РОССИКОВ К. Н.

ПОЕЗДКА В ЧЕЧНЮ И НАГОРНЫЙ ДАГЕСТАН

(с орнитологическою целью).

I.

Владикавказская равнина.

В начале августа месяда упорная лихорадка заставила меня возвратиться в станицу Прохладную, после трехмесячных наблюдений над фауною русла Малки ¹, от станицы Екатериноградской до Каменного Моста, другими словами, на всем протяжении от выхода Малки на равнину, до слияния ее с Тереком.

В станице меня ожидало предложение совершить поездку по Западному Дагестану.

Кавказская горная индейка и Кавказский тетерев (Megaloperdix caucasica, Pall. и Tetrao Mlokosyewiczi, Tacz.), описанные профессором Богдановым в монографии «Птицы Кавказа», с одной стороны, с другой — дремучие леса Ичкерии, горное озеро Ретло (Эвен-ам), дикие скалы и глубокие ущелья Нагорного Дагестана с их фауной составляли слишком большое искушение, чтобы отказаться от поездки, и я 20 августа выехал из ст. Прохладной в г. Владикавказ по Ростово-Владикавказской железной дороге.

На другой день, едва спала полуденная жара, я уже мчался на перекладной, оставив за собою черту города. Предо мною расстилалась Владикавказская равнина, замкнутая с севера Кабардинскими и Сунженскими горами, а с юга, запада и востока — подошвою Черных гор и их многочисленными отрогами. Справа и слева по шоссе раскинулись луга. Сочная зелень их приятно ласкала зрение. Луга оживляли: трясогузки (Motacilla alba), жаворонки (Alauda arvensis), сороки и вороны (Pica europaea и Corvus conix). На телеграфных столбах и проволоках спокойно сидели ласточки-косаточки (Hirundo rustica), овсянки (Emberiza hortulana) и сивоворонки (Coracias garrula). За лугами пошли пашни с пшеницею и ячменем. Над убранными полосами в воздухе парили: пустельги (Cerchneis tinnunculus), а над самой поверхностью их носились камышевый и луговой луни (Circus [216] rufus и Strigiceps cineraceus) и кавказские сарычи (Buteo Menetriesi). Изредка попадались черные вороны (Corvus corax) и грачи (Trypanocorax frugilegus).

На шестой версте по грунтовой дороге повстречался обоз, телег в тридцать, поселян из ближайших станиц. Кто-то из обозных выстрелил. На откосе балки у рытвины остались на месте две горлицы (Turtur auritus). За выстрелом по шоссе перепорхнула каменка (Saxicola oenanthe), а с ближайшего стога слетел царь кавказских степей и равнин — карагуж (Aquila imperialis) ². За полверсты до станции Базоркино, по правую сторону р. Камбилеевки, прорезывающей равнину в северо-западном направлении, раскинут громадный фруктовый сад. Сад, как мне говорили, снабжает г. Владикавказ яблоками, грушами, персиками, сливами и другими фруктами хорошего качества. На стройных тополях сада, составляющих сплошную стену вдоль шоссе, порхали на ветвях пеночки тенковки (Phyllopneuste rufa). Пока запрягали перекладную, я пошел с ружьем на берег Камбилеевки, которая протекает подле станции. В кустах ивняка раздавалось дружное чириканье воробьев (Salicipasser montanus). Над водой, на другом берегу, расхаживали черныши (Totanus ochropus), а в густых зарослях чертополоха сидели небольшими стайками щеглы (Carduelis elegans).

За станцией, по левую сторону шоссе, тянется версты на две Камбилеевский аул. От него почтовый тракт на г. Грозный отклоняется к северо-востоку, а шоссе, не меняя первоначального северного направления, идет на г. Моздок. От аула же начинаются и бесконечные посевы маиса (кукурузы), служащего почти исключительно пропитанием для туземного населения. Дорога буквально запружалась арбами; скрип колес и поминутное гиканье стояли в воздухе; ямщик, то и дело, осаживал лошадей и сворачивал с дороги, браня, на чем свет стоит, «гололобую Азию» (так простонародье называет здесь туземцев). На арбах больше сидели женщины и подростки, реже взрослые мужчины. Ямщик объяснил мне, что это ингуши и ингушки спешат из соседних аулов во Владикавказ к базару, который там бываете два раза в неделю.

Вскоре показались и самые аулы, разбросанные на несколько верст по обоим берегам р. Сунжи, с исключительно [217] ингушским населением чеченского племени, не пользующимся симпатиею жителей г. Владикавказа и окрестного русского населения.

«Ингуш мошенник, вор и разбойник», вот слова, который Вам приходится слышать и от ямщика, едущего с Вами, и от всякого русского, не исключая и туземцев других народностей. Такая дурная слава как-то не вяжется с тем впечатлением, которое производить ингушские аулы своим внешним видом. Тщательно оштукатуренный и выбеленные сакли с оригинальными трубами, симметрично расположенными на плоских крышах, довольно красиво выглядят из густой зелени вишневых садов, по скатам возвышенного берега р. Сунжи.

Когда я подъехал к аулу Назрановскому, солнце стояло низко. На отлогих зеленых покатостях, сбегавших к Сунже, в это время было почти все женское население аула. Женщины, девушки и подростки все имели на спинах громадные металлические кувшины для воды. Одни спешили к реке, другие медленно возвращались в аул с тяжелой ношей. В воздухе стоял несмолкаемый крик кружившихся над рекой золотистых щурок (Merops apiaster). В садах слышалось чириканье воробьев и отрывистые крики сорок. Станция Назрань расположена вблизи Назрановского укрепления, на правом берегу р. Сунжи. Прикащик советовал мне переночевать, поясняя, что ехать до Слепцовской опасно, причем в длинной тираде сообщил о тех убийствах, которые якобы совершаются по дороге между Назранью и Слепцовской. Как ни казались страшны рассказы прикащика, но я велел запрягать лошадей. Пока запрягались лошади, я, захватив ружье, прошел на пост, который находится против станции. Взяв на посте милиционера, я вместе с ним спустился к Сунже. Последняя под Назранью течет еще в северном направлении, дробясь на множество незначительных протоков, бегущих в широкой ложбине, окаймленной крутыми берегами, из которых правый более глинистый, левый же скалистый и отвесный. Версты две ниже от укрепления Сунжа выходит из крутых берегов, делая заметный поворота к востоку, и от станицы Карабулакской окончательно течет в восточном направлении. В ложбине у спуска приютились огороды местной команда. В них, по уверению милиционера, очень много куропаток и, перепелов. Перейдя несколько протоков, на одной зеленой лужайке я издали заметил целую массу белых трясогузок (Motacilla alba), которые, положительно, усеяли весь [218] лужок, в несколько десятков сажень. По ложбине слышались крики галок. Направляясь к скалистому обрыву, я вспугнул стаю береговиков (Actitis hypoleucos), которые быстро пронеслись по поверхности воды с своеобразным криком. Скалы песчаника, изрезанные глубокими промоинами и испещренные дырами и норами, были облеплены галками (Lycos monedula). При моем приближении, они с шумом снялись со скалы и долго с пронзительным криком кружились над ней. Кроме галок, здесь много летало и береговых стрижков (Cotyle riparia). Из пресмыкающихся отмечу виды ящерицы Lacerta viridis и Lacerta agilis.

