ДИННИК Н. Я.

ПОЕЗДКА В БАЛКАРИЮ

Самый удобный путь в Балкарию проходит через слободу Нальчик, составляющую центр управления Нальчикским округом. С красивыми окрестностями Нальчика я имел случай ознакомиться еще в 1881 году и тогда же описал их в статье «Горы и ущелья Терской области» (Записки Кавк. Отдела Имп. Рус. Геогр. Общ., вып. I, кн. XIII.). В этот раз я пожертвовал еще одним днем, чтобы побродить по лесам, расположенным на восток от реки Нальчика. Оказалось, что за последние пять лет они заметно поредели и в ближайших к слободе частях их уже почти не осталось тех столетних деревьев, которые прежде здесь росли. В некоторых местах эти леса напоминают даже скорее кустарниковые заросли, чем настоящий лес. Заметно только то, что фруктовые деревья, которых у подножья гор очень много, более или менее щадятся.

На юге и юго-востоке от Нальчика леса пересекаются очень глубокими балками, но почти все оне безводны, а если и имеют воду, то только в своих верховьях. Кроме того, ее так мало, что во многих местах невозможно даже напиться; сухие же речные русла, на дне которых лежат целые груды округленных речных валунов, встречаются очень часто. Об истреблении кавказских лесов я уже говорил в моей предыдущей статье (Путешествие по Дигории), и теперь еще раз скажу, что горькая участь постигнет Кавказ, если в самом скором времени не будут положены пределы варварскому истреблению этих лесов. Лучших лесных пород, как, напр., ясени, клена, липы, уже почти не осталось; дуб же, и то плохой, попадается только на южных покатостях гор, зато чинар (бук, Fagus silvatica) растет в изобилии. Из фруктовых деревьев здесь много яблонь, груш и шишек (Mespilus germanica), из кустарников же, в лесу, орешника и рододендронов, а на полянах боярышника. Птиц довольно [113] мало: на опушках лесов и внутри их мы встретили только черных дроздов, соек, пеночек и несколько видов синичек. Кроме того, в самом Нальчике я видел много раз дубоносов (Coccothraustes). Чаще всего их можно встретить летом на вишневых деревьях, косточки которых они, несмотря на свою незначительную величину, грызут так легко, как человек арбузные или подсолнечные семечки. В окрестностях Нальчика дубоносы и гнездятся. Около речек довольно часто попадается водяной дрозд или оляпка, которая здесь же в скалах, недалеко от воды, устраивает свои гнезда. На грязных лесных тропинках я видел еще следы как кабанов, так и медведей, и порадовался, что хотя немногим из этих животных удалось, может быть, и блогополучно, дожить здесь до настоящего времени.

Любителю красивых видов можно посоветовать подняться на вершины не особенно высокого гребня, который тянется на юг и юго-восток от Нальчика. В хорошую погоду отсюда открывается очень красивый вид на Главный Кавказский хребет с его отрогами и высочайшими пиками, как, напр., Дыхь-тау, Коштан-тау и Катын-тау. Кроме того, отсюда необыкновенно живописен вид и на леса, растущие по предгорьям.

Чтобы из Нальчика попасть в Балкарию, нужно ехать сначала на Догужоков аул, а потом на Кошка-тау. Дорога до первого из названных мест на всем пространстве, около 15-ти верст, тянется недалеко от леса и пересекается множеством неглубоких балок. Влево от нее располагаются обширные пространства, заросшие кустарниками, без сомнения, остатками прежних дремучих лесов. Птиц здесь гораздо больше: горлицы и ветютены садятся на деревья целыми табунами; кроме того, много дроздов-деряб, черных дроздов, полевых голубей (Columba livia L.), орлов и т. д.

От Догужоковского аула, заключающего в себе около 125-ти дворов и расположенного на левом берегу Черека, дорога круто поворачивает вправо и входит в долину Черека. Здесь местность принимает уже другой характер. На протяжении нескольких верст долина остается довольно просторной, причем большая часть ее склонов покрыта то тучными пастбищами, то лесом, а почти весь низ полями проса и кукурузы. С восточной стороны, около самого берега реки, тянется непрерывный, очень [114] крутой и довольно высокий уступ, покрытый густым крупным чинаровым лесом, а за ним следует еще целый ряд подобных уступов, делающихся, по мере удаления от реки, все выше и выше. С западной стороны долина также ограничивается более или менее высоким хребтом, с тем, однако, отличием, что подошва его отодвинута от берега реки гораздо дальше, именно сажен на 150 или 200; кроме того, большая часть склонов этого хребта покрыта не лесом, а пастбищами. Вершины его также представляют множество полян и голых бугров. Отсюда и название «Кошка-тау» — лысая, голая гора. По рассказам здешних жителей, во всех этих лесах водится очень много кабанов, которые, во время созревания проса и кукурузы, производят на полях страшные опустошения. В это время они являются сюда каждую ночь и нередко даже переплывают через быстрый Черек, чтобы полакомиться кукурузой или просом на противоположной стороне реки. В августе и сентябре жители должны в течение целых ночей караулить свои посевы, причем нередко убивают кабанов и продают их русским, или же их мясом кормят собак. В поля кукурузы и проса очень часто забираются и медведи.

От маленького аула Кошка-тау, состоящего только из 75 дворов и населенного исключительно балкарцами, я и мой спутник, студент Шульц, отправились верхами. Верстах в шести от аула нам пришлось переезжать через довольно большую и страшно бурную речку Черек-Тхахо. Нужно заметить, что Черек, на котором расположены Кошка-тау и Догужоков аул, составляется из двух отдельных рек. Одна из них вытекает из ледника Бизинги, — это именно Черек-Тхахо, другая — Черек-Балкарский, вытекающий из гор Балкарии. Кряж с вершинами Дыхь-тау и Коштан-тау, представляющий, как известно, самый высокий отрог Главного хребта, разделяет верховья обеих рек; сливаются же оне немного выше аула Кошка-тау.

Течение Черека-Тхахо страшно быстрое. Все свое русло завалил он огромными камнями и с ужасной силой несется между ними. Шум, который он производит, слышен за несколько верст. На берегу его мы сделали привал и долго не могли налюбоваться его страшным течением. Переезжают через Черек по мосту, да иначе и невозможно было бы.

Верстах в шести выше этого места приходится переезжать [115] другой горный поток — Кара-су (Черная речка). Речек с подобным названием в горах очень много. Каждая речка, дно которой устлано более или менее темными камнями или темным песком и течение которой не столь быстро, чтобы образовать много белой пены, имеет как будто бы темную воду и получает название Черной речки. Вода в Кара-су замечательно чиста и прозрачна; кроме того, Кара-су славится форелью.

Недалеко от Кара-су дорога, которая все время шла по левому берегу Черека, переходит на правый и вступает в лес. Если проехать отсюда еще с версту, то приходится увидеть до того обворожительно-прекрасную картину, которая, как я совершенно убежден, не поддастся вполне никакому описанию. Проезжая по более или менее густому лесу, никто не ожидает встретить здесь что-нибудь необычайное, но вдруг сквозь ветви деревьев, у самых ног своих, видит гладкую, как зеркало, темно-синюю поверхность прекрасного горного озера. Так как оно окружено почти непрерывной стеной деревьев и кустарников, а с одной стороны, кроме того, у самого берега его поднимается высокий скалистый хребет, покрытый лесом, и так как не только все эти предметы, но и небо с поразительной отчетливостью рисуются на гладкой его поверхности, то озеро в первый момент, как только увидишь его сквозь ветви, представляется бездонной, проникающей через всю толщу земли пропастью, имеющей свои скалы, свои деревья, кустарники и, наконец, свое собственное небо. Будучи окружены почти со всех сторон лесом и высокими горами, воды этого озера никогда не колеблются ветром и не знают, что такое волны; поэтому все предметы отражаются от их зеркальной поверхности с удивительной ясностью и производят в первый момент поражающее впечатление. Я и мой спутник были так озадачены видом озера, что остановились, как вкопанные, и долго не могли двинуться с места.

