ИВАНЮКОВ И., КОВАЛЕВСКИЙ М.

В СВАНЕТИИ

I.

Радуясь ясному небу, поднимались мы густым лесом на гору. Вдруг поляна... еще несколько шагов, и взору открылась такая широкая, необычайная и сложная панорама, которая буквально ошеломила нас.

Пред нами, рассеянные по горным отрогам глубокой котловины, селения-крепостцы, сотни башен, густая населенность, мозаичный ковер золотящихся пажитей, разбросанных нарезками между селениями, рощами и лугами; внизу котловина прорезана страшными пропастями извивающейся реки; вверху, над альпийскими пастбищами, высятся леса; на них, среди скал, сползают глетчеры — и все это замкнуто гигантским ледяным кольцом, из которого уходят к небу высочайшие вершины Кавказа. Эта пестрая картина была залита солнцем и блестела яркими, разнообразными красками. Картина была и величественна, и нарядна, и празднична.

Такой перемены декорации, такой своеобразной, ни с чем несравнимой панорамы, мы никак не ожидали. Было от чего придти в изумление.

Восторженное настроение охватило нас. Да, говорили мы, Сванетия стоит и не таких трудностей, какие были испытаны нами! Как к ней идет ее недоступность! В России ли мы? Более необычайное едва ли встретишь и в центральной Африке! Едем, едем скорее к башням; вероятно, немало еще диковинок ожидает нас. [567]

Мы начали спускаться к сопелю ⁽¹ Лаш-Караш, раскинутому на высоком берегу Ингура. Дорога тянулась тропинкой по зеленой мураве альпийского луга, имевшего вид выхоленного газона. Встречавшиеся сванеты смотрели на нас с любопытством, кланялись и произносили какие-то слова, которые, по разъяснению Азамата, значили: «пусть в этот день не случится с тобой ничего худого» ². Въехав в Лаш-Караш, мы расположились в тени букового дерева, а проводники вошли в дом. Вскоре вышел хозяин дома, неся для нас кислое молоко, сыр и арак ³. Осмотрев с большим интересом его дом и башню, мы отправились дальше ⁴. Азамат поехал вперед, в сопель Эцери, чтобы предупредить живущих там князей Дадешкелиани, что к ним едут гости Измаила Урусбиева.

Дорога наша шла подъемами и спусками по горным отрогам правой стороны Ингура. При каждом подъеме мы наслаждались такой же обширной картиной, какую увидали при выезде из Узгатского леса. Мы двигались с запада на восток вверх по течению Ингура, между главным кавказским и сванетским хребтами. Ингур разделяет эту часть Сванетии на две неравные части, из коих большая примыкает к главному хребту. Сванетский склон так крут, что недоступен заселению. Поселки рассеяны по отлогим склонам отрогов правой стороны Ингура; над ними альпийские пастбища, еще выше — зеленеющие леса, скалы и, наконец, глетчеры и острые пики снежных гор. Любоваться окружающей нас картиной было тем удобнее, что лошадь ступала по такой гладкой дороге, какой мы не знали с самого выезда из Хассаута. В недоумении вспоминали мы, как нас пугали ужасами сванетских дорог. Удивляла нас также густая населенность; верста, много две, отделяла один сопель от другого. Потом мы узнали, что причина такой густоты поселков заключается в рельефе страны: только долины Ингура и нескольких, впадающих в него, рек доступны заселению; три четверти страны не имеют поселений, вследствие чрезмерной крутизны горных склонов.

К шести часам подъезжали мы к Эцери, лежащему на [568] высоте 5,200 футов (5). Уже издали видны были стены и башня замка князей Дадешкелиани, стоящего на высоком месте у подошвы главного хребта. От замка отлогим амфитеатром спускались к Ингуру нивы и сенокосы, среди которых расположен сопель. Нас встретил «писарь» (управляющий делами) князя и, сообщив, что ни князя Татаркана, ни брата его, Джансоха, нет дома — они в Кутаисе, — просил войти в комнаты. Мы весьма обрадовались уменью писаря говорить по-русски; значит, для Эцери переводчик есть.

Нас ввели не в замок, а в обыкновенный двухэтажный из дерева дом, куда, по смерти отца, перебрались из замка братья Дадешкелиани. Сев за стол, с удовольствием увидели мы на нем два графина красного вина. Обед состоял из вареного мяса с эстрагоном, супа с острыми специями, печенки и простокваши с сахаром. Во время обеда мы забрасывали писаря вопросами о Сванетии и получали от него самые обстоятельные ответы.

— Где вы научились по-русски? — спросили мы.

— Мой отец — отвечал писарь — жил несколько лет в Кутаисе и женился там на имеретинке. Мать настояла, чтобы меня отдали учиться. Я окончил курс в кутаисском духовном училище.

— Много ли сванетов говорят по-русски?

— Из князей говорят по-русски наши эцерские князья, Татаркан и Джансох, да еще Бекербей Дадешкелиани из сопеля Пари. Простых сванетов, знающих русский язык, не более семи человек, которые каким-нибудь случаем попали в русские училища.

— А священники знают русский язык?

— Большинство знает. У нас священники мингрельцы и имеретины. Их присылает сюда общество распространения православия на Кавказе.

— Есть ли в Сванетии хоть одна русская школа?

— Русской школы нет. Единственная школа во всей Сванетии устроена священником сопеля Мести. Он обучает детей мингрельскому языку.

Просили мы писаря назвать человек десять стариков для получения от них сведений об обычаях сванетов, а также [569] устроить хор для ознакомления нас с сванетской музыкой и пением. Он ответил, что последнего нельзя исполнить, так как не прошел еще год траура по смерти отца эцерских Дадешкелиани.

Через полчаса после обеда явились восемь почтенных стариков. Беседа с ними была столь интересна, ответы их так толковы, что мы, несмотря на усталость, расстались со стариками лишь к одиннадцати часам.

Утро следующего дня было занято осмотром замка и церкви. Замок обнесен высокой каменной стеной со множеством бойниц. Массивными железными воротами вошли мы во двор замка. Здесь находятся помещения для скота, амбар для запасов, пристройки для служб, мельница и проведена вода из родника. Все постройки имеют толстые каменные стены и приспособлены для обороны. Посреди двора, на широком фундаменте, воздвигнута башня, вышиною в 80 футов. Сторона основания башни около 4-х сажен. В башне девять этажей, соединенных внутренней лестницей. Свет проходит лишь через узкие бойницы, почему в башне полумрак. На земляном полу нижнего этажа помещается священный для всего рода очаг, над которым висит на цепи котел. Здесь совершалась трапеза; стены и потолок этого обширного помещения совершенно черны от копоти. В третьем этаже большая зала — место торжественных собраний старого времени. Башня кончается площадкой с двенадцатью амбразурами в стенках. Из этих амбразур в старое время наблюдали над всей окрестностью и стреляли в приближающихся врагов. Старинное ружье, которое нам здесь показывали, имело 11 четвертей длины. Никто не знает, когда выстроена башня. Народная молва считает возраст башни более 1000 лет. Верно одно, что башня существовала уже лет 300 назад.

Осмотрев башню, мы отправились в церковь, находящуюся в полутора версты от замка. Церковь стоит на высоком холме, откуда дивный вид на снежные вершины сванетского хребта и ущелья Ингура. Входная деревянная дверь в церковь замечательно изящной резной работы. Отделение для молящихся имеет только пять квадратных шагов; алтарь с полукруглой стеной — 4 шага ширины и 3 длины. Престол не отделен от стены и занимает два шага. Таким образом, от царских врат до престола лишь один шаг. Прямо перед престолом — узкое, щельное окно. Других окон не имеется, почему в церкви такая темнота, что приходилось зажигать свечу для прочтения [570] надписей на иконах. Ни царские врата, ни два входа сбоку их не имеют дверей, а также ничем не завешены. Потолок представляет свод. На стенах остатки совершенно закоптелых фресок и три старинные иконы в серебряных ризах. В одной из икон находятся мощи, но чьи это мощи — священник не знает. На иконах имеются грузинские надписи из истории борьбы грузинских царей с сванетскими князьями. Вся церковь в строгом и чрезвычайно изящном византийском стиле. Народное предание приписывает постройку ее знаменитой царице Грузии, Тамаре, которая, будто бы, вводила христианство среди сванетов.

— А что, батюшка, ходят сванеты в церковь? — спросили мы.

— Нет, не ходят, — отвечал священник.

— Почему не ходят?

— Не знаю. Я здесь только первый год. Они молятся дома, по своему. Говорят, что в церковь ходить не надо.

— Вы, батюшка, откуда?

— Я имеретин, из рачинского уезда.

— Нравится вам здесь жить?

— Нет. Народ дикий. Ничего нельзя достать. Чай, сахар, свечи, соль... все надо выписывать из Кутаиса, а получаю от Общества Православия только 400 рублей.

— Где вы учились?

— Я окончил два класса в кутаисском духовном училище.

Когда мы вернулись к замку, лошади были уже оседланы, и Азамат торопил нас отъездом, чтобы поспеть к вечеру в сопель Бечо. Наскоро позавтракав, мы поехали дальше.

Прежде чем продолжать рассказ о нашем путешествии по Сванетии, мы воспользуемся собранными нами в течение его сведениями и сделаем, теперь же, беглый очерк этой интересной и почти неизвестной страны, — страны, где население остается языческим, живет родовым бытом, практикует еще кровную месть, одевается в звериные шкуры и почти не знает обмена продуктов.

____________

Сванетия есть глубокая котловина центральной части Кавказа, обнесенная со всех сторон высокими горами, большинство которых уходит далеко за снеговую линию. С севера котловина, загорожена сплошной стеной высочайших гор главного кавказского хребта; с юга тоже снеговой хребет, называемый [571] сванетским. В восточном углу котловина замкнута наглухо соединением главного и сванетского хребтов. На западе она также замыкается поперечными отрогами. Таким образом Сванетия представляет собой гигантский ящик, наполовину ледяной, наполовину каменный. В одном только месте кольцо гор имеет выход — это узкое ущелье Ленхери, в юго-западном углу, по которому проносится Ингур, выходящий из глетчеров юго-восточной части котловины и текущий в Черное море. Пространство котловины с запада на восток 60 верст, с севера на юг — 30 верст.

Вся котловина перерезана горными отрогами, идущими от главного кавказского и сванетского хребтов. Эти отроги, словно контрфорсы, подпирают стены ледяного кольца. В глубокой трещине между двумя хребтами прорывается каменными пропастями Ингур, текущий сначала с юго-востока на север, а потом с востока на запад. Ингур принимает в себя все воды, сбегающие с ледников и снегов в образуемую им долину. Кроме этой главной долины, к трещине Ингура непосредственно примыкает ряд поперечных ущелий и коротких долин.

Дороги в Сванетию нет, а существует только единственная тропа — через латпарский перевал, ведущая в восточный угол страны. Да и эта тропа доступна лишь три летних месяца, когда гора Латпари освобождается от снега. Чтобы добраться до латпарского перевала, надо проехать из Кутаиса 150 верст верхом. Много страхов рассказывают как про эту тропу, так и вообще про сванетские дороги. Но мы, после дорог из хассаутского аула до урусбиевского, вкупе с донгузорунским перевалом, потеряли, вероятно, нормальный критерий для оценки опасности дороги. Сванетские пути и латпарский перевал показались нам, за редкими исключениями, удобными и, при некотором внимании со стороны всадника, безопасными. Впрочем, чтобы не ввести в заблуждение будущего путешественника по Сванетии приведем отзыв о латпарской тропе и сванетских дорогах г. Ильина, описавшего Ужбу, эту, поистине, диковинную гору Сванетии ⁶.