Подъехавшая тройка прервала мои наблюдения. Дорога из ложбины Сунжи, перерезав аул Карабулакский, населенный также ингушами и пользующийся еще худшей славой, нежели аул Назрань, выводить в так называемую Присунженскую полосу, которая образуется, с одной стороны, Сунженским хребтом, а с другой — р. Сунжею. За станицей Карабулакской меня застигли сумерки и я лучшие станицы Сунженской линии: Слепцовскую, Троицкую, Михайловскую, Самашкинскую и Алхан-юртовскую проехал ночью. Около трех часов я въезжал в г. Грозный, разбросанный по обе стороны Сунжи, с его громадными площадями, в сухую погоду пыльными до невозможности, а в дождь образующими сплошные болота. Ночь скрадывала от глаз дневную неказистость одноэтажных домишек с ветхими заборами.

Собственно город Грозный существуете не более десятка лет; раньше же он, подобно другим городам Северного Кавказа, был не более, как укрепленным стратегическим пунктом. Ермолов в 1818 г., при укреплении Сунженской линии, построил крепость, которой суждено было впоследствии сделаться едва ли не центром военных движений, при покорении Чечни. Сосредоточение войск и военных властей способствовало его росту. Так как день, в который я приехал в Грозный, был базарный, то я не преминул посетить его. Проходя по бульвару, я свернул на минуту в парк. Парк маленький и, как кажется, вовсе не посещается обывателями. На липах я встретил синичку (Parus major), единственную обитательницу парка. Базар, мало чем отличающийся от базаров станичных, помещается на большой, грязной и неопрятной площади. Из предметов, интересовавших меня, отмечу дичь, которая привозится из окрестностей Грозного. В этот день продавались: [219] кряковые утки (Anas boschas), перепелки (Coturnix communis), куропатки (Starna cinerea), голуби (Columba livia) и коростели (Crex pratensis). Из рассказов продавца, охотника-казака, упомяну еще, что в октябре продаются: фазаны и вальдшнепы. Кроме того, зимою не редкость дикий кабан, а зайцы продаются во множестве. Организованная или правильного промысла охоты, как в Грозном, так и во всем Грозненском округе, нет. На базаре же я видел у рыбных продавцов лососей (Salmo саspius, Kessl.), осетров, сомов и усачей, приводимых частью из надтеречных станиц, частью же из Кизляра.

II.

Чеченская равнина.

Из Грозного я выехал в тот же день, в 8 часов утра. У моста через р. Сунжу пришлось простоять около часа, причем не обошлось без содействия кнута, палки и кулака, обыденных водворителей порядка между «татарвой», под именем которой слывут здесь чеченцы и ногайцы. За городом расстилается, верст на 70 в длину, к северо-востоку от р. Фортанги, до Качкалыковского хребта, одна из самых плодородных частей Кавказа — Чеченская равнина, орошаемая множеством притоков р. Сунжи, искусственными каналами и обильно выпадающими дождями. Дорога на Ведено прорезывает ее в юго-восточном направлении.

Яркие лучи утреннего солнца обливали богатую травянистую растительность, прерываемую кустарниками. В густой зелени лугов раздавались песни жаворонков (Alauda arvensis), кавказские сарычи (Buteo Menetriesi), соколы белогорлики и пустельги (Falco subbuteo и Cerchneis tinnunculus) попадались на каждом шагу. Сороки, вороны серые и грачи целыми стадами грелись на солнце, нисколько не пугаясь ни вблизи их проезжающей телеги, ни дребезжащего звона колокольчиков.

Недалеко от станции Устар-Гардоя, чрез реку Аргун, один из самых больших притоков реки Сунжи, орошающей Чеченскую равнину, перекинут красивый железный мост, построенный в 1874 году. Аргун в этом месте широко разливается и течет медленно в низменных глинистых берегах, [220] образуя посредине илистая отпели. Приехав на станцию, я распорядился, чтобы запрягли лошадей часа через два: мне хотелось побывать на берегу Аргуна.

У крыльца станции бегали хохлатые жаворонки (Galerita cristata). С кустов, растущих у берега, при моем появлении, снялось множество скворцов (Sturnus vulgaris), за ними поднялись и воробьи (по всей вероятности, Salicipasser montanus); они попадались мне и дальше в огромном количестве. У самой воды, на мелких камешках суетились, бегая взад и вперед, маленькие кулики. Выстрелив по ним, я убил одного из них; он оказался береговиком (Actitis hypoleucos). За выстрелом снялись желтые трясогузки (Budites flava) и серая цапля (Ardea cinerea), сидевшая на дальней отмели. Идя по течению реки, я наткнулся на речную скопу (Pandion fluviatilis). Она летела мне в упор и довольно низко. Два выстрела по ней были промахами. Заряжая ружье, я заметил издали на отмели что-то быстро бегавшее; приблизившись на ружейный выстрел, я вспугнул пять или шесть штук, как кажется, Aegialites minor. Больше мне ничего не попалось на берегу, хотя я прошел с версту. Возвращаясь на станцию, я заметил кружившегося высоко над рекой хищника, определить которого было невозможно. На станции прикащик добавил мне, что на отмелях у них, особенно на заре, бывает много уток и чирков.

От Устар-Гардоя почтовый тракт делится на два тракта: один идет на Темир-Хан-Шуру, а другой — на Ведено. Проезжая аул того же имени, я бил поражен множеством воробьев (Salicipasser montanus), сидевших на токах. Мне не случалось видеть такого их скопления по линии р. Малки, где их чрезвычайно много.

За аулом луга покрыты громадными маисовыми посевами. Тысячи голубей (Columba livia, Palumbus torquatus и Turtur auritus) оживляли посевы, поминутно быстро и шумно переносясь с одного высокого дерева на другое. Сначала я не мог догадаться, отчего происходило необыкновенное передвижение голубей; но вскоре объяснение нашлось. На грушевом дереве, при дороге, в густоте ветвей, сидел ястреб-утятник (Astur palumbarius); при приближении тройки он слетел, а посланный выстрел вдогонку за ним, если не убил его, то заставил выпустить свою истерзанную добычу — горлицу.

Маисовые поля орошаются множеством каналов; все они [221] берут воду из Аргуна и Джалки. По каналам с дороги виднелись небольшие вязовые аллеи; они обсажены были у плотины мельницы. Роскошные вязы соблазнили меня, и я остановился на минуту. В густых ветвях порхали пеночки (Phyllopneuste trochilus и P. rufa); на вершинах неподвижно сидели сивоворонки (Coracias garrula), а на ближайших кустиках, окруженных сочною травою, то слетали, то опять садились луговые чеканчики (Pratincola maura).

За мельницей равнину пересекает река Джалка или Басс. Джалка — узкая, мелководная речка в летнее время, течет здесь в крутых берегах. Глинистые и обрывистые берега, от поверхности воды до травянистого дерна, нависшего гирляндами сверху, изрыты норами, который служат гнездами золотистым щуркам (Merops apiaster) и береговым стрижикам (Cotyle riparia), летавшим над рекой.

