ТРИ МЕСЯЦА В ДАГЕСТАНСКОМ ОТРЯДЕ

(1877 г.)

I.

Мы, жители г. Темир-Хан-Шуры, с особенным вниманием следили в конце 1876 и начале 1877 г. за политикою России в отношении европейских держав, и в особенности Турции. В газетах ничего утешительного мы не находили; наконец слышим — начинается мобилизация двух армий: Дунайской и Кавказской. Из Дагестана одни за другими начали выступать части 21 пехотной дивизии и артиллерии. Начались формирования конно-иррегулярных полков из туземцев; два полка уже прибыли в г. Темир-Хан-Шуру, были осмотрены командующим войсками Дагестанской области, генерал-адъютантом князем Меликовым, и отправлены на границу Азиатской Турции — в г. Александрополь.

Нас, дагестанцев, более чем других интересовал вопрос о войне потому, что мы боялись горцев, которые, воспользовавшись малочисленностию наших войск, могли нагрянуть на нас и перерезать всех. К такому страху располагало нас еще то, что религиозный фанатизм полумиллионного населения Дагестана служил постоянно источником волнений и открытых мятежей. Так, после покорения Кавказа волнения и мятежи обнаруживались неоднократно, под разными предлогами, и всегда поддерживались фанатизмом, развивавшим недоверие к русскому правительству и увлекавшим некоторые общества к отчаянным враждебным действиям. Это в мирное время; а в военное еще удобнее было им вести с нами дело, для исполнения разных своих видов и целей, зная очень хорошо, что во время серьезной и долговременной войны с Турциею, и при том вне России, нам будет не до них и трудно будет выставить против них многочисленное войско. [418]

Мы зорко следили за распоряжениями начальства и из разных источников старались узнавать, что делается в Дагестане для удержания местного населения от увлечения к восстанию.

Еще с июня месяца 1876 года, вследствие восстания христиан в Европейской Турции и переворотов в Константинополе, замечалось напряженное внимание мусульман к событиям на Балканском полуострове; поэтому приняты были администрациею меры для наблюдения за настроением умов в Дагестане и за личностями, посредством которых горды могли бы получать сведения из Турции ¹. Независимо от сего, в ожидании частных волнений в Дагестане, которые в период войны с Турцией могли отразиться на остальном населении Дагестанской и Терской областей, подготовлены были и боевые средства, как для обеспечения наших опорных пунктов, так и для решительных военных действий, с целью подавления мятежей в начале же.

Узнав о таком благоразумном распоряжении начальства, мы все успокоились и стали ожидать с нетерпением, чем кончатся переговоры России с Турциею. В одно злополучное утро долетело до нас известие, что 12 апреля объявлена Россиею война Турции. Это известие нас сильно озадачило, но в туземцах по-видимому не произвело враждебного настроения: от всех начальников округов и отделов получались известия, что у них все благополучно. За то эта дипломатическая новость встречена была волнением в Ичкерии и Аухно — Терской области, где партия уже собиралась напасть на укр. Ведено или Кишень, и на Аргуне также было неспокойно.

Как эта весть, так и дальнейшие сведения о положении дел в Терской области, не были успокоительны; но все-таки мы питали надежды, что авось дагестанцы не потревожат нас и будут вести мирную жизнь до конца войны.

Восстание в Терской области не на шутку разыгралось, оно приняло широкий размер. С восстанием Ичкерии дела приняли еще более [419] серьезный оборот, так как этому восстанию стала сочувствовать большая и малая Чечня. Но и эти сведения не особенно беспокоили лично нас, так как пожар этот был далеко от нас, тем более, что нашим начальством заранее были приняты меры для обеспечения спокойствия в населении Дагестана. Кроме того сформирован был в западном Дагестане нагорный отряд, под начальством распорядительная и храброго полковника князя Александра Давидовича Накашидзе. Назначение этого отряда было охранять спокойствие в западном Дагестане и затем оказывать по возможности содействие к подавлению мятежа в Терской области, дабы пламя мятежа не перешло оттуда к смежным жителям Дагестана.

Несмотря на это, волнения в Терской области отразилися и на пограничных частях Дагестана. Смежное с Салатавиею — Гумбетовское общество присоединилось к салатавским мятежникам. По этому случаю и для охранения спокойствия на плоскости Дагестана, тогда же сформирован был отряд у г. Темир-Хан-Шуры.

По усмирении Гумбетовского общества, главные мятежные аулы: Артлух, Данух и Сиух были разорены до основания и забранные в плен из этих аулов горцы с семействами были доставлены к нам, в г. Темир-Хан-Шуру. Двое старшин и всадник Дагестанской постоянной милиции, обвинявшиеся в участии в бунте и измене, были преданы полевому военному суду. При судебном следствии выяснилось следующее.

В начале мая 1877 года в Чечне вспыхнуло восстание, которым руководили Гаджи-Али-Век и другие влиятельные лица и угрожали увлечением на сторону их пограничных жителей западного Дагестана. Начальник этого отдела двинулся из сел. Ботлиха с отрядом через Гумбетовское наибство к Салатавии и должен был расположиться на горе Даромер против партии Гаджи-Али-Бека. При этом полковник князь Накашидзе приказал наибу майору Фейзуле Дациеву, чтобы он явился с милициею к названному пункту. Майор Дациев, находясь в то время в месте своего постоянного жительства в сел. Михельты, тотчас же разослал приказания восемнадцати старшинам Гумбетовского общества, в том числе старшинам и всадникам постоянной милиции ². Ахкубеку-Мирза-вас и Хасану-Хасанилову-вас (подсудимые), чтобы они явились к 14 мая до восхода солнца со своими односельцами к горе Даромер, куда обещал прибыть и сам к этому времени. Кроме того в тоже время наиб собрал своих нукеров и всадников Дагестанской постоянной милиции, проживавших в Гумбете, в числе коих явился к нему из сел. Гадари всадник Хабибулла-Курбан-вас (подсудимый). Таким [420] образом собралось в назначенном месте до 1200 человек в распоряжение наиба, не включая сюда двух старшин: Ахкубека-Шейх-Мирза-вас и Хасана Хасанилова-вас, которые, собрав из односельцев слишком 40 человек, расположились не в указанном месте — Даромер, а по дороге в Салатавию; вследствие чего майором Дациевым они были заподозрены в измене. Но вслед за тем он узнал, что они стали в Лавалратиле по случаю восстания салатавцев (оттуда шла единственная дорога из Гумбета в Салатавию), с целью не допустить мятежников к Гумбетовскому обществу. Тогда наиб, одобрив распоряжения названных старшин, послал к ним 16 человек своих нукеров с приказанием, чтобы они держались того места крепко и никого не пропускали ни со стороны Салатавии, ни со стороны Гумбета, а если нужно будет, то он, Дациев, пошлет к ним еще помощь из своих милиционеров. Пока наиб делал распоряжения, вдруг отделились от его милиции 200 человек и направились к Салатавии к мятежникам, увлекши с собою и других жителей Гумбетовского общества; когда они приблизились к Лавалратлу, некоторые из бывших с Ахкубеком и Хасаном односельцев изменили им, присоединились к прибывшим мятежникам и увлекли силою оставшихся верными нашему правительству, в том числе 16 нукеров, посланных туда наибом, а также Ахкубека и Хасана, и повели их за Буртунаевское укрепление, в сел. Буртунай. Затем восстало все Гумбетовское общество; остальные 1000 человек милиционеров, остававшиеся в распоряжении майора Дациева, также изменили и пошли в сел. Сиух и там укрепились. По при бытии начальника отряда с войсками к этому месту, 17 мая дано было сражение и мятежники рассеяны. В этот же день за Буртунаем, у сел. Аух-Юрт, мятежники из чеченцев и других имели дело с нашими войсками, куда не успели подоспеть бежавшие из Гумбета мятежники, и узнав, что соумышленники их разбежались, тоже разбрелись в разные стороны. Преданные же нашему правительству, между прочим Ахкубек и Хасан, воспользовавшись этим случаем, бежали оттуда, прибыли в сел. Михельты и явились к своему наибу, который представил их к начальнику отряда, а последний приказал их арестовать.

Затем майор Дациев, узнав, что всадник Хабибулла-Курбанвас, до того без-вести пропадавший, прибыл в свое селение Гадари, раненный в ногу, приказал своим нукерам доставить и его в сел. Михельты. По рассказам Хабибуллы видно было, что он отлучился из места расположения милиционеров без позволения начальства, самовольно; но этому своему поступку он давал благовидный характер: будто он уехал от того места для предостережения от перехода на сторону мятежников своих односельцев, стоявших в то время на границе Гумбетовского наибства для охраны против [421] вторжения мятежников. Когда же он там их не нашел, то поехал дальше; на дороге послышались выстрелы, затем напали на него чеченцы и ранили его в ногу. Несмотря на это, он все-таки пробрался в Буртунай, где нашел своих односельцев и успел предупредить их; но они его не послушались и выругали. Оттуда на возвратном пути встретился он с родственником своим и отправился с ним вместе домой, а на другой день явился к своему наибу.

Интересен в этом рассказе подсудимых один случай. Когда мятежниками предложено было Ахкубеку снять медали, имеющиеся у него на шее и груди, и он не исполнил это, то они назвали его собакою русских.

Полевой военный суд Ахкубека и Хасана оправдал, а Хабибуллу присудил к каторжным работам на заводах на четыре года. Один из подсудимых, Ахкубек, вследствие долговременная) содержания в кандалах в общей камере, где от множества содержащихся воздух был совершенно пропитан миазмами, получил чахотку и на другой день по объявлении приговора умер.

