ДИННИК Н. Я.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО ДИГОРИИ

I.

Дорога от Алагира до Вольномагометанского аула. — Вид на леса и горные пастбища. — Птицы. — Буковые леса и беспощадное истребление их. — Урухское ущелье. — Скала Ахшента. — Новая дорога. — Мост через Урух.

В первых числах июля я прибыл вместе с моим спутником, студентом Дементьевым, в Алагир с тем, чтобы отсюда пробраться в леса и на ледники Дигории. Как, вероятно, известно читателю, дигорцы составляют ветвь осетинского племени, говорят почти одинаковым с ним языком и живут преимущественно в верховьях и по среднему течению Уруха, впадающего в Терек. Таким образом, мы должны были посетить все более или менее интересные места как в самой долине Уруха, так во всех боковых долинах и ущельях, которые составляют ее разветвления.

Чтобы отыскать верховых лошадей и проводника, я обратился к знакомому мне уже Карлу Карловичу Сиверту, занимающему должность пристава. Как оказалось, К. К. сам собирался вскоре отправиться в Дигорию, поэтому предложил нам подождать день или два, обещая в этом случае ехать вместе с нами до самых отдаленных аулов, расположенных по Уруху. Предложение это я принял с большим удовольствием по следующим причинам: во-первых, втроем ехать гораздо веселее, во-вторых, Сиверт, проживший уже несколько лет среди осетин и дигорцев и успевший порядочно ознакомиться с их нравами и узнать от них много интересного об их стране, мог указать нам много такого, на что сами мы не обратили бы внимания, а жители, пожалуй, умышленно скрыли бы от нас; наконец, его сообщество избавляло нас от всяких хлопот в отношении приискания лошадей, проводников и т. п.

Четвертого или пятого июля мы отправились на перекладной в Вольномагометанский аул, расположенный верстах в семи от Уруха. Здесь нам нужно было взять верховых лошадей и на них продолжать путешествие в горы. Дорога к Вольномагометанскому аулу идет на С.З. и не особенно далеко от опушки тех [2] сплошных лесов, которые покрывают предгорья Главного Кавказского хребта на всем его слишком 1000 верстном протяжении. Издали эти леса очень красивы. Они пересеваются множеством то более пологих долин, то страшно крутых и обрывистых балок, поэтому представляют целый лабиринт кряжей, разделенных впадинами и ущельями. Во многих местах здесь, среди зелени разнообразных деревьев, торчат голые камни или же целые стены обнаженных утесов.

Преобладающая древесная порода в этих лесах есть бук или по местному чинар (Fagus silvatica); кроме того, часто встречается вяз (Ulmus), клен, ясень, липа, ольха, черноольха и бучина (Carpinus betulus), а из кустарников — кизил (Cornus mascula), свидина (С. sanguinea), орешник, бузина и на опушках огромное количество крушины (Ramnus cathartica L.) Обыкновенная бузина (Sambucus nigra L.), которую каждый привык видеть кустарником, здесь достигает иногда вершков пяти в диаметре и сажень 4 в высоту; замечательно и то, что на всем протяжении между Ардоном и Урухом почти нет дуба, так что при постройке мостов по Урухскому ущелью, во время проведения по нем колесной дороги, подпоры, столбы, устои и тому подобные части, на которые предпочитают употреблять дуб, пришлось делать из ясени.

Самыми красивыми из всех растущих здесь деревьев нужно считать чинары, высоко поднимающие свои верхушки над всем остальным лесом. Многие из них, именно, стоящие на более открытых местах, имеют по нескольку обхватов толщины и чуть не от самой земли покрыты густыми короткими ветвями, вследствие чего представляются гигантскими убранными зеленью колоннами; наоборот, те, которые растут в более густых и тенистых местах, хотя и достигают такой же толщины, но почти до самой верхушки лишены ветвей. Хорошо раскалывающийся чинар доставляет здесь главный материал для топлива. He малым украшением этих лесов служат довольно значительные поляны, покрытые свежей травой и окруженные высокой, зеленой стеною леса. Большая часть их расположена на самой верхней части хребтов, отделяющих лесные долины друг от друга.

Внутри этот лес более или менее чист, но совсем не [3] таковы опушки его. Оне заросли громаднейшим бурьяном, состоящим из хмеля, крапивы, папоротников, скабиоз, травянистой бузины (Sambucus ebulus L.), ежевики и множества других сорных трав. В некоторых местах эти бурьяны представляют настоящий лес и для человека буквально непроходимы; они достигают часто такой высоты, что могут скрыть из вида лошадь вместе с всадником. В одном месте я вздумал зайти в лес, чтобы посмотреть на чинар, показавшийся мне особенно большим, и прошел к нему без затруднения по узкой тропинке, направлявшейся к ручью; но на обратном пути, желая пройти прямее, залез в такую чащу бурьянов, что едва мог выбраться из них, хотя должен был пролезть не более 60 или 70 шагов. В летнее время эти бурьяны составляют любимое местопребывание оленей и коз.

За поясом лесов, вдоль склонов гор, тянутся альпийские пастбища. Издали они представлялись нам широкой, извилистой зеленой лентой, отделяющей пояс лесов от самой верхней части гор, состоящей из скал, осыпей, снегов и льдов. Расстояние до них было, однако, настолько значительно, что мы могли разглядеть их только в самых общих чертах. Часть дороги между Алагиром и Вольномагометанским аулом пролегает по земле одной из более известных дигорских фамилий, именно — Тугановых. Их земля расположена на таком прекрасном жесте и занимает такую обширную площадь, что владельцам ее могут позавидовать многие. У них прежде было 18,000 десятин, потом 6,000 дес. купило Терское войско для надела казаков Николаевской станицы; таким образом, теперь они владеют двенадцатью тысячами десятин, в числе которых три тысячи десятин векового леса. Несколько дымов Тугановых расположено у самой опушки его, недалеко от берега быстрой горной речки Дур-Дур. Название это означает: камень-камень. Действительно, все русло ее загромождено страшной массой камней. Смотря на эту небольшую речонку, удивляешься, как могла она нагромоздить такие кучи их; но, по рассказам местных жителей, во время дождей в горах она разливается страшно и бушует с такой силой, что через нее невозможно переехать на самой лучшей лошади; несколько раз она даже уносила отваживавшихся переправиться через нее всадников и топила их в своих мутных волнах. На высоком холме, с которого [4] открывается вид на все прилежащие поля, у самой опушки леса, стоит высокий с колоннами дом, выстроенный когда-то генералом Тугановым.