От Джалки кукурузные посевы обрываются; на смену их тянутся кустарники, подходящие к самой подошве Черных гор, где темной стеной стоят дремучие леса. Над кустарниками торчат груши, яблоки, реже дуб или карагач, одинокие свидетели еще недавних времен, когда вся плоскость представляла сплошной густой лес ³. Между кустарниками преобладают: орешник (Corylus), терн (Prunus spinosa), боярышники (Crataegus), кизильник (Cotoneastes), шишки (Mespilus germanica), шиповник и облепиха (Hippophae rhamnoides). Ив птиц привлекают внимание: серые мухоловы (Butalis grisola), сорокопут жулан (Enneoctonus collurio), чернолобый сорокопут (Lanius minor) и удод (Upupa epops). Из хищников встречаются: чаще — коршун (Milvus niger) и лунь (Strigiceps cineraceus), реже — кавказский сарыч (Buteo Menetriesi) и сокол белогорлик (Falco subbuteo). У станции Эрсеной слетела стая просянок (Miliaria europaea) и щеглов (Carduelis elegans).

III.

Северная часть ущелья Хулхулау.

Почтовая станция стоит против Эрсеноевского укрепления, расположенного при выходе ущелья Хулхулау на равнину. По [222] ущелью проложено шоссе, единственный колесный путь между плоскостью Большой и Малой Чечни и Горной Чечней или Ичкерией. Приравнинная часть ущелья образует маленькую долину, но она быстро съуживается и переходит в ущелье, сдавленное двумя северо-западными отрогами южного ряда Черных гор. Собственно отсюда и открывается ряд живописных картин. Картины ущелья особенно много выигрывают после ландшафтов плоскости, тоже красивых, но до известной степени примелькавшихся. Главное же, чем привлекает к себе ущелье Хулху-лау — это положительное отсутствие подавляющей грандиозности. Приятное впечатление производит таинственно-молчаливый лес, которым одето ущелье, роскошные лесные луга по отлогим скатам и река, то прячущая в густой зелени свои темно-синие воды, то обнажающая серебристую их поверхность, ярко блещущую под полуденными лучами солнца. Голые скалы, обрывы, осыпи и глинистая оползни попадаются редко, и то только в верхней части, почти пред выездом на Веденское плато; в остальных же частях только и видишь, что беспрерывную зелень кудрявых лесов, из-за которых белеют чеченские аулы: Арджишахк, Ца-Ведень, Егашпатой и другие, по большей части, впрочем, разрушенные во время бывшего возмущения в 1877 году.

Над всем ущельем господствует вершина горы Эрты-корт, возвышающаяся до 3804 фут. над уровнем моря. Против Эрты-корт, при выходе ущелья, образуемого горами Мчик-Басса, расположен аул Арджишахк. Леса, слева и справа закрывающие ущелье, смешанные; в них преобладает высокоствольный красный бук. Когда я проезжал по ущелью, в нем царила тишина. Казалось, ничто не нарушало того таинственного безмолвия, в котором были погружены и темный лес, и горы с бесчисленными балками и оврагами. Редко где-нибудь в просеке промелькнул дрозд (Turdus musicus), раздался пронзительный отрывистый крик сойки (Garrulus Krynickii), стремительно перелетавшей чрез дорогу, и опять кругом водворялась все та же безмолвная тишина, среди которой резким диссонансом звучали одни лишь дребезжащие звуки колокольцев. Переезжая мост у Арджишахка, я видел, как спокойно расхаживали по камням трасогузки (Budites flava), а над аулом парил коршун (Milvus ater).

Выше ущелье отклоняется немного к востоку. На осыпях, покрытых кустарниками, попадались сорокопуты жулан и [223] черлолобый (Enneoctonus collurio и Lanius minor). Черногорлая каменка (Saxicola erythraea) и обыкновенная горихвостка (Ruticilla phoenicura). С кустарников, растущих у потока, доносился писк обыкновенной синички (Parus major), а по щебню шоссе мелькал, не отставая от тройки, чекан попутчик (Saxicola oenanthe).

По выходе из ущелья, шоссе переходить в грунтовую дорогу. Открывается громадное плато, кольцеобразно обхваченное отрогами главного ряда Черных гор. Последний, вообще говоря, на всем своем протяжении, отбрасывает массу ветвей к северу, весьма изрезывающих всю местность, известную под именем Горной Чечни. Плато, покатое к северо-востоку, представляете сплошной луг, северная часть которого занята маисовыми полями, западная же — укреплением и аулом. Над зелеными лугами и маисовыми полями держались: кавказский сарыч (Buteo Menetriesi), коршун (Milvus ater), сокол белогорлик (Falco subbuteo) и лунь луговой (Strigiceps cineraceus). Сороки, серые вороны и грачи сидели по дороге; обыкновенная трясогузка (Motacillа alba) и желтая трясогузка (Budites flava) — на лужках, между маисовыми полями; в укреплении, на крепостном верке, домашний воробей (Passer domesticus caucasicus), а на улице — жаворонок хохлатый (Galerita cristata).

IV.

Укрепление Ведено.

Укрепление Ведено лежит на 3174 ф. над уровнем моря. Основанное в 1859 году, оно долгое время служило исключительно штаб-квартирой Куринского полка, а затем, с течением времени, сделано было главным центром административного управления округом, куда входит Ичкерия. В крепости помещается несколько улиц, носящих общее название слободки, с исключительно русским населением. Внешний вид слободки далеко не привлекателен и вызывает даже изумление, когда, приглядевшись к постройкам, замечаешь, что все они, без исключения, турлучные. В слободе имеется несколько лавок; они удовлетворяют запросам как местного населения, так и всего округа. Торговли, как особой отрасли, в округе нет; то же [224] можно сказать и о промышленных заведениях. Жители округа — чеченцы — сеют маис и в незначительном количестве озимую пшеницу. Упомяну еще о пчеловодстве, но и оно по своим размерам не выходит за пределы обихода. Ведено составляет крайний пункт почтового тракта в Терской области; от него уже сообщение с Дагестаном производится верхом и вьюками, несмотря на разработанную дорогу, которая проложена чрез Керкетский перевал и соединяет таким образом два важных административных пункта смежных областей: укр. Ведено с укр. Ботлихом. В заметке об Андийском округе г. Кузьминского, в примечании редактора «Известий Кавказ. Отдела И. Р. Геогр. Общества», весьма наглядно доказана такая несообразность и вместе с тем указана та громадная польза, которую могло бы оказать смежным областям открытие почтового тракта. К сожалению, насколько я мог убедиться лично, вопрос о почтовом сообщении здесь не составляет злобы дня по многим причинами о которых говорить я не буду; но замечу, что в этом пути ощущается, действительно, настоятельная потребность, в пользу чего говорить факты, имевшие место на моих глазах. К проезду князя Дондукова-Корсакова дорога была исправлена на всем пространстве от Ведено до Хунзаха. Проводив князя, население воспользовалось дорогой и все наличные средства к перевозке были употреблены в течение месяца для доставления из Чечни продуктов первой потребности. К сожалению, дорога, исправленная на скорую руку, продержалась лишь до конца сентября.