Едва успел нагорный отряд окончить дело в Гумбете, как обнаружилось полное восстание на противоположной окраине западного Дагестана, в труднодоступном месте — Дидойском обществе. Полковник князь Накашидзе смело двинулся с своим неутомимым нагорным отрядом и прибыл к укрепленному сел. Асахо; по взятии этого самого главного оплота дидойских мятежников, все без исключения жители явились с изъявлением полной покорности.

Несмотря на это и на то, что из Терской области доходили до нас благоприятные известия, что возмущения там подавлены, — все таки мы опасались возмущения горцев и жителей плоскости, потому что настроение умов в Дагестане сделалось весьма тревожным и опасным для нас. Неоднократно распространялись слухи по городу, что в конце сентября, во время их праздника, горцы и окрестные жители собираются напасть на гг. Темир-Хан-Шуру и Петровск, так как в этих городах сосредоточивались все боевые снаряды, финансы и всякого рода продовольствие. Видимо было, что мусульмане чему-то рады, у всех были веселые лица; не проходило недели, чтобы на базаре не случилось драки мусульман с нашими солдатами, сопровождавшейся всегда кровавыми сценами.

Начальство не зевало. В Темир-Хан-Шуре начали производиться спешные работы по исправлению рвов и приведению в оборонительное положение тех участков наружной линии, которые при мирном положении оставались открытыми. Город, кроме того, был обеспечен отрядом, составлявшим общий резерв для действующих отрядов, и охранен особыми караулами из регулярных, казачьих и милиционерных частей. Вследствие такой заботливости начальства [422] о безопасности, мы все вполне были спокойны и доходящие до нас неблагоприятные слухи перестали нас страшить.

Так продолжалось до сентября месяца. В это время мы были встревожены неожиданным известием, что в Дагестане обнаружилось общее восстание, быстро охватившее почти все мусульманское население края.

В июле 1877 года для населения Дагестана не было тайной, что действия наших войск в Турции не имели решительного характера; к тому же из действовавшего корпуса сообщалось, что несколько человек эмиссаров направились в Дагестан для возбуждения к восстанию. Теперь ясно обнаружилось, что, несмотря на принятия административные меры к охранению всех ведущих к Дагестану горных проходов, эмиссары в половине августа успели проникнуть сюда из Карса и распространить известия, что из Азиатской Турции мусульманская армия вступила уже в наши пределы и что для освобождения кавказских мусульман требуется их немедленное вооруженное содействие.

Один из этих эмиссаров был бежавший в Турцию осенью 1876 г. Гитиновас-Гаджи-Магомед-Бек-оглы, о котором мы имели случай говорить выше. Он передавал о своем прибытии в Дагестан таким образом. Однажды Кази-Магомед, сын Шамиля, или как называют его — Шамилев, призвал его к себе и сказал, что по поручению султана турецкого он посылает на Кавказ четыре человека для возмущения Чечни, Дагестана и Закатальского округа, в числе коих он предполагает отправить и его. При этом Кази-Магома-Шамилев передал ему, что хотя у него есть в виду другие способные люди, но их нет теперь в Константинополе; а время не позволяет ожидать их приезда, и что, исполнив это поручение, Гитиновас получит от султана награды. Он на это предложение согласился и на другой день был потребован в Меджалис. Там Гитиновас встретил Кази-Магому-Шамилева и военного министра Эдхема-пашу, который сказал ему тоже, что и Шамилев, добавив, что и прежде были войны между Турциею и Россиею, но скоро оканчивались и тогда пленные возвращались; поэтому если он попадется в плен, то, по окончании войны, его возвратят. При этом ему были переданы два письма на имя влиятельных лиц Дагестана: Доного Магомы и Инкончилова-Дебира ³, следующего содержания: «Султан турецкий объявил войну русским; посылаем к вам доверенных людей, помогайте им и за это вы получите звание пашей и другие милости». Вместе с тем приказано было Гитиновасу и еще другим четырем пробираться в пределы России секретно и делать все то, что укажут [423] Доного-Магома и Инкончилов-Дибир. Перед отправлением все посылаемые для возмущения были произведены в чин кулы-агаси (капитан) и выдано каждому по 100 лир золотых, которые впоследствии они разменяли на наши деньги за 800 рублей. Этим эмиссарам приказано было, если они узнают, что несогласия между Россиею и Турциею улажены, остаться в Карсе. Далее рассказывал Гитиновас, что турецкие правительственные лица были такого мнения, что так как Россия вступается за христиан, подвластных Турции, то подвластные России мусульмане наверно будут помогать Турции. Желание же Кази-Магомы-Шамилева было, — почему он так усердно и хлопотал о возмущении Дагестана, — в случае успеха турецкого оружия получить в свое владение кавказских мусульман.

Эмиссары отправились из Константинополя морем, прибыли в Батум и потом в Карс, под которым уже стояли русские войска. Но снятии блокады Карса, тамошний паша или комендант дал проводников и они отправились в путь на Ах-Бабу, перешли границу между Александрополем и Ахалцыхом и направились проселочными дорогами, не заезжая в деревни; когда они добрались до р. Куры — проводники оставили их. Эмиссары переехали благополучно р. Алазапь возле сел. Белоканы; урожденцы закатальские остались здесь, а Гатиновас и Аббас-Бац-оглы, назвавшийся Аббас-пашею, поднялись на гору Месельдегер и прибыли в общество Тумур, Бохнадальского наибства. Оттуда Аббас-Бац-оглы отправился в Чечню, а Гитиновас пробрался через Гочоб, Карахское общество к Гидатлю и потом в свою деревню Гоцатль. Пробыв здесь несколько дней, он отправился в сел. Тилитль; но здесь не нашел прапорщика Муртузали-Магома-оглы, поэтому поехал дальше и 29 августа утром явился к Имаму-Гаджи-Магомеду; одно письмо передал ему, а другое прапорщику Муртузали-тилитлинскому ⁴.

Аббас-Бац-оглы, прибыв в Чечню, выдал себя за пашу и передал письмо бывшему наибу Шамиля Умме Дуеву. В этом письме Кази-Магома-Шамилев писал ⁵: «Любезный брат и бывший [424] Наиб-Умма! По вашей просьбе ⁶, мы отправляем к вам с доверенностию от нас Аббас-Бац-оглы, который передаст вам то, что мы ему говорили. Вы должны обратить внимание на религию и, несмотря на трудность дела, употребить полное старание для распространения света великой власти (Турции) и для избавления вас от русской несправеливости. Если постараетесь и будете действовать ради ислама, то вы будете избавлены (от русских) и рады тому; а если вы из числа тех людей, которые сбились с истинного пути, то будете находиться до последнего дня с неверными. Послушайте нас и берегите религию, для того, чтобы ваше поведение было похвально и сами были бы чисты от грехов и ваше слово распространилось бы; вы тогда увидите результата этого дела. Бог много обещал за подобное дело, что известно из Корана и книг. Сообщите о вашем положении и как ваши дела идут». К этому письму приложена именная печать и подписано: «От желающего вам добра, визиря великой власти, Парук-паши-Кази-Магомы, сына Шамиля».

После появления этих эмиссаров в Чечне и Дагестане началось уже общее волнение между мусульманами. На это имели большое влияние письма, доставленные ими от Шамилева к влиятельным лицам Чечни и Дагестана, преимущественно гаджиям, бывшим на поклонении в Мекке, а также подтверждаемый эмиссарами известия об успехах турецкого оружия и наконец очевидная недостаточность наших войск в Дагестане для одновременного, в случае общего восстания, действия во всех отделах края.

Особенно усердно возбуждали народ гаджии, возвратившиеся осенью 1876 и весною 1877 г., по всей вероятности снабженные внушениями турецких властей, а также духовные лица, слывущие учеными, к которым сомневавшиеся в успехе восстания обращались за разъяснением положения дел. Гаджии действовали в каждом селении, ученые же преимущественно в Согратле, Гунибского округа, школы которого с давнего времени приобрели особенную известность, а ученики их — авторитет при разрешении всех Важных вопросов ⁷. [425]

В этом же селении жил столетний старик Абдурахман -Гаджи, славившийся ученостию и строгостию жизни. Он пользовался особым уважением народа еще в период власти Шамиля; в глубокой же старости стал считаться святым; население Дагестана верит даже в его дар пророчества. Он от Шамиля получал в год содержания 200 руб., в знак особого уважения и милости к нему; а теперь со всего Дагестана получал от религиозных мусульман деньги, для вознесения святых молитв к Богу за спасение душ жертвователей.

Вот около этого-то старика сгруппировались согратлинские гаджии и люди, слывшие учеными, в том числе сын его, Гаджи-Магома, молодой человек, лет 30-ти.

В виду противодействия благомыслящей, хотя также до некоторой степени сочувствовавшей делу восстания партии, которая предостерегала народ от увлечения и предлагала спокойно ожидать прихода турецких войск к Дагестан, — возбуждавшие народ к восстанию предложили на разрешение ученых вопросы: «Наступило ли время поднять газават (т. е. войну против неверных) и какие будут его последствия?».

Избранные, для обсуждения этого вопроса ученые дали ответ, что начать восстание пора наступила; но какие будут последствия — не знают.

