ВВЕДЕНСКИЙ А.

ДЕЙСТВИЯ И ЗАНЯТИЯ ВОЙСК СРЕДНЕ-ФАРСКОГО ОТРЯДА

ДО СФОРМИРОВАНИЯ ПШЕХСКОГО И ЭТОГО ПОСЛЕДНЕГО ДО НОЯБРЯ 1862 ГОДА

I.

Несколько предварительных слов. — Отряды Кубанской области в начале 1861 года. — Средне-фарский, впоследствии махошевский, отряд. — Присоединение к нему нижнеабадзехского отряда. — Их работы на реке Фарсе. — Движение их в состав главного отряда. — Занятие левого берега Белой. — Снесение на ней моста. — Меры, принятия графом Евдокимовым, для обеспечения продовольствия войск, оставшихся на левом берегу. — Перестрелки 24-го и 27-го февраля. — Движение части отряда к урочищу Куого. — Роспуск главного отряда. — Переселение аулов Болотокова. — Нападение на казаков 4-го марта. — Дело апшеронцев при Башке-Чха-Физепс 2-го марта.

Статьи г. Дуковского и г. Гейнса подали мне мысль пополнить пробел в жизни пшехского отряда выдержками из моих записок и описать действия войск, его составлявших, с периода, предшествовавшего его сформированию, до того времени, с которого начинается повествование г. Гейнса.

Нелишним считаю сказать предварительно несколько слов, чтобы оградить себя от возражений по некоторым предметам.

В моих записках помещены происшествия, в которых войска пшехского отряда не принимали, по-видимому, участия, например дело апшеронского стрелкового баталиона в Майконском ущелье. Но как это дело побудило графа Евдокимова немедленно приступить к переселению махошевцев и [4] егерухаевцев на Лабу, что было возложено на войска, вошедшие впоследствии в состав пшехского отряда, то происшествие это, имевшее значение и в отношении историческом, и по косвенной связи с пшехским отрядом, не могло быть опущено.

В некоторых местах моих записок, слова: ”горцы с неистовством бросались в шашки или ”открыли сильный огонь", могут поселить в ином читателе недоверие к незначительной цифре нашей потери. Такое сомнение было бы несправедливо: я ничего не преувеличивал и не уменьшал, потому что дело объясняется просто: усилия горцев были всегда велики, но превосходство нашего оружия делало их усилия ничтожными. Это же превосходство оружия и организация наших войск были причиною, что в кавказской войне самые перестрелки перешли на второй план, а главное место в завоевании Кавказа заняли настойчивость, с которою выполнялись все наступательные движения, и неутомимые труды войск, давние возможность приводить настойчивые планы в исполнение.

Повторяю: я пишу то, что видел, и принимаю на себя роль правдивого рассказчика, готового, если понадобится, доказать написанное. Буду считать себя вполне вознагражденным, если мой труд послужит материялом для историка покорения западного Кавказа.

______________________________

В 1862 году все войска Кубанской области были соединены в следующие отряды: со стороны бывшего Черноморского казачьего войска — адагумский, генерал-майор Бабича, константиновский, полковника Левашева (ныне генерал-майор), и шапсугский, генерал-майора Иванова; со стороны реки Белой — нижне-абадзехский, полковника Геймана, и верхне-абадзехский, полковника Горшкова.

Занятия отрядов состояли в расчистке лесов, окружавших места их расположения, в разработка дорог и приготовлении окопов для станиц, которые предполагалось заселить весной; поэтому, до 20-го февраля — дня сбора главного отряда — кроме незначительных перестрелок и усиленных работ, действия отрядов не представляли ничего особенно интересного. [5]

Кроме пяти упомянутых отрядов, из частей войск, оставленных для кордонной службы в станицах и постах новой залабинской линии, были составлены еще небольшие отряды, которые, служа подвижными резервами, назначались для охранения и окончательная устройства станиц по рекам Псефиру и Фарсу. Им выпала на долю самая тяжелая роль — рабочих войск. Находясь во второй лиши, за местом действия нижне и верхне-абадзехских отрядов, они смело могли рассчитывать никогда не встретиться с горцами, а потому и состав их был согласован с назначением: в них вошли баталионы резервной дивизии и кавказские линейные, люди которых были вооружены, по преимуществу, гладкоствольными ружьями и большим запасом топоров и кирок.

Один из таких отрядов, под начальством командира линейного № 6-го баталиона, полковника Офрейна (ныне генерал-майор), был расположен в 13 верстах выше Нижне-Фарской станицы, недалеко от мирного аула Богарсука, и назначался для устройства ограды станицы Средне-Фарской. Упоминаю об этом отряде потому, что он почти вполне вошел в состав главного, а потом и пшехского отрядов; в промежуток же времени между сборами этих отрядов, он был употребляем для производства военных действий.

Отряд этот составился 31-го января (Состав отряда: 6-й линейный баталион, 6-й резервный баталион Кубанского пехотного пола, 6-й резервный баталион Ставропольская пехотного полна, 6-й резервный баталион Севастопольского пехотного полка, 4 орудия облегченной № 3-й батареи 19-й артиллерийской бригады и одна сотня 12-го конного полка Кубанского казачьего войска) и до 12-го февраля занимался рубкою леса вверх по Фарсу, в направлении к аулу Богарсука. Однообразные занятия без тревог, утомление от тяжелых работ отзывались в лагере какою-то безжизненностию, так что прибытие нижне-абадзехского отряда было истинным праздником. 12-го февраля, вечером, на возвышенностях правого берега Фарса, показался отряд полковника Геймана. Он шел от верховий этой реки, из станицы Верхне-Фарской, с целию ускорить окончание работ средне-фарского отряда (полковника Офрейна). Растянувшись по причине глубокого снега, баталионы его с шумом и песнями, постепенно спускаясь с горы, занимали отведенный им места для лагеря по правому берегу реки. Нравственное состояние [6] этих двух отрядов являло самую резкую противоположность. Отряд полковника Геймана, составленный из отборных, стрелковых баталионов Терской области и Дагестана и неизнуренный тяжелыми работами, выказывал истинное боевое направление: удалые песни, веселый говор, местами раздающиеся крики ”ура!", возвещавшие о пирушках, слышались по целым дням; в отряде же полковника Офрейна, расположенном по левому берегу Фарса, обнаруживалась вялость, возвращавшиеся с работы солдаты с завистию посматривали на своих товарищей другого отряда и с грустию помышляли о предстоящих бесконечных, тяжелых работах.

Цель прихода нижне-абадзехского отряда была, как сказано, ускорить работы войск полковника Офрейна; но, по разным причинам, она не была достигнута, так что часть работ, назначенная войскам полковника Геймана, осталась неконченною и должна была производиться отрядом полковника Офрейна.

К началу февраля все главные работы на правом берегу Белой преходили к концу, и войска могли быть употреблены для дальнейших операций.

Линия, занятая войсками — правый берег Белой — простиралась от верхних частей реки до Белореченская укрепления и резко отделяла верховье Лабы и степное пространство от гористых месть левого берега с враждебным населением. Горцы ждали нашего перехода на левый берег, готовясь встретить не совсем дружелюбно. Надо было замаскировать настоящий пункт переправы. Для этого граф Евдокимов велел всем войскам, 19-го февраля, сгрупироваться в четыре отряда и расположиться в укреплениях Белореченском, Майконском, у Ханского брода и в станице Кужорской. В состав последняя сбора входил и отряд полковника Офрейна, который выступил 20-го числа из Кужорской и, отдохнув около Майкопа, ночью вошел в состав так называемого главная отряда.