Это озеро находится на дне долины Черека и окружено, с одной стороны, крупным лесом, а с другой — прилегает к большой красивой поляне; впрочем, и с этой стороны его также тянется узкая, местами прерывающаяся кайма леса, состоящего из ольхи, черноольхи и довольно высоких рододендронов. Длина озера простирается до 300 шагов, а ширина около 200: вода его необыкновенно чиста и прозрачна: в некоторых местах [116] она отливает нежным небесно-голубым цветом, в других темно-синим, а там, где над нею висят ветви, покрытые зелеными листьями, она представляется изумрудно-зеленой. Необыкновенно красиво и дно озера. Нужно заметить, что вода озера содержит сернистый водород, который, разлагаясь, выделяет на подводные предметы желтовато-белый осадок серы. Дно озера сильно углубляется по мере удаления от берегов и почти везде покрыто целым лесом разнообразных водорослей и других подводных растений, которые, благодаря беловатому цвету, происшедшему вследствие осаждения на них серы, особенно рельефно выделяются на сине-зеленом фоне воды, представляя таким образом чрезвычайно эффектную картину. Подобные же осадки покрывают все ветви, сучки, случайно попавшие в воду, и камни, лежащие на дне. Замечательно и то, что деревья с их ветвями н кустарники, свешивающиеся над водой, дают в ней такие отчетливые и ясные изображения, что их почти нет возможности отличить от предметов, действительно находящихся в воде.

Из озера вытекает короткая, но довольно широкая речка, впадающая в Черек. Глубина ее около аршина, ширина шагов 15 или 20; течет она не особенно медленно и несет такое количество воды, которое несомненно указывает на существование в дне озера очень богатых ключей. Камни, ветки и растущие на дне этой речки травы кажутся еще красивее, чем в самом озере, так как покрываются здесь еще более значительными осадками серы. Температура воды в озере 10 1/2^о, а в речке, вытекающей из него, у краев 8 1/2^о, в средине же 7 3/4°. Очевидно, что большая часть воды попадает в эту речку непосредственно со дна озера.

Существование такого интересного озера, конечно, не могло не быть связано с какими-либо сказаниями, легендами и т. д. Говорят, что горцы пытались достать его дно при помощи лота, но безуспешно; поэтому они считают озеро бездонным. Кроме того, по их рассказам, на дне озера живет страшное чудовище, которое иногда всплывает на поверхность воды. Один из стариков горцев уверяет, что он даже видел, как это чудовище однажды поднялось со дна и показалось над водою, причем вода выступила из берегов озера и залила всю прилегающую к нему поляну. Существования рыбы в этом озере не [117] заметно, хотя и говорят, что сюда приезжают ловить форель. Очень возможно, что рыба даже не в состоянии жить в такой воде. Из насекомых на поверхности озера мы видели очень много вертячек (Girinus), а из птиц двух куличков (Totanus ochropus); кроме того, на деревьях около озера попалось нам на глаза несколько штук снегирей.

На берегу озера мы сделали привал и с наслаждением провели здесь часа два. Я в это время занимался осмотром озера, измерил в нескольких местах температуру его воды, собрал немного растений, а мои спутники приготовляли чай и кофе. Для того и другого вода была взята из озера; при кипячении, как и следовало ожидать, она утратила свой запах и для чая и кофе оказалась вполне пригодной. Температура кипения воды в сосуде гипсометрического термометра на берегу озера равнялась 97 Ц., следовательно, высота этого места около 2900 фут. над уровнен моря.

Выше озера ущелье Черека очень красиво. Река несется здесь в узкой глубокой пропасти, окруженной с обеих сторон отвесными стенами, поднимающимися футов на 100 или 150. Еще выше над ними громоздятся ярусы скал, чередующиеся с поясами, покрытыми густым лесом и небольшими зелеными полянами. Дорога все время тянется по лесу. В одном месте она, делая множество зигзагов, круто поднимается вверх, выходит на красивую поляну, а потом по спуску, известному под именем «Чертовой лестницы», сходит почти к самому берегу Черека.

Спуск этот вполне оправдывает свое название. Он тянется на протяжении около 200 сажен, страшно крут, каменист и представляет почти непрерывный ряд высоких ступеней, с которых лошадь должна спускаться с большой осторожностью. О левой стороны этой узкой тропинки зияет глубокая пропасть, почти отвесные стены которой покрыты, однако, кустарником и деревьями, а с правой поднимаются крутые скалы.

Там, где оканчивается спуск, Черек разделяется на два рукава; остров, окруженный ими, представляет сплошную, довольно тонкую, но очень высокую свалу. Здесь перекинуто через каждый из рукавов по одному узенькому деревянному мостику. Оба они висят саженях в пятнадцати над поверхностью воды, и вид с них в пропасть, по дну которой бурлит Черек, очень эффектен. [118]

За Чертовой лестницей долина Черека заметно расширяется и, вместо отвесных стен, окаймляющих ее ниже упомянутого места, начинаются скаты, имеющие наклон градусов в 40 или 45. Леса становятся заметно хуже и во многих местах сменяются зарослями орешника и барбариса; кроме того, появляются голые осыпи и обширные склоны, покрытые мелкой травой, словом — все признаки близости поселений. Вообще долина принимает здесь более унылый вид. Одно только место, находящееся недалеко от мостика через Черек, представляет исключение. Тут дорога круто поднимается вверх и над нею торчат нависшие скалы, так сильно пропитанные водою, что она падает с них настоящим дождем. Кроме того, в некоторых местах из этих же скал бьют множеством мелких струек, разбивающихся на капли, маленькие ключи. Вследствие обилия влаги как в самых скалах, так и в окружающем их воздухе, скалы почти всюду покрыты роскошными гирляндами кудрявых папоротников, лишайников, мхов и других растений.

В небольшом расстоянии от этого места долина Черека еще более расширяется и к ней присоединяется несколько побочных долин, пересекающихся с главной почти под прямым углом. Эта более просторная часть долины Черека и есть настоящее гнездо балкарского племени. Балкарцы принадлежат к татарской расе, которая до сего времени живет, образуя несколько отдельных обществ, в самых страшных трущобах гор, от верховьев Кубани и до верховьев Уруха. Таким образом, к этой расе принадлежат следующие племена: западнее всех живут карачаевцы (в верховьях Кубани и Теберды), далее урусбиевцы (восточный склон Эльбруса — долина Баксана), еще далее чегемцы (по Чегему), хуламцы и бизинги (по Череку-Тхахо) и, наконец, балкарцы, территория которых занимает самое восточное положение и граничит непосредственно с Дигорией, населенной уже представителями совершенно иной расы.

На левом берегу Черека, на крутом косогоре, виднеется несколько старых башен и полуразрушенных каменных хижин. Это бывший маленький балкарский аул Зильги, теперь совершенно покинутый. Он отстоит от других версты на три. Все прочие балкарские аулы, за исключением двух, находящихся на плоскости, расположены по обеим сторонам Черека, на протяжении не более 7 или 8 верст. Число их около десятка, и [119] каждый из них состоит из 20-30 дворов. Наибольшие из этих аулов: Коспарты, Мухол, Курдаят, Кундюм и Шканты. Кроме того, есть несколько еще меньших поселков, заключающих в себе не более как по 5 или 10 дворов.

