ИЗ ПУТЕВЫХ ЗАМЕТОК ЕПИСКОПА ВЛАДИМИРА О СЕВЕРНОМ КАВКАЗЕ.

1886.

После красных и теплых дней, с 10 Октября наступила дождливая и холодная погода. Из Михайловского монастыря дорога шла крутыми спусками к Закубанской степи. Можно бы экипажу без лошадей катиться вниз, а благодаря дождю и неискусству возницы, вместо бодрых коней в одном месте на выручку надо было призвать сперва пару, потом две пары смиренных волов... Не вхожу в сказание о посещении всех церквей до Екатеринодара. Скажу только о некоторых встречах и случаях по дороге. В станице Ханской три храмины молитвенных 1) церковь православная, просторная, священник о вере православной ревнующий, его усердию здешнее единоверие своим началом обязано, 2) миниатюрный молитвенный дом (с малейшим алтарем), из одной деревенской комнаты состоящий; в нем совершают священнослужение священник и диакон, обратившиеся из раскола, рукоположенные преосв. Германом, 3) весьма просторное, среди большого двора поставленное здание с фасадом церкви православной, трибуной, куполом, главой, крестами, с колоколами, внутри форменным иконостасом, престолом и проч. Это - церковь Австрийского лжесвященства.

Посетив и обозрев православную церковь (в которой среди народа православного были и слушали глаголемые староверы Австрийского толка и др.), преподав поучение православным о мире, любви, неосуждении иномыслящих, вразумлении их примером своей жизни и молитвой за них, я посетил малый единоверческий храм. Не успел из него выйти, слышу усердное приглашение Австрийских посетить их храм; счел за полезнейшее не отказать им в их просьбе, но сперва с молитвой, окроплением св. водой и крестопоставлением благословил места для будущей церкви единоверческой, предположенной малым стадом здешних новообращенцев. В Австрийской (некогда мнимые староверы боялись в Никоне Латинства, а попали в Австрийство и еще хвалятся им!) церкви был встречен [665] колокольным звоном, с хлебом-солью, пением «достойно есть» на клиросе (тут же, говорят, за певцами, стоял и иерей ихний, крестьянин Ив. Вас. Зуев, без облачения, но в епитрахили и поручах). Дождавшись конца долгого пения их (стоя на солее на орлеце, из моей ризницы каким-то образом тут явившемся), я обратился к толпившимся тут во множестве здешним (и, конечно, нашим тут же) с простым словом мира... Сказано было, чего сердце желало и что Господь дал. В конце слова, слезы и рыдание, в особенности одной какой-то личности. О, если бы эти слезы, это рыдание, оросив изсохшую ниву сердец раскольничьих, оплодотворили ее! Во время недолгого отдыха в доме священника, явились ко мне два раскольника по форме, но по духу уже православные из станицы Гиачинской, К. и Г. После немалой, отрадной беседы с ними, при отъезде благословил их и состаничников их, уже присоединившихся к единоверию.

Кончу ли, если буду так многоречив?... В одной из посещенных церквей был подведен ко мне священником человек, пребывавший в секте иудействующих и желающий искренно быть православным христианином; высказанное им нетерпеливое желание скорее креститься умерено было советом основательнее подготовиться изучением истин св. веры и благочестия. В ст. Белореченской, в доме священника одним из здешних казачьих чиновников мне был представлен ктитор здешней Поморской часовни, урядник Григорий Александр. Иванов. С ним была долгая речь, внимательно и кротко им слушанная. Беседа кончилась, с его стороны, приглашением посетить их молельню. К сожалению время было позднее, ночлег был не близко, а на пути еще церковь. Дано обещание, если Бог даст, в другое время побывать. Эта церковь - в новом сельце Русском Филипповском, а ночлег в ауле Бжедуховском. Православные (Греки), жители последнего, прихожане церкви Филипповской. Из сельца Филипповского выехали уже ночью.

На пути к аулу Бжедуховскому в ночном мраке около дороги виднелись какие-то предметы, сперва неразличимые. Оказались здания жилые, а между ними и дорогой каких-то людей толпа порядочная. Жилье - это аулец горский (на р. Белой, по которой дорога почти от Михайловского монастыря), а толпа в ночном мраке - горцы этого аула, но отнюдь не с немирною целью; среди их «ефенди», пред ними столик, покрытый белою скатертью, на столике хлеб и соль. Это они делают привет проезжающему Русскому архиерею. Конечно, мы должны были остановиться. Я вышел из экипажа, взял и поднял хлеб, поцеловал (как и везде), кусочек отломил, посолил и скушал, за привет поблагодарил, поручил им передать от меня и [666] от себя эти хлеб - соль самому бедному человеку в их ауле, выразил желание в будущем иметь с ними более продолжительное свидание.

На ночлег в Бжедуховский аул приехали уже позднею ночью; тем не меньше во дворе назначенной нам квартиры виднелись огни, а перед крыльцом дома стоял народ разноплеменный, разноверный, хотя и одноязычный. Именно: Греки православные, Армяно-григориане и горцы бжедухи-мусульмане; все говорящие одним языком Абадзехским. Встреча - тоже с хлеб-солью. Нельзя было не оказать внимания и не побеседовать хоть немного. Все они недавние здесь поселенцы, на равнину при р. Белой они выселились из-за Белой и Кубани, из средины Кавказского хребта, уже по завоевании северного Кавказа. Там они жили тоже вместе, и горцы, и среди их Греки и Армяне мирно; рождаясь и вырастая и состариваясь среди горцев, Армяне и Греки говорили по горски. Горцы-мусульмане не стесняли тех и других христиан в отправлении их религиозных обязанностей. Откуда же брали они себе священников? Иногда посылали в Константинополь, а иногда Армяне из-за Кавказа, а Греки просто посылали за православным священником на Русскую сторону, и приглашаемый на сей раз священник безопасно мог проехать, совершить требу и домой возвратится. Это все порассказал мне брат нашего домохозяина в ночной беседе. А при первой встрече беседа была о том, как им живется на новом месте (впрочем больше 20 лет)? Начинают садоводство, хлебопашеством занимаются в значительном размере на продажу... Хлеб для себя пекут уже в печах по Русскому образцу и вообще кушанье имеют по русски. Домохозяин наш, Армяно-грегорианин, офицер свитский, в Петербурге; за него гостеприимствовал брат. Домик небольшой, деревянный, с невысокими и небольшими комнатами; но в доме имеются диван, кресла на пружинах, двухсвечные канделябры, картины, фотографии; в углу переднем икона Тихвинской Божией Матери с лампадкою перед ней.

