ДИННИК Н. Я.

ПОЕЗДКА В БАЛКАРИЮ

В 1887 ГОДУ

Летом 1886 г. я в первый раз побывал в Балкарии и написал о ней для Кавказ. Отдела Имп. Рус. Географ. Общества небольшую заметку. Это посещение Балкарии вышло, однако, очень неудачным: проливные дожди, которыми отличалась в горах средина лета 1886 года, не дали мне возможности проникнуть в самые глухие и интересные места этой части Кавказа. Таким образом, мне не удалось пробраться ни в долину Дыхь-су, заключающую в себе один из величайших ледников Кавказа, ни в долину речки Тутын-су, поразившей меня быстротою своего течения, ни на ледник Агштан, замечательный как по красоте, так и по величине, ни на перевал Гезевцик, ведущий в Имеретию. Балкарцы, однако, так много наговорили мне о громадном леднике реки Дыхь-су, о суровости, дикости и недоступности ее долины, об изобилии дичи на окружающих ее горах, что я решил уже ради одной этой долины побывать в Балкарии вторично и во чтобы то ни было пробраться во все более или менее интересные закоулки ее.

Летом 1887 года судьба как будто бы покровительствовала мне, и я побывал во всех вышеупомянутых местах. Особенно приятно и интересно было мне посетить и осмотреть ледник и долину Дыхь-су, где, как говорят все балкарцы, не был еще ни один русский, ни один иностранный путешественник. Из сочинения Грове, напр., мы узнаем, что такие опытные и смелые путешественники, как он сам и его товарищи, взбиравшиеся на вершину Эльбруса, не побывали на леднике Дыхь-су, a видели его только издали, нарочно поднимаясь для этого на гору, возвышающуюся при самом начале долины. He знаю, был ли на леднике Дыхь-су Абих, солиднейший исследователь Кавказа в геологическом отношении?

Посетив ущелье Дыхь-су, я убедился, что на пятиверстной карте Кавказа оно представлено не только не верно, но даже неузнаваемо; почти тоже можно сказать и про ущелье Тутын-су. [200] Таким образом, нужно полагать, что ни в том, ни в другом ущельи не были даже топографы, которым надлежало произвести съемку этих мест для составления карты Кавказа. Из всего сказанного читатель поймет, почему я решил вторично писать о Балкарии, конечно, опуская все то, о чем уже говорилось в моей первой статье.

Отправляясь в Балкарию, я снова попал в Нальчик, но отсюда до Кошка-тау проехал уже другим путем, минуя Догужоков аул. Дорога эта идет сначала по долине Нальчика, a потом поворачивает на юго-восток, в долину небольшой речки Белой, и на протяжении нескольких верст, поднимаясь все выше и выше, тянется сначала по обширным полям, покрытым высокой хорошей травой, а затем входит в чинаровый лес. Таким образом она поднимается на высоту тысяч трех футов, а вслед затем, выйдя из леса на огромную поляну, покрытую то травой, то бурьяном выше роста человека, начинает снова спускаться в долину речки Пхоу.

Пхоу начинается в верстах пятнадцати от этих мест множеством ручьев, получающих начало в глубоких, красивых балках, покрытых громадными лиственными лесами. Вид на верховья этой речки мне так понравился, что я долго не мог забыть его. В своих низовьях Пхоу не так красива и окружена почти исключительно фруктовым лесом и кустарниками. По берегам ее растет много груш, яблонь, вишен (Mespilus), кизила, терна, орешника и лычи. В одном лишь отношении долина Пхоу несносна: здешние бурьяны кишат оводами и слепнями, которые поднимаются целыми роями в то время, когда кто-нибудь проезжает тут, и страшно кусают не только лошадь, но и человека. По этой причине около Пхоу можно ехать не иначе, как с целым веником веток в руках, беспрерывно отгоняя им этих назойливых тварей. На Пхоу находится два или три кутана, на которых зимует балкарский скот. На лето, конечно, его здесь оставить невозможно.

За Пхоу дорога поднимается на гору, извиваясь по обширным и красивым полянам. езда во таким местам, с которых во всех направлениях видны самые красивые горные пейзажи, могла бы доставить истинное удовольствие даже не особенному любителю природы, если бы не было здесь такой массы оводов и мух, не дающих ни минуты покоя ни человеку, ни лошади. [201]

В полдень мы достигли вершины Кошка-тау. Это невысокий хребет, поднимающийся на три или на три с половиною тысячи футов. Вершина его голая, а большая часть склонов покрыта лесом. С Кошка-тау открывается очень красивый вид на долину Черека и вообще на плоскость. Черек представляется отсюда узкой, серебристой лентой, образующей бесчисленное множество разветвлений. По обеим сторонам его, вдали чуть заметно было несколько аулов. Отсюда должен открываться очень красивый вид и на Кавказский хребет, но он во время нашего пребывания на Кошка-тау был окружен густыми облаками, и мы не могли взглянуть на его снежные вершины.

На гребне Кошка-тау мы пробыли лишь несколько минут, а затем начали спускаться в долину Черека. Спуск этот очень крут, тянется версты две и весь усеян мелкими белыми обломками известняка, образующего большую часть здешних гор.

От аула Кошка-тау, расположенного в конце только что упомянутого спуска, нам пришлось ехать по долине Черека той же дорогой, по которой я уже проезжал в прошлом году. Меня не мало удивило, что здесь, на пространстве нескольких верст, поля по обеим сторонам дороги были так страшно изрыты стадами диких свиней, как будто бы кто-нибудь их вспахал. По словам местных жителей, кабаны каждый вечер выходят из соседних лесов целыми десятками и отправляются пастись на здешние поля.

Часа за два до заката солнца мы подъезжали к Кара-су; в это время вдруг надвинулись тучи и полил сильный дождь. Мы попытались укрыться от него в деревянном коше, находящемся недалеко от дороги, но крыша его оказалась испещренной множеством дыр, через которые лились внутрь потоки грязной воды; кроме того, лужи ее уже стояли на полу. Таким образом в коше было немногим лучше, чем на открытом воздухе. Мы, однако, прождали в нем с полчаса и, когда дождь стал заметно уменьшаться, тронулись дальше, чтобы засветло добраться до того замечательного озера, которое уже было описано мною (Поездка в Балкарию, 1-й вып. XIV кн. “Записок Кавказского Отдела Имп. Рус. Географического Общества", стр. 116.); на поляне, прилегающей к нему, мы должны были переночевать. Когда до озера оставалось версты две, наш проводник, увлекшись приятными разговорами, потерял бурку и должен был [202] вернуться за нею, а через это сильно отстал от нас; я же в это время пропустил тропинку, ведущую направо, к мосту через Черек, и попал совсем на другую дорогу. Вследствие этого, у нас пропало более получаса времени, и мы добрались до озера, когда уже совсем стемнело. Здесь на мокрой траве была разбита палатка, и только после многих тщетных усилий нам удалось развести огонь, чтобы согреть чайник.

