ТРИ МЕСЯЦА В ДАГЕСТАНСКОМ ОТРЯДЕ

V.

Гуниб получил историческую известность после пленения в нем в 1859 г. имама Шамиля. Теперь, со времени последнего мятежа в Дагестане, он еще раз выступает на сцену и займет вторично видное место в истории кавказских войн.

Гуниб имеет вид неправильно усеченного конуса. На среднем плато, по мысли покойного генерал-фельдмаршала князя Барятинского, выстроено укрепление и проложена к нему зигзагами хорошая колесная дорога, а у подошвы горы, омываемой р. Кара-Койсу, устроен красивый каменный мост. Укрепление это стоит на скате горы, обращенной к реке, и служит центральным опорным пунктом для наступательных действий в среднем районе Дагестанской области. Здесь расположен 6-й кавказский линейный баталион, командиром коего в настоящее время (и вместе с тем воинским начальником) полковник Кавнацкий, немолодой человек, лет за 60, белый как лунь, но еще бодрый.

В Гунибе находятся следующие выдающиеся здания. Двух-этажный большой и довольно красивой архитектуры дом военного начальника среднего Дагестана, устроенный со всем комфортом на высокой обрывистой скале, у подошвы которой извивается с шумом р. Кара-Койсу. Вид оттуда великолепный: видны как на ладони все окрестности и штаб-квартира. Далее — дома: помощника военного начальника; баталионного врача; на площади: командира баталиона, к которому прилегает небольшой красивый садик; военного инженера, баталионной канцелярии, возле которого устроен фонтан с прекрасною горною водою; баталионного маркитанта, выходящий к обрыву, с хорошим фруктовым садиком. Остальное пространство площади занимают офицерские флигеля. На верхнем плато лазарет, управление, дом начальника среднего Дагестана, провиантский магазин и казармы. Кроме этих зданий Гуниб украшается превосходной архитектуры небольшою православною каменною церковью, в греческом стиле, которая стоит на утесистой скале, уютно, в стороне от площади и построек; перед нею поставлены пушки и пирамиды из бомб, взятых из Гунибского укрепления после поражения Шамиля. Есть еще довольно обширная мечеть, у базара, над обрывом. [478] Улицы и дома расположены на террасах, поэтому — где бы ни стоять — весь Гуниб виден во всей подробности и красе. Превосходные родники встречаются на каждом шагу и, соединяясь вместе, образуют живописные водопады, с грохотом спускающиеся в р. Кара-Койсу.

При въезде на Гуниб устроены каменные ворота, возле них фонтан, а над воротами и возле — слева, когда поднимаетесь, — оборонительная башни, а справа находится обрыв. Эти ворота называются именем покорителя восточного Кавказа — Барятинскими воротами. Это нижняя часть Гуниба. Далее дорога, мимо магазинов и лавок с разными товарами и мечети, ведет на верхний Гуниб, где над большим оврагом перекинута деревянный мост, и тут стоят баталионные казармы. Здесь по канавке проходит вода в укрепление. Далее дорога ведет к березовой роще, где лежит, ныне разбитый мятежниками, камень, на котором сидел князь Барятинский, когда к нему привели плененного Шамиля. Как видно, на этом камне была надпись об этом событии. Рубка березовой рощи была строго воспрещена еще князем Барятинским; но во время возмущения мятежники не пощадили ее и часть вырубили. За мостом и казармами устроены каменные ворота с оборонительными башнями, которые носят название прежнего владетеля Гуниба — Шамилевские ворота. Дальше от ворота находятся печальные развалины маленького аула Гони или Гуниб; в нем до настоящего времени сохранились домик — последнее убежище Шамиля, поддерживаемый правительством ремонтировкою, и башня, куда Шамиль взбирался для молитвы; но мятежники, чтобы ничего не было в ауле русского, разрушили все то, что нами было устроено для поддержания этого здания. Мне говорили, что Шамиль не одобрял гунибские родники: он уверял, что от употребления их развивается каменная болезнь. От верхнего Гуниба на последней поляне у р. Кара-Койсу виднеется так называемый разбойничий аул.

От укрепления я поднялся на самую высокую вершину Гуниба, носящую название Маяка. Отсюда передо мною открылся восхитительный пейзаж. Голые скалы сплетаются самым замысловатым образом. От юго-востока к северо-западу и дута Тилитлинские горы, с заостренными белыми шпицами, утопающими в синеве голубого неба. Хребет Тилитль как бы упирается в Арак-тау, тянущуюся от запада к северо-востоку. Отроги тех и других гор наполняют глубокую котловину, находящуюся к северу от Гуниба и получающую вследствие этого волнообразный вид. Гуниб и возвышающаяся напротив Чемодан-гора, или по-туземному Ротлоло-мсер, стоят совершенно особняком, не примыкая ни к одному из соседних горных кряжей.

Оборонительная линия укрепления Гуниба состоит из жилых казарм, приспособленных к артиллерийской и ружейной обороне и [479] соединенных оборонительной стеной; устроены но. всей линии банкеты и подсыпаны на открытых местах батареи барбеты. Вся оборонительная линия и батареи были вооружены 26 орудиями.

Это укрепление с 29 августа до взятия Согратля содержалось мятежниками в блокаде. Вот как рассказывали мне о положении гарнизона и жителей во время этой блокады.

С 29 августа в окрестностях Гуниба, на Кегерских и Ругуджинских высотах, появились конные и пешие партии мятежников: всякое сообщение с другими укрепленными пунктами было прервано и гунибское укрепление объявлено в блокадном положении. Рассказывавшие удивлялись, что в этот день все время были открыты верхние и нижние ворота и вообще никаких мер предосторожности против нападения не принималось; удивительно, что мятежники не воспользовались этим и не напали внезапно.

Мятежники были до того смелы, что в ночь 30 августа позволили себе подняться на верхний Гуниб по тропам, ведущим к башням по Хиндаго-Хоточинской линии и предварительно разработанным ими, — и, пользуясь темнотою ночи и густым туманом, угнали рогатый порционный скот, казенно-подъемных лошадей, а также несколько лошадей, принадлежащих офицерам и частным лицам; а сено все сожгли.

Бдительность гарнизона была усилена и весь он выводился в ружье и располагался посменно по стенам укрепления, имея за каждою линиею, на местах, заранее назначенных, резервы. Обыватели Гуниба также были вооружены и назначались на охрану укрепления. Приняты были соответственные меры для более правильного и экономного расходования казенных и частных продовольственных запасов.

