СТОЯНОВ А. И.

ПУТЕШЕСТВИЕ ПО СВАНЕТИИ

Экскурсия в Цхомарскую общину. Трудная дорога и переправа через Ингур. Бекир-бей Дадишкелиани. Церковь в Супи. Железисто-кислые цхомарские источники (Ским). Лапсхальд. Лапсхальдская церковь и ее замечательное Евангелие. Еще несколько сванетских суеверий.

1-го июля я отправился в Цхомарскую общину. Недалеко от деревни Калаши, расположенной на горе (выше Жабе-калаши, ниже Чвабе-калаши), стоит около рощи старая церковка. В ней особенно замечательного я ничего не нашел: на наружной стене выбит крест, кругом которого довольно хорошо сделанные украшения. Зато под церковью находится крипт, осмотр которого я отложил на возвратный путь из Цхомари. Все место это называется Укв, а самый крипт Гмыр-Лакилда (гмыр — великан) (Слово Лакилда можно еще сблизить с еврейским словом акелдама ("земля крови", склеп), часто встречающимся в Св. писании и употребляющимся у грузин для названия иноверческих могил. См. Сборник сведений о Кавказе р. 305. О древних сооружениях на Кавказе, г. Байерна.). Спуск к мосту на Ингуре чрезвычайно крутой: пришлось слезть и вести лошадей в поводу; лошади фыркали и упирались, подымая из-под копыт такое облако пыли, что впереди ничего не было видно. Ингур здесь ревет как бешеный; через реку перекинут обыкновенный сванетский мост; он весь трясется, как в лихорадке. Старый мост, теперь разрушенный, был перекинут на большой высоте (сажень сорок). Подъем на левый берег Ингура также труден, как и спуск с правого: дорожка узенькая, и попятившаяся лошадь едва не скинула меня вниз. На горе дорога пробита через большие завалы, падающие сверху. [329] На каждом шагу страшные обрывы: мне указали место, где сорвался вниз дед теперешнего Дадишкелиани и остался жив потому только, что уцепился за дерево. Едем по полю поспевшего уже ячменя: я засмотрелся на хорошенький пейзаж деревушек Цхомарской общины — и опустил поводья; моя лошадь испугалась ястребиного черепа, наткнутого на кол для пуганья воробьев (обычай, общий всему Закавказью), шарахнулась в сторону — и я в мгновение ока лежал уже на земле. На несколько минут я лишился чувств — так сильно ударился о камень. Карачаевец Крым-Шамхал, приехавший в гости к Дадишкелианам и сопровождавший меня в Цхомари, долго говорил мне что-то по-карачаевски и наконец произнес по-русски "ставай." Немного оправившись, сел я на лошадь и насилу дотащился до Супи, к дому Бекир-бея Дадишкелиани, младшего брата Тенгиза. Меня встретил недалеко от дома сам хозяин. Братья Дадишкелианы (Тенгиз, Бекир-бей и Гела) разделили свое наследие недавно, причем, по сванетскому обычаю, старший взял себе львиную долю. Цхомари, будучи гораздо ниже Эцери, было некогда летнею резиденциею Дадишкелианов. Хозяин учился когда-то в гимназии и говорит немного по-русски. Сейчас же принесли корень какого-то растения (мелени; самого растения я не видал), растерли его на куске полотна и перевязали мой зашибленный бок, значительно уже опухший. Корень этот считается у сванет самым действительным средством против всякого рода ушибов. Действительно, к следующему утру и следов опухоли не осталось; легкую же лихорадку я уничтожил несколькими стаканами прекрасной углекислой воды (Ским).

Церковь в Супи совершенно реставрирована. В ней очень много старых икон. Особенно замечателен складень, по средине с изображением Богоматери в серебряных позолоченных ризах; сохранившаяся на некоторых местах этого складня живопись отличается большим изяществом рисунка. Много крестов, оббитых серебром, с [330] рельефными изображениями; один из них больше сажени; на некоторых драгоценные камни. Изображения очень старого рисунка: ноги, например, обращены в одну сторону. Люстра с рельефными изображениями святых и ангелов. В алтаре две звезды от Евангелия: на одной написано русскими буквами Ис. Хр. Гдь Вседержитель (Господь изображен в какой-то странной шапке).

Недалеко от церкви — Ским, минеральный источник. Он шипит в деревянном срубе; глубина — 6 сажень, температура +9°; все дерево покраснело от отложений железа; вода освежающая и чрезвычайно вкусная.

Не смотря на жаркий день (в тени +19°, на солнце + 26^о) и на предстоящий тяжелый подъем, я собрался в Лапсхалд, в сопровождении очень симпатичного цхомарца Мызаляд Чарквяна (потомка, вероятно, тех Чарквиани, которые некогда владели большими землями в Сванетии). Мы проехали через деревню Тюбер, где осмотрели церковь, и Лесгяру, где около папского капища опять напились воды из минерального источника в деревянном срубе. Глубина его, по рассказу, два человека с поднятою рукою; температура +8°; железных осадков меньше: по словам встретившего нас старика, вода от того теряет свою силу, что посредине проходит пресный источник.

Поднявшись еще выше, мы прошли деревушку Магардел и начали взбираться на высоты Лапсхальда. Подъем очень трудный: забираешься на высоту больше 6000’, в область ольхи и березы. По дороге источник кислой воды с температурой +8°. Перед нами, в Сванетском хребте, гора Лымхран (не видная снизу), со снежною верхушкой. По обычаю, мы должны были положить по сорванной ветке на кучу хвороста и камней. До Лапсхальда еще нужно было подняться футов на 200. В деревушке на нас напали собаки и мы едва отбились от них; главную роль в собачьей битве принял на себя храбрый огромный Дате (медведь), пес чистой сванетской породы, бежавший с нами с неутомимою [331] бодростью от самого Супи. — Снаружи церкви висит чугунный колокол, полуразбитый, с надписью — Dominus ave Maria plena. Церковный вход очень низок и в церкви темно. В притворе чугунный котел для арака (кваб), пожертвованный церкви Татарханом Дадишкелиани. Нас ввел в церковь лапсхальдец Арсанух. Вся церковь битком набита рогами, лампадами, бусами, камешками, шестоперами, санкерами, обрывками книг. Множество икон в серебряных, иногда позолоченных шатах — перечисление их интересно только для записного любителя. Много старых крестов, один из них в 1 1/2 сажени высоты, весь покрыт рельефными изображениями на серебре и драгоценными каменьями (бирюза, рубин, яхонт и др.); над ним серебряный конический балдахин. К сожалению, я не знал, что одна из драгоценностей Ласхальдской церкви — крест с каменьями, принадлежавший, по легенде, Св. Нине, просветительнице Грузии (IV в.), находится в частном доме; об этом мне сказали только тогда, когда я воротился в Эцери. От креста, по рассказу, распространяется благоухание. В алтаре, на каменном жертвеннике, лежит знаменитое Евангелие, описанное г. Бакрадзе и относящееся к XIII, если не в XII веку. Его переплет серебряный, позолоченный; надписи над изображениями четырех Евангелистов и Спасителя — греческие; на оборотной стороне распятие и медальоны Св. Марии, Св. Иоанна и др., тоже с греческими надписями кругом; изящные виньетки в начале текста со столбиками и птицами; изображения Евангелистов с позолотою.

Мы отдохнули под деревом около церкви. Налево лесок, в котором является таинственный свет, видный только из Цхомари; народ убежден, что это образ выходит из церкви. Вид из Лапсхальда на ущелье Ингура один из самых красивых Все было в то время в полном цвету — и над нами блестели разными красками богато-пастбищные альпийские луга, окаймленные снежным бордюром Сванетского хребта. [332]

На другой день мы хотели переждать дообеденную жару (на солнце +27°). Послеобеденная сиеста посвящена была всякого рода чудесным рассказам. Сванеты мало того, что верят предрассудкам, исторически перешедшим к ним от предков, но еще сами весьма быстро создают невероятные рассказы и удостоверяют, что видали все это собственными глазами. За достоверное рассказывают, что несколько лет тому назад на горной тропинке загородило дорогу страшное чудовище с гривою и рыбьим хвостом. В Бечо, напр., явилась чудовищная красная змея; она обвилась три раза кругом тагана, на котором пекут хлеб. Ее убили; чтобы стащить ее в реку, нужно было запрячь двух волов; река вся покраснела, когда в нее бросили труп змеи. Сам Тенгиз рассказывал мне с неподражаемою наивностью о том, как недавно в Лахамульде к пастушкам явились две женщины, вышедшие из растворившейся в скале аспидной плиты, и увели мальчиков в свои горные палаты, где те видали множество драгоценностей. В Искяре, в мою бытность, что-то стало бросать из куста камни; женщины, работавшие на поле, положили в жертву три хлебца — неизвестная сила перестала чудить; мальчик утащил хлебцы и съел их — швыряние камней началось снова. — Человек, обладающий чудесным камнем (гвито), может быть богат как ему угодно; посредством этого камня он может, напр., приказать, чтобы пшеница перешла с одного гумна на другое. Осенью народ всегда восстает на богатых и обвиняет их в том, что они обладают таким камнем. Каждый обвиненный присягает, что такого камня у него нет и пьет в удостоверение воду, которою был обмыт образ.

