ДИННИК Н. Я.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ДИГОРИИ

III.

От Заделеска до Стур-Дигора. — Поляна Мацута. — Речка Билляги-дон. — Ущелье Карагом. — Аул Стур-Дигор и его окрестности. — Леса и священные рощи. — Страшное истребление лесов. — Климат Стур-Дигора. — Вид на ледник Тана. — Путешествие к верховьям Тана. — Саурте-чете. — Путешествие по лесу.

Из Заделеска мы отправились в Стур-Дигор. Дорога и здесь тянулась все время по правой стороне безлесной и во многих местах выжженной солнцем долине Уруха. Все более или менее пологие места тут были засеяны хлебом, а кручи покрыты мелким приземистым дерном, который, вследствие большой крутизны склонов, осел, разорвался и образовал ряды длинных, извилистых и более или менее параллельных друг другу уступов, направляющихся вдоль склонов гор. Вообще долина Уруха в этих местах бедна растительностью и имеет скучный, унылый вид.

Верстах в четырех от Заделеска в Урух впадает речка Валла-ком-дон. Вода в вей желтоватого цвета и очень мутная и грязная. В углу, составленном Урухом и этой речкой, находится более или менее ровная поляна — Мацута, также считающаяся священной. На ней и теперь устраиваются дигорцами сходы для совместного решения дел, касающихся всех четырех дигорских обществ. Здесь же находится и кладбище, на котором, по рассказам жителей, было погребено много умерших от чумы, посетившей Дигорию более полсотни лет тому назад. Нужно заметить, что дигорцы не зарывали тела покойников, а клали их в выстроенные из камня маленькие будки, напоминающие наши часовни, только гораздо меньших размеров. Таких будочек и теперь здесь не мало; в одной из них даже видно три черева и остатки одежд (кажется буров), в которые были завернуты тела умерших. Мацута, впрочем, и до сей поры продолжает служить кладбищем для ближайших к ней аулов.

В нескольких верстах от Мацуты в Урух впадает речка Билляги-дон, красивее и привлекательнее которой трудно себе что-либо представить. Чистая и прозрачная, как роса, вода ее имеет светло-небесно-голубой цвет и, прыгая с камня на камень, с громким шумом несется по страшно крутому руслу прямо в Урух. Если смотреть вдоль речки, то вся она как [29] будто бы состоит из непрерывного ряда бесчисленных водопадов, серебристо-белая пена которых представляет необыкновенно красивое по цвету сочетание с голубой водой. Билляги-дон произвела на всех вас такое чарующее впечатление, что мы, вовсе не уговариваясь друг с другом, сразу остановили лошадей и слезли с них, чтобы посидеть несколько минут на берегу ее и попить ее воды, которая, как казалось, должна была обладать каким-нибудь необыкновенным вкусом.

Билляги-дон вытекает не из Главного хребта, а из гор, окаймляющих Урух с северной стороны; она течет на протяжении верст двадцати по глубокому и очень красивому ущелью Билляги-ком. Особенно красива ее правая сторона, покрытая почти сплошным лесом. В Билляги-дон впадает более десятка небольших горных речек, почему воды в ней даже в сухую погоду очень много. При впадении ее в Урух, на высоком мысе расположено дигорское селение Аксау.

Выше Аксау долина Уруха изменяет свой характер и делается несравненно красивее. Оба склона ее, а в особенности правый, обращенный на северо-восток, покрыты лесами и свежей травой; что же касается самой реки, то ее во многих местах с обеих сторон теснят отвесные скалы, футов в 100 или 150 высоты, и она вечно борется с ними в узкой глубокой пропасти, наполненной каким-то фантастическим полумраком; глухой, но могучий рев, вырывающийся со дна ее, показывает, как сильна и упорна здесь борьба воды с скалами, среди которых ей приходится прокладывать себе путь. В некоторых, впрочем, местах скалы отступают дальше, и Урух снова выходит на свободу. Здесь он течет в низких берегах, окаймленных хлебными полями или лугами, покрытыми свежей зеленой травой, но и тут его течение остается почти таким же быстрым, как в теснинах. Кустарники и деревья, растущие по берегам Уруха, представляют довольно значительное разнообразие: здесь много крыжовника, барбариса, орешника, ольхи, вересков, попадается груша, а выше, по склонам гор, виднеются березы и сосны. Из птиц, кроме встречающихся всюду в горах чеканов, плисок и щевриц, мы видели, много скалистых голубей (Columba livia L.). Они здесь летают по хлебным полям, садятся стаями на камни и деревья, а в жаркие часы дня забираются в ту глубокую и узкую пропасть, по дну [30] которой течет Урух и в которую лучи солнца не проникают вовсе. He знаю, что более всего привлекает голубей в такие места: прохлада ли, шум ли вод, быть может, убаюкивающий их, или удобство скрываться от глаз хищников; но несомненно только то, что голуби, как я имел случай много раз замечать, очень любят подобные места и ежедневно, в полдень, проводят в них по нескольку часов.

Проехав верст пять от Аксау, мы добрались до того места, где в Урух впадает речка Карагом. Я с удовольствием взглянул на ее красивое ущелье и вспомнил, как три года тому назад, едва передвигая ноги, я пешком пробирался вдоль него, только что совершивши переход через Главный Кавказский хребет из Имеретии в Терскую область. Отсюда же было видно и маленькое селение Ноакау, на которое в то время были устремлены все мои помыслы, так как только в нем я мог надеяться обсохнуть, поесть и хорошо отдохнуть после далеко не легкого перехода через высоту слишком в 11,000 футов. Необыкновенно стройными и красивыми представлялись вершины Кавказского хребта, замыкающие эту долину с южной стороны. Они имели вид гигантского барьера из остроконечных, зубчатых, черных, как уголь, скал и свешивающихся с них в виде языков ослепительно белого цвета снежных полей. Во многих местах над самыми высшими точками этого барьера лежали толстым слоем густые, непрозрачные облава, которые как будто бы хотели над едва проходимой стеной скал и снегов воздвигнуть новую, еще более непреодолимую, еще более страшную и высокую преграду, отделяющую две части света и две совершенно разные культуры.

He доезжая до Стур-Дигора верст 9-ти, мы попали на новую дорогу, весьма недавно проложенную вдоль берега Уруха, вследствие настояний К. К. Сиверта. Прежняя дорога в этом месте поднималась на страшную кручу для того только, чтобы обогнуть одно сильно заваленное камнями место, находящееся недалеко от реки, а потом снова спускалась вниз; таким образом, приходилось напрасно подниматься на довольно значительную высоту и тотчас снова спускаться. Сами дигорцы, которым более, чем кому-либо, приходилось терпеть от этого, по свойственной всем сынам Азии беспечности, не подумали, однако же, [31] устранить такого неудобства до тех пор, пока не принял в этом деле живого участия К. К. Сиверт. Теперь, конечно, они ему очень благодарны за новую дорогу, тем более, что она была проложена всего в два дня, причем, на пространстве около трех верст, работало 160 человек из жителей ближайших аулов. Таким образом, на разработку ее не потребовалось даже денежных расходов.

Через четыре часа после отъезда из Заделеска мы приехали в Стур-Дигор — центр Стур-Дигорского общества. Этот аул расположен на крутом откосе левого склона долины Уруха, на высоте около 4800 над уровнем моря. Он состоит, приблизительно, из 40 или 50-ти дворов, а жители его, за исключением нескольких семейств, исповедывающих магометанскую религию, все христиане. В самом ауле находится маленькая деревянная церковь, при которой состоит священником имеретин. В расстоянии менее полуверсты от аула протекает Урух, через который переброшен небольшой деревянный мостик. На северной стороне Стур-Дигора поднимаются очень крутые скалы, обращенные на юг. Свежая растительность около них бывает только весной и в начале лета, позднее же она выгорает под влиянием сильного нагревания лучами солнца; на противоположной стороне, т. е. за Урухом, поднимается высокий хребет, отделяющий долину Уруха от Барту, соседней с долиной Карагом (На пятиверстной карте долина эта обозначена, но осталась без названия. Она находится между Урухом и речкою Карагом). До трех четвертей своей высоты он покрыт лесом, который за последние годы, однако, сильно поредел и во многих местах превратился в кустарник. Разбросанные по труднодоступным местам крупные сосны и березы свидетельствует о том, каким лес был прежде. Над верхней границей леса тянутся прекрасные альпийские пастбища и заросли рододендронов, а еще выше следуют скалы, громоздящиеся одна над другой и составляющие самые высокие и остроконечные части хребта. Они, впрочем, не составляют здесь непрерывного гребня, а поднимаются только в некоторых местах, преимущественно в более высокой юго-западной части этого кряжа. Недалеко от вершин его, у самого подножья скал, в бинокль можно видеть стада баранов и овец, пасущихся на лугах, а несколько ниже, около верхней [32] опушки леса и на лесных полянах, бродит рогатый скот и лошади. Из диких животных здесь можно встретить медведя, серну, a по скалам иногда и тура. Олени и кабаны в стур-дигорских лесах истреблены совершенно.

