ДИННИК Н. Я.

ОСЕТИЯ И ВЕРХОВЬЯ РИОНА

III.

Хребет между Рионом и Зопхетурой. — Верхняя часть Рионской долины. — Пацхетура и Сасуана. — Ледник в верховьях Риона. — Ледяные обвалы. — Обратный путь. — Ночлег в лесу. — Деревня Чиора. — Путешествие пешком. — Долины Нацарули и Чешуры. — Стоянка под Главным хребтом. — Переход через Главный хребет. — Трещины в снегу. — Ледник Карагоми. — Громадные морены. — Переход через речки. — Осетинская деревня Ноакау.

На следующий день Муссирбей, немного развеселившись, рассказал мне следующую историю: едва только он успел приехать на ту долин, где мы его застали, и пустить лошадей, как саженях в ста от него показался большой медведь. Он медленно прохаживался по поляне, часто останавливался, садился, отыскивал что-то в траве и ел; потом подошел к ниве ячменя, [78] прошел вдоль нее, саженях в 66 от Муссирбея, еще раз посидел довольно долго, попробовал ячменя, затем медленно поднялся по склону горы и ушел обратно в лес. Так как Муссирбей имел при себе только кинжал, да плохой одноствольный пистолет, то, конечно, не мог отважиться вступить в борьбу с небезопасным врагом. Чтобы узнать, не был ли весь этот рассказ простой выдумкой, я отправился на то место, где, по словам Муссирбея, ходил медведь, и действительно нашел так траву сильно принятую, очевидно, ногами косолапого мишки.

Напившись чаю и закусив на скорую руку, мы снова отправились в путь вниз по долине Зопхетуры, чтобы потом повернуть на запад и спуститься к Риону. Придерживаясь берегов этой реки, мы должны были достигнуть ее верховьев. Верст 10 нам пришлось ехать знакомой уже дорогой; потом, перебравшись на правый берегу Зопхетуры, мы стали подниматься на высокий кряж, отделяющий ее долину от Рионской. Он оказался довольно пологим и все непокрытые лесом места его склонов были распаханы и превращены в хлебные поля. С вершины кряжа открывается очень красивый, горный пейзаж: хорошо была видна на значительном протяжении долина Риона, вся долина Зопхетуры, ее ледник с большой срединной мореной и бесчисленное множество других гор Закавказского края.

Когда мы спустились к Риону, то я был удивлен его незначительной величиной: выше впадения Зопхетуры он становится маленькой речкой, которую можно даже перейти вброд. Вода его также отличается несравненно более темным цветом и, как уже было сказано, течет гораздо тише, чем в Зопхетуре. Что касается собственно долины его, то она также имеет особенный характер: несмотря на близость Главного хребта и на довольно значительную абсолютную высоту, она совершенно лишена мрачного и сурового вида, отличающего другие, подобный ей долины. Напротив, она носит отпечаток нежной красоты, везде просторна и имеет пологие склоны, более чем до половины высоты покрытые лиственными лесами, состоящими из клена, бука, вяза, рябины, ольхи и множества рододендронов. Хвойного дерева я не видел здесь ни одного. Выше границы лесов вместо скал расположены прекрасные пастбища и даже сенокосы, покрытые высокой сочной травой. Берега Риони только в немногих местах круты, по большей же части довольно пологи. [79] Снежных или глетчерных полей на склонах этой долины не видно вовсе.

С правой стороны в Рион впадают здесь две небольшие речки — Пацхеура и Гадареули. Обе они обозначены на карте, но никак не названы. Редко можно встретить такую красивую речку, как Пацхеура. Она с шумом катить но каменистому дну необыкновенно чистые, прозрачные, голубоватые волны. Короткая, но широкая долина ее покрыта прекрасным лесом и вверху замыкается амфитеатром крутых, черных скал, на которых только кое-где блестят небольшие полоски и клочки снега. Почти также красива и долина Гадареули.

Верстах в двух от Гадареули в Рион впадает с правой же стороны еще третья речка — Сасуана. Она получает начало несколькими отдельными ручьями из хребта, отделяющего Рачу от Сванетии, и течет по лесистой, просторной долине почти прямо с запада на восток. Еще выше Рион становится уже совсем маленькой речкой и верстах в трех от впадения Сасуаны делится на две ветви. Одна течет почти с СВ. на ЮЗ., имеет версты три или четыре в длину и получает начало из глетчера, спускающегося с южного склона горы Эден. Это небольшой, очень короткий глетчер, который вверху довольно полог, а потом спускается но очень крутому склону, и выдающеюся на нем скалою разделяется на две короткие ветви. Он хорошо виден с гор правой стороны долины.

Что касается другого истока Риона, то он, обогнув довольно большую гору с закругленной, покрытой пастбищами вершиной, поворачивает на северо-восток и вскоре также разделяется на две речки. Мы поехали сначала по правой, которая вытекает из другого, небольшого глетчера, спускающегося с Главного хребта к западу от той же горы Эден. Оставив лошадей в полуверсте от глетчера, мы отправились к нему пешком и, таким образом, могли осмотреть его довольно порядочно.

Ледник этот во многих отношениях напоминает предыдущий. Он также имеет небольшие размеры и верхнюю часть гораздо более пологую, чем нижнюю. Последняя оканчивается над самым краем крутой, скалистой стены, не менее сажень 100 высота. Только узкая полоска льда сползает с нее вниз почти до самого ее основания; что же касается остальной части глетчера, то она образует над пропастью отвесный, ледяной уступ, с которого скатывает множество больших ручьев с [80] бесчисленными водопадами. Они производят такой шум, что вблизи ледника невозможно разговаривать. Из всех этих ручьев обрадуется короткая речка, текущая вначале по каменистому руслу не менее 15 или 20 градусов крутизны. Ясно, насколько должно быть бурно и шумно ее течение. По приблизительному определению, этот последний Рионский ледник оканчивается на высоте около 7.100 ф. над уровнем моря.

В березовом лесу, недалеко от ледника, мы сделали привал, чтобы напиться чаю, закусить и дать отдых своим лошадям. Лежа на траве, я стал было уже дремать, как вдруг какой-то особенный гул, сопровождаемый густым эхом, разнесся по всей долине. Я угадал причину его и тотчас взглянул на ледник. С него еще продолжали катиться куски льда и сыпаться ледяная пыль. Очевидно, небольшая часть ледника оторвалась и с грохотом слетела вниз. Спустя полчаса повторилась та же история. Без сомнения, летом, в полуденные часы, здесь ежедневно происходит несколько подобных ледопадов с той почти отвесной скалы, над которой оканчивается глетчер. По словам моего проводника, здесь же бывают, хотя и редко, громадные обвалы, и тогда свалившийся лед более чем на версту заваливает долину и совершенно уничтожает тот мелкий лесок, который находится на пути его движения.