В заключение я пополнял свои сведения по сельскому хозяйству сванет, пересматривая разные сорта зерен. [333]

Очерк сельского хозяйства сванет. Охота.

Расскажу здесь коротко то, что успел узнать во время своего пребывания в Сванетии о сельском хозяйстве сванет.

Сванеты очень ленивы — и в неделю у них только четыре рабочих дня (личмуш — рабочий день — от глагола личем — делать). С пятницы начинается праздник (лискреш — праздничный день — от гл. лисквре — сидеть). Каждый работает на себя, но помещикам их челядь, как я уже сказал работает за пищу. Селяне часто собираются или к своему же брату или и к помещику — и работают за угощение араком, что напоминает нашу малороссийскую толоку.

Сванеты занимаются хлебопашеством и огородничеством. Последнее весьма ограничено. Горох (гедар) и в особенности бобы (рог) — вот и все их овощи. Рядом с полями, засеянными различными родами хлеба, тянутся и их огороды (артам), иногда довольно большие.

Природные луга дают им сено (тчем), тщательно сберегаемое на зиму для скота (коса — мерчил, грабли — лапцхир, вилы — рок). Сено кладется на особого рода дровни — санки (сав; колесных телег у сванет нет) и сваливается на сеновал (ланан).

Не смотря на то, что главное богатство жителей стада, что климатические условия местности не особенно благоприятны для некоторых сортов хлеба, что, напр., пшеница попадается только в некоторых местах западной Сванетии — и только один благодетельный ячмень кормит высокостоящие над морем общины восточного края Сванетии, а в некоторых и он едва дозревает (напр., в Адишской общине на высоте около 7000'), — все-таки сванеты с необыкновенным усердием занимаются хлебопашеством. Иногда природа дает им неурожай — и все население пухнет от голода (таков, напр., был 1871 год). В этом году урожай обещал быть [334] хорошим. Урожай ячменю сам 8 считается уже очень хорошим.

В Сванетии возделывается ячмень (тчымын), из которого гонится единственный спиртной напиток Сванетии арак (гарак; пиво не делается, хотя в языке и есть для него слово — вараш: сванеты наслаждаются им только у осетин, когда переваливаются на С. за главный хребет), рожь (манаш), солома из которой (парт) наиболее ценится, овес (зынтх), просо (пете — грузинский корень), пшеница (квецен), кукуруза (симинд — грузинское слово) — оба последние рода хлеба как исключение. Кроме того в Сванетии много конопли (кан; конопляник — лалкана).

Изобилие самобытных глаголов относящихся к этому роду земледелия, указывает на древность его и достаточное развитие. Сеять — лиляш, сеятель — мыляши, пахать — лихни (грузинский, впрочем, корень хена), мыхни — хлебопашец, боронить — литчади, собирать хлеб — лити; связывать в снопы — литчври, лицханпи; молотить — ликляви; веять — либаби; просеивать — лицвреми; молоть — ликвре.

На своих нивах (даб) сванеты возделывают свои хлеба. Мерою земли считается цхвадиш — столько, сколько пара быков может вспахать в день. Севооборот трехпольный: яровой хлеб (кули), озимый (намжгур — от слова мужгур — осень) и пар. Хотя г. Добровольский и говорит, что сванетский севооборот без пару, но я сам видел паровые земли и в языке есть слово "под пар" (кура).

Земледельческие инструменты: плуг (гентциш), борона (латчадир), лопатка (лавхи), мотыка (берг), серп (паштк), молотильная доска, подбитая каменьями, которыми давят снопы, как в Грузии (кевир — грузинский корень). — Орошение (орошать, пускать воду, — лилци) находится, как я уже заметил, на достаточной степени развития. Навозу (ганце) хотя очень много, так что от него в деревнях нестерпимая вонь (он вываливается прямо наружу через отверстие), но в дело почти не употребляется. — Большое количество [335] угодий для хлеба тоже свидетельствует о заботливости. Хлеб, привезенный с поля, складывается в комору (мегмыра) и потом молотится на гумне (кал — грузинский корень, или цалмаг) или прямо молотится; потом перемывается, сушится в особой сушильне (телап), мелится в водяных мельницах (мельница леквер; мельник — мчлквери) и складывается наконец в особых амбарах (гем, лашад).

Так добывает сванет свой дорогой насущный диар (хлеб; квецнеш диар — пшеничный; тчымниш диар — ячменный; маншиш диар — ржаной). Мера хлеба большая — квидол (около 2 пудов); квид = 4 квидол; меньшая — сачпул (на абаз); турпа = 3 сачпул. Бедный сванет делит весь свой годовой запас на 12 частей и скорее пойдет попрошайничать или отправится за хлебом в Лентехи, чем тронет раньше срока заповедную часть.

Садоводства почти не существует. Сванеты продовольствуются своими грушами-кислицами (вицх-бабани) и даже вялят их (либади), такими же яблоками (антрол, вицх санап), ищут лесных черешен (геб), ежевики и малины (инга), земляники (баск) и лесного ореха (штых; орешник — штыхынд). Сливы (килвард) тоже не дозревают. Спелая слива (желтая) и виноград (тенав — грузинское слово — кисть винограда) начинаются только в Лахамульде, т. е. при переходе в Мингрелию.

Зато скотоводство — любимый и самый главный промысл сванета. Весною, как только явится молодая трава на предгорьях, пастух (андав) отправляется вверх со своим стадом (пасти — лилдаг). Чем ближе к лету, тем все выше и выше подымаются четвероногие смельчаки, предводимые маленьким или уже очень старым двуногим в сопровождении нескольких овчарок. В начале июля я находил табуны лошадей вместе с быками и овцами под ледниками главного хребта. Домой приходят только необходимые для работы животные (быки — хан — яремные; ярмо — угва), лошади для поездок да иногда дойные коровы (лугун-пыр) со своими [336] телятами (гун). Овечий сыр при больших стадах делается на месте.

Стадо овец (джег — грузинский корень) обыкновенно предводительствуется несколькими козлами (козел — дахыл; козленок — нехшт, жинг). Сванетская овца (дзюра) обыкновенной горной породы. Курдюки (дъума — грузинский корень) сванетских баранов (голяк, гицар) очень почтенной величины. Зарезать для гостя барана — знак наивеличайшего внимания со стороны простого сванета.

Стадо рогатого скота — ветхмал. Молоко сванетских коров не смотря на хорошую траву, очень жидкое. Лучшие сванетские быки осетинской породы; местные же быки очень малорослы. Зарезать быка простой сванет решается только в самых торжественных случаях. У сванетских же князей для почетных гостей режут быков и всякий день баранов. Обед не в обед, если к столу не подадут съедобных внутренностей только что зарезанного животного. — Собираемый сыр (как овечий, так и коровий) обыкновенно хранится в особом ящике, висящем над самым входом в дом (куп). Вместе со стадами овец и быков попадаются маленькие горские свинки (хам), до мяса которых, впрочем, сванеты не большие охотники.

Лошадь не такая редкость в Сванетии, как было некогда во времена полковника Бартоломея. Г. Радде, видевший достаточное количество лошадей, полагает что г. Бартоломей упустил из виду пребывание табунов в горах. Я видел очень много лошадей, не только в Княжеской, но и в Вольной Сванетии: часто сванет вызываясь проводить нас выходил на полчаса и ворочался охляпь на своей лошадке.