На берегу той же р. Белой, не доезжая станицы Васюринской, две неодинаковых встречи. Сперва при перемене лошадей, в ауле Адамий (Адэми) на почтовом дворе от местных жителей мусульман-горцев с их ефендием привет хлебом и солью. Давно ли тут живете? «Больше 200 лет»; значит не недавние выселенцы из гор. Занимаются земледелием успешно; сеют просо для себя, рожь на продажу; садоводство понемногу «начинают». Ефенди где же учился? «В горах у одного из тамошних ученых». Книги читать умеешь? «Умею». И по арабски знаешь? «Знаю по арабски», смело отвечал ефенди. Что у вас произносят при встрече и прощанье? «Селям [667] алейкюм; алейкюм селям». Что же это значит по вашему, по абадзехски, а затем и по русски? «Пожелание всего хорошого!»... Оказалось (это не первый случай с нами), господин ученый даже этих двух Арабских слов не понимает, тем паче Арабского языка сознательно не ведает; Русскому же духовному лицу (тоже не впервый раз) выпало на долю объяснить господину ефенди значение этих слов, постоянно слышимых в речи мусульманской... Другая встреча.

Против самой ст. Васюринской, на левом берегу Кубани, хуторок из новоселов, переселенцев Воронежских и Курских. Своей земли нет, арендуют чужую на 8 лет. Эти конечно земли не удобрят и садов не заведут... ибо через 8 лет не ведают теперь, куда пойдут, оставив арендованную землю, как выжатый лимон.

Затем до самого Екатеринодара пошли по Кубани одни казачьи станицы без примеси инородческой и иноверческой. Конечно не одно иноверческое, инородческое, иноязычное интересовало и стоило внимания: и церкви благолепные и благоустроенные, и духовенство усердное к священнослужительству, церковно и школьно-учительству, и полная исправность прихожан (до единого человека: редкость!) в исполнении христианского долга исповеди и св. причащения, искреннее усердие и светских школ учителей не только к классному делу, но и к пению церковному, с любовью и уменьем. Встречалась и обратная сторона во всем вышеуказанном, по частям, требовавшая обличения, вразумления, исправления. Так как везде по станицам народ тысячами собирался к церквам и всяк желал непременно архиерейского благословения, то всякому оно и было преподаваемо, а пользуясь собранием многим, предлагалось во всех местах сообразное обстоятельствам поучение; но главная тема была почти везде по указу св. ап. Павла (1 Коринф. 2, 2 и Гал. 6, 14); повод - неправильное изображение крестного знамения. От сего повода повод к изложению существа св. веры ? в искуплении...

С 15-го Октября, по прибытии в Ставрополь, сидел я неисходно в своей келье (исключая выхода в церковь на богослужение) в безмолвной беседе с консисторскими и другими бумагами, в содружестве с лихорадкой, потом с горловой жабой, затем просто с кашлем простудным. Во дни-то этого сиденья явилось обстоятельство, которое побудило меня, не совсем исправного, опять двинуться в дорогу, опять за Кубань, но по другому маршруту.

Давно я слышал от разных лиц сказания о существовании где-то в Кавказских горах каких-то древних православно-христианских церквей, где-то на высотах едва доступных, в вершинах р. Зеленчука ли, Кубани ли. Неясно, но интересно. Когда бы удобнее [668] туда пробраться? Одни указывали на одно время года, другие на другое, третьи говорили еще иначе. И вот во дни реченного моего домоседничанья являются ко мне три человека: два старца, Кубанские казаки, горящие желанием быть монастырю при древних церквах на речке Зеленчуке; третий с ними Афонский иеромонах (из Русских), имеющий на Афоне издавна свою собственную келью, в ней довольно изрядное братство, в числе оного его родитель, тоже давний инок. Вследствие особых неудобных условий жизни Русских келиотов в зависимости земельной от Греческих монастырей (исключая, как вы знаете, особливого положения братий Русика, Андреевцев и Ильинцев), по предложению упомянутых ревнителей и ради древней святыни и удобной для пустынного иночества местности на р. Зеленчуке, около церквей древних (где он уже был), сей иеромонах имеет искреннее желание устроить на том месте новую обитель в честь св. благоверного великого князя Александра Невского, в память о покойном Государе Александре Николаевиче, и всегдашнее моление о царствующем Государе императоре Александре Александровиче. На это дело у него довольно собственных средств, кроме имеющих быть впоследствии, весьма естественно, сторонних благотворений; сама келия его Афонская с ее обстановкою имеет ценность и может быть продана тысяч за пятнадцать. В обезпечение сего предприятия он, с моего согласия, внес на хранение и в залог, в кассу архиерейского домоправления нашего десять тысяч рубл. на сей предмет. Пред сим он был у Кавказского главноначальствующего, кн. Дондукова-Корсакова по вопросу о хозяйственных угодьях для будущей обители. Князь отвечал, что он знает сам это прекрасное место и готов с своей стороны оказать всевозможное содействие. Так как иеромонашество Афонское по положению закона может быть у нас признано не раньше определенного срока, то, чтобы срок этот не отдалить, я причислил отца Серафима (имя иеромонаха) к братству нашего архиерейского дома в его Русском мирском звании (мещанина) в качестве послушника до усмотрения. И вот у меня явилась мысль: прежде всякого начатия дела самому взглянуть на то место, на те древние храмы, полуразрушенные и вполне опозоренные (в одной церкви, покрепче, имели ночлег пастухи горцы, в других двух в непогоду загоняли свой скот и удобрением земледельческим унедобрили внутренность церквей не на один аршин толщины).