Левый и вместе с тем последний исток Риона направляется к северо-западу по долине, почти лишенной скал и всюду покрытой зеленью. Горы, образующие склоны ее, не особенно высоки и легко доступны, а вершины их представляют прекрасные пастбища. В верхней части этой извилистой долины Рион распадается на несколько больших ручьев; одни из них получают начало на склонах Главного хребта, а другие — на той цепи, которая, полосою всего в три или четыре версты, разделяет источники Риона и Ценис-Цхале. Ни с той, ни с другой стороны здесь почти нет ни снегов, ни ледяных полей. Таково начало одной из наибольших рек Кавказа, известной уже народам древних времен.

После основательного отдыха, когда солнце уже заметно склонилось к заду, мы отправились в обратный путь вниз по Риону и, проехав верст 12,нашли удобное для ночлега место, где и решили остановиться. .Это была красивая, изумрудно-зеленая поляна, шагов около 300 в диаметре, усыпанная тысячами всевозможных цветов. Вокруг нее высокой стеной стоял [81] темный чинаровый лес, а с южной стороны поднимался еще крутой откос, который своими вершинами как будто упирался в облака. Вдали, из-за верхушек деревьев, также кое-где выглядывали нежно и тонко очерченные зубцы гор. По средине поляны, тихо журча и шумя, пробирался между камнями небольшой ручей с холодной, чистой и прозрачной как хрусталь водой, а внизу под крутым косогором плавно и звучно шумел Рион. Солнце уже зашло за синеющий лес и своими последними лучами золотило лишь самые высшие точки гор, да верхушки отдельно стоящих деревьев.

Первою нашею заботою по приезде сюда было принести сухих дров для костра; их в лесу оказалось так много, что в несколько минут мы набрали больше, чем требовалось. Вскоре зашло солнце и на небе показалась почти полная луна. Она своим бледным светом облила северную часть поляны, тогда как южная оставалась в тени. В это время перед нами уже пылал большой костер, на котором варился чай и готовился незатейливый ужин. Огромные чинаровые деревья, освещенные красноватым светом костра, резко выступали из лесной темноты, представляя чудную, величественную колоннаду. Я с наслаждением провел вечер на этой поляне, окруженной девственным лесом, и мне часто приходили на память постоянные жители городов, замурованные в стенах своих тюрем, никогда не видящие природы в истинном ее великолепии и обреченные на скучное однообразие жизни и вечные, мелочные заботы.

Часам к 12 следующего дня мы приехали в Геби. Слышавши еще раньше, что отсюда можно верхом пробраться через Главный Кавказский хребет в Осетию, я хотел переночевать в Геби и рано утром отправиться через высокие, заоблачный страны, но когда стал расспрашивать местных жителей про дорогу, то они единогласно утверждали, что лошадь этим путем никоим образом пройти не может, и советовали мне отправиться в Чиора, отстоящее от Геби всего на пять верст, откуда, по их словам, можно проехать через хребет верхом. Чтобы не терять напрасно времени и скорее разрешить этот вопрос, я тотчас отправился из Геби. Дорога все время шла по левому берегу Риона и ничего особенного не представляла. Часа за полтора до сумерок мы были уже в Чиора. Здесь мне также отвели помещение в канцелярии, к которой собралась целая [82] куча народу. На мое счастие, в этом селении оказался ученик Кутаисского духовного училища, единственный человек, который мог говорить по-русски и служить хорошим переводчиком. При его помощи я начал расспрашивать о дороге в Осетию; но, к моему огорчению, жители Чиора, как и Геби, совершенно отрицали возможность ехать по ней верхом. Один из них перешел через горы только дня за два до нашего приезда в Чиора, и он говорил, что при самом начале спуска на северный склон мы встретим места, где не только лошадь, но даже и человек должен пробираться с большой осторожностью. Таким образом, оказалось, что ни из Геби, ни из Чиора переехать через горы нельзя.

Не желая возвращаться прежней своей дорогой, т. е. через Мамиссоновский перевал, я решил перебраться из Чиора в Дигорию ¹³ пешком. Правда, путь этот не легок, — нужно подняться на высоту почти 11.000 ф. и снова спускаться по обширным снежным м ледяным полянам, но путешествующего по горам эти препятствия должны скорее завлекать, чем устрашать, поэтому я и решил попытать свои силы.

В Чиора я нанял двух проводников, которые по уговору должны были нести мои вещи через хребет до ближайшего осетинского аула Ноакау. Один из них был Павел Чагели-швили, а другой — Дата Рехуа-швили; с ними я отправился в путь.

Выступив из деревни в 10 часов утра, мы начали подниматься на хребет, разделяющий долины Чешуры и Нацарули (притоки Риона). Подъем был далеко не легок, зато местность с каждым шагом становилась привлекательнее. Узкой, извилистой лентой тянулась тропинка по гребню хребта среди альпийских пастбищ и рододендровых зарослей, которые, несмотря на сильную засуху, продолжавшуюся более месяца, все еще оставались свежими и зелеными; вдалеке от нас расстилались самые красивые горные пейзажи. На С. была видна, стоящая в стороне от других, большая гора Шода с разорванной, зубчатой вершиной, увенчанной во многих местах небольшими снежными и глетчерными полянами; на юге Главный Кавказский хребет своими вершинами как будто бы утопал в небе; с западной стороны, внизу тянулась долина Чешуры, почти вся заросшая [83] хвойными и лиственными лесами, а с восточной — подобная же долина реки Нацарули. Особенно красивым казалось отсюда верховье реки Чешуры. Оно представляет огромный амфитеатр скал, черный, остроконечный вершины которых резко выделяются над снежными и глетчерными полями, расположенными несколько ниже. Только в юго-западной стороне, почти с самой вершины этих утесов, спускался крутой, узкий, но довольно длинный глетчер. Поверхность его всюду была изборождена трещинами и ледяными выступами, а в двух местах на ней выдавались темный скалы. Внизу глетчер оканчивался узкой, клинообразной полосой льда.