Во время остановки я узнал от своего проводника, что это озеро у кабардинцев носит название Шерек-яна, т. е. мать Черека. Действительно, оно отчасти питает Черек, вливая в негоo порядочную массу воды, но вовсе не может считаться главным истоком его, а потому кабардинское название нельзя считать вполне удачным. Балкарцы называют его Черек-коль.

Переночевав на берегу Шерек-яна, мы рано утром отправились осмотреть те два озера, которые мне не удалось видеть в прошлом году, хотя я уже давно звал о их существовании. Оба они расположены недалеко друг от друга, на дне не особенно глубокой котловины, окруженной почти со всех сторон лесом. Чтобы добраться до них, надо проехать верст пять и перевалиться через невысокий хребет, идущий вдоль правого берега Черека. Дорога к этим озерам поднимается на довольно крутую гору и на значительном пространстве тянется вдоль небольшой, впадающей в Черев, речки. В одном месте эта последняя образует водопад, сажень в пятнадцать высотою. Вода низвергается здесь в глубокую пропасть, окруженную почти со всех сторон отвесными или даже нависшими стенами скал, убранными красивыми гирляндами папоротников. Начиная от водопада и почти до самого впадения в Черек, эта речка все время течет в узкой, мрачной и глубокой расселине.

Грязная дорога, ведущая к озерам, все время тянулась по тенистому, высокоствольному чинаровому лесу, и странно было видеть на ней множество снующих туда и сюда желтых плисок (Motacylla sulphurea), вовсе не принадлежащих, как известно, к лесным птицам. Нужно думать, что непросыхающая почти целое лето дорога, со множеством луж, в данном случае имела для них такое же значение, как ручей или речка, около которой они обыкновенно живут. Кроне плисок, мы видели здесь снегирей, дятлов (Picus Poelzami, Bogd.) и пеночек.

За версту или версты за полторы до озера начинается спуск, [203] значительно более короткий, чем подъем от Черека. Это показывает, что оба озера лежат заметно выше, чем Шерек-яна, именно, по моему определению, футов на 300.

He доезжая четверти версты до конца спуска, мы увидели два озера, составлявшие в этот раз главную цель нашей поездки. Оба они расположены весьма близко друг от друга и соединяются между собою мелкой, но быстро текущей речкой, имеющей шагов 100 в длину. Первое из озер, именно занимающее более южное положение, значительно больше и красивее второго. Оно имеет круглую форму, окаймлено со всех сторон крутыми склонами, поднимающимися непосредственно у самых берегов и поросшими крупным чинаровым лесом. Только с северо-восточной стороны, где озеро выпускает из себя речку, берега ее низки и покрыты хвощами и другими болотными растениями. Глубина этого озера посредине, вероятно, довольно значительна; по берегам его, за исключением северо-восточной стороны, нет никаких водных растений, средина также совершенно чиста, вода имеет красивый густой темно-зеленый цвет. Вообще это озеро, расположенное в глубокой котловине, которая окружена крутыми высокими берегами, покрытыми густым крупным лесом, имеет очень своеобразный и красивый вид, но все-таки стоит в этом отношении значительно ниже, чем Шерек-яна.

Второе озеро, по величине и красоте, сильно уступает первому; поверхность его простирается до десятины и более половины ее затянуто плавающими водяными растениями и, кроме того, хвощами и осокою. Вода в нем светло-зеленого цвета, но мутна, непрозрачна и сверху покрыта чем-то вроде мыла. За то рыбы, особенно форели, в этом озере так много, что всюду видишь целые стаи ее. С восточной стороны, у самого берега его, заметны были следы костра. Мой проводник уверял меня, что здесь ночью разводят огонь, чтобы привлечь на свет рыбу, и потом бьют ее острогой. Целые стаи мелкой форели мы видели и в той совершенно мелководной речонке, которая соединяет оба озера.

Вокруг этого озера также сидят купы деревьев, а с западной стороны поднимается крутой гористый берег, поросший густым лесом. Оба озера лежат в глухой местности, редко посещаемой людьми, поэтому к ним часто являются стада [204] кабанов, чтобы поваляться в грязи или поесть корней каких-нибудь болотных трав. Мы сами около озера встретили не малое количество этих животных. Ни птиц, ни пресмыкающихся на озерах мы вовсе не видели. На пятиверстной карте Кавказа изображено одно из этих озер. Оно названо Псехурей. Кабардинцы называют эти озера Унапахурей.

Осмотрев озера, мы отправились вверх по ущелью Черека к балкарским аулам, чтобы потом пробраться к ледникам. Вся эта дорога уже была описана мною, но теперь в ней оказались некоторые перемены. Прежде она представляла узкую, местами даже очень плохую, тропинку; теперь же, по желанию самих балкарцев, ее начали разделывать с целью превращения в колесную дорогу. С окончанием ее, балкарцы в первый раз будут иметь возможность выехать хотя на арбе из своего гнезда на плоскость. Чертова лестница, для превращения которой в более или менее сносную дорогу потребовалась бы не одна тысяча рублей, должна будет при этом остаться в стороне, и выше ее дорога будет идти все по той же стороне речки, т. е. по правой.

В нескольких верстах выше Чертовой лестницы я также увидел новую картину. По левую сторону Черека, с высоты не менее тысячи футов, обрушилась громадная известковая скала, завалившая русло реки и образовавшая таким образом высокую плотину, выше которой возникло нечто вроде озера. Странно было смотреть на его гладкую поверхность, когда выше и ниже Черек, покрытый пеной, с ревом прокладывал себе путь между скалами.

Ночевать нам пришлось в ауле Кундюме. На том дворе, где мы остановились, собралось не мало народу посмотреть на проезжих гостей и я воспользовался случаем расспросить балкарцев об интересовавших меня предметах. От них я узнал, что в верховьях Тутын-су есть два ледника, но небольшие, а на Дыхь-су только один громадных размеров. Кроме того, по словам моих собеседников, Дыхь-су вовсе не разделяется на две речки, как это изображено на карте, и даже не принимает в себя ни одного большого ручья. В прошлом году мне говорили, что от первой балкарской караулки, находящейся недалеко от слияния Ак-су и Дыхь-су, до ледника Дыхь-су так далеко, что дойти можно только за целый день.