Мятежники, обложив Гуниб со всех сторон в больших массах, вплоть до 23 октября ежедневно вели непрерывную перестрелку с гарнизоном, не причиняя впрочем ему особенного вреда. Они имели также одно орудие и, за неимением ядер, заряжали его камнями. У них были скорострельные ружья, отнятые у наших солдат, перебитых ими у сел. Заи и в Карахском лесу. Ночью неприятели метили по свету, пробивающемуся сквозь окна или ставни, поэтому жители принуждены были свечи ставить на полу по углам и чем-либо заслонять свет.

С 13 сентября началось на Гунибе тяжелое время. Всем частным жителям розданы были ружья и боевые патроны и их стали назначать на оборону укрепления на местах менее опасных. Гарнизону и всем живущим в укреплении уменьшена была мясная порция наполовину.

Через несколько дней после этого маркитант, довольствовавший гарнизон, объявил, что у него уже нет порционного скота; поэтому составлена была опись всему рогатому скоту, находящемуся как у служащих, так и у проживающих в укреплении частных лиц, с [480] обязательством, чтобы владельцы скота, под опасением строжайшей ответственности, ни под каким предлогом не смели резать свою скотину и приготовлять мясо впрок на будущее время; но чтобы по мере надобности каждый владелец скота выдавал назначенную к резанию скотину, получая от маркитанта за нее деньги согласно оценке.

26 сентября отыскали в укреплении одного старика, жителя сел. Лаваши, Даргинского округа, и послали его с письмом на немецком языке, вделанным в палку, в г. Темир-Хан-Шуру к командующему войсками, которым он извещался о состоянии укрепления: что гарнизон терпит недостаток в мясе, а частные жители — в хлебе; что укрепление находится в самой тесной блокаде и не имеет никакого сообщения с другими пунктами Дагестана. За доставку этого письма обещано было старику 140 рублей. Когда на дороге его встретили мятежники, он притворился полоумным; на спрос их — куда он идет, он ответил, что идет в г. Темир-Хан-Шуру, чтобы доставить туда палку. Мятежники посмеялись над ним, не подозревая, чтобы в палке было что-либо, и пропустили его. Таким образом старик свободно пробрался в г. Темир-Хан-Шуру и палку с письмом благополучно доставил по назначению.

В «разбойничьем» ауле собралось множество мятежников, конных и пеших, и там на плато по утрам и после полудня производили ученье в конном и пешем строю с пальбою.

С 3 октября начали выдавать нижним чинам на человека печеная хлеба по 2 фунта, а сухарей 1 1/2 ф., выдача крупы также была уменьшена и каша варилась в неделю один раз. Когда эта провизия истощилась, дошло дело до артельных свиней и маркитантская запаса, который весь был забран гарнизоном; сало заготовлялось впрок, а мяса свиного клали в котел на роту 25 ф.; наконец, когда и этого не стало, пошло в дело сало, которого отпускалось на ротный котел сначала 10 ф., а под конец 5 ф.; а офицерам, чиновникам и жителям отпускалось: мяса — семейным в день 1 1/2 ф., а холостым по 1/2 ф. Уполномоченный от жителей получал за деньги из продовольственного магазина по казенной цене муку, пек из нее хлебы и раздавал по 1 1/2 ф. на человека в сутки.

Мне рассказывали тамошние женщины, что когда у них не было уже ни сала, ни масла, и отобрали коров, а у них самих от малой еды пропало молоко, то они достали свечного сала и, приправляя им варенную на воде манную или рисовую кашу, кормили ею грудных детей в течение почти двух недель.

16 октября утром прибыли в укр. Гуниб два туземца из сел. Хиндаха, принесли с собой от хиндахского и кегерского обществ бумаги, в которых они признавали себя мирными и просили допустить их в укрепление для продажи и покупки. Вследствие этого им [481] разрешено было приходить к нижнему Гунибскому мосту, без оружия, и продавать приносимые ими продукты; а покупать что им нужно они могли у местных торговцев, высылавших к ним на повозках товары.

23 октября открыто было сообщение с действовавшим отрядом и массы мятежников начали постепенно уменьшаться. В первых числах ноября все окрестности и высоты Гуниба были ими очищены, а 8 ноября дорога до Гуниба была совершенно свободна. Жители и гарнизон стали получать все необходимое.

По прибытии нашем, 10 ноября утром в 9 часов, была раздача георгиевских крестов. Командующий войсками собственноручно возлагал знаки военного ордена на солдат и при этом поздравлял каждого кавалера ²³. Один из таких кавалеров, молодой солдатик, еще с пухом на лице, растерялся и покраснел как рак; когда князь возложил на него крест, он на поздравление князя ответил: «Покорно благодарю, ваше благородие!»

В Гуниб стали постепенно являться представители всех обществ, участвовавших в мятеже, и даже из самых отдаленных мест — Анцуха и Дидо, к которым в это время года сообщений почти не существует.

От нечего делать я познакомился со всеми жителями Гуниба, которых впрочем не очень-то было много. Русского поселения, как здесь, так и близко от пего, — как это водится во всех штаб квартирах, — никакого нет. Рассказывают, что за укреплением у подъема были отведены места под постройки отставным нижним чинам; но, по неимению достаточного количества земли и хозяйства, они принялись за легкий труд — стали заниматься воровством и грабежами, как в окрестных местах, так и в самом укреплении; поэтому начальство принуждено было выселить их, а строения разобраны, только кое-где теперь торчат полуразвалившиеся стены.

Побывав у всех на Гунибе, я в один прекрасный день отправился вниз на Гудул Майдан в лагерь, где имел много знакомых офицеров.

Там встретил я самый радушный прием: каждый из офицеров хотел угостить меня в своей палатке. Видя такое их усердие и расположение ко мне, я сказал им: «Будем, господа, соблюдать порядок; мне на Гунибе нечего делать, и я могу остаться среди вас несколько дней; в это время успеем провести время вместе поочереди». Сказано — сделано. Угощение пошло то у самурцев, то у дагестанцев, то у апшеронцев; знакомые офицеры собирались в [482] палатку или перед палаткою у костра, рассаживались на бурках или коврах, являлась закуска, жарились шашлыки и шел оживленный разговор; подчас сзывались ротными командирами песенники и распевались веселые песни. Разговор касался конечно разных эпизодов последнего восстания. Приведу здесь несколько рассказов.