Такой ответ — точный в определении факта, хотя и уклончивый в определении его результатов — был сильным оружием для возбуждения массы; в тоже время она увлекаема была известиями, которые выдавались за несомненные, что в Дагестан идут турецкие армии: одна через Владикавказ, другая через Закавказский край и [426] третья по Каспийскому морю — через Дербент и Петровск. Народ также верил распускавшимся эмиссарами и ближайшими их приверженцами слухам, что начальники турецких войск, занявших Закавказский край, требуют, чтобы дагестанцы поддержали восстание до прихода их в Дагестан и что не принявшие участия в восстании будут разорены турецкими войсками. Возбужденный народ начал верить этим толкам, чем воспользовались люди, начавшие также действовать по личным расчетам.

В Дагестане остались еще потомки прежних ханских и вообще владетельных родов и влиятельных фамилий и лиц, игравших роль во время Шамиля. По развитости и обеспеченности, они лучше других могли бы понимать положение обстоятельств; но общее возбуждение и уверенность в недостаточности у нас войск действовали до такой степени неотразимо, что и они были увлечены общим стремлением к освобождению от владычества русских; увлечете развилось быстро, не дав им времени спокойно обсудить цели и средства восстания; им оставалось лишь не потерять того значения, какое они должны были иметь в своих обществах, и по настоящему своему положению, и по наследственным преданиям. И они начали действовать во главе восстания.

До исправлявшего должность военного начальника среднего Дагестана, полковника Войно-Оранского дошли слухи, что жители сел. Согратль замышляют что-то недоброе и приготовляются к восстанию; поэтому он решился поехать туда, чтобы самому на месте убедиться в этом и своими советами и наставлениями повлиять на население и убедить в невыгодности и опасности идти против столь сильного правительства, как Россия. С этою целью полковник Войно-Оранский с своими нукерами прибыл из Гуниба в сел. Согратль 24 августа. Его встретили очень хорошо и на расспросы его народ отвечал, что все вполне довольны своим положением и уверяли, что у них никакого злого умысла против правительства нет. Между тем в ту же ночь было у них собрание в доме Алиль Магомы и на этом совещании было высказано предположение убить теперь же полковника Войно-Оранского и немедленно начать восстание; но против этого возразили, что это было бы неудобно, потому что он остановился в доме старшины Нур-Магомы и последний не допустит убить его безнаказанно как своего гостя; если же при нападении на дом старшины будет убит и Нур Магома, то, так как у него большое родство и один из его родственников наибом, то смерть его может вызвать такую месть, что все дело будет испорчено в самом начале. Тогда решили начать восстание на второй день поста. Вероятно нукера полковника Войно-Оранского знали об этом, потому что когда он вышел ночью на двор, то увидел двух своих нукеров с ружьями; на вопрос его, почему они не спят, — нукера ответили, что они его караулят, [427] боятся, чтобы чего-либо дурного не случилось. На другой день полковник Войно-Оранский возвратился в Гуниб, вполне убежденный, что у него в отделе будет спокойно.

Не прошло после этого и пяти дней, как обнаружилось в среднем Дагестане всеобщее восстание. Сигналом восстания было нападение на Георгиевский мост ⁸. Когда мятежная партия напала на этот мост, полковник Войно-Оранский, отправившись с войском туда на помощь, послал приказание в сел. Согратль, чтобы выслали к нему оттуда всех конных людей. По этому поводу тамошним старшиною Нур Магомою был собран сход, который разделился на две партии: одна желала исполнить приказание, другая — нет. Тогда ученый Абдул-Гамид-Омар-оглы стал убеждать народ о необходимости восстания против русской власти и привел несколько изречений из корана и разных шариатских книг о газавате. Другие влиятельные лица поддержали его и порешено было провозгласить газават и выступить против властей и войска. Независимо от этого был еще составлен особый совет из ученых и гаджиев в доме Омара-Рамазан-оглы. На этом совещании все были того убеждения, что настал конец русской власти; что над Дагестаном будут владычествовать турки, при которых будет лучше и легче жить, и в конце концов пришли к тому убеждению, что следует восстать против русского правительства. Затем члены совещания вышли и объявили народу свое решение; и в ту же ночь все способные носить оружие вышли из своей деревни на Анада Майдан. На другой день туда стали стекаться толпами жители окрестных деревень, прибыли и многие влиятельные лица. Народ заявил, что нужно выбрать умного, честного и уважаемого человека имамом, который бы руководил всеми делами. Вследствие такого заявления был избран в имамы Магомед-Гаджи-Абдурахман-оглы. Отец его, маститый старец, призвал сына, прочитал молитву, умыл руки и брызнул на нового имама водою, сказав ему: «Настало время истребить русских и с этого дня мы будем владеть всем Дагестаном до Дербента». Далее было приступлено к составлению совета имама, членами коего были выбраны семь человек и письмоводитель, которому вручена была печать имама. На обязанности совета лежало: выбор и назначение. наибов, мудиров, ханов и других должностных лиц, направление военных действий и решение всех значительных дел. Наконец советом, с согласия имама, был назначен начальник над партиями, собранными на Кегерских высотах, с представлением ему права действовать по своему усмотрению; это Алиль-Магома, впоследствии убитый в деле. [428] Кроме того назначены были: ханы, мудиры, наибы и другие должностные лица. В Согратле был устроен главный склад оружия и огнестрельных припасов; там же выделывался и порох.

С этого времени от имама начали писаться приказания и делаться разные распоряжения и воззвания к народу. Имам-Гаджи-Магомед-Гаджи-Абдурахман-оглы в приказаниях и прокламациях своих стал называть себя «Управляющим делами ислама» и «Управляющим мусульманами».

Вот для обращика несколько прокламаций

1.

«Ловким и храбрым: Гидатлинскому Акилову, Тиндинскому Магоме-Сурхай-оглы и Гидатлинскому Джамалту. Удивляюсь, что вы отложились от этого дела, тогда как народ толпами входит в свет ислама, даже и те, которые служили неверным! Неужели вы не видите света предполуденного солнца? Из всех краев пришли к нам; отчего же вы не посылаете к нам верного человека посмотреть на нас? Если ваш посланный не увидит народа около нас, то это потому, что мы их отправили: одних в Казикумух, других на Гуниб, третьих на Трулутлимух, а также более 700 человек находятся около Салтынского моста, 500 человек вокруг крепости Бариб; словом, никто не остался кроме вас. Поскорее приходите, вы увидите нас, и в вас не останется никакого сомнения. Мы не из тех людей, которые хотят возобновить ислам ложными словами. Поймите и не оставьте без внимания».

2.

«Именем Бога милостиваго. От Управляющего делами веры Гаджи Магомеда, сына Ших-Гаджи-Абдурахмана-Некшбенда Согратлинского, к милостивым братьям: Гаджи-Исмаилу Ярагскому, Гасану Альгадарскому, Мамед-Алию-Гарун-Бек-оглы, Мамед-Беку-Юсуф-хан-оглы, Кабирскому наибу Алию, Садых-Беку, Абдул-Хамиду-Истальскому, Гаджи-Ших-Бабе-Истальскому, Гаджи-Мирзе-хану, Гасану Финскому, Гаджи-Ших-Рагиму, Осману Курахскому и прочим обществам Кюры.

«Мир вам, благодать, рай и прощение.

«Посланные вами с письмом прибыли. Мы прочитали то письмо и содержание его поняли, остались вами довольны, и да будет доволен вами Бог за вход ваш в дело возвышения исламской веры, так как вы первые, возобновители состарившейся веры и показатели света оной на жителей этих стран. Вам следует впредь стараться в Дяшгаде. Бог поможет вам и направит вас на правый путь совершенства. Да сохранить вас Бог от торжества над вами врагов до решения судеб на том свете.[429]

«Ежели угодно вам знать о наших делах и обстоятельствах, то, слава Богу, благодать Его течет на нас беспрерывно одна за другою, так как Бог отверз нам двери стран этих дагестанских, кроме малых частей, которые, если Бог благоволит, будут также покорены в скором времени. Завоевание наше дошло: с одной стороны до вилаета Чечень, с другой — до Шуры и с третьей — до Гюлудде. Дела выше слов, перо делается коротким для объяснения всех обстоятельств».

Далее пересчитываются поименно члены совета, передается поклон и имам обещает оказать помощь присылкою людей и наконец утверждает Кюринским ханом Магомеда-Али-Бек-Гарун-Бек-оглы, с присовокуплением:

«Из уст неверующих и мюнафиков вышли слухи и распространены во вилаетах о каких-то солдатах, будто бы идущих откуда-то на помощь. Не верьте таким слухам, ибо кровли неверующих упали, войска их исчезли и из тел их образовались возвышенности. 25 Рамазана, 1294 г.»

В конце приложена печать имама с словами:

3.

«Божий лев, храбрый Умма имеет разрешение от нас покорять края и ввести в них исламизм; он же будет наибом в этом крае. Кто послушает его, тот послушает меня; кто изменит ему, тот изменит мне. Сила от Бога».

4.

«Технуцальскому обществу. Мы назначаем над вами наибом подателя этой бумаги Аббас-пашу, посланного великим Парук-пашею Кази-Магомою-Шамилевым. Вы слушайте его; кто послушает его, тот послушает и меня; а кто изменит ему — тот изменит мне».

Народ, получая от имама, членов совета и других влиятельных лиц возмутительные письма и прокламации, толпами выходил вооруженным и исполнял все приказания зачинщиков. Кроме того [430] советом были разосланы партии: на Георгиевский мост, в селения: Заи, Короду, Куяду, Байрам Кари (в Кахетии), для убийства рабочих и мелких команд линейных баталионов 6-го и 7-го, находившихся на работах, и отобрания ружей, а равно для похищения скота и баранов. Затем векиль Абдулла-Гитинау-Магома-оглы отправился в западный Дагестан, для возмущения тамошних жителей, в чем он и успел. Гитиновас-Гаджи-Магомед-Бек-оглы, взяв с Анада Майдана до 300 человек конных, а из Кикунов и Гергебеля пеших, отправился также для возмущения жителей; побывал в 12 деревнях, в Арак-Тау приказал сжечь казенное сено и, успев везде взбунтовать жителей и назначив им наибов и пятисотенных командиров, возвратился обратно к имаму.