В последний раз в Кубанской области было собрано такое большое число войск на одном пункте (Отряд этот составляли 1-й, 2-й, 3-й к 5-й баталионы Кубанского пехотного полка; 1, 3-й и 5-й баталионы Ставропольского пехотного волка; 19-й, 21-й и Кавказский гренадерский стрелковые баталионы; также стрелковый баталион Ширванского Великого Князя Константина Николаевича 1-й и 3-й сводно-стрелковые линейные баталионы, 13-й пеший казачий баталион; резервные баталионы полков: Дагестанского, Кубанского, Севастопольского и Ставропольского; 2 — роты кавказского саперного № 2-го баталиона; 6 эскадронов Тверского драгунского Великого Князя Николая Николаевича Старшего пола; 4 эскадрона Нижегородского его королевского высочества принца Виртембергского полка; сотни донского № 30-го полка; сотня 1-й, две сотни 3-й, две сотни 5-й и три сотни 6-й бригад Кубанского войска; 4 орудия облегченной № 3-го, 4 орудия облегченной № 4-го, 2 орудия батарейной № 3-го батареи 19-й артиллерийской бригады; 4 оружия конно-казачьей № 12-го и 4 орудия конно-казачьей № 13-го батареи Кубанского казачьего войска): 17 [7] баталионов пехоты, 10 эскадронов драгун, 12 сотен казаков, при 12 пеших и 8 конных орудиях, вошли в состав его. Между темь как все войска двигалась к Ханскому броду, вечером 20-го февраля была объявлена диспозиция града Евдокимова о предстоящей переправе через Белую.

Состав отряда, преувеличенные слухи о большом числе и неприступности аулов по берегам Пшехи, наконец осторожность, проглядывавшая во всех распоряжениях, заставши думать, что утром мы будем иметь дело, выходящее из ряда обыкновенных кавказских перестрелок.

Предстоявшие труды нашего отрада, сколько было известно, заключались в разработке дороги в долину рели Пшехи и занятии берегов этой реки. Всхолмленное пространство по левому берегу Белой, покрытое высоким, густым лесом, как будто подтверждало догадки, суля пехоте усиленную работу ружьями и топорами, а открытые поляны по берегам Пшехи обещали кавалерии возможность показать свою удаль в лихих схватках. Вообще состояние духа войск было очень хорошо: бивуак был весел и оживлен; войска нижне-абадзехского и махошевского отрядов, вступая в станицу Ханскую, несмотря на позднее время ночи, слышали еще веселый говор и смех своих товарищей, сидевших у бивуачных огней.

Собравшийся отряд ожидал утра, чтоб перейти реку. Возвышенный левый берег Белой насупротив станицы Ханской отходит от реки на версту, так что образует полукруглую долину, длина которой не более двух версты Котловина эта, очищенная от леса еще осенью 1861 года, перерезывается ручьем Фене, вытекающим из Ханского ущелья и впадающим в Белую, почти по середине. Возвышенный же берег покрыт был густым лесом, который у балки Мышоко отходил от берега Белой и потом у урочища [8] Куого снова приближался к самой реке. Дорога на Пшеху тянулась среди этого леса, по высоте левого берега.

21-го февраля, до зари, поднялись в лагере шум и говор. Пехота и артиллерия, двигаясь по различным направлениям, начали выходить за окоп и составлять колонны согласно диспозиции.

Первая колонна, под начальством полковника Геймана (Шесть баталионов пехоты, 1/2 сотни казаков, при четырех пеших орудиях), должна была перейти Белую в брод, верстах в двух ниже станицы Ханской, против устья реченки Мышоко, и, заняв правым своим Флангом правую возвышенность оврага Мышоко, развернуть фронт вдоль возвышенного лесистого берега тылом к реке.

Вторая колонна, полковника Горшкова (Восемь баталионов пехоты и две саперные роты, при четырех пеших орудиях), должна была, перейдя Белую через мост, находящийся на левой оконечности станицы Ханской, занять левым Флангом левую возвышенность Ханского ущелья и, развернув, как и предыдущая колонна, свой Фронт в лесу Хеалус, соединиться своим правым Флангом с левым колонны полковника Геймана. Каждый баталион этих двух колонн должен был занять свою позицию двумя ротами развернутым Фронтом, имея другие две роты в том же строю во второй линии.

Третьей колонне, полковника Тимашева (Два баталиона и три роты пехоты; полсотни донских казаков, при двух орудиях. К этой же колонне присоединились 4 орудия от предыдущих двух колонн, который, по причине большой крутизны и глубокого снега, не могли подняться на высоту вместе с пехотой), куда вошел отряд полковника Офрейна, назначалось составлять резерв для двух первых колонн и расположиться в долине низменного берега по обеим сторонам ручья Фене; кроме того, одним взводом пехоты занять правую возвышенность Ханского ущелья, а ротой — самое ущелье против минарета.

Кавалерия, исключая сотни донцов, вошедшей в состав колонн полковников Геймана и Тимашева, и вся конная артиллерия должны были оставаться в станице Ханской. Взвод облегченной № 3-й батареи (с легкими орудиями) назначался в правую колонну, а взвод облегченной № 4-й батареи — в левую. [9]

Движение войск началось до рассвета, так что первый блеск утренней зари застал все окрестные высоты уже занятыми колоннами полковников Геймана и Горшкова, а колонну полковника Тимашева переходящею реку. Ни одного встречного выстрела не было нам послано со стороны горцев; войска первых двух колонн беспрепятственно заняли указанный им позиции в лесу и, оградив себя от нечаянного нападения густою цепью, немедленно приступили к рубке. В то же время, войска третьей колонны занялись разработкою дороги в котловине и устройством засеки на правом берегу ручья Фене, при выходе его из Ханского ущелья. Сверх ожидания, горцы, неоказавшие сопротивления при занятии леса, мало тревожили нас и при производстве работ. Всякому хотя сколько-нибудь знакомому с образом войны горцев казалось странным, что такую удобную для себя позицию, где путь оступления их обеспечивался густым лесом, они уступили без выстрела, и невольно рождалось предположение о вероятности нечаянного, ночного нападения, которым неприятель вознаградить свое упущение. Потому первая бивуачная ночь, в глубоком снегу и без палаток, прошла для первых двух колонн довольно беспокойно.

К вечеру 21-го февраля, когда кончалась рубка леса, горцы сделали незначительную попытку. Видимая беспечность их не усыпляла однако бдительности войск, готовых встретить врага; все предчувствовали, что после такого затишья где-нибудь разразится буря. И вот, около четырех часов, с левой стороны позиции, раздался резкий винтовочный выстрел, за ним второй, третий... и закипела перестрелка. Горцы, пользуясь расположением наших войск в лесу, незаметно приблизились к левому флангу расположения колонны полковника Горшкова, занятому 21-м стрелковым баталионом, сделали залп и ударили в шашки, рассчитывая, вероятно, сбросить с горы стрелков; но дружно принятый удар был опрокинут: не выдержали абадзехи даже первого огня и скрылись в лесу, поддерживая только редкую перестрелку (У нас был ранен один рядовой. Журнал военных действий, при рапорте за № 486). По незначительности партии и поспешности, с какою горцы отказались от своего намерения, ясно было, что они хотели разузнать расположение наших войск. После этой попытки, горцы [10] оставили лагерь в покое до 24-го феврале, что было кстати, потому что неожиданное обстоятельство заставало все внимание наше обратить в другую сторону.