Приехав в Стур-Дигор, мы вместе с К. К. Сивертом направились к Карабугаевым, семейство которых состоит из старика Хаджи, имеющего, как говорят его родственники, около 90 лет, и племянника Хаджи-Хекяша. У последнего есть несколько сыновей, из коих один учится во Владикавказе, a другой уже совершенно взрослый — в Тифлисе, в юнкерском училище.

Во время вашего пути к Стур-Дигору солнце палило страшно, и потому мы были весьма обрадованы, попав в чистую, просторную, а главное — очень прохладную кунацкую Карабугаевых. Кроме того, у нас в комнате постоянно стояла вода и молочная сыворотка со льдом из глетчеров Уруха и его притоков; таким образом, от жары мы были гарантированы вполне. Карабугаевы, вероятно, не без основания считают этот напиток полезным, и во время лета через каждые два или три дня посылают на глетчеры за льдом и вьют с ним сыворотку вместо воды. Что же касается нас, то этот напиток, может быть, не показался бы нам таким вкусным дома, но здесь, в дороге, мы пили его с большим удовольствием.

С Хаджи и его племянником я познакомился еще раньше, когда три года тому назад останавливался у них по пути из Имеретии в Терскую область. Как тогда, так и теперь, они произвели на меня впечатление очень добрых и любезных людей. Особенно понравился и заинтересовал меня Хаджи. Ему, как я уже говорил, лет 90, зубов у него очень мало, но за то нет ни одной морщинки на лице. Держится он еще прямо, ходит совершенно бодро, лицо его так свежо и имеет такой здоровый цвет кожи, что Хаджи на вид едва ли можно дать 60 лет, а если бы не отсутствие более половины зубов, то даже не более 50. Хаджи два раза был в Константинополе и Мекке и там два раза благополучно перевес холеру. Хотя мы с ним виделись всего один день, но при встрече он тотчас же узнал меня, обнял и, кажется, расцеловал бы, если бы это позволялось по магометанскому обычаю.

С Хаджи интересно побеседовать, так как он хорошо [33] помнит все то, что делалось в Стур-Дигоре за последние восемьдесят лет. Он рассказывал мне о том, какие дремучие леса окружали Стур-Дигор, сколько в них было всякого рода зверей, как в Стур-Дигоре свирепствовала чума и т. д. Про чуму он говорил, что она держалась здесь очень долго (года полтора) и, не смотря на редкое население и свежий, здоровый горный воздух, унесла очень много жертв; она навела на жителей такой страх, что они бросали аулы, уходили в леса и поселялись на полянах небольшими обществами или даже отдельными семьями, если в ауле кто-либо заболевал этою страшною болезнью. С другой стороны, замечательно и то, что холера много раз свирепствовала на плоскости в каких-нибудь 50 или 70-ти верстах от Стур-Дигора, а в этом последнем не была ни разу.

Осматривая издали леса Стур-Дигора, я был удивлен, что на некоторых местах, весьма доступных и близких к аулу, они уцелели совершенно. Такие места представляют площади, занимающие одну или несколько десятин и покрытые крупными буковыми и березовыми деревьями, растущими просторно и привольно. Контраст между этими рощами и остальным лесом, почти превратившимся в кустарник, поразительный. От жителей я узнал, что это священные рощи, и от души пожалел, что их у дигорцев так немного. По дигорским законам, деревья, растущие здесь, никто не должен рубить; если даже какое-нибудь из них засохнет, то простые смертные не имеют права воспользоваться им, так как оно должно принадлежать духовному лицу — священнику или другому чину причта. Стур-дигорцы, впрочем, с болью на сердце рассказывали мне, что некоторые из бывших у них прежде священников не удовлетворялись своим правом на засохшие деревья, но позволяли себе рубить н здоровые, через что многие священные рощи заметно поредели.

В окрестностях Стур-Дигора есть несколько священных рощ: две находятся против самого аула, на противоположной стороне Уруха, а еще две или три выше аула, по тому же ущелью.

Лесам, растущим в окрестностях Стур-Дигора, без сомнения, также грозят окончательное и, притом, быстрое истребление. Вместо сбережения или правильной эксплуатация их, здесь мы видим на каждом шагу самое варварское обращение с ними для того, чтобы воспользоваться одной какой-нибудь частью [34] ствола, даже одной веткой, здесь часто рубят целое столетнее дерево; рубят большею частию так высоко, что пенек скоро засыхает или, по крайней мере, не бывает в состоянии дать поросли, способные превратиться в новые деревья. Это делается только из-за того, чтобы рубить дерево там, где оно не так толсто, и, притом, работать не согнувшись, а в более удобной позе, т. е. стоя. Зимой для корма скота рубят и ломают ветви и валят целые деревья; кроме того, в лесу пасут скот, который объедает все молодые побеги; еще много-много подобных безобразий творится здесь. Нисколько не рискуя ошибиться, можно сказать, что, при таком пользовании лесами, их едва ли хватит более как на 15 или на 20 лет. Тогда окрестности Стур-Дигора превратятся в такие же оголенные склоны в холмы, как около Заделеска или Донифарса, а еще спустя несколько лет, трава, выбиваемая ежегодно скотом до самых корней, исчезнет, исчезнут ее корни, скрепляющие и связывающие почву, и она постепенно начнет оседать, смываться водой и сдуваться ветром. Под влиянием этих двух геологических деятелей местность, покрытая лесами и лугами, довольно быстро превратится в настоящую пустыню с бесчисленными осыпями и торчащими из них голыми скалами. К сожалению, можно указать уже не малое число примеров подобного превращения плодородных долин в галереи безжизненных скал и пустынные осыпи.

По всему заметно, что Стур-Дигор должен отличаться замечательно здоровым климатом. По рассказам его жителей, здесь болеют гораздо реже, чем в других местах, расположенных не только на плоскости, но и в горах; эпидемических болезней здесь совсем не знают (если исключить чуму, свирепствовавшую, кажется, всего один раз), и многие из жителей достигают глубокой старости. Лучшим примером подобного рода может служить сам Хаджи, оставшийся бодрым и здоровым, не смотря на свои очень преклонные года. Когда я выразил удивление во поводу его завидного здоровья, то он сказал, что мы живем и поддерживаем свое здоровье воздухом; конечно, в его словах много правды. В самом деле, около Стур-Дигора нет ни одного болота, пыли никогда не бывает и воздух настолько прозрачен, что за десятки верст видно так отчетливо, как будто перед самыми глазами. [35]

Каким-либо вредным испарениям здесь образовываться решительно не откуда; даже аул так мал, что влиять на чистоту воздуха не может вовсе; кроме того, он расположен на крутом каменистом склоне, с которого все нечистоты, сравнительно, быстро уносятся водой. Нужно еще заметить, что здесь бывает более или менее жарко только в течение двух-трех полуденных часов, утром же и вечером так прохладно, что без пальто нельзя оставаться на открытом воздухе. К хорошим качествам климата относится также и то, что здесь не бывает зимою больших морозов, хотя снег выпадает очень рано и в большом количестве. Ко всему этому нужно еще прибавить прекрасную воду Уруха и бесчисленное множество родников, находящихся всюду по склонам гор, и тогда завидные гигиенические условия Стур-Дигора сделаются понятными. Стур-Дигор замечателен еще в одном отношении: верстах в десяти от него в ущелье Тана спускается с вершин Главного хребта несколько довольно значительных глетчеров и два из них, именно самые большие, видны с каждого двора и с каждой улицы Стур-Дигора. Вид на них замечательно хорош: вследствие чистоты и прозрачности воздуха, оба они, кажутся, лежат необыкновенно близко и все их трещины, ледяные зубцы, каскады видны в совершенстве; при этом оба они представляются в виде широких ледяных лент почти белого цвета, спускающихся со снежных вершив хребта в зеленеющие леса долины Тана. Из всех местностей Кавказа, которые мне удалось посетить, нигде аулы или селения не подходят так близко к глетчерам, как в Дигории.

В Стур-Дигоре мы пробыли одни сутки и здесь расстались с К. К. Сивертом: он должен был ехать по служебным делам в Донифарс и другие селения Дигории, а я с своим спутником Дементьевым отправился на ледники Тана с тем, чтобы потом, перебравшись в долину Харвеса, дойти, таким образом, до самых истоков Уруха. Благодаря заботливости Карла Карловича, мы скоро нашли себе проводника, который когда-то был старшиной Стур-Дигорского общества, довольно сносно говорил по-русски и, главное, оказался хорошим охотником и вообще хорошим малым. Звали его Дочхой. Он получал от нас по рублю в сутки. Кроме того, из Стур-Дигора мы взяли с собой мальчика лет пятнадцати; он должен был [36] караулить наши вещи, когда мы будем на более или менее продолжительное время уходить на охоту или на экскурсии. Дочхой вместе с мальчиком предпочли отправиться пешком, мы же продолжали ехать верхами. — Расставшись с Стур-Дигором в 10 часов утра, мы направились вверх по долине Уруха, вдоль его левого берега. Горы тут с каждой верстой становились заметно выше и выше, сохраняя, однако, почти тот же характер, как и около аула; только лугов и пахотных мест здесь стало гораздо больше и выглядывали они как-то зеленее и свежее. Верстах в двух или трех от Стур-Дигора мы встретили еще маленький аул, а потом свернули влево и, переехав по мосту Урух, вступили в ущелье речки Тана.

