередь, сообщил много сведений, интересовавших меня. Филин по-аварски «руз», по словам Тауш-Магомы, обитает у них оседло и гнездится в скалах. Горная индейка во множестве живет на горе Батльхльёх; жители ближайших к ней аулов ловят их обыкновенно или капканами, или петлями; там не редкость встретить живых индеек по дворам, но они не выдерживают неволи: пойманные зимою, к началу весны издыхают. Другое дело горная курочка: та выносливее, потому и чаще встречается в неволе; к сожалению, Тауш-Магома запамятовал, несутся ли они там или нет. Тетерева, именующиеся у лезгин лесными курицами, водятся в тех же местах, где и индейка, но на г. Батльхльёх они редки. На соседних горах, образующих ущелье Ачикоро, особенно после первых снегов, упавших на горах, появляются стада горных козлов и не далее, как за два дня до нашего приезда в Карату, весь почти аул утром любовался маленьким стадом в 9 штук, которое грелось на солнце, прыгало по скалам и взбегало по уступам. Тауш-Магоме два раза, за все пребывание в Карату, случалось видеть на тех же высотах туров.

Аул Карату имеет 248 дворов и около 860 жителей; аул стоит в ряду зажиточных. Кроме посевов кукурузы, пшеницы, ячменя и проса, жители занимаются добыванием шерсти с своих стад и продажею ее в аулах Анди и Ансалтах. К характеристике же аула должно отнести красоту женщин, [257] факта чрезвычайно редкий в округе, где женщины по большей части очень не красивы, и опрятность, даже, пожалуй, изысканность в костюмах, которыми щеголяют каратинки пред жительницами других аулов, за что заслуженно слывут модницами среди горских обществ; русские же иначе не называют Карату, как Парижем Андийского округа.

На другой день, едва занялась заря и из сплошного мрака очертились темные контуры окрестных скал, мы выехали по узким, каменистым закоулкам из Караты, поблагодарив за гостеприимство и радушие Тауш-Магому и его семью.

Крутая тропинка свела нас в ущелье Ачикоро, представлявшее в тот момент величественную картину. Узорчатые и зубчатые скалы, среди отвесных остроконечных утесов и столбов, смелыми абрисами и линиями надвинулись над темным ущельем, представляя целый ряд воздушных замков, освещенных сверху первыми проблесками утренней зари. Особенно поразительной красотой отличалась восточная сторона ущелья, где призрачные замки выдвигались и терялись в густой, яркой зелени маленьких березовых и сосновых рощиц. Остальная часть ущелья, доступная зрению, одна скалистая теснина, изрезанная промоинами и балками и испещренная гротами и трещинами в беловатых меловых скалах и обрывах. Гроты по обоим берегам потока, на всем протяжении, и к северу, и к югу, огорожены каменными стенами; там мирно покоились многочисленные каратинские стада баранов.

Ущелье Ачикоро, направляясь с севера на юг, у подошвы горы, на которой расположен аул Карата, сливается с ущельем Зонокал, пересекающим первое с запада на юго-восток. Это ущелье, нося характер долины, резко отличается от Ачикоро и уступает ему по красоте. Широкое на востоке, оно съуживается на западе, под аулом Местерух, и почти на всем протяжении занято посевами кукурузы и пшеницы, с зелеными прогалинами и лужками, изредка заваленными обломками и глыбами. Бесчисленное множество ручейков и протоков, поросших густыми зарослями борщевников (Heracleum), желтоголовников (Caltha или Trollius), живокости и прикрыта, орошают долину, бороздя ее в самым разнообразных положениях. Склоны обоих кряжей ущелья Зонокал противуположны друг другу по своей физиономии: северные склоны южного кряжа отличаются сплошной серой массой, изрытой балками и оврагами с почти отвесными [258] скалами; южные склоны северного кряжа, напротив, ослепляют яркой зеленью кудрявых кустарников и смешанных березовых рощиц, приютившихся по скатам менее крутых склонов и обрывов. Попадались: на берегах потока Ачикоро оляпка (Cinclus aquaticus); в долине Зонокал: в кукурузниках — массы полевых воробьев (Salicipasser montanus); в пшенице — перепела и коростели; по лужкам, на камнях и глыбах, горная овсянка (Hylaespiza cia), плешанка каменка (Saxicola leucomela) и горная горихвостка (Ruticilla ochruros); на гальках, у ручьев и протоков, трясогузки (Motacilla alba, Bndites flava и Motacilla dukhunensis); в зарослях борщевников и др. крапивник (Troglodytes parvulus). Из хищников попадались: ястреб (Astus nisus), коршун (Milvus niger) и пустельга (Сerchneis cenchris).