Табуны (чажеш — джылк) пасутся на совершенной свободе. Воровство лошадей — явление самое обычное в Сванетии, не говоря уже о временном пользовании чужою лошадью из табуна. Украденная лошадь или находится у нового обладателя, так что даже старый хозяин знает об этом (и конечно, при случае, отплатит), или, если похититель не [337] надеется на свою силу, уводится в далекую общину, Лечгум Мингрелию, Осетию — и там продается.

Сванетская порода лошадей (лошадь — чаж; жеребец — элта; жеребенок — сабел; кобыла — тчаг (грузинский корень), мерин — кварил) малоросла и слабосильна. Лучшие лошади приводятся из Осетии; они же дают и хорошее потомство. Удалой сванет, побывавши в Осетии, непременно приведет оттуда лошадь (конечно, не в числе полученных подарков). Зато и осетины не промах: часто сванеты и осетины отбивают друг у друга большие стада и табуны, причем ранят и даже убивают друг друга (такое предприятие со стороны осетин вместе с отплатою десятирицею со стороны Муллахской общины, случилось, как мне говорили, прошлою осенью после моего выезда из Сванетии). Катеры (фил) бывают только у людей зажиточных и очень дороги; хороший катер ценится сотнями рублей.

Сванет бережет и холит свой скот. Когда летом скотина дома, он ее держит в отаре (гвал), а лошадей в особой конюшне (чажре-ларда — собственно значит "лошадиное помещение"; лачшыри). Зимой он забирает его к себе в дом, спит вместе с ним и бережет его так же, как и собственную семью. Все бывшие в Сванетии свидетельствуют о необыкновенном уходе бедного, грязного, оборванного дикаря за своими козами, овцами и быками. Да и как ему не ухаживать, когда в этих животных главный, если не единственный источник его благосостояния. Сванету жаль расстаться со своею скотиной: к начальнику роты в Бечо сванет привел овцу и продавал ее за 3 р.; когда на предложенную цену согласились, он запросил 5 р. — и так-таки не продавши, увел овцу домой.

Сванеты страстные охотники и у многих охота становится главным занятием жизни. По горным ущельям сванет ходит за малорослым сванетским медведем (дате), а по крутым горным тропинкам по карнизам скал и по снежным полям гоняется за туром (гваш, квицра) и [338] дикою козою (герск). Охота и приготовление к ней дело великой важности. Так как охотник идет на несколько дней, а иногда и на несколько недель, то он готовится долго и с большим тщанием. Целый месяц до охоты сванет блюдет обет целомудрия. Выходят в путь очень рано утром чтобы никто не видал их отхода, так точно как и возвращаются с охоты ночью — с тою же целью: при несоблюдении этих условий охотник ничего не убьет и осрамится. Охотники в пути почти ничего не говорят между собою. Охотник, имеющий удачу, очевидно любимец лесной женщины (дал). Соблазнивши охотника, она дает ему в залог своего покровительства образок (дуа); охотник не должен никогда никому показывать этого залога — в таком случае ему всегда будет успех на охоте. После его смерти, лесная женщина, вместе со своими подругами, придет плакать над его телом. Но беда ему, если он нарушит обещание — он погибнет. Так пропало много храбрых охотников, и между ними отважный Метки, о котором есть песня. Когда ему невестка мыла голову, он нечаянно выпустил из кармана образок, залог лесной женщины. Невестка сильно пристала к нему с просьбой рассказать, откуда он взял этот образов. Метки не утерпел и рассказал, забывши, какой страшной опасности себя подвергает. Правда, опомнившись, он дал клятву никогда не ходить на охоту. Но хитрая лесная женщина заманила его в горы, явившись перед ним в виде зайца, о чем поет песня (см. приложение). Метки назад не мог воротиться, так как на каждом шагу за ним вырастали скалы.

После благополучного возвращения, охотник через три дня приносит жертву Богу и потом рассылает часть своей добычи в подарок, причем просит, чтобы не только его дичи не давали в пищу нечистым женщинам, но не позволяли бы им к ней и дотрагиваться. Голову же, во всяком случае, могут есть только одни мужчины. Рога [339] выносятся прежде на показ, а потом охотник сам относит их в церковь и оставляет там. Вот чем объясняется такое громадное количество рогов в сванетских церквах.

Неприятные вести. Приезд Тенгиза Дадишкелиани. Его портрет. Причины его популярности в Сванетии, характеризующие нрав народа.

На возвратном пути из Лапсхальда, я еще зашел, проезжая деревушку Гобалт, в развалины церкви Тюбраш таргрезер, стоящие на высоком холме, под горою Тобер, где кроме рогов разного зверя ничего не нашел. Еще выше на горе развалины другой церкви Искалдеш таргрезер. Говорили мне, что все иконы и кресты в Лапсхальде и Супи забраны из этих двух церквей. Таких развалин на высоких горах недалеко от снегов я встречал очень много в Сванетии. По всей вероятности, в старые бурные времена старались на такой высоте сохранить церковные сокровища от хищников. А может быть, к постройке церквей на такой высоте побуждало религиозное представление, общее всем первобытным народам, отдавать почесть величию Бога поклонением Ему на самых высоких местах. Вот что говорили папы преосвященному Гавриилу: "на земле много всяких племен и народов, все они имеют свои собственные нравы и обычаи, Сванетия также. Обычаи и нравы народные произошли от Бога. Бог сванетский выше всех богов, ибо Сванетия выше всех страт света” (р. 16).

Переправившись через Ингур мы опять остановились около Укв и отдохнули в кучке сванет, принесших на плечах огромные аспидные плиты (их употребляют для печения хлеба). Какой-то слепой старик с большим сундуком на плечах тащился прямо на страшный мост через Ингур. Я просил проводить его, но мне ответили, что [340] для него это дело обычное, и что слепцы в Сванетии всегда ходят без поводатарей и сами очень хорошо отыскивают дорогу. — Я стал расспрашивать публику о Гмыр-Лакылда. Мне ответили, что там похоронены какие-то великаны. Недавно в склепе обрушились камни и обнаружились кости. Мальчишки играли этими костями, будто бы чудовищной величины — особенно ножными. Я знал, что в Сванетии почти невозможно добыть череп, так как сванеты смотрят на разрытие старой могилы своего кладбища, как на великое бесчестие. Отважиться на такую экскурсию было бы делом очень рискованным. Поэтому я спросил — не грешно ли порыться под этими камнями. Мне ответили весьма своеобразно: "нам какое дело — это не наши; пусть хоть собаки таскают эти кости".

Следующий день (4 июля) принес мне не совсем приятные новости. Во-первых, прислали какое-то письмо из Кутаиса за черною печатью. Семья вообразила, что это весть о смерти старшего сына Тенгиза, — и во всем доме поднялся вой и плач. Француз Анчабадзе запрятал письмо к себе и объявил, что он отдаст его только Тенгизу. Во-вторых, явилась весть о скором приезде кутаисского губернатора вместе с его свитою; говорили, что он уже в Зугдидах. Конечно, следовало радоваться за Сванетию, так как от этого посещения она могла ожидать для себя чего-нибудь хорошего, — но за себя я сильно печаловался. Прощай мои этнографические экскурсии — не до них теперь будет, так как весь народ готовился к принятию высокопоставленных гостей. А тут еще дома печаль, так что нужно бежать куда глаза глядят. Все это привело меня первый раз в дурное расположение духа.