Пройдя несколько верст по гребню хребта, мы начали спускаться вниз, в долину Нацарули. В верховьях этой речки, недалеко от ледника, нам нужно было провести часть ночи, а на следующие сутки, до рассвета, начать восхождение на Главный хребет, чтобы еще утром по твердому снегу, не проваливаясь глубоко, перебраться через более опасную верхнюю часть гор.

Очень крутые склоны долины, по которым мы спускались, были покрыты лесом. Из хвойных деревьев я встретил здесь только сосны, да и тех не особенно много; верхнюю же часть долины, до самого ледника, покрывали густые, березовые заросли.

Часов в 5 вечера мы достигли обширной, красивой лужайки, расположенной у самого берега Нацарули. По сторонам ее стояли большие березы и сосны, на средине был выстроен маленький шалаш, а верстах в двух находился нижний конец глетчера, свешивающегося с Главного хребта и питающего реку Нацарули. Направо от глетчера возвышалась огромная гора Нацара ¹⁴, основание которой было скалисто, а верхняя часть почти совершенно окутана ослепительно-белой снежной пеленой. На этой лужайке мы расположились на ночлег. Хозяева хижины — имеретинские пастухи — приняли нас весьма любезно, угощали молоком и сыром, а я их, взамен этого — чаем и кофе. Из моих вещей более всего занимал их термометр и скорострельная винтовка.

С нашей стоянки хорошо был виден ледник Нацарули, о котором только что упоминалось. Верхняя часть его довольно [84] полога и имеет в ширину не менее 500 шагов. По бокам ее поднимаются высокие, крутые скалы, как будто бы ворота в Главном хребте, ведущие из Кутаисской губернии в Терскую область. Я предполагал, что наш путь будет пролегать именно через это место, но потом оказалось, что перевал находится значительно левее, т. е. западнее ледника.

На половине длины глетчер становится гораздо круче, а нижний конец его двумя большими ледяными зубцами свешивается с еще более крутой скалы. Здесь несколькими бурными потоками вытекает из-под льда река Нацарули. Не могу с точностью сказать, до какой высоты спускается нижний конец ледника, но думаю, судя по его расстоянию от нашей стоянки, высота которой по моему определению равна 6.200 ф., что он доходит до 6.500 или 7.000 ф. над уровнем моря.

Остаток дня и часть вечера мы употребили на отдых. Вечер был тихий и сравнительно теплый, луна взошла тотчас после захода солнца и особенным магическим блеском облила горы, снежные вершины которых резко обрисовались на темной синеве неба. В нескольких шагах от нас пылал костер и на нем готовился самый незатейливый ужин.

Несмотря на поэтическую обстановку, среди которой мы находились, думы мои по временам принимали отчасти тревожный характер по следующим причинам: мне несколько раз приходил на память рассказ, о котором я уже упоминал, про громадные трещины в снегу на верху перевала. Кроме того, прозрачное небо, на котором не было видно ни одного облака за все время моего пребывания в верховьях Риона, теперь заметно потемнело, воздух сделался более теплым и не таким прозрачным, а на вершинах гор появились клочки облаков, — словом, многое указывало на перемену погоды, которая наверху могла разразиться снежной мятелью и помешать нам перебраться через высокий перевал. Однако, перед самим заходом солнца горы снова очистились совершенно и этим воскресили во мне надежду на благополучный переход. Чтобы утром не возиться долго, я еще с вечера приготовил себе кофе и уложил все свои вещи в сумки.

В половине третьего ночи я проснулся, разбудил своих спутников и менее чем через полчаса все мы уже отправились в путь. Тогда было полнолуние, луна успела заметно склониться к западу, но еще хорошо освещала нашу дорогу. При свете ее [85] мы прошли версты две по едва заметной, извивавшейся вдоль правого берега Нацарули тропинке, которая местами была так сильно завалена камнями и так заросла бурьяном, что даже днем пробираться по ней было бы далеко нелегко. Вблизи нижнего конца ледника нам предстояла не особенно приятная переправа через порядочную речку (один из истоков Нацарули), вытекающую из снегов к З. от глетчера. Течение ее оказалось настолько быстрым, что я не без труда перебрался через нее и едва не набрал воды в сапоги.

Было около четырех часов утра, когда мы приблизились к нижнему концу глетчера. Вокруг нас царила темнота, но на востоке небо уже окрасилось красноватым светом. Еще через полчаса он покрыл все высшие точки гор. Пик Нацары, достигающий, вероятно, тысяч 13 футов высоты, казался особенно красивым. Облитый розовым светом, он представлял резкую противуположность с средним поясом горы, снега котораго, вследствие слабого освещения, были скорее серого, чем белого цвета. Еще более мрачным выглядывал глетчер с его бесчисленными трещинами и крутыми ледяными откосами. Когда мы находились против средней части его, на востоке из-за зубцов скал показалось солнце, в это же время на западе заходила бледная уже луна.

До шести часов мы пробирались вдоль правой боковой морены. Подъем был очень крут и утомителен. Через каждые 50—60 шагов мы должны были останавливаться минуты на две, чтобы перевести дух. В это время было довольно тепло, и я шел в коротком, на легком меху, пиджаке, но перед самым восходом солнца подул такой резкий ветер и сделалось так холодно, что я принужден был надеть еще пальто. Неприятнее всего было то, что от трудности восхождения — мы буквально обливались потом, а холодный ветер насквозь пронизывал платье; всего сильнее это чувствовалось во время наших, хотя и кратковременных, привалов. Тогда приходилось дрожать как в лихорадке.

В шесть часов утра мы поровнялись с верхней частью ледника и повернули от него влево (к западу). Тут нам пришлось целых два часа пробираться по крутым осыпям и скалам; кое-где попадался снег, но он покрывал лишь небольшие пространства. Только в 8 часов утра мы достигли нижней границы довольно порядочного фирнового поля, но твердый, [86] зернистый снег его почти вовсе не продавливался и не затруднял ходьбы. Мы перешли через него в 40 минут. Нужно заметить, что на пути к перевалу с южного склона снегов очень мало, и это было единственное порядочное поле, встретившееся нам. По множеству экскрементов, валявшихся на поверхности его, видно было, что оно очень часто посещалось турами.

Когда мы подходили к концу поля, то один из проводников указал мне остроконечные скалы, составляющие собственно перевал. По-видимому, до них оставалось не более часа ходьбы, и я очень обрадовался, что так скоро нам удастся достигнуть вершины Кавказского хребта.

