КРАСНОВ А.

РУССКИЕ ТРОПИКИ

I.

Когда мы говорим «тропические страны», мы представляем себе непременно жаркие страны, и притом страны с влажным климатом.

Такое представление о тропиках составилось с древних времен, еще с того младенческого состояния географии, когда тропические страны были почти неизвестны жителям Европы, и когда эти последние, в лице греческих философов, уже знавших о том, что земля шар, и что солнце под различными широтами стоит не на одинаковой высоте на небе в полдень, думали, что под тропиками, стоя в зените, оно должно палить нестерпимо. Потому пояс тропический и назывался тогда опаленным (diakekaumene), и на его месте на изображениях земли писали «regio inhabitabilis propter eximiam calorem», т. е. область, необитаемая вследствие чрезмерного жара. Позднейшие века рас сеяли этот предрассудок. Беспрепятственно проник человек до самого экватора и нашел, что весь громадный тропический пояс населен подобными ему людьми; мало того, когда стали наблюдаться более точным образом условия температуры различных тропических стран, оказалось, что значительная часть тропиков имеет температуры, гораздо более низкие, чем весьма многие страны, к северу и югу от тропиков лежащие в летнее, по [537] крайней мере, время года. Жители Батавии, например, или Сингапура, лежащих под самым почти экватором, круглый год пользуются температурою, колеблющеюся между 20-25 градусами, и они удивились бы, как можно вынести 40 градусную жару харьковского лета или 50 градусов Реомюра в песках Адам-Крылган в Русском Туркестане, странах далеко не тропических. Таким образом, выяснилось, что области наибольшей жары на земном шаре вовсе не совпадают с полосою, заключенною между тропиками Рака и Козерога, и что понятия «тропический» и жаркий далеко не однозначащие. Потому в своей характеристике тропической природы новейшие исследователи, вроде Уоллэса, указывают, в качестве характерных признаков тропического климата, обилие влаги, равномерное распределение температуры во все времена года, отсутствие зимы в нашем смысле слова. Но и такое определение не точно. Под тропиками лежать жаркие и сухие, почти бездождные пустыни, как Сахара и Атакама: про них уже никак нельзя сказать, что воздух там влажный. Точно также в Кантоне, лежащем под самым тропиком, изредка выпадает снег, т. е. температура воздуха падает до 0°, чего не наблюдается во многих странах, лежащих значительно севернее тропического пояса. Таким образом, все более и более выясняется, что понятие «тропики» есть понятие чисто астрономическое, не поддающееся точному метеорологическому определению, и что между тропиками заключается ряд областей, в которых не бывает зимы, сухих и влажных, с различными оттенками колебания температуры. Понятие это очень мало говорит представлению. Напротив, области беззимные, как сухие, так и влажные, суть весьма характерные географические единицы. Они характеризуются целым комплексом растительных и животных форм, целым рядом условий обстановки и образа жизни живущих в них людей, отличающих их от других частей земного шара. Кроме того, сухие и влажные беззимные области не менее резко отличаются и друг от друга.

Как те, так и другие, мы сказали, выходят из тропического пояса и развиты и севернее и южнее его. Они незаметно переходят в области с зимами, и здесь, как и везде в природе, нельзя бывает провести резкой границы. Кантон, где раз в двадцатилетие выпадает снег и через четверть часа тает, во всем остальном еще чисто тропическая страна, влажная и жаркая. Ленкорань, бухта которой, однако, один раз в тот же промежуток времени покрывается льдами, уже не может быть названа тропическою страною. Но где провести здесь границу, сказать трудно. Если мы влажный и равномерно жаркий климат называем часто тропическим, то климат таких переходных беззимных областей часто называют субтропическим, и этот [538] термин, не смотря на всю его неточность, часто употребляется в литературе. Так или иначе беззимные области, изобилующие осадками, т. е. дождями, во все времена года, суть области, по облику своему наиболее соответствующие общераспространенным представлениям о тропиках; другими словами это такие страны, где воздух должен быть подобным воздуху оранжереи, где растут вечнозеленые девственные леса, перевитые лианами, усеянные орхидеями и другими эпифитными растениями, где папоротники и громадные злаки заростают все открытом места, кишат змеями и другими гадами, и где полуподавленный роскошью природы этой человек не знает ни дров, ни теплой одежды, ни печей, питаясь в изобилии растущими древесными плодами.

Влажные беззимные области, действительно, обладают всеми этими свойствами, вместе с тем резко их отличающими от всех других. В жаркой экваториальной полосе характерною особенностью области является вечная влажность воздуха и почвы, содействующая необыкновенно быстрому разрушению горных порода и образованию глубокой малиново или кирпично-красного цвета почвы латерита. Эти латериты питают могучую растительность, резко отличную от нашей тем, что листва ее кожистая, глянцевитая, толстая, как у наших фикусов, разводимых в комнатах, или у брусники, или это будут, напротив, пышно-перистые листья мимоз и акаций. Среди таких двудольных деревьев возвышаются деревья однодольные: пальмы, панданусы, бананы и высокие бамбуки, а местами являются древовидные папоротники, окруженные сонмом ползучих, лепящихся по стволам, растущих на земле, цепляющихся, и других травянистых папоротников. Стволы дерев увиты лианами и эпифитами. Трав и лугов, если только они не созданы человеком, нет. Везде господствует лес, фауна приспособилась к жизни на деревьях. Животные, птицы — все это существа, по преимуществу лазящие, как попугаи, тихоходы, ленивцы, обезьяны, белки, тигровые кошки и т. п. Человек, если он дикарь, мало заботится об одежде. Культурный житель питается продуктами влажной и жаркой почвы. Рис, сахарный тростник, сорго, чай, кофе, какао, ямс, таро, диоскорея — вот главные растения, которые он возделывает.

Такова жизнь в жарком тропическом поясе беззимных областей. Таким его и знает всякий знакомый хотя с элементами всеобщей географии. Но не всем, быть может, известно, что беззимные влажные области сохраняют свой облик и все характерные им присущие черты и вне жаркого пояса. Уменьшение температуры, по-видимому, не влияет на изменение их особенностей. Чем ниже средняя годовая температура места, тем менее разнообразна, менее богата эта тропического облика природа. [540] Приземистее ее деревья, менее пышны эпифиты и лианы, скромнее фауна. Но общие черты остаются, и вы имеете перед собою тропики в миниатюре. Такими миниатюрными тропиками являются, например, острова южной Японии или Новая Зеландия. В южной Японии пальма немного только превышает человеческий рост, бамбук же редко бывает толще, чем в человеческую ногу. Лианы заменяются нежными, вроде нашего плюща, ползучими по стволам деревьев, вечно зелеными растениями. Эпифиты представлены исключительно почти папоротниками, и самые леса, хотя и сохраняют вечно зеленый облик тропических девственных лесов, но деревья их не имеют ни высоты, ни пышности крон тропических исполинов. Животные представлены уже малым количеством видов и, например, из громадного разнообразия восточноазиатских обезьян в Японии остается одна мартышка. Человек на одну треть сокращает культурные растения, но все же вечно зеленые формы, как чай и болотный рис, остаются кормильцами народа. На вершинах тропических гор, или в беззимных областях крайнего юга антарктических стран, например, в Южном-Чили и в Магелановом проливе, мы видим примеры крайнего вырождения этого типа природы. Здесь деревья превращается в густые сплетения кустарников. Но все же газонов трав нет, господствуют вечнозеленые формы с крупными цветами, типом коих могут служить рододендроны и азалии. Бамбуки превращаются в стелющиеся злаки. Земледелие невозможно, но как под тропиками человек в равномерном влажном воздухе не заботится об одежде, и жители Огненной земли, в противоположность кутающемуся в меха эскимосу или самоеду, ходят почти в костюме прародителей по окраинам наводняющих его ледников среди холодных туманов и пронизывающей насквозь сырости.

Таким образом, не только под экватором, но и везде, влажные, беззимные области представляют из себя мир совершенно отличный от остального, мир с так сказать тропическим обликом.