Наконец, в Кундюме же мне представлялась возможность [205] собрать весьма интересные сведения о турах и я, конечно, не мог не воспользоваться удобным случаем. Мною уже давно было высказано мнение (О кавказских горных козлах. Труды СП. Общества Естествоиспытателей, т. XIII.), что тот отрог Главного хребта, на котором возвышаются Дыхь-тау и Коштан-тау, представляет линию, разграничивающую области распространения двух видов кавказских туров, именно: Capra Caucasica Guld. и Aegoceros Pallasii Rouill., причем первый из этих видов живет на запад от отрога, занимая все высокие горы Кубанской области и часть Терской (от Эльбруса и до упомянутого пункта), второй же к востоку от этого отрога, распространяясь, следовательно, в восточной части Кавказа. Таким образом, в Балкарии и Бизинги, расположенных по обеим сторонам этой пограничной линии, a priori надо ожидать нахождения обоих видов, хотя, может быть, далеко не в одинаковом количестве. Чтобы проверить это предположение, я попросил жителей Кундюма показать мне рога туров, убитых ими в своих горах. Благодаря этому, мне удалось видеть их около 10 пар, из которых только две пары оказались принадлежащими Capra Caucasica, остальные же, как и следовало ожидать, принадлежали Aegoceros Pallasii. Кроме того, относительно одной из упомянутых двух пар я узнал, что она была добыта на той стороне Дыхь-тау, которая обращена к Бизинги, т. е. на западной. Само собою разумеется, что по ту и другую сторону упомянутой пограничной линии оба вида должны встречаться рядом и часто переходить ее, вступая в чужую область; так, в Балкарии должен попадаться иногда Capra Caucasica, а в Бизинги Aegoceros Pallasii. Из сказанного раньше видно, что в Балкарии Capra Caucasica действительно попадается, хотя относительно редко, дальше же на восток он вовсе не заходит, — по крайней мере в Осетии его положительно нет. Более точные сведения, вероятно, подтвердили бы, что и Aegoceros Pallasii попадается иногда в Бизинги, а может быть и еще немного дальше к востоку.

Сами балкарцы, однако, не признают двух отдельных пород туров, хотя я и указывал на резкое различие в рогах. Они говорят, что форма и величина их зависит от пищи, характера гор, на которых живут туры, и возраста последних. Такое мнение людей, бесспорно, более или менее знающих туров, [206] меня, однако, нисколько не удивило. Балкарцы мудрствовать не любят: они, напр., не различают разных видов грифов, почти не отличают грифов от орлов и всех их называют общим именем «куш». Тоже, надо полагать, и относительно туров.

На следующий день мы выехали из Кундюма и направились вверх по ущелью Черека. Погода стояла прекрасная и на горах не было ни одного облачка. В прошлом году я два раза проезжал по этому ущелью, и оба раза на всех окружающих его высотах висели густые тучи, не позволявшие нам видеть ничего, кроме самой нижней части долины. Таким образом только теперь я мог составить более или менее определенное понятие о рельефе этой местности.

Когда мы отъехали от Кундюма версты четыре, то перед вашими глазами сразу выросла гигантская стена Главного Кавказского хребта. В одном месте она возвышалась особенно сильно и образовала огромную, одетую почти непрерывными снежными полями, гору с высокой притупленной вершиной. По своей высоте она, без сомнения, должна занимать одно из видных мест среди высочайших Кавказских пиков; но, к сожалению, ни от одного из балкарцев, бывших в то время со мною, я не мог узнать даже ее названия.

Если смотреть с северной стороны, то вся эта гора представляется в виде довольно длинного гребня, более высокая правая сторона которого одета совершенно сплошным снежным покровом. В некоторых местах он образует сравнительно ровные и гладкие поверхности, а в других — обрывист и пересекается множеством трещин. Около самой вершины гребня снег, вероятно, треснул и обвалился, вследствие чего образовался длинный, высокий, отвесный уступ. С левой стороны гора заметно понижается и переходит в ряд остроконечных, черных как уголь, зубчатых скал, с которых снег спускается только узкими, длинными лентами. Эти скалы поднимаются далеко выше снежной линии, но так круты, что даже северная, т. е. теневая сторона их остается почти без снега. В одном месте с этой горы спускается небольшой ледник. Осматривая потом ущелье Дыхь-су, я убедился, что гора, о которой идет речь, возвышается с правой стороны Дыхь-су, и ледник, спускающийся с нее, направляется к леднику Дыхь-су. [207]

Верстах в десяти от Кундюма в Черек впадает речка Коштан-су. В прошлом году, по причине постоянных дождей, она показалась нам бурной и несла мутную, грязную воду, теперь же представляла красивую горную речку с чистой, прозрачной водой; течет она по страшно крутому руслу и образует бесчисленное множество красивых водопадов. Коштан-су обозначена на пятиверстной карте и названа своим именем, но начало ее показано не там, где изображена Коштан-тау, а на склонах Дыхь-тау. Таким же образом истоки Дыхь-су на карте оказываются гораздо ближе к Коштан-тау, чем к Дыхь-тау. Это, очевидно, несообразность, происшедшая от ошибки, сделавшейся известной мне уже несколько лет тому назад и заключающейся в том, что на картах Кавказа названия Дыхь-тау и Коштан-тау перемешаны, т. е. ближайшая к Главному Кавказскому хребту вершина, известная под именем Дыхь-тау, названа Коштан-тау и, обратно, Коштан-тау (лежащая на восток от первой) неправильно названа на картах именем Дыхь-тау.

Часам к двенадцати дня мы добрались до Тутын-су, но исследование ледников, питающих эту речку, я отложил на некоторое время, желая прежде всего выполнить самую трудную и интересную задачу, а именно, осмотреть ущелье Дыхь-су и ледники, находящиеся в нем.

Часа за три до наступления вечера мы остановились около первой балкарской караулки, находящейся у самого начала ущелья Дыхь-су. Здесь мы разбили свою палатку и решили остаться до утра.

На следующий день было сыро и холодно. Термометр, спустя часа два после захода солнца, показывал только 6 градусов тепла; несколько раз принимался идти дождь и я долго не решался отправиться в ущелье Дыхь-су. С вечера температура кипения в сосуде гипсометрического термометра равнялась 94,8° Ц., а утром 94.75° (Высота этого места, вычисленная по температуре кипения, должна, следовательно, быть около 5500 футов.). Это понижение температуры кипения также могло считаться предзнаменованием дурной погоды. К полудню, однако, небо и горы заметно очистились, а температура в тени поднялась до 14°. Тогда я с двумя проводниками, которые захватили мою бурку и провизии на два дня, отправился к леднику Дыхь-су; палатка же и все остальное имущество, за исключением ружья, [208] остались около караулки. Само собою разумеется, что мы отправились пешком, так как ущелье Дыхь-су представляет такую узкую скалистую щель, что на лошади нельзя проехать и сотня шагов.