То и дело доходили до нас неутешительные новости. 29 августа партия мятежников напала на Георгиевский мост, бросилась на команду солдат и рабочих, большую часть из них перебила, разграбила находившийся вблизи Салтинский пост и духан, а самого хозяина убила. Другая партия отправилась к Голотлинскому мосту и захватила там в плен рабочих, в надежде получить за них выкуп; а потом близ села Заи разбила находившуюся там на работах команду солдат, взяла в плен более 10 человек мастеровых из греков и армян и доставила их в село Тилитль. Третья партия появилась в Карахском лесу и здесь тоже перебила команду солдат.

Наконец около половины сентября появились у нас более крупный новости о действиях мятежников. Жители Казикумухского округа ограбили дом своего начальника, полковника Чембера и убили как его, так и всех служивших в управлении, а семейства их взяты в плен; они же ограбили духан и изранили хозяина и его семейство. Укрепление Казикумухское взято с боя, вся команда перебита, а самое укрепление разорено до основания; маркитант команды из русских и семейство его убиты и ограблены. Явились в г. Темир-Хан-Шуру семейство начальника Даргинского округа, маркитант и его семейство из Лавашей, едва спасшиеся бегством. Мало того, долетели слухи из южного Дагестана, что и там неспокойно. В Кайтаго-Табасаранском округе уже выбран ханом Мехти-Бек-Уцмиев ¹⁰, а Кюринский и Самурский округа в напряженном состоянии, не сегодня-завтра тоже должны восстать.

Кайтаго-Табасаранцы, устроив возмущение и собрав вооруженных людей, принялись мелкими партиями заниматься разбоями и грабежами хуторов и разорением почтовых станций. Чины окружного управления с местною командою в 400 слишком человек из [431] Маджалиса едва успели спастись бегством в г. Дербент; десять человек русских крестьян сделались жертвою рассвирепевшей толпы, которая принялась грабить и уничтожать деревни и дома служащих лиц из туземцев, не приставших к повстанцам, и чинов управления; уничтожила все телеграфные столбы и загородила все пути к Дербенту.

Не успели опомниться от этих печальных и опасных известий, как уже слышим, что Кюринский округ тоже поднялся, выбран ханом Магомед-Али-Бек-Гарун-Бек-оглы. Чины управления спаслись бегством ¹¹, а имущество их разграблено. Мятежническая пария пробралась в Кубинский уезд и там стала производить грабежи: угнали оттуда множество лошадей и рогатого скота, а попадающихся на дороге христиан убивали.

Затем в Самурском округе был выбран ханом капитан Кази-Ахмед-Бек. Все чины окружного управления из сел. Ахты успели перебраться с семействами в укрепление и самое укрепление было окружено мятежниками и содержалось в блокаде; несколько человек солдата взяты в плен. Мятежники грабят и убивают, портят дороги и уничтожают мосты.

Просто волосы дыбом становились! Одни рассказы сменялись другими и ничего утешительного не сообщалось. Мы все находились в самом неприятном положении и страх за семейства нас сильно беспокоил. В довершение всего, разнеслась по городу молва, что жители гг. Дербента и Петровска отправили свои семейства и сами спасаются в Астрахань и Баку. Все это ставило нас в безвыходное положение; нам нельзя было и думать о спасении своих семейств. так как от нас до Каспийского моря 43 версты, а остальные дороги были заняты мятежниками: с одной стороны чеченцами, с другой — дагестанцами. Нас ободряло только то, что семейство командующего войсками оставалось в городе и не думало никуда выезжать.

Мы каждую минуту ожидали с какой-либо стороны нападения мятежников. В особенности мы боялись возмущения Темир-Хан-Шуринского округа, население которого тоже находилось в возбужденном состоянии, ежедневно ожидая появления партии мятежников со стороны Койсобулинского ¹², Цудахарского ¹³ и Кайтагского ¹⁴ обществ. Поговаривали в городе, что мятежники прибудут в Темир-Хан-Шуринский округ и вместе с местными жителями нападут на наш город и Петровск.

Около полудня, 24 сентября, с нижнего базара послышались [432] выстрелы. Я в то время был на службе, а дочь моя в прогимназии. В этот день шел хлопьями мокрый снег и грязь была по колено. Тотчас же выбежал я из канцелярии, добрался кое-как до церковной площади, здесь встретил извощика и велел ему скорее везти себя в прогимназию. Как только я выехал на бульвар и стал уже приближаться к заведению, смотрю — там и сям скачут куда-то казаки, затем показывается в боевом порядке баталион и выстраивается на бульваре. Это обстоятельство дало мне повод думать, что уже мятежники напали на наш город и на нижнем базаре идет уже резня. Свою дочь в прогимназии я не нашел; мне сказали, что все ученицы после выстрелов тотчас же были распущены по домам. Бросился домой; не слезая с экипажа, спросил своего человека, который встретился у калитки, дома ли барышня, и когда от него получил утвердительный ответ, тогда я успокоился.

На другой день утром эта тревожная история объяснилась. Трое пьяных туземцев зашли в трактир и с обнаженными кинжалами и пистолетами потребовали от хозяина водки. Хозяин, испугавшись их, начал кричать «караул» и звать людей на помощь. На этот крик прибежали с ближайшего пикета три казака и один солдат, в которого один из туземцев выстрелил; тот ответил тем же и убил его наповал; остальные товарищи убитого бежали, но были настигнуты казаками и убиты. Тем дело и кончилось.

С нетерпением ожидали мы помощи из России. Наконец в конце сентября стали прибывать из внутренних губерний России и из других областей Кавказа резервные баталионы; кроме того сформированы были временные милиции из преданных нам местных жителей. Темир-Хан-Шура превратилась в военный город. Кругом раскинуты были группами белые палатки, раздались давно не слышанные нами песни русские и малороссийские; все это придавало городу какой-то воинственный дух, торжественный вид, и как будто запахло порохом. Мы все ожили, ободрились и весь страх, мучивший нас до этого, исчез.

Для решительных действий в горах сформирован был в Темир-Хан-Шуре Дагестанский отряд под начальством начальника 21 пехотной дивизии, генерал-лейтенанта Петрова, человека бывалого и храброго. Обеспечение Темир-Хан-Шуринского округа по выступлении Дагестанского отряда в горы, возложено было на особо сформированный Темир-Хан-Шуринский отряд, под начальством командира 1-й бригады 21 пехотной дивизии, генерал-майора Муравьева.

Сам командующий войсками, генерал-адъютант князь Меликов, сформировав себе походный штаб, стал во главе отряда. Еще раз пришлось на старости лет этому доблестному и честному воину повести войска против горцев, которые знали его как человека [433] разумного, благородного и доброго, но строгого и неумолимого к виновникам мятежа. Страх объял всех противников наших, злонамеренных и двуличных людей Дагестана; никто не ожидал, чтобы он сам обнажил саблю и пошел против мятежников; но за то радовались преданные нам, что еще раз увидят у себя этого седоглавого, достойного вождя и будут иметь случай доказать ему воочию свою преданность правительству.

Для движения отряда был избран путь через селения: Дженгутай, Урму, Ходжан-Махи, Лаваши, Куппу, Цудахар, Казикумух, Согратль и укр. Гуниб.

По приведении в исполнение всех предварительных распоряжений, князь Меликов отдал приказание Дагестанскому отряду выступить из Темир-Хан-Шуры 8 октября утром.

II.

8 октября войска собрались в конце города. Народу набралось порядочно. Одни провожали мужей и отцов, другие детей, третьи братьев или родных, четвертые знакомых и друзей. В 9 часов утра начался молебен, после которого войска были окроплены св. водою, и в 11 часов мы уже были в дороге. В этот день мы прошли по отличной, ровной дороге 18 верст и в сумерках расположились у большого аула Дженгутай, возле речки.

9 октября в 9 часов выступили далее и подошли к подошве горы Кизиль-яр ¹⁵. Мы в этот день должны были придти в деревню Урму, которая от Дженгутая в 30 верстах. Вся дорога через Кизиль-яр состоит из подъемов и спусков и в этот день была донельзя грязная, так что пушки начали вязнуть, лошади выбились из сил и остановились; как ни помогали им дотащиться хоть до вершины горы, ничего не могли сделать. Застигла нас ночь, да ночь темная, хоть глаз выколи; темноту эту еще увеличивал густой туман, который окутал нас со всех сторон. Мы все остались на тех местах, где кого застигла ночь.

На следующее утро мы поплелись далее и только к вечеру спустились в Урму. Весь этот день стягивались со всех сторон части отряда и к ночи все были на месте.

11 октября около полудня мы выступили из села Урмы в село Лаваши, где резиденция начальника Даргинского округа. Весь путь считается 14 верст. В нескольких верстах от Урмы нам указали место, где несколько дней назад имел дело с мятежниками начальник колонны, майор 81-го пехотного Апшеронского великого князя Георгия Михайловича полка князь Магалов, во время конвоированы транспорта с провиантом, и подошедший к нему на выручку из [434] села Лаваши начальник нагорного отряда, полковник князь Накашидзе.