«В Андийском округе — в западном Дагестане — в деревне Сиух обнаружилось восстание, передавал один из офицеров. Наш горный отряд, под начальством князя Накашидзе, направился из сел. Ботлиха к той мятежнической деревне. Накануне выступления нашего, 16 мая, началась к нашему несчастию снежная мятель, а мы были без дров (лес находился в 20 верстах) и без теплой одежды. Не перечесть вам, какие мы перенесли в ту проклятую ночь испытания; до самого утра никто в отряде не спал, боясь замерзнуть, и в 4 часа утра выступили с бивуака. Через четыре часа приблизились мы к сел. Сиуху и издали заметили, что мятежники расположились для обороны впереди селения. Приблизившись туда, послали к ним несколько гостинцев из орудий, после чего произошла между ними суматоха и все они укрылись за ближайшими строениями. Меткими выстрелами стали мы выбивать мятежников из передовых построек, огонь же наших винтовок поражал выбегавших на улицы. В селении обнаружилось смятение. Они хотели было бежать, но мы настигали бежавших и, проникнув в селение, забирали из сакель вооруженных мятежников. Несколько мюридов, не желая даром сдаться, поднялись на хитрость. Они остановились за стеною и сняли свои папахи, как бы изъявляя этим намерение сдаться. Огонь по ним тотчас же был приостановлен, и эти люди перелезли через стенку и стали приближаться к нашей линии. Подойдя довольно близко к артиллерии и ее прикрытию, они неожиданно выхватили шашки и кинжалы и бросились на прикрытие. Тотчас же по ним открыт был огонь и все они пали.

«В начале июня отряд наш выступил из сел. Ботлиха в Дидойское общество ²⁴. Переходы были тяжелые: нужно было проходить по узкой вьючной тропе и каменистому грунту — будь он проклят, вот дорога! Вдобавок, выпавший в ночь 8 июня в горах снег совершенно испортил дорогу через Бочахский перевал; но, несмотря на это, мы выступили с бивака у этого перевала в 4 часа утра. Нам предстоял чрезвычайно тяжелый переход по вновь разработанному нами же в снегу пути; переход этот был затруднителен еще тем, что новая дорога на протяжении 8 верст проходила по крутым отлогостям горы и только в немногих местах — по утоптанному снегу; лошади и люди скользили и вязли в снегу; артиллерия почти на каждом шагу требовала помощи пехоты; отряд двигался шаг [483] за шагом, ежеминутно преодолевая страшные препятствия. К 2 часам пополудни отряд благополучно стянулся на вершине горы Бочох. Отсюда мы спустились по Иланхевскому ущелью, потом пришлось проходить через лес и наконец расположились биваком на горе Согох, в 2-х верстах от мятежного селения Асахо ²⁵. С северо-запада оно было защищено тремя большими каменными башнями (из которых средняя, самая большая, имела четыре этажа), соединенными каменными стенами около сажени высоты и вновь возведенными каменными же завалами. Остальные стороны селения замыкались почти недоступными скалистыми обрывами. 16 числа в 4 часа утра мы направились к сел. Асахо и начали действовать против него; до 8 часов вечера не умолкала орудийная стрельба. Средняя башня была нами разрушена до половины; крайние башни и ближайшие дома также сильно пострадали. Успех артиллерии и меткость ружейного огня, продолжавшегося и ночью, заставили мятежников на рассвете сдаться. Огонь был прекращен и приказано было занять башни и крайние дома селения.

«Вы думаете этим и кончилась наша драка? Не тут-то было: при занятии селения огонь снова возгорелся. В то время, когда последние из асаховцев, покидавших селение, миновали крайние постройки, на крыше одного большого дома, расположенного в верхней части селения, показалась толпа людей; некоторые из них были в белых чалмах и красных плащах ²⁶. Спустя непродолжительное время, оттуда послышался залп из ружей и ответные выстрелы нашей пехоты и милиции. Причина этой перестрелки скоро разъяснилась: часть жителей селения — 25 или 30 человек — заперлись с своими семействами в упомянутом доме и решились умереть с оружием в руках: на предложение сдаться они отвечали ругательствами и выстрелами. Перестрелка закипела; мятежники отвечали беглым огнем с крыши дома во все стороны. Несмотря на перекрестный огонь пехоты и милиции, некоторые из мятежников стояли, скрестив на груди руки, совершенно неподвижно, и было видно, как они падали под ружейными пулями. Наконец ловко пущенная картечная граната, попавшая в средину толпы, свалила многих из мятежников и заставила остальных скрыться в сакли и запереться в них.

«К 3-м часам пополудни, по разрушении наружных построек, представлялось удобным занять селение открытой силой и войска двинулись на штурм. Мятежники встретили колонну выстрелами; но, не [484] обращая на это внимания, пехота и милиция с криком «ура» заняли все три башни, бывшие в первой оборонительной линии. По занятии ее необходимо было разбить дом, занятый мятежниками; после 10—12 метко направленных выстрелов из орудий, крыша и стены дома были пронизаны в нескольких местах. Охотники из пехоты и милиции бросились к сакле и, окружив ее со всех сторон, остановились у самых стен, под бойницами, откуда мятежники не переставали стрелять. На неоднократные предложения сдаться и не губить по крайней мере женщин и детей, бывших с ними в сакле, они отвечали: «Наш дом — наша могила; наши семейства должны погибнуть с нами!» Женщины наравне с мужчинами принимали участие в защите и, выбегая на крышу дома, кидали камнями в охотников, находившихся около стен. Перестрелка поддерживалась с обеих сторон и наконец к вечеру стала стихать. Части пехоты и артиллерии были отведены от селения; охотники же в течение целой ночи не покидали своих постов около сакли и бдительно наблюдали за ее единственным выходом. С вечера и в течение ночи несколько раз были делаемы попытки поджечь саклю; но предприятие это не удавалось по недостатку горючих материалов. Ночью защитники сакли продолжали держаться упорно и по временам стреляли по охотникам.

«На другой день, это было 18 июня, милиция, ожесточенная сопротивлением мятежников, начала сваливать около стен сакли собираемые от других построек деревянные части и, для избежания потерь от огня из бойниц, стала забивать их камнями и бревнами. Когда дым и пламя охватили саклю, но еще была возможность спастись из нее, мятежникам неоднократно делались предложения сдаться или выдать женщин и детей; но они всякий раз отвечали отказом и выстрелами. Наконец все здание было охвачено пламенем и защитники стали выбегать поодиночке с кинжалами в руках, с целью дорого продать свою жизнь; но выходы из сакли были подстерегаемы десятками стволов и выбегавшие падали под огнем милиционеров. Два милиционера кинулись к дверям, выломали их и успели спасти из пламени стоявших у дверей двух детей, сильно обожженных. Вскоре крыша последней обороны асаховских мятежников рухнула, похоронив последних своих защитников. После этого мы возвратились в сел. Ботлих».

Затем мне рассказали о деле у сел. Тилитля отряда помощника начальника Терской области, генерал-майора Смекалова.