Не смотря на громадное протяжение нашего отечества, обширная территория его нигде не захватывает этого типа природы. Вся Российская империя находится в царстве более или менее суровых зим. Только крошечный уголок ее, Черноморское побережье Кавказа, отчасти составляет переход к беззимным, влажным областям. Его природа есть последний отголосок субтропического мира — мира дальнего востока Азии и широкого тропического пояса, как бы осколок совершенно иного царства, закинутый для контраста с остальною русскою природою на нашу окраину. Находясь на рубеже с имеющими зимы областями, Черноморское побережье не везде имеет ясно выраженный субтропический [541] характер, тем более, что севернее Сухума начинает оказывать влияние и сухость воздуха северных берегов Черного моря. Потому у нас, в русских владениях, только бассейн низовьев Риона и Батумская область представляют полное выражение субтропических стран.

Этой последней области мы и посвятим нашу статью.

II.

Батум по справедливости может быть назван русскими тропиками. Нигде у нас зимы не бывают так мягки, нигде не выпадает столь громадного количества дождя. Французы дали этой местности не совсем приличное, но вполне справедливое название Черноморского писсуара (pissoir de la mer Noire), и действительно в то время, как большая часть наших понтических побережий отличается ясным безоблачным небом, здесь всегда висят облака, всегда из сумрачного неба что-нибудь каплет или льет. Правда, и батумцы знают иногда хорошие ясные деньки, когда и у них блещет солнце, и у них виднеется на горизонте далеко над морем сверкающий своими снегами Кавкавский хребет с Эльборусом, царствующим над всеми его пиками, но число таких дней, по сравнению с дождливыми, сравнительно не велико; они выпадают обыкновенно на зимние месяцы, и непогода за эти перерывы потом с избытком себя вознаграждает потоками воды, низвергающимися из свинцовых туч.

Как громадно количество воды, падающей в самом городе, показывает сравнение показаний дождемеров его обсерватории с Петербургской, которая, как известно, не может пожаловаться на то, что ее обидели дождями. В то время, как в Петербурге в среднем за год выпадаете 500 мм, в Батуме их выпадаете 2.000, т. е. в четыре раза более. И это количество далеко не даете понятия о максимальной величине здешних атмосферных осадков, так как наблюдения делали в городе, расположенном на низменности, на далеко вдающемся в море мысе. Здесь часто небо бываете ясно, когда на окрестных горах висят тучи, здесь часто только пасмурно, когда на соседних холмах уже льет проливной дождь. Не будете ошибочно, если мы допустим, что горы эти, по крайней мере, в полтора раза более дождливы, чем самый город.

Это страшное обилие влаги с одной стороны, с другой море, лежащее с северо-запада, равно как и защита от северо-восточных холодных ветров, делают и по температуре из Батумской области совершенно своеобразный уголок. Здесь температура летом никогда не достигаете тех крайних пределов [542] жара, какие знакомы в южной России, или под теми же широтами восточнее, в Азии.

Хотя Батум расположен гораздо севернее Баку и Ленкорани, не только море здесь никогда не замерзает, но и вообще термометр редко падает ниже —4°. Если эти немногие холодные дни совпадают с атмосферными осадками, падает снег громадными хлопьями: он облепляет деревья, ломает с них целые ветви, непривычные к такой страшной тяжести, но также скоро и тает, не оставляя по себе и следа, так что в январе и феврале здесь совершенно свободно, как у себя на родине, цветут камелии, илексы и другие зимой цветущие растения беззимных областей, занесенные человеком.

И летом, и зимой воздух насыщен влагою. Стоить только повернуть ветру с юго-запада, небосклон подергивается тучами, и на другой день обязательно надо ждать дождя. Эти батумские дожди не похожи ни на настоящие тропические, ни на наши. Это те дожди, что приходится испытывать на высоких горах в холодном их поясе под экватором. Это какие-то пароксизмы дождя. То вдруг, как сумасшедший, припустит он изо всех сил, поливая вас потоками холодной воды. Вместо теплого ливня тропиков здесь всегда капли дождей холодные, хотя они также громадны и обильны по числу, как в странах экваториальных. За таким пароксизмом следует передышка, но атмосфера не может очиститься сразу от влаги. Обыкновенно продолжает моросить дождь, но не так, как моросит он в холодную петербургскую осень. Здесь эти пузырьки пара так крупны, что могут моментально вымочить не хуже любого дождя. Они тяжело сыплются, наполняя весь воздух, как будто их кто просеивает через очень крупное сито. Предательски, на короткое время, как будто проясняется атмосфера, но это только для того, чтобы выманить из убежища неопытного жителя и внезапно обдать его, как из ушата, непрерывными струями холодной воды.

Таковы батумские дожди при господствующем юго-западном ветре. Но раз или два в год этот юго-западный ветер вдруг меняет свой характер. Из влажного и дожденосного он становится жарким и сухим, как какой-нибудь африканский самум. Обыкновенно он поражает только своей сухостью, но случаются годы, как, например, прошлый 1894 год, когда он принимает характер настоящего опустошителя.

Тогда под его губительным дыханием сгорает листва не только нежных экзотических растений, но и грубых туземных пород; обожженные, со скрученною коричневою листвою, точно охваченные морозом, стоят буки и грабы, придавая всему побережью грустный видь поздней осени; грубый, заменяющий здесь газоны пастбищ, папоротник также сохнет и буреет, не говоря уже о [543] пострадавших культурных растениях. Сильные порывы ветра с корнем вырывают громадные деревья и валят их, довершая картину опустошения. Только в защищенных от ветра долинах гор тогда природа сохраняет свой свежий зеленый вид. Но эти ветры — редкое исключение. Когда их нет, атмосфера большею частью спокойна, давая возможность наблюдать игру бризы, этого свойственного большинству горных и прибрежных стран явления. Днем веет постоянный ветерок с моря, несколько умеряя томительный тропический жар дня. Вечером наступаете затишье, чтобы к ночи уступить место такому же ветерку, дующему с суши и далеко в море уносящему характерный терпкий запах папоротника и болотные лихорадочные миазмы низин.

Зимою, когда море теплее охладившейся, особенно у горных вершин, суши, эта береговая или точнее горная бриза принимает хронический характер. С гор постоянно стекает холодный, пронизывающий ветер. Он стекает в долины и течет по ним в море, вызывая резкие контрасты температуры на побережья в местах, защищенных и не защищенных от гор холмами. То вы едете свободно в легком пальто, греясь на солнце, то вас вдруг прохватываете леденящим ветром. Контраст подобный тому, который испытывается у нас в степной полосе ночью, когда, идя по сухой дышащей жаром ровной степи, вдруг спустишься в холодную и влажную балку.

Потому-то характер рельефа побережья играете здесь громадную роль в вопросе об успехе или неуспехе культуры разных южных плодов.

Таковы климатические условия Батумского края.

III.

Житель юга, переехав на север, например в Петербург, и гуляя летом по его паркам, всегда поражается необыкновенной бледностью зелени его деревьев. Мысленно сравнивая кроны дубов, лип и вязов с теми, который украшали дубровы украинских или крымских лесов, он не видит в них той резкой темной окраски, которая им свойственна южнее Курска. Обратное впечатление производят уже издали одетые лесами склоны гор Батумского края на человека, привыкшего к таким же гористым местностям Западной Европы, вроде Зальцкаммергута, где те же самые породы деревьев, те же буковые леса одевают такие же мягкие, лишенные снежных вершин горы. Необыкновенно темный цвет зелени — характерное отличие припонтийских лесов вообще и батумских в особенности.

Буки, съедобные каштаны, главным же образом ольха, покрывают склоны гор. Эти деревья, правда, имеющие листву [544] более темную, чем наше чернолесье, все же обыкновенные европейские с опадающею листвою деревья. Между тем, издали любой девственный лес тропической Азии с его вечнозеленою листвою не произведет впечатления большей темноты зелени, чем батумский. Листва, вероятно, благодаря большей энергии солнечных лучей юга, получает особую яркость окраски. Ольха петербургских болот здесь неузнаваема. Ее темная зелень поспорить блеском и окраской с листом фикуса. Она падает только в ноябре, чтобы появиться вновь в марте.