Начальник отряда, полковник князь Накашидзе с рассветом 3 октября отправил из села Лаваши колонну, под начальством майора князя Магалова в село Урму, предложив ему доставить оттуда провиант, сколько из сложенного в этом пункте будет возможно.

При обратном движении эта колонна, отойдя с арбами, нагруженными провиантом, лишь несколько верст от села Урмы, встретила около 3 часов пополудни огромную партию мятежников, которая, окружив колонну, принудила ее остановиться. Князь Магалов не растерялся, расположил людей в наскоро устроенном вагенбурге, до прибытия подкрепления.

По получении известия об этом, князь Накашидзе тотчас же выступил из Лавашей на выручку транспорта; но, пройдя несколько верст, тоже встретил густые массы мятежников, занявших с обеих сторон высоты, образующие теснину, и завязавших жаркую перестрелку.

Наступившая ночь, густой туман и, главное, значительное превосходство сил мятежников заставили князя Накашидзе повременить с решительными действиями до разъяснения обстоятельств; остановившись на ночлег, не доходя нескольких верст до устроенного колонной вагенбурга, он потребовал из лагеря под Лавашами подкрепление.

В продолжение ночи мятежники, расположившись на высотах над Лавашинской речкой, устроили в несколько ярусов сплошные завалы.

На другой день с рассветом начальник отряда отправился с конным конвоем по направлению к сел. Урме, для исследования, в каком положении находится вагенбург, и при этом заметил, что окружавшие его мятежники начали стягиваться к Лавашинской речке против храбрых самурцев, которые были уже заняты другой массой мятежников. Они имели намерение общими силами обрушиться на них, уничтожить их, потом истребить колонну князя Магалова. К такому решению они были приведены неудавшейся накануне попыткой атаковать каре вагенбурга с двух сторон, причем были молодецки отбиты огнем апшеронцев с большой потерей.

Возвратившись к самурцам, князь Накашидзе приказал им выбить мятежников из завалов и высот. Заметив движение самурцев, неприятель открыл по ним сильный огонь; но самурцы, предводимые неустрашимым своим командиром, майором Гайдаровым, и воодушевляемые прочими офицерами, несмотря на все препятствия, представляемые едва доступною местностию, невзирая на беспрерывный огонь из-за завалов и других естественных прикрытий, смело подвигались вперед. В это самое время подошло из лагеря подкрепление, которое, заняв гребни высот с правой стороны речки, открыло учащенный огонь по левому флангу мятежных скопищ. Вскоре [435] самурцы заняли высоты и атаковали мятежников в завалах с трех сторон; одна из рот, именно 14-я, которая шла впереди других по самому крутому месту, бросившись первою на завалы, моментально захватила 15 значков. При этом командующий этою ротою, подпоручик Петров, первый вырвал из рук мятежника знамя главного предводителя их, ротмистра Абдул Меджида Казикумухского.

Взятие высот, считавшихся горцами неприступными, поразило их до такой степени, что они в паническом страхе стали искать спасения в неудержимом бегстве, оставив на месте до 400 трупов. Преследование продолжалось версты две и было прекращено вследствие сильной усталости нижних чинов.

На пути к Лавашам мне указали также на аул Кулицма, где сохранились развалины христианского храма. Рассказывают, что здесь была в древности грузинская церковь ковлат-цминдская. Кулицма — искаженное грузинское слово ковлат-цминда, по-русски пречистая, и церковь была во имя Пречистой Богородицы, отчего и деревня получила название Пречистенская.

В четыре часа вечера мы прибыли в сел. Лаваши. Селение это, состоящее приблизительно из 200 дворов, расположено амфитеатром на косогоре, кругом окружен холмами, а поодаль виднеются горы; под деревнею протекаем, речка. Жители Даргинского округа производить себя от грузин, с которыми они действительно имеют очень много сходства, как внешнего, так и внутреннего.

Жители Лавашей чуяли, что над ними должна разразиться гроза. Они расположились у здания начальника округа и угрюмо ожидали выхода командующего войсками. Перед нашим приходом, за несколько дней, лавашинские жители принимали участие в мятежном деле, разграбили дом начальника округа и управление, перебили и растащили мебель, даже сняли все приборы с дверей и печей, вырубили до корня находящийся перед домом сад. Супруга начальника округа, княгиня Тарханова, во время была извещена о грозившей ей опасности и бежала в г. Темир-Хан-Шуру в чем была, все имущество бросила там. Генерал-адъютант князь Меликов недолго заставил лавашинцев ожидать себя. Вышел к ним нахмуренный и стал распекать их. Они только с кислою миною кланялись низко и изъявляли раскаяние и покорность. Наконец князь сказал им. «Если вы не успокоитесь и еще дерзнете поднять оружие, то на возвратном пути камня на камне не оставлю и всех вас вышлю в Россию».

Я из любопытства пошел осмотреть то поле, где происходило недавно побоище. Все поле было усеяно мертвыми телами; мятежники боялись показаться на то место, чтобы забрать свои трупы; едва они успели убрать с собою раненых. По местам еще виднелись запекшиеся лужи крови и поле в этих местах краснелось. Вот что узнал я об этом деле. [436]

3-го октября, за выступлением полковника князя Накашидзе с самурцами на помощь к колонне князя Магалова, в лагере при сел. Лаваши оставалось незначительное число войска под командою полковника Войно-Оранского. Этим воспользовались мятежники. С рассветом 4 октября со сторожевых пикетов вокруг лагеря дано било знать, что с ближайших к лагерю Улухинских и Кутишинских высот замечено движение больших масс мятежников, направлявшихся к лагерю. Вскоре затем мятежники, преимущественно пешие, окружили лагерь с трех сторон и, заняв крепкие позиции, открыли перестрелку с передовою цепью и неоднократно обнаруживали попытки броситься на лагерь. По значительной обширности обороняемого места, большому числу охраняемых больных, арестантов и разного имущества не представлялось возможности без большого риска предпринимать наступательное движение; поэтому полковник Войно-Оранский решился дождаться окончания дела у князя Накашидзе, с тем, чтобы по возвращении всех войск соединенными силами прогнать мятежников, обложивших лагерь.

В 3 1/2 часа пополудни князь Накашидзе, возвратившись в лагерь, приказал командиру баталиона Дагестанского полка, майору Пагиреву атаковать мятежников, выбить их из занятых ими позиций и преследовать при отступлении, присоединив в помощь к нему самурцев для действия с фланга. Главные массы мятежников были сосредоточены в завалах с южной стороны лагеря и с западной, к стороне сел. Кутиши. Дружный натиск дагестанцев, поддержанный самурцами, не заставил долго ждать развязки дела: позиции мятежников были взяты после непродолжительной перестрелки штурмом. Урон, понесенный мятежниками, был огромный; много оставили убитых на всем пути отступления. Наступившие сумерки прекратили преследование.

В ночь на 5 октября князь Накашидзе был извещен, что 4 числа, когда шло дело в Лавашах, партия мюридов из 2000 человек показалась вблизи сел. Кутиши; что при появлении мятежников кутишинцы открыто приняли их сторону, впустили в свое селение и позволили занять часть саклей; что поэтому заведывавший тремя сотнями, подполковник Машалов занял там башню в доме старшины с тремя сотенными командирами и 100 всадниками, оставшимися на лицо из числа 3-х сотен 4 Дагестанского конно-иррегулярного полка, остальные же всадники разбежались и приняли сторону мятежников, и что хотя он держится против огромных сил мятежников, но так как у него на исходе патроны и другие сутки нет воды, то он нуждается в немедленной помощи.

При всем сознании критического положения означенной команды, отрезанной в сел. Кутишах, начальник отряда, вследствие ночного времени, не мог подать ему немедленной помощи, и только с зарей [437] 5-го октября отправил колонну, под начальством майора Висоцкого, для освобождения команды Машанова; но, получив донесение от колонного начальника, что вблизи с. Кутиши видна значительная масса мятежнической кавалерии и что самое селение сильно занято мятежниками, а со стороны сел. Кази-Махи идет на подкрепление мятежническая конница, князь Накашидзе, взяв с собою колонну, лично отправился для подкрепления майора Высоцкого, освобождения подполковника Машалова и наказания кутишинцев за измену.

После непродолжительной, но упорной перестрелки с мятежниками, засевшими в саклях, часть селения была занята нашими и подполковник Машалов с командой был освобожден. В наказание кутишинцев за измену, князь Накашидзе сжег их хлеба в скирдах и третью часть деревни.

Вслед за занятием нашими войсками сел. Кутиши, на противоположных высотах, но дороге из сел. Уллая замечено было движение большой массы мятежнической кавалерии, тянувшейся но направленно к Ходжан-Махинскому спуску. Начальник отряда немедленно направил навстречу ей небольшую колонну. Мятежники, заметив движение наших войск, остановились, показав видь, что желают принять бой; но после первых орудийных и ружейных выстрелов тотчас же начали отступать по Цудахарскому спуску. Князь Накашидзе, объясняя себе это бегство паникой после нанесенного накануне погрома и желая по возможности дать новый урок мятежникам, посадил стрелков позади конных милиционеров и лично с этою горстью погнался за бегущими. Таким образом 40 стрелков, настигнув бывших в хвосте скопища мятежников, открыли по ним убийственный огонь, приведший мюридов в смятение и страх; они в беспамятстве побросали вьюки с вещами и провизией, бессознательно отдавали своих лошадей и оружие всадникам и искали спасения в бегстве.