«Дорога в Сванетию (через латпарский перевал), — говорит г. Ильин, — созданная для временных целей, исключительными средствами, теперь едва ремонтируется нарядом рабочих от местного населения; ремонт состоит в очистке осыпей [572] образующихся весной, и поправки мостов. О свойствах этой дороги житель русских равнин и степей не может составить себе и приблизительного понятия. Лучшие места, где дорога взорвана порохом, в отвесной известковой скале около Мури; дальше идет просто пешеходная тропа по старому трасу дороги. Время наполовину сгладило полотно; но его везде указывает торный след. Ехать можно только верхом, на привычной горской лошади, на осле или на катере, т.е. муле: Сванетия не знает еще колеса; хлеб там возят и летом на санях, запряженных парой мелких волов. Эти сани лучше всего и поддерживают дорогу. Где прошли сани, там нет на дороге щебня и булыжника. Чтоб сани не скатились в пропасть, на частых косогорах вколачивают по краю тропинки колья; вершка на два, на четверть они торчат из рыхлого, сыпучего шифера. Съехавшие на пути санки ударяют о колышки и избавляются от опасности скатиться по откосу дальше на 500 и 1,000 фут. ниже, где шумит река. Уклоны тропинки самые смелые, и часто с крутого подъема немедленно начинается быстрый спуск. Иногда дорога представляет ряд ступенек, природную лестницу в слоистой скале; такая лестница очень удобна на подъеме, но на спуске опасна для непривычного наездника. Лошадь почти разом сбрасывает передние ноги со ступеньки на ступеньку и так покачивает ездока, что, того и гляди, полетишь через голову лошади. Во многих местах тропинка вступает на воздушные мосты. Внизу нет реки; но помост сделан для того, чтоб попасть на соседний уступ скалы, где продолжается тропа. Мосты эти портятся и исправляются ежегодно; но всегда они представляют не что иное, как ряд полусгнивших балок на жидких подпорках, с камнями, набросанными сверху для устойчивости. Те же помосты, большей частью в один зыбкий пролет, делаются на переправах через реки, не доступные вброд, каких — большинство. Сванетские мосты, можно сказать, пляшут под ногами. Не стыдно сознаться, что ехать по ним жутко, — особенно в дождь, когда круглые балки скользят и вертятся под ногой лошади, подкованной гладкой грузинской подковой.

«Не сказку рассказывают, как один военный следователь сошел с ума на таком мосту. Это действительно случилось с нашим знакомым, покойным А-ским, в 1876 г., на походе отряда генерала Цитовича, посланного в Сванетию для усмирения возникших там беспорядков. Покойный А-ский был пожилой человек с нервной комплекцией. На одном из [573] мостов, дорогой, с ним сделался истерический припадок, перешедший потом в горячку, от которой он умер через месяц в Кутаиси».

Итак, единственная в настоящее время дорога в Сванетию есть тропа через латпарский перевал, вышиною в 9,200 футов. Прежде существовала другая дорога через ущелье Ленхери; но она заброшена по трудности ее содержать.

Странные вещи рассказывают сванеты про это ущелье. Из него, по их словам, изредка выходят «лесные люди», нагие, обросшие волосами, с длинной палкой в руках. Никогда этих людей не встречали парой. Суеверные сванеты полагают, что в лесном человеке сидит бес, и потому убивают его. По этому предмету князь Татаркан Дадешкелиани передавал нам следующий рассказ, слышанный им от лица, которое заслуживает полного доверия. Рассказчик охотился в лесу неподалеку от ленхерского ущелья. Наступила ночь. Он развел костер и вдруг видит — приближается к огню человек, нагой и волосатый. Рассказчик, забыв в перепуге ружье, влез на дерево. Нагой человек подошел к костру, стал над ним прыгать и хлопать в ладоши. Затем он взял ружье и всунул его прикладом в костер. Ружье выстрелило. Тогда нагой человек, видимо испугавшись, убежал. Рассказчик показывал князю ружье с обожженным прикладом. По мнению Т. Дадешкелиани, «лесные люди» — одичалые люди. Но когда и как они одичали, этого ни он, ни кто-либо другой не знают.

Сванетская котловина имеет значительную покатость с востока на запад. Так, самый западный сопель Лахамули лежит на высоте 3,400 футов; сопели средней части Сванетии — между 5-ю и 6-ю тысячами футов; сопели восточного угла стоят на высоте 7,000 и более футов. Этой покатостью обусловливаются различия посевов. В западной части страны хорошо поспевает пшеница; обыкновенные посевы средних долин составляют рожь, ячмень, овес, просо, табак, бобы, чечевица, конопля; в восточном же углу и по верховьям поперечных ущелий с трудом вызревает рожь и ячмень. Уже одна такая высота страны должна была иметь следствием суровый климат. Но, в то же время, к высокому поднятию над уровнем моря присоединяется еще масса льда и снега, окружающая котловину. Немало сопелей стоит под самыми глетчерами. И вот, страна, лежащая на одной широте с Сухум-Кале и Римом, имеет в декабре и январе обыкновенную температуру от 30 до 35° мороза по Реомюру; в июне и июле, когда на солнце от 25 [574] до 35° тепла, в тени не бывает более 18°. Мы были в Сванетии первую половину августа; все время стояла ясная погода, солнце пекло сильно, но не успевало нагреть воздуха; он постоянно оставался свежим, и, едва только заходило солнце, нужно было надевать полушубок или теплое пальто.

Такова, в главных чертах, природа Сванетии; теперь взглянем на быт ее населения.

____________

По историческим судьбам, Сванетию делят на три части: Вольная, Княжеская Дадешкелиановская и Княжеская Дадьяновская Сванетия. Сванетия Дадьяновская, с населением в 4,700 человек, находится вне котловины; она расположена в долине реки Цхенисцхали, протекающей у южного склона сванетского хребта. Как по своей природе, так и по быту населения, Дадьяновская Сванетия резко отличается от котловинной Сванетии. Климат ее столь теплый, что кукуруза дает отличные урожаи и созревает виноград. Живущие здесь сванеты сильно подчинились мингрельским обычаям; селения их непохожи уже на крепостцы, и сванетские башни встречаются лишь изредка. Никакая граница не отделяет Дадьяновскую Сванетию от Мингрелии. В одной и той же долине реки Цхенисцхали находятся как сванетские, так и мингрельские селения. Бывшие владетели этой части Сванетии, князья Дадьяны, состояли в феодальных отношениях к грузинским царям. До сих пор они остаются самыми крупными землевладельцами в долине Цхенисцхали.

Сванетию, в строгом смысле слова, составляет лишь замкнутая снежными хребтами котловина. В западной нижней ее части расположены четыре общества Дадешкелиановской Сванетии с населением в 3,100 чел.; остальную, большую часть котловины занимают семь обществ Вольной Сванетии, в которых насчитывают до 5 1/2 тысяч населения.

Время появления князей Дадешкелиани в Сванетии относят к XV веку и родоначальником их считают некоего Пута, родственника дагестанского владыки, Шамхала Тарковского. Пута вошел в Сванетию через ленхерское ущелье и утвердился в западной ее части; но ни он, ни его наследники не могли покорить населения верхней котловины; отсюда и название: «Вольная Сванетия». Вплоть до подчинения Сванетии русскому правительству, общества средней и верхней котловины представляли из себя маленькие, самоуправляющиеся республики, который то заключали союзы, то враждовали между собой. С [575] присоединением Сванетии к России и после уничтожения, в 70-х годах, в Княжеской Сванетии крепостного права, юридическое и политическое положение населения стало одинаковым во всей котловине. Сванетия не была покорена русскими войсками; они никогда и не входили в нее для завоевания; она подчинилась русскому царю добровольно. Случилось это следующим образом.

Издавна сванеты ходили в Кутаис на заработки. В 40-х годах, местная администрация стала завязывать с пришельцами сношения, выставляя им при этом на вид выгоды, какие они получат от принятия русского подданства. В 1847 году явились к кутаисскому вице-губернатору Колюбакину выборные с извещением, что семь обществ согласны признать над собой власть русского царя. Тогда был назначен в Сванетии военный пристав Микеладзе, который привел население этих обществ к присяге. Микеладзе являлся в Сванетии единственным представителем русской власти и пользовался большой любовью населения. Вскоре присоединились к России еще два общества, а в 1853 г. приняли русское подданство и остальные два общества: латальское и ленжерское.

Военный пристав, живущий в бечойском обществе, его помощник и выбранные обществами старшины суть единственные представители власти в Сванетии; тот же пристав и его жена — единственные русские в этой стране. Учрежденная было здесь камера мирового судьи пустует за неимением лица, которое согласилось бы поехать в Сванетию.

В Княжеской Сванетии имеется в настоящее время три ветви фамилии князей Дадешкелиани. Одна ветвь живет в эцерском обществе, другая — в парском, третья — в бечойском. Эцерские князья, братья Татаркан и Джансох — самые богатые. Старший из них служит чиновником особых поручений при кутаисском губернаторе, младший — помощник военного пристава Сванетии.

При освобождении крестьян, 146 крепостных дворов эцерского общества получили в частное владение по пяти кцев ⁷ на двор усадебной земли, пашни и покосу; сверх того, в общее владение общества отведены в достаточном количестве пастбища и леса. За полученный надел каждый двор вносит князьям пять рублей в год. При неимении денег, эта сумма уплачивается натурою, преимущественно скотом. У эцерских князей осталось и продолжает, сохраняться до настоящего времени 150 [576] кцев усадебной, пахотной и сенокосной земли, 800 кцев пастбища и до 1000 кцев леса. Количество неудобной земли неизвестно; на глаз ее больше 100 тысяч кцев. Огромная площадь земли, называемой «неудобной», покрыта вековыми лесами; но, по крутизне горных склонов, пользование лесом невозможно. Сто двадцать кцев пахати и сенокоса князья отдают поселянам в аренду из половины урожая; остальные тридцать кцев обрабатывают наемниками из эцерского и других обществ. Работники вербуются преимущественно из дворов с многочисленной семьей. При найме на один или несколько дней, работники получают лишь корм; нанятые на год — получают харчи, одежду и скот на сумму от 50 до 60 рублей, причем цена скота такая: бык — 30 рублей, корова — от 16 до 20, лошадь — от 40 до 60, баран — 4, свинья — от 5 до 8 рублей. С пастбищ и леса князья не получают почти никакого дохода, так как этими угодьями поселяне владеют в достаточном количестве. Главный денежный доход князей не в Сванетии, а с имеющихся у них пастбищ в Мингрелии и Абхазии. За отдачу в аренду этих пастбищ они получили последний год 900 рублей деньгами и 460 штук коз и баранов.

Самая бедная ветвь фамилии Дадешкелиани — бечойские князья. Обеднела она вследствие конфискации у нее в 1850-х годах земли за принята главою семьи магометанства. Живут бечойские князья в своем громадном замке очень бедно, но откуда получают средства перебиваться, этого никто нам не мог объяснить. Надо думать, что им помогают родственники, но из деликатности не говорят об этом.

Выше было уже замечено, что, с уничтожением в Сванетии крепостного права, быт ее населения стал почти одинаковым, а потому, в дальнейшем изложении, нет надобности различать Княжескую и Вольную Сванетию.

____________

Кто такие сванеты? К какой расе принадлежат они; какой семье языков родствен их язык? — на этот счет продолжают оставаться совершенные потемки. Полагают, что сваны, о которых говорит Страбон, как об одном из воинственных кавказских племен, были предками нынешних сванетов. Существует также мнение, что Сванетия наполнялась людьми самых различных племен, что в ней находили себе убежище буйные головы, которые не уживались в нижних долинах и [577] искали вольной жизни. Интересен следующий факт: все наши старания уловить сванетский тип остались тщетны — так разнообразны лица сванетов. В толпе одного и того же общества вы встретите характерные типы южного итальянца и монгола, самых темных брюнетов с огненным взором и светлых блондинов с голубыми глазами, мягкие кудри и рыжую щетину, приятные, добрые лица и лица зверские.

Сванеты становятся знакомыми грузинским летописям за 2 1/2 века до Р. X., как хищнический народ, спускавшийся в долины для грабежа. Такая репутация оставалась за сванетами вплоть до подчинения Грузии русскому владычеству. Грузинские цари и князья не раз жестоко наказывали сванетов за их набеги и грабежи.

Сванетские жилища представляют собою настоящие небольшие крепостцы. Крепко сложенный из камня дом с бойницами вместо окон; двор обнесен каменной стеной, в которой тоже проделаны бойницы. Башен не имеют только новые дома. Постройка башен очень долговечна и, разумеется, требовала большого труда. Они сложены на цементе из четырехугольных каменных плит и имеют вышину от 60 до 80 футов; под двухскатною шиферною крышей, в самом верху, с каждой из четырех сторон башни находятся по три навесные бойницы; из этих бойниц можно обстреливать сверху вниз самое подножие башни; посередине башни иногда также пробиты узкие бойницы. Когда построены башни — неизвестно. Они служили как для защиты от внешнего врага, так и в борьбе одного общества с другими, в борьбе соседа с соседом. Еще недавно кровная месть была в полном ходу в Сванетии; обычные кутежи нередко кончались кровавыми драками, а пролитая кровь требовала новой крови.

Необыкновенно живописен вид сванетского селения. Издали оно представляется развалинами громадного замка, с уцелевшей колоннадой.

Нижняя часть дома поселянина имеет одну обширную, полутемную комнату с земляным полом. Посередине ее сделан очаг, т.е. толстая шиферная плита положена на низкие каменные подставки. Над очагом висит железная цепь с медным котлом, прикрепленная к балке потолка. По стенам стоят широкие скамьи, а у одной из стен отгорожено место для скота. Стены и потолок черны от копоти. Эта комната составляет единственное жилое помещение домочадцев, так как верхний этаж и башня служат амбаром. [578]

О семье, браке и положении женщины в Сванетии будет изложено ниже, при рассмотрении юридических отношений, а теперь скажем несколько слов о религии сванетов.