За несколько дней раньше своего выезда я отправил к церквам о. Серафима и о. Дометиана (бывшего Алтайского, ныне заштатного старца-миссионера, обретшего покой под сенью Ставропольского архиерейского дома) с тем, чтобы они крепчайшую из церквей [669] поочистили, устроили в ней дверь и т. п. Аз же, убогий, с ключарем, протодиаконом, иподиаконом и келейным выехал из Ставрополя 31 Октября, в 10 ч. утра.

Дорога лучше, чем говорили. Погода отличная; ветер, но не холодный, 12° тепла в тени. Из Невинномысской поднялись ночью, когда луна поднялась, тепло (+5°), местность высокая, правым берегом р. Кубани. В станицу Беломечетскую прибыли в 11-м часу ночи; поэтому церковь и школу посетили уже на другой день утром. Отсюда переправились на низменный, степной левый берег Кубани. Выше и ниже ст. Беломечетской большие аулы Нагайцев. Прежде, говорят, Нагайцы жили разбросанно и вдали от мечетей; теперь собраны в большие аулы, построены хорошие мечети, и к мечети и к школе близко... В одном из аулов Русский-де учитель, родом Осетин, бывший священник. Заехать в эти аулы не пришлось. На том же левом берегу Кубани против Баталпашинска аул Абазинцев. Баталпашинск станица, исправляющая должность города, на вид очень большая, грязная деревня, с небольшою церковью, 4-х классным училищем, при нем ремесленный отдел, женской школой при двух учительницах. Помещение для 4 классного училища весьма хорошее, отлично обставленное и ремесленное отделение были посещены мной так же, как и женское училище. В ограде церковной замечателен памятник надгробный не по ценности или художественности своей, а по тому кем и кому поставлен. Памятник над прахом генер. Петрусевича, убитого в Закаспийской экспедиции. Раньше он был Баталпашинским уездным начальником. Верхняя Кубань с ее притоками были в заведывании его; население, по преимуществу горцы, только что покоренные... Покойник своею нелицемерною заботой о их благе успел сделать для них весьма много доброго, при их же, конечно, содействии на непроходных и непроездных местах устроил вверх по р. Кубани отличные экипажные дороги, можно сказать «открыл» вершины Кубани и жившим там горцам, Карачаевцам, дал возможность из их от мира отрезанного гнезда свободный выезд и доставку того, чем они богаты, т. е. строевого леса. Этим самым, при других благоразумных мерах, он дал горцам возможность не только быть исправными в своих повинностях, но и составить значительный общественный запасный капитал (к сожалению после его начавший таять...), а себе добыл от них безусловное доверие и безпредельную признательность. Последнюю они выразили необычайно. Узнав о кончине своего благодетеля, они испросили позволение останки его перевезти из Закаспийского края в Баталпашинск [670] на собственный счет и на свой же счет устроили ему надгробный памятник. И мы потом, когда двигались по р. Кубани, по правому, гористому берегу тоже с благодарностью вспоминали покойника.

По отлично разработанной каменной дороге, иногда отнятой у мощных прибрежных скал, и перекинутым чрез овраги каменным мостам мы свободно ехали в карете, а мимо нас двигались вниз по тому же берегу, по той же дороге, горцы на своих скрипучих двухколесных арбах, влекомых волами и влекущих обтесанные бревна, срубленные в ущельях Кавказских и везомые на продажу в казачьи станицы и крестьянские селения прикубанской равнины. И это там, где до Петрусевича сами горцы не везде находили тропу для своих безстрашных коней, а о колесном пути никто и помышлять не дерзал.

В Баталпашинске церковь одна, и та небольшая, а населения более 11.000 душ. Поэтому наша речь с жителями вообще, в особенности с главными из них, больше всего настаивала на неотложной необходимости построить вторую церковь. Ссылались на большие траты при постройке нового моста, но дали слово озаботиться постройкой храма Божия, который есть тоже мост, но от земли к небеси преводяй. Это тем нужнее, что в Баталпашинске завелся гнилец духовный, что хуже гнильца пчелиного, шалопутство. Оказался свой, доморощенный заразитель (Уклеин, высланный уже на всегдашнее жительство в Ростов), для вящего просветления своего и других ездивший в Петербург к Пашкову. Сектанты совсем было завладели ходом дел в Баталпашинске, своею безцеремонностью одолели было православных, так что лучшие общественники перестали было и на станичный сбор ходить. Теперь дело приняло иной оборот, к лучшему, благодаря тому, что в должность атамана вступил человек твердо-православный и разумно-энергический.