После обеда на верхушках перевала Бакхылд показались черные точки. Зоркие глаза домашних сейчас же узнали в них Тенгиза и его слуг, ведущих из Мингрелии многочисленные стада баранов. Челядинцы вооружились, закинули ружья за спину и отправились встречать своего [341] господина. Часа через два приехал Тенгиз Дадишкелиани и мы встретились с обычными церемониями. Впоследствии я довольно близко узнал этого человека, когда он гостил у меня в Кутаисе. Он еще молод (35 лет), хоть и отец четырех сыновей. Саженного росту, с крупными чертами лица, он представляет собою тип своей фамилии. В длинном овале его лица, в низком лбе — проглядывают для наблюдательного человека не сванетские и не мингрельские черты, а старый восточный тип, изглаженный в его родственниках и потомках абхазскою и мингрельскою кровью. Он очень набожен, строго соблюдает посты, хотя живет немного не по-христиански, следуя сванетским семейным обычаям. Он настоящий тип сванета в своем домашнем обиходе, так как очень твердо следует всем обычаям родной страны. Не получивши никакого образования, он отличается большим умом и здравомыслием. Он желает дать своим детям воспитание, говоря, что ждет от них добра не только для своего рода и дома, но и для всей страны. Он сознает необходимость просвещения для Сванетии и с большою скромностью, через которую светится насмешливое лукавство, говорит о совершенном невежестве своем и своих земляков. Характера он веселого; теперь впрочем он носил траур по брате (и потому украсил себя длинною бородою) — значит мне нельзя было услышать его песен, а он на это мастер, как я уже говорил. В жизни он испытал многое: его детство и молодость прошли в кровавой борьбе с родственниками; на его глазах у него убили отца, ему самому пробили пулею руку (так что и теперь есть несоразмерность между его левою и правою рукою, кулак которой превосходит все, виденное мною в этом роде) — и он едва ушел от врагов. Его и его семью выгнали из родного дома и он несколько времени жил в Мури (в Лечгуме) и в Мингрелии.

Он кроме родного языка, говорит по-грузински (с [342] акцентом впрочем), хорошо говорит по-мингрельски и по-карачаевски. В Сванетии он лицо необходимое для власти: в Местии мне рассказывали, что он в эту зиму примирил столько кровоместников, сколько никому не удавалось примирить в последние пять лет. В официальном отношении он помощник сванетского пристава (без содержания) и исполняет его должность во время его отсутствия. Но в отношении неофициальном он едва ли не первый авторитет для сванет. Конечно, народ по преданию чувствует уважение к первому по значению сванетскому роду: и до сих пор в Сванетии свято соблюдается обычай, по которому никто из народа не смеет наложить руку на Дадишкелиана или ранить и убить его. С другой стороны, впрочем, в общинах восточной Вольной Сванетии, как увидим ниже, даже ворчат против этой фамилии, помня ее прежние кровавые бесчинства. Но Тенгиз — другое дело: его имя произносится с уважением, его приказания исполняются немедленно, его детей и его гостей встречают и принимают с большим радушием. Причина этого почти исключительно в его личности. Правда, он Дадишкелиан — но прежде всего он Тенгиз. Никто лучше его не сумеет говорить с простым народом, не потакая ему, но и не угрожая черезмерно: как чистый сванет, он умеет говорить своему земляку просто, но так, что у того глаза потупляются в землю. Нужно было изловить кровоместников — и Тенгиз нанизал ими огромную железную цепь своей башни, о чем я уже говорил. Его личная отвага признается всеми; она проявилась, напр., во время бунта латальцев, когда среди разъяренной толпы очутились вдвоем он да бывший пристав Амираджибов, человек тоже испытанной храбрости. Во всей стране у него есть кормильцы его самого или его детей: он разъезжая по стране, хоронит одного, бывает на свадьбе у другого, — и заходит к каждому. За скромное угощение его или его гостей, он конечно, платит сторицею: дом его всегда полон народом приходящим [343] из всех сванетских общин, из Лечгума, Карачая, Осетии, Мингрелии и Абхазии.

От его речи, конечно, нельзя ждать искренности: как сын востока, он облекает свою речь во всякого рода прикрасы и наполняет ее намеками и недосказами; часто с трудом уловишь его заднюю мысль; на слово его, впрочем можно положиться, как на самую твердую гору. Он вежлив и весел, когда на душе у него очень скверно; иногда и бровью не моргнет когда ему хотелось бы изумляться. Когда он гостил у меня в Кутаисе, я повез его в Поти. Он в первый раз видел море: неизменно сопровождавший его Амаис обнаруживал признаки большого удивления, а Тенгиз видимо этим довольный, подмигивал мне с выражением — смотри, как беснуется человек такой невидали; сам же между прочим не мог глаз оторвать от этой ”хоча лиц” (большой воды, по выражению Амаиса), от дымящегося парохода и от нескольких парусов, белевшихся на горизонте.

Дома перед ним трепещут все без исключения. Мне не удавалось видеть его гнева — он очевидно сдерживался. Иногда, впрочем, где-то далеко, раздавался его рыкающий голос, слышный за целую версту (сванеты, как горцы, говорят необыкновенно громко). Но, по рассказам беда, если его рассердят: он может убить на месте. Говорили, что несколько дней назад он, собирая казенную подать натурою с мингрельских пастухов на Ускюре, так двинул какого-то плута — мингрельца, хотевшего обмануть его, что тот повалился без чувств "Если кто тебе чего-нибудь не покажет — сказал он мне, отправляя меня в последнюю мою экскурсию по вольной Сванетии, — тот жив не будет". И это было до такой степени вероятно, что я, воротившись, передал ему о своих обидах которые действительно были, как читатель увидит ниже, в самых мягких выражениях. Знаю, что лицам не оказавшим мне достодолжного почета (т. е. не оказавшим его князю Дадишкелиани, так как я был его [344] гостем), пришлось потом очень солоно. Иногда, недовольный кем-нибудь или раздосадованный чем-нибудь, князь так сверкнет своими глазами и они примут такое злое древле-дадишкелиановское выражение, что вчуже станет за человека страшно.

Во всяком случае, хотя я, в качестве этнографа, нарисовал портрет князя Тенгиза красками не совсем приличными для его гостя, долженствующего, по кавказскому обычаю, помнить его гостеприимство и отзываться в самых красивых выражениях, я чувствую к этому человеку большую благодарность за покровительство и радушный прием в стране дикой и своевольной, где, без него, я ничего бы не увидал и не узнал — а, знакомясь с ним все больше и больше с каждым приездом его ко мне, ценю его хорошую натуру, твердое слово, здравый ум инстинктивное почтение к знанию, любовь к детям и стране, и начинаю питать к нему искреннюю дружбу.

Этот сильный человек, когда ему подали письмо с черною печатью, так растревожился и так изнемог, что не имел силы сломать печать: у него потемнело в глазах — и он инстинктивно передал письмо мне. К общей радости оказалось, что письмо от какого-то из многочисленных Дадианов, у которого умер родственник. — Вечером приехал растревоженный пристав князь Джорджадзе. Я дорого бы дал за хорошую картину вечерней сцены. На первом плане самодовольный, сознающий свое хозяйское достоинство, но готовый немедленно распорядиться для приема высоких гостей, князь Тенгиз; около него милый старик, растревоженный, озабоченный и унылый от приятной перспективы пробыть несколько ночей под открытым небом за всякого рода приготовлениями и сгонкою рабочих для починки дороги через ущелье Ингура. Сбоку моя невозмутимая физиономия, пускающая дым из маленькой сванетской трубочки, и мои молодята, недоумевающие, из-за чего столько шуму и забот. На заднем фоне выпученные глаза многочисленной челяди (ее еще ни разу так много не собиралось). [345] Все примолкли — и разумеющие внимают таинственному чтению присланного из Зугдид маршрута, где, среди округленной грузинской речи, для привычного русского уха слышатся десяток раз повторяющееся и известное всему русскому миру слово "закуска."

Наконец наступило время закуски и для нас Съеден был гомерических размеров ужин, причем совершено было обильное возлияние, как скрепление возникающего близкого знакомства. Я вынул даже последний запас драгоценной влаги, уцелевшей еще в моих хурджинах. Долго мы болтали за вечерним столом; какая-то фигура, остриженная в кружок, отпускала всякого рода шутки и возбуждала общий хохот: это был нечто в роде придворного шута. Маленький золотушный мой приятель Коте тоже был позван. Мне было очень неприятно, когда этот ребенок лепетал заученные ответы на вопросы цинического свойства. Но это интересовало меня, как черта княжеской сванетской жизни: очевидно, что этот диалог трактующий о любовных справках князя про какую-то девушку хорошего рода, не нового происхождения.

Исторический очерк прошлого Сванетии. Легендарная история фамилии Дадишкелианов. События последнего времени.