Официально сванеты считаются христианами; на самом же деле они продолжают пребывать в язычестве. Уже в первые века нашей эры начинают появляться в Сванетии миссионеры для распространения христианства. По свидетельству грузинских летописей, к XIII-му столетию христианство здесь достигает значительного распространения. Но по мере того, как утрачивалось влияние на Сванетию Грузии, нравы грубели и христианская религия перепутывалась с старыми языческими понятиями. Религиозные воззрения сванетов, в настоящее время, представляют собой не что иное, как самый грубый фетишизм.

В каждом обществе есть церковь, а иногда и две. Тип церквей один и тот же; все различие их заключается лишь в размерах. Когда построены церкви, в точности неизвестно; народное предание приписывает их сооружение царице Тамаре, жившей, как полагают, в XIII-м веке. На внутренних стенах церквей остались следы фресок, большей частью совершенно закоптелых от устройства в церквах священных пирушек. В каждой церкви находится по нескольку старинных образов с грузинскими и греческими надписями. Эти надписи списаны и объяснены г. Бакрадзе в «Записках Кавк. Отдела Геогр. Общ.», 1864. Нынешние священники в Сванетии, мингрельцы и имеретины, поставлены обществом распространения христианства на Кавказе; большинство из них только грамотные, не учившиеся нигде или окончившие курс в кутаисском духовном училище; служат они на грузинском языке. Рядом с присылаемыми в Сванетию священниками, у народа есть свое, наследственное духовенство, так называемые папи, которое до сих пор отправляет неофициально различные религиозные обряды. В церковь сванеты ходят в очень редких случаях, так: для венчания, похорон, присяги. На вопрос: почему народ не ходит в церковь? мы всегда получали лаконические ответы, как от самих священников, так и от сванетов. Первые обыкновенно отвечали: «не знаю; я им говорю: ходите в церковь, а они говорят: не надо»; сванеты же отвечали: «мы молимся дома; мы не понимаем по-грузински»; а бывало и так, что оставляли наш вопрос без всякого ответа. Разные церкви, в глазах сванетов, имеют различное значение по их важности, или, выражаясь точнее, разные церкви внушают сванетам неодинаковый страх. Нарушение присяги, данной в одной [579] церкви, грозит небесной карой лишь в виде неурожая, града; за нарушение присяги в другой церкви неминуемо следует смерть. Самая страшная церковь главное святилище сванетов, есть Шальян, находящаяся в кальском обществе. В ней присягают по важнейшим преступлениям; «присягнувший неправильно будет поражен смертью в тот же год». Узнав о существующей у сванетов уверенности, что, вслед за посещением чужестранцами Шальяна, население постигают небесные кары, мы решили не входить в эту церковь. Вот описание ее, сделанное первым русским путешественником по Сванетии, в 1855 году, полковником Бартоломеем.

«Небольшая церковь, вмещающая не более пятидесяти человек, окружена оградой, в которой маленькие кельи для бывших тут когда-то монахов. Посреди пола были видны остатки костров; на потолке на длинных жердях висело множество рогов животных, принесенных храму в жертву. Церковь темна, грязна и закопчена. Драгоценный, легендарный образ (святыня) византийской работы в ризе из чистого золота; надписи греческие черною позолотою; на одной стороне разноцветною финифтью изображено распятие; сверху парят два ангела, а по сторонам стоят Богоматерь и св. Иоанн. Кругом, по золотому окладу, вставлены драгоценные камни, крупный жемчуг и антики, из коих самый замечательный — превосходное грудное изображение Спасителя. Оборотная сторона иконы серебряная и представляет рельеф Воскресения Христова» ⁸.

У сванетов нет представления о Едином Боге. Вот что говорили папи преосвященному Гавриилу: «Бог сванетский выше всех богов, ибо Сванетия выше всех стран света» ⁹. У сванетов сохранилась детски-живая вера, что в известных местах гор, лесов, вод живут злые (сверхъестественные) существа. Сванеты рассказывают, что прежде их часто встречали, теперь — редко. Если убить такое существо один на один, ничего, дурных последствий не будет; если двое и более людей встретятся с одним злым существом и убьют его, тогда непременно последует месть; убийц подкараулят злые существа и мучительно убьют. Через ночь после убийства злого существа от него остается лишь слюна. В представлении своем о загробном мире сванеты выказывают совершенно [580] примитивный культ. У кого много скота в этой жизни, много будет и на том свете.

Первобытность религиозных представлений сванетов весьма наглядно выражается в их жертвоприношениях и праздниках ¹⁰.

Грозные явления природы внушают сванетам сильнейший страх. Они проникнуты уверенностью в зависимости стихийных явлений от настроения небесной воли, и также, что эту волю можно задобрить принесением ей жертв. И вот, для умилостивления Провидения сванеты периодически приносят жертвы несколько раз в году.

В марте месяце собирается с каждого двора по одному «чабанагу» ячменя ¹¹. На собранный ячмень покупается у зажиточных домохозяев арак, приносимый в жертву богу войны — Марсу, который, по мнению народа, предпочитает этот напиток всякой другой жертве.

В апреле — опять сбор ячменя, на который покупается бык, приносимый в жертву апрелю месяцу.

После Пасхи, на Фоминой или следующей затем неделе, собирается по одному теленку или овце с двух дворов. Это — жертва, вымаливающая урожай.

В августе, на собранный ячмень покупается корова, которая приносится в жертву «предводителю града» (скархла Межегв), чтобы он избавил поля от градобития.

Таковы главнейшие периодические жертвоприношения. Из непериодических на первом плане стоят жертвоприношения каждый раз, когда режут скотину, и жертвы во время похорон.

Во время похорон жертвенный бык идет перед гробом. За гробом следует народ, причем вдова, дочери, сестры и родственницы покойного плачут, рвут на себе волосы и царапают лицо до крови. Во время отпевания одни держат за рога быка, другие — за узду оседланную лошадь, третьи — одежду и оружие покойника. После погребения бык зарезывается, сердце и [581] печень его кладутся на деревянное блюдо, сванетский «папи» поднимает блюдо к небу со словами: «Бог, прими эту жертву»; остальные части быка поступают к обеду, который устраивается семьей покойного для односельчан.

Когда пройдет год после смерти лица, семья должна устроить поминки по нем. Поминки умерших называются «кончхар». На могилу для покойника приносят пирог с сыром, баранину и арак; священник читает молитву и благословляет принесенные предметы. Затем следует обильное угощение односельчан. Самый бедный домохозяин режет при этом одного быка, пять баранов, шесть свиней и приготовляет приблизительно до четверти «зека» араку на человека ¹². Если у кого решительно нет средств справить кончхар, тому помогают родственники и близкие знакомые. Не справить кончхар невозможно; если бы и нашелся какой вольнодумец, который не испугался бы мести покойников, то родственники и соседи принудили бы его исполнить этот обряд.

Обыкновенно кончхар делается не только спустя год после смерти члена семьи, но справляется и ежегодно, как поминки усопших. Поминки усопших начинаются после уборки хлеба, и так как каждый из домохозяев селения устраивает их по очереди, то они длятся до начала декабря. Зажиточные режут по нескольку быков, коров, баранов, свиней, выставляют до сорока зеков араку и приглашают до ста и более человек. Пьянство идет по целым дням во весь период осенних кончхаров. Домашние чередуются: одни празднуют, другие работают. Сванет по своему нраву горяч, своеволен, задорен, а потому неудивительно, что поминки усопших нередко кончаются кровавыми драками и смертоубийством.

Кроме указанных нами главных видов жертвоприношений, последние бывают еще по разным специальным случаям, чаще же всего вызываются состоянием погоды.

Выше было уже замечено, что сванеты проникнуты уверенностью в зависимости стихийных явлений от воли Провидения. Раз дождь или засуха уничтожает урожай, или град выбивает поля, — значит, Бог гневается на народ и нужно умилостивить его жертвами. Что же касается вопроса: за что Бог может гневаться на сванетов? то он не представляет никакой трудности для разрешения. У всякого народа есть свои [582] обычаи, которые, по мнению сванетов, должны оставаться неизменяемыми. Так, например, у них с незапамятных времен положено праздновать три дня недели: пятницу, субботу и воскресенье, что, в последнее время, иногда нарушается. Роженицы должны вставать с постели не раньше, как в сороковой день, а между тем и этот обычай исполняется теперь не так строго, как в старину. Далее, где прежняя строгость, не позволявшая женщине переступать порога церкви во всякое другое время, за исключением дня свадьбы? Эти и многие другие нарушения святого завета предков делают, по мнению сванетов, людей противниками воли Божией, и потому долг общества исправлять падших и заслужить себе, таким образом, прощение грехов. Того и другого можно достигнуть штрафованием виновных и жертвоприношениями Богу...

Когда, 19-го августа 1883 года, в селениях ушкульского общества выпал снег и попортил урожай, утром рано, — рассказывает В. Ш. Нижерадзе, — морозный воздух огласился звуком трубы, сзывающей народную сходку. Нижерадзе, догадавшись, в чем дело, обратился к встретившемуся старшине с вопросом: кого обвиняют сванеты в грехах перед Богом? Тот назвал нескольких лиц, из-за которых, по убеждению народа, Бог покарал Сванетию ранним снегом. Народ собрался на назначенное место и, под сенью взятых из храмов хоругвий и знамен, приступил к совещанию.

Начался обычный в таких случаях гам, причем каждый из присутствовавших спрашивал другого: «кто губит нас? по чьей вине небо разгневалось на Сванетию?»... Вопрос скоро получил разрешение. Оказалось, что три семейства работали по субботам и две роженицы не пролежали в постели законных сорока дней. Толпа, после этого открытия, заколыхалась и, негодуя, направилась к дому одной из рожениц. Решено было оштрафовать последнюю отнятием у нее одной коровы; но муж виновной начал упрашивать общество удовольствоваться двумя овцами и одним теленком. Просьба эта была услышана, и корову возвратили по принадлежности. Одну большую овцу взяли также у другой роженицы (она оказалась менее виновною) и по два рубля на водку у презревших субботние праздники. Все собранное таким образом было препровождено к церкви во имя Божьей Матери. Здесь принесли в жертву Богоматери овец, которых потом съели, выпили всю водку и разошлись вечером по домам, в полной уверенности, что теперь все пойдет лучше. Но, увы, небо продолжало заволакиваться тучами, а [583] ночью снова выпал снег. На другой день земля оказалась покрытою снегом на целых два вершка, что уничтожало все виды на урожай. Тогда утром снова раздался призыв трубы, и снова собралось общество. Это собрание отличалось еще большим оживлением, чем первое. Вопрос «зачем Бог карает так строго Сванетию?» раздался громче и с тяжелым сокрушением. Так как никакой явной причины гнева Божьего не оказалось налицо, — решено было купить сообща одного тучного вола и принести его в жертву Богоматери. Сказано — сделано. С каждого дыма было собрано по одному «гегвлияки» ячменя (мера, равняющаяся 1 1/2 пуд.), и на вырученные за него деньги куплен откормленный бык, который, затем, был приведен к дверям храма... Народ пал на колени и горячо молил Божью Матерь принять быка, как искупительную за грехи его жертву. После молитвы закололи быка и начали варить его мясо. Послали также по домам за хлебом. Затем начался общественный обед, после которого народ разошелся в надежде, что теперь будет услышана его молитва. И что же? После полудня небо действительно начало очищаться от облаков и солнце выглянуло из-за туч. Ликование народа не имело пределов: «так вот оно, какую жертву требовал от нас Бог!» — говорили сванеты.

Переходим к праздникам. Сванеты празднуют три дня в неделю: пятницу, субботу и воскресенье. На вопрос: не получалось ли бы более хлеба с земли, если бы работали шесть дней? они отвечали: «хлеба родилось бы более, но работать нельзя: так Бог установил; он накажет: будет град, неурожай». Важнейшие праздники сванетов следующие: Рождество (Крисдееш); Новый год (Замха); посещение семей покойниками (Липанаал) — начинается 5-го января; Пасха (Танат); Фомина неделя (Уплиш); Хулиш, майский праздник в честь патрона Сванетии, Георгия Победоносца, продолжается три дня; 15-е июля — день чествования Шальяна. Скажем о праздновании Рождества, Нового года и Липанаала.

