ЧЕРЕЗ СВАНЕТИЮ К ЭЛЬБРУСУ

VII.

Ветеринарный пост у края леса. Спуск по ущелью р. Тегенек. Баксанское ущелье. Быстрый переход от южной природы к северной. Сторожка на краю ледника Азау. Ледяные ворота. Стадо туров. Ночлег.

Утром оказалось, что мы всего с полверсты не дошли до леса, а у самого его края находилась хижина ветеринарных стражников, которые живут здесь, наблюдая, чтобы через перевал не прогнали скот из Закавказья, где уже несколько лет свирепствует чума. Разве безумец рискнет погнать скот через Озенги! Впрочем, говорят, что случается на веревках спускать животных по страшной круче глетчера. Как бы то ни было, но мы могли воспользоваться хижиной для ночлега и вместо этого провели ночь, дрожа от холода.

При свете занимающегося дня мы увидели, что находимся у самого конца огромного ледника, по морене которого шли вчера. Из-под его льдов вытекает небольшая речка Тегенек, впадающая в Баксан. С запада, под углом к этому глетчеру, сползал другой широкий и короткий глетчер, и около его конца мы заметили великолепную снежную арку, перекидывающуюся над речонкой. Покоясь на двух ледяных скалах, арка имеет вид совершенно правильной дуги, достигая 10 сажень длины и около 5 сажень высоты.

Мы прошли бесполезную для нас теперь хижину и быстро стали спускаться по ущелью реки Тегенек. Красивыми каскадами быстро падает она среди хвойных лесов и нагроможденных обвалами скал к ущелью Баксана, куда мы спустились к полудню. [171]

Таким образом мы благополучно совершили переход через Главный хребет. Никто из нас не чувствовал на большой высоте никаких признаков горной болезни, за исключением легкой головной боли у одного из товарищей, кстати сказать, часто испытывающего ее и в обычных условиях жизни.

Переход занял в общей сложности 17 часов, причем на подъем по южному склону перевала приходится 10 часов и 7 часов — на спуск. Без сомнения, мы поступили очень разумно, взяв носильщиков, а не лошадей, так как провести лошадей здесь прямо таки невозможно иначе, как спуская их на веревках по леднику и рискуя погубить их на каждом шагу в других местах. Это при благоприятной погоде. Что же было бы, если бы нас застигла непогода среди глетчеров? Можно наверное сказать, что тогда, если бы люди и спаслись, лошади неминуемо должны были бы погибнуть.

Как я уже сказал, мы спустились к ущелью Баксана, бегущего в этом месте не широкой, но многоводной рекой, на высоте 5,800 фут. над уров. моря. В этом месте течение реки очень быстро, и все время слышен грохот крупных камней, катящихся по ее дну. Берега сплошь заросли высокими сосновыми лесами, впервые встретившимися нам за все время нашего путешествия. Сразу чувствуется уже, что мы попали в северную природу. Переход от южной стороны к северной насколько быстр и резок, что поражает путешественника.

Все долины Закавказья отличаются одной чертой, в высшей степени характерной для них — это отсутствием жизни.

Повсюду великолепные леса, сверху донизу завитые лианами; темно-зеленые лавровишни густо покрывают склоны гор, высокие буки там и сям возвышаются из их [172] чащи, серея своими гладкими, прямыми стволами; кое-где попадаются заросли дикого орешника; корявые дубы с жесткими листьями, все обвитые плющем, а внизу падуб, остролист и др. вечно-зеленые растения. Но под этими мрачными сводами зелени совсем нет травы, а на лесных прогалинах видна сухая, растреснувшаяся от палящих лучей солнца, земля, с кое-где торчащими жалкими колючками. Тишина царит в этих лесах, и редкая птица нарушает молчание природы; ведь это только станция во время перелетов, которую птицы спешат миновать возможно скорее. Даже насекомых почти нет.

Но как только перейдете Главный хребет и спуститесь в леса северного склона, вас тотчас поражает обилие птиц. Всюду слышатся их голоса от тонкого дисканта пеночки до глубокого баса лесного ворона; всюду порхают они, преследуя мириады насекомых, или кружащихся в воздухе, или привлеченных ароматом цветов, рассыпанных по лесным лужайкам. Разнообразнейшие грибы высовывают свои цветные головки из-под опавшей листвы деревьев, и целый ковер брусники, черники и других ягод устилает путь.

Кругом шум — все живет и пестреет красками. Природа празднует свой кратковременный, но зато веселый праздник...

В такую обстановку попали мы, спустившись к Баксану. Первым делом было полакомиться ягодами и поживиться грибами. В короткое время мы набрали большое количество грибов. Здесь растут белые грибы, сыроежки, масленики и множество других видов.

Расположившись на привал под тенью громадных сосен, мы приготовили себе из грибов великолепный завтрак.

Невдалеке от нас находился поселок Кашкаровка, [173] состоящий из нескольких бревенчатых домиков, населенный горными татарами, которые образуют несколько таких поселений по верхнему течению Баксана. Ниже Кашкаровки находятся поселки Байдаево и Иткол. К сожалению, на 5-ти верстной карте ни одна из этих трех деревень не указана.