Первый вопрос — кто такие сванеты, откуда они пришли и с какими племенными группами имеют родственную связь — и до сих пор не решен удовлетворительно. Одни видят в них одичалое племя грузин, смешавшееся со всякого рода сбродом и даже не признают существования особого сванетского языка (совершенно его не зная); по их следам идет г. Бакрадзе: он держится того мнения, что сванеты составляют особую отрасль Мингрельского племени, [346] считая грузинское происхождение мингрельцев аксиомою; древнее название сванет — Соны, Цаны — образовалось от грузинского Чани, имя, под которым известны до сих пор лазы; у самих сванет мингрельцы называются Заны (р. 28). Г. Мамацев производит название племени от слова шваны — средина, средний. Г. Гамрекели — от слова сасонны — небеса, сасами — небо во рту — т. е. страна высокая, под небесами. Грузинские летописцы производят название племени от слова саванети — убежище — и полагают что сванеты переселены в III в. до р. X. с юга.

Другие отвергают одноплеменность сванет с Картвельским племенем — и тоже ничем этого не доказывают Г. Бартоломей признает сванет особым горным племенем и не согласен с тем мнением, по которому сванеты одичалые грузины.

В последнее время явилась новая гипотеза и довольно остроумная, но малодоказательная. Г. Гамрекели, доказывавший пребывание египтян в Грузии времен Сезостриса Великого (XIV в. до Р. X.), убежден что название сванеты одного корня с названием египетского города Суана (переделанным греками в Сиену, как видно из ссылки г. Гамрекели на книгу Оппеля "Чудеса пирамид"), и что поэтому сванеты — египетская колония, переселенная в горы для защиты от скифских набегов.

Рассуждения о физическом типе сванет тоже весьма голословны. Г. Радде, например, хотя не видит в сванетах ничего типичного и считает их грузинского происхождения (р. 117), но различает какие-то две формы головы и два типа: один с широким лбом, длинным лицом, узкою нижнею частью лица, со светлыми волосами, с глазами голубыми или серыми; другой с коротким лбом, с низкою головою, с темными глазами (р. 118). Все это, по моему мнению, наблюдения совершенно случайные — и только одна тщательно собранная коллекция черепов может дать какие-нибудь удовлетворительные результаты. Так же бездоказательно говорит и г. Бакрадзе (р. 39). [347]

Что же касается до черт нравственного характера племени (как одного из средств решить вопрос о происхождении), то я не решаюсь приводить здесь ни поверхностных и легких замечаний гг. исследователей, ни таких же собственных наблюдений. Для этого нужно слишком хорошо познакомиться с жизнью племени.

Оставим все споры о происхождении сванет в стороне, так как все предположения основаны на совершенно ненаучных данных. Язык — и только один язык — может решить этот вопрос.

Вопрос о сванетском языке принадлежит к числу самых важных вопросов, а вместе с тем и наиболее легкомысленно решаемых исследователями. Все их предположения построены на воде, так как ни один из них не обеспокоился принять на себя труд собрать хоть несколько лингвистического матерьяла. Больше всех сделал г. Бартоломей, представивший целый список слов. Г. Бакрадзе, утверждающий, что в наречии Вольной Сванетии (верхней) преобладает элемент грузинский, а в наречии Княжеской (нижней) — мингрельский, хочет чтобы верили его словам, не подтвержденным даже десятком сванетских слов. Что ему сообщил это "один наблюдательный и хорошо изучивший свою родину сванет" (р. 40) — это еще ровно ничего не доказывает. Правда, в ушкульских песнях есть много грузинских слов — и даже есть просто грузинские песни, что объясняется грузинским элементом в Ушкульской общине. Да еще нужно заметить, что почти все слова, обозначающие предметы культуры, — грузинского корня, что и совершенно понятно и естественно. — Г. Радде, по следам г. Бакрадзе, тоже увлекается филологиею и говорит тоже самое (р. 119). Г. Радде составил даже сборник сванетских слов но, к сожалению, редакция Записок Кавказского Отдела Русского Географического Общества побоялась его напечатать из опасения исказить слова, передавая их русскими буквами с немецкого текста (так записывал их г. [348] Радде). Г. Надеждин (р. 99), с общего голоса, на основании авторитетов гг. Бакрадзе, Гогоберидзе и Макса Мюллера (sic), полагает, что сванетский язык одного корня с грузинским и говорит, что представители другого мнения не дают никаких доказательств. А какие же доказательства дали защитники первого мнения? Повторяю, что нужно заботиться о собирании лингвистического матерьяла. Я собрал все, что мог во время своего пребывания в Сванетии, и продолжаю постоянно пополнять свой сборник. Но одних слов мало: нужно собирать песни и сказки и переводить их дословно — тогда флексии, корни — и самое главное — времена и виды глагола (что самое трудное в сванетском языке) скажутся сами собою. Составлять же скороспело этимологию и синтаксис весьма опасно. Только ориенталист, вооруженный сравнительною филологиею, может вывести нас из этого лабиринта. Собранный мною матерьял я бы с охотою предложил для разрешения вопроса о том, к какому семейству языков по корням своим принадлежит язык сванет.

В легендах и песнях сванетского народа не найдено следов большой древности. При отсутствии вещественных археологических памятников язык (песни, легенды и в особенности сказки) — единственный путь к исследованию прошлого. Конечно, такое исследование удается только при сравнительном способе. Не следует отчаиваться, если в народном эпосе мы не видим древних имен и не встречаем упоминовения древних событий. В исторических песнях сванет имя Тамары (XIII в.) самое древнее. Но ведь сохранившийся эпос европейских пародов разве не теряет с каждым годом своей исторической одежды. Народная песнь и народная легенда испытывают целый ряд изменений, и этнограф подобно геологу, должен с большою осторожностью счищать эти слои, наложенные различными фазами общественной жизни. В малорусском эпосе мне часто встречались явления в этом роде весьма [349] поучительные. Песня, пропетая, например пьяным солдатом и потерявшая всякий образ словесного произведения, оказывалась, по сличению, бурлацкою песнею. Одно слово этой песни навело на мысль сличить ее с историческими легендами и оказалось, что пьяный солдат пел исковерканную древнюю песню о событии XI-го века. Песня солдатская явилась из песни бурлацкой, бурлацкая из чумацкой, чумацкая из казацкой, казацкая из исторической в тесном смысле слова. А народные сказки? Разве не они оказали современной филологической науке несравненную услугу при объяснении мифологических образов и истории образования слов и представлений? Я полагаю, что бедность исторического эпоса у сванет восполняется богатством сказочного эпоса, что, для решения историко-этнографического вопроса, гораздо важнее. Опять предлагаю здесь специалистам свой матерьял; с каждым годом я намерен все более и более пополнять его.

_________________________________________

Историческое прошлое Сванетии довольно бедно. Чем мог проявить себя в истории бедный горный народ, кроме хищничества и набегов на соседей? Путь же, которым он медленно достигал своей теперешней культуры, что создал сам и что заимствовал от других — все это нужно искать не в летописях, а в языке и народном эпосе. В русской литературе г-ну Бакрадзе принадлежит честь первого изложения некоторых фактов средневековой истории Сванетии, вынутых из грузинских летописцев и затем проверенных на месте разбором надписей. Г. Гамрекели представил в последнее время компиляцию из византийских средневековых историков о борьбе римлян и персов за Сванетию — краткую, но заваленную всяким мелким историческим хламом

Не подлежит сомнению, что сванеты в начале средних веков распространялись к югу гораздо дальше, чем [350] теперь. На Ю.В. на это есть очевидные доказательства: остатки сванет по южную сторону Сванетского хребта (дадиановские сванеты), Верховья Риона (Глола и Геби), занятые теперь верхними рачинцами, принадлежали прежде сванетам и оставлены ими в XV в. На Ю.З. доказать пребывание сванет гораздо труднее; тем не менее можно допустить его, если принять во внимание общий факт постепенного отхода сванетского народа в верхнее ущелье, огромные по пространству, необитаемые границы с Абхазиею и Мингрелиею и следы сванетских поселений по нижнему ущелью Ингура. Хотя г. Бакрадзе и убежден, что римляне под именем Соаны разумели не одних сванетов, но и соседственные им племена, тем не менее нет оснований усумняться в свидетельстве Страбона, указывающего слишком широкое распространение сванетского племени на Ю.З. сравнительно с настоящим.

Вопрос о том, были ли сванеты оплотом юга против вторжения скифов с севера, не имеет особой важности. Г. Бакрадзе убежден, что скифы никогда не переходили хребта в этих именно местах (р. 30, 31 и пр.); г. Гамрекели, подтягивая всю свою статью под мысль о важном территориальном значении Сванетии в средние века и даже связывая эту мысль с изысканиями по железнодорожному вопросу, старается доказать противное и приводит место из Менандра о том, что страною сванов проходят скифы.