Канун Рождества сванеты называют «Шоб», а самое Рождество — «Кресдееш». Накануне Рождества в некоторых обществах принято, чтобы один какой-нибудь хозяин угощал всю деревню ужином или обедом. В этот день все едят постное: бобы, хлеб и водка, — вот что составляет обычную еду. На другой день, т.е. в самый день Рождества, тоже один из деревенских хозяев угощает всю деревню, если только, конечно, деревня не особенно многолюдна. В больших же [584] деревнях жители делятся на два или на три участка, и в этот день народ, от мала до велика, мужчины и женщины, без всякого приглашения, направляются к тому, которому по очереди приходится давать угощение. Угощение состоит в обеде и ужине. На этом празднике подаются: хлеб, вареное и жареное мясо, сыр, водка и т.д. Если кому, хотя бы ребенку, не достанет чего-нибудь, спорам и пререканиям не бывает конца. «Если в моем доме всего было вдоволь, то почему у тебя недостает того или того», — говорит хозяину любой из гостей. Хозяин покорно возражает, что пускай гость переменить гнев на милость, и всего будет достаточно, — что он все готов подать, чего только ни попросят, и проч.

Кушать садятся рядом и вот в каком порядке. В нижнем этаже каменного дома в два ряда ставятся столы; на почетном месте располагается сам хозяин, рядом с ним — какой-нибудь деревенский старец, а за ним следуют, смотря по старшинству лет, и другие поселяне, так что первые места занимают старцы, последние же — молодые. Женщина обыкновенно помещаются отдельно. Когда все уселись, «мерикипе» (выбранные от народа распорядители обеда) приносят как можно больше хлеба, так чтобы столы совсем покрылись хлебом. После хлеба приносят на каждых трех человек по одной большой миске холодного сыра. После этого посередине комнаты садится виночерпий и наливает арак в глиняные кувшины, стоящие в ногах у мерикипе, один из которых несет кувшин сперва хозяину, а потом и всем по порядку. Хозяин встает с кувшином в руках и просит Бога, чтобы сам Иисус Христос воздал добро сторицей его гостям, если последним будет недоставать чего-нибудь в его доме. Затем он обращается к присутствующим, умоляя их, чтобы они встретили в его доме праздник без ссоры и драки, за что он заранее готов выразить им благодарность. После этого один из рядом с ним сидящих старцев встает и читает молитву, благословляет хозяина и гостей, и этим как бы открывается обед: все принимаются за еду. Во время обеда мерикипе безостановочно разносят водку. Но вот третий очередной кувшин появился на сцену, и гости на время перестают обедать. Тут нужно пропеть приличествующие празднику народные песни. Поэтому присутствующие начинают креститься, как бы приготовляясь к чему-то священному, и один из стариков затягивает так называемую рождественскую песню. Поют ее в два хора. Содержание песни: рождение Иисуса [585] Христа в Вифлееме, пришествие волхвов с дарами, нахождение Христа в золотой колыбели (вместо ясель). После того мерикипе уже не прекращает угощения народа водкою вплоть до самого конца обеда. Обед кончился, столы убираются, и подвыпивший народ с песнями выходит во двор. Здесь начинаются танцы, которые обыкновенно продолжаются вплоть до самого вечера. За ужином и, на другой день, за завтраком и обедом повторяется то же самое. Нужно заметить, что на народных праздниках в Сванетии везде и всюду придерживаются одного и того же порядка, и только в последнее время, вследствие плохих урожаев, эти рождественские праздники, требующие больших расходов, в одних деревнях совсем уничтожены, в других же изменены. Так, например, некоторые деревни разделились по частям, чтобы этим путем хоть несколько облегчить обязанности хозяина, сопряженные с чересчур большими расходами.

Новый год у сванетов называется «замха» («за» — значит год, «махе» — новый).

Вечером, накануне Нового года, в каждом семействе обязательно царствуют мир и спокойствие; никто не может сказать другому худого слова. Ужинают; после ужина один из семейства уходит в какой-нибудь нежилой и заброшенный дом за селением, где собираются также по одному члену и из других семейств деревни. Они называются по-сванетски «каме-мучшхи», что значит: «внешний вестник». Кроме этого вестника, должно быть еще два внутренних («исгаа мучшхи»), которые остаются дома и на другой день утром встают раньше всех. Разложенные у очага щепки они должны положить на огонь, после чего отправляются за водою. Один несет сосуд для воды, другой плетеную корзину, в которой лежит «ушдбаал», т.е. хлеб с сыром, выпеченный еще накануне, с тремя заметными следами трех пальцев пекшей его женщины: большого, указательного и среднего. Кроме уштбаала, в корзине имеются еще два хлеба с сыром.

Внутренние вестники отправляются к реке, приносят там хлебы в жертву Богу, наполняют сосуд водою и возвращаются домой. Прежде чем войти в дом, один из них останавливается в дверях и говорит следующее: «Как Басил (Василий) ввергнул календу в море, заткнул за пояс топор, пришел в народ и приумножил всякую скотину, так и ты, Бог, предвозвестник Нового года, дай всякого счастья моему семейству!» Когда внутренние вестники входят в дом, огонь, на [586] который уже успели положить щепки, горит ярко, но в доме члены семейства все еще продолжают спать. Как только внешний вестник узнает, что внутренние вестники дома, он подходит к дверям и кричит: «Отвори двери, счастливец!» На что изнутри отвечают: «Какое счастье везешь?» — «Жизнь и благо человеку и скотине; отворяй двери, счастливец!» Это повторяется три раза, и после третьего раза внешний вестник входит в дом. К этому времени спавшие встают с постели; начинаются поздравления с Новым годом. Все умываются свежею, только что принесенною водою, которая называется «молоком», и потом садятся закусывать. Во время еды, закусывающие предлагают друг другу лучшие куски или напитки и поздравляют с праздником. Когда закуска кончена, народ выходит из дома на улицу, и здесь возобновляются поздравления; начинаются песни, танцы, и все это продолжается вплоть до самого вечера. В этот день идти к кому-нибудь в гости не принято. На другой день каждое семейство приглашает одного, нарочно для этого дня выбранного, человека. После этого всякий имеет право приходить в гости, но чаще все-таки приходят одни лишь родственники, которые, при этом, должны быть одарены подарками. Подарки делаются скотом или вещами. Этим и оканчивается празднование Нового года.

«Липанаал» начинается с 5-го января, т.е. накануне Крещения, которое сванеты называют «адгом». Они верят, что в этот день души усопших выходят из могил и посещают дома своих родных; почему они постятся, моют и чистят поташом всякую посуду: деревянные чаши, котлы, столы, — словом, всевозможную утварь в доме. Обеда в этот день не полагается совсем; на ужин же варятся пшеничные зерна, так называемые «чанти». Вечером дом подметается начисто; вокруг очага ставятся вычищенные обеденные столики со стульями; на столиках же раскладывается: хлеб, постное кушанье, водка и несколько восковых свечек, которые втыкаются тут же зажженными. При этом все семейство стоит на ногах и без шапок позади столиков, на приличном расстоянии от них, имея впереди себя главу семейства, который смотрит на столики и поименно перечисляет всех своих покойников. Потом глава семейства начинает просить души покойников, чтобы посещением своим они внесли в дом счастье и, по крайней мере, до нового посещения не наказывали никого смертью. За это он им торжественно обещает увеличивать угощение ежегодно. После этого он с прочими членами семейства становится на колени [587] и снова поминает всех усопших. На другой день в каждом семействе приготовляется непременно скоромное. В таком порядке поминовение душ усопших за каждым обедом и ужином продолжается вплоть до следующего за Крещением первого понедельника. В этот последний день еще с раннего утра все семейство на ногах. Женщины принимаются печь хлеб с сыром и без оного, разных видов и всевозможной формы. Например, пекут одного вида хлеб в семь вершков длины и в три ширины и из самой чистой и лучшей муки. Тесто его, пока он еще не выпечен, просверливают в разных местах круглою палочкою, так что, когда хлеб выпечется, на нем заметны дырочки, именуемые у сванетов «ступеньками». Хлеб этот называется «кичкильд», что в переводе значит «маленькая лестница». Назначение его — помочь хромоногим покойникам во время их путешествия с того света и обратно, ибо эта помощь безусловно необходима. Другого вида хлеб, «мухур-чуниил» — в три вершка толщины и четыре в окружности; пекут его с сыром и открытым верхом. Предназначается он для усопших детей, чтобы они, становясь на него, лучше могли видеть Христа. Третьего вида хлеб, «чабнег» — круглый и тоненький, с просверлинами по бокам и с сыром. Назначение его теперь неизвестно в народе. Когда хлеб такого рода и обыкновенные выпечены и когда, кроме того, мясо сварено, снова ставят столики, на которых раскладывают приготовленное съестное, водку и зажигают восковые свечки. Тут же, в некотором отдалении, ставится отдельно маленький круглый столик на трех ножках, так называемый «пичк», на котором красуется сравнительно лучшее кушанье, с тремя зажженными восковыми свечами. Позади столиков, в почтительном отдалении от них, становится все семейство. Некоторое время царит могильная тишина. Затем глава семейства тихим голосом обращается к душам покойников, которые незримо восседают за столиками: «не прогоняю и не принуждаю оставаться непременно, — говорит он; — оставьте нас счастливыми и уходите сами таковыми же; благословите нас, уходя, и будьте сами благословенны вовеки. Мы же, с своей стороны, будем просить Христа, чтобы он дал вам место за своим столом». Говоря это, он приближается к круглому столику, становится перед ним на колени, каковому примеру следуют и прочие. Потом глава семьи возвращается назад за свое место, и опять начинается поминовение всех ближайших покойников поименно, которым они, вместе с другими присутствующими, желают [588] отпущения грехов, и снова все приближаются к столикам и становятся на колени. Когда же, наконец, встают на ноги, глава семейства почтительно подходит к круглому столику, берет его со всевозможными предосторожностями в руки и медленным шагом несет его из дома. До выноса еще за двери, столик ставится на короткое время посреди комнаты, и снова глава семейства, обращаясь к душам, повторяет, что он «не прогоняет и не принуждает их оставаться непременно», и т.д., после чего столик выносится уже совсем. Во дворе столик опять-таки на короткое время ставится на землю, и снова, в последний раз, начинается упрашивание, чтобы души покойников вернулись восвояси, и чтобы они там, на том свете, ходатайствовали перед Христом о благоденствии оставляемого ими семейства. В отплату за это обещается угостить их в будущем на славу. Этот понедельник у сванетов называется «лисгвиджинал», что в переводе значит «возвращение душ». По народному поверью, с 5-го января души умерших днем и ночью оставались в их семействах, а в этот день они снова возвращаются на тот свет. Народ так убежден в этом, что почти в каждой деревне можно встретить по нескольку человек, которые станут вас уверять, что они там-то и в такое-то время повстречали душу такого-то.

Познакомившись с примитивностью религиозного культа сванетов, наметим теперь главные черты их экономического быта.

____________

Исключительно земледельческая промышленность, натуральное хозяйство и отсутствие большой разницы имущественного состояния населения составляют характеристические черты экономического быта сванетов. Развитию скотоводства препятствует малое количество сенокосной земли. Различия имущественной состоятельности, как отдельных обществ, так и между членами одного и того же общества, обусловливаются единственно количеством земли. Но эти различия, как сейчас было замечено, не только не являются очень значительными, а напротив, для большинства обществ и для членов внутри каждого общества в отдельности, на первый план выступает имущественное состояние, близкое к равенству.

Земля в Сванетии дорога — по разным обществам от 400 до 1,000 рублей за возделанную десятину. Таких денег сванету накопить неоткуда. Да и по такой цене трудно купить землю, так как продажа ее — большая редкость. Сванеты любят [589] свою страну, и случаи выселения из нее исключительны; между тем выселение составляет почти единственный повод к продаже земли. Одному хозяину не под силу купить всю землю выселяющейся семьи, а потому она приобретается по клочкам несколькими хозяйствами. Денег в Сванетии так мало, что, при покупке земли, платят всем, чем только можно: скотом, одеждой, оружием, а иногда, хотя весьма редко, и медными котлами с домашнего очага. Последние имеют большую цену; и надо так страстно любить землю, как любят ее сванеты, чтобы отдать за нее котлы с очага, за что грозят всякие напасти со стороны предков. Когда мы спрашивали: ради чего продавец земли берет котлы по цене, много раз превышающей их рыночную стоимость, нам с изумлением отвечали: «Как ради чего! Все предки отдавшего котел будут теперь помогать той семье, которая приобрела котел». Из сказанного видно, что увеличение имущественной состоятельности, путем расширения землевладения, есть явление, во-первых, весьма редкое и, во-вторых, поставленное в очень тесные границы по незначительности покупательной силы отдельного домохозяина.