Балкарцы или, как они сами называют себя, малкарцы, во всех отношениях напоминают своих ближайших родственников: карачаевцев, урусбиевцев, чегемцев и т. д. Подобно им они занимаются, главным образом, скотоводством. Молоко, айран (Приятный прохладительный напиток, приготовленный из кислого молока.), сыр, а иногда и мясо составляют их обыкновенную пищу; хлеба едят они, сравнительно, мало, конечно, по той причине, что не имеют его в достаточном количестве. Высокое местоположение, обусловливающее относительно суровый климат, не позволяет им разводить ни овощей, ни фруктовых деревьев. Точно таким же образом, вследствие природных условий, они могут возделывать из хлебных растений только рожь, ячмень и овес. Впрочем, и последний, кажется, растет здесь дурно, по крайней мере на всех полях, которые я видел, он был очень плох. Нужно заметить еще, что Балкария, пересеченная множеством ущелий, балок и речек, заключает в себе очень мало мест, годных для хлебопашества, да и все они представляют клочки земли лишь в несколько десятков квадратных сажен и притом страшно разбросанные. Нередко можно видеть засеянные хлебом полоски, не более сажени шириною и раскинутые далеко друг от друга по страшным кручам. Зато места, сколько-нибудь годные для культуры, балкарцы ценят очень дорого и всеми силами стараются извлечь из них все, что только можно. Они удобряют их, освобождают от камней, огораживают и проводят целые сети канав для орошения водой из ближайших речек и ручьев.

Дороги и тропинки, идущие через хлебные поля, также огораживаются с обеих сторон каменными барьерами.

Балкарцы, большею частию, среднего роста, но сильного и крепкого телосложения. Некоторые из них обратили на себя мое внимание необыкновенным развитием стопы, причиной чему послужило, конечно, постоянное хождение по крутым горам. Особенно удивил меня в этом отношении один балкарец, живший [120] в караулке, при слиянии Штулу и Дыхь-су, у которого пальцы ног отличались далеко необыкновенной величиной, хотя это вовсе не было уродством. Из болезней балкарцы более всего подвержены различным страданиям кожи (чесотка, лишаи) и ревматизму. Встречаются нередко и глазные болезни, вероятно, вследствие частого пребывания в дыму. Что касается проказы, которая, как показали исследования профессора Минха (Несколько статей проф. Минха о проказе в пределах Кавказа помещено в Киевских Университетских Известиях за 1885 год.), далеко не редка среди карачаевцев, то здесь она также встречается, но, кажется, реже. По рассказам одного горца, человека очень наблюдательного, эта болезнь чаще замечается в Карачае, реже в Урусбие, еще реже в Чегеме и т. д., словом, становится все более и более редкой по мере удаления от Карачая к востоку.

В тайны искусств и ремесел балкарцы почти не посвящены. Даже безусловно необходимое кузнечное и слесарное дело у них стоит на очень низкой степени развития: сами балкарцы не делают ни огнестрельного, ни холодного оружия, и почти все металлические изделия, в роде стремян, медных кувшинов и т. п., покупают вне своей земли. Что касается других производств, то только предметы самой первой необходимости, притом выделывающиеся легко и просто, как, напр., кожи, ремни, сукна, бурки и т. д., балкарцы приготовляют сами. Жилища их сложены всегда из каменных плит; причиной этому служит частью недостаток в лесном материале, частью затруднительная доставка его. Отопление и все несложное внутреннее убранство в их саклях совершенно такое же, как вообще у татар, причем в целой постройке часто не находится ни одной металлической вещи, т. е. ни крючка, ни гвоздя, ни петли.

Между теперешними балкарскими саклями, стоящими в архитектурном отношении очень низко, внутри аулов возвышается несколько старинных четырехугольных, довольно высоких башен. Оне сложены гораздо тщательнее и представляют вообще более или менее солидные постройки. Одна из них находится в Кундюме, а другая около Шканты. Обе оне принадлежат Абаевым и построены еще в те времена, когда здесь исповедовалась христианская религия, доказательством чему [121] служат следы изображений крестов на этих башнях. Мусульмане, впрочем, постарались почти уничтожить их. Мне рассказывали, что теперешний владелец башни, находящейся в Кундюме, Мисост Абаев, большой фанатик, желая уничтожить раскрашенное изображение креста, сделанное на значительной высоте, стрелял в него пулями до тех пор, пока совершенно не сбил штукатурку и не изгладил таким образом всякие следы изображения. Теперь многие балкарцы утверждают несправедливо, что крестов не было вовсе на этих башнях.

О характере и нравах балкарцев распространяться нечего: это народ полудикий, но хороший, т. е. простой, добродушный, вежливый и очень гостеприимный. Убийств, грабежей среди них почти не бывает; воровство, конечно, случается нередко, но оно здесь, как и вообще среди полудиких племен Кавказа, не считается преступлением, в особенности если совершено ловко.

Выше балкарских поселений долина Черека снова суживается, по склонам ее снова появляются леса, но уже сильно пострадавшие от топора. Крупных деревьев в них не осталось вовсе, а во многих местах они превратились даже в кустарник.

Верстах в 10-ти или 12-ти от самых верхних аулов в Черек, с левой стороны, впадает довольно большая и многоводная речка Тутын-су. Ущелье Тутын-су узкое, скалистое и страшно крутое. Даже дно его, по которому несется речка, имеет наклон до 20 градусов; для ручья или небольшой речонки такое падение ничего особенного не представляет, но для порядочной речки это уже нечто необыкновенное; поэтому даже в самых недоступных трущобах гор редко можно встретить реку с таким страшным течением, как Тутын-су. Все русло ее завалено огромными камнями, из коих многие весят сотни, даже тысячи пудов, и река, покрытая пеной, с страшным ревом несется между ними, увлекая многие из них за собой. Человек, стоящий даже шагах в 20 или 30 от реки, чувствует довольно сильный сырой ветер, и его обдает брызгами и густой водяной пылью, как будто бы дождем. Особенно замечательным представляется Тутын-су, если стать на берегу его и взглянуть снизу вверх, против течения: тогда видно, что вся река, до последней капли воды, прыгает, мечется, [122] бьется и ревет, точно чудовище в страшных предсмертных конвульсиях.

Верстах в двух от своего нижнего конца ущелье Тутын-су разделяется на два отдельных. Речки, текущие по дну их, получают начало на снегах и льдах одной из высочайших гор Кавказа — Дыхь-тау.

Тутын-су замечателен еще в другом отношении. Вся нижняя часть его долины, начиная от того места, где соединяются два упомянутых ущелья, и до самого Черека, завалена громадными кучами щебня и камней. Оне и до сих пор представляют ясно обозначенные гряды или валы, идущие в несколько рядов, параллельных друг другу и обращенных выпуклой стороной вниз, т. е. к Череку. Все вместе они образуют высокий бугор, имеющий протяжение до тысячи шагов в направлении, перпендикулярном к реке, и покрыты почвой, на которой, кроме травы, растет порядочный березовый лес. Вся эта груда камня, без сомнения, представляет древнюю ледниковую морену. По рассказам туземцев, в верховьях Тутын-су и теперь есть средних размеров ледник; в прежние же времена он, без сомнения, был гораздо больше и спускался до самого впадения Тутын-су в Черек. Место, занятое теперь старыми моренами, находится на высоте около 5000 фут., следовательно, на такой высоте, до которой в настоящее время не спускается ни один из глетчеров Кавказа.

Что лед доходил в прежние времена до этого места, доказывается еще следующим: с левой стороны долины Тутын-су, именно, недалеко от соединения ее с долиной Черека, на высоте сажен тридцати над теперешним дном долины, ясно видны сглаженные и сошлифованные скалы, т. е. так называемые бараньи лбы, которые почти всегда можно найти в местах, раньше находившихся под ледником.