Не только снежное поле, но и окружающие его скалы и утесы были почти совершенно лишены органической жизни. Пробираясь по ним в течении нескольких часов, мы не слышали ни крика птичек, ни жужжания насекомых, и только изредка полное безмолвие, царствующее здесь, нарушалось глухими, отдаленными звуками, производимыми падением лавин или растрескиванием льда. Впрочем, несколько ниже нам попадались раза два альпийские завирушки (Accentor alpinus) и снежный вьюрок (Plectrofringilla alpicola), а недалеко от перевала — клушица (Fregilus graculus L.). Последние весело носились взад и вперед около отвесных скал, оглашая воздух своими протяжными, мелодичными криками. Одни лишь пестрые бабочки из рода Arginnis попадались довольно часто, и не только на скалах, но даже на снегу.

Растений в верхнем поясе гор встречалось также немного. В нескольких десятках сажень от вершины хребта я нашел около дюжины экземпляров вероники (Veronica petrea); ниже попадался довольно часто роговик (Cerastium Kasbec), Gnaphalium dioicum L., камнеломки (Saxifraga laevis, S. exarata и S. cartilaginea), красивые генцианы (Gentiana pyrenaica L.), Anthemis Marschalliana Will, и т. д. Большая часть их имела совершенно особенный наружный вид, принадлежащий растениям высших поясов гор. Все здешние цветы и травы ростом едва превышали несколько дюймов и часто вместо больших, длинно-черешчатых листьев имели твердые, кожистая чешуйки. У некоторых из них почти весь стебель был скрыт в земле и только одиночный, относительно крупный цветок сидел наружи. Таковы генцианы и некоторые Campanula. К особенности этих растений нужно причислить и то, что большая часть их растет [87] не одиночно, а кучками в несколько сотен, даже тысяч экземпляров. Часто можно видеть на какой-нибудь скале, едва прикрытой слоем почвы в несколько линий толщины, на пространстве в два или три квадратных фута, несколько тысяч экземпляров Draba scabra, Saxifraga laevis, Draba imbricata и др. Кажется, как будто они нарочно поселяются такими обществами и так тесно жмутся друг к другу, чтобы сколько-нибудь согреть себя и соседей. Многие из них имеют еще пушистый покров из густых длинных волосков.

Пройдя снег, мы снова попали на пустынные развалины скал. Хотя высота их была очень значительна, но вследствие большой крутизны они оставались почти лишенными снежного покрова. Пробираться по ним было безопасно, но очень утомительно; однако, близость перевала ободряла меня и заставляла забывать усталость. Наконец, после почти непрерывного шестичасового подъема, т. е. в 8 часов 45 минут утра, мы очутились да самой вершине хребта, на высоте 11.000 футов.

Здесь я остановился на несколько минут. Невозможно было оторваться от той картины, которая расстилалась перед нашими глазами. Мы находились на черте, отделяющей две части света. С южной стороны видны были бесчисленные, пересекающиеся по всем направлениям, высокие и низкие хребты Грузии, Имеретии и Мингрелии, на западе и востоке возвышался во всем своем грозном и суровом величии Кавказский хребет, представляющий цепь гигантских конусов, одетых блестящим снежным покровом; на С. тянулись горы Осетии, а еще дальше за ними, на краю горизонта, очерчивались едва заметным контуром равнины Терской области.

Самой интересной была местность, лежащая к северу, непосредственно за перевалом. Здесь находилось почти круглое, снежное поле, имеющее версты 2 1/2 в диаметре, окруженное с трех сторон аркой высоких, крутых, черных скал, на которых снег лежал только клочками. Внизу оно переходило в довольно большой глетчер; еще дальше виднелся хвойный лес и нижняя часть другого глетчера. Все наше внимание было сосредоточено на снежном поле. Через него пролегал наш путь и оно составляло самую опасную часть его. По рассказам моих проводников, уже не один человек погиб в его глубоких трещинах и ямах. Особенно страшно бывает оно осенью и весной, когда свежий снег предательски скрывает бездонные [88] пропасти. При осмотре поля с вершины хребта мы не заметили ни одной трещины в верхней, наиболее опасной части его; оно пересекалось ими только внизу, где переходило в глетчер. Это успокоило нас, но очень не надолго.

Прежде, чем начать спускаться, мои спутники сняли шапки и совершили краткую молитву. Ступая на снег, они также крестились. Все это показывало, что путешествие здесь дело нешуточное. Действительно, едва мы прошли по снегу шагов 100, как перед нашими глазами открылась широкая трещина, в виде дуги опоясывающая большую часть снежного поля. Только в немногих местах на дне ее были видны черные свалы, на большей же части протяжения она представлялась бездонной. Сначала мне показалось странным, каким образом мы не заметили ее сверху; но это объясняется, конечно, тем, что в ясный день снег высоких областей гор блестит и искрится таким ослепительным светом, что на нем можно видеть отчетливо только темные предметы.

Эта трещина была первым серьезным препятствием на нашем пути. Находясь на вершине хребта, я считал, что мы половину трудов, если не более, уже преодолели и что спуститься с хребта во всяком случае легче и скорее, чем подняться на него. На дележе оказалось совсем не то. Бесконечно длинный и очень утомительный спуск, направлявшийся по обширным глетчерным и снежным полям, потребовал гораздо более времени, труда и решительности, и утомил нас несравненно сильнее, чем подъем.

Перебраться через трещину в том месте, где мы подошли к ней, оказалось невозможным. Мы повернули вправо и направились вдоль нее, надеясь найти удобный переход. Нужно было подвигаться по крутому снежному откосу у самого края этой страшной бездны, при этом приходилось глубоко вонзать палку в снег и ступать с крайней осторожностью, чтобы не поскользнуться и не скатиться по крутому склону в самую пропасть. Пройдя таким образом порядочное расстояние вдоль трещины, мы, наконец, нашли место, где можно было перепрыгнуть через нее, и тотчас же воспользовались удобным случаем скорее убраться из этого опасного круга.

Дальше мы стали спускаться быстрыми шагами по снежному полю и, менее чем через час, достигли начала довольно большого ледника, находящегося в верховьях реки Кара-гоми, [89] впадающей в Урух. Здесь нам тоже попадалось много глубоких трещин, но большую часть их можно было обойти без особенного труда и опасности. Путешествие по этому глетчеру продолжалось 2 1/4 часа; так как мы шли довольно быстро и особенных задержек на пути не встречали, то я полагаю, что длина его не менее пяти или шести верст, ширина же в верхней части около версты, а в нижней — сажень 100 или 120. Что касается поверхности, то она местами довольно ровная, местами спускается очень круто, представляя таким образом как бы ряд огромных, замерзших волн. Оканчивается этот ледник весьма полого и почти незаметно, так как возле нижнего конца совершенно скрыт под грудами каменных обломков, составляющих его конечную морену. К главной ветви этого глетчера присоединяются боковые: одна — с правой стороны и две — с левой; но они коротки, узки и почти лишены морен.