Достигнув аула Местерух, в административном управлении относящегося к Аварскому округу, мы въехали на площадку — годекан ²¹, на которой тогда происходит сход. Все взрослое население аула обсуждало вопрос о платеже рублевой подати ²² и имеющейся на ауле недоимки. Все присутствовавшие, от мала до велика, были в бараньих длинношерстых низких папахах и в овчинных тулупах с узенькими болтавшимися рукавами и широкими воротниками, ниспадающими по плечам, в виде капишонов. Когда мы въехали на годекан, совещание разом прервалось; появление русских, в особенности в военном мундире, составляет для жителей глухих аулов Западного Дагестана еще явление исключительное и притом связанное с недобрыми предзнаменованиями; изумление и робость отразились на местерухцах: все стояли молча. Немая сцена длилась несколько минут. В. А. Кузьминский произнес обычное приветствие «варчами» (здравствуйте), на что кто-то ответил «баркала» (благодарю), и опять наступило молчание. Но беседа Николая с знакомыми ему горцами уверила их в наших мирных намерениях; тогда они с горской развязностью, наперерыв друг пред другом, спешили отвечать на расспросы Николая и просили поохотиться у них под аулом на горных курочек я перепелов.

От аула Местерух узенькая, едва доступная к проезду, [259] тропа круто поднимается в северо-западном направлении и проходит над обрывами и осыпями к аулу Ингордах, тоже Аварского округа. На пути к нему, в часовом расстоянии от Местеруха, попадается оригинальная известняковая скала из нескольких столбов, из которых один на высоком стержне несет плоскую массивную крышку и, положительно, имеет форму круглого ломберного стола. Массивность свалы и ее неустойчивое положение поразительны: просто недоумевает, как она еще держится; впрочем, окружающие ее груды обломков и торчащие глыбы, обваливающиеся при малейшем прикосновении, говорит за быстро совершающийся процесс разрушения. Скала эта не менее любопытна и потому что, в то время, как от Местеруха не попадалась на глаза ни одна птичка, здесь кипела жизнь: с густой зеленя дерна, покрывающего вершину скалы, и с маленьких приземистых кустиков можжевельника, разносилась песня горной завирушки; горные курочки с криком бегали по карнизам и прятались за торчащие обломки; голубые дрозды (Monticola cyana), горные горихвостки (Ruticilla ochruros) и овсянки (Hylaespiza cia) порхали по уступам, на которых неподвижно сидели на припеке голуби (Columba livia).

Аул Ингордах не больше Местеруха. В нем нас встретили два охотника: Нурич и Имам-Мусса; первый — симпатичный рослый парень, лет 25-ти, из аула Токиты, второй лет — 35-ти, житель Ингордаха, с отпечатком энергии на типичном горском лице. В разговорах с охотниками мы незаметно проехали крутой подъем, заваленный обломками и осколками горных пород. За подъемом разом меняется местность: гребень хребта отодвинулся версты на две к югу и образовал покатую плоскость с живописным горным лугом и пашнями, покрытыми снегом и изрезанными серебристыми струйками ручейков сочившейся воды тающего снега. Клушицы (Fregilus graculus) и альпийские галки (Pyrrhocorax alpinus) громко оглашали все пространство, кружась над черневшими вдали скалами гребня. В воздухе парила пустельга (Cerchneis cenchris), изредка раздавался звонкий голос жаворонка (Alauda arvensis); но что особенно удивило меня — это встреча с куропатками на высоте 6500 фут. над уров. моря.

Неимоверных усилий стоил нашим лошадям предстоявший последний подъем: проваливаясь в рыхлом снегу, они скользили по смоченной и примятой снегом густой траве; на каждом шагу они спотыкались и падали. Пешком идти тоже [260] не было физической возможности; пройдя 60—100 шагов и выбившись из сил, мы вновь садились на лошадей и, совершив сотни самых вычурных, импровизированные зигзагов, мы, наконец, взобрались на гребень и остановились у маленькой площадки, покатой к северу и обрывистой к югу. Нурич, расстилая бурки на площадке, объявил, что мы теперь в пяти саженях от домашнего очага горного тетерева и горной индейки и просил нас не подходить к обрыву и не разговаривать громко. Молча мы разместились на бурках и принялись за скромную трапезу. Площадка, на которой мы завтракали, находилась значительно выше 7000 фут. над уров. моря. Картина, которая открывалась отсюда, не отличалась яркостью красок: на юге, на горизонте, в голубой синеве белел снеговой хребет Талаколо; ближе теснились скалистые, серые и желтые нагроможденные кряжи и их бесчисленные отроги с крутыми и пологими склонами, ниспадавшими в большую котловину, видимая часть которой, по своему дикому характеру, нимало не отличалась от соседних гор, кряжей и отрогов. Вдали, на северо-западе, высился снежный хребет Инчаро. Он ярко горел под палящими лучами солнца и его блестящий саван еще рельефнее очерчивался от соседства параллельного с ним кряжа, одетого у вершин альпийскими лугами, а ниже кустарниками и маленькими рощицами, между которыми на зеленых промоинах лепились аулы: Токита — ближе к ущелью Зонокал, дальше — Цолота и, наконец, едва приметный, окутанный полупрозрачной голубоватой дымкой, аул Рацитль.

