ЧЕРЕЗ СВАНЕТИЮ К ЭЛЬБРУСУ

I.

Трудности пути в Сванетию. Разделение Сванетии. Приготовления к путешествию.

Там, где Главный Кавказский хребет достигает наибольшей высоты и его ослепительно блистающие вершины гордо высятся над облаками, где сползают огромные ледники, превращающиеся ниже в могучие реки Ингур и Цхенис-цхали, в глубоких ущельях, окруженная со всех сторон дикими неприступными горами, затерялась целая страна, населенная особым племенем, оригинальная во всех отношениях, — страна мало известная, в продолжение девяти месяцев в году оторванная от всего остального мира непроходимыми снегами. Страна эта называется Сванетиею.

Немногие туристы отваживались проникнуть в этот мало доступный дикий уголок, и по их отрывочным рассказам можно составить себе слабое представление о своеобразных красотах тамошней природы, перед которыми меркнут все другие привилегированные места Кавказа, столь прославленные бесчисленным множеством туристов не решающихся свернуть в сторону от почтового тракта.

Еще более неизвестной представляется внутренняя жизнь обитателей этой горной местности, резко отличающихся от соседних племен как по языку, так и по своим нравам и обычаям, и вообще стоящих особняком среди прочих горцев Кавказа. [138]

В виду этого я предлагаю читателям свои заметки, в которых я излагаю все, что мне удалось отметить во время недолгого, но весьма трудного путешествия по этой стране.

Но прежде чем приступить к его описанию, я должен сказать несколько слов о самой Сванетии.

Как я уже упомянул, этим именем называется страна, непосредственно примыкающая к Главному Кавказскому хребту в том месте, где из его ледников берут начало две большие реки Закавказья — Ингур и Цхенис-цхали.

Все селения Сванетии располагаются по верхнему течению двух этих рек.

Высоким Сванетским хребтом, достигающим более 12.000 ф. высоты и служащим водоразделом между двумя вышеупомянутыми реками, страна эта делится на две части: 1) Северную, которая, в свою очередь, делится небольшим контрфорсом Главного хребта на восточную и западную, и 2) южную или Дадиановскую Сванетию. Все эти части имеют между собою немного общего, что объясняется отчасти географическими, отчасти историческими условиями. Дело в том, что южная или Дадиановская Сванетия, расположенная по верхнему течению реки Цхенис-цхали, имеет беспрепятственное сообщение с долиной Риона, издавна служившей наиболее культурным местом Закавказья. Управляемая своими князьями из фамилии Дадиани, она раньше других отдалась под покровительство России и с того времени сделалась более доступной.

Что же касается другой части Сванетии, отделенной от остального мира двумя высокими хребтами Кавказских гор, то она представляет из себя страну, в которую можно проникнуть только в течение трех летних месяцев. В остальное время она является уголком, совершенно недоступным. [139]

Большая половина ее, лежащая в самом верхнем течении Ингура, составляет так называемую Вольную Сванетию, а небольшая часть, лежащая ниже по течению реки, называется Дадишкелиановскою Сванетией, по имени князей Дадишкелиани, издавна управлявших ею.

В августе этого года мне удалось посетить эту страну в обществе четырех товарищей. Мы ограничили нашу компанию этим числом участников в виду того, что большее количество их могло бы создать много затруднений при путешествии в горах.

Решено было отправиться по ущелью Кона на север и верстах в 60 от Кутаиса перейти через водораздел между Рионом и рекою Цхенис-цхали, продолжая путь по последней вплоть до Сванетского хребта; далее пройти всю Сванетию, пересечь Главный Кавказский хребет по одному из опаснейших перевалов, пробраться к ледникам Эльбруса и возвратиться назад другою дорогою по ущелью р. Ингура.

Приготовления к путешествию были сложны. Надо было сделать подходящие костюмы и главное — обувь, годную для ходьбы в горах. Кроме того, надо было запастись кошками, необходимой вещью при путешествии по ледникам, спальными войлочными мишками, удобными сумками для помещения своих вещей, которые в случае надобности можно было бы нести на себе, бензинками и другими приспособлениями для варки пищи в местах безлесных и множеством других вещей. Не были забыты сухари и всевозможные консервы, которые были бы достаточно питательны и занимали бы мало места.

Каждый избрал себе какую-нибудь специальность. Один заботился о собирании растений, другой взял на себя труд вести метеорологические наблюдения, я захватил фотографический аппарат и винтовку; почти все мы имели [140] при себе револьверы, так как раньше бывали в горах и знали, что много случайностей ожидает нас впереди. Надо было быть готовыми ко всему.

II.

Выступление в путь. Рионское ущелье. Р. Ладжанура. Местечко Цагеры. Ущелье р. Цхенис-цхали. Истребление лесов. Развалины моста. Дадиановская Сванетия и первое сванетское селение. Охотники за турами.

Наконец 5-го августа, утром, мы двинулись в путь в небольшой крытой линейке; верст на 60 дорога допускает такой способ передвижения, а далее надо уже пробираться верхом.

Путь наш лежал по узкому ущелью Риона. Последнее лишь изредка расширяется, образуя долины, сплошь покрытые посевами кукурузы, которые лепятся и по ее краям и на крутых склонах, поднимающихся местами под углом около 50°, так что при уборке приходится обращаться к помощи веревок. Только страшное малоземелье заставляет жителей обрабатывать эти участки.

Скоро мы добрались до того места, где Рион прорезывает Накеральский хребет, и перед нами обрисовалась вершина горы Хвамли. Достигая 8000 фут. высоты, она представляет из себя острый гребень, почти доверху заросший хвойными лесами, и только самая вершина ее поднимается отвесными стенами. Гора эта, господствуя над окружающими высотами, видна далеко, почти от самого моря. Когда тучи покрывают ее вершину, жители говорят, что будет непогода. С этой горою связан известный миф о Промифее, который будто бы был прикован к ее вершине.

Геологически она составляет продолжение той складки, которая называется Накеральским хребтом, — складки, [141] состоящей из так называемых капротиновых известняков, составляющих очень интересную породу известняков с прослойками розового кварца. Из растений, типичных для этого хребта, нельзя не отметить недавно открытый вымирающий вид крушины, растущий только в этих местах.

Недалеко от м. Цагеры, последнего почтового тракта, дорога сворачивает от Риона в ущелье одного из его притоков, р. Ладжануры. Горная эта речка бьется в крутых отвесных скалах, достигающих 3–4 тысяч футов высоты; падая бесчисленными каскадами, блестит она в глубине узкого ущелья. На протяжении двух часов пути дорожка вьется по карнизу гигантских скал, нависших над бурливою речкой. Еще 3 часа пробираемся мы по внезапно расширившейся долине, переходим небольшой перевал около 2000 ф. над уровнем моря, составляющий водораздел между р. Ладжанурой и р. Цхенис-цхали, и спускаемся к м. Цагеры.

Цагеры расположены на левом берегу Цхенис-цхали и с перевала весьма красивы. Цагеры это своего рода столица. Здесь живет уездный начальник Лечгумского уезда, пристав Сванетии и другие административные лица.