Ущелье Дыхь-су при своем начале особенно круто и скалисто. Проникнуть в него можно, только придерживаясь самого берега реки и пробираясь по грудам громадных гранитных и гнейсовых глыб, свалившихся с соседних гор. Мы направились вдоль правого берега речки и, беспрерывно прыгая с одного камня на другой, медленно подвигались вперед. В некоторых местах приходилось почти ползти или с трудом протискивать свое тело сквозь узкие промежутки между наваленными друг на друга обломками скал. Все русло Дыхь-су, как и самое ущелье, буквально завалено громадными глыбами гранита и гнейса, а течение воды поистине ужасное. Вся река прыгает, мечется и бьется, наполняя оглушительным ревом ущелье. Водопады тут чуть не на каждом шагу, а в одном месте два громадных свалившихся камня расположились друг против друга по обеим сторонам реки, оставив для воды только узкий (около сажени) проход. Вся река прорывается через него, образуя огромную, изогнутую дугой струю воды, висящую в воздухе и бьющую с такой силой, как из гигантской пожарной трубы. Быстрое течение вызывает сильный ветер, а страшный шум воды усиливается стуком и грохотом камней, которые река катит по своему руслу.

Верстах в двух от нижнего конца ущелье слегка поворачивает вправо (для наблюдателя, идущего вверх по ущелью) и становится чуть-чуть шире. Правая сторона его остается все такой же скалистой и поднимается почти отвесно, а левая несколько более полога и представляет почти всюду огромные осыпи. Между грудами камней, по обеим сторонам ущелья, приютились березы, сосны и рододендроны. Березки в некоторых местах представляют даже более или менее сплошные заросли. Ни с правой, ни с левой стороны в Дыхь-су не впадает ни одной сколько-нибудь порядочной речки, а только самые незначительные ручейки.

Почти через час после нашего выступления мы увидели вдали нижний конец ледника Дыхь-су. Он казался очень и очень высоким, крутым, серым уступом, сплошь заваленным [209] камнем или щебнем. До него было, по-видимому, версты две, и я весьма обрадовался, убедившись собственными глазами, что расстояние от караулки до ледника вовсе не так велико, как мне рассказывали в прошлом году. Еще через час, когда нам оставалось пройти сажень 200 до конечных морен, мы увидели остатки громадной снежной лавины, которая, свалившись вниз, образовала мост через Дыхь-су. На пространстве около четверти версты речка текла здесь под снегом, a потом снова выходила на свет. По снежному мосту мы перешли на левый берег Дыхь-су и вскоре добрались до нижнего конца ледника, употребив на все это путешествие только час и три четверти. Принимая во внимание все трудности пути, нужно полагать, что ледник отстоит от нижней балкарской караулки не более, как на четыре с половиною версты.

Пройдя таким образом все ущелье, я убедился, насколько не верно представлено оно на пятиверстной карте. Ничего подобного разделению Дыхь-су на две большие речки в действительности не существует, а длина ее по крайней мере в три раза меньше, чем изображено на карте; точно так же ни одного сколько-нибудь значительного притока эта река не принимает и в верховьях ее находится только один ледник. Таким образом, рассказы жителей Кундюма оправдались вполне.

Подойдя к леднику, я прежде всего занялся осмотром нижнего конца его. Он оказался довольно узким, приблизительно шагов около двухсот, но поднимался весьма высокой стеной, которая, несмотря на свою крутизну, была совершенно завалена щебнем. Дыхь-су вытекает здесь из-под льда двумя главными истоками, из которых один большой, а другой значительно меньший. Над первым находится широкий ледяной грот, но своды его сильно потрескались и осели, так что он, несмотря на огромные, как мы увидим ниже, размеры ледника, не отличался ни красотою, ни величиною.

Конечные морены ледника Дыхь-су также не велики. Старые морены, не успевшие, однако, еще покрыться растительностью, лежат недалеко от нижнего конца глетчера и показывают, что, по крайней мере за последние 10-20 лет, он укоротился не более, как сажен на 100. Что же касается ширины и высоты, которых достигал ледник прежде, то оне, как это заметно на соседних склонах, уменьшились значительно больше, чем длина. [210] Это относится, впрочем, только к нижней части ледника, в средней же и верхней частях такого сильного уменьшения, как мы увидим ниже, не заметно.

Когда мы, осмотрев нижний конец ледника, стали взбираться по левой боковой морене, то заметили, что склоны, окружающие ледник, покрыты сравнительно богатой растительностью. На левой его стороне, обращенной в югу, растут сосны в несколько сажень высоты и почти в обхват толщиною, кроме них — много различных кустарников и трава высотою в пояс человека. С правой стороны, обращенной к северу, растительность, конечно, беднее, но и здесь версты на две вдоль ледника тянется сплошной, густой березовый лес, который у своей верхней границы окаймляется еще зарослями рододендронов.

В то время, когда мы подходили к нижнему концу глетчера и взбирались на морены его, дождь шел не переставая, a высокая трава, по которой нам пришлось идти, была совершенно мокрая. Таким образом нас мочило сверху и снизу. Пройдя еще версты две с половиной по левой боковой морене, мы остановились, чтобы приготовить себе ночлег. Зная, как холодно бывает вблизи ледников, я боялся, что нам придется ночевать в мокром платье где-нибудь на голых скалах и в течение всей ночи дрожать от холода, но на этот раз судьба сжалилась надо мною. Мои спутники отыскали недалеко от глетчера довольно большую пещеру, в которой, как я узнал теперь, обыкновенно ночуют охотники, отправляющиеся за турами в ущелье Дыхь-су. Пол этой пещеры был устлан сухой прошлогодней травой, которая, вероятно, уже не раз служила постелью балкарским нимвродам. Здесь же мы нашли немного дров, которые можно было употребить на костер, чтобы согреться самим около него, приготовить чай, а главное — высушить свое совершенно мокрое платье. Все клонилось в нашу пользу, только погода была безжалостна по отношению к нам: дождь еще более усилился, да, кроме того, по временам густой туман наполнял все ущелье и совершенно скрывал от наших глаз как ледник, так и окружающие его горы. В то время приходилось сидеть как во тьме и нельзя было ничем заняться. Особенно досадно было мне сознавать, что эти часы — лучшие для охоты и наблюдений за турами, которые перед вечером оставляют свои неприступные дневные убежища и отправляются на пастьбу. Впрочем, [211] еще одно обстоятельство на короткое время совсем было опечалило меня: когда вода в чайнике уже закипела и следовало заварить чай, я вспомнил, что мы не захватили с собою ни стакана, ни чашки. Прозябнуть, промокнуть, ночевать на холоде и не напиться или не съесть чего-нибудь горячего — это уж совсем не хорошо! К великому удовольствию моему, у одного из проводников оказался деревянный ковш, из которого горцы обыкновенно пьют кислое молоко. Хотя он был изрядно засален и имел очень плоскую форму, но, тем не менее, отлично выручил нас из беды.