Еще 20-го февраля началась сальная оттепель: глубокий снег быстро исчезал под нами, так что, ложась вечером на походную постель, т. е. ва мелкий хворость, покрытый войлоком или бурной, утром просыпались футом ниже, в грязной воде. 23-го февраля оттепель усилилась, и грязные ручьи полились с гор в котловину: тихий и почти безводный ручей Фене вышел из берегов и разлился так, что части колонны полковника Тимашева, в самое короткое время, были разобщены. Лагерь мгновенно оживился: все засуетились и начали таскать свой походный скарб, помещая его на разных возвышенностях и на пнях срубленных деревьев, в надежде спасти от похищения их быстрыми потоками. Некоторые солдаты, неуспевшие принять подобной предосторожности, подшучивая сами и осыпаемые остротами своих товарищей, бродя по колено в воде, ловили и конскую амуницию, и седла, и свои котомки с подмоченными сухарями, приговаривая: ”блого, недолго придется их теперь размачивать". Но все эти маленькие неприятности были ничто в сравнении с тем, что нас ожидало. Шум льда по Белой заставить невольно всех посмотреть на мост; со страхом ожидали мы что с ним будет. Вода в реке быстро прибывала и через несколько минут совершенно покрыла ледорезы; еще усиленный напор льда — и крайние два продета, изломанные в щепы, снесены в реку, а вместе с ними сорваны несколько несчастных, не успевших заблаговременно оставить мост (Не могу при этом умолчать о случае, который произвел на всех сильное впечатление: один из солдата, бывших на крайнем пролете моста, упал на большую льдину. Плыви на ней как на плоту, он несколько раз подвергался опасности: все видели, как он от времени до времени до половины окунался в воду вместе со льдиной и снова появлялся на поверхности реки. Вероятно, участь его была бы не лучше других несчастливцев, еслиб на пути своем льдина не нашла на пень срубленного дерева который стоял на берегу, но при разливе очутился среди глубокой воды. Не долго думая, солдат бросил свой ненадежный плот и как кошка вскарабкался на пень, несмотря на ружье, которого он не хотел выпустить даже в минуту опасности. Глаза всех невольно обратились на несчастного, ожидая с минуты на минуту, что дерево, которое дрожало от напора льду, не выдержит и исчезнет вместе с ним; все сочувствовали томительному ожиданию солдата, и большинство, вместе с ним, переживало тяжелые минуты. Но счастие не совсем еще отвернулось от него: после непродолжительного, яростного опустошения, вода начала спадать так же быстро, как прибывала, и вскоре солдат оказался на островку, окруженном осевшими льдинами. Он воспользовался этим, слезь с дерева и начал ходить около него, разминая свои окоченелые члены. Переправить его с острова не предвиделось скорой возможности, так кань между им и берегом образовался быстрый ручей, по которому несло лед. Пробыв часа два между жизнью и смертью, молодец должен был еще выдержать строгий карантин в продолжение нескольких часов, пока не был перевезен милиционерами). Случай [11] привел меня быть свидетелем последнего акта катастрофы, которая лишила нас продовольствия на несколько суток. Еще до снесения моста я нашел на берегу строителя его, инженера, следившего с напряженным вниманием за каждым оторванным брусом. Он, кажется, взвешивал в своем уме все обстоятельства pro и contra, могущие разрешить вопрос: стоить ли мост, или нет; но по беспокойству его можно было предположить, что результат соображений был крайне неутешителен, а частые восклицания: ”и где же устоять против такого напора? кто мог предвидеть подобный разлив?" скоро подтвердились на деле: вода поднялась в уровень с настилкою моста; лед массою напер на ее перила; ожидаемая минута настала... мост затрещал и через минуту скрылся подо льдом.... Зрители могли видеть лишь несколько корней вывороченных свай.

Всякая надежда на продолжение нашего похода исчезла вместе с мостом. Имея с собою, на основании распоряжения 20-го февраля, сухарей и фуража только на три дня, к вечеру 23-го числа войска должны были остаться без того и другого. Всех, конечно, занял теперь вопрос: каким образом восстановится сообщение со станицей Ханской, где были все запасы? Вопрос этот разрешился часа через два: как только затих шум от льда и можно было переговариваться через реку, инженер путей сообщения, полковник Иогель, получил приказание графа Евдокимова немедленно приступить к постройке моста на козлах. Командующие колоннами были тоже призваны к берегу и, в свою очередь, с противоположного берега получили приказание доставить лес и назначить необходимое число рабочих в помощь саперам. Началась работа: по неимению лошадей на левом берегу Белой, бревна пришлось таскать людьми, волоком, на расстоянии около двух верст. И раздались в разных местах грустные напевы русских чернорабочих: ”а ну, с Богом, [12] раз!... еще, братцы, раз!" и вереницы людей потянулись с этим напевом от леса к мосту.

Пять дней продолжалась постройка моста. Солдаты работали неутомимо; им ненужны были понуждения и напоминания: они сами понимали всю важность скорейшего окончания работы: лишения, ими испытываемые, были лучшим ободряющим средством. За то как они и работали! Часто случалось, что, стоя по грудь в холодной воде, они устанавливали козлы самым тщательным образом, скрепляя их внизу, и ни малейшей жалобы, ни малейшего ропота не вырывалось у полуокоченелых рабочих; напротив: веселые шуточки, остроты и рабочия песенки ”а ну, с Богом, раз!..." слышались кругом.

К вечеру 24-го февраля, когда весь лед из рек Курджипса и Белой прошел, восстановилось сообщение со станицей Ханской посредством одного каюка.

Вместе с тем граф Евдокимов предписал войсковому старшине Бауму тотчас же доставить на подводах лодки с нижне-лабинской линии. Были ли эти лодки подвезены, к сожалению, достоверно неизвестно; но на привезенных двух каюках был устроен плот, и сообщение поддерживалось каюком и плотом. Но для того, чтоб, воспользовавшись этими скудными средствами перевоза, кто-нибудь не вздумал стеснять подвозку предметов первой необходимости, был отдан приказ: ничего не принимать для перевозки кроме сухарей, из опасения оставить солдат без пищи. Офицерам же, налегке выступившим из Ханской, разрешалось пересылать небольшие узелки с чаем, сахаром и табаком; стало быть, о пересылке вьючных кроватей и палаток нечего было и думать. Сено запретили принимать на лодки, так как перевозкою его замедлилась бы доставка провиянта. Артиллерийским лошадям приказано было усилить дачу овса еще двумя гарнцами; но это приказание хорошо было только для тех, у кого находился значительный запас овса; большая же часть артиллеристов, при переходе на левую сторону Белой, взяли только трехдневную пропорцию, да больше и положить было некуда, ибо запрещено было брать с собою повозки. А чтобы лошади не отгрызали одна у другой хвостов и грив, как это бывает в холодные и голодные ночи, их [13] ”забавляли", по выражению ездовых, мелким хворостом и сухими листьями, за сбором которых посылались отдельные команды.