С их помощью нам удалось быстро найти верховых лошадей. Понадобилось всего 7 лошадей, пять из них для нас и два — под вьюки. До этого места мы могли доставать везде съестные припасы, так что наши запасы были нетронуты и вместе с остальными вещами составляли два порядочных вьюка. Покинув м. Цагеры, мы тотчас попали в невероятно узкое ущелье р. Цхенис-цхали.

Дорожка вырублена в совершенно отвесной скале, и ширина ее не превышает 2 1/2 арш. Шел дождь, густой туман закрывал ущелье сверху, сильный северный ветер так и бил в лицо на поворотах тропинки. Местами дорожка прямо становилась опасной. Но вскоре погода [142] прояснилась, над нами заблистало солнце и яркими лучами осветило прекрасною картину.

Ущелье немного раздвинулось. По правой и левой стороне тянулись высокие хребты гор, одетые внизу густыми зарослями лавровишни и орешника, выше постепенно сменяющимися темнеющей хвоей гигантских пихт и елей; еще выше расстилались мягкие альпийские луга, кое-где перерываемый высокими скалами, по зубцам которых бродили одинокие облачка; глубоко внизу многоводная Цхенис-цхали катила свои бурные волны, и далеко перед нами, на темно-синем небе, играли в лучах яркого солнца высокие снежные вершины Сванетских альп.

В 10 верстах от Цагер находится контора одного местного лесопромышленника. В этих диких местах пока он один занимается сплавкой леса. Срубленный деревья спускаются со склонов в Цхенис-цхали и, там прыгая по каменистому руслу, с необыкновенной быстротой сплавляются вниз. Ни о каких плотах здесь не может быть и речи. Дай Бог, чтобы отдельным деревьям удалось благополучно проскользнуть между камнями. Часто огромные стволы разбиваются в щепки... Но запас велик — и новые гиганты падают под ударами дровосека. Внизу, где течение уже ровно и спокойно, их ловят на лодках. Само собою разумеется, что в этих первобытных лесах не стесняются вырубкой лучшего материала, без всякой системы, с единственным расчетом, что «на наш век хватит»; жаль смотреть на эти богатства, расточаемые столь нерасчетливо; кажется, что пройдет несколько десятков лет, и жалкие оголенные склоны не напомнят путнику о былой мощи и красоте этих мест.

День близился к концу. Мы уже подъезжали к сел. Лентехи, как вдруг ехавший впереди остановился перед каким-то странным сооружением, переброшенным через реку. [143] Потом оказалось, что мост этот едва был выстроен, как разбушевавшаяся после дождей река перевернула его на бок, и с тех пор он так и остался. Годы идут, а он себе стоит да стоит. Образовалась тропинка на одном его крае, по которой и ездят верхом; он даже еще прочен достаточно, но вид у него ужасный, и езда до нему производит на непривычного человека неприятное впечатление.

Благополучно переправившись, мы прибыли в Лентехи, первое селение Сванетии. Здесь нам пришлось пробыть почти весь следующий день, пока не удалось достать лошадей. Мы не жалели об этом. Из селения открывается прекрасный вид на ущелье р. Халадуры и замыкающие его на севере снежные вершины Сванетского хребта.

Прямо перед нами вырисовывался белый пик горы Лакуры, около которой проходит Лапарский перевал, где отваживаются проходить только охотники за турами. В этих диких местах водится много этих животных; но охота за ними трудна. Обыкновенно охотник заранее отправляется в те места, которые посещаются зверем. Вооруженный винтовкой, с небольшой сумкой за плечами, он идет иногда десятки верст по едва заметным тропинкам, над пропастями, через ледники, к голым каменистым вершинам, где залегают днем туры и серны.

Долго и внимательно осматривает охотник окрестные скалы; трудно отличить близко подходящее к ним по окраске животное. Но вот зоркий глаз свана различает желанные фигуры, и с этого момента начинается охота. Иной раз надо потратить 2–3 часа, чтобы пройти окольным путем, пробираясь по каменистым осыпям и снегам, обходя трещины или скалы, по влажной альпийской траве к замеченным животным. Горе неопытному охотнику, который, разгорячившись, неверно поставит ногу — он может слететь в пропасть или погибнуть в трещинах ледников, [144] стены которых так гладки, что оттуда нет возврата. А то налетят и сгустятся туманы, поднимется снежная метель, и несчастный замерзнет засыпанный лавинами, если не успеет вовремя найти надежное прикрытие.

Нужны крепкие ноги горца, его зоркие глаза и врожденная способность быстро ориентироваться в горах, чтобы возвратиться через несколько дней в свою семью, с туром за плечами.

В сел. Лентехи мы встретили одного охотника. Много туров и серн пало от его метких выстрелов. Много раз жизнь его подвергалась опасностям в его родных горах. Он рассказал нам, что туры в большинстве случаев держатся стадами от 5–20 голов. Там, где они водятся постоянно, встречаются и горные индейки. Эти крупные птицы, просто несчастье для охотника: лишь только завидят они человека, как начинают громко, пронзительно кричать, и крик этот гулко отдается в горах. Туры и серны знают этот крик и быстро скрываются в неприступные скалы. Тогда остается повесить ружье за плечи и снова идти на поиски. Часто охотники выбирают себе укромное местечко в скалах около альпийских пастбищ, куда спускаются звери утром и вечером, и здесь подкарауливают их.

Вообще охота эта связана с большими лишениями и опасностями, но для сванов она — желанное наслаждение, выше которого ничего нет в его суровой жизни...

III.

Отъезд из Лентехов. Сел. Челуры. Кретины. Искусственные террасы. Подъем на Латпарский перевал. Лесная растительность. Вид с перевала. Ночлег на перевале.

Мы выехали из села Лентехи лишь перед вечером, по направлению к востоку, по живописному ущелью [145] Цхенис-цхали. Вскоре взошла луна и осветила фантастическим светом окрестные горы. Река билась в глубине, местами как бы проваливаясь в пропасти, местами вдруг вырываясь на свет и простор и рассыпаясь миллиардами брызг, странно озаренных сильным светом ночного светила. Никогда не видал я такого блеска луны! Да и нет его в долинах, потому что только на этих высотах так кристаллически чист воздух. По обеим сторонам долины попалось нам несколько селений. Их домики, сложенные из светлого известняка, с крышами из блестящего сланца, издали, при лунном освещении, казались ярко белыми кубиками, лепящимися на склонах гор.

Мы ехали медленным шагом, невольно поддавшись очарованию чудной ночи... Тихо, тихо было вокруг; казалось, самый воздух спал, а кругом стояли на страже молчаливые каменные великаны. Вдруг нашего слуха коснулся мелодичный звон; он то приближался к нам, то затихал, мирно раздаваясь в ночной тишине, и гулкое эхо придавало ему какую-то особенную прелесть... На вопрос наш, что это значит, проводник объяснил, что этим звоном отгоняют медведей, которых очень много в этих местах. Оказалось, что около одного горного ручья пристроена чугунная доска, по которой бьет молоток, приводимый в движение силою воды. Остроумно, но едва ли действительно, так как этот ровный звон, раздаваясь день и ночь много лет, должно быть уже хорошо известен медведям и мало их беспокоит.