Здесь местность стала значительно красивее: с левой стороны, т. е. на юг от нас, крутые скалистые горы стали так высоки, что гребень их покрылся почти сплошной снежной пеленой, а со склонов свешивались глетчерные поля; что же касается правой стороны, то она значительно отличалась от левой: в этом месте, т. е. при начале ущелья, оканчивался невысоким мысом тот хребет, который отделяет долины Харвеса и Тана. Он понижается довольно постепенно и весь покрыт лесом, перемешанным частыми полянами; скал здесь сравнительно мало, а глетчеров и снежных полей нет вовсе. Насколько суровы и величественны были горы, находящиеся влево от нас, настолько же правая сторона отличалась видом мягким и нежным.

При самом входе в ущелье Тана и верстах в двух влево от тропинки, по которой мы ехали, свешивались два ледника, известные под именем Саурте-Чете. Саурте значит: соленый, а чете — ледник. Такое название ледники получили от соленого источника, находящегося в небольшом расстоянии от них. Этот источник пользуется большою популярностью среди охотников. Действительно, как я узнал от некоторых из них, сюда каждое утро и вечер приходят туры и серны пить соленую воду, причем многие из этих животных погибают здесь от пуль, выпущенных из допотопных азиатских винтовок. Недалеко от этих ледников мы встретили одного охотника, пробиравшегося к соленому источнику. Возвратившись через несколько дней в Стур-Дигор, я узнал, что он, действительно, убил там серну.

Оба ледника свешиваются с очень крутых склонов. Один [37] из них (левый) едва ли превосходит в длину 3/4 версты, a другой (правый) еще короче, но зато несколько шире. Разделяются они торчащей между ними скалой. У одного из них морены находятся только с правой стороны, a у другого только с левой. Последняя, впрочем, образует две параллельные друг другу гряды. Оба ледника в высшей степени обрывисты и пересечены множеством извилистых трещин.

Отсутствие морен с тех сторон, где ледники обращены друг в другу, указывает на то, что прежде они составляли один сплошной, совершенно покрывавший своими льдами ту скалу, которая теперь разделяет их; когда же количество льда уменьшилось так сильно, что скала перестала покрываться им, тогда из одного глетчера образовалось два отдельных.

Эти глетчеры питают до десяти больших бурных потоков, которые, при своем быстром падении со склонов, крутизною градусов в 45, прорыли в скалах целую сеть каналов; в теплый солнечный день, когда таяние снегов и льдов бывает особенно сильно, эти потоки превращаются в настоящие реки. Прыгая с камня на камень и ударяясь о выдающиеся уступы скал, они в некоторых местах превращаются в брызги и водяную пыль, относимую ветром на большое расстояние. Между этими пенящимися потоками, усеянными блестящими, как серебро, водопадами, находится множество островов, покрытых мелким, но очень густым леском. Пробежав более полуверсты по такому крутому склону, эти потоки вливаются в Тана.

Проехав с полчаса по довольно ровной местности, вдоль левого берега Тана, мы стали подниматься на крутую ropy, noкрытую густым лесом.

Тропинка была здесь так плоха и засыпана таким множеством крупных и мелких камней, что ехать по ней верхом не представлялось никакой возможности, а нужно было слезть с лошадей и вести их на поводах. Таким образом, нам пришлось карабкаться около часу и пропотеть лучше, чем в самой жаркой бане. Камни, сыпавшиеся на каждом шагу из-под ног, более всего затрудняли ходьбу, а к этому присоединялась еще крутизна подъема, доходившая местами до 25 или 30 градусов.

Что касается леса, по которому извивается эта тропинка, то он состоит из сосен, берез, клена и чинара. Кроме [38] того, здесь растет много кустарников: орешник, смородина, рододендроны и другие верески. Ели, как почти везде в Дигории, нет вовсе. Деревья большею частию средних размеров, но не редко попадаются, в особенности сосны, более обхвата толщины. Этот лес сохранился пока довольно порядочно, но, конечно, только потому, что он удален от аула на значительное расстояние.

Когда крутой подъем кончился, то мы снова сели на лошадей и продолжали путь верхом. Правда, и тут крутые, обрывистые и каменистые места попадались часто; но, тем не менее, можно было кое-как ехать. Тропинка наша все время тянулась то по лесу, то по красивым полянам, покрытым прекрасной свежей травой с множеством цветов; кроме того, буквально со всех сторон перед нашими глазами открывались такие грандиозные картины, о которых житель равнин, никогда не видевший гор, не может иметь никакого понятия. Перед нами были вечные снега, громадные глетчеры, бесконечные галереи скал, леса, осыпи и бушующие речки с бесчисленными водопадами.

Проехав еще часа полтора то по лесу, то по лугам и полянам, мы, наконец, добрались до таких мест, дальше которых продолжать путь было невозможно: мы находились не более как в версте от нижнего конца ледника Тана и впереди нас расстилалась каменистая пустыня, где нельзя было ни разбить палатки, ни отыскать дров, ни накормить лошадей. Поэтому мы остановились на одной из самых верхних полян в 20 или 30 шагах от берега Тана, которая тут шумит и бушует, как и все горные речки вблизи их истоков. Недалеко от нас росли еще небольшие березки и сосны; оне должны были служить нам топливом. Путешествие от Стур-Дигора до этого места заняло 4 1/2 часа времени.

IV.

Местность в верховьях Тана. — Альпийские дуга. — Вид на ледники Тана. — Восхождение на ледник. — Roches moutonnees. — Уменьшение ледников. — Охота за турами и сернами.

Едва мы доехали до упомянутого пункта и прежде чем успели еще отыскать более или менее ровное местечко, на котором можно было бы разбить палатку, как начался дождь, сопровождавшийся очень пронзительным холодным ветром, дувшим с ледника. Оставаться при таких условиях на открытом [39] воздухе было не особенно приятно, поэтому все наши усилия направились к тому, чтобы как можно скорее разбить палатку. Действительно, не прошло и получаса, как она была готова, a еще немного времени спустя мы уже пили в ней чай.

Огромный ледник Тана был от нас очень близко и возбуждал во мне сильное желание как можно скорее побывать на нем и осмотреть его получше, но дождь мешал привести это намерение в исполнение и заставил сидеть в палатке.

Часа через полтора после вашего приезда он, однако, начал переставать и горы мало-помалу стали очищаться от тумана и облаков. Теперь только мы могли оглядеться и убедиться собственными глазами, сколь очаровательные места окружали нас со всех сторон. Мы находились на две глубокой и очень узкой долины, а вокруг нас расстилались превосходные альпийские пастбища, покрытые высокой, сочной травой, перемешанной с множеством самых разнообразных цветов. В это время были в полном цвету: незабудки (Myosotis palustris L.), герани, скабиозы (Scabiosa ochroleuca — Sc. caucasica), колокольчики (Campanula Adami) с кистями синих, замечательно крупных цветков, достигающих полутора вершка в длину, несколько видов орхидных, множество сложноцветных (Pyraetrum roseura, Anthenils Marchaliana), лютиковых (Aquilegia vulgaris, Delphinium) и т. д.

Впереди нас долина несколько расширялась, но вся была завалена кучами камней и щебня, принесенных частью глетчером, частью течением Тана, которая, вытекая из-под льда множеством бурных потоков, с шумом и ревом прорывалась между грудами камня. У наших ног так же с оглушительным шумом неслась Тана, но уже собравшаяся в один потов, заключенный в крутые скалистые берега. С северной и южной стороны долины поднимались высокие горы, покрытые внизу более или менее крупным лесом, который, по мере приближения к вершинам, становился все мельче и мельче и, наконец, переходил в приземистый березовый кустарник, перемешанный с рододендронами. За ним не широкой полосой снова тянулись горные луга, но гораздо более тощие, чем те, которые окружали нас; наконец, еще выше громоздились одна над другой голые скалы, лишенные всякой жизни. Но самой величественной была западная сторона, образованная стеною Главного [40] Кавказского хребта, поднимающегося здесь, вероятно, до высоты тысяч тринадцати футов. Верхние точки ее состояли из черных разорванных, скалистых вершин или из почти отвесно поднимающихся и направляющихся в разные стороны горных гребней. О ровных местах здесь не могло быть и речи, а виднелись только ледяные пропасти и котловины, да снежные ямы и зубцы скал. Несколько ниже, где склоны уже не так круты, лежала такая же мертвая, суровая и безжизненная область более обширных снежных полей ослепительной белизны. Между ними также в некоторых местах тянулись скалистые гребни или торчали из снега каменные глыбы, но снег оставался преобладающим элементом. Еще ниже выступал средний пояс гор, который всего более поражает каждого бесконечным разнообразием своего ландшафта. На нем были видны сугробы снега, остатки лавин и рядом с ними великолепные луга, перемешанные с голыми, мрачными скалами и обширными осыпями.

Множество быстрых шумных ручьев, падающих со скалы на скалу, оживляют и еще более украшают этот пояс гор. Через все протяжение его спускалась в самый низ долины широкая, мощная полоса льда. Это ледник Тана.