Верстах в четырех выше устьев Тутын-су Черек составляется из двух речек. Одна из них, именно, левая (если смотреть по течению), начинается множеством бурных горных потоков из угла, образующегося пересечением Главного Кавказского хребта и той высокой его ветви, на которой поднимаются высочайшие после Эльбруса пики Кавказа — Дыхь-тау и Коштан-тау. Эта река носит название Дыхь-су. Что касается [123] другой, составляющей, так сказать, правый приток, то она носит название Штулу и образуется из двух главных речек — Ак-су (на пятиверстной карте: Ак-баш (Речка называется Ак-су. Ак-баши или, правильнее, Ак-су-баши означает верховье этой речки. Под именем Ак-су-баше балкарцы разумеют луга и пастбища, находящиеся в верховьях Ак-су.)) и Кара-су. Ущелья их разделяются высоким хребтом.

Долина Черека от Тутын-су, до слияния Штулу и Дыхь-су, ничего особенного не представляет, но самое слияние интересно в одном отношении. Здесь соединяются в общем русле мутно-желтые воды Дыхь-су и темно-серые Кара-су, но оне, несмотря на столь сильное течение, долго не смешиваются между собою, так что река в этом месте представляет две совершенно различные по цвету части, как будто бы разделенные невидимой преградой.

Немного выше слияния этих речек, на левом берегу Дыхь-су, выстроена караулка, в которой летом живут три или четыре человека балкарцев. Они наблюдают за тем, чтобы сванеты, а в особенности имеретины, проходящие через довольно удобный перевал в верховьях Кара-су, не угоняли отсюда балкарский скот. Выше этого места, как мы увидим ниже, есть еще две подобные караулки.

Против караулки через Дыхь-су устроен мост с воротами в виде деревянной арки, которая на ночь закладывается кольями и ветками. Эта предосторожность направлена, главным образом, не против воров, имеющих полную возможность уничтожить подобную преграду, а для того, чтобы пасущийся здесь балкарский скот не мог ночью перебираться с одного берега на другой и уходить далеко.

От балкарских аулов, где нам пришлось ночевать, мы ехали до караулки почти без всяких остановок пять часов; поэтому здесь решено было не только сделать привал, но и остаться до следующего утра.

В грязной и дымной караулке ночевать было неудобно, поэтому я и мой спутник перешли на противоположную сторону Дыхь-су и в нескольких шагах от моста разбили свою маленькую палатку. Перед самым вечером в караулке собралось много имеретин. Они шли из Балкарии в Имеретию, но на перевале в последние дни выпало так иного снегу, что даже эти [124] отважные ходоки и люди, привычные к горам, не рискнули перебраться через хребет и возвратились назад, чтобы дождаться более удобного времени.

Целый вечер я не мог наглядеться на ужасное течение Дыхь-су. По быстроте она не уступает Тутын-су, но гораздо многоводнее, и потому несравненно величественнее его. Этот огромный, дикий, пенящийся поток, ежедневно с страшным ревом и грохотом уносящий с гор многие миллионы ведер воды, своим бешеным течением промыл себе глубокое ложе сквозь громадные, твердые, как сталь, скалы и мчится между ними с неудержимой силой. При столь быстром течении мутно-желтые воды Дыхь-су увлекают за собою не только песок и мелкие камни, но и целые груды скал. Прыгая с уступа на уступ и ударяясь то об один, то о другой берег, оне производят непрерывный гул, напоминающий отдаленные раскаты грома. Этот гул и стук камней слышен не только тогда, когда стоишь на самом берегу реки, но даже и в значительном расстоянии от нее. Я не знаю в горах ничего столь ужасного, как реки, подобные Дыхь-су. Рев их течения, гром и стук каменных глыб, дико катящихся друг через друга по их дну, вселяют, в особенности в темную ночь, какой-то ужас и леденят душу даже привычного человека. Кажется, что здесь происходит отчаянная борьба всех сил природы и что одна из них, взявши верх над прочими, в слепой ярости уничтожит все окружающее.

Когда мы сидели около караулки и пили чай, я заметил маленького каштанового цвета зверька, который, поднявши вверх свой короткий хвостик, быстрыми прыжками перебежал через мост и скрылся между камнями. Щеки его мне показались особенно отдутыми, и я подумал, что это какой-нибудь грызун, сильно набивший травою свои защечные мешки. Наши проводники называли его цишканом, но я, конечно, не знал, что означает на их языке это слово. Вскоре тот же самый зверек снова возвращался через мост на нашу сторону, а еще минут пять спустя, бежал по мосту, направляясь, очевидно, к той же самой куче камней; в этот раз я заметил, что он несет во рту какого-то зверька в роде полевки. Таким образом, это вовсе не был грызун с набитыми защечными мешками, как мне показалось в первый раз, а какой-то хищник. Еще через несколько минут он снова бежал по мосту и тащил во [125] рту маленького зверька; но теперь я уже рассмотрел его хорошо и убедился, что это была обыкновенная ласка (Putorius vulgaris). Таким образом, в какие-нибудь 10 минут она ухитрилась добыть себе три полевки. Когда ласка перебежала через мост, я выстрелил в нее, она бросила полевку и ушла в камни. Подойдя к мертвой полевке, я почувствовал сильный неприятный мускусный запах и еще более убедился, что полевка была в зубах ласки, которая в испуге или, может быть, раненая воспользовалась средством защиты, к которому обыкновенно прибегают животные из семейства хорьковых.

В сумерки на караулку пришел живущий здесь постоянно охотник Бейтулов и принес половину тура (Aegoceros Pallasii Rouil). Из его рассказов оказалось, что в ущельи Дыхь-су есть соленый источник, к которому ежедневно приходят пить туры, и что он, т. е. охотник, в день нашего приезда убил их там две штуки. Рассказы его об этой охоте были так завлекательны и, по-видимому, так верно обеспечивали успех, что я решил на возвратном пути непременно отправиться с ним к источнику и еще раз попытать свое счастье на этой удивительно трудной, но заманчивой охоте. Бейтулов сообщил мне интересные подробности об ущелье Дыхь-су. По его словам, это ущелье настолько круто и обрывисто, что на всем его значительном протяжении никогда не пасут ни коз, ни баранов, и нет ни одного коша. Я, видавши много раз коши на высоте ледников, иногда почти у самой снежной линии и притом в самых отчаянных трущобах, сразу понял, каково должно быть ущелье Дыхь-су, если в него не могут пробраться даже пастухи-горцы. От того же охотника я узнал, что в ущелье Дыхь-су очень много туров и серн, но охота за ними страшно трудна. В самом деле, зверей там должно быть изобилие, если люди туда почти не заглядывают. Кроме того, Бейтулов рассказывал, что в верховьях этого ущелья есть громадный ледник, превосходящий своей величиной Бизинги (Величайший ледник Кавказа — находится в верховьях Черека-Тхахо.) и имеющий в ширину не менее двух верст. Действительно, огромная масса мутно-желтой воды в речке Дыхь-су служила подтверждением слов охотника, расстояние же от караулки до ледника так велико, что в один день добраться до него и возвратиться обратно невозможно; кроме того, [126] весь путь надо пройти пешком, так как проехать по этому ущелью нельзя даже и одной версты.

Таким образом, Дыхь-су оказалось интересным не только в отношении охоты, но и по своей природе, и по своим ледникам; поэтому мое первоначальное желание побывать в нем ради охоты теперь усилилось еще более и под влиянием других причин. Отправиться туда мы решили по возвращении с Ак-су.

На следующий день мы переехали на другую сторону Дыхь-су и отправились к верховьям Ак-су.