В эти три дня мятежники выставили почти все свои силы, действуя скопищем до 20.000; но потерпели полное поражение на всех пунктах, где только появлялись. Результата обнаружился в том, что большая часть селений Даргинского округа с 5-го числа ежедневно стали присылать к князю Накашидзе депутации с письменными заявлениями о раскаянии и просьбами о прощении. В подтверждение своей искренности доставляли лошадей, оружие и вещи, отбитые ими у мюридов и арестовывали тех из них, которые не успели уйдти за ранами или остались по другим случаям, и доставляли в лагерь.

12-го октября днем было тепло, а ночью поднялся северный ветер и стало нестерпимо холодно. В этот день солдаты отняли у одного туземца сумку с яблоками и сорвали с него пояс. Яблоки эти лезгин вез в лагерь для продажи. Кроме того несколько человек солдат вздумали забраться в аул Лаваши и хотели там [438] поживиться чем-либо съестным; бабы кинулись на них с палками и разбили им головы, нанесли синяки и крепко помяли. После этого эти старые бабы прибежали с яростью в наш лагерь с жалобою, заявив убыток, причиненный им солдатами, в 30 рублей, которые им тотчас же были выданы, — а потом эти деньги взысканы с частей отряда, к которым принадлежали эти нижние чины.

В этот же день явились к командующему войсками от всех обществ Даргинского округа, за исключением Цудахарского, депутации с изъявлением покорности. Генерал-адъютант князь Меликов, приняв их, сказал: «Во внимание к вашему раскаянию и прежней верной службе, наказаны будут не целые общества, а только главные виновники в возмущении: зачинщики, подстрекатели и совершившие во время мятежа преступления; кроме того ваши общества обязываю: немедленно поставить для отряда 1000 арб под своз запасного провианта и собрать милицию, которую, разделив на две партии, отправить: одну непосредственно перед отрядом, а другую прямою дорогою на Цудахар, где ожидать прибытия отряда».

13 октября была отслужена отрядным священником большая панихида и совершено отпевание на могиле мученически окончившего земную жизнь храброго и достойного офицера, 81 пехотного Апшеронского е. и. в. великого князя Георгия Михайловича полка поручика Саббатовского, похороненного здесь, но, по неимению в то время священника, — без христианского обряда. По совершении отцом Иосифом Лиадзе обряда погребения и панихиды, поставлен был на могиле покойного руками товарищей деревянный крест.

О покойном Саббатовском рассказывали, что он был до невероятности горяч и храбр; во время дел с горцами он врывался к ним и крошил беспощадно всех, кто попадал под его мощные руки. Горцы давно искали случая от него избавиться и вот, к великой их радости, он, раненый, попался им в плен и они живого изрезали его по суставам. Несчастный страдалец, говорят, долго умолял их, чтобы они сразу его убили и не мучили; но они сделали свое.

14 октября утром отряд выступил в дальнейший поход. Для прикрытия Лавашей, как административного пункта управления Даргинским округом, обеспечивавшего также и путь сообщения отряда с плоскостию, оставлена была в возводимом здесь полевом укреплении колонна, на которую возложено было также оказание помощи транспортами при следовании их между селениями Урма и Ходжал-Махи, в случае нападения на них мятежников.

Приблизившись к аулу Ходжал-Махи, версты за две, дорога пошла по глубокому ущелью, по которому тянулись великолепные сады, расположенные террасами, посредине коих пробегает горная речка.

В ауле Ходжал-Махи все дома выстроены из дикого камня с [439] маленькими окнами, который пробиты очень высоко, в виде бойниц. Аул очень большой, вероятно там будет до 1000 дворов, расположен амфитеатром на горе. У деревни и за деревнею расположены великолепные фруктовые и виноградные сады. В особенности славятся здешние фрукты, которые очень вкусны и крупны; каждая груша напр. весит по 1 1/4 фунта.

Здесь находится укрепление, расположенное в версте от каменного моста через р. Казикумухскую Койсу. К самым стенам укрепления с трех сторон, кроме северо-восточной, примыкают постройки аула Ходжал-Махи, представляя надежные закрытия для больших скопищ неприятеля. В прежнее время это укрепление служило опорным пунктом для отрядов, действовавших в пределах среднего Дагестана. В настоящее время оно служит промежуточным пунктом для команд и транспортов между плоскостью и средним Дагестаном и складочным местом для боевых и продовольственных запасов нашего отряда. Здесь было также открыто временное лазаретное отделение, куда доставлялись из отряда преимущественно раненые.

При въезде в аул, командующий войсками вышел из экипажа и обратился к столпившемуся народу, принарядившемуся в праздничное платье, с такою речью: «Многие из ваших односельцев участвуют в мятеже. Если вы хотите от меня милости и пощады, то примите участие в усмирении соседних мятежных аулов; в противном случае на возвратном пути камня на камне не оставлю. Я теперь вашим словам не верю: все дагестанские мусульмане потеряли в моих глазах всякое доверие; докажите делом, что вы мне заявляете».

В конце аула построен через р. Казикумухскую Койсу ¹⁶ великолепный каменный мост из дикого тесанного камня. За этим мостом находится небольшой аул — Малые Ходжал-Махи. Мне здесь захотелось напиться воды. Попалась мне навстречу старуха с медным кувшином, наполненным свежею водою. Я обратился к ней: «Эй, матушка, давай су». Она выругала меня по-своему, плюнула и пошла далее; односельцы едва уговорили старуху исполнить мою просьбу. После мне объяснили, что никогда не следует называть лезгинских женщин матушкою; это слово у них имеет ругательное значение и равняется слову развратная; а нужно называть ханумом тогда ни в чем не откажут. Почему это слово приобрело у них такое значение — я не мог ни от кого добиться.

Кстати здесь скажу, что у лезгин чистота нравов стоит на первом плане. Если заметят женщину в предосудительном поведении, наказывают весьма строго, или она сама удаляется из аула. Когда подобные развратные женщины умирают, то их на общем [440] кладбище не хоронят, а где-нибудь поодаль от кладбища и аула, без всякого обряда погребения. Несмотря на такую строгость, женщины и девушки их очень влюбчивы и им более нравятся христиане, в особенности служащие в военном ведомстве, и они, не задумываясь нисколько, готовы куда угодно последовать за ними. Однажды я спросил одну лезгинку, почему им христиане более своих нравятся; она ответила, что «наши воняют и грубы в обращении с женщинами, а христиане почтительны, вежливы и добры к нам»,

Мы миновали деревню, пошли далее между садами, вышли на большую поляну и тут расположились бивуаком. Разложили костры, пошли варить, жарить, кипятить, есть, пить, словом — закипела жизнь. В это время вдруг послышались выстрелы со стороны реки. Оказалось, что когда люди повели лошадей на водопой, с противоположного крутого берега реки несколько горцев стали стрелять в наших безоружных солдат; но, к счастию, ни в кого не попали. Из лагеря принуждены были послать взвод для прикрытия водопоя, после чего все успокоилось.

Под вечер один милиционер где-то поймал и привел в лагерь старика-мятежника, вооруженного новым азиатским ружьем, пистолетом, шашкою и кинжалом, с небольшою переметною сумкою, в одной стороне которой был порох, а в другой — пули. Его тотчас арестовали. Нужно было видеть, как этот низенького роста, лет 60, плюгавый старичок ежился и корчил невинного, стараясь разжалобить общество.

На следующий день, пройдя около 6-ти верст, мы заметили, что партии мятежников следят за нашим движением, занимая ближайшие высоты; наиболее сильная партия расположилась на высотах к стороне сел. Салты и Чох, куда и был тотчас отправлен баталион Ширванского полка и две сотни кавалерии, под начальством князя Накашидзе. Результатом быстрого движения этой колонны было удаление мятежников с высот и изъявление покорности селениями: Салты, Чох и Кудали.

Мы вошли в дефиле, по обеим сторонам которого стояли высокие скалистые горы, а в средине, где шла дорога, пробегала с ущелья по желтым камушкам прозрачная как стекло мелкая речка. Далее начались сады, исключительно яблочные. Здесь яблони растут не только в садах, но везде, как по ущелью, так и на горах — в диком состоянии. Мы тут нашли два аула под одним и тем же названием Куппа: один, большой, у входа с правой стороны, а другой, малый, — немного далее. Аул Большие Куппы расположен на скате высокой скалистой горы; сакли выстроены амфитеатром, прочно, из камня; в нем красуется огромный минарет. Все террасы по ущелью засажены фруктовыми деревьями. Местность селения вообще удобна к [441] упорной обороне и может затруднять движение войск. Жителей в обоих аулах должно быть до 3000 душ.

Здесь 10 сентября было дело полковника князя Накашидзе, которого следы были еще видны во время нашего прихода. Когда отряд его начал спускаться к Куппе от Георгиевского моста с целью пройдти в Лаваши, то показались большие массы мятежников на возвышенностях, но обе стороны дороги, и завели перестрелку с цепью, прикрывавшею вьюки, и с арриергардом. Перестрелка эта особого вреда не принесла и отряд приблизился к сел. Куппе. Сады, обращенные к стороне движения отряда, укреплены были завалами, несколько значков развевалось на саклях. Семейства жителей были удалены из аула. Князь Накашидзе направил на сакли самурцев и дагестанцев, милицию же в обход со стороны ущелья из Цудахара и с противной стороны на пересечение дорог, куда должны были отступать мятежники. Артиллерия заняла позицию, удобную для обстреливания зданий и завалов. По данному приказанию, войска двинулись в атаку и без особенного затруднения заняли аул. Наиболее упорные засели в саклях; против них направлены были артиллерийский огонь и самурцы; сакли были заняты и защитники сдались.