В укреплении я пробыл всего несколько часов, — мне не хотелось расставаться с хорошей погодой, в виду того, что она здесь слишком капризна и за светлыми теплыми днями можно всегда ожидать ненастную погоду, после которой путешествие становится, положительно, немыслимым. К моему удовольствию, затруднения в лошади и проводнике (нукере) не встретилось, и я в четыре часа по полудни простился с укреплением.

Не смотря на мое короткое пребывание в Ведено, мне удалось добыть кое-какие сведения об охоте от офицеров Куринского полка. Выражаясь кратко, все слышанное может быть сведено к тому, что ни в Ведено, ни в округе охоты, как промысла, не существует. Есть охотники-любители, — и только; они-то и говорят, что южная часть Хулхулинского ущелья и вообще окрестности Ведено изобилуют главным образом: медведем, кабаном, волками и лисами. Водятся во множестве перепела — по [225] маисовым и пшеничным полям; не редкость фазаны и куропатки; в октябре же бывает масса вальдшнепов.

V.

Верхнее ущелье Хулхулау и перевал чрез хребет Цебемээр.

Дорога от Ведено идет по плато, в южном направлении, до подошвы южного ряда Черных гор, огибающих с севера горную котловину озера Ретло. У аула Хорочая этот ряд гор пересекается справа и слева ущельями, из которых первое — Хорочаевское — ведет на Керкетский перевал, а второе — Хулхулинское — на перевал, чрез горы Цебемээр.

У Хорочая проводник и переводчик спросили меня, как я желаю ехать: по разработанной ли дороге, или по тропе, пролегающей по ущелью Хулхулау? Второй путь, по рассказам переводчика, показался мне заманчивее первого, и я выбрал его. Нукер и переводчик остались чрезвычайно довольны моим выбором, да и я не сожалел, так как, действительно, впервые испытал все ощущения, какие выпадают на долю тех, кому доводится хоть раз в жизни посетить дремучий высокоствольный лес.

Верхнее ущелье Хулхулау несравненно уже приравнинного. Тропа в самом начале держится подошвы гор Гцихкум, покрытых буковым лесом. Вид на противуположные горы остается долго открытым. На покатых склонах их, среди лесных лугов, красуются темно-зеленые рощи. Перебежав несколько раз с левого склона на правый, тропа разом, почти концентрически, извиваясь среди валежника и каменных глыб, уходить в лес, оттуда полого спускается на дно потока и около версты проходить по скользкому плитняку, по которому шумит и пенится горный поток. Лошади поминутно скользили; приходилось только о том думать, чтобы не искупаться и не разбиться; окружающая природа в это время отодвигалась на второй план. Впереди опять замелькала тропа, — неприятные ощущения отлегли; мы уперлись почти в вертикальный обрыв, где в узком ложе, сжатом массивными глыбами серого песчаника, с шумом прорывался поток среди безобразно торчавших камней и осколков. [226] Вскарабкавшись по пологому обрыву и спустившись с него, мы разом очутились в глухом дремучем лесу.

Лес стоял во всем своем обаятельном величии. Роскошный красный бук (Fagus sylvatica) первенствовал над мощными дубами (Quercus robur) и не менее красивыми и стройными лесными породами: ясеня (Fraxinus excelsior), осины (Populus tremulа), ольхи (Alnus glutinosa), вязов (Ulmus campestris) и кленов (Acer campestre и A. platanoides). Не устоял я пред красотою и обаянием леса, слез с лошади, отдал ее нукеру и после больших усилий выбрался со дна потока на правый склон. Сделав по нем шагов сто, я остановился совершенно машинально. Кругом было тихо. Вдруг послышался шорох почти над самым ухом. Я пристально посмотрел на стоявшее около меня дерево, — шорох продолжался, но самый виновник его оставался невидимым. Вдруг что-то промелькнуло в глазах; смотря в упор на ствол, я увидел искусно скользившую вверх по стволу пищуху (Certhia familiaris). Ее окраска поразительно подражала цвету коры ствола бука и если бы не ее подвижность, она осталась бы незамеченной. После я приспособился к такой особенности птички и встречал ее почти на каждом шагу. Выстрел по пищухе вспугнул зеленого дятла (Gecinus viridis), за ним перепорхнула еще какая-то птичка, но я ее сначала не узнал; подойдя ближе к дереву, на котором, как мне показалось, она села, я рассмотрел древесного поползня (Sitta caesia). За поползнем мое внимание привлекли синички (Parus major), в обществе которых были долгохвостые синички (Mecistura caudata). Гоняясь за ними, я забрел в такую чащу, что, когда синички окончательно скрылись от меня за громадной стеной, образовавшейся от упавших друг на друга стволов, я очутился в критическом положении: я, положительно, тонул в высокой жгучей крапиве, падал среди наваленного грудами валежника, скрытого в ваях папоротников (Aspidium) и высокой травянистой растительности; я падал и проваливался в труху сгнивших уже стволов и задыхался от столбов пыли, вылетавшей из-под ног всякий раз, как я погружался почти по пояс в труху. Во время барахтанья, я с одного крепкого ствола увидел филина (Bubo maximus). Он неподвижно сидел на громадном суке под кудрявым шатром зелени чинара. Подойти к нему было немыслимо и я выстрелил по нем пулей издали, но дал промах; филин с замечательным искусством полетел, лавируя [227] среди стволов и ветвей. Заряжая ружье, я увидел нукера;, частые выстрелы подстрекнули его любопытство, и он дошел до меня; с его помощью я выбрался из чащи на тропу. В лесу стало темнеть. Вечерние сумерки быстро ложились густым покровом на всем окружающем. К счастью, мы успели выбраться засветло.

За лесом ущелье вновь раздвигается, образуется даже маленькая долина, южная часть которой была замкнута узкой скалистой лощиной. Лес темной стеной отошел к средней части обоих хребтов, оставляя подошвы и гребни их покрытыми роскошной луговой растительностью. Мы пересекли долину и остановились у входа в лощину, там, где над нею возвышается, сажень в десять, массивная скала. У ее подножия, на выступе, виднелась площадка, обложенная камнями. На ней мы расположились на ночлег. Я не без удовольствия прилег на бурку и любовался соседними вершинами, постепенно исчезавшими в вечерней темноте. Нукер расседлывал лошадей, переводчик с легкостью серны вскарабкался на скалу за сухими ветвями и сучьями для костра. Мое спокойное созерцание вскоре прервали два нежданных гостя. Один из них, впрочем, промелькнул, как метеор, — это крапивник (Troglodytes parvulus), другой же — житник (Mus agrarius) доставил мне приятное развлечение своей смелостью и развязностью.

Вскоре запылал костерь. Пока грелась вода для чая, я занялся препаровкой добытых птичек. За чаем, среди ночного безмолвия, мы услышали голоса на вершине скалы. Минут через пять костер осветил двух горцев, — они быстро подошли к нам с приветствиями. Увидев с гребня костер в своем кутане ⁴, они поспешили спуститься с гор, где косили траву, и, как передал переводчик, были очень рады, что их кутан мог послужить нам ночлегом. За чаем горцы-чеченцы оказались чрезвычайно общительны. Между прочим, они уверяли меня, что в ущельи много медведей, волков и лис. В десять часов я окончил препаровать птичек, мои спутники и собеседники — чеченцы — давно спали, хотя вначале с большим изумлением рассматривали шкурки птичек, особенно же житника, и высказывали тысячу своих своеобразных соображений. Лунная ночь стояла в полном сиянии блеска; я закутывался в бурку, но мне [228] не хотелось оторваться от темно-синего неба, на которою ярка мерцали мириады блестящих огоньков; усталость, однако, взяла свое, и я скоро заснул.