Немного не доехавши до станции Устьджегутинской, встретили мы небольшое селение Джаганас. С тем же именем, прежде тут был большой и богатый аул Нагайский. Нагайцы эти, по усмирении западного Кавказа, не захотели остаться в родных местах, ушли-де в Турцию. Что с ними сталось? Горец-переводчик сообщил, что они «поселились в Адене (в южной Аравии, около устья Красного моря); от непривычки к тамошнему жаркому климату половина их перемерла, прочие свыклись, стали на лето уходить в горы; сказывают-де, что сеют хлеб, и родится он хорошо. Брошенное место не осталось пустым. Его заняли всемирные граждане Евреи, не Европейские выходцы, а туземные издавна горские (домов 40, да около 10 Русских). Когда мы въехали в их селеньице, значительная часть их, мужчины, выстроились около дороги. Я на минуту остановил экипаж и [671] подошел к ним. Интересно было взглянуть на отломок, может быть, десяти колен Израильских, или чад Иерусалима, от рек Вавилона чрез Персию и Грузию переброшенный на Кавказ. Костюмы их и ловкость горские; но ни века, ни климат, ни другия условия здешней жизни не изменили типа Еврейского. На мой спрос один только из них заявил себя знающим по-русски, а потом оказалось, что все они хорошо понимают Русскую речь. Я спросил: есть у них раввин? Мой Еврей-собеседник указал на одного молодого человека, почти безбородого. Оказалось зовут его Аарон. Я с улыбкой возразил, что он не очень похож на древнего Аарона: у того была борода большая. При этом все слушатели добродушно и преусердно рассмеялись, хотя мое замечание еще не успело быть переведенным на их речь. Очевидно, что и без переводчика они понимали речь мою. Я стал расспрашивать молодого равнина. Между собой они говорят-де «Парсским» языком, но знают и местные горские языки; признают талмуд-тору, занимаются земледелием мало, потому что - де оно для них трудно, а больше торговлею среди окрестных горцев (Карачаевцев, Нагайцев и проч.), но главным образом выделкою сафьянов; другие сказывали потом, что начальство наше предлагало им во владение землю, оставленную выселившимися Нагайцами, но они не взяли, опасаясь солдатчины; теперь же арендуют! участки у казаков. «Есть ли у вас книги Свящ. Писания?» спрашиваю. «Есть», отвечает раввин. «Откуда взяты?» Писаны в Вильне. Невдали на пригорке стояла миньятюрная, убогая синагога деревянная. Раввин и собратия его усердно просили зайти в их церковь (!). Не захотел им отказать. Зашли. Внутри бедно, грязно. Взойдя на низенький балкончик в роде эстрады для музыкантов раввин приказал двум своим помошникам развернуть свиток писания. Долго они перворачивали с одного валька на другой, пока добрались до Берешит’а, я предложил раввину прочесть первые строчки 1-й главы 1-й книги Священного Писания В. Завета. Тотчас же он набросил на себя, в роде башлыка из грязнобелого холста, покрывало, и своим произношением скоро прочел несколько стихов. При этом живо, как прежде никогда, припомнились мне слова Апостола языков о сродницех его и братьях по плоти, Иудеях: ослепишася помышления их, даже бо до сего дне тожде покрывало во чтении ветхого завета пребывает неоткровено. Даже, до днесь, внегда чтется Моисей, покрывало на сердце их лежит. Внегда же обратятся ко Господу, взимается покрывало (2 Кор. 3, 14. 15), замечает св. Апостол. Когда-то и сей, в горах Кавказа застрявший малый останок спасется (Римл. 9. 27)? Когда снимется с головы их раввина внешнее грязное [672] покрывало и вместе с сердец всех их духовного ослепления покрывало?..

Знаменовавши себя крестным знамением, я прикоснулся устами к первым словам первой книги Священного Писания.

Вслед на тем раввин, взявши в руки маленькую книжку, затянул по ней молебен (sic) за Государя, нечто в роде нашей эктении. За каждым стихом все предстоявшие в синагоге, особенно поближе к эстраде, громко и скоро восклицали: амень. А те которые стали дальше нередко и не слышали толком начала и конца возгласов кантора, и потому или слишком спешили говорить амень, или опаздывали. Да и ближе стоявшие явно не разумели глаголов своего псалты. И тут опять мне живо представилось в этом действии олицетворение слов того же св. апостола в другом послании к тем же Коринфянам: исполняй место невежды како речет аминь по твоему благодарению (1 Кор. 14, 16), понеже невесть что глоголеши (тоже). А если, как в этот раз, раньше подученный безотчетно скажет аминь, хотя бы иногда и впопад, все-таки его ум остается без плода (там же, ст. 14).

Когда все амини кончились, я спросил раввина, возглашавшего solo, бывает ли у них общее пение? Получил ответ: «Нет, не бывает. Это у Европейских Евреев заведено. - «Ведь теперь уже и тут Европа. Да и в древности, при Давиде, Соломоне и пр. было же». - «Нет, это у Европейских Евреев так», ответил он с самодовольным сознанием превосходства старообрядческого Евреев горских пред Европейскими. Потом прибавил: Правда было в древности, но как раз уже разрушилось, то у нас и не бывает (как это напоминает безпоповца: «были-де таинства, было священство, благодать, теперь же-де она на небо ушла!... и т. д.). Расстались дружелюбно, в надежде более продолжительного свидания. Пред этим немногие обитатели сего места, православные, приняли благословение христианское.

В ст. Устьджегутинскую прибыли в 5-м часу пополудни. Это был вечер Суботы. Тотчас же собрались в церковь. Заранее, что нужно для всенощного бдения, было заготовлено. Не стесняясь отсутствием своих певчих, мы удовлетворились пением случайных, не первосортных, но преусердных любителей... Церковь маленькая, богомольцев набралось много; когда приспел выход на литию, я распорядился совершить ее вне церкви пред западными ее враты, внутри ограды. Простор, чистое небо, тишина в воздухе, тепло отнюдь не Ноябрьское, а весеннее задержали нас до конца всенощной под нерукотворенным сводом богозданного храма славы Божией; тут мы совершили и литию, и благословение хлебов, и раздачу [673] благословенных хлебов всем богомольцам по кусочку, и помазание всех благословенным елеем во время канона, и пред тем чтение акафиста Св: Архистратигу Михаилу (храм местный Мих. Архангельский и храмовой праздник недалеко впереди), и первый час до конца. Кончили в 8-м часу. Ночлег у местного священника, но сперва и в доме оставаться не хотелось. 4^о тепла по Реомюру, при безусловной тишине, давали только освежительную прохладу; а почти полная луна, при безоблачном небе, ясно освещала прямую и совершенно ровную долину Кубанскую и с двух сторон высящияся над нею разновидные и разноформенные гряды гор, то в виде правильно как бы человеческою рукою сложенных гигантских крепостных стен, то в виде полуразрушенных бастионов. Если бы не вставать завтра рано, не ушел бы в дом.