Около 11 часов вечера мы прибыли в с. Челуры, состоящее, как и все селения нижней Сванетии, всего из 4–5 домов. Они располагаются очень близко друг к другу. Каждый домик имеет два этажа, из которых нижний для скота, а верхний служит помещением для людей. В него ведет прислоненная к стене лестница, [146] по которой вы взбираетесь на небольшой балкончик, откуда через низкую дверь входите в единственную комнату. Дома не имеют труб, и дым от костра выходит сквозь щели между каменными плитами, из которых сложена крыша. Незатейливые внутри, домики эти снаружи имеют довольно приличный вид. Жители — сваны, типичные горцы, говорят на особом языке, непонятном для грузина. В одном месте мы просили позволения осмотреть внутренность дома, но получили отказ под предлогом, что в доме есть оспенные больные. Луч света еще не проник в это темное царство, и о предохранительной прививки оспы нет и речи.

Продолжая наш путь на следующей день, мы встретили кретина с огромным двусторонним зобом. Это был человек лет 50, среднего роста, здорового телосложения, но со всеми признаками упомянутой болезни. Он глупо улыбался; движения его были конвульсивны и неправильны. Зоб и сопровождающий ею кретинизм бич этих мест. Наука бессильна объяснить эту особенность горных местностей. Впрочем, были попытки. Высказывалось мнение, что губительно действует недостатков йодистых солей в воде горных рек, невдалеке от их истоков. Говорилось также, что причиною развития кретинизма можно считать мало проветриваемый воздух запертых ущелий. Последнее мнение имеет, по-видимому, больше оснований. Во всяком случае вопрос остается открытым. Нам передавали, что дальше мы встретим больше зобатых; но в общем оказалось, что мы встречали их более или менее равномерно по всей Сванетии, и только в самом западном углу Дадишкелиановской Сванетии по р. Ингуру эта болезнь более распространена.

Местами узкое ущелье, по которому лежал наш путь, расширяется в небольшую долину, около версты шириною. В таких долинах расположены селения, к которым [147] непосредственно примыкают пашни. Мы были весьма удивлены, заметив, что обе стороны долины в таких местах спускаются очень правильными террасами, и обрыв каждой такой террасы старательно выложен камнями. Изумление наше достигло крайних пределов, когда мы узнали, что все эти террасы искусственны. Наносится почва, и склоны, прежде негодные ни к какой культуре, обращаются в отличные поля, на которых сеют кукурузу, просо, пшеницу, а повыше на склонах — ячмень и рожь.

Переночевав в с. Челурах, мы рано утром выступили в путь, на этот раз без всяких остановок, так как лошадей мы наняли в Лентехах до последнего сванетского селения Пари. Около 8 ч. утра мы уже начали подъем на Латпарский перевал, который пересекает Сванетский хребет на высоте почти 9,000 футов.

Сванетский хребет тянется от запада к востоку, параллельно Главному, достигая высоты около 13,000 ф. над ур. моря.

Средняя часть его изобилует глетчерами, которые стекают как с южных его склонов, так и с северных. Далее к востоку хребет, понижаясь, постепенно поворачивает к северу и отдельными разветвлениями подходит к главной цепи Кавказских гор.

Через Сванетский хребет существуют два перевала: Лапарский, через самую средину хребта, и Латпарский, находящийся далее к востоку около вершины того же имени.

Первый проходит по весьма большой высоте, среди самых диких мест, через снега и ледники и весьма опасен.

Латпарский перевал в летнее время один из самых легких перевалов вообще. Высота его около 9,000 футов, и дорожка удобна для верховой езды, почему мы и решили избрать этот путь. [148]

Тропинка с самого начала подъема идет, по великолепному девственному лесу, но чем выше поднимались мы, тем более изменялась окружающая нас местность. Высокие буковые леса сменились березовыми рощами, состоящими из мощных деревьев. Иногда нас окружала чисто северная природа, живо напомнившая мне мою родину — далекую Сибирь. Так же рассыпались мелкие березовые колки (рощи), так же попадались среди них небольшие поляны, покрытые черникой и другими ягодами, так же бедно и грустно было все вокруг. Но вот кончились и березовые лески, и потянулись однообразные альпийские луга с кое-где торчащими голыми скалами. Около трех часов ехали мы по этим лугам, пока наконец не достигли верхней точки перевала. Взойдя на вершину, я был так поражен открывшимся передо мною видом, что долгое время стоял неподвижно, не будучи в силах справиться с овладевшим мною волнением.

Вся высочайшая часть Главного Кавказского хребта от Эльбруса почти до Казбека была перед нами как на ладони. Сияя дивными оттенками в ярких лучах полуденного солнца, величественно вырисовывались мощные пики ледяных великанов. Белые, ослепительно блестящие вершины, выделяясь на фоне темно-голубого неба, были так нежны и прекрасны, что нельзя было оторвать глаз от этого чудного зрелища. Кое-где бродили одинокие облачка, придавая еще больше прелести этой картине. Могучие ледяные реки спускались там и сям, и их снежные поля блистали оттененные окрестными черными скалами, подобно огромным аренам. Острые конусы Тетнульда и Гестолы господствовали над всеми; высочайшая ровная гряда Шхары тянулась к востоку от них, между тем как бесчисленные снежные зубцы в самом фантастическом беспорядке рассыпались к западу, где за ними виднелся раздвоенный [149] конус неприступной горы Ушбы. Гордо высилась она в голубом небе перерезанная на половине длинным узким облаком; мрачно глядели вниз черные почти отвесные стены и массы льдов, опоясывающих ее с востока, где огромный ледник спускался с соседних высот.

Странное и глубокое впечатление производила эта картина: так и веяло от нее мощью; казалось, будто какие-то космические силы произвели этот хаос, и в этом диком беспорядке все вдруг заснуло мертвым сном и с тех пор стоит неподвижно и молча, смотря на землю с своей заоблачной высоты. Проходят века, меняются поколения людей, а ледяные громады по-прежнему холодно и спокойно смотрят вниз, чуждые всему, как-то странно не гармонирующие с роскошной зеленью долин.

Вид был так привлекателен, что мы решили остаться на вершине весь день и переночевать, чтобы утром, когда последние облачка покидают горы и спускаются в долины, еще раз вдоволь налюбоваться.

Для привала расположились мы на открытой поляне, и так как топлива не было, то зажгли бензинки и сварили чай; закусив, отправились бродить и собирать растения в разные стороны.

К закату небо окончательно прояснилось, и вершины гор окрасились чудным розовым светом, между тем как ущелья наполнились темно-фиолетовой дымкой. Еще несколько косых лучей ударило в белый конус Тетнульда; вспыхнул он на мгновение, и через минуту фиолетовые тени быстро пробрались к его снежным полям. Прошло полчаса. Картина изменилась. Взошла луна и озарила окрестности своим сильным матовым блеском. Как привидения выступили на темном фоне неба залитые лунным светом снежные вершины.