Около того места, где мы остановились, в Баксан впадает с левой стороны р. Терсколка, вытекающая из глетчера того же имени. Лучше сказать, Баксан составляется здесь из двух речек — Терсколки и Азау; последняя считается главной и даже на карте почему-то называется Баксаном. По ущелью Терсколки нам был великолепно виден спускающийся со снежных полей Эльбруса глетчер, неровный и весь изборожденный многочисленными ледопадами и широкими трещинами.

Говорят, что по Терсколу можно взобраться на Эльбрус, но он имеет в нижней своей части такой страшный вид, что, признаться, я сомневаюсь, чтобы это была удобная дорога (По словам В. Тепцова («По истокам Кубани и Терека» в Сбор. мат. вып. XVI, стр. 41), по леднику Терс-кол (Кривое ущелье) обыкновенно поднимаются на Эльбрус. По Диннику («Горы Терской области», 32), ледник Терс-кол (Терс-кол-чиран) начинается от большого снежного поля ю.-в. склона Эльбруса и очень близко подходит к долине Баксана. Поверхность его очень крута и пересекается таким множеством трещин, что ходить по ней едва ли можно. Размеры ледника небольшие: по средине ширина приблизительно с версту. Длину г. Динник, с слов Измаила Урусбиева, определил «немногим больше ширины». Михайловский («Горные группы и ледники центр. Кавк.») дает длину 5 километров, а конец ледника на 2625 м. (8608 фут.). Если посмотреть на этот ледник снизу, то он имеет вид прямоугольного треугольника с притупленными углами. Значительно ниже его находятся морены, доказывающие, что в прежние времена и этот ледник был значительно больше. (В. М. Сысоев, Эльбрус, Екат. 1899 г.). Ред.). [174]

Отдохнув на биваке, мы направились на запад вверх по течению реки Азау и часа через два легкого и в высшей степени приятного перехода по очень постепенному подъему, среди великолепных сосновых лесов, прибыли к ветеринарной караулке, построенной у самого края ледника Азау. Пост этот охраняет перевал Хотю-тау (Подъем на перевал Хотю-тау существует отдельно от подъема по Уллу-зе на перевале Чипер-азау (В. М. Сысоев, Эльбрус, Екатеринодар 1899 г.).), который ведет через ледники Азау и Торгул к Карачаю, по ту сторону Эльбруса.

В виду того что мы хотели сделать восхождение на вершину Эльбруса, мы решили остановиться в сторожке дня на три. Поэтому мы тотчас же заявили о своем намерении двум стражникам, и они с большой любезностью уступили нам свое помещение.

Маленький домик заключает всего лишь одну комнату около 25 кв. аршин, всю заставленную расположенными около стен тахтами и имуществом обитателей, а на единственном свободном месте посредине стоит стол. Несмотря на размеры помещения мы были им очень довольны, тем более что погода начала хмуриться, и к вечеру надо было ожидать дождя. Уже с утра одинокие облака, одно за другим, стали появляться с юго-запада, и мы тревожно поглядывали на них. В горах быстро меняется погода. В самый ясный день иной раз вдруг откуда-то набегут тучи, подует ветер, густо покроются туманом снежные вершины, и иногда пойдет такой ливень, что удивляешься, откуда это все набралось. Но пройдет еще час, и снова солнце ярко заблестит на небе, озаряя последние облачка, быстро убегающие за горизонт.

Однако на этот раз были признаки, предвещавшие основательную перемену погоды, и мы опасалось, что [175] не удастся совершить интересное восхождение. Как бы то ни было, позавтракав, мы тотчас отправились в небольшую экскурсию для осмотра ледника Азау. Нам пришлось для этого пройти по старым моренным отложениям, состоящим почти нацело из трахитовых и базальтовых лав, образующих огромные насыпи, местами поднимающиеся до восьми и более сажень высоты. Пробираясь по камням, в беспорядке наваленным повсюду, я вдруг, совершенно неожиданно для себя, вспугнул маленькую выпь (Botaurus minutus), которая, неуклюже вытянув ноги, снова опустилась невдалеке. Я был изумлен. Что делает выпь в этих каменистых местах? Было 14-е августа — время для обратного перелета на юг еще слишком раннее. Птица эта держится в южной России до конца сентября. Спустя немного, так же неожиданно из-под самых ног вырвался козодой и тотчас сел между камнями, смотря на меня своими широко открытыми черными глазами.

Пересекши несколько моренных холмов, мы подошли с правой стороны к концу глетчера, оканчивающегося крутым ледяным обрывом, из-под которого с ревом выбегает река Азау, образуя низкие широкие ледяные ворота. Через их отверстие, а также в глубокие вертикальные трещины ледяного обрыва видна темная глубь глетчера. Соблазнительно было попытаться пройти по реке в эту подледниковую галерею, но, признаться, никто из нас не решился на это. Бурная речка могла бы свалить с ног смельчака и разбить об острые камни. Насколько помнится, ботаник Буш, исследуя ледники, лежащие к западу от Эльбруса, однажды рискнул проникнуть со своим товарищем в одну из таких галерей, но оба едва не поплатились жизнью, благодаря случившемуся обвалу части ледяного свода. [176]

Осмотрев выход реки Азау, мы снова перешли к левому краю глетчера и стали подниматься по высокой морене, успевшей покрыться скудной растительностью. Собирая растения, мы медленно подвигались вперед. Между тем тучи сгустились над нами, подул холодный резкий ветер, и пошел сильный дождь, иногда переходивший в крупу.

