ДЕВИЦКИЙ В.

КАНИКУЛЯРНАЯ ПОЕЗДКА ПО ЭРИВАНСКОЙ ГУБЕРНИИ

И КАРССКОЙ ОБЛАСТИ

V.

Отъезд из Карса к западной границе. Молоканские деревни. Конфигурация местности. Сосновый лес. Судьба горцев-переселенцев. Сара-камыш. Оригинальные геологические образования на турецкой границе. Греческий поселок Бардус. Развалины крепости и церквей. Окраска почвы. Красота природы. Характеристика жителей. Развалины крепости в окрестностях селения. Турецкий пограничный пост. Обратно в Карс.

Из Карса я отправился к западной границе. Выехал я вечером, рассчитывая заночевать в каком-нибудь русском поселке: доехал до первого из них, Владикарса, который заселен молоканами, и остановился здесь. Это довольно большая деревня, построенная на русский лад: небольших размеров деревянные дома, в 2–3 комнаты, стоят на высоких фундаментах, с деревянными двускатными крышами и с несколькими [138] окнами, выходящими на улицу и на двор, с петухами и другими украшениями на гребне крыши; вытянуты они в одну линию по обеим сторонам единственной улицы. В деревне стоял отряд солдат пограничной стражи, который расположился постоем по домам. Разговорился я с хозяином за чайком о житье-бытье русских поселенцев. Пришлось услышать жалобы, что живется им тут плоховато в сравнении с прежним местожительством в Тифлисской губернии, потому что зимы страшно долги, тянутся месяцев по семи, отчего хлеб не всегда успевает вызревать. Во время долгой зимы скот приходится кормить дома, так что с трудом хватает больших даже запасов сена. А сена действительно они запасают очень много, так как во время моего приезда в селение беспрерывно везли громадные фургоны сена, несмотря на то что почти в каждом дворе стояли уже целые стога. Урожаи хлеба тоже бывают неважные: сам 2–3, почему по необходимости приходится прибегнуть к побочным источникам дохода — к извозу. Почти каждый молоканин имеет один или несколько фургонов, с которыми он и уходить из дому, главным образом зимою, для перевозки товаров. Иногда промысел этот бывает очень выгоден, чаще же дает только возможность прокормить лошадей и заработать несколько денег на уплату податей. Несмотря на жалобы, что плохое здесь житье, общий вид деревни производит впечатление зажиточности. Такое же, если не лучшее впечатление, производило и следующее молоканское селение Ново-Селим, в котором имеется до 150 дворов, растянувшихся версты на две по одному направлению. Все русские поселки резко отличаются от туземных: их можно узнать уже издали по типу построек и правильности расположения; [134] между тем как обширные дома туземцев: греков, армян, татар, турок и т. д. сделаны из булыжника, цементированного грязью или известью, с плоскими крышами, и прислонены почти друг к другу или разбросаны без всякого порядка. Издали они похожи на груду мусора или развалин, да и внутри более похожи на логовища зверей, чем на жилища разумных существ.

Природа почти повсюду представляет слегка волнистую степь, покрытую отличной травой. Пашни попадаются сравнительно редко и то только вблизи селений. Хлеб повсюду был еще зелен и по нем видно было, что находишься на высоте тысяч 6 футов. Вблизи Саракамыша дорога вступает в ущелье. Склоны прилегающих гор повсюду покрыты массой камней, которых почти не было заметно на пройденном пути. Поэтому растительность значительно уступала в роскоши предыдущим местам. Но зато вблизи Саракамыша появляется сосновый лес, который чем дальше, тем более становится гуще и рослее. На пути к Саракамышу попадалось самое разнообразное население. Между прочим, пришлось повстречать чеченское селение Эдди-Килиса, т. е. семь церквей, от которых остались бесформенные развалины. Странная судьба преследует людей: после покорения Кавказа часть горских племен жила в Турции, но после присоединения Карсской области все-таки опять попала под русское владычество. По своим наружным признакам все горцы-переселенцы отличаются от местных жителей как своею опрятностью и покроем платья, так и постройкой изб, менее похожих на звериные берлоги.

Саракамыш, в котором собираются солдаты в казаки для маневров и расположена штаб-квартира Елисаветпольского полка, представляет небольшое [135] селение, построенное на городской лад. Знакомых здесь у меня никого не было, почему я решился уехать на границу на следующий день. Начал я расспрашивать о дороге на казачий пост, расположенный верстах в 30 от Саракамыша. Дорогу мне указали, но при этом начали убеждать не ехать туда в одиночку, так как путь безлюдный и проходит частью по глухому лесу и горам, а разбои здесь не редкость; итак, еще не задолго пред этим на той же дороге одного человека повесили, а другого застрелили. Такие рассказы сопровождали меня решительно повсюду: там зарезали, там повесили, там застрелили, там ограбили и т. п., и что почти никого не удавалось изловить, так как граница всего в нескольких верстах, а грабители всегда успевают уйти за границу раньше, чем о делах их станет известно полиции. Рассказы эти не удерживали меня, но не скажу, чтоб они не обнаружили влияния на мое состояние духа и в немалой степени отравляли то удовольствие, которое получалось от путешествия. Едешь, бывало, по глухой, но живописной местности и, вместо того чтоб любоваться окружащей природой, главным образом тратишь свое внимание на то, нет ли вблизи чего-нибудь подозрительного. Поэтому, наслушавшись о саракамышинских страхах, я решил, для очищения совести, навести справки, нет ли казаков с того поста, куда я собирался ехать, и в случае если не будет никого, то уже тогда ехать одному. Попутчики нашлись и, пока они там снаряжались, я отправился в лес, чтоб убить время до отъезда да и посмотреть на давно уже невиданный мною сосновый лес. Лес оказался довольно мелким, по крайней мере на окраинах, куда я заходил. Попадались местами и старые сосны, но как редкость. Травка в лесу [136] была довольно жиденькая и ничего не имела общего с тою богатою травянистою растительностью, которую находишь в лесах средней полосы Европейской России. Своеобразную особенность, замеченную мною здесь в лесу, раньше на пути из Карса к Саракамышу и затем далее, составляло громадное количество разнообразной величины обломков черного обсидиана, валяющихся как на самой поверхности, так и пронизывающих почву на более или менее значительную толщину. Странное, давно уже не испытываемое мною, чувство удовольствия охватило меня, когда я очутился среди леса, наполненного смолистым запахом. Вспомнились мне времена студенчества, когда мне приходилось забираться в сосновый лес в окрестностях Москвы и в полной тиши любоваться лесными богатырями, где-то далеко вверху шумящими своими зелеными ветвями. Как хорошо, бывало, чувствуешь себя после надоевшей московской сутолоки. То же самое пришлось испытать и в саракамышском лесу, несмотря на то что в окрестностях селения он далеко уступает северным лесам.

Часа в два пополудни приехали за мной мои попутчики, офицер и два казака, и мы отправились. До поста было верст 30, почему нам и нужно было поспешить, чтоб попасть к вечеру домой. Дорога шла некоторое время по лесу, но потом она вышла из него, и пред нами снова начались то узкие ущелья, то широкие плоскогорья. Почти повсюду страна представляла травянистую степь. Кое-где трава была скошена. Местность было пустынная; за всю дорогу попались только четверо конных турок, пробиравшихся куда-то, и больше никого и ничего, даже птиц нигде не было. Деревни попадались только в начале и в конце дороги. [137] В начале жили осетины, в конце греки. Все здешние греки переселенцы на Турции. Заняли они тучные и довольно ровные земли, так что земледелие являлось вполне достойным занятием, тем не менее пашни были редки, да и те в убогом состоянии. В общем, мнение о здешних греках таково, что это народ ленивый, грубый и нечистоплотный. Деревни их действительно имеют непривлекательную наружность. Столь же непривлекательна и наружность самих греков: в большинстве случаев это народ приземистый, неуклюжий, с лица некрасивый. Наряжаются они в широкие турецкие штаны и куртки, на головах носят фески, часто перевязанные цветными платками; платье обыкновенно сделано из грубой домотканой материи и почти всегда рваное. Женщины лиц своих не закрывают и это дает возможность видеть, что они так же некрасивы, как и мужчины. Выражение лица обыкновенно угрюмое и даже дикое. Внутренние качества находятся в соответствии с наружным. Причину вырождения столь знаменитого в древние времена еллинского племени следует искать во многовековом гнете турок, отнимавших наиболее красивых женщин и мальчиков, и своими преследованиями заставлявших наиболее даровитые натуры переходить в мусульманство. В племени, поэтому, оставался наиболее слабый элемент, не замечавший незавидность своего положения и который все более и 6олее тупел и вырождался, пока не дошел до той жалкой ступени, на которой он теперь находится. Сомнительно, чтобы теперешние малоазийские греки были на самом деле прямые потомки греков, а не еллинизированные туземцы Малой Азии. Из Саракамыша приехали мы на пост в греческую деревню Еникей, где мой попутчик был начальником. [138] Занятое им помещение имело очень приличный характер; да и вообще на здешних постах, как мне пришлось увидеть, помещения для офицеров очень просторны и удобны и живут они здесь, несмотря на скуку и однообразие, гораздо лучше, чем в других местах. Квартиры у них — казенные здания, съестные припасы настолько дешевы, что от жалованья им еще удается делать небольшие сбережения. На другой день моему руководителю нужно было отвезти деньги своему командиру в Караурган, чем я воспользовался и отправился туда с ним. Дорогой пришлось увидать знакомые мне только по книгам геологические образования. Склоны гор обветрились и разрушились, но не равномерно, как это обыкновенно бывает, а только местами, почему повсюду во множестве возвышались отдельные столбы, самых разнообразных очертаний, напоминая то колонны, то здания, то окаменелых людей и животных. Нечто подобное встречается между Карсом и Саракамышем, хотя остатки выветрившихся гор скорее похоже там на обломки, случайно скатившиеся сверху. Вблизи Караургана имеется целый ряд пещер, в которых в былые времена смут и треволнений население находило себе приют. В нескольких шагах от поста проходит граница, за которой виднелся турецкий пост, приютившийся у скалы, а вблизи него деревня. Отношения русских и турецких офицеров и чиновников самые мирные, и поездки друг к другу совсем не редкость.