Поднявшийся было ветер стих, и ни один звук не нарушал торжественной тишины ночи. [150]

Мы расположились поближе друг к другу, залезли в свои войлочные мешки и прикрылись бурками. Было холодно. Я долго не мог заснуть, все ждал каких-нибудь звуков, несколько раз высовывал голову из-под бурки, чтоб еще раз взглянуть на горы, а они стояли по-прежнему холодные и молчаливые...

Около 12 часов ночи вдруг набежал туман; тонким слоем покрыл он перевал; казалось, что мы плывем по волнующемуся морю; он то яснел, то снова сгущался и блестел при свете луны; горы причудливо появлялись то своей нижней, то верхней частью, но через минуту пропадали из вида. В 2 часа туман уже исчез быстро и незаметно, как и появился...

Я проснулся рано от холода. Несмотря на мешок и бурку, спина была как деревянная, и надо было согреть ее быстрыми движениями, чтобы придать ей обычную гибкость.

Пока мои товарищи приготовлялись к чаепитию, я взял ружье и отправился на вышли кряж, поднимающийся к востоку от перевала по крайней мере еще на 1500 ф.

Подъем был бы утомителен, если бы не чудный вид, все время находящийся перед глазами и заставляющий забыть об усталости. Солнце взошло, и снова, как вчера, но только в обратном порядке, вспыхивали вершины гор. Ни одного облачка не было на горизонте. Я забрался на самую вершину и оказался на таком остром гребне, почти отвесно спускающемся на другую сторону, что больше нельзя было сделать ни шагу. Выглянув осторожно из-за гребня, я заметил на небольшой вершинке, покрытой альпийской травою, в версте от меня, небольшое стадо серн. Несколько штук их, очевидно, заметили меня, так как совершенно неподвижно стояли на вершине. Их можно было принять за группу, высеченную из камня. Я тотчас же снова скрылся за гребнем и стал обдумывать план охоты. Времени [151] в моем распоряжении было немного, а обход к сернам был далек и труден.

Я все же пустился в путь. Мысль подстрелить серну очень уж была соблазнительна. Потратив добрый час, я убедился, что не только не найду серн, которых уже нигде не было видно, но даже самую вершину, на которой они стояли, с других сторон уже не мог отличить: так была она похожа на рядом стоящие. Я отправился к бивуаку. Несколько горных индеек с криком слетели недалеко от меня с каменистой осыпи, но преследовать их у меня уже не было времени. Насколько мог, быстро спустился я к месту ночлега.

IV.

Спуск с перевала. Вольная Сванетия. Верховья Ингура. С. Ипар. Своеобразный вид сванских селений-крепостей. Характерное расположение сванских селений. Внутренность сванского дома. Домашний быт свана. Музыкальные инструменты. Праздник Ак-Биери. Башни при доме. Сохранившиеся прежние бытовые формы.

Напившись горячего чая, мы стали собираться в путь. Спуск не так удобен, как подъем. Местами тропинка круто спускается по каменистому ложу высохшего ручья. Воображаю, каково здесь во время дождя!..

Мы спустились в Вольную Сванетию недалеко от самого восточного селения ее Ишкуль, расположенного у подножия огромного ледника, из которого берет начало Ингур. Мощная уже у самого истока река, с невероятной быстротой клубясь и пенясь, прыгает по каменистому руслу в берегах, густо покрытых хвойными лесами. Мы направились на запад, вниз по течению реки и к вечеру достигли большого селения Ипар.

Вид деревень Вольной Сванетии настолько оригинален, что на нем стоит остановиться подробнее. Обыкновенно [152] деревня состоит из 8–10 домов, сложенных из шиферного сланца, из которого состоят окрестные горы. Дома эти имеют форму параллелопипеда, и на одной половине верхней поверхности каждого из них поднимается высокая четырехсторонняя башня, с узкими бойницами. Вся деревня обведена каменной стеной и имеет 1–2 узких входа. Таким образом всякое селение и в нем каждый дом в отдельности представляет из себя крепость, которую совершенно невозможно разрушить средствами, находящимся в распоряжении горцев. Можно подумать, что здесь обитает разбойничье племя, собирающее дань с окрестных народов. Между тем дело обстоит совершенно не так. Сваны издавна известны, как оседлые жители этих мест, мирно занимавшиеся и прежде скотоводством и хлебопашеством и постоянно терпевшие от нападений соседних горцев, приходивших грабить их преимущественно с северной стороны Главного хребта. Все эти крепости с высокими стенами, грозные башни с узкими бойницами создались лишь с оборонительными целями. Маленькое племя жило в них в вечном страхе за свое существование.

Разбитое на отдельные роды, первоначально имевшие каждый свою особую деревеньку-крепость, оно жило в восьми таких селениях, расположенных в ущелье р. Ингура. С течением времени эти отдельные роды выделяли из себя группы, который селились тут же рядом, и таким образом создалось характерное расположение деревушек небольшими кучками. На всем пространстве Вольной Сванетии, около 800 кв. верст, всего 8 таких групп, из которых каждая состоит от 2–10 отдельных маленьких хуторков.

В других местах ущелье сжимается, и на его обрывистых склонах невозможны поселения. Впрочем несколько домиков виднеются на зубцах окрестных гор, где случайно нашлась вода. Вот и вся Вольная Сванетия. [153]

Утром нам удалось посетить внутренность сванского дома; но для этого понадобился старшина. Он долго стучался у крепких дверей одного дома, прежде чем ему отозвались. Начались переговоры, по окончании которых зазвучал железный засов, и мы вступили в темный, узкий каменный проход, откуда боковая дверь вела в единственную, правда, очень большую комнату. Хозяин, старик лет 60, с огромным двусторонним зобом, сопровождал нас. Комната имеет в высшей степени оригинальный вид. Посреди, на земляном полу, место для костра, над которым на стойках укреплена каменная доска для печения хлеба. Над ней к потолочной балке прикреплена цепь с крючком для жарения или, лучше сказать, провяливания мяса. При этом, конечно, каменная доска убирается. Вокруг костра стоят деревянные кресла с отогнутыми назад спинками, очень удобные. У кресел есть ручки, и заметны следы бывшей на них резьбы. Но что особенно интересно, так это помещение для скота, который зимою живет тут же. Вдоль двух смежных стен идет высокая перегородка, за которой помещается скот. В перегородке дыры, через которые животные просовывают головы, чтобы есть корм, помещаемый в яслях, уже в самой комнате. Ясли устроены на такой высоте, чтобы скот мог есть стоя; затем, когда ложится, он уже совершенно отгорожен от жилого помещения. Таким образом, корм и жилье остаются чистыми.