Нужно было видеть толпу, постоянно теснившуюся тогда на берегу Белой. С причалом к берегу лодки, все бросались к ней, и только ярлык, привязанный к кулю, возвещавший, что сухари принадлежать такой-то роте такого-то баталиона, спасал их от растерзания. Военная полиция, учрежденная на берегах, мало приносила пользы: члены полиции сами были заинтересованы в этом деле, а потому, как и всегда, где речь коснется интереса, злоупотребляли властью. С приведением моста в такой вид, что пеший кое-как мог пробраться через него, толкотня на берегу прекратилась, но за то повторилась на мосту, где для предупреждения несчастных случаев надлежало употреблять самые строгия меры за нарушение порядка.

Нет сомнения, что горцы знали о нашем положении. Можно наверное предполагать, что с окружающих гор, где у них постоянно содержались пикеты, они видели снесение моста, поставившее нас в такое грустное положение. Предположение это подтверждается еще тем, что горцы два раза пытались отбросить наши войска и оба раза не достигли цели.

Первая попытка их была 24-го февраля, часов около двух пополудни, когда люди, кончив свои работы, расходились командами к местам своего расположения. Зорко следившие за каждым шагом наших войск, горцы скрытно подкрались за возвращавшимися с работы к опушке леса и, сделав залп в тыл стрелковой роте пешего казачьего баталиона, бросились на нее в шашки. Полковник Момбели повернул баталион снова лицом к неприятелю и штыками вогнал горцев в глубь леса. Прикрываясь густым лесом, они продолжали, впрочем, поддерживать самую оживленную перестрелку. По первому выстрелу все кинулось на тревогу. Взвод облегченной до 4-й батареи, находившийся правее этого баталиона, подался из линии общего расположения вперед я открыл огонь картечью; правее взвода раскинулась цепь донских казаков; сводно-стрелковый № 3-й линейный баталион с учебной стрелковой командой Кубанского пехотного полка были посланы полковником Гейманом в лес, в обход левого фланга неприятеля; а 1-му сводно-стрелковому [14] баталиону он велел поддержать атаку 13-го пешего казачьего баталиона. В это же время, вверх по оврагу Мышоко, откуда начала показываться большая конная партия, был направлен 19-й стрелковый баталион, чтоб остановить подоспевшую горцам помощь. Дружный натиск всех этих войск заставил неприятеля отступать с такою поспешностию, что он не успевал подбирать тела своих убитых (Рапорт полковника Геймана от 25-го февраля 1862 года, за №168). С нашей стороны был ранен, к общему сожалению всего отряда, командир пешего казачьего баталиона полковник Момбели и с ним 17 рядовых. Рана полковника была так значительна, что заставила его навсегда оставить службу.

Второе покушение горцев, обещавшее им, судя по началу, успех, было 27-го февраля; но они, как и всегда, не сумели воспользоваться моментом, действовали нерешительно, а потому и исход дела был для них неутешителен.

К этому дню место расположения войск полковника Горшкова было уже достаточно обеспечено от нечаянного нападения довольно крепкими засеками. Для прикрытия работ 1-го баталиона Кубанского пехотного полка был назначен кавказский гренадерский стрелковый баталион, к правому флангу цепи которого примыкала цепь полковника Геймана, состоявшая из 1-го сводно-стрелкового линейного баталиона. Цепь кавказского гренадерского стрелкового баталиона была выведена из засеки, где первоначально была расположена ротными командирами и двинута в лес, который оказался так густ, что ничего нельзя было рассмотреть далее тридцати шагов. С утра все было тихо, но в двенадцать часов дня партия горцев, более тысячи человек, сделав залп, с неистовым гиканьем бросилась в шашки на 3-ю роту поручика Байкова. Бой был неравный. Одним из первых выстрелов прапорщик Белецкий, командовавший цепью, был тяжело ранен, и цепь, не слыша более голоса своего начальника, стала поспешно отступать к засеке. Заметив беспорядок и замешательство в цепи, поручик Байков поспешил выйти из засеки с остальными людьми своей роты и кинуться на выручку, чем, на некоторое время, успел ободрить цепь и возобновить в ней порядок. Но время это было очень непродолжительно: распаленные преследованием и [15] ободренные значительным численным превосходством, горцы окружили роту в бросила в рукопашную. Байков отошел за засеву. Тут снова горцы показали свою неспособною брать какое бы то ни было укрепленное место: в описываемый момент они не поспели ворваться в засеку даже по следам бегущих, а открыли бесполезную перестрелку. Если б они, ворвавшись в засеку, бросились на работавшие баталионы, то, конечно, могли бы нанести нам довольно чувствительную потерю; к счастию, они этого не сделали и дали время подойти войскам, посланным полковником Горшковым. Потесненные с фронта, горцы начали поспешно отступать в лес, где к немалому своему удивлению, наткнулись на войска, высланные из лагеря, чтоб ударить им во фланг. Кубанского пехотного полка подполковник Иванов мастерски выполнил это поручение и преследовал бегущих горцев с такою настойчивостию, что они не успели даже взять своих лошадей, оставленных в лесу. Забрав лошадей, подполковник Иванов прекратил преследование и беспрепятственно возвратился в лагерь. В этот день мы потеряли убитыми пять рядовых и ранеными трех обер-офицеров и 25 нижних чинов.

Перестрелка 27-го февраля была последнею из серьезных до 8-го марта — дня роспуска главного отрада. Работы в это время шли очень быстро: предполагая, что с окончанием их мы пойдем на реку Пшеху, люда не щадили своих трудов, и ко 2-му марта была готова просека более чем на ружейный выстрел шириною на всем протяжении дороги, до урочища Куого.

Постоянно получаемые сведения от лазутчиков, что горцы собираются в значительном числе с целию сделать нападение, а если можно, то и ворваться в лагерь, вынудили командующего войсками предупредить замыслы противника, тем более, что работы на позиции были окончены. С этою целию, 2-го марта, отряд полковника Геймана выступил до рассвета, перешел овраг Мышоко и лесною тропой пробрался на гребень высот, прилегающих обрывистой стороной к реке Белой, а другой, пологой, к дороге, ведущей к низовьям реки Пшеки и долине реки Аяко. Вслед затем тронулся с места подполковник Иванов и, переведя свои четыре баталиона [16] через овраг Мышоко, повернул налево, с тем, чтобы прикрыть движение третьей колонны, следовавшей за ним через овраг, под начальством полковника Горшкова. На рассвете все войска были у опушки леса: колонна полковника Геймана заняла позицию вправо от дороги на высоте гребня; главная колонна расположилась по обе стороны дороги, а колонна подполковника Иванова левее ее; 6-ой же резервный баталион Дагестанского пехотного полка, при двух орудиях облегченной до 4-й батареи, был оставлен у оврага Мышоко, для того, чтобы сохранить связь с войсками, оставшимися у Ханского брода, и разработать дорогу через этот овраг.

3-го марта горцы вздумали потревожить наши работы; но одновременное наступление всех войск заставило их отказаться от этого намерения.