С нашей стоянки открывался прекрасный вид на весь ледник. Жаль только, что туман, закрывавший то ту, то другую часть ущелья, не позволял сразу окинуть взором всю окружающую нас местность. Впрочем, по временам он рассеивался на более или менее обширном пространстве, и мы могли видеть значительную часть глетчера. Последний представлял такой дикий и суровый вид, как немногие из глетчеров: всюду на поверхности его торчат огромные ледяные бугры, разделенные глубокими трещинами; кроме того, большая часть поверхности завалена громадными кучами камней, а около боковых морен зияют на каждом шагу глубокие пропасти. Внизу, как уже было сказано, глетчер очень узок, несколько выше он начинает быстро расширяться и в расстоянии версты от нижнего конца своего имеет, вероятно, не менее трехсот сажень в ширину; еще дальше вверх она наверно превышает версту. Левая сторона глетчера, начиная от нижнего конца и более чем до половины длины его, так сильно завалена грудами камня и щебня, что за ними лед почти не виден, правая же сторона значительно чище. На половине длины ледника только по средине тянется неширокая полоса чистого льда, вся же остальная поверхность также завалена камнем и щебнем; наконец, что касается верхней части, то здесь, на всем пространстве, ледник более или менее чист. Тянется глетчер Дыхь-су почти прямо с востока на запад, образуя лишь небольшие изгибы то в ту, то в другую сторону, а получает начало в углу, образующемся от пересечения Главного Кавказского хребта с тем высоким отрогом его, на котором возвышаются Дыхь-тау и Коштан-тау. Горы здесь очень высоки, причем вершины их образуют целую систему остроконечных зубчатых скал, а склоны — несколько огромных [212] котловин или цирков, занятых снежными полями; последние-то и дают начало леднику Дыхь-су. Длину его без непосредственного измерения определить довольно трудно. Мои проводники уверяли, что она никак не менее десяти верст. Эту цифру я не могу считать преувеличенной, потому что мы частью с вечера, a частью утром следующего дня шли вверх по левой боковой морене почти четыре часа и все-таки еще не дошли до самого верхнего конца глетчера. Вероятно, это самый большой из ледников Кавказа, за исключением, конечно, Бизинги. По своему суровому виду, по труднодоступности, по дикости окружающих гор он подобен Адылу, находящемуся вблизи Эльбруса, по красоте же значительно уступает ледникам Бизинги и Карагоми (в Осетии). На нем нет ни таких красивых столов, ни колодцев, ни ледяных столбов, ни песчаных бугров, как на упомянутых двух ледниках.

Морены ледника Дыхь-су не особенно велики. Это происходит, вероятно, главным образом оттого, что склоны ущелья, занятого ледником, так круты, что морены на них почти не могут удержаться. Особенно трудно уцелеть конечным моренам, так как оне, не встречая никаких препятствий, сваливаются со склонов ущелья на узкое дно его и тут, более или менее скоро размываются водою. В некоторых местах глетчер непосредственно примыкает к высоким, отвесным скалам; здесь сбоку него старых морен совершенно не существует, а есть только груды камней и щебня на самом льду. В других местах морены достигают сажень десяти в высоту и уже успели покрыться растительностью.

Осмотрев большую часть глетчера и особенно его боковые морены, я убедился, что он довольно сильно уменьшился в ширину и толщину только в самой нижней части своей; в средней же и верхней частях, окруженных еще более крутыми и скалистыми склонами, это уменьшение далеко не так велико. Наконец, в тех местах, где глетчер ограничивается с боков почти отвесными скалами, он вовсе не уменьшился в ширину и не особенно сильно в высоту.

На горах, ограничивающих ледник Дыхь-су с правой стороны, находятся еще два меньших боковых глетчера. Один из них имеет небольшую величину, расположен почти против нижнего конца главного глетчера и спускается по направлению [213] к нему, но сажень на двести или триста не доходит до него. Из-под этого ледника вытекает тремя истоками довольно порядочная речка, низвергающаяся со склонов градусов в 50 крутизны. He видевши ее своими глазами, трудно вообразить, на сколько стремительно ее течение. Своим оглушительным ревом, разносящимся на многие версты, она оглашает все окрестности ледника. Пробежав с полверсты по такому крутому склону, эта речка уходит под ледник Дыхь-су. Второй ледник спускается с того же склона, но версты на две выше первого; кроме того, он значительно больше его. Направляясь также к главному глетчеру, он имеет гораздо большее протяжение, и потому доходит до главного и соединяется с ним, образуя одно сплошное ледяное поле. Ось его направляется с севера на юг и пересекается с осью главного ледника почти под прямым углом. Этот ледник имеет в длину версты две или три и представляет непрерывную систему трещин, ям и ледопадов. Против этого ледника мы перешли в поперечном направлении главный и употребили на это полчаса. Принимая во внимание, с одной стороны, поспешность, с которого мы шли, а с другой — трудность ходьбы, надо полагать, что ширина ледника в этом месте простирается от одной до одной с четвертью версты. Оба боковые ледника почти лишены морен.

За полчаса до сумерек значительная часть гор была покрыта облаками; они скрывали и большую часть ледника. Перед самым заходом солнца непроглядный туман окутал со всех сторон наше временное пристанище и совершенно скрыл от нас все, что мы видели вокруг себя раньше. Еще час времени спустя наступила такая темнота, что в двух шагах от себя нельзя было видеть ни одного предмета. Вокруг нас было совершенно тихо и только издали доносился монотонный, то усиливающийся, то ослабевающий шум речки, вытекающей из упомянутого раньше небольшого ледника; но иногда вдруг, совершенно неожиданно для нас, раздавался могучий, потрясающий звук, вроде выстрела из большого орудия. Громкое эхо повторяло его много раз в различных направлениях, пока он не затихал совершенно. Причиною этого звука было растрескивание огромных масс льда или падение ледяной лавины в миллионы пудов. В темную ночь, когда не видишь буквально ничего даже на самом близком расстоянии, подобные звуки производят не [214] особенно приятное впечатление даже на человека не с слабыми нервами.

Мне уже не первый раз приходилось ночевать так далеко от человеческих жилищ и притом на такой большой высоте, где природа настолько сурова, что человек может являться туда лишь редким гостем, и каждый раз я испытывал в таких местах какое-то особенное чувство одиночества или отчужденности от всего земного. По временам становилось даже как-то жутко, хотя опасность не угрожала ни с одной стороны. Такое чувство чаще приходилось испытывать именно в темные, туманные ночи.