Потолков не существует, а его заменяет довольна плоская односкатная крыша без трубы, почему вся верхняя часть комнаты густо покрыта черной копотью, от сырости превратившеюся в твердую массу, напоминающую каменный уголь и плотным слоем одевающую все предметы, развешенные по стенам. Да и немного этих предметов. Это различного рода крючки и цепи для провяливания мяса, [154] решетка, грубо сделанные котлы и кастрюли, да несколько старинных ружей, наследие отцов, которые имеет каждый сван. Ружья эти кремневки с длиннейшим стволом, достигающим 5 четвертей, и они приспособлены для стрельбы порохом, изготовляемым самими горцами.

Небольшие бойницы, в которые едва можно всунуть дуло этих кремневок, освещают внутренность сванского дома. Свет направлен так, что собственно довольно светло только на полу. Выше мрак сгущается так сильно, что непривычный глаз с трудом может разобрать очертания предметов.

Длинный ряд рогов туров и серн, подвешенных на одной из потолочных балок, — трофеи охоты, тщательно сберегаемые и, по-видимому, не имеющие никакого практического применения, довершают обстановку жилой комнаты сванов.

Странное впечатление производит эта комната, со своей воинственной и суровой обстановкой; кресла, в порядке расставленные вокруг очага, заставляют живо перенестись назад в прошлое, когда, окруженная врагами, каждая семья собиралась под защитою этих крепких стен вокруг очага и составляла военный совет. Другие мысли как-то не идут к этой обстановке: все здесь серьезно и мрачно.

На самом деле, военные подвиги теперь существуют только в рассказах стариков. Мирные жители сеют ячмень, пшеницу, рожь и едва успевают собрать урожай в короткое лето. Мужчины и женщины вместе работают на полях и быстро оканчивают полевые работы. К концу августа все уже убрано, и наступает для мужчин период совершенного покоя, между тем как женщины, помимо хозяйства и заботы о детях, занимаются пряжей; из овечьей шерсти они приготовляют сукна, очень похожие на имеретинские. Ни одна живая душа не нарушит в течение [155] 8 месяцев их самобытной жизни. И вот в часы досуга мрачные жилища оживляются пением, танцами и игрою на оригинальных музыкальных инструментах.

Таких инструментов у них два: «чанг» и «чуныр». Первый представляет два параллелопипеда, соединенных концами под острым углом; один из этих параллелопипедов полый и служит резонатором. На образуемом ими треугольнике натянуты 6 струн. Инструмент издает довольно мелодичные звуки, напоминающие гитару. «Чуныр» устроен иначе. Это — скрипка, но коробка ее лишена дна, и деку составляет пузырь. Три струны, сделанные из волоса и промазанные смолою хвойного дерева, строятся так, что средняя оказывается терцией относительно двух остальных, дающих один тон. Играют волосяным смычком, сделанным наподобие того, как мальчики делают луки. «Чанг» употребляется для аккомпанимента к пению; на «чуныре» играют танцы. Танец сванов называется «шумпар». В нем участвуют одна женщина и двое мужчин. Танца я не видал, но музыку слышал. Мотивы довольно грустные и однообразные. Между тем на «чанге» наигрывают славные мотивы и ловко аккомпанируют (В статье А. И. Стоянова «Путешествие по Сванетии» (Записки Кавказск. Отд. Имп. Русс. Геогр. Общ. кн. X, Тиф. 1876 г.) первый инструмент называется «ченги» (род арфы со струнами из конского волоса), а второй — «чианури» (род скрипки с натянутою кожею вместо деки и с открытым позади барабаном; смычок в виде лука; струна из конского волоса).).

В феврале в Сванетии праздник, называемый Ак-Биери. Что это за праздник, в воспоминание каких событий он установлен, добиться я не мог. Говорят, он предками установлен, по почему и как, никто не знает. Он продолжается 5 дней, с 10 до 15 числа (По А. И. Стоянову, этот праздник совпадает о пятидневным празднованием пятницы (Хоча Вебиш) пред масляницей (личетурал, ликереш). Ред.). [156]

В это время все работы отложены, и мужчины усиленно предаются питью арака, отвратительной бузинной водки, которую они очень любят. Пение и танцы продолжаются днем и ночью, и непрестанно звучат «чуныр» и «чанг».

Продолжая осмотр дома, мы попросили показать нам и башню. Пришлось вернуться назад в темный каменный коридор, и оттуда противоположная дверь ведет уже в башню. Башня очень высока, из 5 этажей и совсем не имеет окон. Приходится лезть в темноте по бревнам с вырубленными на них ступеньками, которые гнутся под ногами. Держишься за стену и за эти стволы дерев и лезешь, поручив себя Провидению. Каждый этаж образует комнату около 25 кв. аршин и аршин 5 высоты. Наконец взлезаешь на четвертый этаж, и сверху показывается свет. Ни в одном из этажей нет ничего. Спрашивали, не служат ли эти башни для каких-нибудь хозяйственных целей; оказывается — нет. Просто остаток прежнего.

Некоторым башням уже под 100 лет, а они еще и не думают разрушаться, так это все прочно сделано. Стены в аршин толщиною. Лезем увереннее на 5-й этаж — это уже просто площадка на вершине башни, обведенная стеной, в которой всюду косые отверстия для ружей и большие дыры для сбрасывания камней на неприятеля. Башня в общем до 30 аршин высотою, и с нее открывается чудесный вид на окрестные горы. Конечно, такая крепость была в свое время совершенно неприступна, и благодаря этим башням, наряду с неприступностью сванетских гор вообще, сваны сохранили самостоятельность до тех пор, пока это было возможно.

Старик хозяин и теперь говорит, что, отдавшись под покровительство России, они в сущности сохранили все свое. На самом деле оно так и есть. Законные сельские старшины, утверждаемые русскими властями, не имеют [157] во внутренней жизни сванов никакого значения, и обыкновенно все дела решаются, как и прежде, выборными народом лицами. То же вполне относится и к христианству, существующему в этой стране чисто номинально. Введенное уже в весьма отдаленное время, оно не могло пустить сколько-нибудь прочных корней уже по одному тому, что присланные священники были грузины и церковным языком был грузинский язык, совершенно непонятный для сванов. И теперь церкви почти не посещаются сванами, а христианство ограничивается исполнением некоторых обрядов. Кроме этих внешних причин, существуют, конечно, и другие. Переданные предками языческие представления до сих пор сильны в душе свана, и пройдет еще немало времени прежде чем они уступят место новым понятиям.

Долго еще цивилизация не перешагнет суровых хребтов окрестных гор, и долго еще не отворятся перед ней железные засовы сванских домов-замков.

V.

С. Бечо. Недоступность горы Ушбы. Трудность перевала к Эльбрусу. Решение идти через перевал Озенги. С. Мазер. Девушка-идиотка. Фамилия князей Отаровых. Минеральный источник. Привал.

Мы поблагодарили хозяина и покинули его жилище, а через несколько минут уже продолжали наш путь. Надо было перейти небольшой перевал, чтобы перебраться к правому притоку Ингура, р. Мулхре, (В вышеупомянутом сочинении А. И. Стоянова эта река называется Мульхре-чала.) бегущей почти параллельно главной реке, где и лежит дорожка на запад.