Пред рассветом резкий холод и влажный воздух заставили меня проснуться. Густой туман плотной и непроницаемой стеной стоял над ущельем; среди невозмутимой тишины доносилось фыркание лошадей и едва слышное журчание ручья. Как ни жался я, как ни кутался в бурку и пальто, но сырость и холод давали себя знать; сон не смыкал глаз и я по неволе должен был оставаться немым зрителем происходившая вокруг. Туман непроницаемый и неподвижный скоро задвигался и заколебался; сквозь редеющую пелену на мгновенье показались силуэты скал, но они тут же еще плотнее закутались в него. Серая масса, вертикально повисшая над скалой, под которой мы ночевали, около часу застилала окружающее; но, вот, она будто подалась к низу; выглянул гребень левого хребта, пронесся жалобный крик альпийской галки, замерший в глухом безмолвии ущелья. Вдруг туман с невероятною силою, страшными потоками, устремился на дно ущелья, а оттуда в хаотическом беспорядке, с неуловимою быстротою, ударяясь о свалы западного отрога, скользил по хребту и вновь падал на дно. Минуть десять продолжался хаос, после чего вся масса тумана, лежавшего на дне, медленно наползла на гребни хребтов и повисла на них сплошным густым слоем. Как только очистилась нижняя часть ущелья, в нем проснулась жизнь. Первый звук раздался с зарослей борщевника и принадлежал крапивнику (Troglodytes parvulus); одновременно с ним со скалы слетела пара обыкновенных горихвосток (Ruticilla phoenicura). В лесу прокричал дятел. Послышались и знакомые голоса: лесной шеврицы (Anthus arboreus), серого кузнечика (Sylvia cinerea) и черношляпки (Sylvia atricapilla), сначала одни робкие звуки, а потом и самая песни, огласившие все ущелье. Нукер и проводник, совершив свой обычный намаз, седлали лошадей. Я не дожидал их и пошел вперед. В узкой скалистой лощине порхали одни горихвостки.

За лощиной ущелье принимает другой вид: подошвы хребтов окаймляют вместо леса гирлянды кустарников, за которыми расстилается зелень горных лугов. Ложбина ручья закрыта сплошными зарослями высоких и широколистых борщевников (Heracleum), смешанных с калужницей (Caltha palustris) и [229] другими травянистыми растениями. Крапивник в зарослях, обыкновенные и горные горихвостки по камням и глыбам преобладали над другими видами. На открытых местах, на ручейке, встречались изредка: Motacilla alba и Motacilla flava; в кустарниках: сойка, ничем не отличающаяся от Garrulus Krinickii, обитающей на плоскости, и дрозды (Turdus musicus и Merula vulgaris).

Поднявшись выше, мы, наконец, достигли того места, где ущелье, запираясь высокой овальной горой с пологими боками и покатостью, обращенною к северу, переходить в теснину, сдавленную со всех сторон нависшими известняковыми и песчаниковыми скалами; гроты, пещеры, промоины и расселины, украшенные зелеными скоплениями мокрицы, многими папоротниками и видами из семейства каменок (Saxifrageae), придавали теснине особый колорит. Тропа, извиваясь змейкой в груде обломков, плит и массивных глыб, выводит в длинную долину, подходящую к ущелью с востока. Само же ущелье Хулхулау разделяется на два: правое уходит к западу и теряется в восточных отрогах Андийских высот, окаймляющих озера Ретло, a левое, подвигаясь к юго-востоку, проходит в горах Цебемээр. Горные луга заливают яркой зеленью всю долину: ни кустика, ни скалы, ни обломка или осыпи на всем пространств зеленеющей поверхности, теряющейся в безбрежной синеве небес. Горные вьюрки (Plectrofringilla alpicola), горные овсянки (Hylaespiza cia) и горные завирушки исключительные обитатели этой долины. Последняя, постепенно возвышаясь к западу, приводить почти незаметно к крайней точке перевала, лежащей на хребте Цебемээр, слишком чем на 6000 фут. над уровнем моря.

С перевала пред нами открылась во всем подавляющем величии часть Нагорного Дагестана — Андия. На смену богатейшей зелени смежной Ичкерии, предстали дикие пустыни Дагестана; огромные хребты и их отроги, скалистые кряжи и бесчисленные возвышенности, изрезанные долинами, ущельями и котловинами, выдвигались со всех сторон, а известняковые скалы, выветрившиеся мергилистые осыпи, без малейших признаков жизни, производили гнетущее впечатление. Не веселили взор и видневшиеся аулы Гагатль и Гунхо. Их каменные, первобытные постройки жались и лепились по уступам гор и почти сливались среди окружающего дикого колорита природы. Тропа крутыми зигзагами, среди осколков известняка и доломита, по южному [230] склону гор Цебемээр ведет в ущелье р. Годар, в котором, против горы Азал, расположен большой аул Анди.

На площадке перевала я убил, принятого иною за горного жаворонка, полевого жаворонка (Alauda arvensis). На спуске встречались: черные вороны (Corvus corax) в обществе алпийских галок (Pyrrhocorax alpinus) и клушиц (Fregilus graculus), особенное громадное количество горных горихвосток (Ruticilla ochruros). Такое обилие этих птичек мне нигде не встречалось в дальнейших поездках по Западному Дагестану.

В полях, засеянных озимою пшеницею, раздавались крики перепелов. Хлебные поля здесь чрезвычайно оригинальны и отличны от пашен плоскости, благодаря своему горному положению. По всему южному склону гор Цебемээр в горизонтальном направлении тянутся участки; последние обнесены стенами, выложенными из камней, для предохранения от заносов и разрушительного действия ливней. Стены не высоки, но настолько капитальны, что приводит в изумление жителя плоскости: Величина участков также поразительна. Порою они до того минимальны, что даже не хочется верить, чтобы на него стоило затрачивать тот громадный труд, который необходим для его разработки. До чего, впрочем, незначительны клочки земли, утилизируемые горцами, лучше всего видно из анекдота, пользующегося громадной популярностью в местном населении. Однажды лезгин обработал свой участок. Палящие лучи солнца и сильное изнеможение заставили его разостлать бурку и прилечь отдохнуть. После отдыха, первым желанием его было поглядеть на участок. Какое же удивление было, когда, осмотревшись кругом, он не нашел своего участка. Лезгин потерялся в догадках и, после долгих размышлений, он в отчаянии решился идти в аул. С этим намерением поднял он бурку и несказанно обрадовался своей находке: обработанный им участок был покрыт буркой, на которой он отдыхал.