Ночлег наш оказался, однако, более или менее удобным. Мы были довольно порядочно защищены от ветра и, несмотря на близость громадных масс снегов и льдов, мало страдали от холода и спали вообще не дурно.

На следующее утро холодный густой туман по-прежнему скрывал от наших глаз горы и весь ледник. Мы должны были часа три сидеть без дела в ожидании, что погода изменится же когда-нибудь к лучшему. Наконец, часов в восемь туман стал подниматься, и перед вами начали открываться картины одна другой величественнее и прекраснее. Только в это время я мог более или менее порядочно познакомиться с верхней частью ущелья Дыхь-су. И здесь меня поразило богатство и разнообразие растительности. С боку ледника, притом даже верстах в трех или четырех от нижнего конца его, трава была выше, чем по колено, а в некоторых местах даже в пояс человека. Spirea oruncus бывает здесь аршина в полтора высотою; травянистое растение Heracleum pubescens М. В. вырастает еще выше, часто не менее сажени; желтые лилии и многие сложноцветные были также очень крупных размеров. Росли и кустарники: много малины и красивых роз, маленькая Salix arbicula и другой вид вербы с крупными листьями и гораздо большим ростом. На этом последнем растении кора была обглодана, очевидно, турами. Из травянистых растений здесь в большом изобилии растет еще персидская ромашка (Pyraetrum roseum).

Вообще ущелье Дыхь-су в верхней своей части, занятой ледником, оказалось гораздо просторнее и богаче растительностью, чем в нижней. Правда, и здесь нет недостатка в крутых, скалистых местах, в отвесных скалах, но за то не мало и [215] обширных альпийских лугов, покрытых прекрасной травой. По крайней мере это можно сказать про левый склон, богатство растительности которого объясняется именно тем, что этот склон ущелья обращен прямо на юг и, следовательно, сильно согревается лучами солнца, падающими в полдень почти перпендикулярно к поверхности земли. Громадное же накопление льда в этом месте надо приписать тому обстоятельству, что ущелье окружено почти со всех сторон страшно высокими горами, притом образующими громадную, глубокую котловину, или так называемый цирк, всего более способствующий возникновению большого ледника. Будь это ущелье обращено своим выходом не к востоку, а к западу, со стороны которого приносится почти вся атмосферная влага, то ледник Дыхь-су был бы еще больше и, может быть, своей величиною превзошел бы ледник Бизинги.

Птиц, как на самом леднике, так и по сторонам его, довольно много. Чаще всех попадалась маленькая проворная птичка, известная под именем королькового вьюрка (Oraegitus pusillus Pall.). Самца этого вида можно издали узнать по блестящему, как чистый шелк, красному цвету лба; у самки же лоб черно-бурый с слабо просвечивающим красным оттенком. Эта птичка чаще всех прочих попадалась нам как на леднике, так и на окружающих его моренах и лугах. Я встречал ее, по крайней мере, до высоты 8000 или 8500 футов. Попадалось много завирушек (Accentor alpinus Gm.), альпийских воров и галок с желтыми и красными носами; звонкий и пронзительный крик горной индейки мы слышали в этом ущельи только один раз. Проходя в одном месте no боковой морене, я услышал над собой особенные звуки, напоминающие голос самок некоторых куриных птиц, созывающих своих цыплят. Я взглянул вверх и увидел на скале, верхушка которой была покрыта травой, довольно крупную птицу. Туловище ее почти совершенно скрывалось в траве, а были видны только голова и шея. Я не думал встретить здесь (это было на высоте тысяч 8 1/2 футов) никакой птицы из породы куриных, кроме горной индейки, которая до сих пор так редко попадает в руки охотников и натуралистов, поэтому, обрадовавшись встрече, поспешно прицелился в нее и выстрелил. Мне было видно, как перья и куски птицы полетели в разные стороны. Co мною была винтовка и мне пришлось стрелять из нее экспресной пулей, [216] которая разорвала птицу на куски. Предполагаемая индейка оказалась самкой горной куропатки (Perdix chucar Gray.); к моему большому огорчению, с нею были еще маленькие цыплята, которых я своим выстрелом обрек на верную гибель. Если бы я знал, что это горная куропатка, которая вовсе не составляет редкости, да к тому же еще с детьми, я, конечно, никогда не стал бы стрелять по ней.

Что касается крупных млекопитающих, то в ущельи Дыхь-су водится очень много туров, попадаются и медведи. Следы последних мы видели на траве во многих местах, притом на весьма большой высоте, т. е. верстах в трех-четырех выше нижнего конца ледника. В березовых зарослях по правую сторону ледника, — как рассказывали мне мои спутники, — медведи живут постоянно. Турьи следы на обнаженных моренах, на песке были видны всюду. Одно большое стадо туров мы сами видели вдали на скалах, с левой стороны ледника. В нем было несколько десятков экземпляров, но, к сожалению, все они находились на местах, для человека совершенно недоступных. В прошлом году мне рассказывали, что в ущельи Дыхь-су много серн, теперь же я узнал от охотников, да и сам убедился по полному отсутствию следов, что серн здесь вовсе нет. В справедливости сказанного я уверен вполне, так как по собственному опыту знаю, что на Кавказе серны избегают чересчур мрачных и скалистых ущелий. Их, напр., вовсе нет в Девдоракском ущельи, тогда как туров там очень много. Наоборот, в верховьях Аксу, отстоящих так недалеко от Дыхь-су, мало туров, серн же очень много. Но это ущелье вовсе лишено того мрачного характера, каким отличается Девдоракское или Дыхь-су, а, наоборот, имеет много отлогих пастбищных мест.