По земле Тугановых протекает несколько горных речек; у их берегов разбросано много одиночно стоящих деревьев, между которыми есть не мало фруктовых. Тут же тянутся сенокосные луга и хлебные поля. Столь привольные места должны быть, конечно, богаты и пернатым населением. Действительно, изобилие ветютеней и горлиц меня просто удивило. Их можно было видеть чуть не на каждом дереве и не на каждом кусте. Кроме того, мы видели много черных аистов. В одном месте сразу взлетело их пять штук. Поднявшись довольно высоко, они стали парить над нашими головами. Вскоре к ним присоединился большой орел, но они продолжали парить вместе с ним и, по-видимому, нисколько не стеснялись его присутствием. Здесь же попадалось иного краснохвостых сарычей (Buteo Menetriesi Bogd.) и щурок (Merops apiaster L.). Маленькие кулички (Actitis hypoleucos) проворно бегали no берегам ручьев и речек то в одиночку, то небольшими группами, штуки по 4 или по 5. Рядом с ними бегает и порхает множество обыкновенных плисок; что же касается желтых (Motacilla Boarula, Penn.), то оне попадаются гораздо реже. Несколько штук их я видел, впрочем, и вблизи Алагира, на Ардоне. По зарослям бузины и вообще по кустам живет много черных дроздов, белозобых же (Merula torquata) не видно вовсе. Кроме того, на опушках лесов и в средине их попадалось много маленьких желтобровых пеночек (Phyllopneuste sibilatrix). Оне летают здесь почти всегда парами и, кажется, особенно любят садиться на ольховые деревья. Голос их состоит из особого чириканья и нежного писка. Оне очень подвижны и беспрерывно перелетают с дерева на дерево иди перепрыгивают с ветви на ветку. Из пресмыкающихся мы видели обыкновенного ужа и медянку (Anguis fragilis). Последняя была поймана мною также и около Алагира. Обе медянки оказались заметно больше тех, которые много раз попадались мне в Ставропольской губернии, и имели слишком полтора фута в длину. Спинка их была меднокоричневого цвета и без черных продольных полос.

Переночевав в Вольномагометанском ауле, мы на следующий день рано утром отправились дальше уже верхами на [5] лошадях, взятых из аула. Наш путь тянулся на юго-запад, по направлению к тем лесам, о которых только что говорилось; но тут широкая и длинная поляна глубоко врезывалась в них, поэтому мы должны были ехать до опушки целые полтора часа. Вся эта местность представляет красивые, цветущие луга, по которым разбросано множество отдельно стоящих мелких кустиков ольхи. Так как здесь косят траву почти каждый год, причем скашивают и древесные поросли, то, очевидно, эти кустики не успевают достигнуть сколько-нибудь порядочного роста и только на какие-нибудь пол-аршина возвышаются над травой. Около опушки леса мы встретили уже представителей флоры средней полосы гор, именно: рододендроны и Acconitum. Птиц и здесь нам попадалось много; горлиц и ветютеней было даже больше, чем на тех местах, по которым мы проезжали накануне; кроме того, мы видели несколько розовых скворцов (Pastor roseus), удодов (Upupa epops), зеленых дятлов (Gecinus viridis). Последних чаще всего можно было видеть на отдельно стоящих деревьях у опушки леса. Тут же мы встретили и нескольких воронов (Corvus corax).

Часов в 9 утра мы въехали в лес, которым давно уже любовались издали. Действительно, он оказался очаровательных. Прямые высокие и необыкновенно стройные буковые деревья, достигающие нередко двух с половиною или трех обхватов толщины и совершенно лишенные ветвей до высоты 25 или 30 аршин от земли, составляют главное насаждение этого леса. Ни кустарников, ни мелких деревьев здесь почти нет, а почва покрыта преимущественно мхами, да огромными папоротниками. Во многих местах на ней валяются и гниют такие же великаны-деревья, как и их живые собраты. Тут же стоят целые тысячи огромных буковых деревьев, помертвелых, без коры, источенных насекомыми или издолбленных дятлами. Особый мир звуков, царствующих в этих лесах, делает их еще более величественными. В них не слышно ни людских голосов, ни стука колес, ни завываний ветра, ни пения птиц; но нельзя сказать, чтобы здесь царила полная тишина: ухо улавливает тут какие-то особенные необыкновенно приятные, мелодичные звуки, которых нельзя услышать в других местах. Отдаленный шум речек или ручьев, протекающих где-нибудь в лесу, раздается как-то особенно плавно и необыкновенно [6] мелодично; даже самые простые звуки, как, напр., стук дятла или стук копыта лошади о какой-нибудь корень рождаются и замирают как-то нежно, мягко и совершенно своеобразно. Только чириканье крошечной желтоватой пеночки (Phyllopneuste sp?), едва ли достигающей третьей части роста воробья, раздается так сильно, громко и пронзительно, что на время совершенно заглушает собою все остальные звуки. Когда проезжаешь no этим лесам, то не хочется даже говорить, с одной стороны, для того, чтобы вполне наслаждаться их музыкой, а с другой — чтобы не вносить дисгармонии в мир их собственных звуков.

К великому сожалению, многие места этих прекрасных лесов наводят, однако, на очень грустные размышления. Проезжая по проложенным через них дорогам, на каждом шагу видишь следы самого варварского обращения с лесом. To и дело приходится видеть громадные, срубленные деревья, валяющиеся и гниющие без всякой пользы для кого бы то ни было. Рубились они, конечно, с различными целями, но большею частью вовсе не в силу необходимости. Зимою, напр., валят огромные деревья, чтобы их почками и молодыми ветвями покормить скот; громадные сосны и ели рубятся также с целью кормления хвоями коз и овец. Часто огромное дерево рубят ради одной какой-либо части его, даже ради одной ветви, причем толстый ствол, аршин в 15 или 20 длиною, и все прочие ветви, которыми было бы можно отапливать избу в течение целой зимы, бросаются на месте и гниют даром. Безжалостно рубят множество деревьев по бокам дорог, чтобы оне были широки, как улица, и скорее просыхали. Еще более варварским образом обращаются с лесом вблизи полян. Здесь то рубят деревья, то сдирают с них кору и, когда оне засохнут, сжигают на корне для того, чтобы увеличить поверхность полян, на которых пасут скот. Замечательно, что это делается даже там, где вовсе нет недостатка в пастбищах и сенокосных местах. Часто срубят громадное дерево; потом оказывается, что его трудно вывезти, и оно валяется в лесу многие годы, пока не истлеет совершенно. Иногда срубленное дерево просто по чему-нибудь не понравится, и его также бросают. Во многих местах видишь целые десятки подобных деревьев, и всего досаднее то, что ими никто не хочет воспользоваться даже для топлива, а считает своим долгом рубить дерево свежее и здоровое. О том, [7] что можно пользоваться валежником и сухостоем, которых в течение многих лет, без сомнения, хватило бы на все местные нужды, никто и думать не хочет. Кроме того, здесь почти никогда не рубят деревьев вблизи корня, как это требуется лесными законами, а на высоте аршина или двух от земли, через что пеньки или вовсе не дают порослей, или же дают никуда негодные. Огромное число молодых деревьев истребляется совершенно непроизводительно еще по следующей причине. В Осетии, Дигории и Кабарде, а также и во многих других частях Кавказа сено собирается на полях в маленькие стожки, вроде высокой копны; при этом оно складывается вокруг порядочной толщины кола, имеющего сажени две высоты. Зимой, когда надо свозить сено, подъезжают на санях в такому стожку, наклоняют его на сторону при помощи привязанной к верхнему концу кола веревки, подвозят под стожок сани и пускают веревку; наклоненный стожок, стремясь снова принять вертикальное положение, становится на сани и, таким образом, перевозится. Так как стожки эти очень малы, то на каждый двор заготовляется их не менее штук двадцати, а иногда и гораздо больше. Если принять во внимание число дворов, пользующихся даровым отпуском леса из дач, расположенных по Ардону и между ним и Урухом, число равное 3000, то оказывается, что на подобные колья истребляется не менее 60,000 деревьев. Нужно заметить, что эти колья никогда не сохраняются до следующего года и что для них рубятся самые лучшие, прямые, молодые деревца, имеющие вершка два в диаметре. А между тем как легко можно было бы воспретить складывание сена упомянутым способом, следить за исполнением этого требования и всегда найти лицо, нарушившее его; но до сих пор никто не хочет обратить на это внимания и, таким образом, ежегодно спасти несколько десятков тысяч лучших деревьев. Досаднее всего то, что подобные колья употребляются всюду на плоскости, где в них решительно нет никакой надобности. Впрочем, здесь как и во всех тех местах, где леса еще не истреблены окончательно, о сбережении их не думают, да и лесная стража поставлена в такие условия, при которых охранение лесов почти немыслимо. Вокруг Алагира, напр., расположено 8 лесных дач с 56,000 десятин леса, который оберегается шестью человеками лесной стражи (2 объездчика и 4 полесовщика). Таким [8] образом, на долю каждого из них приходится 14,000 десятин леса! Дачи Нахазская, Берекзанская, Ардонская и Алагирская охраняются двумя лесниками и в районе каждого из них имеется не менее как по 19 лесных дорог; кроме того, одна дача (Ардонская) расположена за рекой, через которую во время лета весьма трудно переправиться.