Долина этой речки представляет полную противоположность с долиной Дыхь-су: она имеет вид широкого четырехугольного ящика, окруженного со всех его сторон горами, с которых сбегает вниз около десятка довольно больших горных речек. Просторное и почти ровное дно этого ущелья представляет сплошные пастбища, покрытые мелкой, приземистой, но очень густой травой. Когда-то про подобную траву один карачаевец говорил мне: «она ровно сало», желая этим указать на ее питательность. Действительно, она состоит почти из одного только клевера. Здесь в течение всего лета пасется значительная часть балкарского скота, и он делается неузнаваемым через какие-нибудь два-три месяца; причиной этому служит, конечно, не только доброкачественность корма, но и почти полное отсутствие мух, не дающих в других местах животным во время дня ни минуты покоя.

Лесов в ущельи Ак-су немного. По правую сторону реки их даже нет вовсе, на левой же они тянутся в виде не особенно широкой полосы почти до самых верховьев реки; эти леса состоят только из сосен и берез, не достигающих, впрочем, больших размеров. В нескольких верстах от той караулки, вблизи которой мы ночевали, находится другая, расположенная на левом берегу Ак-су. Проехать к ней было нельзя, потому что узенький, без перил, мостик, построенный здесь чрез Ак-су, состоит только из двух бревен, по которым нелегко пройти даже пешеходу. В этой караулке, во время лета, также живут два или три караульщика, на обязанности которых лежит наблюдение за прогоном скота.

Недалеко отсюда виднеется необыкновенно красивый [127] глетчер. Мой проводник назвал его Агштан-чиран. Вся нижняя его часть, свешивающаяся с довольно крутого склона, потрескалась и превратилась в бесчисленное множество высоких, острых, как пика, тонких прозрачных игл, прекрасного синевато-зеленого цвета; многие из них достигают более десятка сажен высоты и имеют до того оригинальный вид, что тот. кто не видал глетчера своими глазами, ни за что не поверит, чтобы лед мог образовать такие красивые, тонкие и острые иглы.

Агштан принадлежит к ледникам средних размеров. Из нижнего конца его вытекает несколько потоков, которые скатываются с крутой скалистой стены, образуя бесчисленное множество водопадов.

С другой стороны Ак-су, именно с правой, тоже есть ледники. Их три, и все они принадлежат к так называемым фирн-глетчерам, т. е. к ледникам коротким, обрывистым, свешивающимся с крутых склонов и не спускающимся далеко вниз. Первый из них довольно широк, висит на очень крутых скалах, и часть его, вытягиваясь в длинный язык, спускается, сравнительно, далеко вниз; второй ледник гораздо меньше первого, но, несмотря на свою незначительную величину, имеет довольно порядочные морены из серого гранита; наконец, третий свешивается с очень высоких гор в самых верховьях Ак-су и принадлежит, в особенности по своей длине, к очень большим фирн-глетчерам. Левая половина его спускается гораздо ниже правой и дает начало довольно порядочной горной речке.

Немного вправо от этого глетчера тянется красивый высокий и острозубчатый гребень гор, высочайшая вершина которого имеет вид стройной, тонкой каменной пирамиды, почти лишенной снега, несмотря на свою громадную высоту. Она известна под именем Гюлючи-тау и обозначена на пятиверстной карте Кавказа. На северо-западной стороне ее снегов скопляется несравненно больше, и они питают средних размеров глетчер — Рцуашки. Еще правее, т. е. южнее, Гюлючи горы в верховьях Ак-су сильно понижаются и совершенно освобождаются от снега. В этом месте находится перевал, ведущий из Балкарии в Дигорию, к верховьям Уруха. Через него легко переходят в течение всего лета не только люди, но лошади и рогатый скот.

Дорога наша тянулась все время по правому берегу Ак-су. [127] Немного выше караулки она извивается над самой рекой, которая внезапно принимает в этом месте совершенно иной характер. Она течет здесь в глубокой, узкой, мрачной расщелине, окруженной отвесными стенами из темного аспидного сланца. Суровый, но в то же время очень величественный вид имеет тут как самая река, так и окружающие ее скалы; последние особенно грандиозны на левом берегу, где оне образуют черную, потрескавшуюся стену, в несколько десятков сажен высоты. Далее, на всем остальном протяжении, Ак-су снова течет в невысоких берегах и притом не особенно быстро.

В долине Ак-су находится несколько минеральных источников, содержащих угольную кислоту и железо. Два из них, отличающиеся, сравнительно, большей величиной, находятся на левом берегу реки, а один на правом. Каждый из этих источников, в свою очередь, образуется из множества отдельных, более мелких ключей, бьющих из-под камней или из окружающей их влажной, болотистой почвы. Богатством железных источников долина Ак-су напоминает долину Уруха, находящуюся отсюда всего в 7-8 верстах и отделенную упомянутым раньше бесснежным хребтом, но в Ак-су источники гораздо беднее и число их меньше.

Проехав вдоль всей Ак-су, мы решили перебраться в долину Кара-су (Кара-су нанесена на пятиверстную карту, но оставлена без названия. Местные жители называют часто всю местность по этой речке и по Ак-су общим именем Штулу. Кара-су собственно есть левый приток Ак-су.), которая, как было сказано раньше, отделяется от первой довольно высоким хребтом. Он представляет быстро понижающийся короткий отрог Главного хребта; в конце его обе упомянутые речки сливаются вместе, образуя речку Штулу. Верховье Кара-су для нас имело интерес в двояком отношении: во-первых, оно представляет ворота, через которые ведутся довольно оживленные сношения Северного Кавказа с Закавказьем, именно — с Имеретией и Сванетией, а во-вторых, здесь есть довольно порядочные ледники, о которых я слышал уже несколько раз и которые мне хотелось посмотреть.

Чтобы попасть в упомянутую долину, надо было прежде всего переехать через Ак-су, которая в самом верховье [129] разделилась на две довольно порядочные речки. Так как в день нашего проезда через эти места погода стояла пасмурная, прохладная, таяние снегов было относительно слабое, то, несмотря на полуденную пору, прилив воды был не особенно большой, и мы без значительных затруднений переправились на противоположную сторону реки. На левом берегу ее дорога, повернув слегка назад, по склону горы поднималась постепенно выше и выше до тех пор, пока не выходила на самую вершину хребта, разделяющего Ак-су и Кара-су. На пути вам встретилось несколько неглубоких балок, подъем вообще был не особенно крут, но большое препятствие представляли густейшие заросли рододендронов. Через них не только ехать, но даже пробираться пешком, ведя за собою лошадь, было страшно трудно: ноги то путались и цеплялись за густые, переплетающиеся ветви, то скользили по торчащим корням и цеплялись за них, то, наконец, натыкались на скрытые от глаз камни, ямы и водомоины. Нечего уже говорить о том, что лошадям было идти еще хуже, чем человеку. Таким образом нам пришлось пройти версты две и за это время каждому из нас упасть не менее десяти раз.

Наконец, мы выбрались на самый гребень хребта и здесь за перенесенные труды были с избытком вознаграждены тем великолепным видом, который открылся перед нашими глазами. Долины Ак-су и Кара-су, все ледники, находящиеся в верховьях их, бесконечные снежные доля, простирающиеся без всяких перерывов до самого перевала в Имеретию, множество превосходных альпийских лугов и, наконец, леса далеко внизу, — все это было видно как на ладони. На гребне хребта, недалеко от нас стояла самая верхняя из трех балкарских караулок. Она построена очень плохо: стены, с большими дырами, очень небрежно сложены из камня, а крыша земляная. Температура кипения воды вблизи ее была почти 91,5° Ц., следовательно, высота места около 8.230 футов. Вокруг караулки расстилались красивые горные луга, а саженях в ста, почти на самом гребне хребта, находилось небольшое озерцо. Пробывши в местности, окружающей караулку, целые сутки, я подходил в озерцу несколько раз и всегда вспугивал там 2 пары куличков (Totanus ochropus).