Вскоре приготовлены были для нас и для всех, кто имел с нами совершить восхождение, оседланные лошади. Судьба судила опять взбираться на седло, вспомнить недавнюю Алтайскую старину. К сожалению Карачаевские, как и вообще здешние седла (и горские, и казачьи) не имеют удобства Алтайских. Сперва двинулись по берегу, вдоль по длинному аулу, потом по деревянному мосту чрез Теберду. Отсюда идет экипажная дорога по левому берегу вверх до главного Карачаевского аула, а оттуда будто бы будет разработана по перевалу чрез хребет Кавказский к Пицунде (на восточном берегу Черного моря). Но мы тотчас же от моста поворотили направо вниз по этому берегу к холму церковному. Холм этот с Севера и Юга ограничен крутыми и глубокими оврагами, с западной стороны связан перешейком с главным гораздо больше его высоким, левобережным Тебердинским хребтом, а с восточной стороны оканчивается почти отвесной крутизною, немного не доходя до русла речного. Удобопроездной верховой тропинки у восточной подошвы холма оказалось очень немного, сперва по крутому косогору, потом по узенькому каменному карнизу, напоминавшему Алтайские горные тропинки. У лошадей таже внимательность, осторожность, неспешность, цепкость; у нас тоже, давно знакомое, но давно неиспытанное чувство опасения: вот - вот и конь оступится, и худо будет коню, еще хуже всаднику. Вскоре надобно было спешиться и, оставив коней у подошвы холма, отправиться дальше с кое-какой палкой-подпоркой, заткнувши за пояс полы своей длинной одежды. Пришлось взбираться на крутизну почти отвесную (признаюсь, и на Алтае того не встречалось, точнее, не было надобности), большею частию без малейшего признака какой-нибудь дорожки. Хорошо, что почва была мягкая, только кое-где с камнями; а худо было то, что подъем был с северной стороны: земля, ночью замерзшая, только [674] сверху немного оттаяла, и нога скользила по мерзляку. Голова тоже задумывала чувствовать кружение. К тому же (что следовало раньше знать по прежним опытам) подъем оказался не только гораздо круче, но и гораздо выше, нежели каким представлялся издалека; но назад уже поздно возвращаться. При пособии одного из горцев, которым «везде дорога», я, несмотря на свою астму, поднялся без отдыха, употребив на это 3/4 часа. Оказалось, холм имеет два уступа или площадки; церковь, на верхней площадке, над долиной около 230 саженей, почти полверсты отвесных. Церковь небольшая (человек на 100), Греческой архитектуры, каменная; конечно без окон и дверей, из тесаного камня, арки из такого же узкоклинчатого камня попеременно с отлично обожженным такой же формы кирпичем; а купол из круглых камней, к удивлению цел, конечно благодаря связующему цементу; почти цела и кровля, каменная же; западный притвор полуразрушен, а от северного и южного небольшие остатки. Форма церкви крестообразная с полукруглым выступом для алтаря. Внутренняя сторона стен была вся расписана священными изображениями, теперь едва приметными по штукатурке, альфреско. В восточной части за горним местом над тремя алтарными окнами с трудом можно видеть изображение Божией Матери в рост, с поднятыми руками (в роде Киевософийской, Нерушимой Стены). По правую и левую сторону алтарных окон на стенах алтаря по четыре святителя; каких именно, определить нельзя, а надписей нет. На северной близалтарной стене неясно видятся как бы Божия Матерь, а может быть и другое лицо женского пола, Иоанн Креститель, и еще одно лицо держит в чаше младенца и как бы обливает его из какого-то сосуда. В южном выступе с одной стороны (вост.) мученики - воины, должно быть Георгий Победоносец и Димитрий Солунский, а на западной преподобные жены; тут же сохранилась и часть орнамента. Еще обратили на себя наше археологическое невежество в алтаре под нижними оконными плитами как бы печурки, углубления, в которые будто бы кладут богомольцы угли и ладан. Сделавши измерение церкви снаружи и внутри, мы немножко помолились. Став пред местом бывшего престола и возложив на себя эпитрахиль (нарочито взятую), я сказал две кратких эктении, заздравную «За царя и за вся иже во власти суть», победоносное наше воинство и вся православные христианы, и заупокойную между прочим о зде священнослуживших и молившихся; пропели и многая лета, и вечную память... Долго оставаться было нельзя: к вечеру уклонялся уже день, а до ночлежного пункта было неблизко. Можно было однако при беглом осмотре заметить, что в древнее время была устроена дорога к церкви по ребру южного оврага, и это тем несомненнее, что [675] строители, священнослужители, богомольцы, им современные, конечно не тем путем без пути восходили в церковь, какой нами был избран и по какому опять мы должны были нисходить. Последнее же, как известно, гораздо труднее первого (конечно не в моральном смысле). Поэтому, при нисхождении, вместо одного, моими водителями быть любезно взялись уже два туземца и почти снесли на руках своих легко и скоро, наглядно уяснив мне 12-й стих 90-го псалма (на руках возмут тя, да не преткнеши....).

Вот мы побывали в одной древней церкви, посмотрели, помолились. Но где же след тех, которые были посетителями этой церкви до ее запустения? Вероятно след священнослужителей: недалеко от северозападной стороны церкви остатки могильные. Но где же прочие зде лежащие братия святого храма сего? Когда мы уже спустились, нам указали на что-то, стоющее внимания почти на половине юговосточного крутого косогора, при устье северного оврага. Надобно было опять немного взобраться по скату холма. Тут оказались древние могилы. Это каменные гробницы из цельных тесаных плит, частию углубленные в гору, длины около 3-х аршин, а в поперечнике до 1 1/2 аршин, сверху перекрыты одною цельною плитой, с передней стороны внизу в роде высокого порога, так что с этой стороны образуется отверстие, которое без сомнения закладывалось тоже плитою. В одной из этих гробниц отвален был этот камень, и внутри видны были кости сухие. Такими могилами это ребро холма исполнено, как пчелиными ячейками. Чьи оне? Не теперешних соседей Карачаевцев-мусульман, ни их предков ближайших, тоже мусульман, как потому, что аул этот недавний, так и потому, что мусульмане не так погребают своих покойников. Это не доисторические языческие могилы и кости, которых надобно скорее искать в долинных и степных курганах. Без сомнения эти могилы, эти кости бывших братий святого храма сего, чад сей церкви, у ее подножия надеявшихся обрести покой до будущего воскресения. Дальнейшие исследования, надеюсь, подтвердят это предположение, а может быть даже укажут, хоть приблизительно, и время устройства этих могил.