Подкрепив силы, охотники, для облегчения карабкания по скалам и ходьбы по обломкам и осколкам горных пород, подвязали каждый себе на правую ногу, к войлочным подошвам чевяков, подкову о трех довольно значительных шипах и зарядили ружья пулями ²³. Все мы, храня глубокое молчание, подошли к краю скалы. Маленькая котловина «Алитль» расстилалась пред взором. Под ногами вертикальная скала отвесной стеной тянулась к западу и, описав значительную дугу, обращенную вогнутостью к югу, врезывалась в грандиозно-величественный отрог, наступающий на нее с юго-запада. К востоку скала быстро меняла характер и замыкалась отрогами и [261] пологими склонами, охватившими котловину с юго-востока. Образованная таким образом воронкообразная котловина соединялась с соседней лощиной узким южным выходом. Ниже скалистой стены, над ее основанием, поднимался второй ярус с целым рядом возвышений и площадок с обрывами и пологими скатами: Редкий низкорослый кустарник обрамлял их с разных сторон, местами даже образовались заросли и, на подобие мысов, входили в густую травянистую альпийскую растительность, примятую уже снегом. За основанием второго яруса тянулся сплошной густой кустарник до самого дна, где быстро переходил в настоящий подлесок. По каменистым склонам площадок и возвышений торчали одинокие сосенки; в балках и на пологих северных откосах держался снег; снег же плотным глубоким слоем лежал в довольно широкой прогалине между основанием скалы и ближайшими возвышениями второго яруса.

Яркие полуденные лучи солнца заливали всю котловину и освещали самые сокровенные ее уголки. Долго я всматривался в отдельные части котловины, но разнообразность местности и неуменье ориентироваться в ней отвлекали мое внимание... Но, вот, едва я увидел на одной возвышенной площадке тетерева, как моим глазам представилось такое их множество, что я отказывался верить в действительность. Всюду, куда только мог проникнуть глаз, на площадках, прогалинах, возвышениях и пологих склонах, беспечно и мирно расхаживали тетерева: где три, где пять и шесть, и только изредка попадались поодиночке. Одни щипали листочки и молодые побеги соседних кустиков, другие подбирали с земли красную ягоду, бруснику, третьи нежились на солнышке, перебегая время от времени с одного конца площадки на другой, или же стояли на одном месте с вытянутой шеей. Более всего, высказывали беспечность, как нужно было думать, самки; самцы же заметно сторожили: они прислушивались к малейшему шороху, вытягивали поминутно свои шеи, насколько возможно, и озирались. После минутного напряжения, они вновь принимались щипать листья, почки и побеги.

Во время моих наблюдений за тетеревами, Нурич и Имам-Мусса спустились со скалы. Цепляясь за торчавшие глыбы и проваливаясь по колено в снегу, они медленно подходили к утесу, от которого легче всего было добраться к первой площадке, откуда уже представлялась возможность свободно обстреливать ближайшие возвышенности. Стук изредка падавших камней, [262] вырывавшихся из-под ног и рук охотников, не проходил бесследно: некоторые тетерева ближайших площадок и возвышений, перестав щипать листья, приподнимали головы и, вытянув шеи, намеревались лететь. Однако, менее пугливые скоро оправлялись от мгновенного испуга и своим примером останавливали более осторожных; доверчивость последних, впрочем, не простиралась далеко: они меняли места и принимали характерное и вместе с тем грациозное положение, оставаясь две-три минуты без малейшего движения.