«23 октября в 8 часов утра мы выступили с позиции под укреплением Хунзах-Аварского округа западного Дагестана, для военных действий против аула Тилитль, в котором, независимо от коренного населения, собрались для противодействия нам жители [485] окрестных аулов и обществ, а также Умма Дуев с шайкой аргунцев и ичкеринцев.

«Нужно сказать, что аул Тилитль, расположенный на скалистом уступе южной покатости хребта, составляющая отрог Чемодан-горы, был трудно доступен и обладал всеми необходимыми условиями для долговременной и упорной обороны. Каменные сакли, построенные амфитеатром, взаимно защищая одна другую, были приспособлены кроме того к перекрестному огню; подвальные этажи составляли вполне безопасное закрытие от действия артиллерии; узкие, кривые улицы были перерезаны крепкими завалами; все 2-х этажные дома и мечеть имели по два и по три яруса бойниц; между саклями было устроено сообщение, большею частию через подвальные этажи.

«Как только мы показались на высотах и вошли в сферу дальнего ружейного выстрела, тилитлинцы открыли стрельбу из имевшихся у них скорострельных ружей. Стрелковая цепь, заняв террасы над аулом, отвечала на выстрелы. Предварительно открытия огня, предложено было мятежникам изъявить покорность. На это предложение было отвечено бранью и учащенными выстрелами. В час дня началось бомбардирование. Войска завели с неприятелем оживленную перестрелку. Мятежники, не ожидая нашего прибытия от Голотля и считая аул с этой стороны неприступным, не проделали бойниц в стенах крайних домов, обращенных к возвышенности; охотники с этой стороны начали быстро занимать, под сильнейшим огнем неприятеля, саклю за саклей, поджигая их. С другой же стороны, с левого фланга, команда пеших казаков, следуя с редкой перестрелкой по склону Чемодан-горы, заняла затем террасы над аулом, не позволяя мятежникам появляться на улицах и площадях. Вслед затем селение было со всех сторон окружено войсками, открывшими огонь по людям, пытавшимся выскакивать из сакель и перебегать из одной в другую. Вскоре запылали крайние сакли. Мортирная батарея выпустила все гранаты и замолкла. Вызвались охотники отправиться в аул для взрыва., посредством закладки мин, тех из сакель, которые трудно было зажечь по недостатку горючих материалов. Они выказали храбрость и самоотвержение, производя работы под выстрелами; но тем не менее, опыт не вполне удался, как по недостатку пороха, так и вследствие самого устройства сакель, сложенных из камней, между которыми имеются промежутки, чем ослаблялась взрывчатая сила пороха, и поэтому принуждены были возвратиться без всякая успеха. Стоявшее на дороге горное орудие, выпустив все гранаты, должно было тоже замолчать. Тогда начали действовать против аула картечными гранатами, для того, чтобы мятежники не знали о недостатке у нас артиллерийских снарядов. Горное орудие все время действовало под метким огнем мугаджиров, засевших в саклю прапорщика Муртузали. [486]

«К 6 часам вечера была занята часть аула. Наступившие сумерки не позволяли ввести в бой оставшиеся в резерве части; занявшие же селение войска были утомлены и, оставаясь целый день без горячей пищи и воды, нуждались в отдыхе. Вследствие этого селение было нами очищено; оставлены были только вокруг него залоги и секреты, у которых продолжалась перестрелка с неприятелем в течение всей ночи.

«Часов около 9 вечера, не успели мы еще расположиться на отдых, как прибыли к нашей ставке несколько стариков, заявивших, что большинство жителей Тилитля желает явиться с покорностью; но для того, чтобы это можно было сделать, они просили отвести войска, стоящие на дороге. Чтобы избегнуть кровопролития, приказано было очистить путь для жителей к месту ставки начальника отряда, генерала Смекалова, и при этом послано было к главному распорядителю по обороне аула Тилитль, прапорщику милиции Муртузали-Магома-оглы письмо, в коем предлагалось ему выдать всех мугаджиров, в том числе и Умму Дуева, и этим спасти жителей Тилитля и их семейства от неизбежного поголовного истребления. На это прапорщик Муртузали-Магома-оглы ответил, что с рассветом он явится с джамаатом ²⁷ и мугаджирами.

«Между тем мы узнали, что Умма Дуев, и с ним целая шайка, собираются бежать. Вследствие этого была послана часть войска для преграждения дороги в Гидатль. Несмотря на отвесную крутизну и темную, дождливую ночь, посланные люди успели благополучно к 3 часам утра достигнуть до назначенного пункта и тотчас же вступить в перестрелку с уходившей уже шайкой. Оказалось, что об уходе Уммы Дуева нам дали знать слишком поздно, вероятно с целью дать возможность уйдти из селения наиболее скомпрометированным лицам, в том числе и сыновьям прапорщика Муртузали-Магома-оглы.

«На другой день, в 6 часов утра прибыл на стоянку прапорщик Муртузали с джамаатом и изъявили покорность. С ними вместе явились и 11 семейств чеченцев, бежавших из Терской области вместе с Уммою Дуевым после дела в уроч. Букказе. Через два дня прапорщиком Муртузалием были доставлены главные мятежники-тилитлинцы и бежавшие с шайкой Уммы Дуева чеченцы, скрывавшиеся на хуторах.

«По доставлении прапорщиком Муртузалием всех лиц, требованных начальником отряда, и он сам был арестован. До этого дня он ходил без всякого надзора и усердно распоряжался, в полном вооружении, доставкою главных виновников мятежа, с полною уверенностию, что за эти услуги он будет помилован. Когда все было [487] покончено, дошла очередь и до него. В одно утро, перед выступлением отряда из Тилитля, он явился в лагерь и был окружен ротою и обезоружен. Он побледнел и растерялся. В это время подошел к нему хунзахский наиб, подполковник Али-Клыч, имение которого он разорил за то, что тот не пристал к мятежу, и сказал: «До сих пор на твоей улице был праздник, а теперь на моей; теперь расплачивайся за прежние дела».

Вот еще рассказ о нападении мятежников на Георгиевский мост 29 августа 1877 г. и об отбитии их.

«Исправляющий должность военного начальника среднего Дагестана, полковник Войно-Оранский, получил известие, что жители селений Гергебеля, Кикунов, Хартикуны и некоторых других, приблизившись к Георгиевскому мосту, бросились на инженерных солдат и вольнонаемных мастеровых, работавших на мосту, и большую часть их перебили; потом разорили находившийся в полуверсте милиционерский пост, совершив при этом три убийства, а затем укрепились на мосту, заняв оба каменные строения и заложив мостовые ворота камнями; на самой же дороге по направлению к Гунибу мятежники принялись возводить завал.