В то время когда мы прибыли в Купцу, в большом ауле наполовину не было жителей, а малый — совсем был пуст. Внизу по ущелью в садах расположилась артиллерия и часть пехоты; а наверху, на горе — командующий войсками с походным штабом и с остальною частью отряда. Как только мы показались на этой горе, появилась с противоположной стороны на гребне высокой горы мятежническая партия. Против них выставлены были милиционеры, а в обход отправлена кавалерия: повстанцы, увидев наших, тотчас же разбежались. После этого никто уже нас не беспокоил до самого сел. Цудахара. Возвратившиеся с горы офицеры рассказывали, что там в числе предводителей видели ротмистра Абдул-Меджид-Бека Фатаева и известного главного предводителя мятежных ичкеринцев, Гаджи-Али-Бека с несколькими чеченцами. Вероятно они имели намерение не пропустить нас через Куппнское дефиле; но не подоспели вовремя.

Началась ставка палаток. Воспользовавшись этим случаем, я спустился вниз в ущелье; мне хотелось поближе посмотреть, как живут лезгины и осмотреть внутреннее устройство их домов. При спуске через сад по ближайшей дороге наткнулся я на могилу одного солдата, как видно недавно схороненного — он еще не успел разложиться. Из могилы торчали до колен босые ноги и до локтей — руки. Рассказывали, что над этим злосчастным солдатом ругались и издевались мятежники, и они-то разрыли эту могилу с целью, вероятно, чтобы его выбросить на съедение зверям: но мы помешали своим приходом. Я дал об этом знать отрядному священнику и указал ему [442] могилу. Так велика в горцах ненависть к русским, что даже мертвым не дают покоя. Я это приписываю ничему более, как грубому обращению русских с туземцами и наносимым им обидам. Добрейший наш отец Иосиф Лиадзе выпросил у начальства нижних чинов которые вырыли могилу поглубже и положили туда своего убитого товарища, а священник после этого совершил над покойником христианский обряд отпевания; вместо имени поминал «зде покоющегося». После окончания обряда, я смеясь сказал о. Иосифу: «Батюшка, может быть этот покойник был магометанского или еврейского исповедания или другой какой религии; как же вы отпевали?» — Он ответил: «это, братец, все равно; он крестился кровью имя Бога. Однако я видел на его груди крест; а вы этого не заметили?»

Отсюда я спустился в самое ущелье и, пройдя к западу с четверть версты, поднялся в Малые Куппы. В этом ауле улицы устроены по восточному обычаю, кривые и узенькие, так что едва могут проехать их маленькие арбы; в каждом доме небольшой двор обнесенный крепкою каменною стеною с бойницами; к этой стене изнутри пристроены конюшня и другие хозяйственные службы; дома большею частию двухэтажные; в нижнем этаже буйлятники, а в верхнем, куда ведет каменная лестница, — непременно две жилые комнаты, а у богатых и больше, из них одна комната кунацкая или гостиная,. а другая — вроде кладовой. В первой комнате устроен камин с прямою трубою, без оборотов и вьюшки или покрышки для удержания в комнате теплоты, а на дне устроено из глины нечто круглое вроде горшка, в котором пекут хлебы пресные, на скорую руку. Я видел в одном месте их способ печения. Просевают в большую деревянную или медную чашку муку, вливают туда теплую воду, делают круглую плоскую лепешку, кладут ее на дно камина или горшка, покрывают горячею золою, затем сверху накладывают горячие уголья — и через четверть часа хлеб готов. В стенах проделаны окна, состоящие только из косяков и ставен, которые растворяются только в теплое время года; двери просто сбиты из досок, преимущественно дубовых; кое-где устроены в стенах глухие маленькие амбразуры для укладки вещей, вокруг стен — сделанные из глины в пол-аршина вышиною сплошные седалища в виде лавочки, а вместо стульев употребляются низенькие треножники; из стен торчат палочки для вешания оружия или платья. В другой комнате, кладовой, — кроме больших, широких ниш с полками для разной посуды и склада продуктов, и без полок — для постели, платья и т. п. вещей, еще к стене прикреплены досчатые полки, на которых расставляются бутылки, деревянные и медные чашки, кухонная посуда, фрукты, тыквы и т. п. Здесь тоже в стены вделаны палочки, на которых в то время, когда я осматривал, висели [443] ветки с яблоками и айвою. Над полом до половины комнаты бывают устроены досчатые нары, на которых складываются фрукты и овощи, из коих очень любимы лук и чеснок. Крыши земляные, плоские, так крепко утрамбованные, что дождю трудно пробиться.

Видно было, что хозяева недавно только перед нашим приходом оставили свои жилища, забрав с собою только самое необходимое. Вероятно и поселились-то они не так далеко, потому что я видел, как за горой поднимались облака дыма; некоторые даже при нас по вечерам спускались с горы, видя, что мы их деревню не трогаем и никакого внимания на них не обращаем.

Мне хотелось также видеть и обстановку домов зажиточных лезгин, которые устраиваются в гораздо больших размерах; но встретившийся всадник из милиционеров не посоветовал мне ходить так доверчиво по пустым домам, сказав: «Может быть, где-нибудь находится спрятавшийся лезгин и пожелает во имя Аллаха пырнуть тебя кинжалом в живот, и никто не узнает о твоей смерти, пока он не уложит порядочно людей». Я послушался его и пустился в обратный путь.

В лагерь явилась молодая женщина и объявила, что она жена офицера, находящегося с Дагестанским конно-иррегулярным полком в Азиатской Турции; — жалуясь при этом, что ее обижают солдаты и таскают у нее вещи и все съедомое. Вследствие этого приказано было все дома в сел. Большие Куппы охранять стражею и виновных в ограблении домов представлять начальству. Кроме того объявили по лагерю, чтобы на всем следовании отряда солдаты и милиционеры не смели входить в дома и не трогали ничего, принадлежащая жителям. Тем не менее у солдат вскоре появилось множество яблок и тыкв, которые они продавали и офицерам; должно быть, забрали их в пустом ауле Малые Куппы, где я был перед этим и видел много фруктов и тыкв.

После долгого голодания, пообедав порядком, лег спать в палатке. Нужно сказать, что офицерские палатки никуда не годились: они сделаны были непрочно и постоянно валились; ставили посередине столб, к нему кое-как прикрепляли верхушки и таким образом потом натягивали полы. Со мною в палатке помещался начальник вагенбурга, штабс-капитан З…, человек 64 лет, среднего роста и весьма крепкого телосложения. Он меня удивлял тем, что в самые большие морозы спал с открытою головою, и утром только согреет фуражку, напьется горячего чаю и как ни в чем не бывало. Это был человек бывалый: до самого замирения восточного Кавказа он был постоянно в походах. Однажды на походе, кажется в Лавашах, рассказал он мне свое житье бытье. Семнадцати лет он участвовал в польском восстании в 1830 г. и, когда польские войска были разбиты, с товарищами по школьной скамье [444] и по оружию бежал в Пруссию. Когда же все было покончено и край умиротворен, находившимся заграницею была объявлена амнистия. Товарищи его не поверили амнистии и пробрались во Францию, а он, бедный польский шляхтич, явился на родину и представился начальству, был отдан в солдаты и сослан в Дагестан. Здесь 18 лет служил в нижнем чине, потом произведен в унтер-офицеры, получил за отличие в делах георгиевский крест и наконец был пожалован в чин. Женился на русской, которая принесла ему пять сыновей и дочь; из сыновей один уже капитан и занимает довольно видное место, другой служит в артиллерии, а третий в Петербурге в гвардии, остальные же еще учатся. Приобрел в г. Ш… дом и сад и живет припеваючи.

Когда совсем смерклось, человек разбудил меня пить чай и при этом доложил, что большой аул горит. Я выбежал посмотреть на пожар, и действительно глазам моим представилась блистательная иллюминация: дома и мечеть горели ярким пламенем, двигающиеся по улицам жители казались огненными людьми. В лагере пошел переполох. Начальство было очень недовольно даровою иллюминациею; бегали в аул узнавать причину пожара, но виновных не оказалось; говорили, что дома сами собою загорелись, или, вероятно, сами жители подожгли из злости к нам. Однако ж я пришел к тому заключению, что аул подожгли те, которые поставлены были охранять его от расхищения, из мести, что жители жаловались на их товарищей, и притом с тем расчетом, что если сгорит аул, то нечего будет охранять и они могут свободно заснуть после похода. Как бы то ни было, пожар продолжался довольно долго и аул выгорел почти наполовину.

На следующий день опять строго были воспрещены войскам фуражировка и похищения из оставленных мятежниками жилищ, которыми больше занимались милиционеры и всадники конных полков, чем солдаты. В этот день привели человек шесть нижних чинов пластунского баталиона под конвоем. У одного из них в разбитом горшке был сотовый мед, у другого сумка, у третьего медные умывальник и таз, у четвертого фрукты и т. д. Начальство приказало освободить их, с тем, чтобы им было сделано внушение впредь этого не делать.

Вечером, около 9 часов, привезли к нам в лагерь сотенного командира милиции Шейх-Али, раненного в голову и бедро, и с ним четырех всадников, спасшихся из его сотни. По рассказам их, они с места стоянки на пикете поехали за фуражем для своих лошадей в ближайший аул. Их было человек 60. В ауле окружили их мюриды, числом до 300 человек. Милиционеры принуждены были укрепиться в саклях и упорно защищаться; но, к несчастно, у них вышли все патроны и они не могли отвечать мятежникам. Тогда [445] мюриды подожгли сакли, и всадники принуждены были выбежать оттуда и биться с врагами холодным оружием. Мюриды взяли верх своею многочисленностию и всех их перебили, исключая 5-ти человек, которые и прибыли к нам в лагерь, и то ранеными. Тотчас же был отправлен с командою в тот аул начальник Даргинского округа, который, возвратившись оттуда, донес, что там мюридов уже нет и все обстоит благополучно.