Тана-чете образуется из нескольких отдельных глетчеров, имеющих довольно значительную длину и ширину. В этом отношении он отличается от большей части ледников Кавказа, представляющих один сплошной ледяной поток, который если и разделяется на ветви, то только в своей самой верхней части, непосредственно граничащей с фирном. Таким образом, он своей формой напоминает Швейцарский Mer de glace, спускающийся с Монблана в долину Шамуни. Тана-чете состоит из трех ветвей и образовавшейся из их слияния одной нижней части.

Правая ветвь (самая южная) имеет довольно значительную длину, вверху более или менее широка, а на всем же остальном протяжении весьма узка. Она изгибается пологой дугой и лишь в самой нижней части, где сливается с главной ветвью, представляет более или менее ровную поверхность; средняя же и верхняя ее части имеют необыкновенно дикий вид: оне на всем пространстве истрескались и превратились в бесконечные ряды ледяных столбов, колонн, зубцов и пирамид, разделенных глубокими пропастями. Ходить по этой ветви нельзя [41] вовсе, даже и взобраться на нее можно только в месте соединения ее с главной ветвью.

Средняя ветвь несравненно шире предыдущей, но, вероятно, немного короче ее. Она получает начало от не особенно больших снежных полей, расположенных у самых вершин хребта. Несколько выше эти поля превращаются в обрывистый и потрескавшийся в разных направлениях фирн-глетчер, за которым следует обширное, довольно пологое и гладкое глетчерное поле, покрытое на всем протяжении чистым ослепительно белым снегом. Еще ниже снова тянется лед, изборожденный множеством трещин и пропастей.

Левая ветвь от самой верхней части, получающей начало из вечных снегов близ вершины хребта, и до того места, где она сливается с главной частью ледника, представляет непрерывный ряд ледяных каскадов, трещин и зубцов. Подобно средней ветви, она имеет весьма солидные размеры не только в ширину, но и в длину. Упомянутые три ветви, а в особенности последние две почти вовсе лишены морен, поэтому и та часть ледника Тана, которая образовалась из слияния их, также не имеет ясно выраженных срединных морен, а только боковые.

Последние две ветви, т. е. средняя и левая, это те самые, которые так хорошо видны из Стур-Дигора. Смотря на них со двора Карабугаевых, я думал, что это два совершенно отдельные, не соединяющиеся друг с другом глетчера. В этом меня убеждала и пятиверстная карта Кавказа, на которой в верховьях Тана нанесены два большие, совершенно обособленные глетчерные поля. Только добравшись до верхней границы снегов долины Тана, я убедился, что несколько ниже тех мест, которые видны из аула, оба ледника соединяются вместе и своим слиянием образуют нижнюю, общую часть, имеющую несколько верст в длину и совершенно не обозначенную на карте. Первая, т. е. правая ветвь, о которой было сказано раньше и которая не видна из аула, также не нанесена на карту. Очевидно, что съемка этой местности производилась с пункта, находящегося недалеко от аула и с которого не видна ни правая ветвь, ни нижняя часть ледника.

Теперь скажу несколько слов об этой последней частя. Нижний конец ее имеет, вероятно, около полуверсты в [42] ширину и, несмотря на страшную крутизну (от 30 до 40°), почти сплошь покрыт камнями и щебнем. Ручьи, скатывающиеся с него, промыли во льду глубокие канавы; кроме того, поверхность его — вообще неровная — представляет множество ледяных бугров, разделенных то пологими, то крутыми впадинами. Камни нагромождены на нем такими массами, что в некоторых местах образуют слой в несколько сажень толщины. За этой самой нижней частью ледника следует другая, более пологая, имеющая крутизну около 10° (Наклон поверхности этого ледника измерен мною в разных местах во время восхождения на ледник), но, подобно нижней части, так заваленная камнями, что лед из-под них проглядывает только местами. Поверхность ее вообще гораздо ровнее. Она имеет около версты в длину, а за нею тянется еще более пологая часть (6-7°) с чистой, ровной и гладкой поверхностью. При довольно значительной ширине, длина ее, вероятно, доходит до двух верст. Тянется она, сохраняя приблизительно один и тот же характер, до того места, где начинаются две широкие ветви глетчера, которые видны из самого аула. Вся эта часть ледника, имеющая в общёй сложности от 3 до 4 верст, совершенно отсутствует, как уже сказано, на пятиверстной карте Кавказа.

Дождь, загнавший нас в палатку тотчас после вашего приезда на это место, спустя несколько времени стал заметно уменьшаться и, наконец, почти перестал. Чтобы не терять напрасно времени и чтобы удовлетворить желанию, как можно скорее, побывать на леднике, мы тотчас собрались и двинулись в путь. Так как на соседних с ледником склонах гор нам легко могли встретиться туры или серны, то я и Дочхой захватили с собой, кроме бинокля и некоторых инструментов, винтовки; мой же спутник Д. вооружился только револьвером.

Путь к леднику отнял у нас более получаса времени, в продолжении которого мы должны были пробираться по грудам камней, нагроможденных на всем пространстве между нашей стоянкой и нижним концом ледника. Кроме того, нам нужно было перебраться черев несколько бурных потоков, вытекающих из-под льда, но последнее, впрочем, не составило особенного затруднения. Таким образом, мы добрались до самого главного и самого большого истока Тана. Здесь целая река с [43] мутной, как грязь, водою, оглушая нас своим ревом, вырывалась из ледяного грота, который был, однако, довольно низок и не отличался тем красивым, фантастичным видом, как это бывает у многих других ледников.

Когда мы стояли у самого глетчера и отыскивали место, где бы удобнее взобраться на лед, снова пошел небольшой дождь. Предполагая, что он, быть может, скоро перестанет, мы начали подниматься на глетчер в том месте, где восхождение представлялось нам наиболее удобным; при этом оказалось, что самая нижняя часть глетчера, на протяжении около полуверсты, образовала такой крутой склон, что по нему нельзя было бы идти даже в сапогах, подбитых острыми гвоздями, если бы только лед не был завален грудами камня и щебня. Крутизна некоторых склонов доходила здесь градусов до 40, но их приходилось обходить, с одной стороны, для того, чтобы избежать необходимости вырубать во льду ступени, а с другой, чтобы как-нибудь не поскользнуться и не полететь в пропасть.

Пролазивши, таким образом, по ледяным кручам около часу и преодолев самые главные трудности, мы выбрались на пологую, сравнительно, часть глетчера, где идти было несравненно легче; но, к нашему великому огорчению, дождь за все это время не только не переставал, а становился даже все сильнее и сильнее. Под дождем мы прошли еще порядочное расстояние и, наконец, добрались до такого места, с которого хорошо был виден весь глетчер. Тут подъем стал еще положе, а поверхность льда значительно чище, и потому идти было так хорошо, как по какому-нибудь замерзшему озеру или реке; обрывов, ям трещин, за исключением самых узких, здесь не было вовсе; но зато не было ни ледяных пирамид, ни столов, которые придают другим глетчерам такой оригинальный и красивый вид.

He более часа времени нужно было нам теперь для того, чтобы пройти всю главную часть глетчера и добраться до места разделения его на две ветви; но дождь, который не только не переставал, но даже заметно усиливался, заставил нас искать убежища под одним большим камнем, валявшимся на льду. Просидев под ним более четверти часа и видя, что тучи становятся все более и более грозными и, притом, сползают ниже и ниже, мы решились возвратиться назад. [44]

Ha обратный путь по глетчеру потребовалось времени, по крайней мере, в три раза меньше, чем на восхождение; поэтому в какие-нибудь четверть часа мы уже успели сойти со льда и очутиться в том хаосе камней, который начинается от самого нижнего конца глетчера. Мне хотелось определить температуру кипения воды на этом месте и я, не зная, удастся ли нам еще раз быть здесь, решил это сделать теперь. Чтобы напрасно не мокнуть на дожде, я вместе со своими спутниками зашел в один из ледяных гротов нижнего конца глетчера и здесь стал нагревать воду в сосуде гипсометрического термометра. Место, которое мы избрали, оказалось, однако, не особенно удобным: правда, ледяные своды защищали нас от дождя, но с них вода капала хотя и редкими, но за то такими крупными каплями, что оне с избытком заменяли дождь. К этому неудобству присоединилось еще и то, что из глубины ледяного грота дул сильный, холодный ветер. Температура кипения воды оказалась равной 93,3 Ц., следовательно, и высота, на которой оканчивается Тана-чете, равняется приблизительно 6600 фут. над уровнем моря.

Выйдя из ледяного грота, мы направились к своей стоянке; но не прошло и четверти часа, как дождь снова перестал и небо стало заметно проясняться. Это возбудило в нас желание еще полазить по горам и поискать чего-нибудь интересного. Однако, снова отправляться на глетчер и снова карабкаться на тот крутой склон, которым он оканчивается, ни у кого из нас не явилось ни малейшего желания; да, кроме того, было уже поздно.

В то время, когда мы раздумывали, куда идти и что делать, я увидел на противоположной стороне Тана и на не особенно значительной высоте выдающиеся скалы, своей формой напоминающие так называемые бараньи лбы (roches moutonnees). Эти скалы, как известно, представляют несомненные доказательства прежнего существования глетчеров на данном месте и имеют вид выступов, одна сторона которых, т. е. та, откуда двигался лед, стесана и более или менее сошлифована, а противоположная ей более крута и шероховата. Побывать на этих скалах и убедиться, действительно ли оне представляют roches moutonnees, интересно в том отношении, что оне, отстоя на значительное расстояние от теперешнего нижнего конца глетчера, [45] могут указать на размеры, каких он достигал в прежние времена. С целью подобного осмотра, я уговорил своих спутников отправиться к этим скалам.