Даровой и бесконтрольный отпуск леса и общепринятая здесь система рубки на прииск, при которой каждый старается выбрать для себя самое лучшее и самое ценное дерево, страшно истощают эти леса и способствуют вырождению лучших древесных пород. Само собою разумеется, что в таких лесах, где много деревьев перестойных, сухих и начинающих засыхать, эта система рубки решительно неприменима и должна быть заменена если не выборочной, требующей значительного присмотра, то, по крайней мере, рубкой лесосеками.

Через весь этот лес недавно проложена колесная дорога, которая ведет от Вольномагометанского аула в Заделеск и служит, таким образом, для сообщения Дигории с плоскостью. Она работалась 2 1/2 года (с 1881 по 84) и хотя стоит не дешево, именно, около 43,000 руб., но имеет для дигорцев важное значение, так как избавляет их от переезда через высокий хребет Черных гор, идущий параллельно Главному и отделяющий Дигорию от плоскости. Летом путь через этот хребет хотя и очень утомителен, но, по крайней мере, не представляет непреодолимых препятствий; зимою же, когда на горах выпадает снег в несколько аршин глубины, аулы, находящиеся в верховьях Уруха, почти совершенно отрезывались от всего остального мира (Дорога эта проложена, благодаря настояниям К. К. Сиверта, которому стоило много труда, чтобы убедить дигорцев как в крайней необходимости ее, так и в пользе, которую она принесет им. Только теперь они должным образом оценили значение ее)

Что касается новой дороги, то она тянется по правому берегу Уруха, вдоль так называемого Урухского ущелья. Вначале она идет вдали от реки, по ровной местности, покрытой буковым лесом, а дальше, — где к Уруху с обеих сторон подступают отвесные скалы упомянутого хребта и где в борьбе, продолжавшейся многие тысячелетия, он прорвал себе в скалах глубокое ложе, — дорога подходит к самой реке. До [9] этого места проведение ее не представляло особенных затруднений, так как приходилось только вырубать деревья, выкорчевывать их пни, местах в двух срыть крутые спуски и построить один или два моста. Но дальше, именно там, где в самый берег Уруха упирается высокая скала — Ахшента, пришлось при помощи пороха прокладывать дорогу в отвесной стене из серого и твердого, как мрамор, известняка с прослойками белого известкового шпата.

Урухское ущелье имеет здесь необыкновенно дикий, но в то же время необыкновенно величественный и красивый вид. В этом отношении оно, без всякого сомнения, может поспорить с большинством самых замечательных мест Кавказа и, к сожалению, подобно всем им, весьма трудно поддается описанию. Урух течет здесь в узкой, глубокой, мрачной и извилистой трещине. а над ним, на высоте 40 сажень от воды, вьется выбитая в скале, на подобие карниза, узенькая дорожка, по которой могут пройти в ряд только две лошади. Эта дорожка проложена, однако, в нижнем ярусе скал, поэтому непосредственно над нею громоздятся стены утесов, поднимающиеся на несколько тысяч футов; но оне для наблюдателя, стоящего на дорожке, почти не видны, так как заслоняются большими отвесными или даже нависшими над его головой скалами. За то вся стена противоположного берега реки, поднимающаяся над уровнем ее на 3 или 4 тысячи футов, видна превосходно от самого основания и до вершины. Она состоит из чередующихся друг с другом параллельных ярусов, из которых одни покрыты свежей богатой зеленью, а другие представляют совершенно голые, безжизненные скалы. Эти последние образуют широкие серые полосы, состоящие из тех же самых известняков, которые залегают на правом берегу Уруха; они тянутся не горизонтально, а имеют сильное падение от юга к северу, доходящее в некоторых местах до 40 или 42 градусов. Что касается других ярусов, лежащих между этими, то они почти так же широки, так же круты, но покрыты зеленой травой, различными кустарниками, небольшими липами, вязами и множеством красивых, кудрявых, свешивающихся вниз папоротников. Теплый, пропитанный влагою воздух этого ущелья придает этим растениям майскую свежесть. Все они приютились здесь кое-как и живут, отыскивая клочки земли между [10] массами голых бесплодных камней. Необыкновенно суровая и в тоже время величественная картина представляется взорам, если заглянуть в глубину той пропасти, по которой течет рева. От самой дороги тут обрываются высокие, совершенно отвесные скалы, у основания которых в мрачном подземелье, куда не проникает ни один луч солнца, роется весь покрытый пеной Урух; выступы скал извилистого ущелья заставляют его метаться из стороны в сторону, биться о камни и силою своего течения округлять их или вымывать в них глубокие, круглые ямы. В других местах он прыгает с уступа на уступ и, встречая на пути отвесную скалу, разбивается об нее на бесчисленные мелкие брызги, которые, уносясь вверх тягою воздуха, образуют высокий столб серого тумана, поднимающегося со два пропасти. Еще более замечательное зрелище представляет река, если взглянуть на нее с высоты более значительной. Как движение поезда, удаленного от нас на несколько верст, кажется медленным, даже едва заметным, так и здесь бурное течение представляется не только тише, но даже совсем тихим. В глубокой, мрачной расселине темные воды Уруха переливаются с камня на камень медленно, плавно, как будто бы потоки застывшей лавы; но могучие, потрясающие звуки, которые вырываются со дна этой пропасти, свидетельствуют о совершающейся здесь ожесточенной борьбе стихий.

Замечательный вид открывается в том случае, если, пройдя по дорожке вдоль ущелья сажень тридцать, оглянуться назад. Теснина, по которой течет Урух, видна прекрасно, во более всего приковывает к себе взор маленький, кажущийся игрушечным и каким-то фантастическим, мостик над этой пропастью. Он перекинут с выдающегося уступа скалы одной стороны ущелья на подобный же уступ другой и висит над водою, на высоте 36 сажень. Мы долго стояли, облокотившись на низкие перила его, и любовались величественной картиной той бездны, которая под ним зияет.

За скалою Ахшента ущелье Уруха делается несколько просторнее, но и тут река течет в глубокой пропасти, с боков которой поднимаются скалы в несколько тысяч футов высоты: оне, однако, не так круты и покрыты значительно большим количеством леса. В нескольких верстах от Ахшента находится другая отвесная скала, где пришлось также при помощи [11] пороха проделывать дорогу. Она называется Тара-дах. Еще выше с правой стороны к ущелью Уруха подходит балка Домбайта. По словам местных жителей, она получила свое название оттого, что в ней в прежние времена водилось много зубров (Домбай — зубр), следы существования которых в Дигории, как мы увидим ниже, сохранились и до сих пор. Эта балка не особенно длинна, но крута, страшно скалиста и покрыта мелким лесом. По дну ее течет быстрая горная речка.