Нужно сказать, что мюриды с теми милиционерами поступили по делом. Вообще все всадники в продолжение всего похода вели себя очень недобросовестно. Бывало, как только увидят во время движения отряда ближайшие к дороге деревни, мало-помалу начинают отставать по направленно к аулу и там, что ни попадется под руки, забирают в свои большие переметные сумки, а потом как угорелые догоняют нас.

Прибыли в наш лагерь из аулов Салты, Чох и Кудали лезгины для изъявления командующему войсками покорности и всех их велено было оставить в лагере до завтра. Ужасная доверчивость! Может быть, они приехали к нам с целью, чтобы ночью вырезать нас всех, вместо изъявления покорности. Но это происходило, как мне кажется, вследствие того, что генерал-адъютант князь Меликов, начальствуя здесь 20 лет, совершенно ознакомился с характером народа и поэтому положительно был убежден, что со стороны их не может случиться какого либо коварства.

В этот же день утром произведена была смена роты Самурского полка, занимавшей гарнизон в укреплении Георгиевского моста. В продолжение почти месяца не было обстоятельных сведений из этого пункта. Хотя известно было, что эта рота, под начальством поручика Булгакова, мужественно охраняет вверенный ей пост; но так как срок довольствию, на который был обеспечен гарнизон, истек, то было необходимо ускорить смену роты свежею частию. Для этого отправлена была колонна, под начальством полковника Перлика. Колонна эта при движении имела небольшую перестрелку и на другой день утром возвратилась к отряду, оставив в гарнизоне мостового укрепления роту Дагестанского полка с двухмесячным продовольствием.

17 октября, в 9 часов утра, мы двинулись далее к сел. Цудахару. Дорога по местам была крутая; кругом все голые горы; по местам кое-где растут деревья, исключительно яблони; под пашни где только находится для этого удобная земля — заняты маленькие пространства, в некоторых местах даже по нескольку квадратных сажен. Потом мы спустились в Цудахарское ущелье. Здесь я встретил 9-ти ф. пушки; для них саперы разрабатывали дорогу, испорченную мятежниками. Солдаты эти пушки называли старыми бабами, и когда через них приходилось останавливаться, то они говорили: «Застряла, подлая старуха; пойдемте, братцы, помогать, а то у нее душа вылетит и тогда нам плохо будет — сиротинушкам». — Вся дорога шла преимущественно по ущелью; поэтому, для обеспечения движения, шли по высотам боковые части отряда, которая вместе с тем составляли авангард. Не дождавшись расчистки дороги, я пустился далее. Выехав из ущелья, я спустился на небольшую площадку, где между скал — в теснине живописно, с шумом, торопливо пробирается, в особенности у моста, река Казикумухская Койсу. Я так увлекся, что неожиданно очутился впереди авангарда и принужден был, не доезжая моста, сойдти с лошади и ожидать его прибытия.

Комментарии

1. Несмотря на такое распоряжение здешней администрации, один туземец успел из Дагестана пробраться в Турцию без письменного вида и, возвратившись оттуда, повлиял на усиление мятежа. Вот как он впоследствии рассказывал о своем побеге в полевом военном суде. В ноябре 1876 года он. житель Аварского округа сел. Гоцатль, Гитиновас-Могамед-Бек-оглы, человек молодой, лет 30 и неглупый, грамотный, прибыл в г. Темир-Хан-Шуру и отсюда без всякого вида пробрался в г. Владикавказу потом по железной дороге в гг. Ростовна-Дону и Одессу. В Одессе он встретил до 40 человек дагестанцев, едущих или в Константинополь по торговым делам, или же на богомолье в Мекку. В Одессе, при посадке на пароход, потребовали от пассажиров паспорты; но так как было много едущих, то Гитиновас Гаджи Магомет-Бек-оглы успел скрыться в толпе. Прибыв таким образом в Константинополь, он повидался с Кази Магомою, сыном Шамиля, и с другими своими земляками и остался там.

В рассказе моем о походе мы неоднократно будем встречаться с ним и тогда увидим, для чего он отправился в Турцию и что потом сделал в Дагестане.

2. В Дагестанской области заведен такой порядок, что должностные лица а обществах считаются в милиции и получают жалованье всадника.

3. Оба они — офицеры милиции, все время мятежа находились в нашей милиции и вместе с нами действовали против мятежников.

4. Родной брат известного наиба Шамиля, Кибит-Магомы Тилитлинского, который при покорении Дагестана в 1859 г. и до этого оказывал нашему правительству большие услуги. Он был уважаемое лицо в Дагестане, а в особенности в своем обществе, и пользовался безграничным доверием как Шамиля, так и народа. В 1862 году двоюродный брат Кибит-Магомы и зять его, Кази-Магома, возвратившись из Мекки, начал делать жителям Ункратлинского общества тайные внушения, подстрекавшие их к восстанию, и вошел в сношения с некоторыми значительными лицами, приглашая их к содействию в возбуждении мятежа. Кибит-Магома знал о злоумышлениях своего родственника, но не содействовал ему по той причине, что считал восстание решительно невозможным, пока масса народа не будет иметь достаточно сильных причин негодовать на русское владычество. Вследствие этого и дабы предотвратить восстание ункратлинцев, Кази-Магома был удален из края на житье в Россию, а Кибит-Магома отправлен в Турцию на всегдашнее жительство.

5. Я помещаю подлинником в этом своем рассказе те письмо и документы, которые я имел случай читать сам.

6. Из этого видно, что до этого Умма Дуев писал к Шамилеву и это письмо ответное; и по другим сведениям известно, что в то время, когда перед и после объявления войны Турции представлялись Государю адресы, Умма от имени Чечни послал адрес турецкому султану; это письмо и написано в ответ на адрес. Мне говорили, что был найден черновой проект адреса, но я не мог узнать, у кого он находится.

7. У лезгин при каждой мечети устроены школы; но между ними особенно славится Согратлинская и Казику-мухская. Эти школы как бы служат высшим учебным заведением, так что тот, кто хочет усовершенствоваться, по окончании положенного курса в других школах, — поступает сюда и после окончания здесь полного курса уже считается ученым и может поступать в муллы.

Кстати расскажу здесь метод преподавания грамотности у лезгин. Родители отдают своих детей для первоначального обучения корану какому-нибудь чтецу. От учителя не требуется особых знаний; достаточно, чтобы он бойко читал коран. Мальчик зубрит арабский алфавит с деревянной дощечки. Потом его заставляют читать коран. Чтение механическое; ни ученик, ни сам учитель не понимают обыкновенно смысла читаемого. Впрочем ни тот, ни другой не интересуются этим. Мальчика забавляют арабские слова и печально монотонный напев чтения, учитель же хлопочет только о том, чтобы поскорее пройти с учеником коран и получить за это условленную плату. Первую часть корана, известную под названием малый, способные проходят в три месяца, а посредственные возятся с нею год и больше; вторая часть — большой коран — необязательна ни для ученика, ни для учителя. По окончании корана ученик отправляется в Согратль или Казикумух и поступаем в мечеть к мулле: он уже Мута-алим. Мулла сам редко занимается новыми ученика; он поручает их обыкновенно более сведущим и опытным ученикам. Занятия заключаются в словесных переводах с арабского языка на туземный, причем живым словарем служит сам учитель. Для первоначального перевода употребляются книги неинтересные ни по содержанию, ни по форме; таковы небольшие книжечки, трактующие об основаниях ислама. За ними идет целая серия руководств по этимологии арабского языка, несколько сочинений по логике, риторике, юриспруденции и комментарии корана. Образование оканчивается венцом всех человеческих познаний — объемистым теологическим трудом о начале мира, о существе и единстве Бога, об обязанностях человека в отношении Его, о добре и зле, о награде и наказании в загробной жизни. В свободное от отвлеченных мистических занятий время учащийся переводит сказания о чудесах пророков и многочисленных святых.

8. В народе этот мост носит название Салтынский. Это название приобрел он от речки Салтынки, пробегающей по Салтынскому ущелью и впадающей недалеко от моста в р. Кара-Койсу, чрй которую перекинут мост. Здесь для охранения моста находится башня и казармы.

9. Потомок по боковой линии прежних Кюра-Казикумухских ханов, сын предпоследнего Кюринского хана Гаруна и родной племянник последнего хана, свиты его величества генерал-майора Юсуф-хана, умершего в г. Дербенте в глубокой старости в ноябре 1878 года.

10. В Катайго-Табасаранском округе прежде существовало наследственное управление Уцмиев — титул владетелей. Мехти-Бек был один из членов этой фамилии, — сын предпоследнего правителя Кайтага, генерал-майора Джамал-Бека.

11. Кроме начальника округа, полковника князя Орбелиани, который в это время был по делам в г. Темир-Хан Шуре.

12. Западного Дагестана.

13. Среднего Дагестана.

14. Южного Дагестана.

15. Кизиль-яр значит красная гора.

16. Кой — баран, су — вода: баранья вода.

Текст воспроизведен по изданию: Три месяца в Дагестанском отряде (1877 г.) // Древняя и новая Россия, № 11. 1880