Непосредственно к селениям, по которым мы проходили, прилегают обработанные поля. Было 10 августа, и везде шла усиленная уборка хлебов. Сжатый хлеб, с необыкновенным количеством сорных трав, ставят [158] в небольшие скирды, которые потом отвозят в селения. Я был удивлен, увидав сани, запряженные волами, медленно двигающиеся по крутому скату. Оказывается, других экипажей и нет. Крутые склоны и небольшие ровные пространства заставляют сванов употреблять сани и летом, так как колеса пришлось бы все время тормозить. Это практикуется и в других местах горного Кавказа. Мы воспользовались случаем и собрали коллекцию местных хлебных растений.

Через два дня по вступлении в Вольную Сванетию мы достигли с. Бечо, составляющего ее западную границу. Дальше уже начинается Дадишкелиановская Сванетия, составлявшая прежде самостоятельное княжество.

Селение Бечо расположено у самой подошвы горы Ушбы. Поднимаясь до высоты 15,445 ф. над уровнем моря, гора эта представляет из себя острый, узкий, раздвоенный пик, на который еще не вступала человеческая нога.

Англичане-туристы почти ежегодно являются сюда со специальною целью взобраться на вершину Ушбы, но пока попытки их остались без успеха. Однажды один из таких искателей сильных ощущений решил достигнуть цели и, покинутый на половине дороги проводниками, продолжал путь один.

Скоро он оказался на узком карнизе на страшной высоте, и впереди скала закрывала ему путь. Целых три дня, без пищи, провел он на этих голых скалах, прежде чем ему удалось спуститься обратно. Бледный почти без чувств, весь исцарапанный, вернулся он в селение, так и не достигнув вершины.

Быть может, старый пристав, живущий в Бечо, который рассказал нам эту историю, преувеличил что-нибудь в своем рассказе, но я склонен думать, что вершина [159] Ушбы может быть достигнута лишь по воздуху, так как стены ее отвесны со всех сторон.

В селении Бечо мы остановились на день. Возникли разногласия по поводу дальнейшего маршрута. Отсюда к Эльбрусу можно попасть двумя путями: отправиться прямо на север и пересечь Главный хребет по опаснейшему перевалу Озенги или пройти по Ингуру к западу через всю Дадишкелиановскую Сванетию до впадения притока Накры, подняться на север и перейти через перевал Донгуз-орун, считающийся менее опасным и настолько удобным, что по нему можно провести лошадей. Первый маршрут был гораздо короче и таким образом сокращал время, но зато опасность перевала несколько устрашала нас. Кроме того, надо прибавить, что решительно никто не мог нам сказать ничего определенного относительно состояния ледников на этом пути и даже о самом перевале. Одни говорили, что можно проехать верхом, другие — что пробраться туда опасно даже для пешехода. В словах сванов сквозил страх, когда они рассказывали нам о трудностях дальнейшего путешествия.

Сваны боятся ледников. Я говорю это, основываясь главным образом на единогласном отзыве путешественников и лишь отчасти на основании собственных наблюдений. Трудно доступные вершины и многочисленные ледники, лежащие в стороне от перевалов, никогда не посещаются никем из них, за исключением охотников. Плохо одетые, они не могут вынести холодов, заблудившись в горах, и многие гибнут, когда судьба забросит их туда.

Никакое искусство не спасет от частых падений в трещины, так как их приспособления для ходьбы по льду весьма примитивны, и нога часто скользит.

Почти каждый год несколько человек становятся жертвами непогоды в горах. [160]

Позднее, при переходе через Озенги, мы имели случай убедиться в справедливости мнения о том, что сваны боятся ледников; странно было смотреть, как бежали они с высот, чтобы возможно скорее миновать опасные места и как медленно ползли на крутых ледяных спусках, где мы шли в наших кошках совершенно свободно. На первый взгляд эта боязнь снежных высот представляется просто удивительною среди этих людей, казалось, самой природой приспособленных в жизни в горах.

И на самом деле, они приспособлены к этой жизни; но как только дело коснется ледников, то они обыкновенно теряются, и это понятно, так как они не знают таких необходимых приемов как употребление веревки и кошек. Дело просто в недостатке культурности, изобретательности.

После нескольких колебаний, наиболее энергичным удалось все же склонить остальных в пользу избрания пути через Озенги. На всякий случай решено было не брать с собою лошадей, а нанять носильщиков. С этим провозились долго, но мы не жалели потраченного времени. Помимо того, что надо было возобновить запасы провизии, мы еще встретили здесь несколько интеллигентных людей. Бечо — это административный центр Сванетии. Здесь всегда живет пристав с небольшой командой и доктор, приезжающий каждое лето. Как раз в то время, когда мы были там, приехал и уездный начальник Лечгумского уезда, с целью произвести набор рекрутов. Кроме этих лиц, был еще мировой посредник и с ним несколько человек, занятых в настоящее время размежеванием земель, с целью возвращения князьям Дадишкелиани когда-то конфискованных у них поместий. Мы приехали как раз в жаркое время деятельности этой комиссии, поставленной в трудное положение. После лишения князей Дадишкелиани их земель, последние поступили в распоряжение крестьян, и вот уже [161] около 30 лет они пользовались доставшимися им таким образом пастбищами и лесными угодьями. Теперь, когда Высочайше повелено возвратить князьям Дадишкелиани земли, крестьяне оказались в плохом положении. Правда, их наделяют при этом подымно 4-мя десятинами пахотной земли, но крестьяне соглашаются на это крайне неохотно. Отсюда проистекают несколько обостренные отношения между крестьянами и членами комиссии, так что положение последних не из приятных.

После продолжительного путешествия по лесным дебрям, приятно встретить нежданно-негаданно там, где менее всего этого можно было ожидать, группу людей, с которыми можно обменяться мыслями. Мы уже настолько успели отвыкнуть от культурных привычек, что чай, сервированный вполне исправно, показался нам чем-то необычайным. Еще бы, когда к чаю был подан прекрасный хлеб и самое свежее масло! Мы уже давно питались черствыми сухарями, отчасти рассыпающимися в мелкую муку; последнюю мы ели, поджаривая с салом, которого был большой запас.

Поев, отдохнув и досыта наговорившись, мы на другой день около 11 часов утра двинулись в путь. На этот раз наш караван состоял из нас и 10 носильщиков, тащивших на спинах наши вещи. В этот день нам надо было пройти всего около 15 верст, чтобы ночевать у самого начала подъема на перевал. Часа в три пополудни мы достигли селения Мазер. Бечо и Мазер уже непохожи на селения Вольной Сванетии. Хотя здесь и встречаются местами дома с башнями, но они уже попадаются редко — не более одного такого дома на селение; последние не огорожены стенами и уже не имеют физиономию крепостей. По своему внутреннему устройству дома мало отличаются от таковых в Вольной Сванетии. [162]

В с. Мазер мы встретили девушку-кретинку. Улыбаясь и растерянно оглядываясь по сторонам, она собирала солому на току. На вид ей можно было дать лет 20. Совершенно разорванная рубаха грубого холста едва прикрывала ее хорошо развитое, полное тело; сложена она была очень хорошо, и только один физический недостаток — зоб сразу заставлял понять, в чем дело. Мы спросили, почему ей не сделают одежды. Оказалось, что население относится к идиотам совершенно безразлично и оставляет их на произвол судьбы. Странный и жестокий обычай, наблюдающийся и у нас, на севере России. Несмотря на идиотизм, девушка работала, как следует: движения ее были неправильны и как бы конвульсивны, но все же вели к цели. Наблюдая за нею, мы, по-видимому, оставались ею совершенно незамеченными, хотя нас ничто не закрывало от ее взора. Она произносила бессвязные слова и продолжала работать, изредка останавливаясь и оглядываясь.