Раздался выстрел — другой; на ближайшем склоне осталось два тетерева. За выстрелами не последовало переполоха, тетерева не все разом поднялись, а стадо за стадом повидало свои места; легкий шум, в виде протяженного сс-сс-р-р-р-р-, продолжался несколько секунд. Всего поразительнее было то, что слетавшие стада сверху как бы предупреждали нижние, который, не теряя времени, следовали за первыми. Пролетев две трети котловины в южном направлении, они разом изменяли горизонтальную почти линию полета и, описав параболу вдоль юго-восточных склонов котловины, опускались саженях в ста от прежних мест. Охотники, заряжая ружья, знаками приглашали меня оставаться на месте, указывая по направлению к убитым тетеревам. На тех же самых покатостях и возвышенных площадках я, действительно, вскоре заметил сперва робко приподнявшегося тетерева из торчавших обломков, покрытых густой травой, потом другого, третьего и еще нескольких. Два из них тотчас улетели, остальные же оставались неподвижно и, понятно, служили верной мишенью для охотников. Впрочем, стрелять вторично по оставшимся тетеревам не пришлось. Со скалы я их видел отлично, но от охотников они укрывались кустами и верхними площадками.

Обыкновенно же, как уверяли меня потом охотники, им удается стрелять вторично по оставшимся тетеревам, и всегда успешно. Они хорошо изучили привычки тетерева и потому охотятся всегда удачно. Самая охота производится так: охотники, зная, что тетерева имеют излюбленные места, — которые поддаются ими по нескольку раз в день, иногда даже вопреки грозящей опасности, — прежде всего заботятся о выборе засады близ облюбованных мест. Избрав засаду, они озабочиваются тем, чтобы избрать точку опоры для своих кремневых длинных ружей; камень, корень или ветвь кустарника в таких [263] случаях оказывают им услугу. Утвердив ружье, охотники садятся, или же ложатся на живот, как удобнее иметь прицел, и после такой процедуры уже или стреляют по тетереву, или спокойно и терпеливо выжидают их прилета. По рассказам Нурича, по большей части в течении дня, не выходя из засады, он убивает от 5 до 7 штук.

В этот раз мы дожидались недолго. Через час началось заметное передвижение; тетерева перелетали ближе к охотникам, проносились даже над самой головой их, но горец-охотник влет не стреляет, — самый способ установки ружья и, главное, прицел не позволяет им стрелять влет. Откосы и возвышения опять оживились, местами замечались даже скопления в 7 и 8 штук. Но, вот, три тетерева отделились от небольшого стада и опустились, под обстрелами охотников, на пологий откос. Выстрелы загремели мгновенно; два тетерева отброшены были почти на аршин от места, на которое опустились, и упали в балку, покрытую снегом. Охотники затем занялись доставанием трофеев, что, надо заметить, сопряжено с большим трудом. Я попытался спуститься со скалы, — мне хотелось осмотреть и ознакомиться ближе с площадками, возвышенностями и откосами, на которых я наблюдал тетеревов. Моим намерениям в этот раз не пришлось осуществиться. Глубокий снег покрывал груды обломков, скопившихся у основания скалы, и перехода до первой возвышенности, из-за которой стреляли охотники, являлся истинной пыткой... Идя по следам охотников, я скользил по обломкам и падал на каждом шагу в снег. Мокрый и усталый, я все-таки добрался до этой возвышенности. Идти дальше отказывались ноги, да и было уже не рано, и я не решился взбираться на площадку, от которой меня отделяла балка, и дождался Нурича и Имам-Муссу. Охотники, изнемогая от усталости, вскарабкались ко мне на возвышенность с двумя тетеревами; два же других, как объяснили они мне, остались в балке; достать их не удалось, не смотря на все старания и усилия.

Вечерние сумерки сгущались над котловиной, когда мы вскарабкались по утесистой стене на гребень. Охотники пошли к ночлегу, а я остался на краю обрыва. Тишина и мрак придавали котловине угрюмый вид: ни малейшего шума, ни одного звука не доносилось ко мне на площадку, ни с тех мест, где еще, хотя и с трудом, различались тетерева, ни с [264] противуположных склонов, ни со дна котловины. Прождав до семи часов, я оставил площадку и по гребню дошел до утеса, выдвигавшегося на северном склоне Ингордахских высот; там мы расположились на ночлег.

Холодно и свежо было в воздухе, когда я проснулся на заре другого дня. Густой туман застилал непроницаемой пеленой высоты. К моему удовольствию, он не долго продержался на высотах. К шести часам охотники успели развести погасший костер и вскипятить снеговую воду. Обогревшись чаем, я пошел на площадку; охотники же, пользуясь туманом, наполнявшим котловину, спустились со скалы и заняли вчерашнюю засаду. На гребне уже блестели первые солнечные лучи; по верхним утесам скал порхали горные вьюрки (Plectrofringilla alpicola) и горные реполовы (Linota brevirostris), а котловина все еще продолжала покоиться в безмятежном сне. Пробежавший по гребню порывистый восточный ветерок всколыхнул и неподвижную массу тумана; последний сгустился на пологих склонах юго-восточного кряжа и быстро исчез за его вершинами.