Христианство распространилось между сванетами в первые века нашей эры; сванетская же легенда утверждает, что веру христианскую проповедовал сванетам Сам Спаситель. По свидетельству греческих и грузинских историков, христианство возвещено было сванетам апостолами (в том числе Андреем). В духовном отношении Сванетия была подчинена абхазскому католикосу, а потом лечгумскому епископу (г. Бакрадзе, р. 34). Не смотря на принятие христианства и на частое вступание в римскую службу, сванеты, по общему отзыву, всегда отличались хищничеством, разбоями и дикостью нравов. [351]

Сванетия находилась в зависимости от царя лазов. Римские войска являлись иногда в Сванетию. В VI по Р.Х., во время борьбы Византии с Персиею, Сванетия подходит под номинальную зависимость Персии.

С конца VI-го века судьбы Сванетии связываются с судьбами Грузинского царства. Мы не будем перечислять здесь номенклатуры, приводимой г. Бакрадзе, а выберем только главные факты.

Сванетия становится отдельною частью Грузинского царства (эриставство) и получает своего наместника (эристава) из фамилии Варданидзе. Знаменитая грузинская царица Тамара (XIII в.) очень любила сванет и часто жила в Сванетии. При Баграте Великом (конец XIV в.) сванетскими эриставами становятся Геловани. С конца средних веков Сванетия обособляется все более и более.

Во всю вторую половину средних веков сванеты по прежнему нападают на долины, грабят и разбойничают, хотя и являются по призыву в ополчение. Иногда их наказывают за их набеги: так усмиряет Сванетию Баграт Великий в XIV в.; так в начале XV в. царь Александр наказал сванет наложивши на них большую цену за кровь убитого ими рачинца Джапаридзе.

Во время безурядиц Сванетия была весьма часто убежищем грузинских царей и мингрельских дадианов. В тяжелые времена всякого рода нашествий, церковные сокровища Грузии и Имеретии уносились в Сванетию. Многие цари жили почасту в Сванетии и делали вклады в церкви иконами и колоколами, о чем свидетельствуют многочисленные надписи, Вот чем объясняется между прочим нахождение в Сванетии такого значительного числа грузинских икон, крестов и рукописей. Правда, весьма часто сванеты уносили эти сокровища в свои горы, ограбивши долинные храмы. Эти собрания древности, происхождение которых удовлетворительно объясняется, г. Бакрадзе выставляет как важное доказательство своего шаткого мнения об одноплеменности сванет с грузинами (р. 29). [352]

В XVIII в. верхняя Сванетия отделалась от своих Геловани и образовала из себя нечто в роде союза вольных общин. С течением времени азнаурские (дворянские) роды в Вольной Сванетии утратили все свое значение и обеднели.

Нижнею Сванетиею завладели Дадишкелиани. Они явились в Сванетии, должно полагать, в XV или в XIV веке. Рукопись XV в., о которой упоминает г. Бакрадзе на стр. 33, указывает, что уже в XV в. в числе депутатов отправленных сванетами к дадиану Мамия с просьбою о посредничестве у царя Александра, требовавшего непомерной цены за кровь упомянутого Джапаридзе, значится Дадишкелиани из Эцери (вместе с другой знаменитой фамилиею Ричкиани, которой теперь и следов не осталось). Сами Дадишкелианы, по семейной легенде, выводят себя от кумыков. Самое название фамилии известный кавказский лингвист Услар производит от прибавления слова дадаш (большой) к родовому имени Геловани, что, по мнению г. Дубровина, весьма верно (р. 89.); легенда, как видно будет ниже, дает другое производство.

Семейные легенды дома Дадишкелианов собраны мною на месте от самих Дадишкелианов (преимущественно князя Тенгиза и князя Бекирбея, его родного брата) и сверены с рассказами народа.

1. Давно, очень давно, когда ружья были еще с фитилями, а иногда пускали в ход и стрелы — явился в нижнюю Сванетию Пута из Кумук, родоначальник фамилии Дадишкелианов. У него был один только товарищ Джаджвлян (и теперь есть потомки этой фамилии, напр. Гела, известный уже читателю мой спутник). Вдвоем они через Грузию и Имеретию пробрались по ущелью Ингура (Ленхера) в нижнюю Сванетию. В ущелье явился перед ними медведь (датв) и показывал им дорогу (шук). Вот почему, по словам [353] легенды, этого человека прозвали потом Датвшук или просто Датв, от этого корня Дадишкелианы производят свою фамилию, которая по-сванетски звучит Дачкелян, plur. Дачкелянар. — Через Ленхеру до них, по словам легенды, еще не проходила нога человеческая. В крайних северо-западных сванетских общинах им не понравилось — и они явились в Эцерскую общину. В Эцерской общине жило 24 двора могущественного семейства Ричкиани, владевшего тогда всею нижнею Сванетиею. Первый день странники провели в лесу и ночью осмотрели местность. Они заметили церковь Св. Георгия в деревне Кураши (об этой церкви, о чудесных стрелах Св. Георгия и кладбище Дадишкелианов я уже говорил) и спрятались в ней. Наутро пришел служить тамошний священник по фамилии Геглиан. Увидавши в церкви двух великанов (особенно высок был Пута), священник перепугался. Попытался было он заговорить с незнакомцами, но те не понимали его речи. Так как священник был человек умный, то он скоро рассудил как поступить: отслужил обедню, потом взял обоих незнакомцев за руки, желая этим показать. что не хочет им зла; оставил их в церкви и запер, потом принес им обед. Ночью он привел их к себе в дом и дня три или четыре никому не говорил о них ни слова А между тем, ему пришла в голову мысль — не пригодится ли сильный гость в борьбе с могущественными Ричкианами, обижавшими народ. В воскресенье на обычном народном собрании чубехевцев и эцерцев около Пхотрерской церкви, священник изобразил перед народом бедственное положение земли, теснимой со всех сторон врагами и обижаемой своими же владетелями, — и выставивши перед народ незнакомца, советовал выбрать его главою. Народ согласился.

По другой легенде, перед приходом Пути, в Сванетии появился какой-то силач, всех обижавший и не дававший никому спуску (олицетворение фамилий Ричкиани). На том же народном собрании, священник, указывая на Путу, сказал: [354] "я привел к вам такого, что с ним справится. Что дадите ему?" Народ отвечал "то, чего он пожелает," — ”Так пусть же — сказал священник, — в случае успеха, он будет вашим господином". Пута вышел на борьбу с силачом и ударил его об землю так, что у того пошла кровь изо рта. Народ тогда сделал Путу господином.

Так как на Путу Дачкеляна народ смотрел как на человека, посланного Богом, то народное собрание решило построить, ему дом в таком месте, какое будет угодно Св. Георгию, которому Пута вверился, пришедши в Курашскую церковь. Для этого обратились к такому средству: каждый житель Эцери дал от себя барана; решено было пустить это стадо, и где, на другое утро оно остановится — там построить Путе дом. Стадо остановилось в Челири, в Эцерской же общине, и там выстроили ему дом. Развалины Челирской башни, по легенде, и есть бывший дом Путы. Пута женился на дочери Чарквяна, бывшего тогда владетелем Латальской общины (эта фамилия и до сих пор в Латали; она потеряла все прежнее свое значение). По другой легенде, Пута женился на красавице — дочери вышеупомянутого священника Геглиана. Утвердившись в Челири, Пута начал борьбу с Ричкианами и вел ее довольно успешно, так как народ, видя его доступность и храбрость, весь перешел на его сторону. Погиб Пута в борьбе ушкульцами.

2. Сын Путы Исламбер (у ушкульцев Исламбера) был один из самых замечательных Дачкелянаров. Его подвиги воспеваются народным эпосом. Во-первых — продолжение борьбы с ушкульцами. Исламбер отправился в Рух (между Мингрелиею и Самурзаканью) и привел оттуда войско. Ушкульцы с перепугу разбежались, кто в Осетию, кто в Рачу; пленным ушкульцам победитель посрезывал головы и побросал в реку. Во-вторых — самая ожесточенная борьба, с Ричкиани. Эту фамилию он так стеснил, что в их власти осталось всего три деревни. Не [355] смотря на приведенное из Джигетии войско, он все-таки не мог избить всех Ричкиани. Народная песня (см. приложение) воспевает, как храбрый Нагжур Ричкиан, такой глубокий старик, что над глазами ему подвязывали кожу, на своем коне Джамлете наскакал на дом Исламбера Дачкеляна и отрезал головы у всех женщин доивших молоко.