Из Караургана я снова возвратился в Еникей. Выехали мы поздно и, несмотря на поспешность, с какой возвращались, ночь все-таки захватила нас и несколько верст пришлось проехать в полнейшей темноте. Дороги тут и днем заставляют ездока зорко смотреть под ноги, что же пришлось испытать в непроглядной тьме, [139] трудно передать. На другой день я решил отправиться в Бардус, к чему подбивали меня рассказы о величии природы в этом селении и о том, что для меня, естественника, найдется много там интересного. Бардус расположен верстах в 18 к северу. Дорога вначале не представляла ничего нового, — начались давно знакомые картины: ущелья, с очень пологими скатами, и плоскогорья. Все это было в большинстве случаев покрыто густой травой, хотя было также достаточно мест, где выступали наружу кристаллические материнские породы, или на поверхности валялось громадное количество камней. Местность была почта безлюдна: кое-где попадались греки, занятые косьбой сена. Пашни также были редки, но хлеб был хороший. Изредка попадались канавки с водой. Несмотря на значительность высоты над уровнем моря, лето здесь бывает настолько знойное, что поливка полей и в особенности огородов в большинства случаев необходима. Огороды можно было видеть изредка только подле деревень. Казаки на своих постах устроили себе маленькие огороды, на которых они разводят обыкновенные, но необходимые в хозяйстве, огородные растения: капусту, бураки, картофель, лук, салат и пр. Наиболее рачительные сотенные командиры или вахмистры позаботились также о разведении при постах: кур, гусей, индюков и свиней, которыми и лакомятся в торжественных случаях. Наилучший из виденных мною постовых огородов находится в Бардусе. Бардус, греческий поселок, лежит в ущелье, окруженном отовсюду грандиозными отрогами Саганлугского хребта, обрывистые и крутые склоны которых особенно величественно поднимаются с северной стороны селения. Разрушающиеся породы во многих местах образовали грандиозные утесы, иногда [140] расположенные в несколько ярусов друг над другом. В деревне находятся развалины старинной крепости. Развалины эти еще хорошо сохранились. Расположены они на крутом с южной и обрывистом с северной стороны холме. Подъем и вход в развалившуюся крепость довольно труден и теперь, когда никакая опасность не грозит входящему. В былые же времена, когда толстые стены были целы, а за стенами сидела целая шайка головорезов, для которых и своя и чужая жизнь не представляла никакой ценности, она представляла недоступную твердыню, которую можно было взять только многочисленному отряду или голодом. Несколько раз я уже посещал развалины крепостей и всякий раз на ум приходило, что в этих молчаливых и пустынных развалинах когда-то кипела жизнь, гремело оружие, устраивались пиры, на которых владетель крепости, хан или бек, со своими верными слугами обсуждал планы набега на соседей или проезжих купцов, составлялись заговоры, обсуждались меры защиты на случай нападения неприятелей. Сердца бились от радости, горя, злобы, зависти и счастья на тех же самых местах, где теперь молчаливые развалины стоят спокойно и безмолвно, ничем не выдавая когда-то кипевшей здесь жизни. В этой крепости до последнего времени находилась древняя христианская икона, несмотря на то что здесь раньше жили турки. Присутствие указывает на существование здесь христианства, искорененного турками, которые, однако, почему-то не осмелились удалить икону. К числу других достопримечательностей Бардуса, заселенного в старинные годы христианами, принадлежат развалины двух церквей, небольших размеров. От одной остались только обломки, из тесаного камня, на котором высечены узоры. [141] На одном из камней заметна надпись, как мне сказали, на церковно-грузинском языке. Судя по обломкам камней, церковь или часовня была довольно хорошо устроена. От другой тоже небольшой церкви остались только куски стен, сложенные из обломков камней, цементированных известью. Характерная особенность всех здешних старинных построек та, что извести не жалели; можно с уверенностью сказать, что 1/3–1/4 всякой развалины состоит из извести. Подле этой развалины находится огород, ограда которого состоит из громадных камней, достигающих 13 четвертей в длину и 4 четверти в вышину. Ширины мне не удалось измерить. Суда по длине и высоте камня, вес его не менее 150 пудов. Остается только удивляться, каким способом жители деревни могли ворочать эти громады и взваливать их иногда более чем на сажень высоты. Такие циклопические постройки в здешних местах попадаются нередко. После завоевания Карсской области, жившие в Бардже турки подверглись притеснениям со стороны казаков, ушли за границу, а на место их явились греки убегавшие, в свою очередь, от турецких преследований. Бывшая в селении большая турецкая мечеть обращена в церковь, а минарет в колокольню. Не будь на стенах мечети высечено арабских надписей, едва ли незнакомый человек мог бы догадаться о метаморфозе мечети в церковь. Такова превратность судьбы: сперва, христианство было вытеснено мусульманством, потом мусульманство, в свою очередь, вытеснилось христианством.

На другой день я побывал в некоторых местах окрестных высот, которые отовсюду громоздятся в виде отдельных хребтиков, направляющихся к ущелью, по которому протекает небольшая, но шумная горная [142] речка. Хребты эти получились от размывания одного общего массива и разделены крутыми балками. В большинстве случаев растительность на них тощая, а местами и вовсе нет даже ничего, так как склоны круты и постоянно размываются, а осадочные породы, глинистые сланцы, глины и гипсы, доведенные до различной степени разрушения, не всегда способствовали развитию даже жалкой растительности. Почти повсюду разбросаны отдельными деревцами кипарисы, издававшие ароматический запах, тут же стелется сбоку и можжевельник. Деревца достигали не более 1–2 сажен высоты и росли так редко, что казались насаждениями рук человека или сильно вырубленным лесом. Почва на небольших сравнительно расстояниях была окрашена в различные цвета: синий, красноватый, бурый и почти черный; преобладал буровато-черный цвет. Во многих местах заметны были странные и новые для меня минералогические образования: кажется глина, темной окраски, а может и другая горная порода, полуразрушенная, неоднократно выступающая из-под синей глинистой массы, была покрыта как бы глазурью. Глазурь эта прикрывала как отдельные небольшие кусочки, так и большие куски. Обыкновенно она проникала во все трещины, внутренний же состав породы оставался без изменения. Состав глазури несколько напоминал известковое образование (гипс), хотя с точностью сказать было трудно. В некоторых местах хребтики сверху и с боков были покрыты массою обкатанной мелкой гальки самых разнообразных горных пород. В промоинах видно было, что галька составляет мощный слой, хотя толщину его определить не удалось. Спускаясь вниз с одного хребтика, в бока которого врезывались многочисленные новые промоины, [143] я заметил целый ряд маленьких ручейков, образовавшихся, вероятно, от бывшего накануне небольшого дождя. Ручейки эти стекали в одно общее русло, дно которого покрыто было крупными песком. При этом наблюдался интересный факт, знакомый мне только по книгам: ручей становился все меньше и, наконец, исчезал в пористой породе; потом саженях в 10–20 снова появлялась вода, количество которой становилось все больше и больше, пока, наконец, не начинала шуметь речка, для того чтобы снова исчезнуть несколько пониже. Найти ископаемых на пройденном пути, несмотря на тщательный осмотр многих мест, мне не удалось. Зато на поверхности валялась масса различных раковин, во многих из которых еще сидели слизняки. Спустившись вниз, я искупался в речке, узкой и мелкой, но шумливой и быстро текущей. Берега речки заросли ивняком. Из людей вблизи никого не было, так как Бардус был не ближе двух верст. Странные чувства испытывает человек, когда он один, среди дикой природы, опускается в воды бурного потока. Слышится только шум катящейся воды, и напряженному слуху не удается схватить ни одного другого звука, который бы хоть сколько-нибудь рассеял смутное чувство одиночества, охватывающее со всех сторон.

К вечеру съехалась на пост вся компания и внесла более жизни и шуму в домашней обиходе. Офицер охотничьей команды, бывшей на посту, пошел со мной на другой день прогуляться на соседнюю гору к лесу, где мы и засели в тени кипарисов. Во время разговора он сказал, что вот уже 3 года приходит на летнее время в Бардус и так полюбил и сроднился с этим местом, что уход для него отсюда обыкновенно составляет большое огорчение. И действительно, [144] открывавшаяся пред нами панорама представляла привлекательную картину: с южной стороны, значительной высоты, с мягкими очертаниями, горы покрыты были соснами и кипарисами. Они круто спускались к шумевшей внизу речке Бардус-чаю. С севера горы, изредка покрытые кипарисами, были страшно изрыты внизу и окрашены в самые разнообразные цвета: синий, красный, черный, бурый, желтый, выступавшие отдельными пятнами, без всякого порядка. Вверху слева возвышался пологий, покрытый травой громадный массив, а справа несколько меньшая, но зато более высокая гора, оканчивавшаяся на вершине обрывистым базальтовым утесом. Воздух вокруг нас был напоен своеобразным ароматом сосен, кипарисов и можжевельника, а приятная прохлада в тени деревьев спасала от солнечного припека, так что для меня вполне была понятна привязанность поручика к данной местности.