Стоит только ступить на батумскую почву, попасть под сени лесов края, чтобы увидеть, что находишься в мире иной, отличной от остальной русской растительности. Эта флора кавказско-понтийского побережья, действительно, уголок иного мира, носящего все черты полутропической растительности. Стоит, выехав за черту города, попробовать углубиться в некультурную чащу, чтобы путь ваш сейчас же перегородила, перепутавшая кусты и деревья, предательская сеть из сассапарили (Smilax) — растения не то ползучего, не то вьющегося — типической лианы с сердцевидными, пятнистыми, глянцевитыми, кожистыми листьями и бесчисленными необыкновенно крепкими шипами. Она не даст вам сделать ни шагу и, если вы, не имея ножа на палке или острого кинжала, попробуете бороться с нею, она исцарапает в кровь все ваше лицо и руки, изорвет в клочки одежду, но вряд ли позволить вам пробраться туда, куда вам захочется. Если геройски поборете лианы Smilax, которые снизу до верху целой сеткой опутывают громадные каштаны, свешиваясь с них гирляндами и фестонами, как кружево, сплетенное исполинскими пауками, вы немедленно наткнетесь на другое препятствие — полулиану, если хотите также, в которой, даже внимательно всматриваясь, вы едва узнаете ближайшую родственницу ежевики наших южнорусских левад и волжских поемных лугов.

Здешняя ежевика ежегодно выгоняет из земли плети от 2 до 3 сажен длины, заканчивающиеся розоватыми цветами и довольно безвкусными фиолетовыми ягодами. Плети эти, помимо сложных пятилистиковых листьев, усажены также очень густо крепкими, загнутыми назад колючками, из коих одни большие, глубоко вонзаются в тело, раздирая глубокие царапины, другие более мелкие, при попытке схватиться за ветку, остаются в коже, производя весьма неприятные, болящие занозы. Эта ежевика образует здесь местами непроходимые дебри, заполоняя собою всю почву.

Третье растение, с которым немедленно ознакомляется посетитель Батумской области, присутствие которого он слышит еще с моря по запаху, — это папоротник, ныне бич, в будущем, вероятно, благодетель Батумского края. [546]

Это тот самый орлиный папоротник Pteris aquilina, что ростет и в наших борах. Но здесь он ростет густо, один завладевая почвою, образуя издали мягкие, пушистые, зеленые газоны. Но газоны эти уже к июню месяцу превосходить человеческий рост. Как змеи, все более и более раскручивается зеленая верхушка листа этого растения и, кажется, если б позднею осенью морозы не убивали этого папоротника, его и так уже к зиме достигшие более чем саженной длины ваи, сплетениями своими образовали бы непроходимый лес. Их войлок зелени под осень проходим немногим более, чем джунгли из лианы Smilax и ежевики.

Все, что не занято культурою и не вытравлено скотом, то или папоротниковый луг, или ежевичник. Деревья, исковерканные в прибрежной полосе турками во время последней войны и постоянно вырубаемые туземцами, редко где сплачиваются в лес. Полyзaдушенные лианами Smilax, кое-где увитые дикой виноградной лозой, здесь, по-видимому, жившей с момента ее создания и в лице своих отдаленных предков подавшей нашему праотцу Ною материал для первой бочки вина, деревья эти раскиданы одиночно или группами. Они только довершают эту картину непролазной буйной растительности, полное подобие которой можно найти в образовавшихся, на месте истребленных лесов и запущенных плантаций, джунглях Явы или Цейлона.

Но отличие от джунглей этих — в отсутствии разнообразия в формах. Описанными лианами исчерпываются ползуче-цепкие растения, заполоняющие территорию Батумского края, тогда как под тропиками их несколько десятков принимают участие в диких сплетениях джунглей. Ботаник кое-где, правда, найдет здесь еще одну лиану, Periploca graeca; но она уже не играет видной роли. Здесь, как характерная особенность края, три вида растений заполонили всю территорию, достигли колоссальных размеров развития и выгнали, заглушили все остальное.

Действительно, трудно представить себе что-либо более жалкое, более обиженное судьбою, чем травянистая растительность джунглей Батумского края. Лишенная света и лучей, и без того не особенно балующего своею улыбкою край, солнца на бедной тощей почве, растительность эта достигаете последней степени чахлости и истощенности. Обыкновенно вы ее даже и не примечаете с первого взгляда и думаете, что ежевика и папоротник одни одевают землю. Но, всматриваясь, видите, что на почве попадается то какой-нибудь представитель заливных лугов наших рек, подорожник Polygonum persicaria, то представитель лесных опушек вроде клевера и земляники. Но все это так чахло, так мелко, так выродилось, как только можете выродиться трава на самой бесплодной песчаной почве северного подзола. Удивляешься, как [547] бродящие между папоротником коровы находят в этих травках достаточно питания, чтобы дать сносное молоко.

Только болотный вьюнок (Calystegia Sepium), высоко поднимающей гроздья дающих краску фиолетовых ягод, составляет исключение из этих пигмеев и вместе с одним местным сложноцветным, по исполинским размерам своим, примыкают к царствующим формам джунглей.

Подобно всем влажным беззимным областям земного шара, низины Батумского края не имеют луга, пастбища естественных, покрытых травами пространству но эти последние заменены здесь лесом, джунглями или дебрями папоротников. По-видимому, первоначально здесь господствовал только лес, остальные же формации растений явились только тогда, когда человек вырубил деревья, при чем порубки сменились джунглями, брошенные же поля папоротником. Папоротником немедленно и теперь заростает оставленное поле, и он долгое время здесь господствует, пока земля опять не попадет под пашню. Если же она будет брошена совершенно, она заростает ольхою, реже грабом, но никогда почти не принимает характера того первобытного леса, какой одевает еще нетронутые культурою склоны горных долин внутренних частей страны. Чтобы получить понятие о таких лесах, последуйте, читатель, за мною в долину реки Чаквы, в ее верховья, в непроходимые дебри каштановых и буковых зарослей.

Здесь вы попадаете опять в лесную полосу, по облику своему совершенно отличную от нашей.

Характерною особенностью нашего леса является мягкая, нежная мурава, одевающая его почву. Хотя под ногами и хрустит постоянно сухая прошлогодняя листва, образующая под лесною почвою настоящий войлок из полусгнивших, слежавшихся, побурелых листьев, однако от глаз она скрыта зеленью красивоцветущих лесных трав. Представление о прогулке по лесу у нас непременно связано с представлением о сборе фиалок, ландышей, ряста, лесных колокольчиков, медуницы и других подобных растений, составляющих изящный цветистый ковер под сенью орешника и молодой поросли дерев, образующих над нею густой шатер, из разнообразной кленовой, дубовой, вязовой и другой листвы.

Совсем иную картину представляют леса здешние. В их состав входят весьма немногие породы. Правда, и здесь встречается несколько пород клена и дуб, и вяз, и орешник. Но не они господствуют. Обыкновенно внизу сладкий каштан, выше бук покрывают горные склоны. Под их сенью развиваются, образуя местами необыкновенно густую чащу, по высоте и толщине ствола местами не уступающие первоклассным деревьям [548] вечнозеленые породы, породы, у нас в России нигде почти, кроме черноморского побережья Кавказа, не растущие, составляющие характерную особенность этого края.

Свод громадной высоты буков и каштанов играет роль как бы стеклянного свода оранжереи, под защитою которого развиваются здесь эти чисто тропического облика породы. Это не та листва вечно зеленой поросли, которую встречает глаз на склонах нетронутых культурою утесов южных полуостровов Средиземного моря, — мелкая, кожистая, с розовым часто отливом. Нет, это крупная, грубая, глянцевитая, точно полированная листва тропического дерева. Дебри из такого кустарника с такою листвою вы встретите где-нибудь около вершины Адамова пика, на склонах яванских вулканов, в лесах самых теплых, самых защищенных частях омываемого тропическими водами Куро-Сиво Киу-Сиу в Японии. Разница только та, что эти кустарники и деревья второго порядка там покрывает шатер из таких же точно, как и они, высоких вечно зеленых деревьев. Здесь же эти защищающие более мелкую поросль, подверженные сильнее, чем они, действию непогоды и различных атмосферных факторов исполины еще представлены буками и каштанами, деревьями, характеризующими самые мягкие по климату из имеющих зимы стран — атлантическое побережье Средней Европы, Корею, Японию и океанические побережья южной части Северной Америки.

Вечнозеленые, образующие местами совершенно непроходимые дебри породы хотя представлены массою экземпляров, но принадлежат к весьма немногим видам.