В нижней своей части глетчер имеет небольшой уклон, и его ровная серая поверхность лишь кое-где прорезана небольшими трещинами. На протяжении около двух верст он имеет направление с северо-запада на юго-восток и с обеих сторон сжат высокими хребтами, но выше круто поворачивает к северу, спускаясь со снежных полей Эльбруса. Все протяжение его равно 6 верстам. Нижним своим концом глетчер почти достигает границы хвойного леса, около 7000 ф. над уровнем моря.

С высокой морены открывался превосходный вид на Азау и другой широкий глетчер Торгул, стекающий с запада по широкой котловине и почти доходящий своею нижнею частью до Азау в том месте, где последний круто изменяет свое направление к востоку. Однако Торгул не доходит до Азау, отделяясь от последнего высокою, несколько отстоящей от конца льда, конечною мореною, указывающею на постепенное отступление Торгула.

Через этот последний глетчер проходит вышеупомянутый перевал в Карачай.

Мы поднялись по леднику на 2000 ф. Продолжать путь дальше по морене оказалось невозможным, и надо было спуститься на лед, так как морену размыла небольшая бурная речка. Она спадала с северной стороны и, образуя прелестные голубые ворота, исчезла под льдом Азау. Не было никакой возможности пробраться по скалам с боков ледника. Скалы торчали отвесными стенами, и на самой вершине хребта видны были голубые, остроконечные ледяные обломки, [177] в беспорядке поваленные один на другой и принадлежащие, очевидно, глетчеру, спускающемуся по северной стороне этого ледораздела.

«Влияние разреженного воздуха сказалось не только на нас, но и на наших проводниках сванах, ко всему, казалось бы, привыкших. Дыхание у всех было частое, порывистое, несмотря на получасовой отдых; пульс был от 90 до 100 ударов в минуту; кровь приливала к голове и клонило ко сну; ощущение тошноты чувствовали все. О большой разреженности воздуха можно было судить еще и потому, что разговаривавшие проводники наши уже на расстоянии каких-нибудь 40–60 саж. не слышали друг друга. Звуки в разреженном воздухе глухи, а выстрел не производит обычного гула. «Гайда — пошел, барин! Не хорош! Голова пропал!» так поднимали обыкновенно нас сваны». [178]

В то время как мы собирались продолжать путь по леднику, туман густо покрыл горы и полил такой дождь, что о дальнейшей прогулке не могло быть и речи. Мы быстро стали спускаться к хижине, так и не увидав красивой вершины Эльбруса.

Дождь перестал, когда мы подходили к караулке. В это время один из проводников сообщил мне, что он заметил на ближайшем хребте туров. Тотчас я взял [179] винтовку, и мы отправились. Пришлось лезть по крутому склону, поросшему альпийской растительностью, по крайней мере на 2000 футов. Трава была мокрая, и мне было чрезвычайно тяжело идти. Тут я вполне оценил горную обувь сванов. Это обыкновенные чусты, сделанные из одного цельного куска кожи, при чем подошва вырезана так искусно, что представляет целую сеть тонких ремешков, имеющих в общем поперечное направление. Благодаря этому, нога не скользит ни по камням ни по траве; в то же время это очень легкая обувь. Сваны не носят чулок, но кладут в эти свои чусты пучки одного вида альпийской травы с очень тонкими длинными листьями, по-видимому, из семейства осок. Она отлично предохраняет ногу от холода и сырости.

Мы уже забрались на три четверти склона, и я имел случай полюбоваться великолепной картиной, внезапно [180] развернувшейся предо мною. Густой туман поднялся из долины и скрыл от глаз реку и лес. Заходящее солнце на мгновение выглянуло из-за туч и осветило розовым светом волнующееся у наших ног море тумана. В это время проводник стал убеждать меня возвратиться назад, а ему отдать винтовку и отпустить на охоту. В виду того что туман продолжал надвигаться снизу, и вдали слышались глухие раскаты грома, я счел за благоразумное последовать его совету, пока еще не было поздно. Быстро, ежеминутно скользя и падая, стал я спускаться и через несколько минут попал в холодную сырость тумана. В 20 шагах ничего не было видно, но я хорошо заметил местность и не опасался заблудиться. Однако минут через 20 я наткнулся на какую-то скалу, которую никак не мог припомнить. Осторожно обогнув ее, я благополучно спустился, наконец, и пошел по ровной местности по направлению к нашей стоянке, расположенной как раз у начала высокого соснового леса. Шел я таким образом около получаса. Начинало темнеть, пошел дождь, и молния несколько раз ослепительно засверкала. Однако ни сторожки ни лесу не было видно. Наконец, показались сосны совсем близко от меня, но сторожки по-прежнему не было, хотя я наверное знал, что она должна быть именно здесь. Оказалось, что я попал как-то не с той стороны и, после продолжительного шатания по опушке, наткнулся наконец на хижину. Была пора. Лишь только я переступил порог, дождь хлынул как из ведра, и разбушевалась сильная гроза. Поминутно блистала молния, освещая молочную завесу тумана, и раскаты грома, отдаваясь в горах, достигали чудовищной силы...