Перед тем как сойти с ледника, мы шли часа полтора, не останавливаясь ни на минуту, поэтому у конца его решили сделать привал и расположились на берегу речки, вытекающей из-под льда. Чтобы сколько-нибудь освежиться, я хотел сварить себе кофе, но каково было мое разочарование, когда оказалось, что кофейник и стакан исчезли из моих сумок. Наверно их украли еще перед рассветом на нашей стоянке. Таким образом поневоле пришлось ограничить свой завтрак черными, невкусными имеретинскими пышками, да водой из небольшого чистого ручья; мои же спутники отдали предпочтение грязным волнам Кара-гоми, говоря, что вода, вытекающая из льда, вкуснее и здоровее.

После получасового отдыха мы отправились дальше по едва заметной тропинке, извивавшейся вдоль левого берега речки. На значительном пространстве она проходила по почве, покрытой приземистой зеленой травкой, поэтому идти по ней было довольно сносно. Скоро тропинка привела нас к сосновой роще, которая была заметна еще с вершины хребта. Я было успокоился насчет остального пути, думая, что мы уже миновали опасности и без всяких затруднений доберемся до Ноакау — первой осетинской деревни на северном склоне хребта; но вскоре должен был сильно разочароваться, заметив, что наш путь пересекается тем огромным ледником, нижняя часть которого также была видна с перевала. Действительно, пройдя некоторое расстояние по тропинке вдоль берега, мы увидели, что речка, [90] достигнув глетчера, промыла в нем тоннель и ушла под лед, а глетчер в этом месте стеснили с боков почти отвесные скалы. Очевидно, нам нельзя было продолжать путь иначе, как по льду.

На боковой части глетчера лежала громадная морена, имеющая не менее 60 или 70 сажень высоты. Почти вся она состояла из мелкого щебня и окаймлялась с обеих сторон бесконечным числом ям и трещин во льду. Переход через нее был очень труден как потому, что щебень сильно осыпался и ноги тонули в нем почти по колено, так и вследствие крутизны подъема. Кроме того, множество глубоких пропастей с боков морены делало переход и опасным. С гребня морены нам открывался почти весь ледник.

Он спускается с хребта несколько западнее высокой горы, известной под именем Адай-хоха (15.214 футов), и вместе с ледником Бизинги принадлежит к величайшим — на Кавказе. По длине он, может быть, даже превосходит Бизинги. Горцы называют его Кара-гоми-чете ¹⁵ и говорят, что пройти от начала до конца его едва ли можно за целый день. По мнению Абиха, между кавказскими ледниками он на столько же замечателен, как Алеч между швейцарскими. Определить длину его не берусь, но очень может быть, что она не менее 15 или 20 верст. Кроме того, Карагоми спускается гораздо ниже других ледников Кавказа, именно до 5.680 футов над уровнем моря, оставляя таким образом далеко за собою сосны и только верст пять не доходя до селения.

Нигде на Кавказе я не видел таких красивых трещин и такого красивого и прозрачного льда, как здесь. На Карагоми можно восхищаться нежным цветом и чистотою льда. Это особенно бросается в глаза в тех местах, где он пересекается множеством бездонных трещин и кажется состоящим из прозрачных столбов и пирамид небесно-голубого цвета, обнимающих пространство в несколько верст длиною. Замечательно красива и его правая боковая морена, состоящая из почти белого щебня. Она, в виде гряды сажень также в 70 высоты окаймляет голубовато-синий глетчер. Нижний конец его образует глубокую выемку с ледяным гротом, и из нее, как из чудовищной [91] пасти, с ревом вырывается речка Кара-гоми ¹⁶. На склонах долины, ограничивающей с боков ледник, заметно, что в прежние годы пласт льда был значительно толще, а поверхность его лежала гораздо выше. По словам местных жителей, только лет двадцать тому назад этот глетчер стал сильно уменьшаться.

К сожалению, ледник Кара-гоми на сколько красив, на столько же и труднодоступен. Бездонными трещинами он пересекается почти всюду; кроме того, его поверхность в некоторых местах имеет такой крутой склон, что спускаться по ней очень затруднительно даже с хорошей горной палкой и в сапогах, подбитых острыми гвоздями. Не могу забыть, как в одном месте, на самом краю страшной бездны, я поскользнулся и упал; при этом невольный крик вырвался из моей груди. Возле меня никого не было и я был почти уверен, что полечу в трещину. В другом подобном месте мы увидели труп небольшого козленка, ущемленный, между ледяными стенами трещины; он находился на пол-аршина ниже поверхности глетчера, но, без сомнения, несколько лет тому назад попал в глубокую яму, увяз в ней и только теперь, когда пласт льда, может быть, в десятки аршин толщиною, успел стаять, труп его приблизился к поверхности глетчера. Я попробовал разрезать его кожу и мясо под нею оказалось еще свежим.

Другое большое затруднение при путешествии по леднику Кара-гоми представляют громадные морены, окаймленные с боков бесчисленным множеством ям и трещин, достигающих десятков сажень глубины. Нижний конец глетчера, вследствие своей крутизны, также не для всякого доступен.

По Кара-гоми нам пришлось идти ровно два часа. Наконец, в три часа пополудни, перебравшись опять не без труда через левую боковую морену, мы сошли с глетчера саженях в 70 выше конца его. Здесь мы окончательно распрощались с снегами и льдами, но, как оказалось вскоре, этим еще не завершились наши испытания.

Едва мы успели пройти с версту вдоль берега по довольно сносной тропинке, как вдруг очутились у подножья отвесной скалы, вдающейся в речку. Так как она была очень высока [92] и взобраться на нее было невозможно, то нам оставалось только спуститься в воду и идти вдоль скалы по руслу речки. Мои спутники сияли с себя все, кроме рубашки и черкески, советуя и мне сделать то же; но я счел лучшим крепко подвязать вверху голенища и отправиться в сапогах. Вода, доходившая выше колен, свирепо бушевала и пенилась вокруг нас. Течение ее было так быстро, что мы, держась друг за друга и из всех сил упираясь палками в подводные камни, только с большим усилием могли пройти шагов сорок по руслу реки, прежде чем снова вышли на берег.