Расширение землевладения есть, в то же время, единственный путь к накоплению богатства и к имущественному возвышению над односельчанами; все другие способы к нарастанию имущественной дифференциации среди населения закрыты. Положим, какому-нибудь сванету удалось заработать на стороне или приобрести иным способом значительную сумму денег. Если он не спрячет ее в сундук или не истратит на угощение односельчан, то что он может сделать с нею? Сванеты очень любят скот и много ухаживают за ним; предположим, заполучивший значительную сумму денег купил на нее несколько десятков голов крупного и мелкого скота. Летом скот этот прокормится на пастбищах; но наступил октябрь, пастбища покрылись глубоким снегом, скот надо кормить сеном. Где взять сено? Сванетские хозяева не продают его; каждому из них едва хватает сена на прокормление собственного скота. Приходится запасаться сеном в Мингрелии, Имеретии и везти его через латпарский перевал на миниатюрных санках, так как Сванетия не знает колеса по причине узкости и крутизны ее дорог. Но перевозка сена миниатюрными санками, на сто-верстном расстоянии и через гору в 9,200 фут. вышины, для нескольких десятков голов скота, потребовала бы такой суммы денег, перед которой остановился бы даже богатый мот. Словом, провезти сено в Сванетию хозяйственно — невозможно. [590] А потому, наш разбогатевший деньгами сванет, закупивший значительное количество скота, с наступлением зимы будет вынужден его продать. Пустить деньги в торговлю тоже нельзя, так как каждое сванетское семейство удовлетворяет большую часть своих потребностей собственными продуктами, и в то же время, незначительный обмен совершается без посредства третьего лица. В Сванетии нет ни одной лавки. Но нельзя ли пустить деньги в промышленный оборот? Например, выделать кожу и шерсть из зарезанного скота и везти их для продажи за границы ледяного кольца. Разумеется, найдутся люди, которые за щедрое вознаграждение согласятся променять свой зимний досуг на наемную работу; но столь же несомненно, что провоз товара обойдется так дорого, что промышленник понесет большой убыток и откажется от предприятия. Сванетия, при ее настоящих путях сообщения, закрывает возможность прогрессивного приумножения богатства, как для целого населения, так и для отдельных ее членов.

Пахотная и сенокосная земля состоит в дворовой собственности; пастбища и луга, которых изобилие, составляют собственность обществ. Сванеты не помнят, чтобы пахотная и сенокосная земля была когда-либо в общинном владении. В Княжеской Сванетии на 30 дворов приходится один двор, имеющий лишь усадьбу; в Вольной — все имеют землю сверх усадьбы. Общества пользуются неодинаковым благосостоянием, что зависит от большего или меньшего количества владеемой ими земли. Самые богатые общества — Мести и Мулах; самые бедные — Ленжери и Ипари; остальные семь обществ занимают среднее место. Приведем, из собранных нами данных, максимальные, средние и минимальные величины владеемых сельчанами земли и скота для обществ богатых, средних и бедных.

[591]

Почти все дворы с максимальным количеством земли и скота суть вместе с тем самые многолюдные. В них имеется до 30 и 40 человек и нередко три поколения с неразделившимися женатыми братьями, дядьями и племянниками. Напротив, дворы с минимальным наделом и скотом, в большинстве случаев, суть дворы разделившейся семьи и заключают в себе немного членов, от двух до шести. Следовательно, имущественное равенство сванетов несравненно большее, нежели это могло бы показаться, если судить лишь по одной вышеприведенной таблице.

Так как дворы, владеющие значительным количеством земли, большею частью многолюдны, то форма наемного труда находит себе весьма малое приложение в Сванетии. Во всей стране имеется не более двух десятков дворов, которые, вследствие недостатка собственной рабочей силы, нанимают еще в летнее время малоземельных односельчан или жителей других сопелей. Наемник получает пищу и 10 коп. в день.

При среднем урожае громадному большинству дворов хватает, хлеба с собственной земли. Но, к сожалению, Сванетия подвержена частым градам, уничтожающим труды, если не всего населения, то одного или нескольких обществ. Тогда потерпевшие идут на работы в Мингрелию, Имеретию, Карагай, Баксан; на вырученные деньги покупают хлеб и несут его домой.

В нормальное время на заработки идут, с ноября по Пасху, по одному, два человека со двора; нанимаются преимущественно в землекопы. Сванеты — самые дешевые рабочие: получают от 30 до 40 коп. в день; часть сбереженных денег употребляется на покупку скота, который приводят с собою домой, или и других предметов крайней необходимости, не производимых в Сванетии; остальное сберегают для уплаты подати и про черный день. Приведенный весною скот кормится на горных пастбищах; с наступлением же зимы излишек над кормовыми средствами убивается, просоливается и служит пищей на зиму.

Незначительное количество возделанной земли обусловливается топографическим положением страны: Сванетия изрыта крутыми горными отрогами. Но где только может устоять нога сванета, там — если не пахоть, то сенокос. Крутизны отрогов усеяны клочками возделанной земли. Когда едешь по густо населенной долине Ингура и видишь пред собой огороженные и тщательно возделанные мелкие нарезы полей, то кажется, будто находишься [592] в стране высокой культуры. Севооборот — трехпольный. Орудия следующие: плуг, борона, лопатка, мотыка, серп, молотильная доска, подбитая каменьями. Навоз ценится так высоко, что его дают в приданое. Орошение — превосходное.

За исключением железа, соли и ситца, сванеты сами производят все потребляемые ими предметы. Они изготовляют для себя полотно из конопли, одежду из звериных шкур и шерсти, меховую и кожаную обувь, маленькие войлочные шляпы, домашнюю утварь, оружие, седла и уздечки, земледельческие орудия. Для производства всего необходимого населению сукна и обуви не хватает сырого материала, а потому шерсть и кожу приходится прикупать. В обмен за приобретаемые вне страны продукты сванеты отдают мед, порох, фрукты, предметы токарного ремесла, как-то: чашки, столики, скамейки, точеные ножки к диванам, при хорошем же урожае и хлеб.

Денежный обмен до того мало развит между сванетами, что они обыкновенно считают лишь на абазы (двугривенный) и рубли. Предлагая нам, например семь яиц, спрашивали абаз; мы просили дать еще два яйца, — тогда за девять яиц спрашивали два абаза.

Податей («бегер») государственных и местных сванеты платят по 1 руб. 30 коп. с двора. В податном деле существует круговая порука. Недоимок нет. Повинность — только дорожная. Войско не стоит в Сванетии. Старшины жалованья не получают.

Воровство в Сванетии — большая редкость. Здесь также нет ни одного нищего, нет человека, который просил бы милостыню.

Таков, в главных чертах, экономический строй сванетов. Посмотрим теперь на их юридический быт.

____________

Ближайшей задачей одного из нас было познакомиться с обычным правом сванетов. Изолированность этого народа, защищенного от чужеземных влияний почти непроходимыми горами; широкая автономия, какою он пользовался и при грузинском владычестве; рано достигнутая свобода от княжеского произвола, всюду влиявшего разлагающим образом на местный обычай, — все это, вместе взятое, обещало довольно богатую поживу для юриста-археолога, особенно на протяжении так называемой Вольной Сванетии. Ожидания эти оправдались вполне. Кого интересуют переживания родового строя, кто желал бы восстановить, в мельчайших подробностях, едва намеченную Тацитом, [593] картину древне-германской жизни или восполнить этнографическими аналогиями скудные свидетельства византийских и арабских источников о быте наших предков славян, тот не без интереса остановится на изучении сванетских обычаев.

Кровное начало доселе составляет основу жизни сванетов. Влияние его сказывается на каждом шагу: и в жизни большими семьями, наподобие юго-славянских задруг, и в родовом характере сельских поселений, или так называемых сопель, составленных нередко из одних однофамильцев, и в господстве родового, не вполне подавленного еще русским правительством, самосуда, и в привилегированном положении, занимаемом родственниками, как на суде, в котором они своею присягой подкрепляют показания обвиняемого, так и в гражданских сделках, действительных только под условием их согласия на совершение сделки. Родовая организация сванетов отличается, при этом, такой выработанностью и законченностью, что каждый в отдельности взятый юридический институт получает от нее свою окраску. Возьмем, для примера, институт усыновления, в силу которого чужеродец получает доступ в семью и право наследования в ее имуществе. Институт этот развит очень слабо в среде сванетов; если им и известно усыновление, то только родственника; чужеродец, хотя бы был мужем единственной дочери покойного, не вступает никогда в имущественные права рода своей жены и, в частности, не наследует.

Эта черта может показаться аномалией для всех, кто интересуется древним правом. Кому не известно широкое господство так называемого фиктивного родства и в древнеримском праве и в греческом; кто не знаком с тою выдающеюся ролью какая принадлежала ему некогда одинаково у индусов и кельтов, и притом, в эпоху господства тех самых родовых отношений, которые лежат доныне в основе быта сванетов? Видимое противоречие разрешается, однако, весьма просто. Усыновление чужеродца потому неизвестно сванетам, что родовой строй их жизни отличается несравненно большею крепостью нежели каковым известен нам этот строй у вышеупомянутых народностей. Давно сделалось труизмом, что история застала народы в эпоху их перехода от кровных сообществ к соседским. В чистом виде родовой быт может быть констатирован только в среде тех народов, которые, не будучи историческими, составляют пока достояние одной этнографии; к числу таких мы считаем возможным отнести и сванетов, [594] по крайней мере, в период времени, предшествовавший русскому господству. Усыновление чужеродца — говорили нам старики — потому было немыслимым в прежнее время, что родственники никогда не допустили бы передачи ему наследства. При прочности же кровных связей родство соблюдается в отдаленнейших степенях, так что нельзя встретить человека, у которого бы не было родственников, а следовательно и наследников, присутствие которых исключает возможность передачи имущества в чьи-либо чужие руки. Обычное право сванетов убеждает нас, таким образом, в том, что институт усыновления развивается на почве разлагающегося родового быта, по мере ограничения кровного начала нарождающимся трудовым, при котором лицо, более содействующее накоплению семейного имущества, — а таким может быть и принятый в семью чужеродец, — приобретает тем самым преимущественное право наследования в семейном имуществе.

В полном соответствии с родовым принципом у сванетов стоит также, во-первых, совершенное устранение женщин от наследования, одинаково известное и римскому, и немецкому праву, и, во-вторых, отсутствие права завещательного распоряжения, — живая иллюстрация к словам Тацита о «nullum testamentum» у древних германцев. Последнее является только одним из тех многочисленных ограничений, какие налагают на правовую дееспособность отдельного лица жизнь сообща с родственниками и накопление ценностей общим трудом. Лицо, стоящее во главе двора, нередко вмещающего до сорока человек, не может ни продать семейного достояния, ни обменять его, не испросив на это согласия всех членов. Сделка, совершенная им вопреки общему желанию, сама по себе недействительна. Но этого мало. Влияние родства сказывается и в том случае, когда оно не связано с жизнью сообща. Не только однодворцы, но и все вообще однофамильцы, хотя бы они жили и в разных дворах, более того — в разных сопелях, пользуются правом предпочтительной покупки и родового выкупа, делая тем самым весьма шаткими всякого рода имущественные сделки.

Ни в чем, однако, не сказывается в такой степени сила кровного начала, как в тех брачных запрещениях, какими так богато обычное право сванетов. Запрещения эти идут гораздо далее канонических. В брак не могут вступать не только родственники до четвертой степени включительно, но даже те, родство которых исчисляется двенадцатью степенями. В [595] некоторых обществах Вольной Сванетии брак считается невозможным между всеми вообще однофамильцами, так что в тех сопелях, население которых еще недавно было составлено от одних родственных друг другу семей, господствовала полнейшая экзогамия.

Отмечаем в особенности этот последний факт, так как им, как мы полагаем, всего проще объясняется возникновение тех брачных изъятий, источник которым Мак-Ленан и следовавшие за ним писатели видели исключительно в обычае похищать невест. Если брак между односельчанами и признается подчас невозможным в Сванетии, то лишь потому, что они родственники. Где кончается родство, там нет аиста и для брачных запретов; а если так, то экзогамия находит объяснение себе и помимо более или менее произвольного предположения, что причиной, породившей ее, было запрещение частного присвоения женщины в пределах одного и того же рода, в виду первоначальной общности жен и невозможности установления, поэтому, прочных связей с другой женщиной, кроме похищенной из чужого рода.