Через час, когда гроза уже утихла, возвратился мой охотник. Он достиг вершины, три раза неудачно стрелял по турам и измок при возвращении от головы [181] до ног. Он рассказал, что до верху туман не дошел, и там не было даже дождя, так что я пожалел, что вернулся преждевременно.

VIII.

Некоторые сведения об Эльбрусе. Решение отправиться в обратный путь. Подъем на перевал Донгуз-орун. Морена и ледник. Вершина перевала. Спуск на южную сторону. Ночлег в пещере. Ушелье р. Накры. Поляна на водоразделе между Накрой и Ингуром. Ночлег в с. Тавраре.

Закусив, мы расположились на ночлег, но долго еще, прежде чем заснуть, проговорили со стражниками. Они сообщили нам, что к ним частенько приезжают с целью восхождения на Эльбрус. Однако немногие из посетителей побывали на грозной вершине Минги-тау. Недостаток сил или неблагоприятная погода часто заставляют путешественников отказаться от удовольствия побывать на высшей точке, господствующей над Европой (Одни считают границей между Европой и Азией Кавказский хребет, а другие (Реклю, т. VI, стр. 43) — впадину, которая теперь заполнена отчасти рядом горько-соленых озер, отчасти лениво текущими водами Кумы и Восточного и Западного Маныча (Л. Я. Апостолов, Географический очерк Кубанской области, в Сб. мат., в. XXIII).).

Эльбрус или Минги-тау, как называют его местные горные татары («Минги-тау» по-татарски означает «Тысячная гора»; другое татарское название, известное также у грузин и сванов — «Ял-буз» (Ледяная грива); из последнего, вероятно, образовалось название «Эль-брус», под которым эта гора известна и русским, если не считать народного «Шат-гора». У южных черкесов (кабардинцев) она называется «Yacha-махо» (yacha гора, махо день, т. е. ясная как день), у северных (кяхов или чахов) — Kycha-мафе (kycha гора, мафе = махо), но также — Бореi (устаревшее название). Ред.), представляет огромную двуглавую вершину, из которых большая — западная достигает 18,470 ф. высоты над уровнем моря, причем меньшая — восточная на 100 приблизительно футов ниже первой. [182]

Обе вершины Эльбруса округлы и своими мягкими, правильными линиями резко отличаются от причудливых контуров окрестных гор.

Лучше всего Эльбрус виден со степей Северного Кавказа, так как там ничто его не закрывает. Мы видели его с перевала Озенги, но далеко не таким величественным, так как были видны только два конуса до седловины; нижнюю его часть закрывали соседние горы, так что впечатления большой высоты не получалось. Напротив, казалось, что он ниже некоторых других вершин.

Поверхность снегов на широком конусе Эльбруса достигает огромной величины 200 кв. верст, и многочисленные ледники (около 70) сползают по его склонам. (Всех ледников 1-го разряда не менее 15, а 2-го не менее 62 (Сысоев — Эльбрус). Ред.) Самый большой из них Ирик, около 8 верст, стекает на восток; следующий по величине Азау, который нам удалось посетить, тянется на протяжении около 6 верст с южной стороны Эльбруса.

Так как стражники ручались, что погода долго не поправится настолько, чтобы можно было совершить восхождение на вершину Эльбруса, а также и потому, что мы не располагали большим количеством времени, решено было на следующий же день отправиться в обратный путь.

Мы проектировали раньше снова перейти Главный хребет через перевал Донгуз-орун, спуститься по ущелью реки Накры до Ингура и возвратиться в Закавказье по ущелью последнего. Однако в дурную погоду путь через Донгуз-орун был опасен, и проводники не решались пойти через перевал.

Приходилось изменить маршрут, и мы решили направиться вниз по Баксану, через селение Урусбиево, по направлению к Пятигорску, куда и должны были прибыть [183] через два дня. Путь этот не представляет никаких затруднений, и от селения Урусбиево может быть совершен в экипаже. По этой дороге обыкновенно следуют все, имеющие целью восхождение на Эльбрус.

На следующий день мы снова пробирались вниз по течению Азау. Шел дождь, и вершины гор были покрыты густыми облаками. Недалеко от поселка Кашкаровки, о котором упоминалось выше, тропинка разделяется. Одна направляется по берегу реки, а другая, круто поворачивая на юг, ведет на перевал Донгуз-орун. (Донгуз-орун означает по-татарски «Свиной баз», так как здесь карачаевцы до принятия магометанства пасли своих свиней (Тепцов, в вышеуп. сочинении). Ред.) Дойдя до этого узлового пункта, мы остановились. Как раз над перевалом показалось солнце, и соблазнительно было рискнуть возвратиться по давно облюбованному маршруту. Мы все желали этого. Тогда мы еще раз предложили нашим проводникам этот путь. Тут произошла интересная сцена. С минуту они молчали; потом перекинулись несколькими словами на своем языке и вдруг все, словно по команде, перекрестились размашистым крестом и молча зашагали вперед по направлению к перевалу. Мы с радостью последовали за ними. Скоро мы уже прошли леса, около самой границы которых, на высоте 6,800 ф. над у. м., расположен еще один ветеринарный пост, и выбрались на склоны, покрытые альпийской растительностью. Подъем очень отлог, но в то же время и очень длинен около 10 верст. Местами приходится проходить по осыпям, состоящим из крупных камней, и это самая неудобная часть дороги. Огромные камни навалены в самом отчаянном беспорядке, и приходится не идти, а прыгать. Лошадям, должно быть, в этих местах плохо приходится. [184]

Почти на половине подъема, на высоте 8,100 ф., находится небольшое озеро Донгуз-орун-гёль, величиною не более половины квадратной версты; оно не отличается красотою. Может быть, в хорошую погоду вода в нем более прозрачна, но теперь она была совершенно мутна, и с юга в озеро впадал желтый ручей, образуя небольшую дельту (По словам Тепцова, вода в озере в обыкновенное время чистая, как хрусталь, и отливает цветом неба. Ред.).