За Домбайта дорога поднимается в гору зигзагами вроде того, как между Млетами и Гудауром, а ущелье Уруха сильно расширяется и вскоре становится безлесным. В этом месте стоит памятник Ирацау-ру, до которого инженер Ольшевский должен был, по условию с дигорцами, разделать дорогу, а в трех-четырех верстах отсюда расположен аул Заделеск.

II.

Заделеск и его окрестности. Пещера Олисай-дом, — Жертвоприношения, — Бесчисленное множество рогов и черепов. — Черепа зубров. — Распространение кавказского зубра в прежние времена и теперь. — Относительная величина кавказского зубра. — Рассказы дигорцев о пещере Олисай-дом.

Часа в 4 пополудни мы приехали в дигорский аул Заделеск, находящийся на правой стороне реки Уруха. Этот аул составляет центр Заделесского общества или прихода и, подобно другим, находящимся здесь же в горах, очень невелик и состоит всего из 25 или 30 дворов. Он расположен на неровной, холмистой и безлесной местности; на запад от него в страшно глубокой пропасти шумят Урух, который из аула, впрочем, почти не виден за своими отвесными скалистыми берегами. На противоположной стороне Уруха, на крутых склонах, едва виднеются несколько небольших групп хижин, — это крошечные аулы другого общества — Донифарского. Ближайшие окрестности Заделеска ничего особенного не представляют: это серия безлесных откосов в холмов, по большей части вспаханных и засеянных пшеницей или ячменем; зато вдали от Заделеска виднеется много красивых горных пейзажей: на севере поднимается сначала пологими, зелеными уступами, а затем отвесными желто-серыми скалами довольно высокий хребет Черных [12] гор (Черными горами я называю хребет, непокрытый снегом и идущий более или менее параллельно Главному. Некоторые вершины его, как, напр., Кариу-хох, Кион-хох поднимаются до высоты более 11,000 фут.), а на юге — бесконечная панорама лесистых хребтов, за которыми следуют лабиринты скал, увенчанных снегами и льдами. Если подняться на ближайшие к Заделеску холмы, то можно издали любоваться даже глетчерами.

Отдохнув час или полтора, я с своим спутником Д. отправился побродить по окрестностям Заделеска, чтобы хотя в самых общих чертах ознакомиться с их флорой и фауной. Несмотря на значительную высоту этого пункта (около 4200 ф.), мы встретили во всех окружающих его полях множество перепелов и, хотя до половины июля оставалось лишь несколько дней, бой их был еще в полном разгаре, что объясняется, без сомнения, поздним наступлением лета на таких высотах.

По тропинкам, по заборам и кучам камней — всюду можно было видеть проворных чеканов (Saxicola oenanthe), быстро перескакивающих с камня на камень и беспрерывно отвешивающих поклоны всем телом в разные стороны; на лугах и полях попадались красивые красногрудые воробьи (Pirgula erythrina Pall.) и щеглы, a по кустам крошечные желтобровые пеночки. В самом ауле, над крышами его хижин, носились взад и вперед с громким, пронзительным писком небольшие стайки черных стрижей (Cypselus apus L.), а подальше от аула, вблизи скал и осыпей, летали красноносые альпийские вороны (Fregilus graculus L.), которых звучный, мелодичный голос можно было слышать более чем за полверсты от них. Еще дальше, на север от аула, где между хлебными полями и лугами попадаются отдельно стоящие группы деревьев, мы встретили довольно много черноголовых соек (Garrulus Krinickii Kalen.) и дроздов-деряб (Turdus viscivorus L.), a моя собака выгнала двух зайцев. На более высоких местах, к востоку от аула, мы видели еще пару ягнятников (Gypaetus barbatus L.)

Растительность около Заделеска не богатая. На скалах здесь растет можжевельник (Juniperus communis L.), кое-где небольшие сосенки, ольха, да кусты барбариса; что же касается травянистых растений, то они такие же, как и везде в средней полосе гор. Из хлебных растений, кроме ячменя и пшеницы, мы встретили только один загон ржи. По рассказам стариков, [13] окрестности Заделеска были покрыты дремучими лесами, но теперь не осталось и следов их.

Верстах в двух в юго-востоку от Заделеска и футов на 300 или 400 выше его находится святыня дигорцев — пещера Олисай-дом (Так обозначено название ее на 5-верстной карте Кавказа; правильнее, вероятно, назвать ее Олисай-дона (Олисай — собственное имя, дона — помещение). Она состоит из двух отделений: первое — широкое, просторное, имеющее 14 аршин в длину, около 10 в ширину и 9 в вышину; следующее же за ним вдвое уже и ниже; кроме того, оно немного короче первого. Отверстие пещеры широкое и высокое, поэтому переднее отделение ее совершенно светлое, заднее же несколько темнее. Пещера находится в известковых скалах обрывистого южного склона того хребта, из которого вытекает речка Белая, приток Терека. Вход в пещеру до высоты около сажени заложен стеной из камней, причем, однако. в ней оставлен неширокий проход вроде обыкновенной калитки. Закопченное дымом жертвоприношений отверстие пещеры ясно видно из Заделеска. Тропинка в пещере идет сначала по довольно ровной местности между хлебными полями, а потом по более крутым скалам и осыпям. На другой день по приезде в Заделеск мы рано утром отправились в пещере, добрались до нее приблизительно минут в 40 и, войдя внутрь, увидели следующее: на высоте слишком сажени от пола, с одной стороны пещеры на другую, перекинуто около десятка брусьев, на которые навешаны разные предметы жертвоприношений; целые кучи их находятся в углах и около всех стен пещеры; кроме того, в углах стоят шесты и палки, на которые также нанизано и нацеплено множество разных вещей. При входе в более узкое отделение пещеры из простых камней сложен значительных размеров очаг, на котором жарится и варится мясо жертвенных животных. В нем находится много еще совершенно свежей золы. Весь потолок пещеры сильно закопчен; около стен ее стоит несколько скамеек, тут же положены расщепленные брусья, также служащие для сидения, a по средине пещеры сделано возвышение, покрытое ветвями с листьями; на него кладут жареное и вареное мясо, причем зеленые листья заменяют блюда в тарелки. Свежесть многих предметов, находящихся здесь, убеждает в том, что пещера и теперь для [14] очень многих служит местом молитвы и жертвоприношений. Это, впрочем, подтверждается и рассказами самих жителей Заделеска.

Общественные жертвоприношения совершаются здесь обыкновенно два раза в году: один раз перед самым началом покоса и уборки хлебов, а другой — несколькими днями раньше. В последнем случае дигорцы молятся о всех младенцах, родившихся после жертвоприношения предыдущего года, т. е. имеющих не более одного года.