«Полковник Войно-Оранский, оценив всю важность последствий, могущих произойдти в том случае если бы мятежники прочно укрепились на мосту или успели разрушить его, не теряя ни минуты, с колонною поспешил к мосту. Приблизившись к нему на расстояние ружейная выстрела, он предложил мятежникам сдаться; но они, в ответ на это, открыли огонь из мостовых построек и с самого моста. С нашей стороны против них направлен был артиллерийский огонь горных орудий и ружейный — стрелков; но, чтобы выбить их оттуда, предстояла весьма трудная задача. По условиям местности, нельзя было подойдти к мосту иначе, как по дороге, вьющейся между отвесною скалою с одной стороны и такою же пропастью к р. Кара-Койсу — с другой. Приходилось по этой дороге пробежать рядами несколько сот шагов, чтобы добраться до моста, находясь при этом все время под выстрелами неприятеля с левого берега. Искусно направленным артиллерийским огнем удалось поколебать упорство защитников башни правого берега и значительная часть их перебежала в казарму, чем облегчилось овладение башнею; но огонь против казармы, вследствие косвенная направления выстрелов к ее стенам, — что обусловливалось невозможностью выбрать для орудий другую, более удобную позицию, — оказался малодействительным. Оставалось одно: овладеть сначала башнею на правом берегу Кара-Койсу, оборона которой уже была ослаблена, а потом через мост штурмовать казарму. С этою целью рота, прикрываясь дорожными парапетами, направила усиленный огонь по бойницам казармы и вскорости, успев ослабить огонь горцев, дала возможность другой роте быстро [488] перебежать поражаемое пространство до моста, где она с криком «ура!» бросилась к башне, отбила ворота и прогнала из нее последних оставшихся в ней горцев. Одно орудие тотчас же было поставлено у открытой калитки ворот по направлению моста, а другое продолжало действовать с прежней позиции по казарме. Шестьдесят человек охотников, не теряя времени, направились через мост к казарме, готовясь штурмовать ее; но вследствие наступавшей темноты дальнейшие действия были оставлены; а горцы, с наступлением ночи, оставили казарму, бросив при этом тела своих убитых.

«Там была оставлена одна рота, для занятия гарнизона, с запасом на один месяц, а колонна возвратилась к отряду — у Гуниба».

Погостив в лагере несколько дней и наслышавшись досыта о военных действиях во время мятежа в Дагестане, простился я с своими приятелями и поднялся опять на Гуниб.

VІ.

Когда все было кончено в Дагестане и край был совершенно умиротворен — в укрепление Гуниб доставлены были все главные виновники мятежа в среднем и западном Дагестане для суждения их по полевым уголовным законам, а скомпрометированные в южном Дагестане — заарестованы в г. Дербенте, для суждения их там.

9 декабря последовал приказ командующего войсками по войскам Дагестанской области об учреждении в укреплении Гунибе полевого военного суда, для суждения 25 человек туземцев, обвиняемых в бунте и измене против верховной власти, под председательством командира 82 пехотного Дагестанского его императорского высочества великого князя Николая Михаиловича полка, полковника Перлика; назначены были: членами — два капитана, два подпоручика, два прапорщика и еще один офицер делопроизводителем; прокурором — обер-аудитор штаба войск Дагестанской области, надворный советник Басхаров.

Все подсудимые, кроме двух, признали себя безусловно виновными в тех преступлениях, за которые они преданы суду. Наиболее интересно показание бывшего имама, Магомеда Гаджия Абдурахмана-Гаджи-оглы, в котором он довольно подробно знакомите с ролью главных участников восстания. Приведу его показание слово в слово.