Открывшаяся котловина дышала влажностью; в тишине едва слышно раздавалось посвистывание пеночки (Phyllopneuste sibilatrix); на откосах, возвышенностях и площадках в это время еще не замечалось ни одного тетерева; по скалам перепархивали безмолвно горихвостки (Ruticilla ochruros и R. phoenicura), да раз или два, как кажется, попалась на глаза маленькая стайка корольковых вьюрков (Oraegithus pusillus).

В половине седьмого яркие лучи залили скалы котловины, скользнули и по ближайшим с ним возвышенностям. Тетерева неприметно стали подниматься с разных мест восточных и южных склонов; облетев котловину, они опускались на покатости и площадки, обогретые солнцем; вскоре почти везде виднелись мирно пасшиеся стада, причем они не были так раздроблены, как я их наблюдал в предъидущий день, и скучивались по десяти и более штук. После удачной охоты, охотники отодвинулись к западу, предоставив мне возможность спуститься в котловину для ближайшего ознакомления с нею. Нет надобности передавать те неприятные ощущения, какие мне пришлось испытывать на каждом шагу, при карабкании по южному склону котловины; скажу лишь, что я обрадовался, как ребенок, когда достиг одной из покатых площадок, где лежал убитый тетерев. Отдохнув с четверть часа, я занялся обзором [265] площадки. Поднимаясь с значительной глубины котловины, она представляла разнообразие характера. Северный склон ее покатый, совершенно выветрившийся и усеянный осколками и обломками известняков, у основания был покрыт довольно глубоким, хотя и рыхлым, пластом снега; за исключением сухой и жесткой травы, на нем не замечалось другой растительности. Склоны, обращенные к востоку, покрывались еще роскошной, хотя и поблекшей и примятой стаявшим снегом, зеленью альпийских трав. Южный и западный склоны обрамлялись редкими приземистыми кустарниковыми породами березы и осины, а также ольхи и вереска с ярко-зеленым курчавым ковром брусничника (Vaccinium vitis idaea).

Убитый тетерев, разбитый пулею, послужил мне прекрасным объектом для определения на месте пищи; отпрепарированный зоб, по вскрытии, представлял следующее ²⁴: молодые побеги и листики березы и ольхи составляли 3/4 всего содержимого, одна же четверть распределялась так, что большая ее часть падала на долю ягоды брусники и самая ничтожная на посторонние, как кажется, случайные примеси, неизбежные при собирании брусники: Trifolium alpestre, Linum hirsutum и Ranunculns'a.

Прочие возвышенности, площадки и склоны, по своей растительности, мало чем отличались от описанной. Более открытые скаты, заваленные осколками известняков, буквально одеты были сплошной зеленью брусничника. Под сенью кустарников, кроме того, встречались: черника (Vaccinium myrtillus), земляничник (Fragaria vesca), горечавка (Gentiana verna) и многие виды из семейства камнеломок (Saxifrageae). По скатам, обращенным к скалистой стене, повсюду виднелся низкорослый рододендрон и изредка можжевельник, а на осыпях и оголенных каменистых поверхностях: камнеломки, вероника и крупка (Draba) — на каждом шагу.

Резкий характер внешнего очертания второго яруса южного склона котловины еще резче выступает, благодаря зарослям кустарников, покрывших ниспадающие на дно котловины крутые и пологие скаты. Преобладающие породы этих кустарников: береза, осина и ольха, ниже дуб, ясень, бук, шиповник и др. Осколки и обломки известняков, усеивающие весь склон и [266] поросшие сплошным мхом, брусничником, земляничником и густой травой, образуют множество углублений, самых разнообразных величин и форм, представляя прекрасное убежище для тетеревов. В них, по замечанию охотников, тетерева скрываются во время непогоды и гнездятся весной. Действительно, наблюдая за тетеревами со скалы, я их вовсе не видел до появления солнечных лучей; всего вероятнее, что они проводят и ночь в названных углублениях; относительно же того, что углубления служат им удобным местом для гнездования, не может быть и сомнения, после того как мне удалось разыскать тут же несколько более или менее уцелевших гнезд. Два из них, очень хорошо сохранившиеся, я мог рассмотреть до мельчайших подробностей. Оба гнезда помещались под кустарниками березы, если так можно выразиться, в каменных ящиках, образовавшихся от налегших друг на друга известняковых плит. Ящики открытою стороною обращены были на юг; в их полостях, довольно значительных по объему, на дне замечались округлые ямки, выстланные в достаточном количестве побегами и листьями березы с прибавлением стебельков окружающих трав. На дне котловины в этот день мне удалось добыть упомянутую пеночку таловку, а также кузнечика (Sylvia melanocephala) и черного дрозда (Morula vulgaris). Здесь же, на восточных осыпях, попадалась каменка плясунья (Saxicola isabellina). Чтобы закончить картину моих личных наблюдений над тетеревом, я приведу здесь, как мне кажется, не лишенные интереса, сведения, сообщенные Нуричем и Имам-Муссою, охотящимися на тетерева с детства.