Характеристику местных греков мне пришлось услышать в Бардусе несколько иную, чем в Караургане. Общий отзыв офицеров и казаков, с которыми мне удавалось говорить, таков, что греки хотя и имеют дурные стороны, тем не менее они меньше своих соседей занимаются воровством, редко укрывают разбойников, к русским относятся дружелюбнее и вполне понимают, какое значение имеет для них местная военная стража. Они скоро выучиваются говорить по-русски, хотя и плохо, и будь здесь русские поселки, легко можно было бы рассчитывать, что лет через 30 греки или совсем или значительно обрусели бы. Так характеризовали греков и офицеры, и простые казаки, бывающие в очень близких сношениях с ними, почему ее нужно считать более или менее правильной. [145]

В окрестностях Бардуса, верстах в 2–3 от поста, находятся развалины крепости. Расположена она на очень крутом утесе, с трех сторон почти недоступном для подъема и только с одной стороны утес настолько полог, что подъем хотя и труден, но возможен. С этой стороны возвышаются остатки высокой, но тонкой стены, сложенной из обломков, цементированных известью. Крепость эта, как и находящаяся в Бардусе, вероятно служила убежищем для окрестных жителей в смутные времена, а, может быть, и местожительством какого-нибудь владетеля, державшего всю прилегающую местность в страхе и повиновении. В крепости сохранилось нечто в роде бассейна для воды, выложенного плитняком. Общее впечатление таково, что крепость представляла сильный оплот, неодолимый в те времена, когда люди сражались шашками, копьями, стрелами или стреляли из фитильных или кремневых ружей. Если мне приходилось плохо при спуске по пологому даже склону, когда приходилось хвататься за камни и ветви и ходить зигзагами, то можно себе представить положение поднимающегося, когда сверху в него бросают камни и всякие смертоносные оружия.

У основания горы, на которой находятся развалины крепости, протекает маленькая горная речка. Она служит границей России с Турцией. Тут же за речкой находится турецкий пост. Отношения наших и турецких офицеров самые мирные; они бывают в гостях друг у друга всякий раз, когда кому-нибудь из них сделается скучно. Чаще всего нападает скука на турок, так как занятий у них никаких нет, и все время проводится в курении кальяна, в еде и спанье. Особенность положения турецких офицеров та, что [146] жалованье они получают большею частью натурой: сукном, чаем, сахаром и т. п. и как бы на мелочные расходы им выдается несколько рублей. Недостаток денежного содержания вынуждает их жить контрибуцией с окружающих жителей, и на эту контрибуцию офицеры, в силу вековых традиций, смотрят как на нечто принадлежащее к их привилегиям. Как-то я, в компании с поручиком, собрался в гости к туркам. Хозяев-офицеров никого не оказалось, почему мы ограничились только осмотром поста и удалились. Для гостей имеется отдельная большая комната, единственная мебель которой состояла из широкой и высокой нары, устроенной в виде дивана, на котором гости восседают, поджавши ноги. Помещение для солдат велико, очень светло и гораздо опрятнее многих помещений, устроенных для наших казаков, из которых некоторые не выдерживают никакого сравнения. Конюшни также просторны. Во время нашего приезда на пост привезли сено. На мой вопрос, почем они покупают сено, со стороны моего спутника последовало объяснение, что турки сена не покупают, а берут безвозмездно с населения, которому вменяется это в числе других натуральных повинностей.

Из Бардуса мы благополучно добрались до Саракамыша. Дорога сначала шла все в гору. Крутой и продолжительный подъем потребовал значительных усилий со стороны наших лошадей, но зато открывшийся с высоты вид достаточно вознаградил нас за продолжительное неудобное сиденье на поднимающихся лошадях. Бардус виднелся там, где-то в глубине, раздавленный громоздившимися повсюду высокими горами из которых южные были покрыты травой и лесом, а северные, большею частью обрывистые, [147] оканчивающиеся утесами из вулканических пород, прикрывающих лежавшие внизу осадочные породы, были или совсем голые, или покрытые тощею травою и изредка разбросанными кипарисами. Еще один поворот и Бардус, оставивший такое хорошее по себе воспоминание, скрылся навсегда. Снова началась степь, расположившаяся по Саганлугскому хребту. Местность имела волнистый характер, то слегка поднималась, то пересекалась более или менее глубокими балками. Вскоре показался и лес. Нам несколько раз то приходилось въезжать в лес, то снова ехать по степи. Местами степь была совершенно свободна от камней; в других местах камней было достаточно: это, вероятно, выступали обломки материнских пород. Почва представляла, большею частью, прекрасный чернозем, и только изредка была обработана; в большинстве же случаев она нетронута, вероятно, со времен своего образования, и единственный способ ее эксплуатации была уборка сена и пастьба скота, видневшегося на пути в многих местах. Воды также было достаточно. В одном месте приземистого утеса, возвышавшегося вблизи дороги, валялся еще снег небольшими клочками. Вероятно положение его среди камней, с скверной стороны утеса, сохранило его от таяния, так как был уже конец июля, и снег в это время исчезает даже на более высоких местах. Вблизи утеса расположилась маленькая кочевка, по случаю ли резки скота, или, может быть, оттого, что там валялась падаль, но вблизи кочевки вилось большое количество хищных птиц, среди которых много было грифов, этих богатырей пернатого мира. Некоторые из них сидели вдали целыми группами. При нашем проезде они медленно поднялись с места и, кружась, поднимались все выше и выше. [148] Сколько силы видно в этом богатыре, плавающем в воздухе и, почти не двигая крыльями, поднимающемся на страшную высоту! Поневоле позавидуешь их привольной завидной доле. Переночевав в Саракамыше на хуторе охотничьей команды, я отправился обратно в Карс. Потянулись старые, знакомые места. Вблизи одного греческого селения мне снова пришлось увидать целые стаи грифов, выжидавших на краю утеса, когда собака покончит свой пир возле издохшей коровы. Некоторые из грифов, наиболее смелые или голодные, отделились от стаи и расселись в нескольких шагах от падали. Наиболее удалыми оказались вороны, вертевшиеся около самой собаки, и видимо порядком надоевшие последней, так как она то и дело издавала грозное рычание. Сделанные мною выстрелы из ружья разогнали всю стаю, не причинив ей более никакого вреда. Любо было смотреть на десятки паривших в воздухе грифов и белых орланов, вероятно состязавшихся между собою в плавности и быстроте полета. Вся масса поднялась на значительную высоту, откуда некоторые направились снова к падали, другие же унеслись в какую-то даль.

В Карс я добрался уже ночью и остановился у знакомого священника.

VI.

По дороге в Александрополь. Малороссийский поселок. Духоборы. Баш-Кадыкляр с Аладжинскими высотами. Развалины Ани. Характерные особенности развалин. Александрополь. Дорога в Эривань мимо Алагеза. Обратно в Эривань.

Из Карса я отправился по александропольской дороге. Дорога шла мимо цитадели и фортов по берегу Карс-чая, прорывшего себе глубокое русло среди [49] твердых вулканических пород. Ущелье довольно живописное. Выйдя из ущелья, дорога пошла по степи. Первое селение, через которое мне пришлось проезжать, было русское. Даже не зная имени, по одному только внешнему виду, можно было бы угадать, что здесь живут не туземцы, до того, вообще, наружность русских сел отлична от армянских и татарских. Вся местность вокруг представляла степной характер, однако пашни попадались довольно часто и хлеб на них был очень недурен. Прилегающие к дороге места заселены, в большинстве случаев, русскими, главная масса которых сектанты. Все это народ работящий и предприимчивый и потому, несмотря на трехлетний неурожай, не потерял той степени благосостояния, к которой так стремится наш крестьянин внутренних губерний и не достигает ее. Верстах в 20-ти от Карса, в селении Займе, я встретил малороссов, переселившихся сюда из Екатеринославской губернии. Два из них везли на фургонах поклажу в Александрополь, а третий пробирался к себе в селение «Хорошее», бывшее верстах в пяти, и предложил мне отправиться к нему ночевать. Приехали мы часов в 9–10, когда семья моего спутника уже спала. Хату хозяйка только что вымазала глиной и в комнате стояла страшная духота. Решено было, что я и хозяин ляжем спать на дворе, на сене. Однако к утру было так прохладно, как я и не ожидал по предыдущему жаркому дню. Утром с хозяином сели мы пить чай, а заботливая хозяйка начала готовить нам пышки на масле. Разговорились мы о житье-бытье их в этой стороне. В общем они выражали недовольство,, так как вот уже три года неурожай, и только в этом году, кажется, дела поправятся. Зимы также холодны и длинны. [150] Заработков никаких, а извозом пока не умеют заниматься, так что за время поселения здесь пришлось прожить почти все, что принесли с собою. Показывая на свой рваный кафтанишко, хозяин сказал, что там «в России» он вел хозяйство на «полную губу», а тут приходится ходить вот в чем. Долго так он жаловался, однако общее впечатление от его рассказов таково, что он принадлежит к категории лиц, для которых мила пословица «хоть гирше, да инше». Любопытна наклонность наших хохлушек соблюдать чистоту в домах. К молоканам, которые живут несравненно зажиточнее малороссов, последние и в особенности бабы относятся свысока за несоблюдение чистоплотности. О духоборах, однако, у них мнение очень хорошее. Явившись на новые места, переселенцы купили себе сакли и поселились в них. Внутренность сакли обыкновенно никогда не белится и потому имеет непривлекательный вид. Мужчины еще относились к этому неудобству философски, бабы же просто голосить начали. Бросились отыскивать белую глину, но нашли только желтую. Взялись с горя и за желтую. Пошла бабья работа и сакли были вымазаны, потом найдена была верст за 30 и белая глина, которою они и выбелили вновь отстроенные на малороссийский лад хаты.