Что касается до приносимых в Олисай-дом вещей, то оне в высшей степени разнообразны. Здесь можно найти почти все, что составляет домашний обиход дигорцев, или вообще бывает в их руках, именно: ложки, чашки, ковши, разных форм черпаки, котлы, медные и серебряные монеты, пули, стрелы и т. д. Многие из этих предметов, как, напр., ложки, котлы, чашки и теперь употребляются во время жертвоприношений, a поэтому покрыты слоем еще хорошо сохранившегося жира, другие же почти сгнили и разрушились. В задней части пещеры стоит несколько древок от копий. Они имеют более сажени в длину и сделаны из сосны и, кажется, липы (легкого, мягкого дерева); около них висят какие-то бренные остатки, своей формой напоминающие высокие персидские шапки. Железных наконечников на копьях не сохранилось. Жители Заделеска говорят, что копья и шапки отняты ими у персиян, отважившихся когда-то напасть на дигорцев. Странно, однако, что такое не крепкое дерево, как сосна, употреблялось ими для древок копий. На полу, в углах и около стен пещеры, валяется еще множество древок от стрел, пускаемых из лука; что же касается их наконечников, то мы нашли только два; один вмел вид обыкновенного копья и сделав очень чисто, а другой представлял небрежно обрезанный кусок железной пластинки. Здесь же мы нашли две пули, прячем одна из них оказалась железной, и зубцы от большой продольной пилы, употребляемой на лесопильнях. Несколько медных монет лежало в ящике с правой стороны пещеры, а одна серебряная попалась нам в куче разных других предметов. Говорят, прежде монет приносили гораздо больше и клали их на видных местах; теперь же, когда вера в святость пещеры в молодом поколении сильно поколебалась и более ценные вещи стали исчезать из нее, [15] монет приносят меньше и стараются забрасывать их в самые отдаленные углы или же под кучи других предметов. Обратили на себя наше внимание огромные деревянные ложки, находящиеся в пещере. Одна из них имеет в длину более аршина, именно 29 дюймов, а другая — 24. Оне служат для размешивания мясного супа, который приготовляется в огромных котлах во время жертвоприношений. Здесь же висят две веревки с нанизанными на них кусочками дерева; говорят, что при каждом общественном жертвоприношении на такую веревку нанизывают новый кусов дерева. Таким образом, это своего рода календарь.

Но количество всех этих предметов ничтожно в сравнении с громадной массой нагроможденных здесь черепов и рогов как диких так и домашних животных. Они для меня представляли во многих отношениях большой интерес, а поэтому я употребил на осмотр их несколько часов и пришел к томуy заключению, что пещера наполнялась исключительно приношениями дигорцев средней полосы гор, а, может быть, даже одного Заделеска; что же касается жителей плоскости и высоких гор, то они ничего общего с этой пещерой не имели. В самом деле, нагроможденные здесь кучи состоят почти исключительно из черепов и рогов тех диких зверей, которые и теперь водятся около Заделеска. В пещере я не нашел, напр., ни одной пары турьих рогов (Capra eaucasica Guld. или же Aegoceros Pallasii Rouil.) и заметил только два турьих черепа. Рогов и черепов серн здесь также почти нет (мы нашли только два рога). Если бы стур-дигорцы и прочие жители высокой Дигории, которым так часто представляется случай охотиться за турами и сернами, посещали Олисай-дом, то, без сомнения, здесь было бы не мало рогов и черепов этих животных; около же Заделеска их нет теперь и, почти наверно, не было прежде, поэтому их рога и черепа не попадали в пещеру. Почти тоже можно сказать относительно косули или дивой козы (Capraeolus vulgaris). Она живет во всех лесах на плоскости и нижнего пояса гор, вблизи же Заделеска встречается редко, вследствие этого ее черепов и рогов также очень мало в пещере: я нашел их лишь около десятка. В верности своих предположений я убедился окончательно, расспрашивая об этом предмете жителей Заделеска. По их словам, они жили в постоянной вражде [16] не только с стур-дигорцами, но даже с своими ближайшими соседями — донифарцами (Донифарс расположен на противоположной стороне Уруха, в нескольких верстах от Заделеска), и пещера Олисай-дом служила местом молитвы только для жителей Заделеска и нескольких незначительных поселков, расположенных непосредственно около него.

Всякого осматривающего эту пещеру прежде всего должно поразить громаднейшее количество находящихся здесь оленьих черепов и рогов. Черепов самок оленей в ней хранится, может быть, не менее тысячи, причем одни из них почти совсем истлели, а другие совершенно свежи. Большая часть старых черепов отличается значительными размерами. Так, многие из них имеют слишком 20 дюймов от соединения теменных костей с затылочной до конца верхней челюсти; при этом не нужно упускать из виду, что это черепа самок, а не самцов, у которых они, без сомнения, были еще больше. На основании данных, приведенных мною ниже, нужно считать достоверным, что эти олени были убиты несколько столетий тому назад. Что касается черепов самцов, то их несравненно меньше, да и все они принадлежат молодым экземплярам. Очевидно, охотники приносили сюда только рога старых самцов, голову же варили и съедали дома. У всех оленьих черепов, как самцов, так и самок, лобные и теменные кости прорублены для извлечения мозга, который поедался здесь же — в пещере. Что касается оленьих рогов, то их тут такая коллекция, какой, вероятно, не встретишь ни в одном из музеев земного шара. Сотни две их повешено на тех брусьях, которые перекинуты с одной стены пещеры на другую; но еще несравненно большее количество нагромождено вдоль всех стен, по углам и на полу пещеры. Разнообразие их замечательное: многие из них от действия света стали белыми, как снег, другие же, более новые, сохранили свой естественный цвет; на некоторых была кожа, покрытая пушистой шерстью; кроме того, одни были относительно не велики, другие же весьма почтенных размеров; я, однако, не нашел здесь ни одной пары рогов с таким большим числом отростков, как приходилось часто слышать и читать, но зато многие рога отличаются очень значительной [17] толщиной главной ветви и ее отростков. Судя по тому, что между нагроможденными здесь рогами оленей и косуль находится довольно много развившихся уродливо, можно думать, что такие по своей оригинальности особенно ценились дигорцами и считались более дорогим приношением. Один из найденных мною оленьих рогов был даже очень мало похож на рог обыкновенного оленя. Главная ветвь его между ушным и глазным отростком загнулась под прямым углом наружу, средний отросток начинается всего в трех вершках от ушного и имеет не более 1 1/2 вершка в длину; главная ветвь, следующая за ним, превратилась в тупой, конусообразный бугор также длиною только в 1 1/2 вершка. Но всего замечательнее ушной отросток: он, очевидно, развился на счет главной ветви, а поэтому вдвое длиннее, чем обыкновенно на оленьих рогах, и, кроме того, образует несколько крутых изгибов в разных плоскостях.

Целые тысячи черепов бычачьих, коровьих, козлиных и бараньих, переживающих всевозможные стадии разрушения, также покоятся в этой пещере; кроме того, здесь я нашел три черепа верблюдов. Последние составляли загадку для жителей Заделеска, так как они решительно не могли догадаться, каким животным принадлежали эти черепа. Когда я сказал им, что это черепа верблюдов, то они еще более удивились, так как ни разу не видели этих животных на своей земле. Вероятно, лет сто или двести тому назад их принесли из Грузии.

Раньше я слышал, что в некоторых пещерах есть рога с лопатообразным расширением, напоминающие рога лося или лани (Dama platiceros); ничего подобного, однако, я не нашел в Олисай-доме.

Наконец, самым интересным из всех хранящихся здесь предметов были черепа зубров. Я нашел их 19 штук; за исключением двух или трех, все они отличались очень большими размерами. Только на одном черепе сохранялась вся верхняя челюсть, на прочих же передняя часть ее была обрублена, вероятно, для того, чтобы воспользоваться мясистыми, вкусными губами и носом. Нижних челюстей не оказалось вовсе; скорее всего, что оне завалились в грудах прочих костей.