He останавливаясь долго на гребне, мы направились к [130] тем двум ледникам, которые видны были в верховьях Кара-су. Здесь также нужно было идти довольно долго вдоль склона горы по направлению к юго-востоку, пока не удалось достигнуть самой речки. Пройдя, сверх того, с версту вдоль ее берега, мы поравнялись с глетчером, а перебравшись еще через несколько старых морен и спустившись с последнего, очень крутого уступа, добрались, наконец, до того места, где из-под льда вытекает Кара-су. Здесь мы увидели большой, очень красивый ледяной грот. Высота его равнялась саженям четырем, ширина — шести или семи; при этом бока грота и потолок, имеющий вид огромной арки, состояли из прозрачного, необыкновенно красивого сине-зеленого льда, а пол из камней, перемешанных с щебнем и песком. По самой средине его быстро текла довольно порядочная речка, представляющая главный исток Кара-су. Дальше в глубину ледяной грот становился все ниже и ниже, пока, наконец, не превратился в совершенно низкий, почти темный коридор, находящийся над потолком и делающий те же самые извилины, как и этот последний.

Входить в ледниковые гроты вообще очень опасно, потому что они могут обрушиваться внезапно и совершенно непредвиденно; но в этом леднике своды были так толсты и имели так мало трещин, что мы не сочли особенным риском для себя войти в самую глубину грота. С ледяных сводов всюду здесь капала вода такими большими каплями, которые напоминали очень крупный, редкий дождь, предшествующий обыкновенно сильному ливню. Шум реки, которая целые версты протекает под толщей льда, имеющей многие миллионы пудов веса, раздавался как-то глухо и производил не особенно приятное впечатление на нервы.

Чтобы подняться на глетчер, нам нужно было пройти некоторое расстояние сбоку его (с правой стороны, если смотреть вдоль глетчера сверху вниз), а потом перебраться через правую боковую морену. Все это не представило никаких затруднений; точно также очень легко мы преодолели и первый, наиболее крутой ледяной уступ, следовавший непосредственно за мореной. Правда, крутизна его доходила градусов до 25-ти, но мелкий щебень и камни, почти сплошь покрывавшие поверхность льда, делали ее несравненно менее скользкой и таким образом сильно облегчали восхождение. Потом мы прошли еще [131] довольно порядочное расстояние вверх по леднику и заметили, что поверхность его почти с каждым шагом становилась все более и более пологой; ледник, однако, в этих местах ничего особенно интересного не представлял. На нем не было ни больших столов, ни глубоких трещин, ни ледяных колодцев; только в одном месте мы встретили целый ряд так называемых песчаных бугров, имевших очень правильную конусообразную форму; но они оказались пигмеями, сравнительно, с песчаными буграми на леднике Бизинги или Карагоми.

Чтобы лучше ознакомиться с общим характером глетчера, я, оставив своих спутников, свернул вправо и перешел в поперечном направлении почти весь глетчер. Тут также ничего особенного не оказалось. Я направился дальше вверх, вдоль левой боковой морены, и, пробираясь здесь, подумал, что интересно было бы добраться по леднику до самого перевала, но вскоре сообразил, что в данный момент это было едва ли возможно. Читатель, вероятно, помнит, что вчера вечером мы встретились на нижней балкарской караулке с целой партией имеретин, которые возвратились с верховьев Кара-су, не будучи в силах перебраться через хребет по причине глубокого снега, выпавшего на перевале за последние дни. Если имеретины, природные жители гор, люди привычные и выносливые, не могли, как они сами рассказывали, даже близко подойти к перевалу, то для нас это было тем более невозможно. А между тем я очень желал побывать на нем, хотя бы только ради удовольствия взглянуть с птичьего полета на необыкновенно живописные верховья Риона, где несколько лет тому назад я с наслаждением пробыл почти две недели.

В то время, когда мы странствовали по ледяным пустыням, погода стояла тихая и теплая, а горы оставались совершенно свободными от тумана и облаков; поэтому не только глетчер, но и все окружающие его снежные поля были видны прекрасно.

Ледник Кара-су принадлежит к довольно большим, но значительно уступает по величине Бизинги или Карагоми. Нижняя часть его довольно узка: она имеет в поперечном направлении около полуверсты; но чем выше, тем шире и шире становится ледяное поле. Таким образом, уже на половине длины ширина его оказывается не менее версты, а в самой верхней [132] части еще более; длина же простирается, вероятно, от 3 до 4 верст. Нижняя часть глетчера засыпана почти на всем протяжении грудами камня, перемешанного с щебнем. Несколько выше камни и щебень располагаются гораздо менее равномерно, именно кроме двух валов или гряд, окаймляющих глетчер с боков, по самому льду тянутся далеко вверх еще три гряды, представляющие, конечно, ни что иное, как срединные морены; вся же прочая поверхность глетчера остается более или менее чистой. Таким образом, этот ледник имеет пять морен, указывающих на образование его из четырех самостоятельных ветвей. Действительно, с левой стороны, от самой нижней части глетчера отходит значительная ветвь, которая тянется в виде самостоятельного длинного и узкого ледяного потока на протяжении целых верст. От места соединения этой ветви с остальной массой глетчера спускается большая морена, состоящая почти из одного только аспидного сланца и покрывающая всю левую половину нижней части глетчера. Это самая большая из трех средних морен. Что касается остальных трех ветвей, то оне очень слабо отделяются друг от друга и получают начало из обширных цирков или котловин, занятых громадными снежными полями, простирающимися без всякого перерыва до самых вершин Главного хребта. Здесь из снега выдаются два низкие гребня; они-то и разделяют все пространство, занятое снежными полями, на три части. От каждого из гребней тянется вниз, вдоль ледника, по одной морене небольших размеров.

Через этот ледник проходит дорога на южный склон. В средней части ледника она разделяется на две ветви, из которых восточная ведет к верховьям Риона, в Имеретию, а западная в землю сванетов. Таким образом, здесь имеется два перевала: Ширивцик и Гезевцик. Балкарцы нередко называют этими именами и самый глетчер, из которого вытекает Кара-су.

Кроме описанного глетчера, в верховьях Кара-су есть еще два. Один из них лежит влево (если обратиться лицом к югу) и очень недалеко от главного ледника, но не соединяется с ним; он представляет ни что иное, как весьма небольшой фирн-глетчер; другой же, настоящий ледник, расположен вправо от главного и спускается с гор, образующих левый склон [133] долины Кара-су. Он заметно короче главного, гораздо уже его, вверху не так сильно расширяется и получает начало не с таких обширных снежных полей. Кроме того, морены этого ледника обращают на себя внимание своим почти черным цветом, идут в несколько параллельных рядов и состоят из одного только аспидного сланца. Конечная морена замечательна еще и в другом отношении. Раньше уже было сказано, что ледник, о котором идет речь, спускается с гор, образующих левый склон долины Кара-су; кроме того, длинная ось его составляет почти прямой угол с направлением, по которому течет эта речка. В настоящее время нижний конец ледника, окруженный моренами самого недавнего происхождения, не доходит до речки сажен на сто; более же старые конечные морены его лежат на противоположном, т. е. на правом берегу реки, притом на уступе, поднимающемся над уровнем воды сажен на 15. Очевидно, что раньше этот глетчер, подобно всем кавказским, имел значительно большую величину, спускался не только до речки, но даже переходил на правый берег ее и поднимался на упомянутый уступ. Конечно, в это время под льдом существовал тоннель, через который находили себе выход воды Кара-су. На основании того, что морены, лежащие на правом берегу, почти лишены растительности, нужно полагать, что еще весьма недавно ледник переходил на эту сторону реки. Боковые морены, образующие несколько параллельных рядов, указывают на сильное уменьшение глетчера и по направлению ширины.