Попасть на них было, однако, не особенно легко, так как оне находились на противоположной стороне речки Тана; она же течет здесь страшно быстро и, притом, по неровному, загроможденному камнями дну, вследствие чего о переходе через нее вброд нельзя было и думать. Нам предстояло сделать выбор: или снова взобраться на лед и, обойдя по льду истоки реки, перебраться на правую сторону ее долины, или же перейти через реку по тонкому опасному мостику, совершенно случайно образовавшемуся здесь следующим образом: несколько недель, а, может быть, в месяцев тому назад с ближайших гор скатилась снежная лавина и засыпала речку Тана; вода в ней быстро промыла тоннель и, таким образом, над рекою явился мост, который продолжал висеть до сих пор, но от времени сделался очень тонким. Всякий, путешествовавший по горам, знает, что подобные мосты встречаются весьма не редко и что по ним можно совершенно безопасно не только переходить, но даже переезжать через реки на лошади. Это, однако, бывает только в тех случаях, когда пласт снега, висящего над водой, более или менее толст. Что же касается моста над Тана, то он был относительно очень тонок, а висел над водой на пространстве не менее пятнадцати шагов и, вследствие этого, мог обрушиться от самой незначительной причины. Переход по нему хотя был довольно опасен, но очень заманчив по легкости, а поэтому мы решили воспользоваться им. Нужно, однако, было идти с большой осторожностью, ступая как можно тише, легче и, притом, так, чтобы следующий становился на снег только тогда, когда шедший впереди его был уже на другой стороне реки.

Перебравшись, таким образом, с некоторым замиранием сердца через Тана, мы еще довольно долго шли по узкой, но длинной снежной полосе, оставленной лавиною, а затем, повернув влево, достигли тех скал, к которым стремились. Оказалось, что крутой, каменистый и только местами покрытый дерном склон горы всюду был усеян выдающимися мысами очень разнообразной величины. Все они, как легко было убедиться даже при первом взгляде, представляли самые типичные бараньи [46] лбы и, следовательно, указывали на то, что ледник Тана, подобно всем кавказским ледникам, в прежние времена спускался по своей долине гораздо дальше и имел пласт льда значительно большей толщины, чем теперь.

Когда мы осмотрели только что описанные скалы и уже снова спустились на лавину, ваш проводник Дочхой заметил вдали серн. Горцы много раз удивляли меня своим острым зрением, но Дочхой в этом отношении, кажется, превзошел всех их. Серны ходили на выдающемся остром гребне и в таком расстоянии, что я в большой и хороший бинокль не сразу заметил их даже тогда, когда мне точно было указано место, где нужно было их искать. О солидности расстояния до них свидетельствовало уже одно то, что в первый момент, когда я заметил их, оне поразили меня своей миниатюрностью: я ожидал увидеть животных средних размеров, но вместо них перед моими глазами как будто бы явились гипсовые фигурки, величиною не больше кролика. Я до сих пор удивляюсь, как мог Дочхой заметить их невооруженным глазом, к тому же не будучи ничем предупрежден о том, что именно на упомянутом гребне нужно было сосредоточить все свое внимание. Замечательно, между прочим, и то, что, вследствие чистоты и прозрачности воздуха, в бинокль серны были видны столь отчетливо, что можно было хорошо рассмотреть все части их тела и наблюдать все их движения.

Хотя до захода солнца оставалось не более трех часов, a расстояние до серн было довольно порядочное, но тем не менее мы не прочь были отправиться за ними. Возможность неудачной охоты меня смущала мало, потому что, взобравшись довольно высоко, я имел бы случай более основательно ознакомиться с ледником Тана и окружающими его горами и, таким образом, не был бы в проигрыше. В силу таких соображений, мы решили попытать свое счастие на охоте за сернами.

Долго пришлось вам пробираться по дну пологой лощины, засыпанной снегом и каждые минут пять влезать на невысокий гребень, идущий параллельно лощине, с целью посмотреть, что делают серны и не ушли ли оне куда-нибудь. Выглядывал обыкновенно Дочхой, мы же старались, как можно скорее, пробраться вверх под прикрытием гребня, чтобы потом подкрадываться к сернам не снизу, а сверху или сбоку. Подъем был [47] крутой, но так как снег не проваливался, то идти было еще не особенно плохо; но, опасаясь, что серны могут уйти, мы должны были торопиться до последней возможности. Это, конечно, вызывало сильное утомление и заставляло нас обливаться потом.

Когда мы пробирались таким образом, то вдруг на снежное поле, через которое пролегал наш путь, выскочила серна. Сделав несколько смелых прыжков и выбравшись на самую средину поля, она остановилась шагах в 600 выше того места, где мы находились. Минуты две серна стояла неподвижно и, нам кажется, внимательно смотрела в нашу сторону. Мы в это время присели, но, находясь на чистом снегу, не могли, конечно, укрыться от взоров такого бдительного и осторожного животного. Имея в виду целое стадо серн и боясь испугать их выстрелом, мы решили оставить эту в покое тем более, что и расстояние до нее было настолько значительно, что не позволяло вполне рассчитывать на удачный выстрел. Постояв несколько времени, серна быстрыми и красивыми прыжками направилась в ту сторону, где находилось стадо, замеченное нами раньше.

Спустя еще несколько времени Дочхой снова взобрался на гребень с целью посмотреть, что делают серны, но едва успел выглянуть, как снова спрятался за камень и стал звать нас к себе. Минуты через две мы уже были около него и через верхние точки гребня могли любоваться замечательной картиной: на небольшом снежном поле, шагах в 500 от нас, пять штук туров (Aegoceros Pallasii Rouil.), гоняясь и играя друг с другом, выделывали самые курьезные прыжки и вольты. Они то набегали друг на друга и чуть не сталкивали один другого с ног, то разбегались в разные стороны, то приседали и как будто бы хотели перепрыгнуть один через другого. Особенно курьезно было смотреть, когда под их копытами снег проваливался, туры вязли в нем по самое туловище и потом с трудом освобождали свои ноги. Хотя расстояние до них было довольно порядочное, но, вследствие прозрачности горного воздуха, они были видны так отчетливо, как будто бы нас разделяла какая-нибудь сотня шагов. Без сомнения, туры вполне увлеклись своей игрой и совершенно не думали о том, что и в заоблачном царстве, где они обитают, человек, их злейший и почти единственный враг, уже готовит посягательство на их жизнь. [48]

Несмотря на страсть к охоте, я довольно долго с наслаждением смотрел на веселую и беззаботную игру этих животных, и в первое время мне не приходило на ум лишить которое-нибудь из них жизни. Я продолжал любоваться ими и после того, когда Дочхой уже звал меня, как можно поспешнее подкрасться к ним; но, конечно, особенно долго заниматься наблюдением их мы не могли: тур такая ценная и редкая дичь, что упустить случай поохотиться за ним и добыть его шкуру или череп — невозможно; поэтому нами было решено даже оставить без внимания серн и скорее отправиться за турами. Мы предполагали частью пройти, частью пролезть еще шагов 300 и из-за скал, находящихся недалеко от упомянутого снежного поля, стрелять по турам. Здесь нам пришлось с крайней поспешностью карабкаться на очень крутой склон, чтобы туры не ушли куда-нибудь дальше. Дочхой все время шел впереди, шагах в 60 от нас, и несколько раз с большою осторожностью, снявши шапку, выглядывал из-за гребня по тому направлению, где были туры. Поспевать за ним было очень трудно, потому что он обладал способностью прыгать с камня на камень и бегать на гору с легкостью и быстротою серны. Наконец, он взобрался на те скалы, с которых мы предполагали стрелять, и, выглянув из-за них, стал энергично махать руками и шапкой, давая этим знать, чтобы мы, как можно скорее, пробирались к нему. Догадываясь, в чем дело, я употреблял отчаянные усилия, работал руками и ногами, но круча была страшная, ноги тонули в щебне, а камни катились из-под них на каждом шагу; кроме того, я был сильно утомлен еще раньше, когда в течение слишком получаса чуть не бегом взбирался на гору; поэтому все мое белье и все тело были мокры, по лицу текли целые ручьи пота, сам я задыхался, ноги дрожали, а сердце стучало, как молоток. He имея сил идти, я решил последние шагов 15 проползти, хотя на коленях, но этому страшно мешала моя винтовка, цеплявшаяся за камни. Наконец, остается каких-нибудь 7-8 шагов, а я решительно не могу сделать их, не остановившись на минуту или на две, хотя и понимаю, что, пропустив лишние 5-10 секунд, могу испортить все дело. Через две или три минуты я был почти у самого Дочхоя и подал ему свою винтовку, чтобы самому, работая руками и ногами, как можно скорее взобраться на гребень. Наконец, [49] я взобрался на гребень, но ни на снежном поле, ни вблизи его ни одного тура не оказалось. Дочхой потом объяснил мне, что в то время, когда он махал нам руками, туры шли тихим шагом на выстрел от него, причем он не хотел стрелять по ним, желая это удовольствие предоставить мне; но пока я взбирался на гребень, туры дошли до выступа скалы и скрылись за ним.