Так до самой смерти не успокоился Исламбер. Конец его легенда описывает довольно поэтично. Герой не хотел остаться в Эцери, где он не мог управиться с Ричкиани. Перед смертью он разделил свои владения между тремя своими сыновьями. Отару поручил Эцери, Чубехеви и Цхомари (Отаршер), Сортману — Бечо (Сортманшер), Дуде — Лечкань, т. е. деревни Доли, Картвани и Эбуд (Дудайшер). От первого разрослось дерево фамилии Дачкелянаров, о потомстве второго легенда ничего не помнит (иногда его имя попадается в песнях); потомки третьего — наш злосчастный знакомец Мурзакан (см. ниже), владеющий только одним селом и его брат Калиш-бей, живущий в конюхах у Бекир-бея Цхомарского. Ниже видно будет, почему этих потомков знаменитого рода постигла такая горькая участь.

Сам Исламбер, утомленный боевою жизнью, удалился в Чохылт (в Бечойской общине) и заперся в церковь Спаса. ”Много я потрудился в своей жизни, чтобы истребить в конец Ричкианов — сказал он сыновьям. Мне это не удалось. Завещаю вам исполнить это дело. Если не успеете вы — завещайте из рода в род. И тот кто наконец останется победителем над Ричкианами, пусть придет на мою могилу и громко об этом крикнет". Исламбера и похоронили в этой церкви.

Отар Дачкелян ("старый” Отар как называет его сванетская легенда) продолжал борьбу с Ричкианами с таким же ожесточением. Борьба шла несколько лет без перевеса на ту или другую сторону. Наконец, Отар Дачкелян пустил в ход измену. Однажды, на праздник Пасхи, по обычаю, Ладрерские Ричкианы [356] пригласили к себе в гости молодых людей из 12-ти дворов Искярских Ричкианов, а Искярские в свою очередь 12 же молодых Ричкианов Ладрерских. Нашелся и изменник, подкупленный Отаром Дачкеляном. Имя ему было Циквлид Цалан (фамилия Цалани и до сих пор живет в Пари). Когда народ напился, он сказал ладрерцам: Искярские Ричкианы перебили всех ваших молодят. Потом он побежал в Искяр и сказал Искярским Ричкианам, что ладрерцы избили их родственников. Началась резня — и в один час погибло 24 Ричкиана. Изменник же укрылся у Отара Дачкеляна, получивши от него в дар 27 дворов в Пари. Из всех Ричкианов остался один Отар Ричкиани, такой храбрец, с которым ничего нельзя было поделать. 12 лет подряд воевал с ним Отар Дачкелян. Наконец он решился ца хитрость и подкупил кормильца Отара Ричкиана, по имени Азнагеб Генна. Тот предложил ему притворное примирение с Ричкианом, посоветовавши при этом следующее: "Когда сойдешься с Ричкианом, возьми у него ружье, с которым он никогда не расстается; скажи: это оружие славно во всей Сванетии, дай посмотреть мне, а в обеспечение возьми мое ружье (так делается по сванетскому обычаю) — и дай ему свое незаряженное ружье”. Ричкиан на примирение согласился. Два врага сошлись между деревнями Барши и Искяр, на месте и до сих пор называемом Ларка. Дачкелян спрятал трех своих слуг в засаде, в коноплянике, и приказал им стрелять в Ричкиана в тот момент, когда он попросит у Ричкиана табаку. Два врага сошлись и начали мирную беседу. Три раза Дачкелян брал табак у своего врага — и его слуги, оробевши, не бросились вперед по сигналу. "Дурной табак дал ты мне — сказал Отар Дачкелян — дай посмотреть твое знаменитое ружье, а в залог возьми мое”. Взявши ружье, он в упор убил Отара Ричкиана. Отар овладел всею нижнею Сванетиею и из Челири переселился в Барши, выгнавши из той башни, которая возвышается над теперешнею резиденциею Дадишкелианов и [357] которую я описал выше, прежних ее владетелей (Бек-Мирзу и его трех сыновей Амаиса, Геласхана и Эмызу). Прежнее название Сарышер заменено было новым — Отаршер. — По легенде, Отар Дачкелян, избивши всех Ричкианов, отправился в церковь Мцховари в Чокилт и, согласно предсмертного желания отца, громко крикнул на его могиле: ”отец, отец! Я избил всех Ричкианов". Исламбер так громко засмеялся в могиле, что церковь развалилась. — Отар Дачкелян похоронен на фамильном кладбище в Кураши, и неизвестный железный гроб, мною упоминаемый выше, легенда считает его гробом.

В книжке г. Дубровина помещена довольно пространная легенда о борьбе с Ричкианами, сообщенная составителю г. Берже (на грузинском языке). У г. Радде (р. 126) есть песня об Исламе Дадишкелиани, записанная тем же г. Берже, но только не в Сванетии, а в Мингрелии. В верности легенды я сильно сомневаюсь: сванетский эпос не любит многословия. Полагаю, что легенда, перешедши на мингрельскую почву, исказилась. Что касается песни, то она тоже записана в Мингрелии, значит не на сванетском языке, что тоже уменьшает ее цену. Впрочем, в ней Ислам приходит из Бериани и приводит войско из Рихвика, что сходно с названием Рух, упоминаемым в нашей легенде. В Легенде, напечатанной в книжке г. Дубровина (р. 102 squ), Ислам является сыном Отара; Отар берет с него ту клятву, которую, по нашей легенде, Исламбер берет со своих сыновей. Ислам отправляется на запад к какому-то Берианти; какой-то опытный старец дает ему совет просить помощи у жены Берианти; жена Берианти берет его под свое покровительство; ее муж, вождь усурманов, назначает ему многократные испытания (проехаться на диком коне, срубить огромное дерево ножиком в одну ночь); Ислам, благодаря советам и помощи своей покровительницы, выходит победителем из всех испытаний. Все это напоминает общие всему эпосу Кавказской расы сказочные [358] мотивы. По прошествии 12 лет Ислам с данным ему войском идет в Сванетию (где его принимает его кормилица), побеждает Отара Ричкиана и идет на могилу отца.

4. После Отара Дачкеляна, так как воевать уже было не с кем, начинается вражда среди самой фамилии Дачкелянаров. Какую мрачную летопись убийств измен и всякого рода жестокостей представляет эта легенда, мало-помалу обращаясь уже в достоверную историю и доходя до последнего времени, до наших дней! Общая черта борьбы — желание самого сильного в роде истребить всех остальных и остаться одному, со своим нисходящим потомством, владетелем страны. Черта, действительно, противная родовому арийскому быту и напоминающая нравы древнего семитического или ливийского востока.

Отар оставил свои владения трем сыновьям: Тенгизу отдал Чубехеви, а Ростомхану и Геле Эцери и Цхомари. Гела не оставил потомства. Ростомхан, по росту самый крупный из всех Дачкелянаров после Путы (о его надгробной плите в Кураши я уже говорил), оставил после себя двух сыновей: Отара и Джансуга. Между братьями сейчас же завязалась борьба, начавшая собою целый ряд истреблений. Отар и Джансуг — это Атрей и Фиест или, лучше, Этеокл и Полиник Дадишкелиановского рода. Ссора, по обыкновению, началась между слугами: слугою Джансуга Джулабом Апросидзе и слугою Отара Мырзою Гургианом. Отар побил Джулаба, а Джансуг, в отместку, Мырзу. Тогда начали драться господа: 12 ран нанес Отар шашкою брату; Джансуг выхватил у Отара шашку, но не сделал ему никакого вреда. Когда Джансуга вылечили, братья разделились между собою, и по решению судей-посредников Джансуг за 12 ран получил 12-ю дымами больше. Отар взял себе Сарышер, а Джансуг Чолир. Мир продолжался не долго. Во вторую ссору Отар подговорил одного из своих подкараулить Джансуга и выстрелить в него: Джансуг упал тяжело раненный. Слуги отнесли его к [359] Тенгизу в Чубехеви. Тенгиз вылечил его, и отправился вместе с ним против Отара. Джансуг опять забрал свою часть и, в третьей ссоре, приказал убить Отара и овладел всею Эцерскою общиною. На Курашском кладбище, как я уже говорил, они лежат рядом, но не вместе, разделенные смертельною враждою.