Это самшит, растение по виду напоминающее мирту Buxus Sempervirens, достигающее иногда высоты больших наших деревьев. Его дерево необыкновенно твердо и известно в торговле под именем пальмового дерева, почему и самый самшит называют также кавказскою пальмою, вводя тем в заблуждение не бывавшего на Кавказе и мало знакомого с ботаникою читателя, невольно представляющего себе это растение в виде тех пальм, какие растут в оранжереях. Между тем, самшит принадлежит к семейству молочайных, не состоящему даже в самом отдаленном родстве с пальмами, и если уже на какое растение из наших более всего подходить его листва, то это на листья брусники. Хищническая система лесного хозяйства на Кавказе скоро совершенно уничтожить большие деревья самшита, оставив его в виде низкорослого кустарника по берегам рек. Но здесь, в ущельях, куда не особенно легко добраться, можно еще видеть высокие старые деревья, стволы которых годились бы не только для таких мелких токарных изделий, как шашки, но и для более крупных поделок. [549]

Другое, по росту не уступающее самшиту, местное дерево лавровишня, красавица здешних лесов. Название дереву дано очень метко. Его блестящая листва, формой и величиной напоминающая нашу черемуху и сильно пахнущая горькими миндалями, блестящее и грубее листвы лавра. Цветы и плоды лавровишни напоминают черемуховый. Последние вязки и терпки, и только туземцы находят удовольствие в их вкусе.

Но царями здешнего подлеска бесспорно являются древовидные крупнолистные рододендроны. Их здесь два вида: один уже давно известный и воспетый кавказский рододендрон, своими розовато-фиолетовыми цветами с ранней весны заливающий леса Понтийских побережий — Rhododendron ponticum; другой — местная форма Батумского края, Rhododendron Smirnovi, недавно открытая, характеризуется снежно-белою пушистою подкладкою листьев и целыми пучками, в конических шишках ростущих, ярко-розовых цветов, расцветающих поздним летом.

Наконец, падуб, остролист или илекс, вечнозеленое колючее растение атлантических побережий Европы, одевающееся красными ягодами в декабре, украшающее своими ветвями на Рождестве комнаты парижан, вместо наших елок, образует здесь страшные дебри, делая своими колючими листьями непроходимыми целые участки леса.

Вот и все вечнозеленые древесные или кустарные породы и края. Как видите, немного. Это не то, заставляющее теряться, бесконечное разнообразие, что в Японии или под тропиками. Но его достаточно, чтобы составить совершенно особую непривычную обстановку. Прибавьте сюда еще черничное дерево, Vaccinium arctostaphylos — кавказский вид черники, достигающий человеческого роста, один вид калины, бересклета и бузину, очень редкие и попадающиеся лишь по речным долинам формы, и вы исчерпаете попадающиеся на глаза кустарные формы.

Черничное дерево славится не столько ягодами, сколько листьями. Под именем кавказского чая они сотнями пудов вывозятся в Россию, и вряд ли найдется более пяти чаеторговцев, которые не подмешивали бы в хорошие сорта своего чая этого продукта. В лесах оно очень обыденно. Все эти породы, однако, настолько высоки, что если не считать горных вершин, где они образуют низкорослые сплетения, они не закрывают почвы. Эта последняя, покрытая бурыми буковыми листьями остается голою. Опять сходство с тропиками и отличие от наших условий. Цветов в батумских лесах нет. Может быть, зимою выглянут кое-где цикламены, да на опушке расцветет летом чудная белая лилия, но внутри, под древесной сенью, все голо и мертво, торчат только также вечно зеленые и вместе с тем черно-зеленые Ruscus, одни кое-где скрывая нивы своими колючими ветками, никогда [551] не покрывающимися заметными для глаз цветами. Леса Батумской области лишены поэзии наших лесов. В них нет цветов, и в них не слышно пения птиц — совсем, как в лесах теплого пояса Японии, и как там по стволам дерев ползет вечно зеленая зелень лиан, здесь единственная соответствующая ей форма, плющ, иногда снизу до верху обвивает деревья, удушая своей зеленью их кроны, доводя их нередко до смерти. Тогда влажный мох одевает эти умирающие стволы, и, как эпифиты тропиков, около десятка видов папоротников поселяется на стволе, скрывая своею нежною перистою листвою отживающее растение.

Около вершин гор, здесь обыкновенно крутых и труднодоступных, из высоких дерев остается один бук. Он достигает исполинских размеров, его серые, прямые, точно из свинца отлитые, стволы не обхватят и двое человек. Чтобы поддержать страшный вес кроны, они дают от ствола доскообразные отростки, как стволы тропических дерев.

Этот пояс бука — излюбленное место облаков и туч. Нигде, кажется, эти скопления пара не достигают такой густоты, как здесь. Налетая на лес, они способны ясный день превратить в ночь. Не видно в тумане за несколько шагов и так темно, как в поздние сумерки. В этом полумраке, напоминающем полумрак тропического леса, особенно благоденствуют вечнозеленые формы, и, не смотря на обилие снега, зимою они здесь развиты не хуже, чем в низине.

Редко, когда заглядывает сюда солнце. Но зато в ясные дни именно этот верхний буковый пояс очарователен. Сквозь нежную зелень свода, из отороченных нежным пушком буковых листьев, льется нежный свет в заросшие темными, усаженными цветами, рододендронами дебри. Как легкая дымка, изредка затуманить ее налетевшее облачко. Тут, и только тут, слышится веселое щебетание птички. Только земля остается голою, не желая дополнить иллюзию ранней весны.

Вершины гор здесь не имеют пастбищ или альпийских лугов. Одни, вечно закутанные в туманы, не просыхают от дождя, как, например, одна из окружающих Чакву гор, Тезела, и даже получили у туземцев эпитет «плачущих». Они заросли теми же рододендронами и вечнозелеными кустарниками, образующими непроходимые дебри. Другие покрылись кавказской азалией и черникой, кавказской березой и низкорослой ивой и рябиной. Бродящий между ними скот находит под сплетениями кустарника кое-какие травки, клевер, немногие губоцветные, но все же это не наши пастбища, и только батумский скот, не знающий лучшего корма, может отъедаться на такой флоре.

Травянистая растительность является лишь по самым берегам [552] рек. Громадные листья белокопытника, исполинские сложноцветные выгоняют здесь стебли и стержни выше человеческого роста. Потому как в лесу, так и здесь путник, подобно жителю тропической дикой, страны, должен шествовать, имея нож или, как туземцы, сечку, прикрепленную к палке, и ею прорубать и просекать себе путь в бешеной, охватывающей его со всех сторон, растительности., Такова внешность флоры прибрежных гор Батумского края.

IV.

Я не буду описывать столь же подробно фауну Батумского края. Пришлось бы перечислять длинные списки животных Закавказского края, интересных разве для охотника. Как и в тропических странах, леса безмолвны, и вы не увидите их фауны, если не будете искать ее нарочно. Правда, всюду наставленные трещотки, имеющие целью пугать медведей, особенно лакомых до меда кавказских нежалящих пчел, свидетельствуют, что здесь незваный гость этот не редкость. Но видеть его все же приходится не часто. В особых бортях, круглых, устраиваемых из выдолбленных обрубков и привязываемых к деревьям ульях, в лесах держат здесь пчел, и вот по соседству с такими первобытными пчельниками и можно встретить батумского мишку. Реже найдете вы диких коз да белок. Менее приятную встречу представят кишащие в густой траве долин длинные черные ядовитые змеи и исполинские жабы с крупного цыпленка величиною, появляющиеся вечером после дождя. Гораздо более напоминают тропики здешние насекомые. Как там, не успеет зайти солнце, начинается неумолкаемое стрекотание цикад, а лишь только стемнеет окончательно, из всех кустов и дебрей вылетают миллионы светляков. Крутясь и порхая вокруг деревьев, эти тучи из движущихся светлых точек живо воспроизводят вам те ночные сцены, которыми любуется путешественник по Цейлону.

Но, минуя эти детали, перейдем прямо к человеку.

Батумский край политически есть кусочек Малоазиатской Турции, отошедший к России после последней войны. Потому естественно, что многие считают и население его за турок. Между тем, нет ничего ошибочнее этого мнения. В местных жителях нет, большею частью, ни капли турецкой крови, да и по-турецки они говорят немногим лучше, чем наши немецкие колонисты. Я разумею здесь, конечно, только население побережья. Там, в глубине страны, в Артвинском округе или в Аджарии вы найдете иное население и иную природу. Но здесь написанное относится к прибрежной полосе, к землям, лежащим между [554] Черным морем и тем береговым хребтом, с которого берут начало реки, непосредственно в это море впадающие. Точно также только о населении этой полосы будет говориться на следующих страницах.