К числу неудобств, испытываемых новыми поселенцами, принадлежит также и то, что пришли они сюда из теплой Екатеринославской губернии, где во всякой деревне подле дома найдешь и вишни, и груши, и другие деревья, а на полях засеяны арбузы и дыни; тут же климат настолько суров, что, кроме хилых ив, ничего более не растет. Вот и плачут бабы, припоминая прелести прошлой жизни. Некоторые [151] из них заявляют, что давно бы сбежали, если бы знали дорогу на старые места.

Из Хорошего я отправился дальше проселочной дорогой. В большинства случаев земля представляла пастбища, хотя попадались и пашни, на которых хлеб был еще не убран, и почти везде был хорош. Желая пробраться посмотреть на развалины древнего армянского города Ани, я направился проселочной дорогой через Баш-Кадыкляр. Путь мой пролегал через русское селение «Горелое», населенное духоборами. Приходится удивляться той степени благосостояния, которая так заметно бросается в глаза, когда въезжаешь в сектантский поселок. В особенности богаты села духоборов. Все это народ рослый, красивый, чисто одетый; мужчины бреют бороду; женщины во время работ носят широкополые соломенные шляпы, обшитые снизу и отчасти сверху красной материей, так что в это время они не похожи на русских баб-крестьянок. Проезжая через деревню, я возле всякого дома видел скирды сена и хлеба, который беспрестанно возили с полей на фургонах. В этом селении мне в первый, кажется, раз в Закавказье пришлось увидеть, что молотят катками, а не досками, как это принято здесь повсюду.

Баш-Кадыкляр, в котором я остановился покормить коня, оказался небольшой армянской деревней, с кривыми, запутанными переулками, с приземистыми домами, сложенными из обломков камней, без древесной растительности, с несколькими родниками прекрасной пресной воды. Окрестности унылы, слегка волнисты и с невысокой голой горой, Кизил-топа; дальше возвышается знаменитая в истории последней Русско-Турецкой войны Аладжа, с сохранившимися на ней турецкими окопами, из-за которых пролито столько русской крови. [152]

Часа в 4 вечера я добрался таки до развалин Ани. Уже издали показались остатки стены, с несколькими башнями, верхи которых были разрушены; виднелись также остатки церквей, уцелевшие от всеразрушающего влияния времени. Дорога проходила через довольно хорошо сохранившиеся ворота, потом пошла среди груды камней, получившихся от разрушенных жилищ, и, наконец, привела меня к маленькому поселку, с десятком армянских и куртинских семей, в котором жил монах, присланный сюда из Эчмиадзина. Прожив там сутки, я имел возможность осмотреть развалины. С двух сторон город окружен глубокими оврагами, с третьей простирается равнина, и на ней-то особенно хорошо сохранилась стена. Толщина стены не особенно значительна, от 1 1/2 до 2 арш. Облицована она снаружи и изнутри тесаным камнем; внутри же сложена из простого колотого или рваного камня, цементированного известью. Стена окружала город со всех сторон и в некоторых местах была двойная: одна стена проходила вверху, другая внизу оврага над обрывом. По размерам площадь, окруженная стеной, приблизительно равна Московскому кремлю. В некоторых местах за стеной на равнине валяются груды камней и стоят развалины церквей, что указывает на то, что сюда продолжался или сам город или расположены были подгородные селения. Если верить данным армянских летописей, по всей вероятности преувеличенным, то в Ани было не менее 100 тысяч жителей, и тысяча церквей возвышали свои куполы над другими зданиями. В пространстве, огражденном стеной, сохранились довольно хорошо некоторые церкви, одна мечеть, с высоким минаретом и арабской надписью, и здание, именуемое дворцом. Вблизи жилища [153] монаха лежит обрушившийся восьмигранный минарет, при падении своем расколовшийся по швам на отдельные призмы в 2–4 слоя, лежащие одна на другой и вблизи друг друга. Другой минарет хорошо сохранился; обвалилась только верхушка; ступени, ведущие на верх минарета, сильно повытерты: видно, что много им пришлось послужить во времена величия прилегающей красивой мечети. Однако они настолько еще хороши, что подъем на вершину минарета вполне доступен. Взобравшись на верх минарета, сел я там на площадку, и мысли о былом величии города, о заботах, печалях и радостях людских, когда-то составлявших всю суть жизни обитателей, невольно потекли длинной вереницей. Осмотренные мною полуразрушенные церкви, большие и малые, не производили сильного впечатления. Построены они прочно, но тяжеловесно и неэффектно; места для них выбраны так неудачно, что они в былые времена, вероятно, были очень мало заметны среди зданий. Особенность почти всех этих церквей та, что в них незаметно ни внутри ни снаружи штукатурки, почему голые стены, сложенные из высеченных камней черного и буроватого туфа, имеют угрюмый вид и производят сумрачное впечатление. Только в очень редких местах на сводах купола сохранилась штукатурка с изображением на ней святых и ангелов в византийском вкусе. Размеры всех сохранившихся и раскопанных развалин церквей и монастырей незначительны. Единственное на них большое здание — собор имеет сажен 6 высоты. Колонны внутри собора имеют приблизительно 5 саж. высоты; достигают они купола, уже обвалившегося. Если предположить, что купол имеет 4 сажени, то самое большое здание имело 9 саж. высоты. Дворец также мал по своим размерам. [154] Характерная особенность старых здешних построек заключается в том, что все они сделаны из камня, на котором высечены прекрасные орнаменты, хорошо сохранившиеся, несмотря на действие всесокрушающего времени. Не умея употреблять краски да и не рассчитывая на их долговечность, армянские и мусульманские строители того времени умели делать рисунки, комбинируя известным образом черный и красный базальтовый туф. Из сочетания высеченных черных и красных призм они устраивали и своды, и горизонтальные потолки. Многие из таких рисунков, где они только сохранились, и теперь еще производят приятное впечатление. Строителями наиболее крупных зданий, вероятно, были греки и персияне, так как в постройках и рисунках, сделанных красками, видна работа и вкус того и другого народа. Среди развалин города имеется несколько тоннелей, в которые я, однако, не спускался. От бывших в них мне приходилось слыхать, что тоннели, большею частью, обвалились, да и в сохранившихся частях нельзя заходить далеко, так как там воздух сперт так, что тухнут свечи и дышать нечем, а в самом начале попадаются змеи. Город разрушен уже давно; прошло несколько столетий, как его совсем покинули жители. Как всякий вообще большой город, Ани представлял заманчивую добычу для самых разнообразных завоевателей: арабов, персов, турок, татар и т. п., пока наконец в 1319 году землетрясение не довершило разрушения и не разогнало жителей, остатки которых разбрелись в разные стороны. Внизу оврагов, окружающих Ани, в рыхлой песчаниковой почве устроены многочисленные пещеры, отчасти полузавалившиеся. Во многих из них курды и татары прячут свой скот во время непогоды. [155] Большая часть из них устроены незамысловато и представляют простые, грубо выдолбленные углубления в обрывистом скате. В некоторых заметны попытки прежних жильцов украсить несколько неприглядную картину звериной норы: устроены маленькие карнизы, правильные углубления в стенах, волнистые линии и т. п. Так как монах, который проживает среди развалин, очень мало говорит по-русски и отличается полным незнанием истории окружающих его развалин, то мне и нельзя было добиться от него, кто устроил пещеры, первобытные ли обитатели этой местности, или монахи в христианскую эпоху.

Из Кашеванка, в котором находятся развалины монастыря, служившего местом судилища для армянских царей, я рассчитывал направиться в Аргино, лежащее на александропольском шоссе, с целью осмотреть там развалины храма, в стенах которого находятся громадные камни, своего рода мегалитическая постройка, но сделать этого не удалось. Мне указали на другую дорогу и только в соседнем селении я заметил ошибку. Возвращаться обратно мне не хотелось, почему я и направился прямо в Александрополь. Местность эта довольно густо заселена. Почти повсюду засеяна была пшеница и ячмень, отчасти уже убранные с полей; сенокосные места попадались редко да и трава на них была тощая и редкая. Под вечер я добрался до Александрополя. На другой день я отправился осматривать город, показавшийся мне более привлекательным, чем Эривань. Дома устроены хорошо, улицы, в большинстве случаев, прямые; на базаре также больше жизни, чем в Эривани. Из Александрополя я отправился в Эривань. Дорога через Абаран имеет верст 100 длины; шоссейная дорога начинается приблизительно [156] на половине этого расстояния. В начале дорога шла среди засеянных или распаханных полей. Часто попадались деревни или виднелись невдалеке. Хлеб во многих местах уже был скошен или убирался хозяевами (было уже начало августа). У подошвы Алагеза, который во время своего путешествия мне пришлось объехать кругом, начали попадаться степные пространства, на которых паслись стада крупного и мелкого рогатого скота, хотя пашни все-таки преобладали и виднелись даже на значительной высоте на самом Алагезе. Видно было, что население, главным образом, занималось земледелием, а скотоводство составляло только подспорье в хозяйстве. Население довольно разноплеменное и состоит из татар, курдов и армян. Местность у северного и восточного склонов Алагеза незаметно повысилась до того, что в некоторых деревнях не видно было ни одного деревца, что указывало на довольно суровые и длинные зимы. Только на южной стороне Алагеза дорога быстро уходит вниз, и в Аштараке и соседних деревнях население усиленно занимается садоводством; в Аштараке насчитывается более 4000 садов, главным образом виноградных. Резкий контраст представляют между собой деревни с садами и без садов. Мне уже достаточно прискучил вид голых деревень Карсской области, и потому потонувшие в садах селения произвели самое отрадное впечатление. Дорога из Аштарака в Эривань на расстоянии 20 верст совершенно безводна, так что горе будет тому путнику, который пред этим наелся чего-нибудь соленого. Дорога вначале идет все в гору, потом до самой Эривани опускается. Здесь проходит шоссе; местами оно хорошо, местами же ужасно плохо. В особенности плоха дорога около самой Эривани. [157] Наступившая темнота и страшные камни на дороге заставляли меня пробираться черепашьим шагом, так что я достаточно успел измучиться, пока, наконец, добрался таки до города.