Озеро находится в небольшой котловине, на верхнем крае которой стоят остатки когда-то построенной здесь хижины. Нам рассказали, что она была разрушена сванами, застигнутыми непогодою в этих местах. Они взяли из нее все деревянные части и сожгли их, так как иначе погибли бы от холода.

На высоте 8,400 ф. над у. м. находится нижний конец ледника; далее до самой вершины перевала путь идет по его снежной поверхности. Но предварительно пришлось перейти по разбросанным всюду камням конечной морены, через небольшие озерца с ледяными берегами, образованные таянием льда. В нижней своей части глетчер имеет направление с юго-востока на северо-запад, но на средине протяжения круто загибается и в верхней части стекает с юга к северу. На месте изгиба огромные поперечные трещины преграждают путь, но их можно обойти, держась левой стороны ледника. Шел дождь, и идти было тяжело и неприятно. Холод и вода постепенно проникли под одежду, а глубокий снег затруднял ходьбу. Часа полтора забирались мы все вверх и наконец очутились перед скалистым обнаженным от снега гребнем. Подъем на последний, всего не более 5 сажень, показался нам не из приятных, однако через несколько минут все собрались на вершине перевала. [185]

Отсюда в хорошую погоду, как говорят, открывается чудный вид на Эльбрус и соседние вершины. К сожалению, нам не удалось многого увидеть, так как густой туман, в виде тяжелых облаков, поднимался снизу вверх и, перевалив Главный хребет, закрывал все вершины, белыми космами спускаясь по долинам рек далеко вниз. Отогревшись немного усиленной порцией коньяку, мы поспешили вниз и тотчас потеряли друг друга в густом тумане. В пяти шагах трудно было рассмотреть фигуру человека, и мы, перекликаясь и держась возможно ближе, с трудом поспешали за проводниками. На южной стороне перевала совсем нет ледников, и идти приходится по крутой каменистой осыпи. В трех местах мы попали на небольшие снежные поляны, по которым очень удобно спускаться в кошках. В общем, спуск не труден и при хорошей погоде, вероятно, представляет большое удовольствие, так как кругом возвышаются высокие вершины, и многочисленные глетчеры сползают отовсюду, давая начало бесчисленному количеству речонок, впадающих в Накру. Спуск постепенно становится более пологим, и через час пути мы уже вышли из области тумана в теплую атмосферу ущелья р. Накры. Вечерело, и пора было подумать о ночлеге. В том месте, где в Накру слева впадает бурная речка Уцхда, две огромные скалы, склонившись друг к другу своими вершинами, образуют пещеру, в которой мы расположились на отдых. Остаток костра свидетельствовал, что эта пещера служит обычным местом отдохновения путников, переходящих через Донгуз-орун.

Зажгли мы костры, высушили платье и обувь, закусили и заснули крепким сном, и хорошо спалось под этими нависшими скалами, в душистой атмосфере альпийских лугов... [186]

Ущелье реки Накры идет прямо на юг. Подобно другим горным рекам, протекающим среди лесов, она поражает своей дикой красотой.

В некоторых местах вся река загромождена огромными деревьями, вырванными ею в своем стремительном падении. Кругом видны высокие горы, и стекающие с них речки то и дело преграждают нам путь. В одном месте невозможно было перейти одну из таких речек, и пришлось переехать верхом на проводниках. Просто удивляешься силе их ног.

Целый день мы шли по берегу Накры, местами забираясь высоко в обход скал, отвесно падающих в реку, местами следуя по ровной дорожке среди великолепных лесов.

В вечеру мы уже были невдалеке от селений Дадишкелиановской Сванетии и перебирались через небольшой перевал, служащий водоразделом между рекою Накрой и Ингуром.

Красивую картину представляет на этом перевале поляна около 6 квадратных верст, сплошь покрытая рассыпанными по ней березовыми рощами и зарослями лесного орешника. После мрачных лесов, диких скал и льдов, приятно отдыхает взор путешественника на мягкой зелени этого мирного ландшафта.

Небольшой спуск, и мы в селении Тавраре, где после долгих переговоров наконец устроились в доме писаря и с его помощью добыли различных съестных припасов. [187]

IX.

Дадишкелиановская Сванетия. Сел. Лахакур на р. Ингуре. Местность Чубихеви. Народ еврейского типа. Обряд оплакивания. Трудности пути по Ингурскому ущелью. Арак из бузины. Въезд в Мингрелию. Растительность по нижнему Ингуру. М. Джвары. Начало мингрельской равнины. Сплав леса по Ингуру. Возвращение на Зугдиды восвояси.