Это туземное магометанское население имеет с турками общую только религию, да и то, как увидим, с грехом пополам. По крови же это большею частью представители картвельского племени, говоря иначе, грузины, хотя за образец, за тип картвелов население здешнее вряд ли можно признать.

Как все побережья морей, так и здешнее, начиная со времени похода аргонавтов, искавших в устьях Риона то золотое руно, которое с еще меньшим успехом ищут здесь русские завоеватели, начиная с этой отдаленной эпохи и до наших дней, береговая полоса эта принимала на себя слишком разнообразный разношерстный люд. И он не остался без влияния на кровь населения. В бассейне р. Чаквы я встречал семьи, поразительно по типу похожие на самых белокурых французов, из Нормандии, или немцев северо-западного побережья Европы, рядом я видел людей хотя с черными волосами, но с продолговатым овалом лица, с вытянутым черепом, далеких от той круглоголовости, которая ставит калмыков и грузин на самый дальний край брахицефалических народностей.

Самое телосложение здешних туземцев гораздо легче, грациознее, что, может быть, впрочем много зависите от костюма и образа жизни.

Все здешние грузины носят короткие, как фраки, куртки, надеваемые на рубаху и позволяющие запахиваться их бортами, как халатами, и длинные панталоны, идущие до пяток и здесь привязываемые веревками к ноге и башмакам. Костюм опоясывается поясом, за которым торчит нож и обязательно револьвер. Что для горца главного Кавказа кинжал, то для здешнего жителя револьвер. Минуя Кобулеты, вы переноситесь по железной дороге из страны кинжалов в страну револьверов, и это становится сейчас же видно на дебаркадерах железнодорожных станций.

По, кроме револьвера, каждый туземец непременно носить еще ружье, по большей части, берданку и таким образом является вооруженным с головы до ног. Толпа, собравшаяся на богомолье в пятницу около мечети в сел. Хала, произвела на меня впечатление контрабандистов, собравшихся на набег, из какой-нибудь оперы. Так, с одной стороны, эффектны были их красивые из черного и коричневого сукна украшенные патронташами, как у черкесок, костюмы, и так с другой стороны непривычно для глаза было видеть такую массу вооруженных людей не в военной форме. Большая часть туземцев образует, [555] впрочем, местную милицию. Они охраняют, между прочим, при прохождении поезда и железнодорожные станции, придавая стране вид находящейся на военном положении.

Турки за время своего владычества заставили местных жителей хорошо или дурно, но все-таки изъясняться по-турецки. Мы, не смотря на то, что владеем краем весьма немалую толику времени, не сделали в этом направлении ничего. Здесь, как и вообще в западном Закавказья, положение русского языка самое отчаянное. Туземцев не учат, да и сами они, по-видимому, не учатся по-русски, пользуясь тем, что туземная администрация, состоя преимущественно из туземцев, говорит с ними по-грузински.

Даже старосты и старшины селений не имеют представления о русском языке, и с ними надо говорить через переводчика. В Японии легче найти знающего русский язык человека, чем здесь, раз вы выйдете из окрестностей Батума и узкой береговой полосы моря.

Таким образом, начинавшие отурчаться грузины теперь вновь сделались грузинами. Хотя их имена вроде Ахмед, Мемед, Али, Мустафа, очень часто турецкие, но фамилии, вроде Конселидзе, Абашидзе и т. п., ясно показывает, что только религия сделала их турками. Вряд ли где можно видеть лучший пример того, как ошибочно считать человека одной веры и одного подданства за человека единокровного, единоплеменного. Между собою батумцы говорят на испорченном грузинском языке, легко понимают грузин и во всей обстановке, образе жизни и обычаях, кроме обрядов, налагаемых религией, напоминают грузинских крестьян. Многие из них ведут свое происхождение от грузинских дворян, эмигрировавших за границу и предпочетших разбойничий промысел в Турции притеснениям на родине.

Их постройки и времяпрепровождение показывают, что издавна земледелие было для них только подспорьем, но не главным источником дохода. Жалкое в Мингрелии и Имеретии, оно достигает последней степени своей здесь. Тем не менее, и здесь оно в самом корне своем носить черты земледелия субтропического, где культура дерева идет параллельно с культурой хлебов, где селение должно тонуть среди полезных деревьев, и где злаками, питающими человека, являются злаки влажных теплых почв, рис, сорго и кукуруза. Но культура эта, доведенная на дальнем востоке Азии и в Америке до такой высокой степени совершенства, в каком ужасном состоянии находится она здесь! Некогда рис здесь был главным кормильцем человека. Для него запруживали низины по берегам рек и сеяли его здесь в значительном количестве, страшно усиливая и без того кишащие по всей береговой полосе лихорадочные миазмы. Теперешние окрестности Батума, ставшие почти совершенно здоровою [556] местностью, не могут дать и слабого представления о том, чем была местность до времени запрещения со стороны русского правительства культуры риса. Тогда были места, где стоило пройти один раз вечернею порою, чтобы на другой день слечь в постель. Лихорадкою хворали не только люди, но и животные, и птицы, куры, индюки. Г. Криштофович, которому Батум обязан введением рационального молочного хозяйства, только тем и спас от гибели коров своих, что закатывал им ежедневно ветеринарные дозы хинина. Теперь рис сеется только так называемый суходольный, то есть такой, который можно разводить, как наши обыкновенные хлебные растения, сея прямо вразброс на полях. В сращенный ужас пришел бы житель дальнего востока, если б увидел он, как здесь обращаются с его кормильцем, который даже у нас, в Ленкоранском округе, привык к холе и тщательному уходу, к рассадке пучками и нежному илу заболоченной почвы.

Не то здесь: жалкими всходами чахлого бледного злака покрыта почва. Так всходит рожь на неурожайной засушливой почве. Растение слабо. Виден резкий контраст в развитии экземпляров, выросших на поле и случайно попавших в соседнюю канаву. На плохо удобренном сухом поле, конечно, рис не дает и десятой доли азиатских урожаев. Он чахнет, пока сильные ливни не оросят жаждущих всходов. Они временно оживают в периоды дождя, опять чахнуть, когда они прерываются, и таким образом кое-как дотягивают до урожая. Но все же обилие края влагою столь велико, что даже варварская культура суходольного риса является выгодною для туземцев.

Другое растение, являющееся истинным и, можно сказать, единственным кормильцем жителя Батумского побережья — это кукуруза, исполинская, в полтора раза превосходящая человеческий рост, кукуруза. Ради ее только раскорчевывается лес, с величайшими трудами расчищается колючка и папоротник, глубоко вспахивается первобытным плугом вязкая латеритообразная глина. Здешний плуг, как и все, впрочем, туземные плуги субтропических областей, орудие крайне первобытное. На оглоблевидный, служащий дышлом кусок дерева к его короткой плоской, загнутой части прикрепляется кусок более твердого дерева, на конец которого насаживается железный наконечник. В этот же кусок под прямым углом к дышлу и направлению наконечника вбивается стержень, служащий для пахаря рукояткою, — и основное орудие батумского земледелия готово. Это тип плуга, который с незначительными изменениями вы найдете у крестьян Испании, у осетин, у сартов Туркестана и у жителей дальнего Востока, равно как, вероятно, и у многих других народов, живущих в промежутках между вышеназванными, которых [558] лично мне наблюдать не приходилось. Кукуруза садится довольно редко в разброс, реже рядами с расстоянием более фута между каждым стеблем. Земля между подрастающими растениями постоянно разрыхляется особого рода топориками или плоскими и короткими мотыгами, насаживаемыми на длинные рукоятки. Подобного же рода, но еще более плоскими мотыгами окучивают более высокие стволы и, когда созреют плоды, что бывает позднею осенью, коротким серпиком или сечкою, также на длинной рукоятке, их срезывают.

Вот и все земледельческие орудия и манипуляции батумского крестьянина.

Между стволами маиса иногда садятся турецкие бобы, то есть, фасоль, которая, не мешая развиваться злаку, дает хорошие урожаи. Впрочем, и те и другие значительно уступаюсь имеретинским и мингрельским, свидетельствуя о сильной выщелоченности здешней почвы.

Собранные початки кукурузы обыкновенно идут на приготовление кукурузной муки и печение кукурузного хлеба.