Внимание наше было отвлечено санями, которые медленно тащила пара быков. Высокая женщина, вся в черном, шла за ними. Поровнявшись с нами, она не произнесла обычного приветствия, и строгие черты ее лица приняли надменное выражение. Вся фигура ее обличала не простое происхождение. Потом мы узнали, что это была княгиня Отарова, фамилия которой имела некогда более прав на княжеский престол, чем прочие Дадишкелиани. По этому поводу нам впоследствии рассказали следующую романическую историю.

Еще во времена Императора Николая 1-го старшим в роде князей Дадишкелиани был Отар. Однажды Государь вызвал его в Петербург по каким-то делам. Отар собрался в путь, но, перевалив Главный хребет, замешкался в одном из татарских селений. Здесь он встретил девушку, пленившую его сердце, и, чтобы жениться [163] на ней, должен был принять магометанство. Он так и сделал и уже не поехал в столицу, но возвратился домой с молодою женой. Узнав об этом, Государь очень рассердился, лишил его княжеского достоинства и запретил жить в Сванетии, приказав впредь называться Отаровым.

Гордый князь не хотел покинуть родину, но поселился в с. Мазер, откуда, несмотря на многочисленные попытки, его изгнать не могли. Отара уже давно нет, но жена его жива; ее-то мы и видели. У нее теперь многочисленные внуки, но никто из них не называет себя Отаровыми и всегда рекомендуются они князьями Дадишкелиани. Они живут бедно, и ничто не напоминает былого могущества. Sic transit gloria mundi! (А. И. Стоянов в своей книге упоминает об Отаре Дадишкелиани, женившемся на баксанке, дочери Мусы Урусбиева, и принявшем ислам. Из двух его сыновей, один — Бекар-бей был магометанин, а другой — Леван — христианин. Об обстоятельствах, сопровождавших женитьбу Отара, ничего там не говорится. Впрочем, А. И. Стоянов не посещал Мазыра, резиденцию Бечойских Дадишкелианов, здесь названных Отаровыми. Ред.)

Невдалеке от селения находится минеральный источник. Очень холодная вода постоянно кипит от выделяющихся пузырьков угольной кислоты. Слышен вкус железа, и вокруг все болотце покрыто ржавой окисью этого металла. На вкус вода кисловата и необыкновенно приятна, так как газирована нисколько не меньше, чем продажная сельтерская вода. Жители врыли над родником бочку без дна, так что образовался чистый глубокий бассейн.

VI.

Трудность подъема на перевал Озенги. Глетчер Муркумьер. Высшая точка перевала через Главный хребет. Предосторожности при спуске. Падение в трещину. Привал у конца морены.

Было уже поздно, когда мы добрались до леса, находящегося недалеко от начала подъема, и расположились [164] на привал. Запылали два больших костра, и мы с носильщиками образовали две очень эффектные группы. Была чудная тихая ночь; ветки окружающих деревьев красиво освещались заревом костра, а высоко над нами горели мириады звезд...

Солнце еще не поднялось над горизонтом, а мы уже торопилась окончить завтрак и увязать вещи.

Перевал Озенги, который нам надо было перейти, достигает 12,000 ф. высоты. Склоны его очень круты, а вершина покрыта большими ледниками, образующими ледопады. Как всегда, переход по ледникам представляет большую опасность, так как все зависит от погоды, быстро и неожиданно меняющейся на этих высотах. Вследствие страшно крутых ледников, покрытых целою сетью трещин, переход через Озенги представляет исключительную опасность. Не далее как в прошлом году 10 человек, переходя через перевал, были засыпаны обвалом, происшедшим из одного ледопада. Только четырех из них удалось спасти; остальные погибли в глетчере.

Надо сознаться, что если бы погода не была так прекрасна, подобные рассказы произвели бы на нас свое впечатление; теперь же они только подзадоривали нас, и опасность усиливала интерес. Мы начали подъем около 6 часов утра по узкой тропинке, вьющейся по почти отвесным скалам глубокого ущелья р. Квиши. На высоте 7,000 ф. кончается древесная растительность, и ущелье немного раздвигается. Здесь мы нашли хижину, в которой жил осетин, пася свой скот на соседних вершинах, покрытых альпийскими травами. У него оказался айран — напиток несколько отличный от кефира, но обладавший таким же вкусом и освежающим действием, и мы с удовольствием утолили жажду.

Было уже около 12 часов, и мы сделали небольшой [165] привал. В это время наши носильщики изготовили себе хлеб и тоже позавтракали. Они делают очень остроумно, беря с собою мешочек поджаренной пшеничной муки. Эту муку они тут же на камне замесили в тесто, прибавив к нему мелко накрошенного сыра. Остается разделить тесто на небольшие шаровидные порции, и хлеб готов. Так они и едят его в сыром виде. Я попробовал. Хлеб оказался весьма удовлетворительным и уж, конечно, гораздо вкуснее нашей грязной сухарной пыли.

Позавтракав, мы спешим дальше. Подъем становится все круче и круче. Видно издали, как тропинка вьется по невероятной крутизне. Неужели это наша дорога?! Оказывается, да. Отдыхая через каждые 10 медленных шагов, мы тихо подвигаемся вперед. Уже два часа, а нам остается еще около 3,000 ф. подъема.

Давно уже мы миновали леса, и они виднелись далеко внизу, красивыми фестонами заходя наверх по ущельям. Впереди все чаще попадались оголенные осыпи, а выше мрачно высматривали серые льды. Наконец, мы добрались до громадного ледника; из-под его льдов вытекала речка, по ущелью которой мы двигались. Начало глетчера терялось слева, и нам была видна только широкая нижняя часть его, вся покрытая серыми обломками моренных отложений, да небольшой кусок огромного ледопада, образуемого его срединой. Через полчаса нам уже открылся полный вид на этот эффектный глетчер. Беря начало из большого фирнового поля, глетчер Муркумьер стекает вниз по очень отлогой плоскости, но уже на средине своего протяжения огромные скалы суживают его ложе и в то же время образуют крутой скат, по которому, раздробившись в бесчисленное количество остроконечных обломков и изборожденный глубочайшими трещинами, сжатый глетчер снова опускается на пологую котловину. То и дело [166] раздаются удары, напоминающие пушечные выстрелы — это льды, сжатые в узком проходе, доходя до обрыва, образуют новые трещины, низвергаясь вниз под страшным давлением новых масс.