На другой день я предпринял небольшую прогулку по окрестным деревням с фотографической целью.

Мне хотелось разыскать местных кретинов. Оказалось, что их здесь в настоящее время не имеется, а есть только больные зобом 3 женщины в одном селении и 3 в другом; ни одного больного мужчины. Это обстоятельство заинтересовало меня. Быть может, отчасти можно объяснить его тем, что мужчины этой части Сванетии чаще уходят на зиму на заработки по ущелью Ингура в долину Риона и, таким образом, проводят полгода, а то и более вне своих замкнутых долин.

В других, менее доступных частях этой горной страны, мы встречали одинаково часто больных зобом как мужчин, так и женщин.

В селении Целлеры, состоящем всего из 4-х домов, я зашел в один из них. Обстановка единственной комнаты такая же, как и в Вольной Сванетии. Предложили кресло около очага, и когда я уселся, то появился молодой сын хозяина с небольшим кувшином арака. От угощения я отказался, так как отвратительный запах бузины был положительно невыносим. В числе ружей, развешенных по стенам, я заметил русскую военную берданку, винтовку Пибоди и несколько заграничных штуцеров. Откуда достают сваны такое оружие?

Я сделал несколько снимков и вернулся в Таврар. [188]

На другой день мы спустились в селение Лахамур (По «Своду статистических данных о населении Закавказского края» (Тифлис 1893 г.) это селение также называется Лахомули; А. И. Стоянов в соч. «Путешествие в Сванетию» его называет Лахамульд или Лакмульд.), расположенное на самом берегу Инсура.

Местность, по которой нам пришлось проходить, известна под общим именем Чубихеви. В состав ее входят около 10 селений, а по пространству она занимает почти половину всей Дадишкелиановской Сванетии. Жители ее несванского происхождения и, по общему мнению, евреи (А. И. Стоянов (Ibid.) сомневается в том, чтобы лахамульцы были евреями, хотя признает за ними многие их качества: сметливость и промышленный дух. Но Г. И. Радде («Путешествие в Мингрельских альпах» в VII к. Записок Кавк. Отд. Имп. Русс. Геогр. Общ. 1866 г.) склонен в них видеть бывших евреев. Ред.). Как они попали туда, доподлинно неизвестно, но, судя по сохранившемуся типу и некоторым чертам характера, это предположение имеет за собою все основания. По религии и образу жизни они настоящие сваны, но последние издавна относятся к ним враждебно. Так, например браки между сванами и жителями Чубихеви не заключаются, и даже есть из одной посуды сван считает неудобным. Несмотря на непосредственное соседство в течение многих лет, до сих пор отношения между этими племенами в высшей степени недоброжелательные. Характеры их различны: житель Вольной Сванетии суров, горд и честен; чубихевец мелочен, любопытен и плутоват. Во время остановки в сел. Тавраре толпа любопытных все время вертелась в занятой нами комнате. Дети, женщины и мужчины одинаково нахально лезли смотреть на нежданных гостей, и нам удалось изгнать их из комнаты, лишь начав раздеваться и потушив огонь. Нужно было видеть бесконечные препирательства наших носильщиков, взятых в Тавраре, из-за каждого фунта груза — препирательства, доходившие до брани. И это [189] происходило каждый день и заставляло нас терять даром много времени. Они вечно отставали во время пути, чтобы выиграть лишний день, так как получали поденную плату, и иногда указывали, как мы потом узнали, более длинную и трудную дорогу.

Не таковы жители Вольной Сванетии. Часто мы проводили в их селениях несколько часов, но никто не являлся без приглашения, и я уже говорил выше, как трудно было нам проникнуть в их жилища. Они относились к нам как к людям, чуждым им, с которыми у них нет ничего общего. Но раз судьба сталкивала нас ближе, нельзя было им отказать в некоторых достоинствах.

Между нашими носильщиками и проводниками, взятыми в с. Бечо, мы ни разу не заметили никаких недоразумений. Что же касается их отношений к нам, то они были положительно безупречны, и мы с сожалением расстались с ними, когда они пожелали возвратиться домой, дойдя с нами до условленного пункта.

Селение Лахамур состоит приблизительно из 20 домов и составляет центр всего этого угла Сванетии. Площадка в средине селения, на которой раскинулся великолепный орех, была полна народа. Под деревом, на большой каменной скамье сидел князь Дадишкелиани, полковник русской армии, и беседовал с народом. Рядом с ним стояли две девушки и угощали его вином и фруктами. Каждый подходящий крестьянин целовал князя в плечо, по обычаю предков. С тех пор как князья Дадишкелиани лишены княжества, народ все же еще чтит в них князей, и во внутренних делах воля последних имеет большое значение.

Князь сообщил нам несколько сведений о житье-бытье сванов и рекомендовал посмотреть на обряд оплакивания, [190] который происходил невдалеке, в одном из домов. Мы вошли в большую комнату, слабо освещенную несколькими бойницами, да десятком восковых свечей, кое-где прилепленных к потолочным балкам.