VII.

Природа приаракской равнины. Орошение. Нахичеванские соляные промыслы. Опыты земледелия в пустынной местности Илан-даг — змеиная гора. Джульфы. Строение гор. Ордубат. Шелкомотальни. Акулисы. Армяне-зоки. Костюмы. Торговые обороты акулисцев. Шкода. Монастырская церковь. На обратном пути. Гробница Ноя под Нахичеванью. Возвращение в Эривань.

После нескольких дней отдыха в Эривани, я имел еще достаточно свободного времени, которым и решил воспользоваться для ознакомления с юго-восточным углом Эриванской губернии, для того чтобы составить себе более или менее ясное представление о природе и жизненных условиях различных частей приаракской местности. Однако, после бесконечного рода разнообразных впечатлений, способность воспринимать новые в значительной степени ослабела, да и тропическая жара равнины, после нагорной прохлады, действовала на меня расслабляющим образом. Самая природа местности, в особенности недалеко от Эривани, однообразна: это равнина, почти сплошь обработанная и довольно густо заселенная. Хозяйство повсюду здесь поливное, почему в местах, изобилующих водою, население образовало многочисленные деревни: везде глаз ваш видит деревни, поля, уже убранные или снова распаханные. За Камарлю начинают уже надвигаться горы, сперва только с северной стороны, а далее, то справа то слева от дороги, иногда заставляя ее [158] пробираться по узким проходам, оставшимся между ними. Горы эти имеют самый печальный вид: на них или совсем нет никакой растительности или, если и есть что, то это полынь или бурьян, совершенно выгоревший под палящими лучами здешнего солнца. Очертания гор также незамысловаты, почему вид их скоро надоедает и глаз ищет чего-нибудь другого освежающего, но, к сожалению, ничего не находит. Степь, по которой проходит Кахановский канал, представляет более приятную картину: на всем пространстве, какое может охватить глаз, видно зеленое поле, поросшее или густою травою, или засеянное хлопком и рисом. Канал этот проведен недавно, почему население сравнительно еще редко на орошаемой им площади. Бичом этой плодоносной местности является громадное количество комаров, мошек, оводов и тому подобных врагов человека и скотины. Мне недолго пришлось ехать около канала, но и за этот короткий период кровопийцы успели измучить и меня и моего коня. Положение обитателей орошаемой местности очень незавидно. Единственный способ успешно бороться с этими врагами — это дым. Проезжая вечером вблизи некоторых деревень, я видел их окутанными дымом от тлеющего кизяка, испускающего при горении густой и довольно едкий и противный запах. Ночевать пришлось в Садараке, татарской деревне. Истинное наказание заехать русскому в эту местность, в особенности ночью: ни он туземцев ни те его не понимают, что случилось со мною, и я, вероятно, целый час ездил по деревне, пока, наконец, нашел почтовую станцию. Деревня эта оказалась довольно многолюдной в сравнении с предыдущими поселениями. В первый раз пришлось мне видеть здесь громадное количество хлеба [159] около деревни. Все население с раннего утра занято было молотьбой его; на дороге беспрерывно попадались навьюченные хлебом быки. Русские обыкновенно запрягают быков в воза, здесь же, наоборот, более предпочитают навьючивать на них и, кажется, не ошибаются в расчете, потому, что на каждого быка наваливают столько, что от него видна только одна голова. Хлеб молотили во всех попадавшихся деревнях, производивших впечатление зажиточности и даже богатства, что можно объяснить изобилием воды. Беспрестанно попадались небольшие реченки или отведенные от них канавы. Канавы обыкновенно вьются вдоль склонов гор, но здесь я встретил для себя новость: в некоторых местах проводившие канаву нашли удобнее устроить в холмах тоннели, чем делать длинные и дорого стоющие обходы. Канава вдруг исчезала в горе и потом неожиданно выходила из нее на другой стороне. Такому способу проведения способствовало самое строение гор, образовавшихся или из полуразрушенных сланцеватых рухляков, или просто из глины, песку и гальке. За селением Пусианы дорога вышла на чистое поле, и деревни, которые раньше окружали меня со всех сторон, теперь виднелись далеко в стороне, да и то редко. Попадалось много мест невозделанных, вероятно благодаря недостатку в воде, и дорога почти на всем пути до Нахичевани представляла унылый, пустынный вид. Не доезжая верст 10–12 до Нахичевани, можно видеть к северу от дороги в соседних горах небольшие белые пятнышки — это Нахичеванские соляные промыслы. К ним я и направился, рассчитывая найти там что-нибудь для себя интересное. Верстах в 6 от дороги начинались безжизненные горы, почти голые, сильно изборожденные, так как и гипсы [160] и глины представляют неустойчивые породы, беспрерывно разрушаемые весенними снеговыми водами. Добравшись до промыслов, я отыскал здесь смотрителя К., который занят был в этот момент сооружением небольшого бассейна для воды. Воду, необходимую для обихода на промыслах, приходится привозить за 13 верст, и потому устройство бассейна имело довольно основательные причины. Устраивал его собственноручно сам К. Сам он бывший военный, но из него вышел хороший сельский хозяин, чему может служить доказательством то обстоятельство, что он всячески пытается заняться хозяйством на участке земли, принадлежащем соляным промыслам. Земля эта, вероятно, никогда никем не обрабатывалась, так как отсутствие воды и трудность проведения ее туда из других мест делает занятие земледелием довольно рискованным. Однако это не помешало ему вот уже в продолжение двух лет производить на горах опыты. Первый год был не совсем удачен: пришлось потерпеть небольшой убыток. На другой год была уже прибыль на всем посеянном: на льне, ячмене, горохе и т. п. Вся площадь засеянного была не более десятины. Тем не менее успех и приобретенный навык в предпринятых опытах придал ему бодрости, и он на следующий год хочет обработать земли не менее 20–25 десятин, для чего уже выписал небольшой, но удобный для распашки плуг и некоторые другие земледельческие орудия. Деятельность его в этом отношении, кажется, не имеет границ: среди пустынных гор он пытается устроить сад; некоторые деревца остались живы, несмотря на страшную жару и полное безводье, большинство же пропало, хотя это обстоятельство нисколько не смущает предпринимателя. [161] Одновременно г. К. занимается, и химией, и механикой, и строительным искусством, и всем, что только придет ему в голову или на что только натолкнет его однообразие и изолированность его жизни на промыслах, от которых до первого культурного центра, невзрачной Нахичевани, 12–13 верст. Говоря о своих намерениях заняться земледелием, он повел меня посмотреть на мощный слой кристаллического гипса, тянущегося на значительную длину. Указав на него, он высказал надежду, что в случае успеха в земледелии, которое может дать ему даровой корм для скота, он займется разработкой этого гипса и, вероятно, успеет в этом, так как богатые залежи почти прозрачного кристаллического гипса дадут ему неистощимый источник для получения лучшего сорта гажи. Все горы вокруг промыслов состоят из гипса и глины. Гипс здесь встречается и кристаллический, и зернистый, и аморфный; глина главным образом синяя, хотя в некоторых местах попадается и буроватая. В верхних частях, около промыслов, горы почти сплошь покрыты галькой, иногда в несколько сажен толщины Иногда слои гальки и глины перемежаются. Во множестве на склонах гор валяются куски известняка, хотя сплошной массы его отыскать мне не удалось. Почти подле самого входа в шахту имеется слой глины с бесчисленным множеством отпечатков рыбок. По словам К., попадаются также отпечатки насекомых и растений, но мне самому лично не удалось отыскать таковых. Под руководством К., я отправился осмотреть выработки каменной соли. В Кульпах и Кагызмане я осмотрел только новые шахты. Здесь же новая школьня соединяется со старыми выработками. В первый раз в жизни мне пришлось ходить так много под землей. [162] Без человека, знакомого со всеми бесчисленными ходами, едва ли кому-нибудь можно было бы выбраться оттуда: до того ходы эти похожи друг на друга и до того они представляют запутанный лабиринт. Испытываешь какое-то странное, трудно передаваемое ощущение, разгуливая среди этих соляных коридоров с тысячами кристаллов, в которых отражается свет от твоей лампы. Шаги твои замирают бесшумно, потому что пол покрыт слоем синей глины, а мощный слой соли и глины вверху, с боков и снизу не дает возможности распространиться никакому шуму. Изредка приходилось натыкаться на отдушину, сделанную искусственно или образовавшуюся от провала в старых выработках. Выработки эти велись безобразным путем и имеют такую ширину и высоту, что остается только удивляться,, как они не обрушивались, когда в них велись работы. В некоторых местах они теперь полузавалились. Тем не менее старые шахты, находящиеся в связи с новыми, производят очень сильное впечатление своею обширностью и бесконечностью. Температура в штольнях остается всегда одною и той же — градусов в 10 Ц., воздух. сухой, так что в общем шахты могли бы служить прекрасными погребами для сохранения вина и т. п. продуктов. Между прочим, в одном из уголков шахты смотритель К. сохранял шелковичную грену.