«Весною нынешнего (1877) года, когда в нашу деревню дошли слухи о восстании в Чечне, то народ постоянно вел разговор об этом; рассказывали: что у Али Бека много войска, что он воюет с русскими успешно, что в Чечне есть турецкий паша, присланный султаном, а о самом Али Беке отзывались, как об очень умном и решительном человеке, который притом предугадывает будущее. Так было все лето. Разговоры эти все более и более интересовали народ, который явно выказывал свое сочувствие к восставшим [489] чеченцам. У нас сношений с Турцией не было, по крайней мере я ничего об этом не знаю; но говорили, что в Чечне находится посланный от султана, Абас паша, с прокламациями, а за десять дней до согратлинского восстания мне кто-то сказал, что в Дагестане уже с месяц находится возвратившийся из Турции гоцатлинец Гитиновас Гаджи и с ним есть из Турции бумаги. Человек этот впоследствии явился ко мне на Анада Майдан, когда я уже был имамом, и показывал мне два письма, написанные от имени Кази Магомы, сына Шамиля, к Доноге Магоме ²⁸ и Дибир Инкончилову ²⁹, в которых он приглашал их поднять восстание в Дагестане, обещая им за это вдвое больше того, что они получают от русского правительства, и щедрые вознаграждения другим участникам восстания; других подробностей в этих письмах я не помню. Третье письмо — я слышал — было к Шаго ³⁰. Гитиновас говорил, что письма эти написаны с ведома турецкого военного министра. Впоследствии на Анада Майдане письмо такого же содержания и также от Кази Магомы, показывал нам Абас паша; к кому оно было адресовано не помню; письмо осталось у Абас паши. — Дня за два или за три до нападения на Салтынский ³¹ мост, ко мне привел сын согратлинца Алиль Магомы, Абдулла, своего кунака, салтынца Гаджи Али (сына Омар Дибира), который передал мне, что тилитлинцы, кикунинцы, гергебильцы, салтынцы, цудахарцы, акушинцы, готовы восстать против русского правительства, что на это согласны также кумухцы Джафар Бек, Абдул Меджид и Фатали, с которыми вел об этом переговоры Амиль Магома, женатый на кумухской урожденке ³²; что в Чечне у Али Бека тысяч до 20 своего войска, что там же есть турецкий паша; что русских в Дагестане мало и войска русские от Карса прогнаны. Передав это, он сказал, что горцы теперь же хотят начать восстание, и просил меня рассказать все это моему отцу, Абдурахман-Гаджию, и спросить его, что он на это скажет. Я передал все отцу, который, выслушав меня, ответил, что он этого намерения не одобряет, что на народ полагаться нельзя и что если при Шамиле не могли держаться против русских, то теперь тем менее надежды на успех, и в заключение советовал жить мирно и не поднимать бунта. В день нападения на Салтынский мост в нашей деревне было получено приказание от полковника Войно-Оранского выслать на Салтынский мост всех конных людей. Наш старшина Нур Магома [490] собрал по этому случаю сход, который разделился на две партии: одна соглашалась исполнить приказание начальства, а другая противилась и говорила, что мы также должны восстать. Тогда наш ученый Абдул Галим стал убеждать народ о необходимости восстания и привел не сколько изречений из корана и разных шариатских книг о газавате; Абдуразак также сказал несколько слов в пользу восстания, после чего весь джамаат решился восстать. Тогда старшина Нур Магома объявил, что дело это слишком большое и серьезное и толпа не может его решать, что нужно, чтоб несколько человек умных, ученых и гаджиев отделились и решили: следует ли поднять восстание или нет. После слов Нур Магомы от толпы отделились Абдул Гамид Омар оглы, Абдула Гаджи Омар оглы, Магома Ахмад Дибир оглы, Махти Магома Магома оглы, Омар Лабазан оглы, Магома Амир Хан оглы, Абдуразак Али оглы, я и, кажется, Абдурахман Мехти Магома оглы, но наверное об нем сказать не могу, и зашли в дом Омара Лабазан оглы. Нас никто не выбирал, мы сами отделились от джамаата; Ахмед Гаджия Чопанов оглы, кажется, с нами не был, он был болен тогда. Мы стали совещаться. Абдул Галим говорил, что в Чечню явился Абас-паша с турецкими войсками и с приказанием от султана восстать против русских и что приказание это нельзя не исполнить; потом говорили другие, что на Гудул Майдан присланы русские войска для того, чтобы уничтожить Согратль; некоторые высказывали, что для народа тяжело нести повинность по исправлению дорог, и наконец порешили, что следует восстать. О том, что может произойдти из этого восстания и какие будут последствия, никто тогда не думал и на совещании не говорили. Все были того убеждения, что настал конец русской власти; так полагали потому, что были слухи, что русские войска изгнаны с Кавказа и турки уже в Чечне; все думали, что над Дагестаном будут владычествовать турки, при которых для нас будет лучше и легче жить. Когда мы вышли к джамаату и объявили свое решение, то тогда присоединился к нам и старшина Нур-Магома, не соглашавшийся прежде на восстание. Народ выражал свою радость. В ту же ночь все способные носить оружие вышли из своей деревни и к свету прибыли на Анада Майдан, где уже застали наших односельцев 60 человек, еще с вечера прибывших туда, с целью захватить там маркитантский скот, которого, однако, они там не нашли. Не знаю, сообщил ли кто в соседние деревни о нашем решении и движении на Анада Майдан, только в тот же день к нам на Анада Майдан стал приходить народ из окрестных сел целыми толпами; из влиятельных лиц прибыли: Кази-Магома из Бацады, депутат гунибского окружного суда Абдулла из сел. Цульды, наиб Абдулла-Бутай, ругуджинцы Иса и Амир-Али и многие другие. Последние трое сказали несколько слов против [491] восстания и советовали оставить начатое дело и разойтись по домам; но когда заметили, что слова их не производят на народ никакого действия и большинство приняло их враждебно, то замолчали и затем Абдулла-Бутаю, которого все считали приверженцем русских, старшие приказали написать приказ по его наибству, чтобы все жители выходили на Анада Майдан. Кроме Абдулла Бутая, Исы, и Амир-Алия ни в тот день, ни после ни один человек не сказал ни слова против восстания, напротив все выражали радость. Еще Хуршиль-Магома был против восстания и когда его через несколько дней силою привели к нам, то он на другой же день бежал к русским. В следующие за тем дни на Анада Майдан прибыли: тилитлинец Муртузали, бугнадинский наиб Баар-Мегед, чохский офицер Гаджи-Али и другие. Муртузали между прочим сообщил нам, что одновременно с нападением на Салтынский мост, тилитлинцы напали в Заи на солдат и истребили их: кто ими предводительствовал и кто подал мысль к нападению — мне неизвестно, сам Муртузали не сказал, а я не спросил его. В первый же день, как только стал собираться народ на Анада Майдан, начали говорить, что надо выбрать умного, честного и уважаемого народом человека в имамы, который бы стал руководить всеми делами. На третий день народ избрал в имамы меня, как сына человека, всеми уважаемого. Я стал было отказываться, говорил, что я молод и неопытен; но мне ответили, что при мне будет состоять совет из нескольких человек, который в моем присутствии будет решать все дела; тогда я согласился. В состав совета были избраны народом: согратлинцы Абдул-Галим, Абдулла-Гаджи, Абашиль-Магома, тилитлинец Муртузали, бацадинец Кази-Магома, Абдулла-цульдинский, чохский офицер Гаджи-Али и Баар Месед (временно); после же двое прибыли уже через несколько дней; письмоводителем в совете был зять цульдинского Абдуллы, Абубакар. На обязанности совета лежали: выбор и назначение наибов, мудиров, направление военных действий и решение всех значительных дел. — Алиль-Магома, как человек опытный, распорядительный и преданный начатому делу, с согласия моего и совета, был назначен моим векилем и начальником над партиями, собранными на Кегерских высотах, с предоставлением ему права действовать по своему усмотрению. По моему приказанию не было написано ни одного воззвания к другим обществам, кроме ответов на полученные от обществ заявления, выражавшие сочувствие к восстанию; если же такие воззвания где-нибудь были, то они, вероятно, писались самим письмоводителем Абубакаром, у которого всегда находилась моя печать. Почему мы вышли на Анада Майдан, а не на другое место — я не знаю. Я все время оставался там и только раз уезжал домой в Согратль на одни сутки по случаю смерти племянника. Вскоре после прибытия нашего на Анада-Майдан и назначения меня имамом, [492] приехал к нам житель сел. Бухты Омар-Каридык-оглы с письмом от Фатали казикумухского, который писал, что он хлопочет о восстании в Кумухском округе, что народ совершенно подготовлен к нему, и просил только небольшую помощь от нас; ответа на это я не писал, но приказано было людям, посланным за Хуршиль-Магомою, чтобы они, по исполнении данного им поручения, отправились к Кумух; но они прибыли обратно на Анада-Майдан. Других сношений ни с Фатали и ни с кем из казикумухцев я не имел. Потом вскоре получено было донесение от Алиль-Магомы, что он по приглашению Фатали, Абдул-Меджида и других наибов идет с частью своей партии в Кумух. В день восстания в Кумухе к нам прибыли оттуда к вечеру наши люди и сообщили, что кумухцы восстали, взяли укрепление и убили начальника округа и других русских офицеров; что они, согратлинцы, не желали этих убийств и преступление это совершили сами казикумухцы, которые, как они говорили, были недовольны своим начальником. В туже ночь прибыл Джафар Бек с многими казикумухцами; он сказал мне и членам совета, что народ желает иметь его своим ханом и просил на него утверждения; мы спросили казикумухцев и приехавших из Кумуха посторонних людей, они подтвердили, что народ действительно желает, чтоб Джафар-Бек был ханом; тогда мы утвердили его в ханском достоинстве и дали ему в том бумагу. С ним, Джафаром, поехал в Кумух гоцатлинец Гитиновас, которого никто туда не посылал, а он сам напросился; когда он заявил о своем желании ехать в Кумух, то Муртузали тилилинский сказал: «Пускай едет, там его оденут» (он был оборван). Гитиновас прибыл к нам только на Анада-Майдан. Он говорил, что уже с месяц находится в Дагестане и скрывался по разным деревням, но где именно не сказал. После прибытия в Кумух, Алиль-Магома двинулся в Даргинский округ; а Абдулла цульдинский был послан советом в Западный Дагестан для распространения там восстания. Алиль-Магоме даны были большие права, все казикумухские наибы и сам Джафар-Бек находились в его подчинении. Когда до нас дошли слухи о приходе русского отряда к Цудахару и потом о занятии его, то все стали расходиться с Анада-Майдана; я с своими односельцами отправился в Согратль. Когда русские пришли к Согратлю, то в день сражения я находился, по желанию народа, в редуте, где было нас больше 200 человек; распоряжался там Абашиль-Магома. В полночь все мы оставили редут, чтоб отнести в деревню раненых и убитых, которых было у нас очень много, а также и потому, что многие высказали желание помириться с русскими, так как не могли долее сопротивляться. Перед рассветом я явился к Доногон-Магоме и сдался.