Не прошло и получаса, как мы вторично уперлись в скалы, подмываемый водою Кара-гоми. Снова нужно было пробираться среди бушующих волн так же, как и в предыдущий раз. Но, когда и здесь мы благополучно выбрались на берег, то я уже стал терять надежду попасть наконец сегодня на такие места, где можно будет идти, не опасаясь за каждый неосторожный шаг. Как нарочно вскоре долина Кара-гоми заметно расширилась и показалось селение Ноакау, но я отчаявался добраться до него без новых препятствий. В это время пошел дождь, но мы были настолько утомлены физически и нравственно продолжительной ходьбой и разными приключениями, что уже не обращали на него никакого внимания. Не произвели на нас впечатления и раскаты грома, без сомнения, очень звучные в такой глубокой долине. Довольно долго шли мы с левой стороны речки по грудам валунов, нанесенных водой. Путь был не совсем удобен, но по крайней мере хорош тем, что даже и при неосторожности с нашей стороны никакая опасность не угрожала нам. Но вдруг — еще сюрприз: немного выше Ноакау в Кара-гоми впадает с левой стороны средней величины горная речка. От дождя, который в скалистых верховьях ее начался, вероятно, несколькими часами раньше, чем здесь, вода в ней сильно прибыла и уже хлестала через маленький мостик, перекинутый для пешеходов с одного берега на другой. Чтобы попасть в Ноакау, нам нужно было перейти эту речку. Не будь дождя, мы бы подождали, пока вода убудет, но теперь необходимо было во что бы то ни стало идти дальше. Переправляться по мостику нам казалось крайне опасным: он почти совсем скрывался под водою и мог каждую минуту быть снесенным ею. Пришлось опять путешествовать вброд.

Эта переправа оказалась во всех отношениях гораздо хуже [93] предыдущих. Стремительное течение едва не сбило нас с ног, когда мы находились на средине речки. Я намок почти до пояса, набрал полные сапоги воды и, когда шел дальше, они издавали такие звуки, как будто бы в каждом из них квакало по десятку лягушек. От места переправы нам пришлось пройти еще версты две. Наконец, после всех трудов, перенесенных нами в этот день, мы, голодные и усталые, в 4 часа 20 минут пополудни добрались до Ноакау. Таким образом, на переход от верховьев Нацарули до Ноакау потребовалось более 13 часов почти непрерывной ходьбы. Зато какое приятное чувство овладело мною, когда я попал в небольшую комнату, где в печке, вроде камина, пылал огонь. После трудных переходов или восхождения на высокую гору всегда испытываешь какое-то приятное ощущение. Чувствуешь, как будто бы совершил важное и трудное дело и что отдых, следующий за ним, вполне заслужен. Это чувство бывает иногда настолько сильным, что одно оно достаточно вознаграждает любителя путешествий по горам за все перенесенные им трудности и лишения.

С удовольствием сбросил я с своих плеч верхнее платье и расположился у огня. Рубашка, жилет и даже меховой пиджак так намокли от пота, что их пришлось долго просушивать. Первой нашей заботой было, конечно, хорошо поесть. Я испытывал сильнейшую жажду и хотел как можно скорее напиться чаю, поэтому обещал рубль тому, кто не более как в 10 минут достанет мне чайник или самовар. Не прошло и половины этого времени, как чайник был в моем распоряжении, а час спустя явилась вареная курица, хлеб и молоко.

________________________________________

В заключение скажу еще несколько слов о позвоночных животных описываемой мною местности.

Несмотря на то, что Рачинский уезд Кутаисской губернии и Осетия разделены высоким хребтом, фауна их имеет весьма много общего. Из млекопитающих, водящихся здесь, более других заслуживают внимания, конечно, горные козлы: тур Aegoceros Pallasii-Rouil. и Capra Caucasica Guld., как животные, принадлежащие только Кавказу. В заметке, помещенной в Трудах С.-Петербургского Общества Естествоиспытателей ¹⁷, я уже [94] упоминал, что каждое из этих животных имеет свою область распространения и что около того отрога Главного хребта, на котором находятся высочайшие после Эльбруса пики Кавказа, Дыхь-тау и Каштан-тау, обе области соприкасаются друг с другом. Расспрашивая о козлах у охотников и осматривая сохранившиеся у них рога, я убедился, что в горах восточной Осетии, т. е. в Дигории, водятся оба вида, тогда как в западной Осетии, начиная с верховьев Цеи и Ардона, встречается только Aeg. Pallasii. В подтверждение последнего я напомню читателю о громадной куче рогов около часовни Реком, где я не нашел ни одной пары рогов, принадлежащих С. caucasica.

В Касарском ущельи и на Казбеке Aeg. Pallasu встречается чаще, чем в других местах. Из рассказов охотников я заметил, что он держится не так высоко и не в столь неприступных местах, как Gapra caucasica. Мне говорили, что он попадается, например, на горах около аула Нузала, а в урочище св. Николая даже показывали скалы, на которых очень часто убивают этих животных. Как те, так и другие места расположены сравнительно очень невысоко. Таким образом Aegoceros Pallasu не только по своей организации ¹⁸, но и по образу жизни, представляет переходную форму от козлов к баранам. Оба вида козлов живут и на южном склоне Главного хребта, в Раче. Третий вид, именно Capra Aegagrus Gmel., ни в Осетии, ни в Раче не встречается вовсе.

Что касается серн (Capella rupicapra), то они живут во всех тех местах, где и туры; кроме того, их можно встретить и в среднем поясе гор, у верхней границы лесов и ниже ее. Убивали серн даже в предгорьях, напр., недалеко от Алагира. Вообще здесь эти животные не составляют редкости и рога их очень часто можно видеть как у охотников, так и у не-охотников; но, судя по личным наблюдениям, я думаю, что в Кубанской области их гораздо больше. Во время путешествие по горам я видел их там почти каждый день, несколько раз стрелял по ним и иногда убивал. Много серн попадается по склонам горы Шода и Адай-хох.