Черепа зубров сильно отличаются от всех других, хранящихся в пещере, своей массивностью, необыкновенно [18] широким лбом и короткими толстыми рогами, направляющимися наружу, несколько назад и потом вверх. Кроме того, у них костяное кольцо, образующее глазницу, развито необыкновенно сильно и далеко выпячивается наружу; все вообще кости очень толсты и крепки, даже относительно тонкие носовые кости достигают местами почти 1/2 дюйма толщины; затылочная кость страшно широка, снабжена большими буграми и гребнями, которые служили для прикрепления сильных мускулов, поддерживавших громадную и тяжелую голову зверя. На этой же кости у некоторых черепов сохранились остатки затылочной связки (Ligamentum nuchae). Часть черепов зубров пробита для извлечения мозга, но не так, как у оленей, т. е. не с лобной стороны, а снизу, со стороны основной кости. Очевидно, лоб зубров оказывался настолько крепким, что прорубить его, не испортив топора, было мудрено; да и смотря на эти громадные, толстокостные черепа, я сомневаюсь, чтобы их могла сокрушить даже пуля из порядочного штуцера. Правда, у двух-трех черепов на лбу были небольшие пробоины, но дело ли это пули, или чего другого, сказать трудно.

Почти все черепа у глазниц имели ширину от 11 1/2 до 12 1/2 дюймов и почти столько же у места прикрепления рогов; только на одном черепе можно было измерить длину, — она оказалась равной 22 дюймам. Словом, по всему видно, что живший когда-то здесь зубр был также гигантом, хотя, может быть, и не таким, как прежний среднеевропейский.

В одном из ящиков пещеры я нашел около десятка коротких и толстых рогов из черного, рогового вещества. Они имели до 16 дюймов, считая по более длинной наружной поверхности, и 15 дюймов в окружности основания. Осмотрев их, я убедился, что они также принадлежали зубрам. К сожалению, я не нашел ни одного не испорченного рога, — все они были обрезаны, оскоблены снаружи и, очевидно, употреблялись во время жертвоприношений вместо стаканов и чашек.

Нахождение черепов зубров в пещере Олисай-дом представляет не малый зоологический интерес. Известно, что зубр — животное, почти вымершее: он встречается только в Литве (в Беловежской пуще), да на Кавказе. В Литве область его распространения ограничивается лишь 30 квадратными милями, а на Кавказе — дремучими лесами, покрывающими страшно гористую местность в верховьях Лабы и Урупа. Раньше я уже говорил, [19] что почти полное отсутствие черепов серн, туров и косуль, a также рассказы жителей Заделеска показывают, что в Олисай-доме пожертвования приносились только из ближайших окрестностей (Исключение составляют только черепа верблюдов, но их в пещере лишь три штуки); поэтому нахождение в ней черепов зубров также должно служить доказательством того, что прежде это животное водилось около Заделеска или, по крайней мере, в лесах Дигории. Расспрашивая заделеских стариков, я узнал, что никто из них не был современником зубра, но что все они слышали от своих отцов и дедов о громадной величине зверя, о его крепости, силе и об охоте за ним. Они рассказывали, напр., что убить его было очень трудно, что они стреляли зубров железными пулями или просто кусками железа, говорили даже, что, ощущая большой недостаток в свинце, они закладывали в ружья недлинные палки из твердого дерева и стреляли ими в зверя на близком расстоянии. Доказательством пребывания зубров в этих лесах служит также название балки Домбайта, о которой я уже упоминал раньше. Домбай по-дигорски значит: зубр; таким именем и теперь дигорцы называют человека очень сильного и большого роста. Едва ли, впрочем, эта балка заслужила свое название; она слишком крута, скалиста и обрывиста для того, чтобы в ней могло жить такое крупное и тяжелое животное, как зубр. Вероятно, зубры только заходили в нее. Можно также предположить, что в Домбайта нередко убивали их, так как забравшийся туда зубр с трудом мог выбраться из нее и легко попадал под пули стрелков. Это обстоятельство также могло быть причиною, заставившей охотников назвать балку ее именем. Гораздо вероятнее, что зубры жили несколько ниже, в тех обширных лесах, которые находятся к северу от Заделеска; кроме того, принимая во внимание и то, как высоко они поднимаются в горных лесах верховьев Лабы и Урупа, я готов допустить, что они жили и выше Заделеска по долине Уруха, напр. в лесах около Стур-Дигора и в ближайших к нему боковых ущельях. Я расспрашивал об этом и жителей Заделеска, но они не могли точно указать, где водился зубр, а предполагают, что он встречался во всех окружающих их лесах. [20]

По поводу распространения зубра нужно сказать еще несколько слов. К верховьям Лабы и Урупа, т. е. к местам, где до сих пор живут зубры, надо включить еще верховья Большого Зеленчука и Белой, куда также нередко заходят эти животные. Я слышал даже, что в верховьях Белой, именно, вблизи горы Абаго, зубры живут постоянно и, притом, в довольно значительном количестве; к сожалению, мне еще не удалось побывать там и проверить эти рассказы. С другой стороны, на основании некоторых данных, которые приведены мною в статье «Горы и ущелья Кубанской области» (Записки Кавказского Отдела Имп. Рус. Географического Общества, 1-ый вып. XIII книжки), нужно полагать, что прежде зубры водились и по реке Теберде, т. е., говоря иными словами, они жили вдоль Главного хребта, на всем протяжении от реки Белой и почти до Эльборуса. Хотя леса Дигории отделены от истоков Теберды пространством почти в 200 верст и хотя на нем не сохранилось никаких следов пребывания зубров; но, принимая во внимание обилие лесов на всем этом пространстве (в особенности в прежние времена) и большее или меньшее единство в рельефе местности и климатических условиях, трудно допустить, чтобы здесь существовали две совершенно отдельные области распространения зубров; гораздо вероятнее, что в те времена зубры жили на всем протяжении от истоков Белой и до Уруха включительно; а еще вероятнее даже, что не этим только пространством ограничивалась их область распространения, но тянулась и дальше к В. и З., вдоль большей части Кавказского хребта.

Таким образом, кавказский зубр жил, по всей вероятности, не в одной какой-либо части Кавказа, а на более или менее значительном пространстве этого края, подобно своему родственнику, населявшему прежде все большие леса средней Европы и уцелевшему теперь только в Беловежской пуще. Постепенное сужение территории, занимаемой зубром в Европе, нам более или менее известно. Мы знаем, напр., что во времена греков он жил в Паннонии, в нынешней Болгарии, во всей Германии и на юге Швеции; о нем упоминает Аристотель, Плиний, Цезарь; позднее, в песнях о Нибелунгах говорится о зубре, убитом близ Васгау. При Карле Великом, кроме Литвы и теперешней [21] Восточной Пруссии, зубры жили на Гарце и в Саксонии; в XV столетии в Польше их было еще очень много и польские короля устраивали на них пышные охоты, в которых иногда принимало участие до 600 всадников (Blasius, Naturgeschichte der Saugethiere Deutschlands, S. 494). В XVII столетии зубр жил в Литве и ближайшей к ней части Пруссии, а, наконец, теперь только в Беловежской пуще, Гродненской губернии.

Относительно Кавказского зубра вообще известно очень мало и еще меньше о том, как с течением времени суживалась его область распространения. Эту бедность сведений нужно приписать тому, что большая часть натуралистов, писавших о Кавказе, или вовсе не говорят о нем, или же крайне мало.