Говоря о том, что родовые порядки лежат в основе народного права сванетов, мы разумеем не те более архаические группы, которые Морган обозначает термином материнских родов, но расчленение общества по агнатическому началу, подобное тому, какое известно было древнему Риму и Греции, германцам времен Цезаря, славянам и кельтам при первом появлении их в истории. Правда, некоторые черты современного быта сванетов указывают, по-видимому, на порядки несравненно более архаические. Кто знаком с учением, по преимуществу, английских и американских этнологов, тому не безызвестно, какое первенствующее значение играют в их теории «матернитета» непрочность брачных уз и легкое поведение женщин. И то, и другое в достаточной степени имеют место у сванетов. Похищение, как девушек, так и, в особенности, замужних женщин, у них явление обыденное. Семейные раздоры и кровная месть весьма часто не имеют у них другого источника. Но достаточно ли всего этого для утверждения, что индивидуализация семейных отношений у сванетов — явление недавнее, что недалек еще период широкого господства в их среде беспорядочного полового сожительства, при котором отец мог быть и неизвестным, и единственной прочной связью новорожденного была связь его с матерью-родильницей. Мы полагаем, что нет, и вот почему. [596]

Прежде чем останавливаться на общих причинах известного явления, необходимо удостовериться еще в том, что последнее не находит себе достаточного объяснения в чисто местных условиях, среди которых оно возникло. Так и в данном случае: прежде, чем относить слабую прочность брачных уз у сванетов к переживаниям коммунального брака, необходимо доказать, что слабая прочность брака не коренится всецело в той бытовой обстановке, среди которой проходит жизнь населения. А этого, как мы полагаем, именно и нельзя отрицать. Из статистических данных, обязательно сообщенных нам местной администрацией, оказывается, что численное отношение мужчин и женщин в Сванетии далеко не равномерно, что число мужчин относится к числу женщин, как 6 к 5, иначе говоря: женщин на 17% меньше мужчин. Это обстоятельство уже само по себе как нельзя лучше объясняет причину частого похищения женщин. Их не хватает для всех; удивительно ли, если, при таких условиях, они являются постоянным яблоком раздора? К этой общей причине прибавляется еще особенная, корень которой лежит опять-таки не в чем ином, как в бытовых условиях изучаемого народа. При господстве родовых отношений, интерес каждой фамилии лежит несомненно в том, чтобы обезопасить себя, на случай возможных столкновений с чужеродцами, заключением тесных связей с другими сильными и многолюдными родами. Такие связи могут быть установлены двояким путем: или через посредство так называемого молочного родства, или с помощью брачных договоров. И то, и другое у сванетов в полном ходу — черта общая им с другими горскими племенами: татарами на севере, осетинами на востоке. Но что составляет поистине особенность сванетов, это то, что брачные договоры, о которых идет речь, заключаются ими в то время, когда будущие жених и невеста находятся оба в колыбели. Магометанство, распространенное на север от главного хребта, по-видимому, причина тому, что такие ранние браки одинаково неизвестны, как болкарцам и кабардинцам, так и осетинам-мусульманам; с переходом в христианские аулы плоскостной Осетии, мы снова встречаемся с тем же явлением, и терпимость, с которой христианство, по-видимому, всегда относилось к нему, находит себе еще и другое, более широкое, освещение в повсеместном распространении этого явления в средние века ¹³. Счастливых браков, очевидно, нельзя [597] ожидать от союзов, заключаемых в младенческом возрасте. Частый увод чужих жен и неверность сванетских женщин — на что так много слышится жалоб из уст русских администраторов — неизбежные следствия таких оскорбляющих нравственное чувство браков. Итак, не восходя до эпох коммунального брака и вытекающего из него материнства, является возможность дать надлежащее объяснение указанным нами явлениям; а из этого следует, что на одних этих явлениях еще немыслимо строить теории когнатического рода у сванетов. Раннее распространение в стране христианства, начиная с III-го века, легко объясняет причину, по которой в обычном праве народа мы не находим и тех немногих следов когнатического рода, какие представляет собою, например, юридический строй его ближайших соседей — горских татар. Известно, какое первенствующее значение играет, в эпоху существования материнства, дядя по матери, заступающий, по отношению к детям, место нередко неизвестного им отца. Связь с ним — говорит Тацит о древних германцах — считается самой священной и более тесной даже, чем связь детей с действительным виновником их рождения; и это место книги Тацита: «Германия», в ряду других данных, является для современных германистов основанием к утверждению, что период материнства и когнатического рода предшествовал в жизни их предков патриархальной семье и опирающемуся на ней агнатическому роду. То, что говорит Тацит о роли дяди с материнской стороны, целиком применимо к современному быту горских татар. Убийство дяди по матери считается в их среде таким же тяжким преступлением, как и отцеубийство. В числе родственников, призываемых к соприсяге с обвиняемым, мы неизменно встречаем у татар дядю по матери, как ближайшего родственника. Ничего подобного мы не находим в обычном праве сванетов. Отцеубийство у них строго отличается по своим последствиям от убийства материнского брата. Принадлежа к одному роду с отцом, живя с ним в одном дворе, отцеубийца поставлен в невозможность загладить свою вину уплатой цора (плата за кровь). Ему некому платить. Но преступление его так тяжко в глазах односельчан, что последние обыкновенно прекращают с ним всякие сношения. Чтобы наглядно наложить на него печать отвержения, они принуждают его постоянно носить повязку через плечо, составленную из нанизанных на веревку круглых камешков. Совершенно другие последствия ведет за собою убийство дяди по матери. Так как дядя живет обыкновенно не [598] в одном дворе с убийцей и не состоит его однофамильцем, то кровная месть, вызываемая убийством, ежечасно может быть прекращена договором об уплате цора. Нигде у сванетов мы не встречаем также дяди по матери в ряду ближайших родственников, а следовательно и необходимых соприсяжников. Родственникам со стороны отца (агнатам) всегда принадлежит в этом случае первое место.

Прибавим к сказанному еще следующее: левират, или деверство, в котором, со времен Мак-Ленана, привыкли видеть переживание если не коммунального брака непосредственно, то его позднейшей стадии — братского брака, иначе говоря, дозволенного обычаем сожительства всех братьев с одними и теми же женщинами, совершенно неизвестен сванетам. Мы не только не встречаем указаний на то, чтобы, при бесплодии старшего брата, младший мог занять его место, — о чем, как известно, говорит Ману — но и сожительство вдовы с ближайшим родственником ее мужа, одинаково известное индусскому, еврейскому, греческому и осетинскому праву, совершенно неизвестно сванетам. Оставшийся в живых брат может взять себе в жены вдову покойного, но в том лишь случае, если он холост; вступая в брак, он обязан заплатить за свою невесту полное вено, или так называемый «начулаш», все равно, как если бы он был лицом совершенно посторонним ее мужу. Еще один факт, открыто говорящий о том, что материнство не оставило никаких следов в современном быте сванетов. Незаконные дети, как свидетельствует одинаково древне-германское и кельтическое право, сохраняют связь с матерью и ее родом. Вместо того, чтобы считаться безродными, они признаются членами того же рода, к которому принадлежит их мать, и, согласно этому, пользуются некоторыми правами наследования в ее имуществе. Спрашивается теперь: каково положение незаконнорожденных в среди сванетов? Г. Стоянов, посетивший страну несколькими годами раньше нас, говорит, что незаконнорожденные не получают от отца имущества и считаются принадлежащими к роду матери ¹⁴. Это свидетельство совершенно не согласуется с теми показаниями, какие на этот счет сделаны были нам стариками различных обществ, как Вольной, так и Княжеской Сванетии. На основании всего, собранного нами, материала, мы пришли к тому убеждению, что недавние распоряжения русского правительства во [599] многом содействовали затемнению в юридическом сознании сванетов понятия незаконнорожденности; так что, в настоящее время, у них, как мы сейчас покажем, оказывается два класса незаконных детей, далеко не одинаково бесправных. Произошло это следующим образом. Хотя сванетский обычай вполне допускает развод и вступление во вторичный брак разведенной с мужем жены, но русская администрация, вероятно, по несогласию таких порядков с требованиями канонического права, сочла возможным признать незаконными на одном этом основании более 150 браков и приступила к насильственному их расторжению. Обстоятельство это в свое время вызвало сильное недовольство в местном населении. Проживши сряду несколько лет с женщиной, имея от нее нередко потомство, муж не соглашался отпустить ее обратно в семью, из которой она вышла в силу развода. С другой стороны, и разведенному супругу далеко не улыбалась мысль расстаться с своей новой семьей для того, чтобы принять в свой дом ушедшую от него подругу, да еще с обязательством кормить и считать своими прижитых ею на стороне детей. Вместе с тем, эта неумелая попытка морализации обычая грозила оживлением кровной мести и нескончаемыми междоусобицами. К счастью, хватились вовремя и приостановили дальнейшее приведение ее в исполнение. Когда спрашиваешь сванетов о том, наследуют ли у них незаконные дети наравне с законными, они, имея в виду детей от браков с разведенными, спешат ответить, что несомненно наследуют, что обычай не установляет в этом отношении никаких различий, что такие дети получают долю, равную с той, какая приходится законным детям, и самое меньшее — половину или треть ¹⁵. Такой категорический ответ, очевидно, может вовлечь в заблуждение. Невольно подумаешь, что обычное право сванетов находится на той ступени развития, когда неизвестна прочность брачных уз и положение жены и прижитых ею детей мало чем отличается от положения наложницы и ее приплода; но дело в том, что дети, которых сванеты называют незаконнорожденными, совсем не являются таковыми с точки зрения их обычного права; напротив того, они вполне законны и потому наследуют, и в большей части обществ наследуют наравне с последними. Рядом с детьми, о которых шла сейчас речь, сванетам известны, однако, и такие, которые и по их понятию должны быть признаны незаконными. Это все те, которые [600] прижиты от любовниц, или «лелят». Число таких детей, однако, весьма невелико. Воспитатель дворянской школы в Кутаиси, В. Ш. Нижерадзе, хорошо знакомый с бытом своего народа, говорил нам, что во всей Сванетии их едва насчитаешь пять человек. Причину этому он видел в обычае вытравления незаконного плода. По показаниям стариков сопеля Мести, детей, прижитых незамужними женщинами, обыкновенно убивали; если же некоторые из них оставляемы были в живых, то не получали наследства ни от отца, ни от матери. Во всяком случае, они не причисляются к роду матери, к ним не применяется правило infans sequitur ventrem, и положение их в обществе есть положение безродных; а это обстоятельство как нельзя лучше доказывает, что материнское право, переживание коего всего дольше держится в сфере тех отношений, в которые ставит незаконнорожденных самый факт их рождения, исчезло бесследно из быта сванетов.

Но, может быть, употребительный в их среде счет родства напоминает еще эпоху, когда последнее исчисляемо было не степенями, а классами, эпоху весьма близкую, как известно, эпохе материнства и, следовательно, косвенно свидетельствующую о распространении материнства еще недавно в их быту? Чтобы ответить на этот вопрос, нам необходимо представить родословное древо сванетов. Обозначив литерой А лицо, родство которого мы желаем исчислить, мы проведем от него линии в разных направлениях и на этих линиях обозначим квадратами всех тех родственников, которые у сванетов носят какое-либо наименование, а не зачисляются прямо в общую группу однофамильцев ¹⁶. Такими в восходящей будут: — [601] отец («му») и дед («баба»), а также мать («ти») и бабка («тата»); в нисходящей: — сын («чезаль»), дочь («дина-чезаль») и внук («небаши»). Прадед и правнук не носят отдельных наименований, а зачисляются первый в одну категорию с дедом («баба»), второй — в одну категорию с внуком («небаши»). То же нужно сказать о прапрадеде и праправнуке. Этот факт не представляет собою ничего особенно характерного; употребление таких приставок, как русское «пра», французское «bis», или «arriere», или «petit», немецкое «gross» и т.п., к именам деда и внука доказывает сравнительно позднее выделение и у арийских народов Европы этих степеней родства из общих категорий предков и потомков. Столь же обычным кажется нам у сванетов и счет родства в боковой линии: двоюродного брата («лахба-чезлир») они строго отличают от родного («мухбе»), чего, как известно, не встречается при классовой системе родства. Точно также дядя по отцу, как и дядя по матери — имеют у сванетов особое обозначение («буба» или «пидзай»). Одни только племянники носят одинаковое с внуками наименование («небаши») — черта, сходная с тою, какую мы встречаем в древнерусском праве, и которая, при строгом различении других ближайших степеней, едва ли говорит что-либо в пользу недавнего существования у сванетов классовой системы родства.