5-го марта была произведена рекогносцировка местности впереди расположения отрядов, после чего избрано направление просеки к реке Аяко, выходящей в открытую долину реки Пшехи.

Все с нетерпением ждали увидеть поскорее эту реку; но соображения графа Евдокимова были далеко несогласны с желанием всего отряда. 7-го марта последовало распоряжение о переходе войск на правый берег Белой, оставив на левом небольшой гарнизон из резервного баталиона Кубанского пехотного полка и взвода облегченной до 4-й батареи в засеке, устроенной на вершине крутого берега, чтоб обеспечивать доступ к нему. Причина, почему движение на Пшеху было отложено, состояла, вероятно, в том, что, лишившись обеспеченной переправы через Белую, при движении вперед, можно было подвергнуть войска опасности остаться без провиянта и Фуража. Сделанный на скорую руку мост на козлах был очень ненадежен на такой быстрой реке, как Белая. Это мы испытали в 1857 и 1858 годах, при постройке укрепления Майкоп и при движении в Курджупское ущелье, где два точно таких же моста были снесены водою при первом полноводии. Полноводия же, при быстрых переменах весенней погоды на Кавказе, можно было ожидать при первых жарких днях или, вернее, при быстром таянии снегов, равно как и при сильных дождях. Наконец, положительно было известно, что причиною снесения моста был лед, тронувшийся [17] из рек Курджупса и Белой, от впадения в нее Курджупса; следовательно, надо было ожидать еще вскрытия Фюнора, верховья Белой, и других горных речек, впадающих в нее. Ко всему этому запас провиянта и фуража, заготовленный в станице Ханской, приходил уже к концу, так что несколько дней войска должны были принимать как то, так и другое в станице Белореченской. Вероятно, по этим именно причинам командующий войсками отложил наступательный действия на Пшеху, предполагая начать их по окончании постройки нового постоянного моста. До того же времени граф Евдокимов решил заняться переселением махошевцев ж егерухаевцев на Лабу и произвести движение вверх по Белой, с целию занять даховское общество. Окончательным результатом всех этих соображений был приказ графа Евдокимова, в котором, отдав благодарность войскам за труды зимнего похода, он объявлял о начатии занятий летнего периода.

Обычная деятельность закипела повсюду: часть войск постоянно кишила около берега за работой моста, а другие занимались работами в самой станице. В параллель мирным занятиям шли и военные предприятия. Так, 1-го марта, была послана колонна полковника Семенкина для переселения на Дабу мирных темиргоевцев из двух аулов князя Болотокова, находившихся на правом берегу Белой и в шести верстах ниже Ханского окопа, чтобы очистить места для будущей Белореченской станицы.

Расположившись около мирных аулов, с целию избавить жителей их от неприязненных покушений со стороны непокорных горцев, занявших противоположный берег, полковник Семенкин дал время жителям приготовиться к переселению и 4-го марта отвел их на указанное место. Трехдневное пребывание этого отрада у темиргоевских аулов прошло почти без столкновений с горцами, потому что перестрелки, во время водопоя, были крайне незначительны; в том же случае, когда начиналась более частая пальба, достаточно было двух или трех картечных выстрелов, чтобы разогнать беспокойных, собравшихся на левом берегу для воспрепятствования переселению. Но видя, что намерение относительно темиргоевцев осталось невыполненным, горцы решились не расходиться, чтобы, воспользовавшись первым [18] удобным случаем, нанести нам какой-нибудь вред. Случай представился очень скоро.

Войсковой старшина Баум, прибывшей в главный отряд, по требованию командующего войсками, с частию сборной сотни, из станиц Темиргоевской и Воздвиженской, и с четырьмя ракетными станками, в полдень 4-го марта отправился на лабинскую линию. Идя по дороге к укреплению Белореченскому, он неожиданно увидел себя окруженным большим числом горцев. Пробиваться нечего было и думать; поэтому войсковой старшина Баум, сойдя с дороги на пахать, спешил тотчас же казаков и решился защищаться до последней крайности. Окруженные со всех сторон и осыпаемые пулями, казаки усердно отвечали противнику, прикрываясь за своими лошадьми; замещая своих раненых товарищей, они с поразительною стойкостию отбивали постоянный нападения горцев. Видя безвыходность своего положения и не предполагая, что ружейные выстрелы будут услышаны в Белореченском укреплении или у Ханского брода, войсковой старшина Баум решился вызвать охотников, через которых хотел дать знать о своем положении. Молодцы-казаки не заставили себя долго упрашивать: по первому вызову охотники явились; но горцы, окружившие колонну со всех сторон, делали невозможным намерение охотников. К счастью, неожиданный случай явился казакам на выручку: четыре лошади, вероятно, дурно привязанные, потому что все они были сбатованы в круг спешившихся казаков, испугавшись шипения ракет, оторвались и понеслись по направленно к Келермесу. Горцы, после нескольких неудачных атак, собравшиеся в это время для совещания, увидали легкую добычу и бросились в рассыпную догонять лошадей. Этим моментом, когда внимание противника было отвлечено в другую сторону, воспользовался поручик из горцев Эдик-Петисов и поскакал с известием о нападении к отряду полковника Семенкина.

Эдик-Петисову удалось выполнить взятое им на себя поручение: вскоре по дороге от Белореченского укрепления показалась колонна полковника Семенкина. Почти в то же время перестрелку услышали и на Ханском броду; крикнули: ”тревога!", и вся кавалерия понеслась на выручку атакованных казаков. Она поспела вовремя: горцы, видя безуспешность атак частями своих сил, решились соединиться в одну [19] массу и раздавить храбрецов. Если бы эта попытка им и не удалась, то, во всяком случае, стоила бы слишком дорого казакам. Но вот показалась наша кавалерия, и горцы, оставив казаков, быстро скрылись за Белую. Так разлеталась грозная туча, готовая разразиться на горсть казаков. Войсковой старшина Баум в рапорте своем говорит, что он много обязан ракетам, которые способствовали отражению атак горцев, рассеевая кавалерию. В перестрелке этой ранено 10 казаков.

По переходе некоторых войск в окоп станицы Ханской — то есть 4-го марта — разнесся слух о другом славном деле, выдержанном с честию стрелковым баталионом Апшеронского пехотного полка, на так называемой Семиколенной горе, в Майкопском ущелье.

2-го марта апшеронский стрелковый баталион и сотня кубанских казаков сопровождали колонну, с жизненными припасами, с поста Топогуабль к ущелью Фюнтфа. Горцы, собравшись в значительном числе, зорко следили за каждым движением колонны и, пропустив беспрепятственно на пост Фютинский, занялись порчею дороги и уничтожением мостов по всему пути, по которому должен был возвращаться баталион. Пользуясь гористою и лесистою местностию, они заняли все высоты около дороги, с которых могли на выбор, и почти безнаказанно, поражать людей, идущих по дороге.