Кавказская серна едва ли отличается важными признаками от Альпийской. Она имеет короткое, сильное туловище и [95] длинные, крепкие, довольно толстые ноги с крепкими почти черными копытами. Рога чисто черного цвета; я не встречал их длиннее 8 1/2 дюймов, считая по кривизне передней поверхности. Они покрыты мелкими, нежными морщинами. Цвет серны изменяется по временам года, и притом не так, как у других животных: именно серны имеют летом цвет шерсти гораздо светлее, чем зимой. Две серны, убитые в средине июля, имели следующую окраску: преобладающий цвет шерсти был ржаво-рыжий; по бокам головы, от угла рта тянулась через глаз к уху бурого цвета полоска, шириною немного более дюйма; уши покрыты темно-бурою шерстью; темно-бурая полоска тянется вдоль спины. По бокам туловища, от передней лопатки к паху, тянется темная, серо-бурая, широкая полоса, за которой следует яркая, ржаво-желтая шерсть, покрывающая почти всю нижнюю часть туловища. В пахах шерсть белая, а на конце хвоста, на плечах и ногах темно-бурого цвета. Зимою большая часть тела покрывается красивою, темно-бурою или даже черно-бурою шерстью; желтоватый или рыжеватый цвета остаются на ногах и голове.

Некоторые серны держатся по высоким, скалистым, труднодоступным, совершенно безлесным местам, другие же, подобно швейцарской Waltdthier, отдают явное предпочтение горным лесам. Во время прежних своих путешествий по горам я сам часто видел серн в не особенно густых сосновых и еловых лесах, растущих по крутым косогорам или балкам.

Благородный олень (Cervus Elaphus) часто встречается в обширных лесах, покрывающих предгория Кавказа, в верховьях же Риона и в более высокой части Осетии его нет вовсе. Почти тоже можно сказать о диком кабане и косуле (Сарreolus vulgaris), хотя, впрочем, последние изредка попадаются в лесах верховьев Риона. Мне странным казалось отсутствие кабанов, оленей и коз в больших тенистых лесах Чанчахи, Зопхетуры и Чешуры и, вероятно, это обстоятельство объясняется громаднейшими снегами, выпадающими здесь зимою. Я уже говорила что в некоторых местах этих долин выпадает такой снег, который почти совершенно скрывает под собою лес. Для медведя, который может покойно проспать целую зиму, такие снега, конечно, нипочем и потому он водится всюду в изобилии. В верховьях Риона он встречается очень часто. Мне рассказывали, что когда в Чиора был падеж скота и трупы [96] умерших животных выбрасывались недалеко от селения, то там, даже днем, иногда можно было видеть около десятка медведей. Однако, ни один из отважных имеретинских охотников не воспользовался таким прекрасным случаем поохотиться на медведей.

Иногда медведь встречается в горах очень высоко и следы его я видел несколько раз на снежных полях, расположенных на высоте 10 или 11 тысяч футов. Осетины говорят, что медведи изредка нападают на их домашний скот, в том числе на лошадей и быков. В дигорском ауле Стредигор хозяин дома, в котором я остановился, рассказывал мне, что один медведь очень большого роста, разорвавший у него более десятка овец, телят и коров, всюду являлся в сопровождении двух волков. Когда он, убивши крупное животное, начинал рвать его, то волки держались в стороне и не смели к нему приблизиться; они принимались за еду только тогда, когда медведь, наевшись досыта, удалялся. Этого медведя несколько раз собирались подкараулить и убить, но все попытки оказались тщетными; в лесу, однако, охотники нашли логовище, где медведь имел обыкновение отдыхать, и здесь же оказались две лежки волков. Не знаю, насколько рассказ этот верен, но, по моему, и он не представляет ничего невероятного, так как подобные ему примеры встречаются не особенно редко в животном царстве. В гиенах, шакалах и диких собаках лев и тигр имеют таких же подбирателей остатков, каковы здесь волки. Еще более интересную ассоциацию представляют медоед Ratellus capensis и африканская птичка Indicator major. Последняя слишком слаба, чтобы собственными силами разорить пчелиное гнездо и потому криком призывает рателя и, когда тот, разорив гнездо и наевшись, удаляется, она наслаждается за свою услугу. Даже бушмены отыскивают гнезда диких пчел по крику этой птички.

Замечательно, что суслик (Spermopbylus musicus Men.), который встречается в таком громадном количестве во всех речных долинах, начинающихся на склонах Эльбруса и в долине Чегема, ни в Осетии, ни в верховьях Риона мне не попадался ни разу; едва ли можно допустить, чтобы я его не заметил, так как его звонкое, похожее на птичье, чириканье обращаете на себя внимание каждого.

Что касается птиц, то большая часть их одинаковы с [97] теми, которые водятся в пределах Нальчикского округа (бывшего Пятигорского) и о котором я уже писал в своей предыдущей статье ¹⁹. В предгорьях всюду встречаются горлицы, ветютени, скалистые голуби (Cohimba livia), перепелки, несколько реже куропатки и стрепета. Красивые горные курочки (Perdix Chucar Gray) встречаются почти во всех горных долинах и ущельях, то по голым скалам и осыпям, то по местам, покрытым кустарниками. Я видел их несколько раз в Дигории и в долине Ардона. Кавказский горный тетерев (Tetrao Mlokosyewitzii) попадался мне в верховьях Риона и Зопхетуры, но, как узнал я от местных охотников, он встречается везде в горах около верхней границы лесов. Еще выше живет горная индейка (Megaloperdix caucasica Pall.). Дергач и перепелка имеют очень большое вертикальное распространение. Перепелок я встречал до высоты почти 7 тысяч футов, коростелей несколько ниже. По берегам речек и ручьев в средней полосе гор часто встречается речной зуек (Aegialites minor). В лесах около Алагира я встречал еще дятлов, весьма похожих на обыкновенного Picus major и персидского P. Pelzami, но так как мне не удалось убить их, то я и не решаюсь утверждать, к какому именно из этих двух видов их следует причислить. Грифы (Gyps fulvus Gm., Vultur cinereus Naum., Neophron percnopterus L.), ягнятник (Gypaetus barbatus L.) и орлы (Aquila naevia, A. imperialis и, вероятно, Aquila fulva) встречаются не особенно редко, значительно реже — орланы Haliaetus albicilla L. и скопа (Pandion fluviatilis). Кавказский сарыч (Buteo Menetriesi. Bogd.), ястреб перепелятник, а в предгорьях коршун (Milvus ater Gm.) и кобчик (Erythropus vespertinus L.) встречаются часто. Перебираясь через Кавказский хребет, я видел на очень большой высоте двух небольших соколов. Совершенно подобные им попадались мне раза два в верховьях Зопхетуры. Как кажется, это были белогорлики (Falco subbuteo L.)