Итак, в семейном праве сванетов нельзя найти фактов переживания материнства. Такое заключение не равнозначительно, разумеется, с совершенным отрицанием существования последнего когда-либо у сванетов. Раннее появление христианства у сванетов — по всей вероятности одна из причин тому, что их обычаи не сохранили в себе следов тех порядков, какие предполагает материнство и основанное на нем родство. Пример других народов, в том числе германцев и кельтов, показывает нам, что христианство вело открытую борьбу с такими порядками и всячески старалось положить им конец. Как сильно было влияние его в этом именно направлении в Сванетии, можно судить по тому, что никакое преступление не кажется современным сванетам более тяжким, как кровосмешение, — кровосмешение, неизбежное в эпоху господства общинных браков. Большинство спрошенных нами стариков положительно отрицали возможность проявлений его в среде сванетов; другие говорили об избиении в этом случае виновных их односельчанами. По понятиям сванетов, небесная кара необходимо постигает всякого, вступившего в брак с [602] ближайшей родственницей. В ущелье Ингура, по дороге в кальскую общину, г. Стоянову показывали место, в котором брат и сестра были засыпаны землею в наказание за заключенный ими брак ¹⁷. Мы говорили уже о том, что браки однофамильцев представляют у сванетов большую редкость. Народу они совершенно неизвестны. Случаи их могут быть указаны только в роде князей Дадешкелиани, да еще между потомками фамилии Джапаридзе, бывшей некогда дворянскою. Народная фантазия охотно связывает различные несчастия, постигавшие обе фамилии, и, в частности, их семейные междоусобия с представлением о божеском гневе, вызванном их кровосмесительными браками.

Жизнь родами и нераздельными семьями не исключала вполне у сванетов, задолго до перехода их под русское владычество, некоторых зачатков государственности. В Княжеской Сванетии представителями ее являлись князья из рода Дадешкелиани; в Вольной — избираемые народом старейшины и народные сходы. Фамильные и народные предания в одно слово указывают на то, что та зависимость, в которой, до освобождения крестьян жило население Бечо, Чубехев, Эцери и Пари, ныне составляющих собою так называемую Княжескую Сванетию, не восходит далее XV-го века, что судьбы Вольной и Дадешкелиановской Сванетии были до этого времени одинаковы, что ими управлял более или менее номинально поставленный от Грузии наместник, или так называемый пристав, и что такими наместниками с XIV-го века были, как общее правило, члены семейства Геловани. Выходцы из Грузии — они, разумеется, оказывали всякую поддержку пришлому грузинскому элементу; и неудивительно поэтому, если при них стали постепенно выдвигаться как в Вольной, так и в Княжеской Сванетии, некоторые семьи, получившие значение дворянских («азнаурских») семей. Такими в Вольной Сванетии были, между прочим, Джапаридзе. Им удалось постепенно наложить на вольное население общества Мести ярмо крепостной зависимости, однохарактерной с той какая известна была Грузии. Владея землею на праве собственности, крестьяне, или так называемые «мыбгери», в то же время обложены были барщиной и другими натуральными повинностями; они обязаны были обрабатывать землю своих господ, исполнять домашние службы при их дворе, сопровождать их на войну, а также во время их поездок, воспитывать их детей на правах аталыков, наконец, платить им ежегодно по одному [603] гвидолу пшеницы с дома ¹⁸. Не довольствуясь этим, дворяне стали присваивать себе право продавать крестьян на сторону, нередко разлучая для этого жен с мужьями и родителей с детьми, а также требовать, чтобы, за отсутствием наследников, собственность крестьянского двора поступила не к однофамильцами, а непосредственно в их руки. Согласно фамильным преданиям, записанным нами со слов Урустумхана Джапаридзе из Мести, злоупотребление властью было причиной тому, что род его почти поголовно был истреблен восставшими крестьянами. Случилось это так давно, что с этого времени успели уже народиться двадцать поколений. Ближайший повод был следующий. Старший из рода Джапаридзе, застав крестьянина работающим в собственном поле, стал кричать на него, зачем он не пашет хозяйской нивы. Слово за слово, дело дошло до того, что крестьянин в сердцах убил дворянина, а подоспевшие ему на помощь поселяне истребили весь род убитого, за исключением одного ребенка, спрятанного его аталыком. Избавившись от князей, жители местийского общества стали управляться сами собою, собираясь с этою целью на народные сходы («джан-назуран») и выбирая на них особого старейшину, занимавшего должность бессрочно, до тех пор, пока дурное поведение его заставит подумать народ о новом выборе. Старшина этот носил то же название, какое принадлежит доселе старейшему во дворе («махвши»); буквально слово это означает: старший. Кроме старшины, сходы выбирали еще двенадцать человек так называемых «мыбари» (выборные), обязанностью которых было, между прочим, следить за тем, чтобы никто не работал по пятницам, субботам и воскресеньям. Виновных в нарушении таких запретов подвергали штрафованию. Народные сходы созываемы были с помощью особых, почти саженных труб; некоторые из них доселе хранятся в церкви местийского общества. Участие в собрании принимали все совершеннолетние, не только мужчины, но и женщины. Для постановки решения требовалось единогласие; но последнего, очевидно, нелегко было достигнуть, особенно если принять во внимание, что наиболее влиятельные граждане являлись на джан-назуран каждый в сопровождении своей партии и притом не безоружными. Редкое собрание обходилось без схваток. Не достигнув соглашения, соперники чаще всего оканчивали тем, что, запершись в свои башни, поднимали из них друг [604] против друга вражду, переходившую нередко из поколения в поколение. Такой печальный исход делался возможным тем более, что прогнанные дворяне со временем снова приняты были в общество. Крепостная зависимость, правда, не была восстановлена в их пользу, но удержалось представление о большем благородстве их крови, дававшее право дворянину мстить простолюдину за убийство смертью двух его единокровных. Число дворян стало возрастать, по мере поселения в обществе новых пришлых родов, в том числе рода Куштельяни, выходцев из Чегема. Такое явление замечается не в одном местийском обществе, но почти на всем протяжении Вольной Сванетии; и этим объясняется тот странный факт, что число дворян в ней, потерявших, правда, ныне уже всякое значение, представляет весьма значительный процент всего населения. Так, в мулахском обществе, на 939 человек простого состояния приходится 295 дворян и дворянок; в местийском — на 537 — 234; в остальных обществах значительно меньше, обыкновенно не более двух или трех десятков.

События, описанные нами в Мести, с некоторыми вариантами повторялись и в любом из остальных обществ Вольной Сванетии. В каждом возникает свой народный сход (джан-назуран), называющийся также в некоторых обществах «лухор» или «лузор»; местом его собраний служит специально отведенная площадь, своего рода форум, по-сванетски: «лалхор». Народное собрание каждого общества выбирает своего старшину, который, подобно английскому мировому судье, остается в должности «durante se bene gesserit», то есть, пока его дурное поведение не сделает нужным, в глазах народа, назначения ему преемника. Замечательную черту в быте Вольной Сванетии составляет рано осознанная отдельными обществами необходимость столковываться по некоторым делам сообща несколькими обществами. Этой потребности удовлетворяли сходы всего взрослого ее населения, созываемые в одном из следующих трех мест: в Ушкуле, на площади, называемой Жибиани; в сопеле Цвирли местийского общества, на площади, называемой Симок, и в Лалавере, селении, расположенном к западу от Эцери и более не существующем. Председательство на таких общих собраниях поручалось кому-либо из старшин по собственному их выбору. Решение, как и в сходах отдельных обществ, считалось состоявшимся лишь под условием единогласия. Г-н Нижерадзе, которому мы обязаны только что приведенными данными, не прочь видеть в этих всенародных [605] собраниях черты своего рода федеративного устройства. Не идя так далеко, мы полагаем, однако, что из названных сходов, имевших лишь временный и случайный характер, могли, с течением времени, образоваться веча, подобные тем, как мы находим, например, в Ури и Унтервальдене, — веча, на которых приняты были первые решения, благоприятные швейцарской независимости. Правда, этим вечам не приходилось, подобно сванетским, испытывать на себе тяжелую руку соседних князей Дадешкелиани и принимать меры к ограждению от них свободы страны. Швейцарское дворянство шло заодно с народом, и, может быть, только благодаря этому единодушию дело освобождения получило здесь такой скорый и благоприятный исход.

Иначе относились к свободным обществам Сванетии их ближайшие соседи, князья Дадешкелиани. Хотя, согласно преданию, князьям Дадешкелиани удалось водвориться в Эцери только с народного выбора и согласия, хотя защита народных интересов против стремившегося к тирании рода Ричмани и была, согласно тому же преданию, ближайшей причиной предоставления их власти ¹⁹, тем не менее, раз добившись власти, они употребили все свое старание к тому, чтобы закабалить народ. Не довольствуясь установлением крепостной зависимости в тех четырех обществах, которые образуют собою Княжескую Сванетию, они думали обложить данью и ушкульцев, живущих почти у самого перевала в Мингрелию. Но последние обнаружили им решительный отпор. Пута Дадешкелиани, родоначальник семьи, как гласит сказание, был убит ушкульцами пулей, вылитой из свинца, доставленного в равном количестве всеми дворами ушкульского общества, чем как бы наглядно свидетельствуется, что погибели его равно желал весь народ. Вместе с тем, чтобы отвратить от себя кровное возмездие, ушкульцы сделали выстрел из церковного ружья, направив его через окно храма, а курок был взведен с помощью веревки, за которую держались сорок два мальчика, по одному от каждого двора. Последствия, какие повел за собой этот дружно оказанный народом отпор, различно излагаются в фамильных и сельских преданиях. Первые говорят о страшной мести Исламбера, сына Путы, ушкульцам: беременным женщинам разрезаны были животы; дети переколоты; каждая капля крови отца оценена в семь человек, вследствие [606] чего все мужское население, за исключением трех отсутствовавших братьев, было предано смерти. Наконец, в довершение всех обид, в церковном котле Ушкуля совершено было Исламбером нечистое жертвоприношение ²⁰. О всех этих ужасах нет и помину в той редакции, в какой сказание о Путе ходит доселе в среде ушкульцев. Умирающий Пута на вопрос сына: отомстить ли ушкульцам или устроить ему примерные поминки? — отвечает выбором поминок, а ушкульцы навсегда сохраняют за собой полную свободу от платежа дани. Последняя редакция, по-видимому, ближе к истине, так как о какой-либо зависимости, со времени Путы, общин Вольной Сванетии от князей Дадешкелиани, мы нигде не встречаем и помину.

Закрепощение народа было достигнуто семьей Дадешкелиани на протяжении лишь четырех обществ, составляющих так называемую княжескую Сванетию. Как и повсюду, где крепостничество не вырождалось в рабство, принадлежность к несвободному состоянию никого не лишала права владеть землею в собственность. Единственным ограничением собственности являлось право князя выкупать отчуждаемые крестьянским двором земли, — подобие средневековому retrait feodal. Земельный надел переходил по наследству от одного поколения к другому; но когда во дворе никого не оставалось в живых, князь наследовал предпочтительно перед однофамильцами; точь-в-точь, как на западе феодальный сеньор вступал во владение землею своих mainmortables, за совершенным прекращением владевшего ею дыма. Подобно средневековым крестьянам, мыгбери, на протяжении всех княжеских владений, обязаны были нести барщину, или «чалдам». В обыкновенное время года каждый двор поставлял не более одного рабочего ежедневно, мужчину или женщину, смотря по характеру работы. Но в страдную пору требования помещика возрастали. Подобно тому, как на англо-саксонские «lovebones» выходило все рабочее население, так точно, во время пахоты и посева, а также при уборки хлеба и сена, сванетский помещик вправе был требовать от каждого двора столько рабочих, сколько ему было нужно и сколько двор мог поставить по своей численности. Сельские работы производимы были крестьянами с собственной упряжью, причем считалось за правило, что каждый двор поставляет, по меньшей мере, одну пару быков. Сверх этих [607] повинностей, крестьяне несли еще некоторые платежи. Каждые три года двор отдавал князю корову. Зимою, сверх того, он обязан был доставить пропитание, по крайней мере, одной штуки рогатого скота из княжеского стада; если же скотина умирала, то взамен ее он отдавал собственного вола или корову. На Новый год почти обязательными признавались натуральные приношения, стоимостью в 20 рублей. На Пасху крестьянин обязан был пригласить к себе князя и угостить со всею его свитою. Известные события в жизни обеих сторон также влекли за собою производство известных платежей. В Бечо, например, крестьянский двор не справлял поминок по своему покойнику без того, чтобы не отдать князю 60 хлебов и 6 или 7 зеков араку. Точно также отдача князем дочери в замужество обыкновенно была поводом к получение им с каждого двора по меньшей мере одного барана. Должен был уплатить князь цор, и у него не хватало к тому средств, — крестьяне складывались между собою и пополняли недостачу. Другой доходной статьей князя были взыскиваемые им штрафы с преступников. Предоставляя своим подданным судиться медиаторским судом и не вмешиваясь в выбор сторонами посредников, князь довольствовался взиманием с лиц, признанных виновными, значительных пеней, всего чаще уплачиваемых скотом. Пени эти в Бечо достигали следующих размеров. Штраф за убийство («надчарьер») — триста рублей; за воровство («нактерьер»), — двести рублей; за ранение («накчьер») — сто рублей. Таким образом, в Княжеской Сванетии преступление влекло за собою двоякого рода последствия: частное вознаграждение и публичную пеню. Невольно переносишься в ту отдаленную эпоху, когда в Германии, Англии и Франции, взимался, сверх частной композиции или выкупа, еще так называемый fredus, или когда в России, согласно «Русской Правде», головничество, т.е. частное вознаграждение роду убитого, не устраняло веры в пользу правительства.