Вокруг стен стояло человек 150 мужчин, оставляя только небольшой промежуток в переднем углу, где виднелся гроб. Ближе к середине комнаты такой же круг из женщин, которые ходили одна за другой, громко причитая и колотя себя в грудь. Вой стоял оглушительный. Старые мегеры, с распущенными волосами и красными от слезь глазами, были донельзя отвратительны. Около получаса продолжался этот своеобразный концерт; затем женщины поочередно стали подходить к месту, где лежал покойник, и рассаживались на лавках около длинного стола, где почти рядом с гробом виднелись бутылки арака.

Тогда на освободившуюся площадку посредине комнаты по одному или по два стали выходить близкие родственники умершего. Плача, колотя себя в грудь и дотрагиваясь до ушей, произносили они перед гробом целые речи. И каждый раз как замолкал звук их воплей, все мужчины, стоящие вокруг стен, подымали руки вверх, и стоголосый крик «Миа вай!» (Горе мне!) потрясал мрачные своды комнаты. При этом все падали на колени и, прикладывая руки к ушам, что, очевидно, служит выражением глубокой печали, громовым хором, словно по команде возглашали «вай!».

Дико раздавался раздирающий душу крик в сумраке закоптелого сванского жилища; свечи пугливо колыхали своими тусклыми языками, и причудливые тени слонялись по черным стенам, дрожа от этих нечеловеческих воплей...

Оплакивание продолжается несколько дней и сопровождается непрерывным питьем арака. Нам удалось [191] отказаться от предложенного угощения, и к полудню мы уже вступили в ущелье Ингура, дикое и величественное. С этого момента в течение трех дней мы уже не видели ничего, кроме крутых, поросших лесом, скал, достигающих страшной высоты, да клочка голубого неба между ними, на котором не более пяти часов в день было солнце. По глубине и мрачности, по тем затруднениям, с которыми связано путешествие, в Закавказье нет другого ущелья, подобного описываемому. Недаром говорят, изменяя известную поговорку, что «кто не ходил в Сванетию по Ингуру — не молился Богу». Действительно, часто едва заметная тропинка совсем теряется на крутых осыпях, или приходится переходить с одной скалы на другую по двум бревнышкам на высоте тысячи футов над бушующей рекой; или, еще лучше, в одном месте пришлось перебираться на руках, хватаясь за корни дерев, пронизывающих скалы, и вися в нескольких саженях над поверхностью воды. Все это еще ничего в хорошую погоду, но достаточно небольшого дождя, чтобы дальнейшее движение было приостановлено. Особенно опасно на осыпях, где один только неверный шаг может повлечь падение иногда с самой головокружительной высоты.

По-видимому, с 1875 г. — за четверть века трудности пути по ущелью р. Ингура мало изменились к лучшему. Ред.) [192]

Ущелье Ингура очень красиво, но в виду продолжительности пути под конец прямо давит своею замкнутостью: хочется скорее выйти из этой щели и вздохнуть свободнее на просторе долин.

Все время спуски и подъемы, так как приходится обходить прибрежные скалы. Дремучие леса глубоко молчаливы, и в продолжение трех дней пути мы не видали в них ни одного живого существа, если не считать нескольких [193] хищников, высоко паривших в воздухе. Между тем говорят, здесь попадаются звери. Туры и серны водятся в окрестных горах; шакалы, медведи, рыси и даже барсы таятся в лесах.

Ингур, самая быстрая из больших рек Кавказа, на всем протяжении от Сванетии до выхода из ущелья имеет мало порогов, что, по всей вероятности, объясняется ее многоводием. Мутно-серые воды ее мчатся к югу с глухим ревом, катя по дну огромные валуны. Река эта, кое-где сжатая прибрежными скалами, висящими по сторонам, подобно колоссальным готическим сооружениям, и почти лишенная солнечного света, шумит во влажном прохладном сумраке.

Через Ингур от с. Лахамура до Джваров, мингрельского местечка, на протяжении около 80 верст, существует всего три моста, из которых один полуразрушен, а по двум остальным лишь по одному человеку можно пройти без всякого опасения. Сваны ходят безразлично по обеим сторонам реки, но для европейца, чтобы избежать особенно трудных мест, необходимо пользоваться этими мостами и притом каждый год различным образом, смотря по состоянию тропинок, в виду чего я и считаю излишним подробно останавливаться на обозначении нашего пути.

На пятиверстной карте на протяжении около 50 верст от последнего селения Сванетии не указано ни одного поселения. Между тем это неверно. На этом пространстве [194] находится 5 или 6 сванетских отселков, состоящих обыкновенно из 2–3 домиков. В самом северном из них, Гвенциши, мы встретили первые посевы кукурузы. В этих отселках можно достать кур, яйца, молоко и мед. Последний находится в каждом доме, так как жители сплошь занимаются пчеловодством, правда, пользуясь самыми примитивными приемами. Обитатели этих отселков почти все выселились из Лахамура и соседних селений Дадишкелиановской Сваветии и говорят на сванском языке.

На пути встречается большое количество мелких речонок, впадающих в Ингур, но через большинство из них перекинуты стволы дерев, и переправа нигде не представляет затруднений, конечно, в сухую погоду. Каждая из этих речушек, во время непогоды, делается совершенно непроходимою.