Когда ледник и горы очистились от облаков, мы оставили свою стоянку и отправились вверх по ущелью, пробираясь частью по леднику, частью по его левой боковой морене. Мы подвигались вперед еще в течение почти трех часов и все-таки начало глетчера было от нас не менее, как верстах в двух. Местность здесь становилась все более и более величественной, a глетчер, почти совершенно освободившись от груд камня и щебня, имел чистую поверхность, пересеченную множеством ям, бугров и трещин. Идти no нему можно было, хотя далеко не [217] без затруднений. Иногда, впрочем, трещины принуждали нас сойти со льда и продолжать путь по моренам. С левой стороны глетчера, на старых моренах и вообще на склонах ущелья, даже и на такой высоте росла высокая трава; во многих местах она была сильно помята турами, а кое-где на ней попадались и медвежьи следы. С правой же стороны ледника березовый лес уже давно кончился, но тощая, низкорослая трава продолжала покрывать более пологие склоны. В одном месте около левой боковой морены высокие скалы образовали небольшую арку, поросшую внизу также травой и густым бурьяном. В небольшом расстоянии от нее мы видели много медвежьих следов, а в то время, когда подходили к ней, я почувствовал тот сильный мускусный запах, которым отличаются многие дикие животные. Я подумал, что где-нибудь в бурьяне залег медведь, и уже приготовился к встрече с ним; но, обходя арку, увидел, что причиною запаха был вовсе не медведь, а туры, которые, вероятно, ночью паслись здесь, чесались о камни и оставили на них много своей шерсти. Тут можно было найти короткую летнюю и длинную пушистую зимнюю шерсть. Та и другая обладала таким сильным запахом, что его можно было слышать на довольно порядочном расстоянии. Зимняя шерсть была перемешана с длинным, почти белым пухом, поразившим меня своей нежностью и тонкостью. Я взял его с собою и он долго еще после того не утрачивал своего специфического запаха. Сильный запах от зимней шерсти указывал, конечно, на то, что она еще очень недавно была на теле животного или, другими словами, что у туров весенняя линька оканчивается очень поздно, т. е. в конце июня или даже в начале июля. Та же особенность мною замечена и у медведей, которые в апреле, даже часто в мае, имеют еще крепкую и очень хорошую зимнюю шерсть.

Часов в одиннадцать мы решили сделать небольшой привал, чтобы хотя немного отдохнуть и закусить. В это время можно было вполне предаться созерцанию той грозной, суровой, но необыкновенно величественной природы, которая окружала нас со всех сторон. Всюду вокруг ледника громоздились высочайшие хребты, которые вследствие страшных переворотов, совершившихся когда-то здесь, разделились на многие отроги, растрескались и разорвались, превратившись в отдельные, высокие, остроконечные вершины. Всюду на их склонах виднелись [218] мрачные развалины скал самых причудливых форм, да страшные снежные и ледяные пустыни, на которых, конечно, ни разу не ступала нога человека. Оне тянутся здесь на многие версты и представляют только в некоторых местах пологие склоны, чаще же самые ужасные ледяные пропасти, уступы и стены, обрывающиеся на целые тысячи футов. Вся эта бесконечная масса снегов и льдов, свешивающихся с гор, окружающих почти со всех сторон самую верхнюю часть ущелья, то медленно подвигаясь вниз, то низвергаясь сразу громадными снежными и ледяными лавинами, питает глетчер Дыхь-су.

До самого верхнего конца ледника нам не суждено было добраться. Еще до наступления полудня начали собираться облака, все более и более закутывая горы. Видно было, что дождь не заставит себя долго ждать. Мои спутники предлагали мне остаться здесь еще на сутки, чтобы сегодня вечером и рано утром на следующий день поохотиться за турами. Но надежды на хорошую погоду было так мало, что мне не хотелось снова ночевать где-нибудь под камнем и притом в местности еще более негостеприимной, чем та, на которой была проведена нами предыдущая ночь; кроме того, ущелье и ледник Дыхь-су были осмотрены мною более или менее порядочно, следовательно, и в этом отношении особенной надобности оставаться еще на день не было. Таким образом, после некоторого раздумья, мы решили возвратиться назад, к своей палатке, оставленной в самом начале ущелья Дыхь-су, с тем, однако, чтобы на пути зайти к соленому источнику, находящемуся недалеко от нижнего конца ледника. Около него мы предполагали посидеть и покараулить туров, которые весьма часто приходят сюда пить солевую воду.

Обратный путь ничего особенного не представлял. Часа в четыре по полудни мы с возможной осторожностью пробирались к солевому источнику. Co всех сторон к нему вели так сильно утоптанные тропы, как будто бы здесь ходили стада баранов; я даже спросил об этом своих спутников, но они по прежнему утверждали, что в ущельи Дыхь-су ни баранов, ни домашних коз не пасут никогда, и что тропы пробиты исключительно турами, приходящими сюда пить солевую воду. В это время ни вблизи источника, ни на скалах, окружающих его, туров не было видно; но как только мы выбрали себе укромное место между камнями и стали усаживаться, чтобы подкараулить туров, [219] вдруг увидели на скалах, высоко над собою, четырех самок этих животных. Очевидно, оне заметили нас прежде, чем мы их, и решили убраться подальше. Стрелять по ним с надеждой на успех было мудрено, так как оне находились почти над нашими головами и притом так далеко, что трудно было составить о расстоянии до них сколько-нибудь точное понятие, необходимое для верного выстрела; стрелять же на авось мне не хотелось, так как звук выстрела напугал бы туров, находившихся, может быть, где-нибудь поблизости и намеревавшихся подойти к источнику.

Все четыре тура взбирались наверх, не особенно быстро, останавливались раз пять на несколько секунд, вероятно, чтобы лучше разглядеть нас, и затем скрылись совершенно. После этого я подошел еще ближе к источнику и уселся шагах во 100 от него вместе с одним из своих проводников, а другой в это время отправился вниз по ущелью. Мы просидели более часа, но туры не приходили. Можно было бы подождать еще немного, но пошел довольно сильный дождь, и мы должны были подумать об обратном пути, на который требовалось еще два часа ходьбы по самой отвратительной дороге. Нам надо было добраться до своей палатки никак не позднее 7 1/2 — 8 часов вечера, потому что путешествовать ночью по этому ущелью было бы верхом безумия. Так как нам пришлось теперь идти под гору, да, кроме того, на протяжении около половины пути нас подгонял дождь, то мы и добрались до стоянки как раз вовремя, т. е. приблизительно за четверть часа до сумерек.

Ущелье Тутын-су. — На следующий день я решил отправиться в ущелье Тутын-су с тем, чтобы пройти его от начала до конца в осмотреть находящиеся в нем ледники. Для этой цели мне надо было проехать назад по ущелью Черека верст пять, именно до впадения в него Тутын-су, а потом уже продолжать путь пешком, так как ущелье Тутын-су на большой части своего протяжения настолько круто и скалисто, что по нему ехать невозможно.

При входе в это ущелье, у самого подножья скал, возвышающихся с правой стороны Тутын-су, находился балкарский кош; около него мы оставили своих лошадей и дальше отправились пешком. Прежде всего я занялся осмотром местности, [220] находящейся немного выше впадения Тутын-су в Черек и уже отчасти описанной мною в моей первой статье о Балкарии. Вся эта местность на протяжении около квадратной версты завалена грудами камня, представляющими целую систему валов, покрытых на большей части своей поверхности травой и даже лесом. Расположение их всего более напоминает древние ледниковые морены, за каковые я принял их в прошлом году. Осмотрев их теперь более тщательно, я пришел к несколько иному заключению, именно, что эти валы своим происхождением обязаны не только ледникам, достигавшим в прежние времена гораздо больших размеров и спускавшимся, вероятно, до самого конца долины Тутын-су, но и течению реки, которая в обыкновенное время, а в особенности во время сильного дождя, увлекает множество камней и по выходе из ущелья на простор заваливает ими свое русло и берега.