Оставить туров нам не хотелось, а поэтому едва только мы успели перевести дух, как снова полезли за ними по скалам и осыпям. Я не ставу описывать здесь подробности наших похождений за этими животными, но скажу только, что туры все время были выше нас; мы несколько раз пытались подкрасться к ним из-за скал, но они, вероятно, чуяли нас и потому не останавливаясь шли вперед. Наконец, завернув за один скалистый выступ, они совершенно скрылись от наших взоров. Тогда Дочхой предложил мне попытать свое счастие на охоте за сернами. Он уверял, что серны будут пастись на одном месте, и потому мы наверно застанем их там, где оне были раньше. Я не звал, на что решиться; более всего меня приводило в раздумье то, что, отправившись за сернами, мы должны будем возвращаться ночью, в потемках лазить по кручам и перебираться через речки, скалы, снега и вообще такие места, хождение по которым даже днем нельзя считать вполне безопасным. Правда, ночь ожидалась лунная, но известно, что при свете луны предметы представляются иногда совсем не в том виде и не в том положении, какое занимают на самом деле, а это, конечно, может быть причиною ошибки, влекущей за собою очень серьезные последствия. Особенно опасно ходить в это время по белому снежному покрову, кручи, ямы и трещины которого представляются часто в совершенно ложном свете. Однако, приятная перспектива добыть серну, которая так редко достается в руки охотника-европейца, заставила забыть об опасностях ночного путешествия по скалам, осыпям и снегам. Чтобы не заставлять напрасно лазить моего спутника Д., который был без ружья, я предложил ему медленно и, притом, с частыми остановками спускаться вниз по тому самому пути, по которому мы все взбирались вверх. Я с Дочхоем надеялся потом догнать его, вместе с ним перебраться через Тана и дойти до стоянки.

Согласившись на мое предложение, Д. начал спускаться [50] вниз, а я и Дочхой направились к тому месту, на котором мы предполагали застать серн. Более чем половина вашего пути пролегала по осыпям, где то камни сыпались из-под ног, то ноги глубоко тонули в мелком щебне; но великим облегчением для меня было то, что приходилось идти вдоль склона, а не взбираться вверх. Вследствие этого мы шли довольно быстро, почти не останавливаясь и не задыхаясь, как прежде. Правда, встречались кое-где небольшие впадины и подъемы, но это была капля в море по сравнению с тем, что пришлось нам испытать раньше.

Немного уже оставалось до того, сравнительно, не высокого гребня, усеянного крупными обломками скал, с которого мы должны были увидеть серн. С замиранием сердца мы приблизились к нему и выглянули из-за него вдаль. Ни одной серны не было видно. Мы пробрались еще дальше к следующей большой куче камней, но за нею также не увидели ничего. Дочхой, однако, продолжал уверять меня, что серны где-нибудь очень близко, и звал еще вперед, но, к моему удовольствию, не только не вверх, но даже слегка вниз. Таким образом, мы еще несколько раз перебегали от одной группы камней к другой, осторожно высматривая серн. Местность была здесь замечательно привлекательная, обещавшая удачу. Она представляла довольно крутой склон, усеянный множеством скалившихся сверху громадных каменных глыб, достигавших нескольких тысяч пудов веса, но между ними оставалось много чистых мест, покрытых свежей, бархатистой травкой. Очевидно, такал местность должна была прийтись очень по вкусу сернам.

Выглядывая то из-за того, то из-за другого камня, Дочхой, наконец, заметил их и рукою указал мне направление, где оне находились. Действительно, выглянув из-за каменной глыбы, я увидел штук 8 этих стройных животных, быстро бежавших от нас. Моментально в моей голове явилась мысль, что оне почуяли запах человека и стараются спастись бегством. Расстояния до них было не менее 300 шагов. Когда я смотрел на них, не зная, что делать, оне вдруг остановились и, как мне казалось, с еще большей быстротою бросились назад, т. е. в нашу сторону. Я сначала не понял, что все это означает, и подумал, что, быть может, оне, чего-нибудь испугавшись, набегут на вас и, таким образом, сами представят случай [51] стрелять на близкое расстояние; но в это время Дочхой шепнул мне на ухо: «ему играет» (т. е. оне играют) и тотчас же, сделав еще шагов 10, стал наблюдать за ними из-за следующего камня. Я, также пробежав немного вперед и выглянув из-за другой глыбы, увидел замечательную картину: несколько серн ходили между камнями и по кучам щебня, шагах в 150 от меня, а одна, взобравшись на острый гребень огромного камня, стояла неподвижно как изваяние и смотрела вниз; правый бок ее был обращен ко мне, а расстояние до нее равнялось шагам ста. Ее красивые рожки и темная полоска на щеках были видны прекрасно. Бедные животные и не подозревали, что их злейший враг у них под боком и уже наметил себе жертву.

Более удобного момента для выстрела невозможно было и ожидать, а поэтому нельзя было терять ни одной секунды. В один миг я поднял винтовку, положил ее на камень, почти так же быстро прицелился и выстрелил. В тот же момент серна, опрокинувшись через голову, упала к подножью камня, а все прочие, бывшие не далеко от нее, бросились бежать. Оказалось, что серн было штук 25, но большую часть их мы не могли видеть во причине пересеченной местности.

Вскоре после моего выстрела раздался другой из кремневой винтовки Дочхоя. Он также стрелял по одной из серн и сделал промах. Через несколько минут мы подошли к убитому животному. Оно лежало без всяких признаков жизни. Пуля ударила его в верхнюю часть груди и, встретив позвоночный столб, совершенно раздробила его. Серна оказалась самкой довольно порядочного роста с красивыми, черными, загнутыми назад рожками. Таким образом, наша охота закончилась удачно; от радости усталость прошла совершенно и были забыты все труды, перенесенные нами в этот день. Что касается меня лично, то я на этот раз должен был считать себя счастливым охотником, так как знал, что убить серну удается далеко не каждому, и что швейцарцы и тирольцы из-за этого удовольствия лазят во горам нередко целые недели.

Долго предаваться радостям, однако, мы не могли, так как надо было подумать о том, как самим добраться до палатки, да еще донести серну. Принимая во внимание, во-первых, то, что до наступления сумерек остается не более четверти [52] часа, a во-вторых, что нам предстоит такой длинный и трудный путь, мы не должны были терять напрасно ни минуты.

Наше возвращение началось с того, что я и Дочхой по очереди стали волочить серну на местах, покрытых травой, и нести на плечах там, где почва была неровная, каменистая. Мы направились к леднику Тана с тем, чтобы сойти где-нибудь на лед и продолжать путь по его поверхности. Нашему плану не удалось, однако, осуществиться, так как над самым ледником стояла отвесная, скалистая стена, с которой нельзя было ни сойти, ни слезть. Тогда мы сбросили серну на лед, рассчитывая спуститься где-нибудь ниже, отыскать ее и снова нести дальше. С этою целью мы пошли вниз параллельно леднику. Здесь нам предстояло в высшей степени неприятное дело: нужно было переправиться через горный поток, текущий в крутых скалистых берегах по руслу, падение которого доходит градусов до 40. Скалы, по которым приходилось спускаться к воде, были страшно круты и не шероховаты, а сглажены водой, вследствие чего сходить по ним было очень неудобно. Еще труднее оказалась переправа через самую речку. Вследствие огромной крутизны падения, вода в ней кипела, клокотала и мчалась с такою неудержимою силою, что, даже при глубине менее полу-аршина, нельзя было и думать о переходе вброд. Мы и здесь нашли снежный мостик, но несравненно худший, чем на Тана. Правда, он был не длиннее 5-6 шагов, но настолько тонок, что свободно прокалывался простой палкой; кроме того, поверхность его склонялась очень круто в сторону течения реки и потому к опасности провалиться присоединялась опасность поскользнуться и также слететь в реку. Пойти по нем я не сразу решился, так как хорошо понимал, что, попавши в воду, не был бы в силах справиться с ее течением и должен был бы вместе с нею промчаться сажень пятьдесят, перелететь через несколько водопадов, потом слететь на ледник с отвесной стены, высотою не менее сажень двадцати. С замиранием сердца ступил я, наконец, на этот мостик и, сделавши самым осторожным образом шагов 6, очутился на другой стороне речки.

Вскоре нам пришлось перебраться через другую, крутую, но, по крайней мере, безводную балку. Этот переход был во всех отношениях лучше предыдущего. Еще через четверть часа мы достигли того снежного поля, по которому все вместе [53] взбирались вверх. Отсюда Дочхой отправился на глетчер за серной, а я стал подавать голос Д., расставшемуся с нами часа полтора тому назад. Сначала он не отзывался и я начал подумывать, не случилось ли с ним какого-нибудь несчастия, но минут десять спустя услышал вдали его голос и тогда мои опасения рассеялись. Немного времени спустя, мы сошлись с ним; я сообщил ему о результатах нашей охоты, а от него, в свою очередь, узнал, что после наших выстрелов две серны наткнулись на него, и одна остановилась так близко, что он решился стрелять в нее даже из револьвера. Во время этого разговора подошел Дочхой и мы втроем поплелись вниз. Серну нести изъявил желание Д. и пронес ее почти до перехода через Тана. Эту последнюю мы перешли, когда уже совсем стемнело, а еще минут двадцать спустя добрались до палатки.