«Как я уже сказал выше, отец мой, Абдурахман Гаджи, не [493] одобрял движения, охватившего народ; я знаю, что он был недоволен и на меня за принятие участия в восстании и за то, что я согласился быть имамом, хотя он никогда, ни словесно, ни письменно, не высказывал мне своего неудовольствия. Лично я виделся с ним во все это время только один раз, когда ездил в деревню по случаю смерти племянника, оставался там только одну ночь и не имел возможности поговорить с отцом, к которому тогда постоянно приходили люди для изъявления соболезнования по случаю смерти внука.

«Я лично ни от кого из Шуринского округа не получал приглашений; но слышал, что Нур-Магома и Гитиновас, в бытность свою в последнее время в Кайсубу, вели переписку с дженгутаевцем Абдуль Керим Гаджием, вероятно о восстании, но подробности дела мне неизвестны.

«Ни с Али-Беком, ни с Уммою и другими чеченцами я никаких сношений до восстания и во время его не имел. Когда цульдинец Абдулла был послан в западный Дагестан для распространения восстания, то виделся там сначала с одним из сыновей Уммы, а потом и с самим Уммой; но приглашал ли он его к нам, Абдулла ничего не говорил мне, так как он, возвратившись из западного Дагестана, тотчас же отправился к себе домой искать врача для своего раненого сына; я же ни Уммы, ни Али-Бека к себе в Дагестан не приглашал. Сначала явился на Анада Майдан Абас паша и отправился в Тилитль, а после него в Согратль Али Бек-Гаджи с 30 чеченцами. После разорения Тилитля к нам прибыли Умма с сыновьями и Абас паша. Так как я имел мало влияния на военные дела, то Али-Бек и Умма редко говорили со мною, они всегда совещались с Нур-Магомою. Они не были ни в башне, ни в редуте, а оставались в ауле. Когда бежал Али-Бек из Согратля и где теперь находится — мне неизвестно.

«С Мехти кайтахским и другими ханами южного Дагестана, имен которых теперь не помню, сношения мои ограничивались тем, что они сообщали мне, а я им в письмах о ходе военных действий в разных частях Дагестана. Из Ахтов приходил какой-то бек на Анада Майдан и просил нашей помощи для поднятия восстания в Самурском округе; мы обещали, но ничего не сделали, так как явившийся вскоре после того Шаго объявил, что он сам возмутит Самурский и Закатальский округа и Грузию.

«Наибами назначены были мною и советом следующие лица: в Согратле — Нур-Магома, в Чохе — Галбац Али Гаджи, в Ругудже — Амир Али, в Куяде — Гасаниль Магома, в Гидатле — Ахмад Гаджи (его выбрали сами гидатлинцы), в Тилитле — Муртузали (но так как он постоянно находился на Анада Майдане, то должность его исправлял сын его, Джават хан), в Короде — Кибит Гаджиев, в остальных деревнях Кородинского наибства — салтынец Гаджи Али, [494] в Кегере — Абдулла Бутай, в Карахе — тамошний житель Гаджиев, в Тлейсерухе — житель сел. Какуши Гасан Гаджиев, в Голотле — тилитлинец Гаомат Кибит Магиза-оглы, в Анцухе — два наиба: Абдул Магома и Хосро Гаджи; мудиром в Багнаде и Анцухе — Шагов, в Араканах наибом — тамошний житель Сааду. Чохец штабс-канитан Гаджи Али был назначен в последнее время мудиром над Койсубу и деревнями возле Гуниба. Кто были назначен наибами в других деревнях Койсубу я не знаю, так как назначали их там Нур Магома и Гитиновас Гаджи. Точно также мне неизвестны имена лиц, бывших наибами в Карате и других местах западного Дагестана, где на должности эти выбирал людей цульдинец Абдулла. В Бугнаду был назначен наибом, кажется, Гаджи Магома, но наверное не помню, не знаю также какой он деревни. Я не знаю никого, кто имелся бы в виду для назначения на наибские должности.

«На команду солдат выше Голотля, как я уже говорил выше, напали тилитлинцы, о чем я узнал от Муртузалия. На Гуниб напали куядинцы; кто ими предводительствовал и кем была подана мысль к нападению — мне неизвестно; из добычи скота и лошадей была доставлена на Анада Майдан пятая часть. Относительно убийства солдат в Карахском лесу мне известно следующее. Когда только прибыли мы на Анада Майдан, то один житель сел. Кула, который находился при команде, дал знать нам, что в Карахском лесу находятся солдаты; тогда я еще не был имамом и туда отправились согратлинцы Алиль Магома, Нур Магома и с ними много других людей, которых я не помню; они истребили команду. На Салтынский мост сделал нападение салтынец Гаджи Али, который говорил мне о своем намерении еще за два или за три дня до нападения; но я не советовал ему этого делать. Кто подал мысль напасть на Кумухское укрепление и убить начальника округа — мне неизвестно; но последнего, а также и других офицеров окружного управления убили сами казикумухцы — но кто именно не знаю. Лекарская помощника из Кумуха и 5 солдат, находившихся в плену в Согратле, убил старшина Нур Магома. Он еще прежде просил разрешения моего и членов совета на эти убийства, говоря, что не стоить кормить их; но мы не дали позволения ему на это; тогда он сам распорядился казнью их. Мне и членам совета убийства были противны, не согласны с нашими убеждениями и мы не одобряли их. Относительно намерения согратлинцев убить полковника Войно-Оранского во время бытности его в нашей деревне я слышал уже после; но кто хотел совершить это преступление — не знаю; думаю, что серьезная намерения никто не имел.