Созревшую пшеницу на некоторых участках жали. Ближе в аулу жатва шла в полною разгаре. Почти все женское население аула, от мала до велика, в своих типичных головных уборах, занято было работами. Громкие, хотя и не стройные, песни оглашали воздух и далеко разносились по соседним вершинам. Способ жатвы привлек мое внимание. Жницы по большей части сидели на корточках, попадались и стоявшие на коленях. Приглядываясь к ним я убедился, что они не жали [231] пшеницу серпами, а просто выдергивали с корнями. На расспросы мои в ауле о способе жатвы, мне объяснили, что в неурожайные годы, каким выдался настоящий год, у них не жнут, в хороший же урожай пшеница снимается серпами. Показанный мне серп, если чем отличается от серпа, употребляемого на плоскости, то разве только сравнительно меньшей величиною.

VІ.

Анди и перевал чрез Ботлихские высоты.

Аул Анди показывается за последним крутым зигзагом и своими белыми минаретами стушевывает непривлекательный вид нагроможденных друг на друга каменных построек с бесчисленным множеством бойниц. Расположен аул в глубине дикого, лишенного малейшей растительности, ущелья на крутом, но не высоком песчаном обрыве потока Годар. Он занимает первое место по числу дворов (633) и количеству душ (2419 об. п.) в Андийском округе. По своей зажиточности, он также выделяется из ряда других аулов округа. Последнему обстоятельству способствует производство жителями бурок и войлоков и хороший сбыт их в Дагестане и Персии, а в позднее время и на Нижегородской ярмарке, откуда поступили в этом году значительные заказы. Андийцы, кроме того, занимаются в значительных размерах овцеводством и тем самым обеспечивают за собою успех производства. К сожалению, восстание в 1877 году в Дагестане отразилось в этом отношении весьма неблагоприятно и на андийцах, не принимавших, можно сказать, участие в возмущении: лучшие горные пастбища отошли в пользование смежной Чечни на самых невыгодных условиях для андийцев. Что же касается земледелия, то развитию его здесь чрезвычайно не благоприятствует, во-первых, недостаток годной земли и, во-вторых, баснословная дороговизна этой последней.

Мне пришлось остановиться часа на полтора в ауле для корма лошадей у кунака моего переводчика, обывателя средней зажиточности. Не без затруднений, по узеньким, заваленным [232] глыбами и камнями, проходам между постройками, добрались мы до его сакли. Нас встретил хозяин Ибрагим, статный, с открытым типичным лицем, мужчина лет под 30. Взяв под уздцы коня, он приветствовал нас с благополучным приездом. Передав лошадей стоявшему подростку, Ибрагим ввел нас в саклю. Она состояла из одной комнаты «кунацкой», в которой нас встретила сестра Ибрагима, стройная и довольно красивая девушка. Ее красоте как нельзя более соответствовал щегольской костюм, в котором главное внимание обращал на себя тщательно отделанный головной убор, называемый по-аварски «чохто». Это длинное, ниспадающее почти до земли, узкое, вершков 6—8, полотнище из красной цветной материи; верхний конец его, сложенный серпообразно и подбитый извнутри ватой, надевается на темя. Поверх синей рубашки «горде» был надет на ней дорогой шелковый бешмет «гужгат», ловко обхватывающий стан, перетянутый в талии серебряным, выволоченным поясом, с длинными вырезными рукавами. Из-под пол бешмета виднелись шелковые голубые шалвары «тажу», опущенные в желтые чевяки «мариял», поверх которых надеты были сафьяновые сапожки «хитал».

Нас любезно угощали калмыцким чаем и жаренной бараниной. За завтраком Ибрагим с помощью переводчика ознакомил меня с экономической жизнью аула и местной фауной. По словам его, в скалистых ущельях у них множество горных курочек, голуби тысячами обитают в пещерах ущелья Годар, лисицы и волки заходят из лесистой Чечни. Упомянул он и о куницах, которые встречаются в глухих, малодоступных скалистых пропастях. Интересно также его сообщение о медведях Чечни; последние причиняют там громадные убытки жителям, опустошая их посевы.

Простившись с Ибрагимом, мы выехали из аула к кладбищу, которое приютилось под песчаными и суглинковыми обрывами. На памятниках попадались торты горихвостики, в воздухе летали горные стрижики (Cotyle rupestris) и ласточкн-косаточки (Hirundo rustica); на обрывах сидели: пустельги (Cerchneis tinnunculus), сокол белогорлик (Falco subbnteo) и голуби (Culumba livia и Columba oenas).

От кладбища тропа поворачивает к западу, перерезывает поток и поднимается на отроги г. Азал, идущие вдоль ущелья Годар. С вершин отрогов она отклоняется на [233] юго-запад и проходит по южным склонам Андийского водораздела. Путь этот считается небезопасным: несколько верст он тянется бордюром над страшными пропастями и балками, по мергелистым осыпям. Особенно опасность передвижения увеличивается здесь во время дождей, не говоря уже о зиме, когда аул Анди бывает отрезан от Ботлиха по месяцу и более.

Ближе к Ботлихским высотам тропа минует потрясающую картину грандиозного разрушения. Справа высоко вздымается полуразвалившаяся, конусообразная вершина с глубокими трещинами, нависшими скалами и массивными глыбами, разбитыми на бесконечное число безобразно торчащих осколков и камней, угрожающих падением; слева опять пропасти и балки, погребенные под обломками горных пород. Переезд по глыбам и камням для лошадей не выносим, пешим же пройдти все это пространство нет никакой возможности.

«Гора шайтан», заметил переводчик, указывая по направлению к вершине. «Много людей она схоронила», произнес он после короткой паузы.

Проезжая обвал, я впервые на своем пути заметил сидевшего на самой вершине, на выступе свалы, белоголового грифа (Gyps fulvus), одиноко созерцавшего с недоступной высоты страшную картину разрушения; тут же я встретился и с ягнятником (Gypaetus barbatus), вероятно, молодым, судя по его сплошному темно-каштановому оперению. Он плавно и тихо пролетел над обрывами и пропастями и опустился на край скалы. Долго я любовался ими в подзорную трубу, но они, должно быть, заметив наше присутствие, одновременно поднялись и скрылись за утесами.

Подъем на Ботлихские высоты, если не представляет ничего, подобного описанному выше, зато отличается своей, если так можно выразиться, воздушностью; приходится подниматься по таким узеньким и крутым зигзагам, что малейшая невнимательность влечет за собою непременное падение. На вершине, на юго-восточном склоне, лежит хутор Чанхо; от него открывается вид на Ботлихскую котловину, изрезанную незначительными скалистыми и песчаными отрогами, которые составляют как бы продолжение склонов г. Абдал-Забузал, постепенно понижающихся в южном направлении к р. Андийскому-Койсу. Из балок, оврагов и прощелин, прилежащих к Койсу, отвсюду выглядывали сады; в юго-восточном же углу котловины, [234] из-за зелени тех же садов, мелькала часть укрепления Ботлиха и самый аул.