Перемалывание крупных и твердых кукурузных зерен совершается на маленьких мельничках совершенно особенного устройства. Представьте себе маленький чуланчик, сколоченный из досок или плетенный из ивовых прутьев, в котором едва уместится 1, много 2 человека. Такой чулан строится над горным ручьем, которые здесь, как и везде на Кавказе, обладают необыкновенною быстротою и силою течения. Вот этою-то силою горизонтального течения воды, а не ее вертикального падения, как в наших водяных мельницах, туземцы и пользуются, чтобы, установивши или непосредственно в потоке, иди проведя по желобу воду, утвердить вращающееся горизонтально, приводимое водою в движение лопастное колесо, вращающееся под влиянием силы потока необыкновенно быстро. К стержню такого колеса прикреплен жернов, над которым утвержден другой с полостью, в которую из укрепленного сверху ящика сыплются зерна.

Такая дешевая мельница работаешь быстро и всегда доставляешь владельцу в потребном количестве кукурузную муку.

Из муки этой печется хлеб, который и составляет главную пищу здешних грузин. Этот хлеб, издали похожий на бисквит, с мягкой коричневатой корочкой, по вкусу кажется похожим на толченый горох и для непривычного желудка совершенно неудобоварим и несъедобен. Надо иметь большой навык, чтобы привыкнуть к кукурузному хлебу, между тем, раз вы отдалитесь в сторону от города или с железнодорожной станции, вы уже нигде ни за какие деньги не достанете пшеничного хлеба.

Подспорьем в хозяйстве являются также разнообразные фрукты [559] и плоды. И с этой стороны селения Батумского края напоминают тропическую область. Как там, так и здесь скорее не сад, а роща из полезных человеку дерев окружает его жилище. Первое место между ними, без сомнения, занимают туземные формы: грецкий, или, как его зовут на юге, волошский орех, затем черешня и виноград. Грецкие орехи достигают здесь значительной толщины, образуют прекрасные высокие, прямые стволы и чудные, густые, раскидистые кроны. Таких прекрасных экземпляров я не видел и в Швейцарии, где культура их доведена до большого совершенства. Орехи употребляются в самых различных видах, не исключая и имеретинской цацабели, или подливки из мелко натертого ореха, употребляющейся к вареной курице, туземному национальному блюду. Каштанов, которые, как и во Франции, осенью истребляются в несметном количестве, не разводят. Их растет и без того достаточно в лесах. Но тем охотнее садят у жилья белую черешню, также достигающую здесь размеров исполинских деревьев и в конце июня покрывающуюся тысячами зрелых вкусных ягод. Такая черешня нередко стоит увитая лозою с ногу толщины, многочисленные стволы которой, наподобие деревенеющих стволов лиан, как толстые канаты, поднимаются с земли на десятки сажен до кроны, чтобы оттуда сбрасываться гирляндами нежной зелени с сотнями гроздий спеющего винограда.

Кроме этих неизменных спутников деревень, под сень которых вступаешь, раз только начинается жилье, около домов вы встретите нередко инжир или настоящую библейскую смоковницу, достигающую здесь роста громадного дерева со стволами более, чем в обхват и с раскидистою кроною своих пальчатых шершавых листьев. Она придает местности чисто тропически колорит. Винные ягоды, или смоквы, приносимые деревом, несколько водянисты, точно также как и ягоды не менее часто встречающейся дикой сливы, или альеча.

Но красою туземных садов-рощь бесспорно могут быть названы гранатовые деревья, Punica granatum, с весны до осени залитые пурпурными цветами. По размерам своим виденные иною экземпляры ничуть не уступают тем, под сенью которых я отдыхал на Яве, у подножья Гэдэ на станции Синаглайя.

Вот среди этой зелени и ютятся домики местных крестьян. Здешние селения или деревни не соответствуют нашему представлению о деревнях. Здесь домик не лепится к домику. Это скорее собрание отдельных ферм, отдельных хуторов, раскиданных обыкновенно настолько далеко один от другого, что сосед большею частью не видит закутанного в зелени дерев соседа. Чаще всего каждый домовладелец избирает местом своего жительства самостоятельную вершину холмика и здесь [560] ставит свой дом, обязательно деревянный, обширный, как дом великоросса-северянина, выстроенный из каштана, единственной породы, не подвергающейся в этом чрезмерно влажном климате моментальному гниению. Дома строятся не из бревен, как на севере, но из досок. Их пол никогда не соприкасается с землею. Он отделен подвалами, спереди представляющими навес и лишь одной стеной прикасающимися к склону холма. Воздух свободно гуляет под полом дома, предохраняя его от почвенной сырости. Жилая часть комнаты помещается, таким образом, как бы во втором этаже, значительную часть которого, как в тропических и японских домах, занимаешь балкон с навесом, защищающим его от дождя, где большую часть дня и проводит и семья, и гости. Дом кроется черепицею и длинным коридором делится на две половины — женскую, недоступную для посетителя-мужчины, и кухню, и парадную, так называемую кунацкую комнату с камином, небольшими нарами, устланными коврами, где могут, по-турецки поджав ноги, рассесться посетители, и где им же стелется и постель.

Около дома помещается несколько построек, имеющих целью заменить наши хлева, сараи и амбары. Все это, по большей части, постройки на сваях. Пол построек этих отделен от земли, и в них надо подниматься по лестнице. Постройка, где хранится кукуруза, воздвигнута не только на сваях, но ее пол отделен от свай, на которых она утверждена, плоскими камнями, препятствующими мышам взбираться наверх и опустошать амбары.

Скота содержится немного, так как служащие ему пастбищем дебри папоротника и горные вершины не особенно обильны кормом. Тем не менее, несколько коров вы найдете почти обязательно у каждого домовладельца. Для них не косят сена, так как сена нет, но их кормом слушать стебли кукурузы, запасы которой, в виде громадных, веретенообразных копен, укрепленных на шестах, располагаются неподалеку от жилья.

В центре селения устраивается мечеть. И здесь в архитектуре видны черты вкуса картвела, а не турка. Нет высоких минаретов, нет того, свойственного открытым, с ясною атмосферою странам, стремления украсить Божий дом куполом или сводом, возвышающимся над местностью. Здешняя мечеть такой же дом, как и другие, двухэтажный, с широкими балконами и еще более широко выступающей черепичатой кровлей, защищающей его от всегноящего дождя. Стремление защитить свою постройку от падающей сверху воды характеризует здесь каждую постройку человека — черта общая с влажными тропиками. Неудивительно поэтому, что мечети здесь сходны с малайскими, а крытые кровлею мосты, перекинутые через речки, до того [562] похожи на такие же сооружения на Яве, что наш снимок мостика на Чакве мог бы смело послужить иллюстрациею к какому-нибудь описанию подобных сооружений на Зондских островах.

Я не знаю, в какой степени регулярно в свои мечети собирающийся люд просвещается здесь своими муллами. Могу сказать, что по внешности они довольно хорошо блюдут свои законы. Башлык, украшающий обычным способом голову осетина, здесь закручивается наподобие чалмы. Женщина невидима для чужого мужчины под своим покрывалом. Она стыдливо поворачивается спиною к прохожему, застающему ее в поле за работой. Мужчины старательно совершают по вечерам перед трапезой омовение ног в медных тазах. Последнее здесь, впрочем, необходимо. Ноги страшно преют при их обуви в здешнем жарком и влажном климате, и даже раз в сутки совершаемое омовение их не всегда достаточно, чтобы избавить их от крайне неприятного прелого запаха, делающего и самый процесс омовения ног собравшихся в кунацкой гостей делом далеко не эстетичным.

Намазы соблюдаются точно, и вечерняя пища, обыкновенно состоящая из кислого молока, вареных бобов, реже, как лакомства, различного рода лапши, вареной с сахаром, с молоком или куриным бульоном — вот все, чем иногда подкрепляют себя правоверные, садясь кругом перед большими плоскими металлическими блюдами, ставящимися на низенькие табуретки, позволяющие обедать на корточках, пользуясь не столько ножами и вилками, сколько своею пятернею.

Таково внешнее впечатление, оставляемое на проезжающего здешним человеком.