«Оружие у нас было и прежде, а порох выделывали во многих [495] деревнях, патроны же для скорострельных ружей приготовляли сами те лица, которые имели такие ружья.

«В заключение я должен сказать, что считаю главными виновниками дагестанского восстания Абас пашу и гоцатлинца Гитиноваса, которые своими речами и письмами из Турции возмутили народ. В распространении волнения им помогали по-видимому салтынец Гаджи Али и согратлинец Алиль Магома, другие пособники их в пропаганде — мне неизвестны. — Я не могу считать себя невиновным в деле восстания, но прошу принять во внимание то, что хотя я был имамом, но все решения выходили от совета, который мало обращал внимания на мои мнения; а в Казикумухском и Даргинском округах распоряжался самостоятельно Алиль Магома».

16 декабря в 8 часов утра, вследствие приказания командующего войсками Дагестанской области и согласно приговору полевого военного суда, конфирмованного, по высочайше предоставленной власти на военное время, генерал-адъютантом князем Меликовым была совершена на Гудул Майдане казнь повешением государственных преступников: 1) Муртузали Магома оглы. 2) Абдул Меджид Фатаева, 3) Абдулла Гитинау Магома оглы, 4) Амир Абдул Кадыр оглы, 5) Зубаира Башир Бек оглы, 6) Магомеда Гаджи Абдурахмад оглы, 7) Абдул Галиль Омара оглы, 8) Омара Рамазан оглы, 9) Абдулла Гаджи Омар оглы, 10) Гамзада Гаджи Мирза оглы, 11) Аббаза Бац Али оглы, 12) Малдая Магомед оглы, 13) Али Омара Магомед оглы, 14) Ника Кади Магома Кади оглы и 15) Гаджи Канько Омар оглы; 16-й же, Ибрагим Магома оглы, накануне казни умер.

Эта печальная церемония происходила так. Преступники были рассажены в открытых фурах, по 4 человека на каждой, в кандалах, и руки были привязаны назад к фурам. Медленными шагами двинулся поезд вниз на Гадул Майдан, отстоявший на 7 верст, где был расположен отряд лагерем. Здесь на косогоре были устроены виселицы с 25 петлями. Войска составляли каре вокруг места казни. На противоположной стороне, за р. Кара Койсу, у крутого берега стояли жители среднего и западного Дагестана, которые были нарочно вызваны начальством к тому дню, с каждого аула не менее двух человек, и их набралось до 2,000.

Ровно в 9 часов утра преступники были привезены на место казни. Когда поезд остановился и стали развязывать и ссаживать их, прапорщик Муртузали Магома оглы, сорвав с себя погоны, бросил их и что-то проговорил тихим голосом. Конвойные ввели преступников в средину каре и окружили их, а кузнецы тотчас же принялись за расковку кандалов. Обер аудитор Басхаров получил от генерал-майора Полторацкого конфирмацию для прочтения преступникам. Один из преступников, Абдулла Гаджи Омар оглы, наклонившись несколько, поднялся и стал пристально посматривать [496] на обер-аудитора, причем в правой его руке оказался камень. Как только это было замечено — он бросил камень на землю.

После того ротмистр Абдул Меджид Бек Фатаев обратился к обер-аудитору с следующими словами: «Вы напрасно осудили меня! Грех на вашей душе и вы будете отвечать пред Богом за мое семейство».

Четыре человека нижних чинов гунибской рабочей команды надевали на преступников саван и поодиночке взводили на виселицы, надевали петли и сбрасывали на воздух и в тоже время отодвигали лестницу. Когда надели петлю на Ника Кадия Магомед Кади оглы, то он, не дождавшись сбрасывания на воздух, сам толкнул лестницу и повис, а солдаты-вешатели полетели вместе с лестницею на землю.

Остальным девяти человекам объявлено было под виселицею, что во внимание смягчающих обстоятельств, смертная казнь заменена для них ссылкою в каторжный работы в рудники: 1) Джафару Агаларову, 2) Гаджи Али Абдул Малик оглы, 3) Муса Алиша Кадиеву, 4) Магомеду Махмуд Кади оглы, 5) Махмуду Кади Алиль оглы — на 15 лет; 6) Осману Гаджи Сагибилову, 7) Али Гаджию Мусса оглы, 8) Омару Канко Омар оглы и 9) Кази Магоме Гаджи Ахмад Гаджи огны — на 10 лет.

Трупы преступников висели до заката солнца, а затем отданы родным, которые тотчас на арбах повезли их в свои деревни для предания земле.

Б.

Комментарии

23. Церемония эта совершалась таким образом: кресты были положены на подносе, который держал штабной писарь; начальник походного штаба подавал князю крест, а князь возлагал его на кавалера.

24. Жителей этого общества горцы называют презрительным именем «цунта» — оборвыши; а грузины — цуекала-леки, что значит, неряха, паршивый.

25. Большая часть жителей Дидойского общества, и особенно жители сел. Асахо, обнаружили открытое неповиновение своему наибу, отбили три стада баранов, счетом до 50,000 голов, принадлежащие соседним тушинам, разорили Кодорскую башню, что на перевале в Кахетию, и угрожали нападением на безоружных жителей ближайших селений Телавского уезда, Тифлисской губернии.

26. Знаки гаджия, побывавшего в Мекке на могиле Магомета.

27. Т. е. выборными, старшинами.

28. Койсобулинский наиб Аварского округа, штабс-ротмистр лейб-гвардии казачьего его величества полка Магома Доного-оглы, он же Гоцынский.

29. Дидойский наиб Андийского округа, штабс-ротмистр лейб-гвардии казачьего его величества полка Дибир Инкончилов.

30. Подпоручик Шаго — бывший Анцухский наиб, Андийского округа; впоследствии выселен в Россию.

31. Георгиевский.

32. Казикумух туземцы обыкновенно называют просто Кумух.

Текст воспроизведен по изданию: Три месяца в Дагестанском отряде (1877 г.) // Древняя и новая Россия, № 11. 1880