Перечень прав, присвоенных семьею Дадешкелиани по отношению их к мыбгери, был бы неполон, если бы нами не было упомянуто еще о свободном переселении помещиком крестьянских дворов из одного сопеля в другой и об отчуждении им целых семей или отдельных членов их, одних с землею, других и без земли. Все это явления обычные во всех странах, которым когда-либо было известно крепостное право; но такие порядки, по-видимому, переносились сванетами с [608] особым трудом, и воспоминания о них до сих пор еще живы среди сванетов. Не все крестьянские дворы стояли, впрочем, в одинаковых отношениях к помещикам; некоторые совершенно освобождены были от барщины и несли не более половины перечисленных нами платежей. В таком именно положении находились в бечойском обществе тридцать дворов Квициани, ведущих свой род от азнауров, поселившихся в этой местности задолго до прибытия в нее Дадешкелиани и обязанных, по всей вероятности, этому обстоятельству своим привилегированным положением. Последнее во многом напоминает то, каким в средние века пользовались так называемые liberi tenentes, то есть лица лично свободные, не обязанные помещику барщиной, но обложенные известными платежами, как эквивалентом за землю, которою они пользовались. В заключение прибавим, что все население Княжеской Сванетии, без различия свободных и несвободных, обязано было к личному участию во всех военных предприятиях князей. Лошадь и оружие, а также нужная во время похода пища поставляемы были самими ратниками.

Крепостная зависимость продолжала держаться в Сванетии до 1869 года. Крестьянский вопрос казался местной администрации столь же трудно разрешимым, как и на северном склоне хребта, в среде горских обществ Кабарды. Кутаисский генерал-губернатор рассчитывал, по-видимому, на возможность восстания, так как в рапорте, представленном им барону Николаи, от 29-го ноября 1866 года, значится, что приступить к решению крестьянского вопроса в Сванетии нельзя раньше, как после сосредоточения войск в этой стране, которые побудили бы жителей к полному повиновению. Решительный шаг в пользу эмансипации сделан был самими князьями Дадешкелиани. Глава их рода, Тенгиз, по совету управляющего Мингрелией, г-на Властова, сам предложил правительству следующего рода сделку: он соглашался отпустить своих крестьян на волю и наделить их даже землею, в размере пяти кцев на каждый двор, но под условием, чтобы правительство уплатило ему за каждую душу по 25 рублей. Реформа должна была касаться одних только глехов, т.е. наделенных землею крестьян, а не маджалабов, т.е. купленных рабов, исполняющих дворовую службу. Таких, подлежащих освобождению, дворов оказалось во всей Княжеской Сванетии счетом 189, с населением в 842 человека. [609] Дворовых же крестьян, или, точнее, рабов, считалось невозможным отпустить на волю на вышесказанных условиях потому, что вознаграждение в 25 рублей казалось недостаточным, в виду покупки их владельцами нередко за 600 или 800 рублей, а также потому, что освобождаемые без земли маджалабы неминуемо попадали в положение лиц, не имеющих ни крова, ни занятий. Всех таких маджалабов, по вычислениям Тенгиза, было не более 150 человек на протяжении всей Княжеской Сванетии. Не отпуская их на волю, Тенгиз в то же время соглашался признать свободным все их потомство, народившееся со времени провозглашения эмансипации, а также не прочь был подчиниться и решительному запрещению покупать, перепродавать или дарить их в пределах самой Сванетии или вне ее.

Хотя Вольная Сванетия и не признавала над собою ничьей княжеской власти, но и в ней существовали своего рода зависимые отношения между крестьянами и некоторыми дворянскими или азнаурскими семьями ²¹. Размер платимых здесь крестьянами повинностей был весьма ничтожен; свободные от барщины и других личных служб, они обязаны были производить только ежегодные взносы пшеницею или ячменем, ценность которых не поднималась выше 5 рублей и падала в некоторых местах до 20 копеек.

Когда, на место Святополка Мирского, кутаисским военным губернатором назначен был граф Левашов, крестьянский вопрос решен был в том смысле, что права дворян Вольной Сванетии совершенно не были признаны правительством; а из семьи Дадешкелияни одни получили простой, а другие двойной размер вознаграждения одинаково за крестьян и рабов. В донесении своем великому князю Михаилу Николаевичу, от 3-го августа 1869 года, граф Левашов пишет: «Крестьянский вопрос окончен мною в обеих Сванетиях. В имениях князей Дадешкелиани он решен по добровольному соглашению их с крестьянами, формально заключенному в их присутствия. Князья отдают крестьянам в наследственную собственность их усадьбы и 4 кцевы пахотной и сенокосной земли, по выбору самих крестьян. В вознаграждение за такую уступку они ожидают выкупа в 50 рублей за душу. В Вольной [610] Сванетии, — продолжает граф, — после подробного разбора мною прав некоторых лиц, называющих себя азнаурами и заявляющих помещичьи права на крестьян, я удостоверился, что в тех незначительных приношениях, которых некоторые крестьяне действительно делают этим азнаурам, обыкновенно хлебом на 20 или на 30 копеек в год, а также в установившемся обычае угощать этих азнауров в случае посещения, нельзя признать крепостной зависимости, так как между крестьянами и помещиками никогда не существовало тех обязательственных отношений, которые вызываются барщиной или другими видами личных служб. В виду этого, я объявил обеим сторонам, что не допускаю в Вольной Сванетии никаких крепостных отношений, как противоречащих издревле присвоенному названию. Хотя подобное заявление и вызвало — говорит далее граф — понятное неудовольствие в азнаурах, но, в конце концов, они должны были подчиниться, в виду тех показаний, какие на этот счет были тут же, в их присутствии, отобраны у крестьян». Так как у некоторых азнауров все же оказались дворовые слуги, или так называемые «шинакмы», то граф Левашов позволил им привести подобных лиц к приставу для составления слугам особого списка, обещав ходатайствовать о вознаграждении за понесенный азнаурами убыток. Ходатайство это, однако, не было принято.

Владения бечойских Дадешкелиани за несколько лет до эмансипации были конфискованы русским правительством, по причине перехода главы их в мусульманство; вследствие чего в этом обществе само правительство принуждено было вступить в сделку с крестьянами и наделило их тем же числом кцев, какое было предоставлено крестьянами в соседнем, эцерском обществе. В виду ходатайства графа Левашова, эцерские Дадешкелиани, как принимавшие ближайшее участие в самой эмансипации, получили двойной размер выкупа, и так как, в то же время, в силу особого соглашения, они за топливо и пользование пастбищем стали получать с каждого крестьянского двора по 5 рублей ежегодно, то их имущественное положение нисколько не пострадало от отпущения крестьян на волю ²². Что касается до азнаурских семей, то последствием эмансипации было совершенное их разорение; [611] представителей их в настоящее время довольно трудно отличить от простонародья. Подобно последнему, они живут трудом своих рук и нередко уходят на заработки в Мингрелию, Имеретию и Осетию.

Ряд описанных нами событий не мог, конечно, пройти бесследно для самых основ народного быта. Крепостная зависимость, захваченное князьями право переселять крестьян по своему усмотрению и узурпированное ими право отчуждать своих мыбгери как с землею, так и без земли, наконец, обложение ими различных видов преступных действий особыми штрафами в свою пользу, — все это такие явления, которые рано или поздно должны были внести существенные перемены и в общий склад жизни, и в юридические обычаи подвластного народа. Прежде всего здесь, как и повсюду крепостное право содействовало удержанию семейной нераздельности, так как последняя была лучшим средством избежать того рокового исхода, какой ожидал каждую фамилию с вымиранием того или другого из ее дворов, — мы разумеем переход земли в руки помещика. Неудивительно поэтому, если в Княжеской Сванетии особенно часто встречаются и по настоящее время большие крестьянские семьи и, в среднем выводе, здесь число душ на двор больше, нежели в обществах Вольной Сванетии. С другой стороны, право князей переносить крестьянские усадьбы из одного сопеля в другой вызвало в Княжеской Сванетии большую скученность населения в ближайшем соседстве к резиденциям Дадешкелиани в Эцерах и Бечо. Князья, очевидно, заинтересованы были в том, чтобы иметь под руками возможно большее число рабочих рук, что способствовало более удовлетворительной обработке крестьянами княжеских земель. Это скучивание населения в одних местах должно было, в свою очередь, содействовать ослаблению чисто родового характера древнейших поселений. Вместо того, чтобы быть, как прежде, местопребыванием одной или двух фамилий, сопели стали включать в себе целые их десятки, — обстоятельство, благодаря которому отношения соседства начали выступать на первый план и соседское право стало развиваться нередко в ущерб родовым интересам. Особенно наглядно последняя черта выступает в факте возникновения так называемого права соседского выкупа, которому, по крайней мере в Княжеской Сванетии, дается решительное предпочтение перед родовым. Только в том случае, если соседи не пожелают выкупить [612] проданного участка, последний может быть приобретен двором однофамильцев продавца, — отнюдь не наоборот. Этим не исчерпывается еще то влияние, какое княжеская власть оказала на изменение народных юридических обычаев. Вмешательство ее в суд, в форме наложения штрафов на различные виды преступлений, сделалось, как мы вскоре увидим, само источником частью отмены обычаев, — как, например, обычая убивать новорожденных девочек, — частью усиления ответственности за известные виды преступных действий.

Комментарии

1 Сопель — значит по-сванетски селение.

2 Азамат не говорил по-сванетски, но шедшие с нами сванеты знали немного по-татарски. Отправляясь в Сванетию, мы рассчитывали иметь переводчиками священников.

3 Арак — отвратительная и очень крепкая водка, приготовляемая из ячменя.

4 О сванетских жилищах и башнях — речь ниже.

5 Сопель Эцери — наибольший в эцерском обществе. Всех сопелей в этом обществе шесть. Они расположены близко друг друга: полверсты, верста — вот расстояние между ними. Эцерское общество имеет 150 дворов и 1,200 человек населения.

6 «Ужба. Географический очерк». Л. Ильина. Спб., 1883.

7 Кцева составляет почти 1/3 десятины.

8 «Записки Кавк. Отдела Геогр. Общ.» 1876.

9 «Обозрение сванетских приходов», статья преосвящ. Гавриила. «Правосл. Обозр.» 1867.

10 В Кутаисе мы познакомились с сванетом Виссарионом Шиовичем Нижерадзе, который состоит воспитателем в дворянской прогимназии. Он оказал нам немалую помощь в деле выяснения сванетских жертвоприношений и праздников. Между прочим, Виссарион Шиович вручил нам два номера газеты «Кавказ», в коих помещены извлечения из его статей, напечатанных в грузинской газете «Шрома» и армянской «Дроэба». Эти извлечения заключают в себе описание, во-первых, празднования в Сванетии Рождества Христова, Нового года, Посещения семей покойниками и, во-вторых, жертвоприношений ушкульского общества по поводу выпавшего там в августе, 1883 г., снега. Упомянутыми извлечениями мы пользуемся при изложении жертвоприношений и праздников.

11 Чабанаг ячменя стоит 20 к.

12 В зеке 8 бутылок. Зажиточный домохозяин заготовляет на год араку до 100—150 зеков, бедный — до 16—20 зеков.

13 См. «Общественный строй Англии в конце средних веков», М. Ковалевского.

14 Путешествие по Сванетии («Зап. Кавк. отдела Географ. Общества», кн. 10, вып. 2. Тифлис, 1876 стр. 433. «Семейный быт сванетов»).

15 Первое в эцерском обществе; второе — в ушкульском и ипарском.

16

17 Стр. 484.

18 Гвидол равняется 2-м пудам 17 фунт.

19 Сказание это, со слов Тенгиза Дадешкелиани, ныне умершего, записано г. Стояновым, стр. 352.

20 Записано со слов Татаркана Дадешкелиани, нынешнего владетеля в Эцери.

21 Мы разумеем, в частности Джапаридзе и Курдиани, Иосельяни и Девдарьяни.

22 Все эти сведения почерпнуты из дел бывшего архива главного управления кавказского наместничества; см. дело 1866 года, под № 41/39.

Текст воспроизведен по изданию: У подошвы Эльборуса. Из путешествия И. Иванюкова и М. Ковалевского // Вестник Европы, № 8. 1886