Своеобразную особенность Нахичеванских, Кульнинских и Кагызманских промыслов составляют постройки из каменной соли: склады, амбарники, пристройки к домам, заборы — все это сделано из кусков соли, сцементированных гипсом. Постройки эта гораздо дешевле каменных и земляных, однако не отличаются особенной долговечностью, так как дожди [163] и тающие снега мало-по-малу растворяют соль и разрушают здания.

Дорога с промыслов в Нахичевань шла некоторое время, среди холмов и отличалась той безжизненностью, которая так резко бросается в глаза во всех местах разработки каменной соли. Воды нигде не было. Попался в одном месте маленький ручей, но и тот содержал в себе горько-соленую воду. Наконец, дорога вышла на шоссе, около которого то и дело начали попадаться бакши, сплошь заваленные дынями. Дыни и арбузы отличаются здесь своим вкусом и ароматичностью; притом цены на них очень низки, так что это напоминало мне мою родину, степную полосу Европейской России, где в летнюю пору арбузами и дынями завалены все базары. Виноград и другие фрукты также очень хороши и гораздо дешевле, чем в Эривани.

За Нахичеванью дорога проходит по равнине. Почва повсюду глинистая, серого цвета. Во многих местах земля возделана. Хлеб давно уже убран с полей, которые, местами снова распаханы. Невдалеке виднелись деревни, спрятавшиеся в садах. По мере удаления от Нахичевани, начали попадаться пустыри, по всем признакам уже давно нераспахиваемые. Горы вначале были далеко и отличались, разнообразием. Среди них в особенности заметно выдавалась Илан-даг — змеиная гора, с рассеченною верхушкой. Богатая народная фантазия успела придумать объяснение причины рассечения горы: это змеиный царь, во время своего полета, зацепился хвостом за вершину горы, и рассек ее пополам. Здешние горы осадочного происхождения; в большинстве случаев они сильно обветрились и потому приняли самые разнообразные очертания. В одном месте, где дорога пересекает небольшой [164] отрог, горные породы разрушились до того, что приняли форму стен, заборов и т. п. Слоистое строение оставшихся частей еще более располагает принять и за куски стен, и если бы только не значительность их размеров, то обман был бы вполне возможен. Нередко попадались совершенно пересохшие речки. В одном месте дорога на значительном расстоянии идет по сухому руслу. Интересно знать, каким это образом совершается сообщение во времена разлива речки. Сама дорога, которая показана на карте как шоссейная, на самом деле, начиная с Нахичевани, не имеет ни малейших признаков шоссе: это простая проселочная дорога, проходящая по глинистому или каменистому грунту, с тем только отличием, что многие проселочные дороги все-таки бывают лучше; даже мостики через многочисленные канавы почти целиком развалились. Направление дороги выбрано тоже плохо: то она вдруг лезет в гору, то также круто спускается или идет по страшно усыпанному камнями дну потока. Часа два за два до приезда в Джульфу, поднялся сильный ветер, принявший под конец характер настоящей бури, несущей целые тучи песка, пыли, камешков, застилающих собою все, что впереди. Так как солнце уже село, то поднявшаяся пыль превратила вечер в темную ночь и я был рад-радешенек, когда мне наконец удалось добраться до Джульфинской почтовой станции. В это время мне удалось видеть редкий случай медленного падения метеора, ярко осветившего собою всю местность и оставившего по себе след, долго горевший фосфорическим светом.

Встав по обыкновению рано утром, я решил осмотреть Джульфу, в которой собственно нечего осматривать. Это крохотный поселок, состоящий [165] из зданий таможни, казарм, каравансараев, почтовой станции и нескольких частных зданий. Расположена она на равнине, прилегающей к Араксу, который освобождается тут из теснивших его скал, несколько дальше к западу. Здесь Аракс представляет небольшую спокойную реку, в ущелье же он, как говорят, рвет и мечет во все стороны, в особенности во время половодья. Если где и следует посмотреть на Аракс, то именно в этом ущелье, похожем на узкие ворота, прорубленные в громадных высотах, который заперли собою выход водам, составлявшим когда-то одно безбрежное море по всей теперешней долине Аракса.

За Джульфами дорога на протяжении 5–6 верст проходит по равнине, безлюдной, усыпанной камнями и изрытой снеговыми водами. Далее начинается ущелье, проходящее среди гор, самых разнообразных и живописных очертаний. Осадочные слоистые породы, из которых сооружены эти горы, окрашены в разнообразные цвета, то синий, то черный, то бурый и наверху чаще всего в красный цвет. Постоянно разрушаемые деятельностью атмосферы и воды, они приняли, с севера от дороги, самую разнообразную форму: то видишь пред собою громадный стол, то конус, то башню с несколькими ярусами один над другим, то будто замок или части крепостной стены, то высокий и крутой обрыв, стены которого сложены из громадных плит. К югу от дороги горы, наоборот, пологи, но в тех местах, где можно видеть их южные склоны, можно заметить, что и они также вдруг оканчиваются обрывами, как и те горы, которые возвышаются к северу от дороги. За этими ближайшими горами чернели живописные громады Карабахских гор. Во многих местах в лощинах виднелись [166] куски снега, указывающие на значительность высоты этих гор. К югу от дороги, в местах, где горы раздвигались, виднелся Аракс, около которого приютились тонущие в садах селения, резко выдаваясь своей зеленой окраской среди окружающей их пустыни. На ровных местах, где есть вода, жители занимаются земледелием, но хлеб на полях уже давно был сжат, и отчасти поля снова распаханы, почему местность совершенно была безжизненна. Горы покрыты скудной растительностью, но и эта растительность уже успела выгореть от действия жгучих лучей здешнего солнца и от полного отсутствия дождей; на обрывистых же местах вовсе ничего нет, почему вид зеленеющих деревень и производит такое отрадное впечатление на глаз, утомленный серыми и бурыми красками окружающей страны. Наконец показался и Ордубат, расположившийся у склона черневших вдали гор и потонувший в садах, составивших себе такую громкую славу своими громадными персиками, шарали и тарали. Пользуясь своим пребыванием в Ордубате, я пошел осмотреть достопримечательности этого города. Первое, что мне пришлось увидеть, это быль остаток великана налбанда (прививки чипара на карагаче). Ничего подобного мне не приходилось видеть раньше: внутренность дупла по длинной его оси имеет аршин 5 в длину и не менее сажени в ширину. Богатырь налбанд, несмотря на страшную рану внутри, все-таки еще продолжал зеленеть и бодриться, хотя видно было, что ему скоро наступит конец; раньше в дупле помещалась небольшая лавчонка, а по временам любители-картежники устраивали в дупле игру, для чего было вполне достаточно места. Ордубат считается центром шелкомотального производства по Араксу. Побывал я [167] и на образцовой фабрике и на простой шелкомотальне. Первая, по случаю праздника, не работала; на второй татары занимались размоткой шелка с коконов. Разматывающие снаряды устроены были по образцу фабричных, только приводились в движение ногами. Работа шла очень оживленно, шелк разматывался быстро и плотно, — видно, что для рабочих это была хорошо знакомая работа.

К вечеру я собрался осмотреть берег Аракса где он проложил себе дорогу среди высоких гор. Горы с той и другой стороны нависли обрывами, на которые, вероятно, никогда не ступала нога человеческая. Аракс катил хотя и быстро, но без всякого грозного шума и грохота свои мелкие воды, через которые легко было перейти в брод; однако следы от воды на прибрежных утесах указывают на величие и непроходимость реки в половодье. Во время пребывания моего на берегу стояла полная тишина, нарушаемая только небольшим плеском воды, который становится незаметным, когда все внимание поглощено созерцанием окружающей дикой природы. А, между тем, еще не так давно здесь раздавалась с обоих берегов пальба, стоившая жизни двум солдатам, сгубленным пулями разбойников.