По возвращении в аул Секты мы были радушно угощены г. старшиной в его кунацкой (мужской половине дома, приемной для гостей). Нельзя было не обратить внимания на то, что в этой комнате у хозяина, хоть он и мусульманин, было две Русских картины на стене около переднего угла. Замечательнее всего, что обе они изображали халифа правоверных, Турецкого султана, в комическом виде: одна по поводу взятия Плевны и плена Ошера-паши, другая по поводу поражения и бегства Гази-Мухтара. Хозяин угощал нас (кто что [676] хотел кушал) почти теми же кушаньями и под теми же названиями, что и на Алтае: кругом (сыр), пшлаком (Алтайский пыштак - сладкий сыр, несоленый), медом, из крупчатой муки лепешками на скоромном масле (у Алтайцев нет), бараньим шашлыком и чаем. Я оделил ребятишек его, на дворе, кусочками сахара, как бывало и на Алтае; сперва дичились, потом стали смелее. А потом, бывало, станут своими нам, издали бегут уже не за кусочком сахара или сухаря, а за благословением пастырским. Когда и како зде будет сие?...

Выехали из аула Секты в сумерки, до Хумаринского ехали темным безлунным вечером, без особой охраны, только в сопутствии усердного начальства. Заметьте, ведь это - в вершинах Кубани, в безлюдной местности, по дороге не просто арбяной. но каретной, где назад тому около 60 лет г. Бернардацци странствовал к этим церквам с конвоем 50 чел. конницы и 50 чел. пехоты с несколькими горскими князьями в виде заложников... А много, много раньше тут были церкви Божии, были в них и жили и костьми по христиански ложились православные, предки нынешних Цыганов-мусульман. В Хумаринское явились в 8 ч. вечера, на ночлег с обстановкой Европейской. На противоположной стороне, за Кубанью, селение Осетинское, а над ним на большой высоте (по Бернардацци гора Чуна) другая древняя церковь. Так как она похожа на виденную нами вчера, внутри ее, сказывают, вовсе нет изображений: восхождение туда и возвращение взяли бы у нас много времени, а наша прямая цель - Зеленчукские церкви; к этой же церкви по горным площадям можно и на быках доехать, что будто бы и делают Греки недальнего селения: поэтому мы сочли за лучшее оставить на сей раз обозрение этой церкви.

3-го Ноября. Утром, опять перебравшись по каменному мосту на левый берег Кубани, отправились вниз по этому берегу, сперва мимо Осетинского Георгиевского поселка, потом среди обширных, но уже сравненных с землею развалин древнего селения; по всему видно, что тут некогда был город значительный, притом христианский, так как тут при некоторых раскопках находили кресты. Проехавши около 8 верст, мы оставили Кубань. Берегом маленькой речки, с Запада прорезывающей горы надкубанские и падающей в Кубань, мы постепенно поднялись на горную площадь, по которой текут вершинные речки, составляющия потом р. Малый Зеленчук. Местность эта, не смотря на свою возвышенность, удобна для хлебопашества, сенокошения и пастьбы скота. Замечательна в своем роде она и тем, что тут на незначительном пространстве собралось несколько народностей: тут и казачья станица (Кардонинская), и Греческий поселок (Хасаут), и поселок Эстонский, и улус Горский (Хусен-Кардоник), [677] и поселок Русских крестьян (Марухский). Из этих селений на нашей дороге была стан. Кардоникская, в свою очередь замечательна 1) церковью деревянною, но очень обширной и отличной архитектуры, с очень хорошим иконостасом, а, главное, замечательною дешевизной постройки (до 25.000 р. со всею отделкой внешней и внутренней; по Кубанской области гораздо меньшие и худшие стоили до 60.000 р., благодаря хотению и умению старателей...), 2) местным священником, он же и благочинный, священствующим здесь неотходно со дня своего рукоположения, вот уже 27-й год (это тоже редкость в здешней епархии).

Последним селением пред «древними церквами» была станица Зеленчукская, на правом берегу р. Большого Зеленчука.