Вскоре весть о вашей охоте дошла до дигорских пастухов, которые обитали в шалаше, отстоявшем от нашей палатки сажень на 30 или 40. Они немедленно явились к нам, и каждый из них торжественно поздравлял нас с удачной охотой. За это, конечно, надо было пригласить их на ужин и, кроме того, подарить им кусок мяса серны.

На следующий день утро было прекрасное, хотя и холодное. Термометр Цельсия при восходе солнца показывал + 4 1/2°, в это же время вода в реке Тана имела температуры только + 1/2^о.

В этот день я занялся осмотром ближайших к нашей стоянке склонов и нашел бараньи лбы не только на правой стороне долины, но и на левой. Многие из них находятся на довольно значительной высоте над дном ущелья и указывают на весьма почтенные размеры, которых достигал глетчер Тана в прежнее время. Во время этой экскурсии из птиц я видел только оляпку (Cynclus aquaticus L.) да желтобровых пеночек, а из зверей пару серн; последние, однако же, были на такой крутой скале, что добраться до них было невозможно.

V.

Долина Харвес. Хребет между долинами Тана и Харвес. — Река Урух. — Минеральные источники. Лечение ледниковой и минеральной водами в долине Харвес. — Ледник Харвес и окружающие его горы. — Рассказы о медведях. — Ледник Барту и Карагом.

Под именем Харвес известна та долина, в самой [54] верхней части которой начинается Урух и по которой он течет на пространстве верст 25-ти. Чтобы попасть в нее, нам нужно было проехать версты три в обратном направлении к нашей прежней дороге, по долине Тана, а потом повернуть влево и перевалиться через хребет, отделяющий названную долину от Харвеса. Этот хребет покрыт сосновым и березовым лесом и там, где через него пролегал наш путь, был не особенно высок. На склонах и на вершине его много красивых, довольно больших полян, представляющих прекрасные альпийские луга, убранные бесчисленным множеством цветов. Огромные синие цветки Campanula более всех других бросаются в глаза; кроме того, здесь много красивых водоборчиков (Aquilegia vulgaris), розовой ромашки (Pyraetrum roseum), анемон (Anemone narcisiflora), буковиц (Betonica grandiflora), астранций (Astrancia major и As. hypericifloria) и множество других растений. Часто встречающиеся разрытые муравьиные кучи указывают на то, что в этих лесах живет не мало медведей; по словам Дочхоя, их можно видеть во время весны на полянах, куда они выходят кормиться, каждое утро и каждый вечер. Убивают их, однако же, очень мало, потому что редко кто из дигорских охотников отваживается стрелять по ним. Дочхой, напр., бесспорно, хороший охотник, но и он убил, как сам рассказывал мне, только четырех медведей (можно допустить, что ради красного словца он одного-двух прибавил, но ни в каком случае не убавил). Другой знакомый мне охотник Саукуй убил их 6, но оба они, подобно лучшим карачаевским охотникам, могли бы убивать их целые десятки. Вообще, кажется, дигорцы особенной храбростью не отличаются. Кроме медведей, никаких других крупных животных в этих лесах не водится. Когда-то здесь жили кабаны и олени, но теперь они истреблены совершенно.

Северный склон хребта, обращенный к долине Харвес, очень крут, порос густым березовым лесом и почти сплошными зарослями рододендронов; на этом склоне также много полян, но оне менее красивы и покрыты гораздо более бедной растительностью, чем поляны на противоположном склоне. Что касается тропинок, то оне так круты и каменисты, что мы принуждены были большую часть их пройти пешком и, таким образом, спуститься к правому берегу Уруха. Дальше дорога шла по левому берегу реки, а поэтому нам нужно было здесь же [55] перебраться через нее. Мостом для нас послужили остатки большой снежной лавины, свалившейся, вероятно, еще зимой с вершины хребта. Урух уже давно промыл в ней для себя широкий тоннель, но своды его были так толсты, что по нему можно было бы провезти даже артиллерию, а поэтому переправа через реву не представляла ни малейшего затруднения.

Урух почти всюду течет здесь в узкой, глубокой, мрачной расселине. В одном месте она, несмотря на то, что вмещает в себе довольно многоводную речку, делается крайне извилистою и так узкою, что через нее, кажется, можно бы перепрыгнуть. Урух здесь кроется в темной мгле и со страшной силой мечется из стороны в сторону, всюду встречая несокрушимые каменные твердыни. В этом же месте находится и водопад, еще более усиливающий впечатление, производимое тесниной. Вся река, и без того быстрая донельзя, с еще большей стремительностью низвергается в пропасть, глубиною сажень в восемь, и кипит в ней как в котле. Мелкая водяная пыль поднимается со дна этой пропасти высоким туманным столбом, словно пар из гигантской паровой машины. В этом столбе, в двух или трех местах, видны красивые радуги.

В нескольких верстах от водопада долина Харвес совершенно изменяет свой вид: она становится широкой, просторной и совершенно безлесной, а Урух, разбившись на множество рукавов, медленно течет среди низких, во многих местах даже болотистых, берегов. Такой характер долина Уруха сохраняет почти до самых ледников.

Топких месть. заросших болотными растениями, в особенности много на левом берегу реки. Некоторые из них занимают всю нижнюю часть довольно широкой долины и значительно затрудняют проезд. В некоторых местах мы были принуждены даже ехать по руслу реки, чтобы не потопить лошадей в болотной грязи. Такие топи тянутся, однако, только версты на четыре и, притом, лишь недалеко от верхнего конца долины; а все остальные части ее, находящиеся ниже этого места (т. е. ближе к Стур-Дигору), заключают столько хороших лугов, что жители означенного аула считают ее самым лучшим и удобным местом для сенокосов.

Над нижней частью долины, занятой то лугами, то болотами, громоздятся крутые, скалистые горы; вершины их [56] покрыты снежными полями, с которых получают начало многие небольшие глетчеры. Кроме обыкновенных родников и ручьев, здесь есть не мало и минеральных источников, содержащих в значительном количестве железо.

Долина Харвес у всех дигорцев пользуется известностью и в другом отношении. Сюда ежегодно приезжает на летние месяцы довольно много народу из всех концов Дигории для лечения от разных болезней и преимущественно от грудных. Самое лечение заключается в том, что больные много гуляют на свежем воздухе, пьют молоко и воду как минеральных источников, так и ту, которая стекает из Урухского ледника. По мнению дигорцев, помогает больше всего глетчерная вода, железная же имеет второстепенное значение, служа как бы в помощь первой. Не отрицают они и того обстоятельства, что чистый воздух в этом случае также играет не последнюю роль.

В нескольких десятках сажень от нижнего конца глетчера выстроено штук пять балаганов, в которых поселяются больные, приезжающие сюда лечиться. Во время посещения нами этого места в них помещалось несколько дигорских семейств, причем мужчин почти не было, так что лечились только одни женщины. При них находилось, впрочем, два или три вооруженных телохранителя, обязанностью которых было защищать дам в случае нападения на них. При вашем приближении, большая часть их ушла в свои жилища; но, тем не менее, мы вскоре получили от них бутылку минеральной воды, которую оне пьют как лекарство. Вода вмела приятный, кисловатый вкус и содержала, кроме железа, угольную кислоту. Расспрашивая потом дигорцев о лечении в Харвесе, я узнал, что сюда более всего посылают страдающих грудью и что будто известен не один пример излечения здесь чахоточных, которые стояли уже на краю могилы. Очень может быть, что пребывание на такой значительной высоте (8500 ф.), вдыхание чистейшего воздуха, вместе с известными диететическими правилами, приносят некоторым больным большое облегчение.

Отдохнув с полчаса у нижнего конца Урухского глетчера, мы выбрались на лед и отправились вверх по глетчеру, чтобы осмотреть его более или менее основательно. Нужно заметить, что он, по величине, значительно уступает леднику Тана и [57] оканчивается гораздо выше этого последнего, именно, по моему приблизительному определению, на высоте около 8712, a по определению Абиха — на высоте 8500 фут. Это разногласие произошло главным образом, я думаю, оттого, что все ледники Кавказа за последнее время заметно уменьшились и уже не спускаются так низко, как 10-20 лет тому назад. Кроме того, я не имел возможности делать точных определений, и потому мог впасть в ошибку на несколько десятков футов.

Только самая нижняя часть этого глетчера спускается круто; она вся засыпана грудами плит и обломков аспидного сланца и представляет некоторые затруднения для восхождения; средняя крутизна ее доходит до 30°. Мы около часу карабкались на нее, делая частые привалы, а потом выбрались на обширную ледяную поверхность, довольно гладкую и имеющую наклон лишь около 12 градусов. На ней также валялись плиты аспидного сланца, но в количестве гораздо меньшем; трещины и ямы попадались не часто и потому почти не затрудняли ходьбы. За этой частью ледника следовала еще более чистая и пологая часть. Она имела наклон всего в 7 градусов и представляла такую гладкую и ровную поверхность, что наш проводник сказал про нее: “это наша бульвар”. Действительно, здесь можно гулять как по бульвару. Пройдя еще более версты, мы достигли до того места, где ледник разделяется на четыре короткие ветви, засыпанные снегом и совершенно лишенные морен. По внешнему виду оне были более похожи на фирновые поля, чем на обыкновенный глетчер, и только при осмотре трещин можно было убедиться, что это ледник, засыпанный толстым слоем снега. Таким образом, четыре ветви, о которых было только что упомянуто, надо считать за начало глетчера.