Местность, занятая этими выносами, расположена на высоте около 5100 футов над уровнем моря, но, несмотря на это, на ней растет много деревьев, которые любят более или менее теплый климат. Так, я встретил здесь, конечно, в диком состоянии, довольно много груш, яблонь, лычи и черешен. По словам моих проводников, последнее растение почти никогда не приносит плодов, тогда как на яблони, груше, лыче они родятся в изобилии. Кроме того, в этом месте растет очень много орешника, на котором ежегодно бывает столько орехов, что они скупаются евреями, торгующими в балкарских аулах, и потом вывозятся на плоскость. Барбарис образует здесь сплошные заросли, часто попадается калина, гордовина (Viburnum lantanum), два вида можжевельника (Juniperus communis и J. sabina), много березы, сосны, шиповника (Rosa canina) и, наконец, кое-где малина, смородина, крыжовник и рододендроны.

Когда мы подъезжали к Тутын-су, то вправо и несколько назад от нас открылся очень красивый вид на перевал Гезевцик, ведущий из Балкарии на южный склон. Как на самом перевале, так и во все стороны от него виднелись громадные снежные воля. При ярком освещении лучами солнца они, несмотря на значительное расстояние, светились так сильно, что на них тяжело даже было смотреть.

Еще более красивый вид открылся веред нами, когда мы уже успели несколько подняться по Тутын-су, но еще не [221] вступили в ту теснину, где, кроме узкой полосы неба да ближайших скал, ничего не видно. В это время, несколько правее перевала, показался второй по величине ледник Балкарии — Агштан. В прошлом году я видел замечательную по необыкновенной красоте самую нижнюю часть его, которая свешивается с крутого склона и вследствие этого трескается и превращается в бесчисленное множество высоких, тонких и прозрачных игл сине-зеленого или зелено-голубого цвета; теперь же был виден весь глетчер, за исключением самой верхней его части, которая поворачивала вправо и скрывалась за выступом скал, возвышающихся сбоку ледника. Весь Агштан представлялся в виде широкой и длинной полосы льда, изгибающейся пологою дугою. Нижняя часть его, за исключением самого конца, издали представлялась совершенно гладкой и ровной, верхняя же пересекалась в различных направлениях большим числом трещин.

В расстоянии около версты от впадения Тутын-су в Черек долина Тутын-су делается очень узкой. С левой стороны реки здесь поднимаются высокие, крутые скалы, только при основании покрытые скудной растительностью, а дальше, вверху, совершенно обнаженные; с правой же стороны склоны не так круты и кроме скал, находящихся главным образом в самой верхней части, представляют луга, чередующиеся с перелесками. По ним проходит и та узкая тропинка, которая ведет в самую верхнюю часть ущелья. Она довольно утоптана и вовсе не плоха; поэтому идти по вей совершенно безопасно, но далеко не легко, так как она вообще крута, а в некоторых местах ее подъем превосходит даже 30 градусов. Из древесных пород на этом склоне ущелья чаще всего попадаются березы и вербы.

Верстах в двух от начала теснины Тутын-су разделяется на две речки, из которых правая, — если смотреть вверх по ущелью, — гораздо меньше левой и течет в столь узкой расселине, что напоминает скорее какую-то трещину, чем речное русло. Этот исток во многих местах не шире сажени, но за то течение его поразительно быстро; весь он представляет непрерывную систему водопадов. О страшном течении Тутын-су ниже слияния обоих истоков я уже говорил раньше. Во время дождя эта речка несется еще быстрее, бесчисленные брызги воды образуют над всем ее течением непрерывную полосу тумана или как будто бы дыма. По этой причине, вероятно, [222] некоторые называют ее «Тутюн-су», т. е. «дымящаяся речка». Может быть, это название и более правильно, чем Тутын-су.

Правый, меньший, исток Тутын-су получает начало из очень обрывистого глетчера, имеющего небольшие размеры и оканчивающегося на очень значительной высоте. Нижний конец его, изборожденный множеством трещин, виден даже с дороги, идущей по долине Черека, именно с того места ее, которое находится против ущелья Тутын-су.

Другой исток Тутын-су непосредственно за тем местом, где он отделяется от первого, также течет в страшной трущобе. Узкое и глубокое русло его представляет пропасть, заваленную множеством каменных глыб, между которыми река должна прокладывать себе дорогу. Она здесь мечется, прыгает и бьется, налетая то на камни, то на крутые, скалистые берега. Более или менее значительные водопады встречаются здесь чуть не на каждом шагу. Самый большой и красивый из них находится саженях в 100 выше слияния обоих истоков. Страшный шум, вырывающийся со дна пропасти, по которой течет река, слышен, вероятно, за многие версты.

Ущелье этого истока Тутын-су имеет, однако, такой характер не на всем протяжении, а только на пространстве верст двух; дальше же оно становится все более и более просторным, покрываясь при этом сплошным и настолько густым березняком, что через него было бы трудно пробраться, если бы не существовало в нем тропинки. Таким же образом, по мере приближения к истокам реки, и течение ее делается все медленнее и медленнее, а берега ниже и ниже. Эта перемена совершается здесь, однако, весьма постепенно. В одном месте, где ущелье уже значительно расширилось, а речка еще продолжает течь в глубокой яме, две каменные глыбы свалились на дно ее и образовали настоящий мост, по которому можно легко перебраться с одного берега на другой; что же касается воды, то она с ревом прорывается здесь через узкое пространство между расходящимися основаниями камней.

Верстах в двух от своего начала долина Тутын-су становится неузнаваемой: она сильно расширяется, причем речка разбивается на несколько истоков, текущих несравненно медленнее и притом в совершенно пологих берегах; лес здесь также оканчивается и его заменяют луга и заросли [223] рододендронов. В самом верхнем течении, т. е. приблизительно в версте от своих истоков, Тутын-су окончательно разбивается на несколько отдельных речек, получающих начало из отдельных глетчеров; самая же долина заканчивается почти круглым, просторным, более или менее ровным местом, на котором находится много хороших горных лугов, привлекающих сюда балкарских пастухов с их стадами. Во время вашего посещения здесь также находился один кош, хозяин которого пригласил нас к себе и усердно угощал айраном. Последнему, после трехчасового путешествия по крутым горам, мы, конечно, были очень рады.

Текст воспроизведен по изданию: Поездка в Балкарию в 1887 году // Записки Кавказского отдела Императорского русского исторического общества, Книга XIV, вып. 1. 1890