Над котловиной парили хищники, из которых я мог только отличить двух стервятников (Neophron percnopterus). На спуске с высота нас застигла страшная буря. Из ущелья Андийского-Койсу с быстротою молнии по Андийским высотам налетел шквал. Тысячи альпийских галок, черных воронов и клушиц с оглушительным криком, кружась, пронеслись над вершинами. Затем все смолкло... Полил страшный ливень. Мгновенно целые массы воды устремились с вершин; шум и стук увлекаемых обломков мешался с грохотом и гамом, доносившимся из ущелья. Прошло с четверть часа, — ураган и ливень прошли; выглянуло из-за облаков солнышко и заходящими лучами осветило высоты, и только гул и грохот из соседнего ущелья все также шумно разносился среди воцарившейся тишины. Вечерело, когда мы спустились в узкую лощину ущелья. Здесь я воочию увидел причину того демонического гула, который стоя ль над всею местностью. О страшной, невообразимой силой бурлил и клокотал в узком ложе черный бушующий поток. Камни, глыбы, щебень и песок — все мешалось в этой грязной массе, стучало и гудело, сливаясь в один оглушительный рев.

Подъехав к потоку, переводчик не раз озабоченно повторил «яман». После долгих поисков, ему удалось, наконец, найдти брод и мы уже в глубоких сумерках по плитняковому дну, загрожденному песком, щебнем и гальками, переправились на противоположный берег, где расположен аул и укрепленный пункт Ботлих.

VII.

Поездка на озеро Эзен-ам.

Утро светлое, теплое и солнечное занималось над Ботлихом, когда я проснулся на другой день. Оседланные лошади стояли у крыльца. Напившись чаю, захватив только необходимое, я выехал в сопровождении проводника-нукера, говорившего по-русски, в аул Хой, лежащий на Андийских высотах, в 3—4 [235] верстах от озера Ретло или Эзен-ам. Я торопился, пользуясь погодой, провести на высотах дня два-три в наблюдениях, интересовавших меня; главным образом, мне хотелось отыскать тетерева и горную индейку и изучить по-возможности условия их обитания.

В монографии «Птицы Кавказа» М. Н. Богданов упоминает о рощице над аулом Хой, где он мог бы добыть горного тетерева, если бы добрался до ней. Эта-то рощица и горные луга оз. Эзен-ам, где профессор гонялся за горной индейкой, влекли меня и заставляли не терять времени на более продолжительный отдых в Ботлихе.

Около восьми часов мы выехали из Ботлиха на разработанную дорогу, ведущую на Керкетский перевал. Она извивается тремя красивыми зигзагами по всему крутому, частью скалистому, отчасти песчаному и глинистому, южному склону горы Абдал-Забузал ⁵. Тишина, царившая в балках, по которым мы проехали, на подъеме прерывалась криком горных курочек. Вскоре показались и сами курочки (Perdix chukar), сначала поодиночке; наконец, мы наткнулись на несколько стад, спокойно пасшихся на противуположных откосах, покрытых сочною травою. По дороге порхали горные горихвостки (Ruticilla ochruros), подле пробивающихся источников сидели трясогузки, горные реполовы (Linota brevirostris) и горные овсянки (Hylaespiza cia) слетали со скал.

Поднявшись на вершину горы, дорога обходит маленькое озеро Чархи-ам или Малое Форельное, так называемое в отличие от озера Ретло (Эзен-ам), называемого Большим Форельным. По своему местоположению, Малое Форельное озеро ничем не бросается в глаза: скромное по размерам, оно покоится в узкой прощелине, среди зелени травянистого альпийского дерна, ниспадающего почти до поверхности темных вод. На озере царила тишина; три горца, в разных концах его, молча ходили с удочками по берегу, то и дело закидывая и вынимая из воды лесу. Такой оригинальный способ ловли форели заинтересовал меня и я чрез переводчика узнал, что в эту минуту три рыболова, так сказать, «искали форель». Случалось, пояснил мне проводник, что неопытный рыболов, особенно из русских, просиживал целый день с удочкой в руках над озером и [236] уходил, не поймав ни одной форели; а вот эти рыболовы в час, много в два, наловить ее сотнями. Они знают нрав рыбы, которая, облюбовав себе какое-нибудь место, держится его в течения нескольких часов массами.

Миновав озеро, дорога пересекает плато, сворачивает в ущелье потока Хой и этим последним достигает до аула того же названия. В ущельи на камешках потока попалась оляпка (Ginclus aquaticus); в воздухе высоко парили над пологими склонами, усеянными стадами баранты, стервятники (Neophron percnopterus); на отвесных скалах сидело множество голубых дроздов (Monticola cyana).

В ауле я остановился у старшины. Маленькая кунацкая безукоризненной чистоты и опрятности, выштукатуренная и выбеленная внутри, выглядела довольно уютной, среди простенькой горской обстановки; но, как и все горские постройки, не имела окон, за исключением бойницы. У камина, справа и слева, стояли две чеченские кровати, разрисованные красной и желтой красками; по стене висела утварь домашнего обихода, а на столбе, поддерживающем матицу, холодное и огнестрельное оружие.

Старшина, высокий, лет сорока, мужчина, с выразительным и в высшей степени добродушным лицом, обрамленным густой длинной бородой, с полным радушием и внимательной предупредительностью постлал для меня постель и просил отдохнуть, пока приготовят завтрак. Поблагодарив за радушие, я чрез проводника попросил его сесть; но он, соблюдая строго горский обычай, запрещающий, из почета к гостю, в присутствии последнего садиться, отказался от моего предложения и беседовал со мною, продолжая стоять. Я ознакомил его, в коротких словах, с своими намерениями и желаниями. Выслушав внимательно меня, он сказал, что лет одиннадцать тору назад приезжал к ним такой же русский ⁶. Он остановился в царском шатре, что был построен на озере, и вызвал из аула всех охотников. Мы стреляли для него всех птиц, какие только живут у нас; с птиц он снимал шкурки; охотился сам и вот также расспрашивал и искал тетерева (по-чеченски «ахкокотам»). «Я надеюсь, послужу и для вас, чем могу», сказал он в заключение. О тетереве, между прочим, старшина заметил, что он у них бывает в рощице, возвышающейся над [237] аулом, по северному склону Андийских высот, на противуположной стороне узкой лощины; об индейке же, к моему сожалению, положительного ничего не сказал, так как аварское название ее «анса» он смешивал с горной курочкой.

В разговоре с старшиной я не заметил, как на маленьком сундучке ⁷ появился скромный завтрак. За завтраком старшина познакомил меня с семейством и своими родственниками, которые не замедлили собраться, так как весть о приезде «уруса» быстро облетела все закоулки аула. Из присутствовавших больше всех меня заинтересовал старший сын старшины, парень лет двадцати, вылитый портрета отца. «Я охотник», отрекомендовался он мне чрез переводчика; «укажу вам те места, где бывает ахкокотам и буду сопровождать всюду, где только пожелаете побывать», добавил он и занялся разглядыванием моей двухстволки. Я очень был доволен таким случаем и не замедлил воспользоваться предложением.

Отложив охоту на тетерева на другой день, мы отправились часов в 12 на озеро Эзен-ам, но предварительно прошли вверх по ущелью Хой до той скалы, на которой, при проезде в аул, я видел множество голубых дроздов (Monticola cyana). Солнце стояло низко, когда мы достигли отрогов, окаймляющих котловину озера с юга. С вершины предо мною открылась красивая котловина Ретло с покоившимся в ней величественным озером. В прозрачных зеленоватых водах озера отражались склоны гор, покрытые густым дерном альпийской растительности, мягкие силуэты и очертания пологих и отвесных скалистых берегов, то далеко врезавшихся в синеву вод, то отступивших от них глубокими уступами, по которым пробегал таинственный, едва слышный тихий прибой. Утки и чирки, при нашем появлении на склоне, с шумом перенеслись на противуположный берег, где их было громадное скопление в зарослях тростника, пушицы и др. болотных трав, обильно покрывших все устье горной речки Эхки, впадающей в озеро.