На прохождение всего этого пространства, т. е. от самого нижнего конца глетчера и до разделения его на четыре поля, мы употребили ровно полтора часа, поэтому длину ледника нужно считать около 3 1/2 или 4 верст. В верхней части нами была измерена приблизительно и ширина его, которая оказалась равной 1300 шагам. В нижней половине глетчера она заметно меньше. Что касается ветвей, то оне очень коротки и имеют чистую, гладкую поверхность. Исключение составляет только самая северная ветвь, которая немного длиннее прочих и представляет почти непрерывный ряд трещин, ям и пропастей. Через одну [58] из этих ветвей проходит путь в Имеретию, к верховьям Риона.

Боковые морены, окружающие ледник Харвес, не велики; с правой стороны оне состоят из темного аспидного сланца, а с левой — из того же сланца, но бурого цвета, вследствие значительной примеси окиси железа. Кроме того, левая морена значительно меньше. Аспидные сланцы, при движении льда, перетираются и, попадая в воды Уруха, придают им темно-серый цвет.

Конечная морена Харвеса имеет довольно порядочные размеры и представляет целую систему высоких валов, лежащих частью на льду, частью на земле. Положение их также указывает на значительное уменьшение ледника за последнее время. На север от ледника тянется хребет гор, отделяющих Дигорию от Балкарии, расположенной в верховьях р. Черека. В одном месте этот хребет заметно понижается, образуя седловину, совершенно лишенную снега. Через нее проходят дорога из Дигории в Балкарию. Через этот перевал, равно как и через тот, который ведет отсюда в Имеретию, прошли в 1877 году англичане, члены альпийского клуба, во время своего путешествия к Эльбрусу.

Осмотрев ледник Харвес, мы снова отправились в Стур-Дигор и по дороге встретились с племянником Хаджи-Хекяшем. Он обещал приехать к нам еще раньше, когда мы будем в Тана, с тем, чтобы сообща устроить охоту на очень большого медведя, который, живя на одном месте и истребляя в течение довольно продолжительного времени скот дигорцев, успел изрядно насолить им. Замечательно, что в других местах Кавказа, где медведей еще больше, чем в Дигории, они почти никогда не нападают на домашних животных, здесь же это случается очень часто. Жители Стур-Дигора говорили мне о нападении медведей на их скот не только теперь, но я прежде, когда года три тому назад я посетил эту местность в первый раз. Хекяш рассказывал мне, что у них редко проходит 4-5 дней, чтобы медведь не задавил коровы или быка; по его словам, которые подтверждаются и другими стур-дигорцами, медведи в прошлом году разорвали у них 9 лошадей и до сотни штук рогатого скота; при этом они съедали мяса очень мало, но шкура животных бывала так сильно изодрана и [59] проколота когтями, что почти не годилась ни для какого употребления. На овец медведи бросаются редко, вероятно, потому, что при них всегда бывает пастух с собаками; что же касается людей, то и их нельзя считать вполне гарантированными от нападений этого зверя. За достоверность рассказов о двух случаях нападения медведей на человека можно вполне поручиться, так как об этом рассказывает каждый дигорец. Вот они.

Недалеко от Заделеска, на противоположной стороне Уруха, медведь, раньше кем-то раненый, бросился на двух охотников, шедших по дороге, и, схватив одного из них, начал терзать его; в это время товарищ несчастного выстрелил в медведя, вследствие, чего он оставил свою жертву и бросился на стрелявшего в него. Все это издали наблюдали еще два охотника, но, видя свирепость и неустрашимость зверя, только после некоторого раздумья решились подать помощь несчастным и убили медведя.

Другой трагический случай разыгрался на Урухе, недалеко от Караджаевского аула. Здесь в одной из лесных балок, находящихся недалеко от аула, поселился большой медведь. Он был очень смел и часто попадался на глаза людей даже во время дня. Старый караджаевский охотник, по имени Кабан, задумал убить медведя и с этою целью отправился в лес. Все, знавшие его намерение, советовали ему быть как можно осторожнее, потому что медведь казался всем очень опасным; но охотник, по существующему у всех кавказских горцев обыкновению, даже войдя в лес, нес ружье в чехле и в это время столкнулся с медведем; последний быстро бросился на охотника, свалил его с ног прежде, чем он успел вынуть ружье, начал его мять и царапать когтями. Охотник в это время настолько сохранил присутствие духа, что вспомнил про свой кинжал, вынул его и вонзил в бок медведя; вероятно, сильная боль заставила зверя оставить свою жертву. Охотник был, однако, так сильно поранен, что едва мог двигаться. До аула он добрался с большим трудом и на другой день умер.

Осмотрев долину Харвес, мы снова возвратились в Стур-Дигор, чтобы отсюда пробраться на ледники Барту и Карагом. По дороге нам пришлось побывать в маленьком дигорском ауле Ноакау, расположенном на левом берегу реки Карагом и не более как в шести верстах от ледника Карагом. [60]

Глетчер Барту лежит в верхней части долины реки Карагом. Сама она, равно как и ледник, обозначены на пятиверстной карте Кавказа, но оставлены без названия. Что касается положения ее, то она находится несколько западнее долины Карагом и начинается верстах в двух выше аула Ноакау. Она глубока, узка, очень красива, вверху скалиста, а внизу покрыта густыми сосновыми и березовыми лесами.

Чтобы посмотреть ледник Барту, мы поднялись на горы, возвышающиеся с левой стороны долины, откуда можно было видеть его довольно хорошо. По величине, он приблизительно равен Харвесу, внизу узок, а вверху значительно шире; нижняя часть его хотя и крута, но имеет довольно ровную поверхность, средняя же образует уступ, где ледник перегибается и дает множество поперечных трещин; за нею следует опять более пологая часть, но также пересеченная трещинами. В самой верхней части ледник разделяется на две ветви, из которых западная, на сколько можно судить издали, очень мала. От места соединения обеих ветвей и ближе к левой стороне ледника тянется небольшая срединная морена; боковые морены его имеют средние размеры. Глетчер Барту питают обширные снежные поля, расположенные у самых вершин Главного хребта; нижний конец его не доходит до верхней границы лесов, но я не могу с точностью определить, до какой высоты он спускается, так как не был у основания его. Вероятно, оно находится на 7 или 7 1/2 тысяч футов над уровнем моря.

Последний ледник, на который нам пришлось посмотреть в это лето, был знаменитый Карагом. Нужно заметить, что несколько лет тому назад мне пришлось пройти половину его; но тогда вся верхняя часть его скрывалась в облаках, и я не мог составить о ней ни малейшего понятия. Теперь же горы и небо были совершенно чисты, и мне не хотелось упустить случай увидеть, как верхнюю половину ледника, так и те фирновые поля, от которых он получает свое начало.

Я уже писал раньше (Осетия и верховья Риона, Записки Кавк. Отдела, кн. XIII, стр. 90), что в долину Карагом спускается два глетчера, но один из них (западный) ничего особенного не представляет; другой же замечателен во многих отношениях. Во-первых, он больше всех ледников Дигории [61] и, вероятно, из всех Кавказских глетчеров только Бизинги превосходит его своей величиной. Кроме того, он спускается ниже всех глетчеров Кавказа (по Абиху 5702 ф.), и нижняя часть его образует громадный язык, окруженный склонами, покрытыми густыми березовыми и сосновыми лесами. Далее, на северном склоне Кавказа ни один ледник не подходит так близко к жилым местам, как Карагом.

Замечателен Карагом и по красоте. На нем нет срединных морен, но зато краевые достигают громадной высоты (вероятно, сажень 60 или 70). Особенно красива правая морена, которая состоит из белого щебня и, в виде высокого вала, окаймляет голубоватый глетчер. Самая нижняя часть его более или менее ровная, но почти вся остальная поверхность имеет ужасно дикий вид. Она состоит из бесчисленного множества трещин, пропастей, ледяных выступов и зубцов, представляя, таким образом, как будто бы море, мгновенно застывшее в момент самой сильной бури.

Ледник Карагом очень длинен, но тянется довольно прямо. Нижняя часть его суживается клинообразно, несколько изгибается и, как уже сказано, имеет довольно гладкую поверхность; за нею следует часть, пересеченная множеством поперечных трещин, потом опять более ровная, пологая часть и, наконец, бесконечный лабиринт пропастей, которые тянутся непрерывно через фирновые поля, питающие глетчер, до самых вершин хребта. На средине длины ледника к нему примыкают две небольшие боковые ветви. Ширина ледника не менее верст двух; верхняя часть его окружена крутыми склонами, между которыми залегают огромные снежные поля.

Н. Динник

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Дигории // Записки Кавказского отдела Императорского русского исторического общества, Книга XIV, вып. 1. 1890