Между тем, майор Шаманский, прибыв на Фюнтфский пост, сдал привезенные им продукты. Предуведомленный о том, что дорога испорчена и что горцев собралось более двух тысяч человек, с целию воспрепятствовать его движению, он дал двухчасовой отдых людям и сделал следующие распоряжения: велел оставить назначенное в колонну орудие, а колесный обоз заменить вьючным, и затем двинулся в обратный путь. Отойдя версты четыре, он увидел, что балка, образуемая рекою Чха-Физепс, а также примыкающие к ней высоты, действительно, были заняты густыми массами горцев. Не желая отступить перед неприятелем, которого солдаты наши привыкли побеждать, майор Шаманский решился пробиться и для этого употребил следующий маневр: подойдя к р. Чха-Физепс и осмотрев местность, он избрал главную массу горцев, стоявших за завалами, по дороге, поднимавшейся извилинами на гору, пунктом своей [20] атаки; а чтобы хотя немного отвлечь внимание неприятеля от этого пункта, послал одну роту и полсотни казаков к р. Белой, будто бы поискать брод. Хитрость эта удалась. Обманутые горцы частию поспешили перейти на левый берег реки, чтобы воспрепятствовать переправе. Ослабив, таким образом, главное скопище, майор Шаманский, с тремя ротами, бросился на главную массу неприятеля и начал выбивать ее штыками из завалов; затем, заняв возвышенность, отозвать роту, посланную в берегу Белой.

Очищая каждый шаг штыками, храбрые апшеронцы медленно подвигались вперед, теснимые со всех сторон многочисленным неприятелем. Быстро ослабевали рады храбрецов как от большого числа убитых и раненых, так и от отделяемого для них количества носильщиков. Помощь баталиону не приходила ни откуда. Ружейная пальба не была слышна с Майкопе, а заведывающий войсками укрепления, по полученному известно от лазутчиков хотя и выступил с подкреплением, но прибыл к апшеронцам тогда, когда майор Шаманский, дорого купив славную победу, шел ему на встречу.

Командовавший войсками в станице Верхне-Фарской, которому в этот день граф Евдокимов, извещая об ожидаемом нападении, предписал прибыть к Топ-Гуабскому посту и принять меры осторожности, мог быть на означенном пункте только 3-го марта вечером.

К сожалению, геройское отступление апшеронцев стоило дорого: они потеряли убитыми обер-офицера одного (Капитана Яковлева) и нижних чинов 21; ранеными обер-офицеров 7 (Капитанов Попова, Азотова; поручиков Ясинского, Авякина; подпоручиков Кудрявцева, Мионковича, Кушнарева и прапорщика Губаря) и нижних чинов 87.

Тяжело было первое впечатление, когда мы, по предворительным слухам, узнали об этом деле, но радостно приветствовали мы результат его. Когда командующий войсками благодарил уцелевших героев баталиона, все мы с отрадным чувством смотрели на славные ряды апшеронцев, и не один из нас позавидовал молодцам. [21]

II.

Махошевский отряд. — Истребление махошевских аулов. — Нападение на конвой подполковника Евдокимова. — Сформирование охотничей команды. — Перестрелка под станицею Нижне-Фарскою 19-го апреля. — Формирование даховского отряда. — Движение генерал-майора Тихоцкого в Курджупское ущелье.

Время для наступательных действий, как я уже заметил, еще не наступало, а между тем начался период летних работ, для которых все войска были разделены на отряды. Первым важным назначением их было переселение махошевцев и егерухаевцев на р. Лабу.

Действия всех отрядов, назначавшихся для этого, были почти одинаковы, а потому я возьму один из них — полковника Офрейна, и постараюсь показать движения и занятия его до вторичного сбора большого отряда в станице Ханской, под названием пшехского. Действия других отрядов имели в основании ту же цель и, руководствуясь одними и теми же инструкциями, одинаковым путем стремились к достижению определенной цели, так что с небольшими оттенками походили на действия махошевского отряда. Разница состояла в том, что другие отряды, действуя на передовой линии, развлекались более частыми перестрелками.

Еще в начале февраля, во время рубки леса, от места, назначенного для станицы Махошевской к аулу Богарсука, жители как этого аула, так и других, изъявившие покорность, были поражены известием об ожидающей их грозе, именно о предстоящем весною переселении на Лабу. Застигнутые врасплох, они начали поговаривать о том, что переселение назначено рано, что по переходе на Лабу семейства их в самую дурную погоду должны остаться без крова, что у них на настоящем месте жительства заготовлено много корма для скота, и, под разными основательными и неосновательными предлогами, старались оттягивать время. Принимая во внимание уважительные причины, выставленные депутатами этих аулов, граф Евдокимов отсрочить время переселения до поздней весны. Но тогда уже почти безошибочно можно было сказать, что горцы и не думали переселяться на Лабу. Воспользовавшись отсрочкой, они старались поскорее сбыть свое имущество и продавали его за бесценок, так что когда махошевский отряд прибыл вторично [22] к аулам, чтоб побудить начать переселение, то оно было уже окончено. Ни одного семейства не застали в аулах: все перешли к непокорным горцам; лишь несколько джигитов оставались близ своих аулов, с целию следить за движениями наших отрядов и даже зажигать аулы при нашем приближении.

Махошевский отряд четыре раза предпринимал поиски по рекам: Диако, Пшихако, Кхатль, Замуко и Фарсу, в надежде захватить где-нибудь жителей, еще неуспевших выселиться; но все напрасно. В первый раз это было 10-го марта. Выступив из станицы Нижне-Фарской и пройдя верст тринадцать вверх по Фарсу, полковник Офрейн расположился на прежнем месте своей стоянки и, оставив здесь обоз, под прикрытием трех баталионов со взводом облегченной № 3-й батареи, двинулся, по приготовленной зимою просеке, к аулу Богарсука. Аул был пуст. Несколько всадников, при приближении нашем, выехали из аула и, остановившись недалеко, в лесу, следили, вероятно, за исправлением, которое примет отряд. Полковник Офрейн, остановив отряд, приказал сжечь аул. Солдаты только и желали этого приказания: аул запылал со всех сторон, а через несколько времени, с разных концов, начали показываться солдаты, навьюченные вещами из брошенного имущества горцев. Казалось, каждый из них считал непременною обязанностью взять хотя что-нибудь татарское. Иной раз, при истреблении аулов, можно было увидеть солдата, который, согнувшись под тяжестию горской кровати и не смотря на трудность и дальность перехода, употреблял все усилия, чтобы не расстаться с нею. Не для того ли трудился столько солдат, чтобы с некоторым наслаждением полежать на кровати, хоть одну ночку? Нет! он, действительно, мечтал понежиться, да только не на кровати, а около костра, которому и приносилась в жертву тяжелая ноша. Другой, смотришь, сгибается под большим корытом, а ради какой цели? Вовсе не с тем, чтобы на первом же бивуаке помыть свое белье, а просто бросить корыто в бивуачный огонь. Любимою же добычею солдат бывали куры, котята и щенки. Первые тотчас же распродавались офицерам, а остальные входили в состав ротного хозяйства: котята размещались по землянкам при складах, а [23] собаки становились походными товарищами и все поступали на довольствие от артели. На этих животных кавказский солдат как бы сосредоточивал всю свою привязанность: за обедом и ужином он никогда не забывал отделить в ямку, вырытую недалеко от артельного котла, порцию для собак. Бросить в огонь горящей сакли щенка или котенка считалось большим грехом, и молодой солдат, сделавший это по незнанию, непременно заслуживал укор от старого служаки: ”за что губить Божию тварь? чем она повинна? ты лучше возьми да покорми". Сердобольные солдаты набирали в роте иногда до 50 собак, и по временам приходилось наряжать особые команды для избиения их, так как псы своим лаем обнаруживали наши ночные движения. Некоторые объясняют привязанность солдат к собакам тем, что, во время ночных часов, когда работавший целый день солдат может задремать, собаки облегчают его службу, предупреждая лаем о чьем-либо приближении. Быть может, это и правда; но мне кажется, что главная тому причина — потребность излить хотя на ком-нибудь свою привязанность. Оторванный от своего семейства на продолжительный срок, солдат старался даже забывать о нем, потому что воспоминания наводили на него безотрадные мысли.