Вскоре по переезде через речку, двигаясь вверх по невысокому берегу, мы встретили груды камней, прямою непрерывною линиею тянущихся от почти отвесно-крутой горы к самой реке. Очевидно это остаток древней стены, составлявшей первое ограждение для живших дальше по реке. Еще немного, и нашим взорам на небольшом пригорке является 1-я древняя церковь с верхнею частию и некоторою долею крыши (каменной) неуцелевшими. На уцелевших растут вереск, смородина, молоденькие сосенки... Но мы, не останавливаясь, проехали дальше. Видим другую церковь побольше, разрушенную меньше. Минуем и эту, а едем все среди непрерывных развалин разной величины зданий. И вот... Простите, не могу равнодушно писать, вот среди этой глухой пустыни, среди этих давно брошенных развалин видим явление живое и дух одушевляющее: множество народа, и пешего, и конного и с повозками. Господи, не залог ли это Твоей милости, что скоро-скоро наступит время возгласить: «процвела есть пустыня, яко крик Господень»? Безконечный и Непостижимый, во благости Своей, некогда на Алтае не раз ниспосылал мне убогому незаслуженное и невыразимое утешение от глубины сердца воспевать эту сладкую песнь на местах, где сперва виделась пустыня и материальная и духовная, бывшая таковою от начала, а потом на наших глазах процветала. А это место вот некогда было цветущим градом и были церкви многи тут. А потом цвет христианства увяде, от жилищ человеческих почти не осталось камня на камне, только полуразрушенные церкви некоторые высятся еще... Неужели пришел час возрождению сего града мертвых? Неужели даровано будет нашему убожеству дожить до святой минуты видеть святыни сии обновленные, от позора диких горцев освобожденные, вновь Божиею благодатию освященные, и вместе с новыми православными насельниками и временными посетителями сей пустыни воспеть Господу сладце: [678] «Процвела есть пустыня, яко крик Господень?» Что же это были за люди, нас предварившие? Зачем они здесь скучились и встречают нас? Это: во-первых, глубокий старец, иером. Дометиан, во дни юности своей посланный бывшим Алтайской миссии основателем о. архим. Макарием на дело служения миссионерского из России на Алтай и многия десятки лет трудившийся в пустыне языческой до истощения своих сил (он не обленился исполнить мое поручение взглянуть на древнее запустение древней святыни в Кавказской пустыне и положить начало ее восстановлению); во-вторых, Афонский иеромонах о. Серафим с своим тамошним же собратием, двое передовых посланников из числа малого братства на Афоне, хотящего на сем месте, возобновивши сию святыню, при ней основать свои подвижнические жилища. Этих трех я и послал ранее себя, чтобы они к моему приезду поочистили и пооблагообразили более других сохранившуюся церковь. Около этой церкви и образовался оный стан людей. Прочие были соседи из станиц Зеленчукской и других, даже из Баталпашинска, мужчины и женщины, с детьми на руках, нестарые люди и престарелые. Это те, коих сердце болело, знавшее об этих заброшенных святынях, коих сердце горело желанием видеть их восстановление и теперь радовалось, усматривая начало исполнения их горячих молитв и хотело участвовать в начинании этого начала. При их пособии сделаны были дверные косяки в церковь, и новая дверь навешена, вместо рам со стеклами окна были затянуты белым коленкором, а одно маленькое окошечко (может быть, лепта вдовицы) завешено клетчатым платочком. Церковь, бывшая прежде местом ночного убежища пастухов Карачаевцев и приюта для мелкого скота (подобно Вифлеемскому вертепу) была очищена от сору и нечистот и пол ее земляной посыпан чистым песком. Из соседней Зеленчукской станицы пешком принесены были на время взятые из церкви выносные иконы Божией Матери и Животворящий крест, кроме того много собственных икон «в прикладе» к церкви, и расставлены по стенам и столбам церковным. Против церкви, с Запада в недальнем расстоянии устроена временная «гостинница» для приехавших и пришедших; это был длинный сарай, преобразованный из каменной конской загороди, очищенный от навоза, устланный свежим сеном и покрытый тоже сеном; тут предполагалась и столовая в середине, а по сторонам, отграниченным от столовой двумя бревнами, рядом с этой гостиницей отдельное помещение для меня: это самое приятное для бывшего кочевого Алтайца, полотняная палатка, с комфортом паче Алтайского (столиком, стулом и железною складною кроватью). Густая толпа образовала целую улицу до [679] самой церкви; впереди с хлебом - солью, в Кавказской пустыне, по Русскому православному обычаю. Всякий раз, когда является хлеб - соль при встречах владыки у церковной ограды живых мест, отрадно благословлять подносимое: во сколько же раз трогательнее было видеть и благословлять эту хлеб - соль здесь, подносимую от первых странников-богомольцев. В этом хотелось видеть залог и предвестие хлеба-соли, что всегда радушно предлагается в православных иноческих обществах для странников-богомольцев. Благословив и богомольцев пока общим благословением, попросили мы их молитвенной помощи к скорому исполнению нашего желания дождаться от будущих братий здешних радушного приема хлебом и телесным и душевным. Вошли в церковь, уже украшенную: повсюду горели свечи «воску ярого», возженные усердием странников то в двух медных подсвечниках, то на деревянных столбиках и подставочках, сделанных наскоро взамен люстр и лампад. Пропели похвалу Богородице (Достойно есть). Церковь эта меньше первых двух, но сохранилась гораздо больше, не только стены, но и трибуна и большая часть каменной (из плит) кровли.

Так как оказывалось, что все прибывшие не могли поместиться в церкви, то предположили совершить молебен на открытом воздухе, пред дверями церковными. Распорядившись приготовить все для этого потребное, пока отправились взглянуть на явственно видимые отсюда остатки еще меньшей, уже 4 - ой церкви. На всем расстоянии между этими церквами (около 1/2 версты) и далее, и направо, и налево, линии развалин каменных. А около 4-ой церкви следы какого-то громадного здания, которого фундамент отчасти сохранился. Самая церковь замечательна кладкою камня насухо, но чрезвычайно старательно. По близости к упомянутому зданию и малым своим размерам, она, кажется, была домовою церковью (может быть архиерейскою). Слегка взглянувши и оставив осмотр дальнейший до следующего дня, возвратились к стану; было около 4-х часов по полудни. В полном облачении, в сослужении о. Дометиана и протодиакона, при пении о. ключаря, о. Серафима, иподиакона и келейного совершили мы водосвятный молебен; после молебна все до одного были допущены к св. кресту и окроплены св. водою, так что дело кончилось уже в 7-м часу ночью. Да и большая часть молебствия, по случаю малого дня, была уже во тьме ночной. Только с неба немногия звезды смотрели, да на столике пред Евангелием и св. крестом свечки ярко горели, маленькие, но зажженные великим усердием небогатых богомольцев, и то и дело звенела тарелочка от грошей, бросаемых на нее этими богачами в дусе... Поистине это были лепты, но в очах Божиих [680] безценные. Кто им внушал, кто их убеждал нести в сию пустыню свои трудовые копейки и гроши?... Слава тебе, Господи, вся предвидящему и вся устроящему во время свое во спасение. Ужин обильный для прочих, для нас ? редкий, из местных свежих форелей; вино доброе, виноград кислый. Ночлег мне в палатке, повод к воспоминаниям незабвенным: ночью дождь, буря, опасение оказаться не в палатке, а под палаткой, опасение и в палатке оказаться под дождем; оба были напрасны. А «народ Божий», кроме упомянутой гостинницы, где было место для аристократии, и церкви, где было место для братии, устраивали себе ночлег, кто где и как умел: одни в своих телегах, другие просто около костров горящих. Сперва живые разговоры около огонька, потом потише, изредка оклик караульных, наконец опять пустыня тихая, безмолвная... Утро ясное, свежее, +5^о Реом. в 6 часов, а накануне днем +12 ? 16° Реом. Собрались в церковь, сперва прочли утренние молитвы, потом совершили молебен всемилостивому Спасу, Божией Матери, архангелам и всем святым. На молебне некоторые припевы пели на Греческом языке, держа в памяти первых здешних, блаженные памяти, священнослужителей и братий храма; и за упокой об них моление совершали, и вечную память им пели, а потом и многая лета кому подобало. При конце предстоявшим простым боголюбивым пришельцам сказал я простую речь… (После молебна вскоре богомольцы подняли иконы, взятые из Зеленчукской церкви и отправились, но свои собственные иконы, правда простенькие, оставили навсегда тут, на стенах и столбах церковных. Пред отходом их, я обратился к ним «за советом». Вспоминая, что я вчера слышал, как звенели их жертвы на тарелочке, я заметил, что пожертвованных ими грошей (оказалось около 8 рублей!) недостанет на возобновление этой церкви. Но это-де исполнит о. Серафим. Так вот моя мысль: эти деньги сберечь, не трогать, пока придет время освятить церковь, на эти деньги купим свечи и первые их зажжем при освящении церкви. «Согласны ли?» спросил. Ответили: «согласны, очень ради, спаси вас, Господи!») Потом чай. Потом знакомились с местностью. Измеряли paзcтояние между церквами. Около 3-й церкви (где молились) по направлению от горы к реке явственно сохранился след большого рва и двух стен, внутренней в сажень ширины и внешней поменьше. Тут же, в восьми саженях от этой церкви на Юг, обратили мое внимание на себя развалины небольшого здания с полукружием на восточной стороне. При ближайшем осмотре оказалось, что это фундамент 5-ой церкви, из всех малейшей.