Все они падают каскадами с крутых склонов, местами образуя значительные водопады. На ночлег мы всегда останавливались на берегу таких речонок, но один раз нас постигла неудача; вода оказалась нестерпимо зловонной. Исследуя причины, мы наткнулись повыше на большой перегонный куб. Котел, доверху наполненный ягодами бузины, был приспособлен над огнем, и из холодильника медленно вытекала вонючая жидкость. Это и был арак, столь любимый сванами. Отбросы выкидывались в речку, почему вода ниже этого места не годилась для питья. Такие кубы попадались нам несколько раз в ущелье Ингура. Травянистый вид бузины (Sambucus ebulus) покрывал местами сплошь огромное пространство, точно ее здесь сеяли. Впрочем, так же обильны были заросли ежевики, спелыми гроздями которой мы усиленно лакомились. Остается непонятным почему жители не гонят водки из плодов этого последнего растения и предпочитают вонючую бузину. [195]

Из других ягод малина и кавказская черника повсюду растут в большом количестве. Здесь же нам попалось одно растение, которое сваны называли «матата». По их словам, оно очень ядовито, и человек, пососавший сок его корня, теряет сознание, сохраняя однако, подобно лунатикам, способность двигаться. Собранные нами экземпляры были, к сожалению, потеряны. Однако по всем признакам можно думать, что это белладонна (Atropa Belladonna).

Верстах в 20 выше м. Джвары сванские отселки сменяются мингрельскими деревнями, и ущелье приобретает другой характер. Уже не так дики и высоки окрестные хребты и не покрыты девственными лесами. Молоденький лесок из корявого дубняка покрывает склоны; внизу зеленеют посевы кукурузы, и в садах среди веток дерев всюду виднеются грозди винограда сорта «Изабелла», пользующегося большим распространением в Мингрелии. Обыкновенно его пускают на деревья, и лоза совершенно запутывает деревья, достигая иногда толщины около 3 вершков. Местами попадаются заросли самшита или кавказской пальмы. Эти рощи имеют восхитительный вид. Темная мелкая зелень самшита чудно оттеняет его белые стволы, достигающие до 3 сажень высоты. Нам попадались пни, диаметром до 6 вершков. Этот ценный материал, идущий в большом количестве за границу на всевозможные поделки, жители истребляют здесь самым безбожным образом на дрова, соблазняясь большим количеством тепла, которое получается при топке этим плотным деревом.

На 17-й день нашего путешествия, забравшись на небольшой хребтик, мы были поражены открывшимся перед нами видом.

Горы круто обрывались, и сколько глаз мог хватить, перед нами расстилалась к югу бесконечная равнина, на которой, разбившись на десятки рукавов, медленно [196] протекал усмиренный Ингур. Слева на большом плоскогорье среди садов виднелась церковь м. Джвары.

Через час мы были уже в канцелярии, где и расположились на целый день, чтобы основательно отдохнуть, так как путешествие пешком здесь оканчивалось и далее нам предстояло уже ехать верхом по прекрасному мингрельскому шоссе. Я должен сказать несколько слов о канцеляриях. Это учреждение устроено повсеместно в кавказских горах. Каждое общество должно иметь канцелярию. Последняя всегда помещается в особом домике, выстроенном по типу местных построек, и состоит из двух комнат, из которых в одной занимается писарь, а другая служит для приема приезжающих лиц. Для людей, незнакомых с местными обычаями и языком, это учреждение — сущее благодеяние, так как двери его всегда открыты, и кто-нибудь из должностных лиц деревни обыкновенно хоть немного говорит по-русски. Таких должностных лиц несколько: старшина, его помощник, «добросовестный», писарь. «Добросовестный» — это народный судья, обыкновенно улаживающий разные мелкие недоразумения. Существование канцелярии в особенности в таких углах, каковым является Вольная Сванетия, много облегчает путешествие.

По прибытии в какое-нибудь селение, нашею первою заботою было отыскать канцелярию, где мы и располагались обыкновенно на ночлег, и с помощью старшины нам повсюду удавалось добывать кое-какие съестные припасы.

В такой канцелярии м. Джвары мы и устроили дневку. Местный лесничий, оказавшийся знакомым некоторых из нас, узнав о нашем приезде, явился к нам. Он немало удивился, что нам удалось совершить трудный путь по Ингуру, и рассказал о нескольких неудачных попытках в этом направлении, предпринимавшихся любителями [197] природы. В настоящее время лесничий был занят сплавкой леса по Ингуру, и в этом году был первый опыт. По его словам, дело очень выгодно, но на первых порах сопряжено с громадными затруднениями.

Расположение местечка весьма благоприятно для ловли сплавляемого леса, потому что, как я уже упоминал, Ингур разливается здесь на множество узких рукавов, образуя обширные мели, где и задерживаются плывущие стволы дерев. Вечером лесничий предложил нам осмотреть сплавленный лес, и мы отправились. На огромном пространстве, по отмелям, разбросано бесчисленное количество стволов. Лесничий очень хвалил материал, но мы заметили, что положительно весь лес косослоен, и потому мало пригоден как строевой. Это странное свойство часто присуще горному лесу и, по-видимому, находится в связи с орографическими условиями местности. Вопрос этот еще недостаточно изучен.

На следующее утро мы взяли верховых лошадей и к полудню прибыли в уездный городок Зугдиды, откуда дилижанс в тот же вечер доставил нас на одну из станций Закавказской железной дороги.

Ал. Долгушин.

в сентябре м. 1900 г.