Кустарники, по-аварски « каркал» (мелкий березовый кустарник), покрывающие верхние части склонов котловин, преимущественно обращенных на юг, составляют любимое место «рохол-анко» (аварское название тетерева). Северные склоны посещаются им чрезвычайно редко, вернее, случайно, восточные и западные — не постоянно. На южных же склонах тетерев обитает оседло. Что касается горизонтального распространения, то охотники положительно утверждают, что и на южных склонах он предпочитает котловины, мало или вовсе не посещаемые ни жителями ближайших аулов, ни их стадами. Кроме Ингордахских высот, он встречается на южных склонах хребта Инчаро, реже на тех же склонах северного кряжа и отрогов его, идущих вдоль ущелья Зонокал. [267]

Вертикальное распространение тетерева самое незначительное: в стужу, в суровый зимы, когда снег погребает даже сплошные заросли кустарников, он спускается ниже обыкновенного; но и в таких случаях тетерев усердно разрывает глубокий снег и добывает побеги кустарников.

Рохол-анко охотники считают такой же общественной птицей, как и горную индейку. Тетерева не любят одиночества; они обыкновенно держатся маленькими стадами, раннею же весною они скучиваются, а одиночество проводят только в периоде гнездования. До начала марта они чрезвычайно миролюбивы и спокойно проводят время в пастьбе. С начала же марта становятся неузнаваемыми: они делаются драчливыми, сердитыми и пугливыми до того, что их трудно бывает подстеречь. В это время, т. е. с начала марта, а иногда и позже, смотря по суровости зимы, до половины апреля, и уже ни в каком случае не позже конца этого месяца, они изо дня в день «петушатся» и дерутся насмерть.

К моему огорчению, я опускаю здесь рассказ Нурича о токовании; переводчик не съумел передать на русский язык слов рассказчика, чрез что самый рассказ потерял интерес и смысл. Замечу только, что все мои надежды лежат на возможности ранней весной лично наблюсти этот интересный момента в жизни тетерева. Теперь же упомяну еще, что ток, по словам охотников, происходит всегда на открытых покатых возвышенностях и около полудня. Самки, во время борьбы самцев, редко остаются индифферентными, чаще же всего бегают и кружатся подле того из самцев, силы которого более или менее испытаны раньше. После спаривания, самки немедленно покидают общество, будучи озабочены выбором и устройством гнезда, кладкою яиц и насиживанием. В половине апреля в гнездах обыкновенно находится от 8-10 яиц. В конце мая не редкость видеть выводков. Нурич не мог определить в точности количество дней гнездования и насиживания.

Дальнейшее пребывание на Ингордахских высотах я посвятил наблюдениям над горной индейкой (Megaloperdix caucasica). Из рассказов охотников я хорошо знал, что индейка живет в этой же котловине, но только на склонах западного отрога; те же охотники уверяли меня и в однородности пищи индейки и тетерева, а поэтому, внимательно наблюдая за тетеревом, я не переставал надеяться, что где-нибудь рядом с ним повстречаю и индейку. [268]

Исходив или, вернее, излазив вдоль и поперек весь почти южный склон, за исключением только самых отвесных обрывов, во всяком случае доступных наблюдению с господствующих над ними возвышенностей, я, тем не менее, по этому склону нигде не видел индейки и даже не слышал ее крика; таким образом, я лично убедился в справедливости слов охотников, которые, говоря об индейке, указывали мне постоянно не на южные склоны котловины, а на юго-восточные.

На следующий день рано поутру мы находились на центральному так сказать, возвышении западного отрога, господствовавшего, как над северными Ингордахскими, так и юго-восточными высотами котловины. Зеленый луг вершины отрога, с снежными оазисами ослепительного блеска, частью сбегал по извилистым и отлогим складкам северных склонов Ингордахских высот, частью надвигался мохнатой шапкой над котловиной, из которой в тихом безмолвии выдвигался ряд прямолинейных, наклоненных к северо-западу, параллельных друг с другом и поразительно одинаковых склонов. Изломанные при вершине и разделенные продольными глубокими балками, они тянулись до самого дна котловины, теряясь в яркой зелени густых кустарников.