По возвращении в Сион, тотчас же верхами отправились вниз для осмотра церквей 1-й и 2-й, место которых вчера проехали. От 3-й церкви 2-я более ста сажень, а от этой 1-й около версты. На 3-й [681] церкви внутри не видно следов стенных изображений, может быть потому, что на стенах ее вовсе не сохранилась штукатурка. Но в тех двух, где только сохранилась штукатурка, там видны следы стенной иконописи, правда в таком состоянии теперь, что возобновление по прежним рисункам уже невозможно.

Вторая церковь из всех здешних больше вмещала молящихся. Архитектура всех церквей та же, что Тебердинской и над-Кубанской, т, е. Греческая; в каждой из них (кроме 4-й и 5-й, как небольших) алтари трехчастные. Но 2-ая оказалась достопримечательнейшею потому, что на горнем месте в алтаре ее сохранились остатки каменной архиерейской кафедры и иерейских сопрестолий каменных, чего в других церквах и намека нет: явно, что это была церковь кафедральная, архиерейская. На 1-й церкви, как и на 2-й, видны кустарники и небольшие деревья. Несколько лет тому назад не один год жил здесь один благочестивый отшельник (он жив и теперь, в св. Михайловской Закубанской пустыни) в небольшой келейке. В его время на 1-й церкви росли три громадные сосны, пустившие свои корни в расщелины каменной крыши. Приходя помолиться, он видел, что во время сильного ветра эти сосны раскачиваясь расшатывали и кровлю; опасаясь, что оне падением от бури разрушат кровлю, он их спилил и убрал. Утром рано, осматривая местность и убеждаясь, что тут было большое население, я, как и на Теберде, спрашивал себя: «где же бывшие здесь жители находили своим смертным остаткам покой до общего воскресения? Нашел было след, но только одинокой могилы вдали от церкви. И вот, обходя кругом 1-ю церковь, спустились мы на берег омывающего ее с Севера и Запада небольшого ручья. Ручей в большую воду подмывает площадку, на которой стоит церковь, и тут-то нашелся ответ на мой вопрос. Оказалось, что церковь эта стоит «на гробах». Отлогий отмываемый берег площадки весь состоит из тройного ряда (одного над другим) погребенных здесь. Способ погребения тот же, что и теперь на Афоне и проч., т. е. без гробов; только около головы, для сбережения ее, полагали две каменных плиты по сторонам и одна сверху, на них опирающаяся. Уходя от церквей, я просил г. уездного начальника принять предохранительные меры от дальнейшей порчи и засорения церквей Карачаевцами, и он сделал распоряжение, чтобы безотлагательно были заложены наглухо камнями двери и окна церквей. Таким образом они будут недоступны ни скоту безсловесному, ни пастырям их неразумным. Немного выше кладбищенской церкви тоже след бывшего жилья (на Ю.-В. ближе к горе), в том числе цел план большого длинного здания, разделенного на несколько больших [682] комнат и с двумя по концам пристройками в виде сеней входных. А над отвесным скалистым обрывом горы, на высоте не одного десятка сажень, видны остатки маленького жилья; была ли то келья богомольца, или сторожевая башня, потому, что с того места на далекое пространство должен был открываться вид вверх и вниз по Зеленчуку. Протяжение развалин, где древние церкви по берегу Зеленчука, оказывалось не меньше трех верст. Тут и здания многочисленные и по размерам значительные, и рвы, и стены крепостные, и улицы прямые, правда узкие, но совершенно по восточному, и сады фруктовые, и церквей несколько, в том числе как бы кафедральный собор, кладбищенская церковь, домовая и др., архитектуры Греческой, с стенною иконописью Греческой. Еще надобно заметить, что в местности этой как раз оканчивается колесный путь, а дальше идет вверх по Б. Зеленчуку верховой и вьючный до перевала через главный хребет Кавказский по направлению к Черному морю; конечно еще некоторое пространство вьючной дороги, по югозападному склону Кавказа, затем путь к приморскому Сухуму. И наоборот, следуя от Сухума и т. п. через перевал Кавказский, в этом пункте оканчивалась дорога вьючная, верховая. Несомненным представляется, что это был город значительный, ибо в нем была кафедра архиерейская, город-крепость и вместе складочный торговый город...

15 Февраля 1887. Ставрополь Кавказский.