По соседству с Ордубатом находится оригинальное армянское селение, называемое Акулисами. Заселено оно армянами, известными под названием зоков. Откуда произошло это название и что оно собою обозначает ни зоки ни армяне не могли дать мне объяснения, хотя и пытались пуститься в дебри филологии; однако объяснения и для меня и для них казались неубедительными. Зоки живут еще в 7–8 деревнях. Хотя они и считают себя армянами, тем не менее самостоятельный язык, большая часть слов которого в корне [168] совершенно отлична от армянских, а армянские слова сильно видоизменены, дает повод думать, что зоки остатки какого-нибудь самостоятельного племени, которое, приняв религию и богослужебный язык армян, мало-по-малу привыкло считать себя армянами, как это можно наблюдать над цыганами в Эривани. Между собою они говорят только на своем языке. По типу они также отличаются от прочих армян. Те которых мне приходилось видеть близко, были или голубоглазые, или со светлым оттенком глаз и волосы имели более светлые, нежели у прочих армян. Наряд женский также совершенно не такой, какой носят армянки прочих местностей. Шлычки у них на головах значительной высоты, в то время как прочие армянки носят эта шлычки крохотных размеров, приблизительно величиной с чайное блюдце. Целые ряды серебряных украшений висят спереди и сзади, так что голова такой франтихи очень похожа на голову ломовой лошади, за которой ухаживает рачительный кучер, навешивающий на свою любимицу все, что только может там поместиться. На плечи надета с рукавами накидка, несколько напоминающая персидский кафтан. Кафтан этот не застегивается, и потому из-под него виден прочий наряд: кофта, очень узкая юбка и широкий кушак, несколько раз опоясывающий тело. Ноги обуты в сапоги или башмаки с высокими голенищами, — разобрать это трудно, потому что, за исключением самой ступни, все прикрыто черными штанами, расшитыми галунами. Общее впечатление от наряда зокских франтих очень неблагоприятно, хотя он и дорог, так как делается из шелковой материи, преимущественно красного цвета. Женщин в таком наряде встречалось очень много, хотя тут же попадались наряженные в обыкновенный [169] армянский костюм и даже в европейский. Рядом с высоким древним кокошником уживаются и шляпки последней моды. Причину подобного контраста в каком-то затерянном на окраине селении следует искать в предприимчивости зоков, ведущих, и особенно в прежние времена, свою торговлю по всем наиболее выдающимся городам: в Москве, Петербурге, Марсели, Париже и даже в Америке. Торговые операции в западной Европе дают возможность иным из них получать образование в тамошних университетах. Большая часть акулисцев смолоду уходит во все стороны на заработки; наживши капиталы на чужбине, они возвращаются в Акулисы, обзаводятся здесь семьей, но живут дома недолго: большая часть их жизни проходит на чужбине, семьи же остаются в родном селении, получая деньги на расход от тех, которые живут где-то вдали. Сами акулисцы очень гордятся своими торговыми делами и свое селение называют уголком Европы или уголком Парижа. Пожалуй, уголком Европы еще можно назвать, хотя и не вполне, потому что селение построено на азиатский лад, т. е. улицы кривые, узкие и нередко после нескольких изворотов совершенно неожиданно прекращаются. Дома, однако, устроены лучше и опрятнее, чем в прочих селениях, и по форме и величине скорее походят на городские, чем на деревенские. Случайно натолкнувшись на одного бывшего ученика семинарии, я имел возможность побывать в его доме, правда, не очень богатом, тем не менее вовсе и не бедном. Даже в этом доме, среднего типа, можно было видеть обстановку на городской лад: венские стулья, диван, столы, фотографические виды, обои на стенах, ковры на полу. Потолок в зале представлял остатки восточного вкуса: по всей длине [170] своей он сделан был из дерева с самыми разнообразными резными украшениями и в общем производил приятное впечатление. В селении имеется несколько церквей и упраздненных монастырей. Практичные акулисцы воспользовалась монастырскими помещениями и устроили в них школу, где занимается 8 учителей и 2 учительницы, обучающие около 400 мальчиков и девочек. Зашел я в монастырскую церковь. Размеры ее очень значительны, обстановка богатая. Купол внутри разрисован, как в татарских мечетях, сероватыми красками. Богослужение во время моего пребывания в церкви еще не начиналось, хотя уже туда явилось несколько женщин в своих оригинальных костюмах; одна из них была даже в чадре белого цвета, покроем своим скорее напоминающей похоронный саван, чем обычную чадру.

Из Акулис мне пришлось возвращаться в Ордубат ночью. Езда по здешним кривым бестолковым улицам возможна только в сопровождении хорошо знающего дорогу, в противном, случае придется испытать немало огорчений. На другой день к удивлению своему, в Ордубате я встретил странствующего торговца-ярославца, очень ловко рассовывающего свои товары между чиновниками. Предприимчивые ярославцы расходятся по всей беспредельной русский земле, однако встретить офеня на этой окраине я все-таки не рассчитывал. На обратном пути из Ордубата в Нахичевань мне пришлось обратить внимание на равнину, прилегающую к Акулисам. Значительная часть ее представляет ложе пересохшей реки, сплошь усеянное камнями. Остальная часть ее хотя так же каменистая, однако для обработки пригодна, если бы только владельцы позаботились хотя несколько поочистить землю от камней. Земля [171] не обрабатывается, вероятно, от недостатка воды, так как вода от речки и родников целиком разбирается для поливки бесчисленных садов Верхних и Нижних Акулис. При выходе из холмов, вблизи Нахичевани, на дальнем западе показался Большой Арарат, на переднем фоне которого едва чернел Малый, в виде какого-то пригорка у основания Большого. Остановившись в Нахичевани для ночевки, я решил воспользоваться остатком дня и отправился посмотреть на гробницу Ноя. Почему это место называется гробницей Ноя, едва ли кто мог бы ответить положительно. На месте погребения Ноя устроено небольшое многогранное приземистое кирпичное здание, с плоской крышей и двумя входами. Внутренность выбелена, посредине стоит столб, поддерживающий потолок, а около этого столба устроено нечто в роде жертвенника, на котором лежала при моем посещении небольшая кучка золы. На сводах потолка можно было видеть множество мелких камешков, прилепленных гадающими. У армян существует поверье, что если камень приклеится при надавливании к стене или потолку, то желание исполнится. Таких пытающих судьбу было достаточно и в гробнице Ноя.

По соседству с гробницей стоят развалины глиняной крепости, бывшей твердыни нахичеванской. Она незначительных размеров и гораздо меньше эриванской крепости и также, как и та, заброшена и развалилась. Таковы превратности судьбы. Что когда-то представляло грозу для всего края, то теперь лежит в прахе и забвении! [172]

VIII.

Прелесть природы в Дарачичаге. Минеральные источники. Дорога из Эривани к Гокче. Гокча. Охота на озере. Состав населения в Еленовке. Дорога в Семеновку. Делижан.

Дарачичаг, в переводе долина цветов, дачное место для эриванских чиновников и прочей зажиточной публики. После стольких странствий по диким, мало или вовсе некультурным местам, пришлось мне приехать и в Дарачичаг, небольшое селение русских сектантов, обращающееся в летнее время в маленький городок, со всеми его удобствами и неудобствами, со злобами и интересами горожан. Выбор места под дачи оказался очень удачным. Вся страна на юг от Дарачичага представляет из себя безлесную жаркую местность, в которой духота, комары и мошки способны отравить веселое летнее время. Расположено это селение на горах, на высоте тысяч в 6 футов, покрытых лиственным лесом, разбросанным также по всем прилегающим ущельям. Значительность высоты, лес и близость к Эривани, откуда можно получать всевозможные фрукты и овощи, делают жизнь в Дарачичаге настолько удобной и приятной, что сюда стремится всякий, у кого есть хоть какие-нибудь средства. Лесом и горами не оканчиваются достопримечательности Дарачичага. Здесь имеются и минеральные источники, известковый и углекислый, возле которых всегда в вечернее, а в праздники и во всякое время можно встретить гуляющих, приходящих сюда напиться воды. Вода одного источника слегка кисловата и напоминает собою сельтерскую, уступая ей в силе и действии на желудок, тем не менее публика пьет воду с удовольствием всякий раз, как только [173] доберется до источника. Сама обстановка располагает к прогулкам к источникам. Оба они расположены не особенно далеко от селения; вокруг них место сплошь заросло лесом, так что есть где посидеть и полежать в тени, подышать при этом чистым воздухом, а легкий подъем в гору на пути к источнику, кроме удовольствия, доставляет еще и пользу вечно сидящим по своим канцеляриям чиновникам.