Оба большие ледника верховьев Кара-су спускаются, вероятно, футов на 300 ниже того места, где стоит караулка, т. е. приблизительно до 7900 или 7950 фут. над уровнем моря (На пятиверстной карте Кавказа вся местность в верховьях Кара-су представлена весьма неточно. Ни того, ни другого ледника на карте узнать нельзя. Грове, перебиравшийся здесь вместе с двумя товарищами-англичанами из Имеретии на северный склон, говорит: “Пятиверстная карта настолько неточна в передаче очертаний этой цепи, что остается только предположить, что верховье долины было нанесено на нее не по личным наблюдениям, a по указанию других". Грове, ”Холодный Кавказ", стр. 59.).

Осмотрев глетчеры в верховьях Кара-су, мы отправились на ближайшую к нам, т. е. самую верхнюю балкарскую [134] караулку. Здесь решено было переночевать, а на следующий день подняться на какой-нибудь высокий пункт гребня, разделяющего Ак-су и Кара-су, чтобы оттуда посмотреть на те обширные снежные или глетчерные поля, которые находятся к западу от ледника и обозначены на пятиверстной карте Кавказа в виде огромного, очень широкого треугольного глетчера. В то время, когда мы подходили к караулке, погода стала заметно изменяться: небо и горы, бывшие до этого совершенно чистыми, начали мало-помалу затягиваться облаками. Долина Ак-су, находившаяся теперь у наших ног, имела очаровательный вид, но не предвещающий, к сожалению, ничего, кроме дурного. Вся она наполнилась густыми белыми облаками, которые, будучи освещены сверху яркими лучами солнца, блестели как серебро.

Необыкновенно величественный вид имела в это время вершина Дыхь-тау. Хотя она отстояла от нас не менее, как верст на 15, но от караулки, стоящей на высоком изолированном гребне, была видна прекрасно. Сильный ветер гнал мимо нее огромные массы густых облаков, через что она то совершенно скрывалась в них, то снова выступала во всем своем величии. По высоте Дыхь-тау далеко оставляла за собой все горы, которые были видны нам в разных направлениях. Тонкая и острая ее вершина, на которую еще ни разу не ступала нога человека, да нескоро, вероятно, и ступит, окружена такими крутыми скалами, которые, несмотря на высоту в 17.000 футов, почти лишены снега. До сего времени погода вполне благоприятствовала нашему путешествию, но вот, перед началом сумерек на перевале в Имеретию блеснула длинная яркая молния, а полминуты спустя послышались раскаты грома. Вслед за тем над перевалом начали клубиться и разрастаться с замечательной быстротой густые свинцово-серые тучи. С каждой минутой оне спускались все ниже и ниже, а бесчисленные молнии стали беспрерывно рассевать их по разным направлениям. Удары грома, сопровождающиеся громким эхом, не затихали ни на минуту. Нельзя было не заметить, что буря с каждой минутой все ближе и ближе подвигалась в нам. Зная, что крыша караулки испещрена множеством дыр, мы решили внутри караулки разбить свою маленькую палатку, и едва успели сделать это, как полил проливной дождь. В это время все мы, действительно, чувствовали себя не особенно хорошо. Мы находились в [135] одинокой, ни кем не обитаемой избушке, удаленной на многие часы пути от какого бы то ни было жилья и стоящей, среди скал и льдов, на высоте более 8.000 фут.; ночь была темна до невозможности; вокруг нас бушевал страшный ветер и, наконец, мы находились в самом облаке, метавшем бесчисленные молнии. Некоторые из них ударяли таю близко, что гром буквально оглушал нас. К довершению всего этого, через крышу караулки полились целые реки воды, которая залила весь пол, подтекла под палатку и не позволяла нам ни сесть, ни лечь.

Спустя часа полтора, буря затихла, но небольшой дождь продолжал идти. В это время я вспомнил, что перед началом бури оставил на камне около караулки свою записную книжку; хотя я мало надеялся найти ее, но, тем не менее, бросился отыскивать. Шум ветра теперь сменился ревом воды, которая неслась вниз по бесчисленным балкам и оврагам, окружавшим нас со всех сторон. Темнота вокруг караулки по-прежнему была страшная, и только по временам яркая молния пронизывала мрак и на мгновение освещала ближайшие предметы. К моему удовольствию, мне удалось ощупью довольно скоро отыскать свою книжку. Конечно, она была мокра до последнего листка. В течение ночи дождь принимался идти еще несколько раз, хотя и не с такой силой, как в момент самого разгара бури. Спать пак пришлось буквально в лужах воды.

Ночью, во время вашего пребывания в караулке, произошло еще следующее обстоятельство. В самый разгар бури мы вдруг слышим за стеной караулки крик человека. Скорее всего можно было подумать, что это перекликаются какие-нибудь сванеты или имеретины, решившие воспользоваться такой темной и бурной ночью, чтобы угнать скот или напасть на караульщиков. Мы даже сочли нужным принять некоторые меры предосторожности. Минуты через две в дверях едва освещенной караулки показался человек огромного роста, закутанный башлыком и с ружьем в руках. Только тогда, когда он заговорил с нами, мы узнали, что это Алаша Бейтулов, тот самый охотник, который обещал провести меня в ущелье Дыхь-су. Зная, что мы захватили с собою мало провизии, он, несмотря на ночное время и такую отчаянную погоду, явился к нам и принес ляшку тура. Нельзя было не удивляться его мужеству. Даже дикий зверь не станет бродить в такую страшную ночь! [136]

Ha следующий день, с самого раннего утра, снова блистало солнце и покрытые снегом вершины гор сияли как будто облитые серебром или усыпанные алмазами. Мы встали с восходом солнца, закусили на скорую руку, напились чаю и отправились вверх по тому самому гребню, на котором стояла караулка. Пройдя с полчаса по не особенно тучным альпийским лугам, мы вступили в царство скал и осыпей, покрытых самой скудной растительностью, именно маленькими красивыми генцианами (Gentiana pyrenaica L.), камнеломками (Saxifraga), роговиком (Cerastium), крошечной Draba scabra, лапчаткой (Potentilla niveca L.), мокрицей (Alsine imbricata C. A. Mey.), манжеткой (Alchemilla vulgaris L.), мхами и лишайниками. Еще через несколько времени мы достигли и снегов, которые, впрочем, не составляли сплошного покрова, а лишь отдельные небольшие поля. Поднявшись еще немного, мы очутились, наконец, на такой высоте, с которой хорошо было видно то интересовавшее меня снежное поле, о котором я уже говорил раньше.

Судя по тому, каким оно представлялось нам теперь, его нельзя было считать за глетчер, а за огромное снежное поле. Гребень Главного хребта, вместо того, чтобы оставаться более или менее острым, здесь, вероятно, сильно расширился и образовал довольно ровную и почти горизонтальную поверхность, покрывшуюся толстым слоем снега, который от времени уплотнился и до известной степени обледенел. Поверхность этого поля не представляет, конечно, совершенной равнины; на ней есть несколько невысоких очень пологих подъемов и, кроме того, заметны небольшие более или менее крутые бугры или выступы из плотного обледенелого снега. В нескольких местах с боков его спускаются, в виде языков, небольшие фирн-глетчеры. Судя по тому, каким оно представлялось теперь нашим глазам и каким изображено на пятиверстной карте, нужно полагать, что поверхность его имеет не менее двадцати квадратных верст. Нам хорошо была видна та часть поля, которая обращена на север, т. е. к долине Кара-су; кроме того, заметно было, что воле тянется очень далеко на юг, и противоположная сторона его, вероятно, свешивается на южный склон Кавказского хребта. К сожалению, северо-западный угол этого поля, спускавшийся за высокий гребень, нам не был виден; но я подозреваю, что оно переходит в тот самый глетчер, которого красивые [137] острые ледяные зубцы и иглы мы видели в то время, когда проезжали около второй балкарской караулки. Это снежное поле представляет большой интерес уже по одному тому, что на всем протяжении Кавказского хребта, за исключением, может быть, Эльбруса, нет нигде таких обширных, почти ровных пространств, покрытых сплошным, непрерывным снежным покровом. Грове, видевший это поле, справедливо замечает, что оно вполне достойно того, чтобы исследователи высоких областей гор обратили на него серьезное внимание и изучили бы его основательно.