Котловина Ретло, находясь слишком на 6130 фут. над уровнем моря, образуется Андийским хребтом, идущим в северо-восточном направлении от Диклос-мта, горы Передового хребта, и отрогами главного ряда Черных гор, окаймляющих [238] котловину с запада, под названием «Кашкер-лам», с севера Керкетами, а с востока Куркави и г. Адал.

До сумерок просидел я над озером, на одном из обрывов северного склона южных отрогов. Царившая тишина и полное спокойствие приковали меня к месту. Я любовался красотою озера, прислушивался и к тихому прибою, и к громким крикам уток; зорко следил я за скопой, неустанно охотившейся за форелью и наблюдал за стервятниками, налетавшими из-за Керкетских гор, где в это время показались на склонах бесчисленные стада баранты, спускавшиеся в кутаны, расположенные в долине речки Эхки. Стемнело. Я возвратился в аул.

На другой день, едва начал заниматься первый проблеск света, я, в сопровождении старшины и сына его, карабкался по крутизнам, напрямик, в рощицу, думая добыть там горного тетерева. В воздухе было свежо, холодный ветерок пронизывал насквозь и заставлял вначале зябнуть. Кое-как, цепляясь то за кустарники, то за камни и корни, достигли мы первой сосны, где и присели отдохнуть. Темное покрывало ночи быстро ускользало под напором яркого света; жизнь пробуждалась вокруг: из глубины рощицы послышались отрывистые звуки чижа; серия вороны с шумом перелетели чрез лощину на соседние посевы, проснулся и аул. Отдохнув, мы продолжали карабкаться выше. Маленькая рощица начинала казаться бесконечной; вдруг мои спутники остановились и переглянулись, .указав мне знаками, что надо пройдти под скалами к откосу, покрытому обломками камней и мелким кустарником. Со всеми предосторожностями подошел я к указанному месту. Спутники обошли скалу поверху. Большой выступ дал всем нам возможность укрыться; из такой засады я до утомления всматривался в кусты, камни и осколки. Четверть часа я не двигался с места. Напрасно. Тетерева не было. Проводники оставили меня в засаде, перейдя чрез скалу. Я продолжал сидеть, не теряя надежды, что, быть может, покажутся тетерева. Ожидания были напрасны. Просидев до половины седьмого и убедившись в отсутствии тетерева; я вышел из засады и обошел площадку. Покатая к северо-востоку, она до самой рощицы завалена обломками известняка и покрыта зарослями кустарников березы. На мои сигналы отозвались проводники; вскоре на ближайшей скале показался один из них и знаками приглашал к себе. Проводники укрывались за скалой, за которой открывалась такая же площадка, покрытая [239] кустарниками и засыпанная обломками. Ожидания и здесь не привели ни в чему: тетерева не было ⁸.

В десять часов мы оставили последнюю засаду и выбрались за пределы кустарниковой растительности. После бесплодных поисков за тетеревом, мы поднялись на вершины хребта, откуда, после двухчасового пути в юго-западном направлении, дошли до северо-западного склона хребта. Кругом осыпи; природа самого дикого характера, безжизненная, совершенно противуположная той, которую мы оставили за собой. Два-три оазиса, и то самых миниатюрных размеров, резко выделялись на сереньком фоне окружающего. Проводники уверяли меня, что в этих зарослях бывают тетерева, особенно весной, а также и та другая птица, о которой мы не могли столковаться по неимению, как кажется, на чеченском языке особого названия для горной индейки и горной курочки. Не без приключений мы добрались до зарослей, но и здесь нас ожидала та же неудача. Бесплодно промаявшись до четырех часов, усталые и измученные мы вернулись в аул поздно вечером.

Следующие дни я провел на всех склонах высот, окружающих озеро Эзен-ам, покрытых роскошной альпийской луговой растительностью, за исключением склонов Кашкер-лама. С Керкетского перевала, возвышающегося на 7377 ф. над уровнем моря, я спускался в ущелье Хорочая и доходил до мощной скалы, выдвигающейся из средины ущелья с маленьким березовым лесочком. Из птиц, наблюденных в эти дни, отмечаю: на озере: скопу (Pandion fluviatilis), уток (Anas boschas) и чирков (Querquedula crecca); на склонах Кашкер-лама: стайки горных реполовов, горных овсянок, трясогузок обыкновенных и Calobates sulphurea; на склонах остальных высот: во множестве горных завирушек (Accentor alpinus), полевых жаворонков (Alauda arvensis); в долине речки Эхки (между упомянутыми видами): горных вьюрков (Pletrofringilla alpicola); в ущельи Хорочая: дрозда Дерябу (Turdus viscivorus) и козодоя полуночника (Caprimulgus europaeus). На Керкетском перевале [240] отмечаю: пустельгу краевую и обыкновенную; под самым аулом Хой, на спуске в лощину, по скалам, множество голубых дроздов и горных курочек.

С утра 28 августа погода заметно стала изменяться; к полдню пошел мелкий дождь, туман и облака застилали все высоты; вечером окончательно должно было проститься с солнечными днями, так как полил проливной дождь. 29 августа я порешил ехать в Ботлих; часов около десяти дождь перешел и мы, пользуясь минутой, выехали из Хоя. У Малого Форельного озера я соблазнился утками; подбираясь к ним по высоким и густым зарослям осоки, я вспугнул сову (Brachiotus palustris); удачный выстрел по ней поднял уток, которые больше не опускались при мне на озеро.

На спуске с горы Абдал-Забузал по тропе, пересекающей зигзаги разработанной дороги, я повстречал чекана (Pratincola maura, Pall.), которого удалось добыть после долгих преследований и усилий. У подошвы горы нас настиг сильный дождь, не перестававший идти до приезда нашего в Ботлих.

Комментарии

1. Коллекция собранных мною птиц приобретена Зоологическим Музеем Императорской Академии Наук, свод же годичных наблюдений над фауною русла р. Малки надеюсь окончить в непродолжительном времени.

2. По определению профессора М. Н. Богданова — Aquila orientalis, Cab.

3. Леса вырублены в минувшую Кавказскую войну.

4. Загон для скота.

5. Гора сумасшедших.

6. М. Н. Богданом в поездку свою летом 1871 г.

7. У чеченцев, как и лезгин, я не встречал никакой другой мебели, кроме кроватей, низеньких скамеечек и сундуков разной величины.

8. Сравнивая характер местности, обитаемой тетеревом на Ингордахских высотах, с вышеописанной, можно с уверенностью сказать, что для него здесь все необходимые условия обитания. Главной же причиной эпизодического пребывания в этих местах служат: близость аула, соседство хутора и кутанов.

Текст воспроизведен по изданию: Поездка в Чечню и Нагорный Дагестан (С орнитологической целью) // Записки Кавказского отдела Императорского русского исторического общества, Книга XIII. 1884