Около Мамиссоновского перевала и несколько ниже, на северном склоне хребта, я видел несколько раз ряполова (Linota bella Hemp.) и красного воробья (Erythrotorax erythrinus, Pirgula erythrina Pall.). Последняя птица, свойственная по преимуществу северу, попадается на Кавказе только на больших высотах. Прежде я встречал ее на высоте 8.000 ф. около перевала [98] Военно-Грузинской дороги, этот раз еще выше на Мамиссоновском перевале (9.300 ф.). Без сомнения, здесь, на влажных лугах, она и гнездится. Весною же, во время перелета, я ее встречал и в местах несравненно более низких, напр., в апреле месяце несколько раз около Ставрополя. В горах эти птички держатся небольшими стайками (5-10 штук) и часто садятся на высокие стебли чемерицы (Veratrum). В тех же самых местах я встретил и горных или снежных вьюрков (Montifringilla nivalis, Passer alpicola Pall.). Замечу, что прежде в горах я их не встречал нигде, кроме Военно-Грузинской дороги (между Коби и Гудауром), и потому не могу согласиться с тем, что эта птица встречается на всех горных лугах Кавказа ²⁰. Нельзя также согласиться с мнением Глогера, цитированным Бремом, что этот вьюрок всегда держится на обрывистых скалах, вблизи снежных и глетчерных полей. Я, наоборот, несколько раз встречал его на горных лугах, вдали от крутых скал и в очень большом расстоянии от ледников и снегов. Я заметил только, что он не любить садиться на стебельки травы или веточки каких-нибудь альпийских растений, а выбирает камни, скалы или голую землю, напоминая в этом отношении чеканов. Иволга (Oriolus galbula L.) встречается в предгорьях и здесь гнездится. В Дигории один из охотников, видя, что я снимаю шкурки с птиц, стал расспрашивать о разных родах их и между прочим спросил, что за птица, у которой верхняя и нижняя половины клюва перекрещиваются и заходят друг за друга. По его словам, эту птицу он насколько раз видел в своих лесах. Без сомнения, он говорил о клестах (Loxia), существование которых на Кавказе до сих пор подвергается сомнению. В дремучих хвойных лесах верховьев Риона птиц вообще очень мало. Здесь я видел крапивника (Troglodites parvulus), синиц (Parus major) и маленьких славок (Sylvia sp.?), голос которых в этих лесах слышится чаще, чем чей-либо. На больших высотах самые обыкновенным птицы — альпийские галки (Pyrrhocorax alpinus Wiell.) и клушицы (Fregilus graculus L.). Из широкоротых (Hyantes) я здесь вовсе не встречал горной косатки (Cypselus melba L.), тогда как Cypselus apus L. попадалась часто. Ласточки (Chelidon urbica L. и Hirundo rustica L.) живут [99] во всех аулах и селениях, a Cotyle rupeetris — по высоким отвесным скалам. Что касается остальных, по преимуществу мелких, птичек, как-то: плисок, завирушек, черногрудок (Ruticilla), чеканов и т. д., то они совершенно одинаковы с теми, которых я перечислял, описывая горы северо-западного Кавказа и Пятигорского округа.

Что касается пресмыкающихся, то, за исключением Lacerta muralis Laur. в горной полосе их очень мало. Зато эта небольшая, красивая ящерица встречается в огромном количестве везде, где только есть скалы. На южном склоне я встречал ее часто и в траве вместе с Lacerta viridis. Окраска ее бывает очень разнообразна. Некоторые экземпляры имеют голубовато-синюю спинку с черными пятнышками и беловатое или свинцово-серое брюшко. У других спинка зеленоватая с черными пятнышками, у молодых она зеленоватая или еще чаще — бурая. Брюшко также имеет иногда желтоватый оттенок. По бокам туловища проходят продольные темные полоски, у некоторых экземпляров они заменяются зеленоватыми. Lacerta viridis живет в предгорьях, в горах же, на значительной высоте не попадается вовсе. Lacerta agilis встречается значительно реже. Stelio caucasicus Eichw., которая в таком изобилии живет везде по Куре и дальше на юг, ни в Осетии, ни в верховьях Риона не встречается вовсе.

Из змей довольно часто попадается кольчатый уж (Tropidonotus natrix L.) и медянка (Coronella austriaca Laur.). Около Алагира мне попался один экземпляр медянки замечательно темного цвета. Спинка у него была черно-бурая, горло свинцово-серое, а почти все брюшко темного, синевато-стального цвета. Позади глаза тянулась черного цвета полоска, черные же мелкие пятнышки находились на верхней стороне головки. Гадюка (Реlias berus L.) встречается, как кажется, не особенно часто.

Из амфибий Hyla arborea встречается только в предгорьях, в горах же она мне не попадалась. Значительно выше распространяется Rana esculenta L., еще выше жабы и травяная лягушка (Rana temporaria L.). Последнюю я несколько раз встречал на высоте более 7.000 футов. Все экземпляры, собранные мною на больших высотах, отличаются темной окраской. Rana temporaria, живущая на равнинах Северного Кавказа, имеет почти всегда светло-желтовато-бурую спинку, с редкими черными пятнышками, у альпийских же экземпляров спинка [100] темно-серая с большими, частыми, совершенно черными пятнами. Более резкий свет способствуете развитию пигмента, поэтому почти все альпийские животные имеют сравнительно темную окраску. На высоте 8.000 футов я встретил еще жабу (Bufo variabilis Pall.).

Н. Динник.

Комментарии

13. Часть Осетии, расположенная в верховьях Уруха.

14. На пятиверстной карте она названа Бурджула.

15. Чете — по-осетински значит «ледник».

16. В верховьях ущелья Кара-гоми находятся два глетчера. Об одном уже было сказано. Речка, вытекающая из него, пробежав версты 2 или 3, уходит под тот огромный глетчер, о котором теперь идет речь, и вытекает из-под нижнего конца его отдельным потоком.

17. «Кавказский горный козел», 1882 г.

18. Толстая, с горбатым носом морда, относительно длинный, покрытый с верхней и нижней стороны хвост и особенным образом изогнутые рога сближают его с баранами.

19. См. «Горы и ущелья Терской области».

20. M. Богданов. Птица Кавказа, p. 68.

Текст воспроизведен по изданию: Осетия и верховья Риона // Записки Кавказского отдела Императорского русского исторического общества, Книга XIII. 1884