Я не могу пожаловаться ни на недостаток гостеприимства, ни на отсутствие вежливости здешних крестьян. Из всех народов западного Закавказья они оставляют самое приятное впечатление, и если это результата влияния религии, то нельзя не сознаться, что религия Магомета в крае этом сослужила более культурную роль, чем христианство.

V.

Чудная растительность Батумского края, его влажный и мягкий, хотя лихорадочный, но зато в зимнее время неоцененный для страдающих грудными болезнями климат давно обратили на себя внимание многих из российских подданных. Искусственное положение, в которое был поставлен край, не позволяло долгое время обычным порядком приобретать здесь земли. Это же военное положение, вероятно, было и причиною того, что здесь не основывалось и русских поселений, если не считать [563] одного, устроенного около Кобулет, по-видимому, со специальной целью оправдать выгодную для многих басню о непригодности русского крестьянства для заселения Кавказа. Впоследствии я буду иметь случай коснуться этого поселения.

Но все эти меры не остановили тех, которых манил к себе этот новый край со своею южною, совершенно отличною от других частей России, природою.

В мою задачу не входит здесь описание истории различных законных и незаконных захватов, легальных и нелегальных куплей, продаж и перепродаж земельных участков, в которых одни наживались, другие прогорали, третьи делались невинными жертвами алчной спекуляции, попавшимися, как кур во щи, в смутное время батумских земельных недоразумений.

Скажу, однако, что в настоящее время вся черноморская береговая полоса к северу от Батума уже заселена самым различным людом, владеющим землею на самых различных основаниях, большей частью купившим ее из четвертых и пятых рук.

Здесь, как и везде в России в подобных случаях, много, очень даже много немцев, есть поляки, остались кое-кто из туземцев, есть и настоящие русские. Инженеры, педагоги, просто помещики, спекулянты, купцы, все имеют здесь свои участки и, что замечательно, до самого последнего времени все были очень не прочь ее продать, частью вследствие неустановленных точно прав на эту землю, частью, и главным образом, разочаровавшись в ней.

Страна, где, как говорится, стоить посадить оглоблю, и вырастет лес, страна, как мы видели, с природою чуть не тропическою и во всяком случае самою южною, какую только можно иметь в России, влекла и прельщала многих. Одни думали на старости лет заняться здесь садоводством, вырастить сады, тенью которых, если их разводить у нас, им не позволил бы воспользоваться возраст. Другие думали, что здесь чуть не задаром удастся им развести себе виллы с кипарисами и пальмами, подобный тем, какими они восхищались на Ривьере, и наслаждаться здесь декабрьским летом.

Третьи думали извлечь какие-нибудь выгоды, культивируя участки, столь близкие к порто-франко и железной дороге, обещавшей этому порто-франко разрастись в Закавказскую Одессу. Были здесь и толстовцы, думавшие трудами рук своих кормить себя в крае, где природа обещала вознаграждать их за труд настолько щедро, чтобы оставалось время и для культурных занятий образованного человека XIX века. Но большинство спекулировало, и это были, конечно, те, которые остались при своем интересе. Оно понятно. Чтобы извлекать пользу от нового края, [564] нужно было знать его природу, понимать ее. Все же эти колонисты знали лишь одно, что это юг, что это русская Ривьера, русская Ницца, что это край, где апельсины зреют, и что здесь апельсины действительно зреют, это они могли видеть в садах туземцев окрестностей Батума, где уцелевшие после турецкого погрома апельсинные деревья позволяли собирать с одного дерева до 1.000 плодов.

От туземцев учиться было нечему. Мы видели, какие это земледельцы. Кукуруза мало интересовала новых пионеров. Напротив, большинство из них сразу решило, что туземцы невежды, что в земледелии они ничего не смыслят, что надо начинать все по-новому, но как это по-новому, они не уяснили себе достаточно хорошо и, как все русские люди, решили, встав в хвост Европе, рабски подражать выработанным там методам, не считаясь ни с климатом, ни с географией.

Первое, на что кинулись пионеры, — это было садоводство. Виллы и фруктовый сад были их мечтою. Но фрукты, сладкие во Франции, перерождались здесь в водянистые. Яблони покрывались тлей, вызвавшей истощение ее соками, и в конце концов русские тропики, как того и следовало ожидать, оказались гораздо менее пригодными для садоводства, чем отечественные степные губернии.

Не лучше стадо дело и с виллами.

Мне рассказывали, как пример непригодности русского мужика для колонизации, случай с одним поселком в Кутаисской губернии.

Один из администраторов выписал крестьян для поселения в вверенном ему крае, выбрал для поселка прекрасную землю и, переселив и обстроив крестьян, ожидал цветущей русской колонии. Мужики, облагодетельствованные администрацией, рьяно принялись за обработку земли. Добросовестно распахали они сколь возможно глубоко пашню и посеяли пшеницу. Но сколько ни прилагали они старания, земля, родившая перед тем у туземцев прекрасные урожаи, не дала им ничего.

Крестьяне призадумались. Но поощренные свыше они вновь еще старательнее и глубже перепахали свои поля и вновь на следующий год засеяли их, но получили столь же плачевный результат. Сколько ни бились они над проклятой землею, она отказалась наотрез кормить чужих пришельцев, и обнищавшие крестьяне разбрелись, куда глаза глядят, земля же та и доныне, кажется, как никуда негодная, заброшена и заросла папоротником.

Кто тута виноват? Крестьяне? Нет. Они сделали все, что могли. Но не могли они знать, что субтропическая почва Мингрелии относится к пахоте совершенно иначе, чем чернозем их родины, и что глубокая запашка здесь гибель для земледелия.

Раз только плуг пройдет глубже рыхлого разбитого [566] корнями и обогащенного перегноем слоя, он вонзается в необыкновенно вязкую глину водоупорную, затрудняющую дыхание корней. Она губит всякий посев.

Ту же ошибку повторили и многие из батумских пионеров. Считая за недостаток первобытной культуры практикуемое туземцами ковыряние плугом земли на небольшую глубину, они старались все сады свои первым делом перепахать возможно глубже. Но здесь они под торфянистым слоем почвы, пронизанной корнями папоротника, встретили такую же красную глину. Эта глина, в научном отношении крайне интересная, в практическом сослужила им весьма плохую службу. Дело в том, что горы Батумского края, то есть те, который обрамляют побережье Черного моря, образованы изверженными породами. Породы эти под влиянием теплого и влажного климата подвергаются быстрому разложению и превращаются в ярко-красную глину, по составу и свойствам весьма напоминающую свойственный большинству тропических стран краснозем или латерит.

Кто хочет видеть, как гниют камни, тот должен ехать в Батумский край.

Быстрое изменение апдезитов и других твердых идущих на мощение улиц пород здесь поразительно. В естественных разрезах вы видите все постепенные и незаметные переходы от твердой черной породы, постепенно сереющей, желтеющей, ближе к поверхности переходящей в какую-то желтоватую кашицу, легко мажущуюся ножом. Далее эта каша превращается в ярко-красную глину, и уже эта глина, пронизанная у поверхности корнями, дает почву не более аршина мощности.

Особенно интересны породы, состоящие из больших шарообразных образований, включенных в легче разрушающуюся массу. Часто масса превращается в латерит, который затем размывается и уносится водою, ядра же в виде громадных валунов остаются у поверхности или, выветриваясь в почве, придают естественным разрезам виды разноцветных рисунков из почв различной вязкости.

Вот результатом окончательного разложения этих пород и является батумская подпочвенная глина, вязкая, водоупорная. Перекопав на большую глубину нивы своих дач, веками подготовленный папоротником для воспринятия корней деревьев, пионеры совершенно изменили естественные условия дыхания корней, и прежде чем выросли их новые насаждения, все старые деревья садов их: лавровишни, каштаны, грабы и буки, засохли, придав дачам унылый, весьма непривлекательный вид.

Надобно было созидать новую поросль, и, конечно, уже поросль, по возможности, тропическую. Но и здесь пионерам приходилось [567] идти или ощупью или, пересаживая слепо западноевропейские приемы и формы, быть строго наказанными.