Мы лезем вверх, и наша группа представляет почти вертикальную ленту. Местами тропинки нет и следа, и приходится зорко следить за шагами проводников. Время идет, а мы все еще не можем добраться до вершины. Наконец, тропинка совершенно исчезает на каменистой осыпи, и дальше ее уже нет. Здесь всякий избирает себе особую дорогу. Подъем так крут, что приходится больше стоять, чем идти. Я думаю, что склон не менее 50°. Солнце было уже низко над горизонтом, когда мы добрались до гребня. Наконец-то! Однако торжество было преждевременно! Широкая снежная поляна, со слабым подъемом, открывалась перед нами. Пройдя по ней с полверсты, мы взобрались, наконец, на перевальный пункт, обозначенный бывшими здесь топографами небольшою пирамидкою, сложенною из камней. Но и тут нас ждало разочарование! Большой ледник, стекающий с востока на запад, пересекал нам дорогу (Далее он круто поворачивает на юг и впадает в двойной ледник, описанный ниже.), а за ним виднелся высокий контрфорс Главного хребта, который надо было перейти. Переправившись через ледник, мы стали взбираться на упомянутый кряж по невероятной крутизне, образованной каменистою осыпью. Так как мы были утомлены предыдущим подъемом, то нам показался этот кряж бесконечным. Он действительно на приблизительно 800 футов выше перевальной точки, лежащей на оси Главного хребта. Еще несколько усилий, и подъем остался позади. Мы вздохнули свободнее и едва не соблазнились отдохнуть, но проводники энергически [167] запротестовали. Надо было, во что бы то ни стало, торопиться. Опасность была еще впереди, а между тем нас могла застигнуть ночь. Мы сели на камни и стали надевать кошки.

Два больших ледника стекали с двух сторон с востока и запада и составляли после слияния огромное море льда у самых наших ног, далее к югу вытягивающееся длинной лентой сложного глетчера. Правый очень крутой глетчер образовывал выше нас ледопад, состоящий из хаоса ледяных обломков, и грозно смотрели они с высоты, готовые, казалось, ежеминутно обрушиться и похоронить под массой снега и льда все, что находится под ними.

В полуверсте ниже находится другой такой же ледопад, и хорошо были видны сверху его зияющие трещины. Между двумя этими ледопадами покрытый снегом глетчер образует на повороте такой крутой косогор, что страшно было подумать, что по нему придется спускаться.

Наклон доходит до 60°, и по этому-то косогору надо было перейти глетчер поперек между двумя ледопадами. Это считается самым опасным местом перевала. И действительно, легко поскользнуться, и через несколько секунд попадешь на гладкую поверхность льда и тогда уже наверное окажешься в трещинах нижнего ледопада. Но главная опасность грозит сверху. Здесь-то именно и были засыпаны обвалом несколько человек, о чем я говорил выше.

Великолепно блестели наверху острые голубые скалы льда, озаренные косыми лучами заходящего солнца; мрачно насупились по сторонам черные каменные гиганты, составляя эффектный контраст с блестящими льдами; ниже — ровная снежная пелена, слегка розовая под лучами заката, с тонкими трещинами, кое-где пробегающими змейками, широкой лентой тянулась вниз между двух громадных морен; еще ниже — мрачно зияли широкие трещины, точно зеленые глаза чудовища, и страшно было глядеть в их бездонную глубь. [168] Тихо было вокруг. Замолкли заснувшие ручейки, оживлявшие днем гладкую поверхность льда; ни одно живое существо не нарушало этой тишины, и только от времени до времени из самой глубины льдов раздавались глухие раскаты, и эхо гулко вторило им, как бы будя это царство холодного покоя.

Связавшись покрепче веревкой, мы последовали за нашими проводниками. Они спускались так медленно, делая для каждого шага большое углубление в снегу и почти прильнув к крутому склону всем телом, что потребовалось полчаса, чтобы пройти расстояние, не превышающее 100 шагов. Все обошлось благополучно, только один из нас уронил свою палку, и та, быстро скользя сначала по плотному снегу, а потом по гладкому льду, чуть не исчезла в широких трещинах, но ее задержало какое-то незаметное препятствие, и так и осталась она, как дань леднику, так как достать ее никто бы не отважился, да это и не было так важно.

Спустившись на более плоскую часть ледника, мы быстро отправились дальше, ощупывая предательский снег своими длинными палками и старательно перепрыгивая через тонкие трещины, доходящие местами до 2-х футов ширины. Не обошлось без приключения. В одном месте, несмотря на то что здесь только что прошли проводники, передний из нас вдруг провалился по грудь. Опасности не было никакой, так как он был крепко привязан к нам веревкой, и мы тотчас же натянули ее; но надо было видеть, как он барахтался, ища опоры и побледнев от испуга, чтобы понять всю серьезность испытываемых им ощущений. В самом деле, все зависело только от крепости веревки, ибо в противном случае не знаю, удалось ли бы нам извлечь его оттуда вовремя. Трещина могла быть очень [169] глубока, и притом могла быть засыпанной массою прикрывающего ее снега.

Солнце уже закатилось, когда мы выбрались наконец, из целой сети трещин, встретившихся нам у самого края глетчера, и взобрались на морену, в 10 сажень высотою, которая тянулась вниз до самого конца этого широкого тройного ледника, медленно и спокойно стекающего на север.

Мы быстро, насколько позволяла наша усталость и камни, в беспорядке наваленные друг на друга, шли по самой верхушке морены. Надо было, во что бы то ни стало, до наступления темноты достигнуть еще хотя бы пояса низкорослого рододендрона, чтобы развести огонь и просушить промокшую обувь. Между тем быстро темнело. Через час пути мы различили впереди как бы покрытый лесом склон и прибавили шагу. Но нас ожидала еще одна неприятность. Внезапно, выбравшись из-за груды камней, мы услыхали глухой шум. Оказалось, что это речка. Она стекала с ледников, находящихся вправо от нас, и пересекала нам путь, впадая в ту речку, которую питал перейденный нами глетчер. В темноте мы уже не разбирали отдельных камней, а просто влезли в воду, стараясь выбрать место, где она не так сильно шумела. Оказалось, что речонка разбита на три рукава!.. Основательно промокнув, мы быстро шли вперед, всматриваясь в темноту и стараясь не потерять из вида проводников, и вот, наконец, добрались до цели... Трудно выразить словами наше разочарование, когда вместо леса оказался просто крутой склон, поросший мелким рододендроном... Но мы так устали и были так голодны, что молча бросили наши пожитки на траву. Казалось, если бы в полуверсте нас ожидала роскошная квартира — мы не сделали бы ни шагу далее!.. Через полчаса мы уже грелись над костром, приготовляя чай и скудный ужин, да кое-как [170] просушивая промокшую при переправе одежду, а еще через час, завернувшись в свои мешки и бурки, все уже спали крепким сном усталых людей.