Горизонт с вершины отрога открывался шире. На юге рельефнее вычерчивалась та мертвая картина, которая расстилалась с площадки гребня. На востоке чернелись угрюмые, суровые известняковые скалы разорванных кряжей, из которых прорывались яркие снопы золотисто-желтых лучей восходящего солнца. На северо-западе, за хребтами и отрогами Караты и западной части Гумбета, открывался Технуцал с Ботлихской котловиной, севернее — гора Абдал-Забузал с изрытыми, беловато-серыми крутизнами, по которым извивалась дорога, идущая на Керкетский перевал.

Ни крик, ни дуновение ветра, ни шум не нарушали глубокого молчания. Посреди его слезли мы с вершины отрога на один из средних склонов. Почти вертикальное положение его при вершине массы наносной земли, грозящей ежеминутно сползти, затрудняли каждый шаг нашего передвижения. Спустившись несколько сажень, мы остановились на изломе склона, откуда он, переменив вертикальное падение на более отлогое, дает возможность обозреть еще раз весь ряд изломов. Все они, седловатые при вершинах, постепенно сдавливаются узкими, но [269] глубокими балками и переходят в острые ребра с резкими формами очертания. Скудная растительность, обнаженные залежи алебастра, известняки и сланцы придавали им общий дикий характер. С излома мы спустились в балку и, обойдя по ней самый крутой бок соседнего склона, подошли к более отлогому скату, по которому предстояло взобраться на вершину ребра. Подвигались мы медленным шагом, местами карабкались, цепляясь руками за корни, осколки камней и упираясь ногами и коленями в осыпавшийся щебень, перемешанный с острыми, режущими осколками. Имам-Мусса первый достиг вершины, где торчали глыбы и плиты известняка. Укрываясь за ними, он оглядел соседний склон и знаками просил нас соблюдать величайшую осторожность.

Мы удвоили энергию, когда увидали, что Имам-Мусса лег и, утвердив ружье, навел прицел. Укрепившись на массивной глыбе, я мог свободно обозревать значительное пространство. Саженях в двадцати возвышался соседний склон; волнистый и широкий скат его образовал впадину с целым рядом пологих и отвесных уступов, оканчивающихся у дна балки сплошным обрывом. Приземистые кустарники березы густой зарослью сбегали по скату и уступам, по которым стелился зеленый ковер Vaccinium vitis idaea и Fragaria vesca. В побегах кустарников с первого же взгляда я заметил пять индеек. Мы удачно подошли к ним, — они вовсе не догадывались о нашем присутствии, быстро бегали в кустарниках, общипывали листья и изредка показывались на краях пологого откоса, где стелилась редкая травка; сорвав два-три листика, они или возвращались в кустарники или спокойно оставались под солнечными лучами. Четверть часа я наблюдал, как они искусно надламывали черешки березовых листьев и проглатывали их целиком; отчетливо видел, как время от времени они прекращали пастьбу и все, как бы по условному знаку, взбегали на самые высокие уступы откоса, откуда, после маленькой паузы, так же быстра сбегали вниз в кустарники и принимались вновь за общипывание листьев и отыскивание ягод брусники. Подувший ветерок нарушил наблюдения; Имам-Мусса чрез Нурича предупредил , меня, что надо стрелять по индейкам, так как ветерок легко мог выдать нас и тогда мы упустим редкий случай охоты. Индейки быстро исчезли в глубине зарослей кустарников, но через минут десять показались на высоком уступе склона. Стоя [270] неподвижно подле сероватых и желтых глыб и осколков известняка, они поразительно подражали окружающей: природе окраской оперения. Имам-Мусса, занимая относительно нас хорошую позицию, воспользовался удобным моментом и выстрелил. Индейки мгновенно поднялись и исчезли, — осталась на месте одна. Добравшись до убитой индейки и внимательна осмотрев ее, я, после отдыха, отпрепарировал зоб и убедился в его содержимом. Зоб был набит в полном смысле слова; три четверти объема всего содержимого составляли березовые листья, судя по которым можно с уверенностью сказать, что индейка менее разборчива в выборе пищи, нежели тетерев; у последнего я не встретил ни одного листа, а все молодые листики; зато у индейки замечалось полное отсутствие побегов. Остальную четверть составляли ягоды и листья брусники. Из растительности, покрывающей склон, на котором паслись индейки, кроме преобладающих кустарников березы, назову еще: кустарники ольхи и осины, а также рододендрона и можжевельника. В прогалинах между зарослями, по осколкам известняков и песчаников, покрытых брусникою и земляничником, попадалась горечавка (Gentiana) и лютик (Ranunculus или Aconitum), по открытым откосам — лапчатка (Potentilla alpestris), ясколка (Cerastium) и др. Из прощелин камней, по уступам, попадались: каменки, вероника и Draba rigida.