Истребление махошевских аулов продолжалось до 15-го марта. При приближении к ним, мы не встречали горцев, а если и видели их, то всегда в таком малом числе и на таком большом расстоянии, что не обращали на них внимания. За то горцы старались вредить нам при проходе лесом. Раздастся, бывало, залп из чащи, и два-три раненых наверное есть. Больше всех в нашем отряде страдал 19-й стрелковый баталион, находившийся постоянно впереди. Мы потеряли в этих поисках убитыми 2 и ранеными 12 человек, тогда как у горцев цифра всей убыли, вероятно, не превышала 2 или 3 человек.

Окончив переселение махошевцев или, лучше сказать, истребление их жилищ, отряд полковника Офрейна приступил к устройству ограды для будущей Махошевской станицы. Делать земляной окоп, при песчаном, сыпучем грунте, потребовалось бы слишком много времени и больших трудов, потому прибегли к другому способу кавказских [24] укреплений — к устройству пластинной (В пазы, сделанные в стойках, вкладываются одна на другую плахи) ограды, сомкнутой по углам земляными бастионами для орудий. Работа эта, хотя тоже довольна трудная, потому что люди должны были таскать из балок столбы и плахи на своих плечах, шла однако довольно быстро: к 20-му апреля она была совершенно окончена, и прибывшим к этому числу переселенцам немедленно были отведены участки.

Во все время стоянки отряда на реке Фарсе горцы один только раз решились побезпокоить нас, именно в первый день Святой недели, 8-го апреля.

Командир 1-го сводно-стрелкового линейного баталиона, подполковник Евдокимов, дав людям разговеться, взял с собою 50 человек стрелков, выступил из лагеря около девяти часов утра и направился в станицу Нижне-Фарскую.

Дорога между лагерем и станицей Нижне-Фарской, на протяжении каких-нибудь 13 верст, перерезывалась тремя лесистыми балками, почти в одинаковом расстоянии одна от другой. С левой стороны дороги на всем протяжении ее тянулся густой лес, в которым и терялись эти балки. В третьей балке, за срубленным лесом, горцы устроили засаду. Не успела команда, бывшая с подполковником Евдокимовым, спуститься в балку, как горцы сделали по ней залп и бросились в шашки. Подполковник Евдокимов, видя, что ему нельзя будет долго держаться в балке и что вся команда его может быть безнаказанно перебита, решился отдать их на расхищение свой фургон с вещами, а сам, захватив раненых, поспешил выбраться из балки и засесть за могильными камнями татарского кладбища, стоявшего на окраине. Только это и спасло команду. Занявшись грабежем имущества полковника Евдокимова, горцы упустили самый удобный случай нанести поражение команде, именно тот момент, когда стрелки выбирались из крутой балки; когда же хищники опомнились, было уже поздно. Несмотря на значительное превосходство в числе (Горцев было, по сведениям, полученным впоследствии от лазутчиков, около 200 человек), они не решились атаковать кладбища, потому что каждая попытка их выбить стрелков из-за камней встречалась метким огнем.

Между тем, ружейная перестрелка была услышана в [25] лагере, и подполковник Фок, оставшийся, за отсутствием полковника Офрейна, командующим отрядом, не имея в лагере кавалерии (Полсотни донцов, числившихся в отряде, били взяты полковником Офрейном в станицу Нижне-Фарскую), послать немедленно два баталиона, направив 1-й сводно-стрелковый баталион по дороге, а 3-й сводно-стрелковый баталион в лес, чтобы отрезать горцам отступление. К сожалению, маневр этот не удался. Услышав орудийный выстрел, сделанный в станице Нижне-Фарской (выстрел не имел, впрочем, ни малейшего отношения к этому делу), горцы предположили, что нападение их известно в станице, и, зная, что там достаточное количество кавалерии, оставили горсть оборонявшихся стрелков и скрылись в лес раньше того времени, когда 3-й стрелковый баталион успел зайти им в тыл. Команда из сорока человек (До отступления к кладбищу команда потеряла: ранеными четырех рядовых, убитыми четырех рядовых и взятыми в плен одного) около получаса отбивалась от неприятеля в пять раз сильнейшего.

Как бы то ни было, но попытка горцев заставила нас считать себя не совсем безопасными от подобных случайностей и быть осторожнее на будущее время.

Кавказский солдат, окруженный постоянно опасностями, становился чрезвычайно беспечным, и слабость, свойственная вообще русскому человеку, делать все на авось, у него проявлялась на каждом шагу: не успевали, бывало, войска раскинуть бивуак, в каком бы опасном месте ни было, как через полчаса можно было заметить несколько команд, отправляющихся на поиски под разными, по-видимому, уважительными предлогами. Горцы пользовались подобным случаем и если не имели возможности вредить нам, когда мы бывали в массе, то старались наверстать при оплошности наших солдат, отделявшихся от массы, вследствие чего и бывало довольно несчастных случаев.

В период, описываемый мною, когда разорение горских аулов увеличило число бездомных скитальцев, несчастные случаи стали повторяться слишком часто, что навело на мысль командующего войсками сформировать охотничью роту из офицеров и нижних чинов и подчинить ее старшему офицеру. Назначение ее было бродить мелкими командами по [26] лесам, от станицы Царской до укрепления Майкопа, и предупреждать хищнические набеги горцев.

19-го апреля, на рассвете, в станице Нижне-Фарской, сотня, бывшая в резерве, начала Фуражировать в виду станицы. Не успела сотня спешиться и начать косить, как увидела скачущую к ней небольшую партию горцев, преследуемую казаками с поста Джамуковского. Партия эта была открыта разъездом с поста в балке, недалеко от станицы Нижне-Фарской, и, вовремя поддержанный постовыми казаками, разъезд погнался за нею.

Лишь только эта партия скрылась в лесу правее Фуражировавших казаков, как последние были вновь окружены появившеюся из леса партиею, более двухсот человек, и были отрезаны от своих коноводов. Захваченные врасплох, казаки могли быть уничтожены, если бы, к счастию их, не находился в станице 1-й дивизион Нижегородского драгунского полка, долженствовавший выступить в этот же день в Майкоп. Услышав выстрелы, лихие нижегородцы, на неоседланных лошадях, а некоторые даже в одном белье, понеслись на место происшествия. Командир дивизиона, полковник Макаров, немедленно спешил один эскадрон и с горстью людей ударил в штыки. Горцы подались немного к лесу и, отступая, навели нижегородцев и казаков на приготовленную в лесу засаду из 250 человек. Началась рукопашная схватка, окончившаяся с появлением командира 2-го эскадрона Нижегородского драгунского полка, майора Умарова, который с несколькими молодцами бросился на горцев с фланга. Горцы отступили, успев однако захватить тело убитого урядника. Оставить в руках неприятеля какие-нибудь трофеи кавказцы считали делом постыдным, и потому майор Умаров не остановил своего преследования у опушки, а ворвался вслед за отступавшими в лес и через несколько минут вывез тело урядника.