Русская Ницца оказалась весьма мало похожею на Ниццу французскую с ее ясным небом и сухим воздухом. Ни финиковая пальма, ни маслина, ни опунции, ни пинии не принялись на сырой и мозглой батумской почве, и даже крымские пирамидальные кипарисы, слишком сильно гнавшие вверх свои кроны, кончали тем, что весьма неизящно выгибали их по направлению господствующая ветра, придавая ландшафту, вместо поэзии растительных Минаретов, вид чего-то обиженная природою. Пышные магнолии развивались первые годы успешно, но лишь только их крона достигала известной степени пышности, зимние снегопады хуже любого урагана обламывали одетые громадными вечно зелеными листьями ветки, и дерево являлось обезображенным на десятки лет, навсегда лишалось той столь очаровательной в крымских магнолиях правильности форм. То же самое повторялось с араукариями и различными нежными хвойными средиземноморских стран, в то время, как мирта, арбутусы и т. п. формы тянулись и принимали мало изящные формы, заставлявшие предпочитать им туземные самшит и лавровишню.

Словом, Батумский край оказался вполне несостоятельным, чтобы создать на Понтических берегах природу средиземноморских курортов, и дачники-пионеры, перетратив изрядные суммы денег, многие даже ухлопав все свои капиталы, вместо изящных садов получили перед постройками своими весьма неизящно разбитые плантации обезображенных разными невзгодами южных пород дерев, вроде изломанных снегом магнолий, обмерзающих чахлых эвкалиптусов, изогнувшихся в одну сторону, как крысиные хвостики, горизонтальных кипарисов и других уродцев и жалких пародий на флору тропических стран, безобразие которых уже весьма плохо могли скрыть здесь гораздо лучше разрастающиеся гранаты, туземные лавровишни, рододендроны и излюбленные деревья батумцев: кавказская акация (Acacia julibrissima) и катальпа с ее уродливыми ветвями и громадными листьями. Ее и Paulownia здесь почему-то предпочитают прекрасно принимающимся на здешней почве чинарам и тюльпанным деревьям, которые могли бы найти здесь второе отечество (Мало также украсили сады в изобилии разводимые драцены и юкки, особенно Jucca gloriosa с чудными соцветиями белых цветов. Растений этих сажают, радуясь их росту, уже чересчур много). Видя печальную картину дорогостоящих начинаний, а как дорого стоили они, читатель может судить по тому уже, что расчистка десятины земли от папоротника и колючки здесь стоить 1.000 р., да ее нужно постоянно поддерживать, чтобы [568] она не заросла вновь; деревья же экзотических стран приходилось покупать почти по цене комнатных растений, — кавказские дачники, перехворав лихорадкою, бросали свои начинания, сбывая их с потерями, нередко за полцены, восхитившемуся батумской природой новичку. А между тем, немного наблюдательности и знания географии, и пионеры легко могли бы увидеть, что все неудачи их происходили от того, что они насиловали природу, стремясь разводить растения совершенно другого климатического режима, забывая, что Батум есть уголок не сухих, но влажных субтропических, беззимных областей, типом коих служит не Неаполь и Ницца, но Япония, Южная Чили, Новая Зеландия и т. п. страны. Лучшим доказательством справедливости этой мысли является прекрасный сад г. Стоянова, одного из старейших батумских пионеров, уложившего в него немало труда и денег, но несомненно создавшего то, чего не создавал никто из батумцев. Гуляя по этому саду, можно судить о том, что может произвести Батумский край.

Поразительно становится видеть, как прекрасно развиваются здесь все японские формы, равно как и те формы, который хорошо растут в Японии. В несколько раз превышающие человеческий рост заросли из камелий покрываются здесь, несмотря на морозы, цветами. Кусты Gardenia florida, громадные хвойные Японии, японские кипарисы и криптомерии, Meliaazederach, японская веерная пальма Chamaerops excelsa, питтоспорумы и целый ряд других растений ни по виду, ни по развитию ничем решительно не отличаются по облику от растений того же возраста, виденных мною на их родине. Столь же успешно развиваются многие из восточно-австралийских акаций, новозеландский лен Phormium tenax и т. п. растения, глядя на которые убеждаешься, что если бы батумцы вместо того, чтобы подражать итальянским виллам, взяли себе за образец японские сады или коттеджи английских поселенцев, они вместо разочарования, получили бы массу эстетического наслаждения, отдыхая под сенью камфарных дерев, в вечнозеленых рощах японских мандаринов или среди седой зелени акаций, вдыхая их бальзамический запах с смолистым ароматом криптомерий и кипарисов дальнего востока, пили бы чай на балконах, залитых цветами глициний и других китайских и японских вьющихся растений.

Эта не пышно развивающаяся флора давно должна бы была обратить внимание на полезные культурные формы дальнего Востока, из коих только рис известен аборигенам Батумского края. Чай, рами, диоскорея, каладиум, бананы, бамбук, мандарины, лаковое и восковое дерево — вот столпы японского сельского хозяйства, развивающиеся под сенью дерев, столь скоро [569] нашедших себе второе отечество в саду Стоянова. Вот что должно составить источник богатства и славы батумского земледельца, и странно, что никому не приходило в голову здесь попытаться возделывать эти растения (если не считать нескольких чисто любительских попыток выращивать их в саду, как украсительные деревья).

Толчок этого рода попыткам субтропических культур дал только теперь известный капиталист и чайный торговец, представитель фирмы московской К. и С. Поповых.

После немалых денег стоившего ему путешествия на дальний Восток, откуда он выписал стоивших также немалых денег китайцев и чайные кусты, он после долгих тяжб и аграрных недоразумений, неизбежных в этом крае, приобрел стоившую ему также очень и очень немалых денег землю, и с большими затратами превратил ее в чайную плантацию, разбитую, как говорят, по всем правилам китайского искусства. Как растет на ней чай и что за продукт дают его кустарники, пока держится в строжайшем секрете, — система, вполне достойная заправил дела сынов Небесной империи.

Но пока затрачивает свои тысячи Попов, думая потом сразу удивить торговый мир России, другой предприниматель из старых пионеров, некто А. И. Соловцов, произвел бесспорно блестяще удавшийся опыт чайной культуры и выделки продукта, затратив сравнительно грошовые средства.

У берега моря на одном из самых неблагоприятных мест были им высажены несколько привезенных из Ханькоу кем-то из его приятелей лет 8 тому назад чайных кустиков. Растения, как известно, не отличающиеся красотою, посаженные курьеза ради, росли в загоне, но, как все растения китайско-японского климата, прекрасно перенесли все невзгоды батумского климата, стали ежегодно покрываться цветами и, как у себя на родине, приносить изобильные плоды.

Когда зашла речь о начинаниях Попова и о возможности крупных доходов с плантаций, Соловцов собрал свои семена и засеял ими около десятины. Молодые всходы принялись отлично и через три года, т. е. в данный момент, он получил плантацию, кустарники которой лишь своим растопыренным видом, обусловленным недостатком правильной подстрижки, отличаются от китайских, японских или цейлонских. Весною нынешнего года в присутствии местной администрации был сделан сбор местного чая. Приказчик г. Соловцова, г. Лысенко, был первым русским чаеделом. Никогда не бывавший в Китае, точно также как и его хозяин, он по книжке (кажется, по соч. Землера) проделывал на простой сковороде все сложные манипуляции скручивания, прожаривания, вяления и сушки чая. [570]

Само собою разумеется, что первый блин вышел комом. Чай вышел ни черный, ни зеленый, а что-то среднее, но важно то, что вышел настоящий, прекрасный, ароматный чай, по характеру настоя, нежности, аромата и вкуса соответствующий высшим сортам китайских чаев. Ему недоставало только той обработки, которая китайским чаеделам достается путем долгого опыта.

Так или иначе Соловцову бесспорно принадлежит честь неоспоримого доказательства, что в Батумской области чаеводство возможно также хорошо, как в Китае и Японии.

А так как район флоры батумского типа простирается по Черноморскому побережью от Сочи и до турецкой границы и внутрь до Грузино-Имеретинских гор, то громадный край этот из края полуварварской культуры в будущем обещает сделаться житницей и источником громаднейших богатств для России, перед которыми нефть и другие минеральные богатства Кавказских гор отходят на второй план.

Но чай есть ничтожная частичка обширной коллекции субтропических растений, которые удельное ведомство, приобретая бассейн р. Чаквы, думает теперь, подобно чаю, акклиматизировать в крае.

Ближайшее будущее должно показать, насколько блестяща должна быть эта новая заря культуры Батумского края, как и всякая культура, грядущая к нему с дальнего Востока Азии.

А. Краснов.

Текст воспроизведен по изданию: Русские тропики // Исторический вестник, № 2. 1895