В то время, когда мы спускались с гребня, я заметил на лугу, на высоте 8 1/2 тысяч футов, несколько довольно крупных птичек красивого розово-красного цвета и тотчас догадался, что это относительно редкая и мало исследованная кавказская птица, найденная в первый раз Гюльденштедтом еще в прошлом столетии и известная под именем горного щура (Corynthus rubicilla Guld.) Их было штук шесть вместе; сидели они на выдающемся из травы камне. Самки резко отличались от самцов менее ярким розово-красным цветом, переходящим в бурый или серый. Мне хотелось одним выстрелом убить штуки две или три щурок и я долго подкрадывался к ним. Они оказались, однако, довольно осторожными, не подпускали особенно близко и не садились густо один возле другого. Боясь, как бы они не улетели совсем, я выстрелил в одного самца и убил его. В этой же местности мы видели ягнятника (Gypaetus barbatus L.), двух грифов (Vultur cinereus Naum.), альпийских ворон (Fregilus graculus L.), чеканов и завирушек (Accentor alpinus).

Возвратившись с этой экскурсии, мы отправились в обратный путь с тою целью, чтобы снова остановиться дня на два или на три около нижней балкарской караулки, расположенной на берегу Дыхь-су, и оттуда предпринять еще несколько экскурсий к верховьям этой речки. Теперь мы избрали другую тропинку и, благодаря этому, нам удалось миновать то скверное место, где наша прежняя дорога пролегала через густые заросли рододендронов.

Еще часа за два до отъезда можно было с большею или меньшею вероятностью предсказать перемену погоды. Тогда уже горы начали кутаться в облака, небо стало покрываться тучами, [138] a в ущелья спускаться густой туман. He успели мы отъехать и двух верст, как туман окружил нас со всех сторон, и мы должны были почти ощупью пробираться по едва заметным тропинкам. В это время из под самых копыт моей лошади поднялась самка горного тетерева (Tetrao Mlokosyewitzii Tacz.), а вслед за нею штук пять цыплят; последние были еще так малы, что едва могли пролететь сажени две или три и снова попадали в траву. Самка также опустилась весьма недалеко. Я хотел было поймать цыплят и взять их с собою, но они так быстро попрятались, а может быть и разбежались, что ни одного из них не удалось найти даже при помощи собаки. Надо, впрочем, признаться, что мы торопились и потому не могли употребить много времени на отыскание их.

Часа в четыре пополудни мы подъехали к тому месту, где раньше переправлялись через Ак-су. Теперь она оказалась совсем не такой, как прежде: воды в ней было вдвое больше, она представлялась гораздо мутнее, кроме того, пенилась и бушевала несравненно сильнее. Причиною всему этому был, во-первых, теплый день, очень усиливший таяние снегов и льдов, а во-вторых, позднее время дня (в первый раз мы переезжали Ак-су утром, когда было прохладно и снег на горах почти не таял).

Когда мы остановились на берегу речки, я заметил, что наш проводник был в большом смущении и не знал, можно ли решиться переправиться через нее, или нет. Мне также переправа казалась довольно опасной. После раздумья, продолжавшегося несколько минут, проводник пересел на мою лошадь, как более крепкую, и поехал попытать счастье. Быстрое течение сильно сбивало лошадь, переезжать было трудно и далеко не безопасно, но, тем не менее, возможно. Поэтому мы решили лучше рисковать, чем сидеть и ждать неопределенное время, лова вода в реке спадет. Оставаться здесь нам не хотелось, главным образом, потому, что вблизи не было дров и, следовательно, нельзя было ни приготовить обед, ни вскипятить воды для чая. Последним пришлось переезжать Шульцу; я боялся, чтобы с ним, как человеком, не привыкшим к горным речкам, не сделалось головокружение и он не упал бы в воду. Мы, впрочем, посоветовали ему закрыть глаза в то время, когда он въедет в реку, и вполне довериться своей лошади. [139]

Последние верст шесть мы ехали среди такого густого тумана, что и в двадцати шагах от себя не могли разглядеть ни одного предмета. Не раз мы сбивались с дороги, потому что там, где она разделялась, нельзя было сообразить, куда надо свернуть. Ехать в таком полумраке было очень скучно. Кроме того, несколько раз нас принимался мочить дождь и еще более, чем туман, надоедал нам. Наконец, перед самым вечером мы добрались до караулки и тотчас же, принялись разбивать па прежнем месте свою палатку.

Так как погода вовсе не обещала измениться к лучшему, и нельзя было поручиться, что в эту ночь не повторится тоже самое, что было в предыдущую, то мы решили окопать, пока еще светло, свою палатку небольшой канавкой, которая, в случае сильного дождя, не позволила бы воде подтечь под наши вещи. При помощи небольшой железной лопатки это было сделано очень скоро. Вечером на всех склонах гор висели густые облака, а дождь то переставал, то снова начинал идти. Только самая нижняя часть глубокого ущелья была свободна от тумана и облаков.

Ночью я просыпался несколько раз; дождь все время лил не переставая, и я неоднократно благодарил судьбу, надоумившую меня окопать палатку. Не сделай мы этого, под нами были бы целые реки воды и нам нельзя было бы ни сесть, ни лечь. Утром, перед рассветом, мы были разбужены особенно сильным шумом: по палатке как будто бы кто барабанил. Я подумал, что дождь еще более усилился, и приподнял полу палатки с тем, чтобы посмотреть, не течет ли вода через края канавки, но она оказалась наполненною до верху градом. Град в течение раннего утра принимался идти еще три раза, a сильный дождь не переставал ни на минуту. Канавка по временам наполнялась водою до краев, и ее пришлось несколько углубить.

Лежать или сидеть в крошечной палатке, почти совершенно заваленной вещами, было ужасно скучно. Я перешел по мосту через Дыхь-су и заглянул в караулку. Там на полу стояли лужи, наш проводник и караульщики сидели закутавшись в мокрые бурки, с потолка везде капали крупные капли грязной воды, а дым от небольшого костра, горевшего внутри караулки, страшно разъедал глаза. Словом, и тут было не [140] лучше, чем в палатке. Таким образом, вместо удовольствия видеть в высшей степени живописное ущелье Дыхь-су и охотиться за турами или сернами, нам пришлось мокнуть и чуть не умирать от скуки. Прошло еще часа два-три, а дождь все продолжал лить. Наконец, к нам явился Бейтулов и стал советовать ехать в аул, так как, по всем приметам, которые должны быть известны ему, как местному жителю и, притом, человеку, проводящему полжизни на охоте, — дурная погода затянется надолго.

Подождав еще несколько времени и видя, что дождь не думает переставать, мы сняли палатку и двинулись в обратный путь. Я думал возвратиться сюда вторично, если погода изменится; но до самого аула нас провожал дождь, на другой день все горы были также закутаны густыми дождевыми облаками, словом, не оставалось никакой надежды на скорую перемену погоды к лучшему. Таким образом, посещение ущелья Дыхь-су пришлось отложить на более или менее продолжительное время.

Н. Динник.

Текст воспроизведен по изданию: Поездка в Балкарию // Записки Кавказского отдела Императорского русского исторического общества, Книга XIV, вып. 1. 1890