Эривань расположена у основания гор, на равнине, которая тянется, далее к Арарату; оттуда дорога к озеру Гокче поднимается постепенно в гору. При начале подъема открывается красивая панорама расположенной внизу Эривани, потонувшей в садах, число которых достигает более 1000. Из зелени повсюду выступали дома с плоскими крышами, возвышались церкви и блестели на солнце куполы мечетей, покрытых голубыми изразцами. Невзрачный сам по себе городишка, благодаря своей разбросанности, казался и большим и красивым. За городом на равнине виднелись бесчисленные деревни, так же, как и Эривань, тонущие в садах, а на горизонте величественно возвышались грандиозные постройки Арарата, производящего такое неотразимое впечатление на всякого и в особенности вновь приезжего, который не в состоянии будет оторваться от той чудной картины, которую представляет великан Арарат, поднимающийся прямо с равнины и уносящей свою ледяную вершину в заоблачную высь. Тотчас же по выходе из Эривани вплоть до первого селения Кинакир дорога проходит по пустыне, во многих местах усыпанной обломками базальта. Обширная площадь плодородной земли, пропадает без всякой видимой пользы, потому что сюда не проведена вода, которая для здешней жаркой и лишенной дождей страны представляет [174] решительно все, — где есть вода, там плодоносная, получившаяся от разрушения базальта почва дает громадные урожаи; где воды нет, там жизнь бывает только во время таяния снегов, а потом надолго все обращается в пустыню. То же наблюдается и здесь. За безжизненной равниной расположилось селение с его многочисленными садами, производящее такое отрадное впечатление после унылых картин предыдущего пути. Земли за этим селением разрабатываются, хотя и не везде; попадаются пустыри, и чем далее уходишь от Эривани тем количество необработанных земель становится все более и более. Дорога постепенно поднимается, и хотя этот подъем не особенно заметен при проезде нескольких десятков верст, тем не менее на растительности заметна уже разница; сады становятся все меньше и хуже и, наконец, совсем прекращаются, а потом исчезает даже и древесная растительность, так что уже в Еленовке, около Гокчи, имеется только несколько жалких и тощих деревьев. Хлеб вблизи Эривани убран был уже несколько месяцев тому назад, вблизи же Гокчи только еще скашивался, а на соседних горах даже местами еще зелен, хотя уже наступил сентябрь, четвертого числа которого выпал здесь первый снег. Общее впечатление от хлеба во всей этой нагорной стороне неблагоприятно: он приземист, редок и со слабо развитыми колосками. Лето здесь наступает поздно, зима рано, а в летнее время дожди перепадают редко, что в общей сложности действует неблагоприятно на занятие земледелием. Единственной поддержкой для обитателей этого сурового нагорья, преимущественно русских, служит извоз, которым они занимаются чуть ли не поголовно. Пашни разбросаны повсюду; их достаточно и на холмах, хотя главная [175] масса этих холмов представляют пустыри покрытые жалкой выгоревшей травой, по которой нельзя составить ни малейшего понятия о той роскошной растительности, которая появляется здесь весной и в начале лета. Самые холмы не отличаются живописностью, это конические возвышенности, остатки многочисленных вулканов, опоясывающих все западное побережье Гокчи, и в доисторические времена своей величественной деятельностью наводивших страх и ужас на все живущее вблизи и заливавших расплавленными массами громадные площади. Большею частью, первобытные породы скрыты под рыхлой почвой, получившейся от разрушения их, местами же они выходят наружу в виде ноздреватой базальтовой лавы, а вблизи селения Ново-Николаевки видны мощные слои черного обсидиана. Громадное количество обсидиана в более культурных странах, чем здешняя, вероятно, составили капитал, а тут все это пропадает даром, и на вопросы, делают ли что-нибудь из него, с удивлением смотрят на вопрошающего и не особенно верят, чтоб это твердое стекло можно было бы резать и обтачивать. Выходы обсидиана настолько мощны, длинны и многочисленны, как это можно встретить очень и очень редко. Это капитал для будущего, а теперь жители пользуются землею только для земледелия, а озерами для ловли рыбы. К числу таких озер принадлежит и Гокча, этот громадный бассейн питающий своими водами бесчисленные источники, бьющие на склонах тех гор, где она расположилась. Гокча, имеющая верст 60 в длину и в южной части до 40 верст в ширину, производит хорошее впечатление во всякое время, и в особенности рано утром, когда отдаленные гористые берега, скрытые от взоров наблюдателя, постепенно начинают [176] появляться из туманной дымки, покрывающей и берега и зеркальную водную поверхность. Рана утром ветер бывает здесь редко, а потому поверхность воды остается или совсем гладкой, или только слегка волнуется. По мере поднятия солнца воздух начинает волноваться, а вместе с ним начинают появляться на озере и волны; с течением времени они становятся все больше и больше и бесконечной вереницей гонятся друг за другом, покрываясь на поверхности своей белой пеной. Ветер вскоре стихает, но поднятое им волнение остается еще долгое время. На поверхности воды, имеющей зеленоватую, синюю и темно-голубую окраску, виднеются стаи водных птиц: уток, чаек, лысух, нырков, безбоязненно плавающих вблизи людей, так как охотятся на них редко и то только случайно попавшие сюда охотники. Я остановился на несколько дней у знакомого в Еленовке. Пользуясь тем, что у него имеется своя лодка, я иногда отправлялся на охоту по озеру. У каждой породы птиц была своя манера спасаться от неприятного соседства охотников: утки улетали, быстро уносясь в высоту и в сторону; бакланы были более неизворотливы, хотя вскоре горький опыт научил и их большому проворству; ленивые же, ожиревшие лыски предпочитали лучше отплывать, чем лететь; когда преследование доводило их до крайности, то они с крайней неохотой начинали прибегать к помощи крыльев; однако слабые их крылья не давали им возможности прямо подниматься на воздух и они принуждены были пробегать по воде много саженей, отчаянно хлопая крыльями, прежде чем удавалось начать полет. Полет, однако, скоро кончался и лыска грузно шлепалась в воду, предпочитая опять спасаться вплавь. Лень [177] и неповоротность лыски делала ее легкой добычей, хотя охотники не особенно увлекаются этой дичью по причине невысокого достоинства ее мяса. Труднее всего давалась охота на нырков. Это превосходные мастера спасаться от преследования, ныряя в воду и показываясь потом далеко и в совершенно другой стороне от того места, где они скрылись. Попытки мои изловить хоть одного такого молодца в открытом озере всегда были безуспешны, и если когда можно его застрелить, то это с берега, вблизи которого он часто ловит рыбу, не рассчитывая наткнуться на охотника, так как бабы и мужики, занимаясь своими делами, никогда его здесь не тревожат. Нырки попадаются на озере в большом количестве, и если бы кто взял на себя труд научить крестьян сдирать с этой птицы прекрасную ее пуховую, серебристого цвета, шкурку, то это могло бы служить для них выгодным подспорьем в хозяйстве.

Население Еленовки и еще целого ряда деревень состоит из русских сектантов-молокан, прыгунов, субботников и т. п. Отправившись однажды ночью на рыбную ловлю с острогой, я разговорился со своими гребцами. На вопросы мои, из каких губерний явились сюда их предки, мне пришлось услышать любопытный ответ. Множество из них — это потомки людей неизвестного происхождения: кто был беглый солдат, кто бежал из Сибири, кто спасался от крепостной зависимости или тюрьмы и т. п. Весь этот люд, направлялся не прямо сюда, а являлся во вновь присоединенные места черноморского побережья, куда принимали всякого, не особенно заботясь разузнать, кто он и откуда. В Анапе, Керчи и других городах такой пришелец приписывался и, взяв паспорт, уходил сюда уже как легальное лицо. Фамилии придумывались [178] всякие, а иногда прямо заявлялось, что фамилии своей не помнит, и потому среди таких выходцев можно было встретить с такими фамилиями, как: Голопузь, Голые Коленки, Ничегонезнайкин, Непомнящий и т. д. Сами потомки теперь со смехом рассказывают о своих предках и о своем происхождении. Во время рыбной ловли взошла полная луна и положила конец нашей охоте. Разговорились мы о луне. Спрашиваю я своих молокан, далеко ли до луны. — А кто его знает! — отвечают. Когда я сказал им, что если бы кто-нибудь из них мог поехать в извоз со своим фургоном на луну, то ему пришлось бы ехать туда лет 18–20 и столько же обратно, то мой спутник, обращаясь к молоканину, державшему острогу, в шутку сказал, что, вероятно, его Фекла не узнала бы его после такого путешествия. Тот согласился, что мудрено было бы через 40 лет узнать его супруге.

Дорога из Еленовки к Семеновке идет некоторое время мимо Гокчи. Проезд по этому месту в летнее время может доставить только одно удовольствие, благодаря красивым картинам отдаленных берегов и безбрежного синего озера. Однако в распутницу и особенно зимою, которая начинается здесь рано и кончается поздно, как и в отдаленной северной Архангельской губ., проезд мимо Гокчи не только не доставит удовольствия, но причинит немало страху и хлопот всякому, кто только на него решится. Дорога часто идет вдоль обрывистого или крутоярого берега и ограждена для безопасности столбиками, аршина в 1 1/2 высотою, да а то не везде. Зимою снегу здесь падает столько, что не только эти столбики, но и телеграфные столбы засыпаются чуть не доверху. Дорогу очищают по мере возможности, тем не менее уровень ее [179] постепенно повышается, столбики постепенно уходят под снег, а потом и совсем исчезают. Положение проезжающего становится очень незавидным: то он несколько дней не может выехать со станции, потому что беспрерывно падающий снег заваливает все и отнимает всякую мысль расчистить путь, то, если дорогу сколько-нибудь сделают удобной для проезда, он рискует свалиться с кручи в озеро при малейшем неосторожном шаге лошадей, так как при расчистке дороги снег сбрасывают в сторону озера и дорога имеет такую форму: с одной стороны возвышается многосаженная каменная и снеговая стена, а с другой — многосаженный обрыв к озеру, полотно же самой дороги наклонено в сторону этого обрыва, так что рабочим, ямщику и проезжим приходится то и дело поддерживать сани, чтоб они не полетели вниз. Конечно такие завалы и такое состояние дороги бывает не всегда, но настолько часто, что проезд через Малый Кавказ и в особенности мимо Гокчи представляет своего рода подвиг. Сколько раз мне ни приходилось разговаривать со своими знакомыми, которых необходимость заставляла ехать зимой в Тифлис, почти всякий раз приходилось слышать, что им не хотелось бы испытать в другой раз то, что они испытывали во время этого проезда. Поговорку «кто на море не бывал, тот досыта Богу не молился» здесь с удобством можно переменить «кто мимо Гокчи зимой не ездил, тот и Богу досыта не молился». В особенности плохо бывает, когда на полпути к станции неожиданно захватывает буран. Снег сверху, снизу, с боков застилает все впереди, залепляет глаза, ветер рвет так, что на ногах не устоишь, а своим завыванием заглушает даже то, что говорит ямщик или сосед в санях [180] и вот при таких условиях нужно ехать во что бы то ни стало, рискуя или быть погребенным под снегом или свалиться в озеро. Но это бывает обыкновенно зимой. Летом опасности нет никакой и потому проезд мимо Гокчи доставляет только одно удовольствие, которое еще более увеличивается, если проезжаешь мимо при восходе солнца. Истинное удовольствие испытываешь также при спуске с гор к Делижану и потом на расстоянии нескольких десятков верст езды за Делижан вдоль по ущелью. Делижан лежит верстах в 10 от Семеновки — далеко внизу, в ущелье, почему дорога проведена с многочисленными изгибами и растягивается на 18 верст. Невдалеке от Семеновки, которая лежит на самом перевале, начинается лес, раскинувшийся далеко на север. Изгибы шоссе проходят по этому лесу, состоящему главным образом из лиственных пород: дуба, граба, ясеня, а также и сосны, которые общей своей массой закрывают от глаз уже высокоподнявшееся солнце. Ущелье за Делижаном одно из лучших ущелий, какие попадаются в Закавказском крае и поездка по нем может доставить истинное удовольствие, после однообразных равнин Куры и Аракса.

Учитель Эриванской учительской семинарии В. Девицкий.

Эривань 1894 г.

Текст воспроизведен по изданию: Каникулярная поездка по Эриванской губернии и Карсской области // Сборник материалов для описания местностей и племен Кавказа. Вып. 21. Тифлис. 1896