Собрав растения и передохнув, мы поднялись по ребру склона почти до слияния его с вершиною отрога. Отсюда, взяв севернее, спустились мы в неглубокое ложе соседней балки и перешли на другой склон. Излазив его вдоль и поперек, мы попытались взобраться на следующий склон. Полуденные лучи солнца жгли немилосердно; в воздухе стояла духота, по замечанию охотников, верный признак изменения погоды. Усталость и изнеможение до того ослабили организм, что я едва передвигал ноги. Около двух часов пополудни Имам-Мусса с крутой осыпи заметил стадо индеек. Добраться до него, как казалось мне, не представлялось физической возможности; но Имам-Мусса, оставив нас любоваться ими издали, сам с проворством серны, быстро и с изумительной осторожностью обошел место, где виднелись индейки и вскарабкался к ним снизу. Индейки, в числе десяти, отдыхали у основания маленького обрыва; одни сидели, как будто накренившись в сторону, другие тут же стояли в характерных позах, без малейшего движения. Имам-Мусса уже был на расстоянии выстрела. Приподнимаясь на [271] колено, он делал усилие утвердить ружье на ветви кустарника; как ни был он осторожен, но не ускользнул от напряженного внимания индеек. Они разом вскочили с своих мест. Я полагал, что Имам-Мусса пойдет за слетевшими индейками, но он указал нам на вершину отрога, а Нурич объяснил, что идти за индейками дело бесплодное: опустившись по близости, они разбегаются и бегут очень долго, пока не найдут себе удобного убежища.

На вершине Имам-Мусса заявил, что он во чтобы ни стало убьет сегодня еще одну индейку и приглашал нас следовать за собою на западные склоны отрога, на котором мы отдыхали. Как ни заманчивы были краски, которыми рисовал Имам-Мусса западный склон, но усталость и изнеможение заставили меня отказаться от предложения. Я советывал Имам-Муссе, в виду близости вечера, отложить охоту до завтрашнего дня, но он и слышать не хотел, — последняя неудача, видимо, задела его за живое. Отдохнув с полчаса, он простился с нами. В 8 часов вечера, меня разбудили. Кругом было темно. Дул резкий холодный ветер, в воздухе ощущалось присутствие паров. Полумерцающий огонек костра освещал скалы и сидевших спутников. Имам-Мусса стоял возле Нурича; самодовольная улыбка скользила по его лицу: индейка, убитая им, лежала подле меня. Охотники в один голос советовали оставить высоты; они уверяли меня, что ночью выпадет снег или пойдет дождь. Как ни хотелось мне расставаться с высотами, но я преклонился пред опытностью охотников и, признаюсь, потом не раскаивался: погода стояла самая отвратительная, хуже даже той, которая заставила меня дежурить в Ботлихе.

К личным наблюдениям об индейке прибавлю также сообщения Имам-Муссы и Нурича. Горная индейка или каменная курица, по-аварски «анса», по большей части живет по соседству с «рохол-анко» (лесной курицей), предпочитая более дикие и скалистые места. «Каркал» (мелкий березовый кустарник) и для нее составляет насущное условие обитания; березовые листья весною, летом и осенью, а раннею весною, глубокой осенью и зимой побеги и почки березы составляют любимую пищу наряду с брусникою, которую, впрочем, предпочитает больше тетерев. Родом же пищи обусловливается ее вертикальное распространение. На западном отроге Ингордахских высот, на его восточном и западном склонах, она обитает оседло и здесь же гнездится, [272] избирая для устройства гнезд исключительно основание скал. Гнезда очень не сложны и не замысловаты: их составляет кучка листьев и побегов, сложенных на земле, за камнем или выдвигающимся осколком. Гнезда строятся вблизи друг друга. Время кладки яиц — конец марта и первые числа апреля. Число яиц чаще 10, реже 12. Насиживание продолжается весь апрель и начало мая, смотря по времени года. Выводки соединяются в стада.

На этом я оканчиваю свои путевые наблюдения, в надежде возобновить и пополнить их ранней весной. Об обратном путешествии не упоминаю ни слова. Дождь, туман и ветер были постоянными моими спутниками от Ингордаха до Ботлиха и от Ботлиха до Владикавказа.

К. Россиков.

Текст воспроизведен по изданию: Поездка в Чечню и Нагорный Дагестан (С орнитологической целью) // Записки Кавказского отдела Императорского русского исторического общества, Книга XIII. 1884