Менетриэ (Menetries, Catalogue raisonne, p. 24) думал даже, что в его время зубр уже не жил на Кавказе, а был там довольно обыкновенен лет за 60-80 перед тем. В классическом сочинении Палласа «Zoographia Rosso-Asiatica» говорится, что сведения о кавказском зубре были доставлены Ловицем и Гюльденштедтом, причем Ловиц упоминает о зубре, убитом недалеко от Бештау и имевшем между рогами 17 дюймов. В том же сочинении говорится, что Гюльденштедт нашел черепа зубров в пещерах недалеко от Уруха и, измерив их, убедился, что они, по величине, значительно уступают черепам зубра беловежского (Zoographia, p. 242); здесь же приведены данные относительно размеров черепов, величины и формы рогов и т. д. Еще позднее академик Бэр описал шкуру зубра, присланную в Петербург бывшим главнокомандующим Кавказским корпусом бароном Розеном, а Нордман в тридцатых годах говорил, что на Кавказе зубр встречается еще не редко. В Записках Кавказского Общества Любителей Естествознания была помещена Лацариусом краткая заметка о кавказском зубре, но в ней ничего особенного не заключается; кроме того, автор ошибочно утверждает, что зубры и теперь водятся в верховьях реки Маруха, составляющего вместе с Аксаутом Малый Зеленчук (приток Кубани). Наконец, некоторые сведения о зубрах были собраны мною у местных охотников, во время моей поездки к верховьям Лабы и Уруха, и сообщены в 1-м выпуске XIII кн. Записок Кавказского Отдела Императорского Русского Географического Общества (стр. 358-361). [22]

Этим, как кажется, и ограничивается наше знакомство с кавказским зубром. Очевидно, на основании таких данных нельзя составить точного понятия ни о жизни этого животного на Кавказе, ни о постепенном сужении его области распространения. Само собою разумеется, что еще труднее, хотя приблизительно, определить число зубров, живущих теперь в этой стране.

Рассматривая черева зубров, я заметил, что большая часть их заметно новее и свежее многих из хранящихся в пещере черепов оленей и других животных; я думаю даже, что большинству из них едва ли можно дать более ста или полтораста лет. Принимая во внимание, с одной стороны, это обстоятельство, а с другой — свидетельство Нордмана о существовании зубров в Абхазии в тридцатых годах настоящего столетия, нужно думать, что область распространения зубров на Кавказе сокращалась еще быстрее, чем в средней Европе. Вследствие этого, с достоверностью можно сказать, что, если не будут приняты меры к охранению этих животных, они и здесь скоро исчезнут с лица земли. На основании рассказов кавказских охотников можно думать, что убивают зубров на Кавказе немного; но, во-первых, нельзя поручиться за верность доставляемых ими сведений, а во-вторых, принимая во внимание слабое размножение этих животных (самки телятся только однажды в три года), нужно полагать, что и это истребление может сильно влиять на уменьшение числа их. Между тем есть средство в значительной степени ослабить его. Дело в том, что зубров убивают преимущественно те пастухи, которые арендуют на летнее время вод пастьбу скота казенные земли в верховьях Лабы, Урупа и ближайших к ним рек; арендная плата за них ограничивается какою-нибудь полусотнею рублей, и потому для казны было бы вовсе не обременительно отказаться от нее и не позволять пасти скот в этих лишенных населения местах; через это, без сомнения, ежегодно несколько лишних зубров оставалось бы в живых; при теперешних же условиях воспрещение охоты на них остается мертвой буквой закона. Я решаюсь придавать значение этой мере на том основании, что сам убедился, в какой степени пастухи, ежедневно бродя по горам с ружьями в руках, истребляют и пугают зверя. Напр., я был в верховьях Лабы и Урупа в год Турецкой войны, когда абазинцы, боясь вторжения турок, не решались отправлять [23] свои стада в горы, и тогда ежедневно видел там целые стада туров, серн и по нескольку штук оленей и медведей; проезжая по той же местности вторично, в 1883 году, я недоумевал, куда исчез весь зверь. В тех балках, где прежде мне попадались десятки туров и серн, теперь не оказалось ровно ничего (Так как верховья Большого Зеленчука, Лабы и Урупа, с выходом горцев в Турцию, лишились всякого населения, то г. Лацариус и предполагает (Зап. Кавк. Общ. Люб. Естеств., т. II, стр. 8, 1880), что теперь в этой местности число зубров должно увеличиваться. Может быть, мнение его справедливо, хотя жители соседних мест и не говорят этого; но напрасно он думает, что охотники сюда заходят так редко: пастухи живут здесь целое лето и варварски истребляют не только самцов, телят, козлят, но и самок, выкармливающих в это время свое молодое поколение).

С размерами различных частей тела беловежского зубра мы знакомы сравнительно весьма недурно. Даже если отбросить в сторону все баснословные рассказы о величине некоторых быков, убитых сотни лет тому назад (Giebel, Die Saugethiere, S. 270, 1859), то все-таки зубр останется животным громадным: длина его доходит до 10 футов, не считая хвоста, высота у загривка 6 футов, длина головы 2 ф. 6 дюймов, ширина ее между ушами 1 ф. 11 дюймов, между глазами 18, а между основаниями рогов 12 дюймов. Рога относительно коротки, но очень толсты; окружность их у основания доходит до 13 дюймов. Таковы размеры зубров, приводимые Палласом (Pallas, Zoographia Rosso-Asiatica, p. 243) и позднейшими авторами. Судя по черепам, найденным мною в Олисай-доме, и по данным, заимствованным Палласом у Гюльденштедта, кавказский зубр заметно уступает по величине беловежскому. Привожу в подтверждение этого несколько данных: длина черепа, найденного в пещере Олисай-дом, с неповрежденными верхнечелюстными костями, равнялась 22 дюймам; у большей части прочих черепов расстояние между наружными краями костяных колец, окружающих глазную впадину, было от 11 1/2 до 12 1/2 дюймов (измеряя расстояние через лоб от заднего выдающегося края костяного кольца одной стороны до заднего же края кольца другой стороны черепа). Расстояние между основаниями рогов 10 дюймов, окружность их у основания 11 дюймов. Сравнивая числа, выражающие длину головы, ширину ее между глазами и [24] основаниями рогов, мы заметим, что кавказский зубр, если судит по тем 19 черепам, которые я имел в руках, уступает своею величиною беловежскому. Чересчур большое различие в длине головы объясняется, впрочем, отчасти тем, что я измерял черепа, тогда как у Палласа приводятся данные, относящиеся до черепа вместе с мягкими частями. Само собою разумеется, что на прочие величины, как напр., на расстояние между рогами или глазами, это обстоятельство не имело такого влияния, а поэтому разница между ними оказалась не столь велика.

Что касается черепов, виденных Гюльденштедтом в одной из пещер Дигории (у Палласа не сказано, в какой именно), то они сильно уступали по величине даже тем, которые измерял я. Длина их доходила лишь до 16 дюймов, а ширина между орбитами 8. Без сомнения, это были черепа молодых экземпляров. О величине кавказских зубров говорит еще Ловиц (Loviz): но по данным, заимствованным у него Палласом, трудно определить настоящие размеры животного. Из Палласа мы узнаем только, что у зубра, убитого около Бештау, расстояние между рогами равнялось 17 дюймам, а из кожи спины вырезано 29 футов ремней (Pallas, Zoographia, p. 241).