В это время из станицы Кужорской прибыл подполковник Фролов с двумя сотнями и эскадроном драгун. Перестрелка стоила нам убитыми двух нижних чинов, ранеными одного обер-офицера и двадцати-пяти нижних чинов.

20-го апреля махошевский отряд немного оживился: мимо его проводили войска, назначенные в состав вновь формировавшаяся даховского отряда. В станице Махошевской они [27] должны были дожидаться проезда командующего войсками, за Лабою расположенными, генерал-майора Тихоцкого, и здесь же должен был последовать сбор тех частей, которые присоединились к верхне-абадзехскому отряду, целиком вошедшему в состав даховского отряда.

Ничто, кажется, не утомляло так нашего солдата, как однообразные работы, несопровождавшиеся перестрелками. Сколько раз приходилось замечать, что с назначением каких-либо частей на доглия работы солдаты как бы теряли свою энергию они делались машинами, буквально выполнявшими заданные им уроки. В их лагере не услышишь, бывало, ни песен, ни веселого рассказа у костра; редко когда у какого-нибудь балагура сорвется с языка острота, да и та отзывалась сатирою, вызванною невеселым положением. Напротив, при движениях никакая погода не удерживала кавказского солдата от веселья. Пройдут верст тридцать с перестрелкой, займут место для ночлега, не успеют еще раскинуть офицерских палаток, всегда появлявшихся раньше солдатских, как уже везде пылали костры, и песенники, не умолкая, заливались в дружных хорах. Только вечерняя зоря давала сигнал в замене песен теплою молитвою, каждый вечер поющеюся на Кавказе, молитвою Отче наш. Смолкнет, бывало, и вечерняя молитва, а смех и говор около костров слышатся далеко за полночь. У одного костра весельчак передает подмеченное им что-нибудь смешное в сегодняшней перестрелке: у другого старый ветеран рассказывает, как джигит, не замечая его и Миронова, сидящих за деревьями, несся на цепь, но, встреченный неожиданными выстрелами, хотел повернуть коня, да видно раненый конь дал козла, и всадник, слетев на землю, бросился бежать в кусты. ”Да и бежит же, проклятый, братцы мои, точно заяц: так через поваленные деревья и прядает. Я кричу Савельеву: стреляй, а он ну к нему по лесу бежать — вишь, на коня позарился.... изловить хотел. Насилу, братцы мои, вернулся назад." — ”А кабы не ворочал, так поймал бы коня: ведь он был подстрелен", возражает молодой солдат, нежелавший согласиться в своем промахе. — ”Лешего бы поймал! Небось, сам бы там остался! Ты думаешь, он был один? (Говоря о горцах, солдаты преимущественно употребляли местоимение третьего лица.) Как бы не так! так он тебе один и пойдет! У [28] него не две головы. Почитай, в кустах их было пропасть: так бы тебе и был там капут!... Думал с девками на селе в горелки играть.... тоже — бежит...." оканчивает ворчливо свой рассказ старый солдат, недовольный возражением. И все эти рассказы сопровождались такими комическими и оживленными телодвижениями, что невольно заставляли хохотать слушателей. Среди этих-то поздних бесед солдат и отдыхал нравственно. На другое утро он просыпался бодрым и снова способным отмахать несколько десятков верст, принеся к вечернему костру новый запас рассказов.

Не удивительно, что более чем двухмесячный работы махошевского отряда заставили всех людей мысленно рваться туда, где предстояли перестрелки. ”Всего не переделаешь — говорили многие — потюпали топорами, ну, и будет с нас. Теперь пусть другие потюпают." Но желания махошевского отряда не сбылись. Даховский отряд ушел, не зацепив с собою ни одной части из махошевского. Последних утешали слухи о сформировании, в июне месяце, пшехского отряда, в который должны будут поступить все войска махошевского отряда; но слухам этим как-то плохо верилось, темь более, что получено было распоряжение о занятии огородов в станице Махошевской. Все принялись устраиваться как бы на постоянное жительство: 6-й линейный баталион начал сооружать в одном углу станицы офицерские дома; в другом углу станицы вытягивалась артиллерийская конюшня. Вообще поразительна быстрота, с какой офицеры строили себе дома: не успеют бывало объявить, что такая-то часть будет зимовать там-то — и дома начинали рости как грибы (Впрочем, этою способностию не отличались офицеры артиллерии).

Приготовления к зимовке шли очень успешно. Частные дома, землянки и казенные помещения для складов уже приходили к концу. Людей, окончивших казенные постройки, стали отпускать на вольные работы — строить дома переселенцам. Везде начали показываться рубленые хаты, мазанки, землянки, изгороди и пр., и пустынное место стало принимать вид живого. Но предположение домостроителей пожить оседло хотя до зимы не увенчалось ожидаемым результатом. 10-го мая войска, составлявшие махошевский отряд, получили приказание выступить в Майкоп. Это распоряжение как [29] громом поразило 6-й линейный баталион, успевший почти устроиться. Делать было нечего: пришлось за бесценок продавать построенные дома и вывозить некоторый офицерские семейства. Между тем, последовало следующее распоряжение: три роты ставропольского резервного баталиона были оставлены в станице Махошевской, а две остальные роты во вновь выстроенной станице Псефирской; все же остальные части были двинуты в Майкоп. Слухи оказались верными: формировался пшехский отряд, и все войска, долженствовавшие составить его, сошлись к 25-му мая.

Назначением этого отряда было вторжение в долину Пшехи; но двинуться туда, оставив новые поселения по Белой почти без войск и не предприняв чего-либо решительного для обеспечения берегов Белой, было бы крайне неразсчетливо. Урок, данный горцами во время сбора войск у Ханского брода, показал, что горцы, изъявившие покорность сегодня, завтра легко могут сделаться нашими врагами. Пример — нападение на апшеронский баталион, в котором участвовали все мирные горцы, поселенные близь места происшествия. Поэтому граф Евдокимов, не внимая мольбам горцев, чтоб их оставили на своих местах, велел всем изъявившим покорность немедленно переселиться на Лабу, так что, в случае каких-либо неприязненных действий с их стороны, две линии станиц и постов могли быть неодолимыми оплотами, преграждавшими путь в горы.

С целию отдалить немирные аулы от наших новых станиц и постов, 27-го мая, генерал-майор Тихоцкий, с частию войск, двинулся в станице Егерухаевской и, перейдя там на левый берег Белой, поднялся на возвышенность, отделяющую Майкопское ущелье от долины реки Курджупса. Спустившись в нее, он направился вверх по реке, уничтожая все аулы, тянувшиеся по ее берегам. Движение это не только обеспечивало постройку новых станиц по реке Белой, но и приготовило отчасти место будущим поселениям по реке Курджупсу.

А. ВВЕДЕНСКИЙ.

(Окончание в следующем нумере)

Текст воспроизведен по изданию: Материалы для истории покорения западного Кавказа. Действия и занятия войск средне-фарского отряда до сформирования пшехского и этого последнего до ноября 1862 года // Военный сборник, № 7. 1866