После длинного отступления по поводу черепов зубров, я снова на короткое время обращусь к пещере Олисай-дом. Жителя Заделеска мне говорили, что она посредством узкого хода сообщается с целым лабиринтом подземных пустот, которые тянутся косвенно вверх и, наконец, открываются небольшим отверстием на самой вершине отвесных скал, громоздящихся над пещерой; рассказывали также, что некоторые смельчаки решались проникнуть в эти мрачные подземелья и, пройдя по ним более версты, все-таки не добрались до конца их; кроме того, в подтверждение существования выхода из пещеры наверху горы, они уверяли меня, что один раз жертвенный козел, вырвавшись из рук людей, успел как-то юркнуть в упомянутый узкий ход и потом на другой или на третий день оказался на вершине горы. He придавая значения всем подобным рассказам, я хотел, однако, узнать, как далеко тянется пещера в глубину горы и не найдется ли на продолжении ее еще чего-нибудь интересного. Для этого я вместе с своим спутником Дементьевым [25] принимался разрывать кучи черепов и рогов, нагроможденных у задней части пещеры, и только тогда мог увидеть два узкие хода, сообщающиеся с нею. Они постепенно, но довольно быстро, суживались и, чтобы проникнуть в них, нам пришлось ползти со свечою в руках по истлевшим обломкам костей. Пробравшись весьма недалеко, мы убедились, что каждый из этих ходов разделяется на несколько новых, которые направляются в разные стороны и делаются такими узкими, что даже ребенок не был бы в состоянии пролезть через них. Кроме того, совершенно покойное горение свечи, свидетельствующее об отсутствии тяги воздуха в этих ходах, также доказывает, что никакого сообщения пещеры с вершиной горы быть не может. Таким образом, все рассказы о подземных странствованиях в глубине пещеры должны быть отнесены к области сказок.

В прежние времена вера в святость пещеры Олисай-дом была непоколебима; в ней, напр., присягали по особенно важным делам, и эта присяга считалась несомненным доказательством верности показаний; иногда, вместо того, чтобы всем заинтересованным в решении какого-нибудь дела идти в пещеру, оттуда брали череп или другой предмет и, держа его в руках, приносили клятву, нарушить которую также считалось величайшим грехом; или, в случае земельных споров, одна из сторон с черепом, взятым из пещеры, обходила границы спорного участка в доказательстве того, что он должен принадлежать именно ей. После этого всякий спор прекращался.

Интересно, между прочим, и то, что женщинам вход в Олисай-дом безусловно воспрещен. Жители Заделеска рассказывают, что, сравнительно, недавно, т. е. несколько лет тому назад, одна женщина (мне даже называли ее имя и указывали на живых еще ее братьев) вошла в пещеру и сошла с ума, как только открыла один из ящиков, стоявших в пещере. Сумашествие ее было такое дикое и бурное, что ее, как только она возвратилась в аул, должны были запереть и содержать, как бешеную. В таком состоянии она и умерла. Отвергать этот рассказ едва ли можно, только причину сумашествия нужно искать в другом.

О жертвоприношениях в пещере жители Заделеска рассказывают очень немного. Аульный писарь, человек очень словоохотливый, говорил мне, что за несколько часов до начала молитв [26] и жертвоприношений дигорцы приводят быка к самому входу в Олисай-дом и здесь на небольшой площадке режут его. Нужно заметить, что тропинка к пещере местами поднимается по очень крутым скалам, вследствие чего втащить по ней такое крупное животное, как бык, весьма не легко: на него приходится надевать деревянное кольцо в роде хомута, со всех сторон опутать веревками и посредством их, притом усилиями нескольких десятков человек, втягивать наверх. Деревянное кольцо потом относится в пещеру, а мясо быка режется на куски и частью варится в тех котлах, которые стоят в пещере, частью же жарится на вертеле. Голова также варится, но настолько сильно, чтобы кости ее могли потом сами собою отделиться друг от друга. Сюда же приносится изрядное количество местного производства пива и водки, потом, после пения и молитв, все мясо поедается, напитки выпиваются, а рога в череп животного вешаются или кладутся в пещере. В это же время приносятся в нее и оставляются навсегда различные другие вещи, как, напр., монеты, посуда и т. д., а кроме быка режут иногда еще нескольких козлов или баранов.

Читателю, вероятно, известно, что дигорцы, за малым исключением, исповедуют христианскую веру. Только жители немногих аулов, напр., Вольно-Магометанского и Тугановского, a также несколько отдельных семейств, живущих в некоторых других местах, — мусульмане. «В более значительных из их аулов, напр., в Стур-Дигоре есть даже христианские церкви, в которых служат священники по большей части из имеретин. He смотря на это, дигорцы, как и их соплеменники осетины (ироны), придерживаются многих чисто языческих обрядов. К числу таковых принадлежат и жертвоприношения в пещерах, священных рощах, на полянах и т. д.

Нужно заметить, что Олисай-дом вовсе не единственное место в этом роде. Священные места, где совершаются жертвоприношения, я видел и у осетин, покинувших свою родину и перебравшихся в чужие страны. В Кубанской области, напр., осетины не особенно давно поселились около Хумаринской крепости и местом своих молитв и жертвоприношений избрали покинутый древний христианский храм, стоящий на высокой скале левого берега Кубани. Жертвоприношения совершаются, впрочем, не в самом храме, а около него. Вблизи Стур-Дигора [27] есть несколько священных рощ, в которых также собираются молиться и приносить жертвы; описанная мною раньше часовня Реком (Осетия и верховья Риона, Записки Кавказского Отдела Имп. Рус. Географического Общества, 1-ый вып. XIII книжки) принадлежит к подобным же местам.

Я расспрашивал местных жителей, какие молитвы читаются и поются ими во время жертвоприношений. Оказалось, что особых молитв на этот случай у них нет, а каждый тут же сочиняет их и молится, прося о своих нуждах. Христианских молитв большая часть дигорцев совсем не знает.

Посещение пещеры Олисай-дом едва не обошлось мне чересчур дорого. Когда мы возвращались из нее, Дементьев шел впереди, а я в нескольких шагах позади его; при этом нам пришлось спускаться с очень крутых свал. В одном из самых трудных мест я зацепился ногою за какой-то выступ и, не имея возможности опереться на нее, полетел вниз головою. Пролетев около сажени, я ударился грудью и руками о твердую, покрытую мелкой травкой землю, а лицом о скалу. Нужно заметить, что в левой руке у меня был бинокль, noэтому я не мог, опираясь на одну правую, в достаточной степени ослабить удар; бросить же бинокль не успел, вероятно, вследствие неожиданности падения, хотя с первого же момента заметил, что падаю на очень опасное место. Дементьев, увидев, что я лечу вниз и, зная, что за узким карнизом, на который я должен упасть, следует отвесный скалистый уступ в несколько сажень высотою, едва не вскрикнул от испуга за мою судьбу. Мне, однако же, удалось удержаться на упомянутом карнизе и скоро встать на ноги. Я был уверен, что зубы мои пострадали сильно и потому прежде всего стал ощупывать их пальцем, чтобы узнать со сколькими из них мне придется распрощаться; но, к моей радости, все они оказались целыми, хотя из носа, изо рта и из губ сильно шла кровь. Чтобы обмыть ее и осмотреть раны, мы поспешили к ближайшему ручью. После обмывания оказалось, что нос у меня был сильно ободран, обе губы в нескольких местах разбиты, а нижняя, кроме того, с внутренней стороны была почти насквозь пробита собственным клыком.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Дигории // Записки Кавказского отдела Императорского русского исторического общества, Книга XIV, вып. 1. 1890