5. Джансуг, оставшись одновластителем в Эцерской общине, вероломно избивает Чубехевских Дачкелянаров, когда-то его приютивших, вылечивших его и помогавших ему. Легенда молчит о причине такого образа действий; вероятно, Джансуг по обычаю, хотел завладеть всею страною. Тенгиз Чубехевский был приглашен в Эцери вместе со своими сыновьями. После обеденного пира началась резня ничего не подозревавших гостей. В живых остался только младший сын Тенгиза Циох. Джансуг приказал одному из своих — Пепу Чарквяну — убить мальчика; Чарквян, взявши ружье, поставил мальчика на камень (этот камень и до сих пор показывают около Отаршера под Чгырванаком) и приказал ему бежать. Мальчик выхватил ружье из рук Пепу и убежал (И до сих пор у Эцерских Дадишкелианов хранится это ружье — длинная винтовка; оно известно под названием бабанаш-кормил, предковское ружье). Его взяли чубехевцы и держали его до возраста втайне от Джансуга.

6. Этот-то Циох и был родоначальником теперешних Дадишкелианов. Народ называет его Баба-Циох (отец Циох). С ним кончается легенда и начинается достоверное сказание. По смерти Джансуга, его сыновья начали резаться между собою и, как водится, в живых остался один только Отар (его-то портрет и изображает будто бы та каменная статуя, о которой я говорил при описании Дадишкелиановского дома). Циох выгнал из Эцери потомков Джансуга и принудил их удалиться из Сванетии. И в настоящее время эта ветвь Дадишкелиановского рода живет в Лечгуме и Мингрелии. [360]

7. Итак, сыновья Баба-Циоха: Тенгиз, Гела, Джансуг, Леван, Ислам и Татархан стали обладателями Княжеской Сванетии. Из них Леван известен своею трагическою судьбою. Он выгнал из Сванетии потомство своего брата Гелы. И теперь в Намхври (в Эцерской же общине) живет безземельно один из потомков Гелы Павел (Мурзакан) Дадишкелиани, отставной офицер русской службы, воротившийся на родину доживать свой век. Сестра Левана Берыха была замужем за одним из потомков старого Дуды Дачкеляна Беслухом, сыном Ходаджука. Я уже говорил, что эта отрасль владела Лешканью. Леван, по дороге из Латальской общины, заехал в гости к сестре, в Эбуд. Там он был изменнически убит племянником Беслуха Джамбулатом. Вот за что эта отрасль была лишена Татарханом своей земли и несчастный Мурзакан, наш знакомец, последний ее потомок, теперь не имеет ни одного клочка земли.

Очень скоро между потомством Баба-Циоха начинается вражда. Представителями ее являются Татархан, сын Баба-Циоха, с одной стороны, и двоюродный внук Татархана Циох (сын Мосостро, внук Тенгиза) с другой. В 1833 году Циох принимает подданство России (см. "Кавказ" 1858 № 2), и христианское имя Михаила. Его примеру следует Татархан, назвавшись Николаем. Циох умер в 1841 году. Сыновья Циоха, так как в Сванетии была тогда оспа, удалились в Мингрелию. В Чубехеви осталась их бабушка и опекунша Гмохо. Татархан воспользовавшись обстоятельствами, идет на Чубехеви. По его приказанию, его сын Джансуг поджигает башню, где засела старуха Гмохо: старуха бросается с башни вниз. — Татархан умирает в 1850 г.

8. Татархан оставил трех сыновей: Отара, Джансуга и Мосостро. 27-го апреля 1851 г. они все трое сошлись с циоховцами (Мурзакан, Бекир-бей, Ислам, Тенгиз, Циох) и дали взаимную клятву жить всегда в полном мире и согласии. [361]

Конечно, эта клятва держалась не долго. Джансуг в 1855 году был убит в Чубехеви циоховцами Тенгизом и Исламом. Его молодой сын Тенгиз — наш общий с читателем знакомый, теперешний глава Дадишкелиановского вода, живущего в Сванетии, был равен и с большим трудом, через горные тропинки, добрался домой. Таким образом вражда опять, загорелась. Хотя Мурзакан и Бекир-бей оправдывались тем, что они не виноваты, а братья сами по себе мстили за бабушку, примирение было отвергнуто и джансуговцы удалились в Мингрелию. Их двоюродные братья — сыновья Отара Бечойского, им помогавшие, тоже должны были бежать из Сванетии на северный склон Кавказского хребта. Таким образом циоховцы стали полновластными господами Княжеской Сванетии (1855-1856 г.).

Родовой раздор Дадишкелианов разбирает русское правительство: оно признает всех циоховцев виновными и удаляет их из Сванетии. Тенгизу отдается его наследие, причем ему поручается устроить его двоюродных братьев, Бечойских Дадишкелианов. Старшего циоховца, Мурзакана (Константина) хотели было оставить в Сванетии, но, вследствие его упорства, решились на время удалить его в Тифлис и дать ему одуматься. Тогда произошла известная сцена в губернаторском доме, в Кутаисе; Мурзакан Дадишкелиани убил тогдашнего губернатора Гагарина, засел в одном доме и был взят оттуда израненным. Он был расстрелян в Кутаисе; владения его стали казенною собственностью; сыновья его, получивши денежное вознаграждение, навсегда оставили Сванетию.

Явилась в Сванетию крестьянская реформа. Крестьяне Княжеской Сванетии получили свободу и поземельный надел. Дадишкелианы получили вознаграждение не только за землю, но и за крестьянские души. Таким образом Тенгиз Дадишкелиани обратился из владетельного полновластного князя Сванетии в обыкновенного зажиточного горного землевладельца. Кончилось время кровавых подвигов, резни, засад и [362] постоянной вражды. Умный Тенгиз мечтает теперь о том, чтобы сыновья его, выучившись, явились мирными полезными деятелями в его родной земле. Дай Бог, чтобы его благие желания исполнились!

________________

Вольная Сванетия имеет мало своих легенд, да и те мне еще до сих пор не удалось собрать. Выше сказано было, что в XVIII в. она освободилась от своих азнауров. Конечно, она много терпела и от Дадишкелианов, хоть иногда те же самые Дадишкелианы являлись к ней на помощь при нападении врагов из-за гор. И до сих пор у Тенгиза Дадишкелиани хранится серебряная чаша с драгоценными каменьями и надписями. Надпись относится ко времени дадиана Вамека III-го Липартиани (XVII в.), бежавшего в Сванетию и убитого сванетами (она приведена в статье г. Бакрадзе, р. 68). Чаша была пожертвована в одну из церквей Латальской общины. По семейной хронике Дадишкелианов, латальцы подарили им эту чашу в благодарность за помощь, оказанную во время нашествия осетин. — Самою страшною известностью в Вольной Сванетии пользовался Татархан, дед Тенгиза, человек неукротимой свирепости и жестокого характера.

В 1847-48 году, 9 обществ Вольной Сванетии приведены были на подданство России: кутаисским вице-губернатором полковником М. П. Колюбакиным. Общины Латальская и Ленджерская были приведены к присяге приставом Микеладзе в 1853 году, в бытность при нем полковника Бартоломея. [363]

Ряд небольших прогулок. Экскурсия в Укв. Я роюсь в старой гробнице Лакылдам и забираю с собою кости. Образ-невидимка в Чолири. Страшная болезнь келепен. Несколько метеорологических данных о стране.

На несколько дней я должен был отложить предполагаемую экскурсию. Все это время проходило в питании, разговорах и стрельбе. Сванеты страстные охотники до хорошего оружия. Я сначала предложил собравшейся компании попробовать пару больших привезенных мною револьверов; проба оказалась весьма удовлетворительною и револьверы переданы были мною Тенгизу в виде входного подарка (*** — грузинский корень, всякий другой подарок называется *** или жир). Я познакомился с Бекир-беем Бечойским, двоюродным братом Тенгиза, человеком весьма нежного сложения, что исключение между старшими Дадишкелианами, и весьма симпатичной наружности. Его отец — Отар — женился на баксанке, дочери Мусы Урусбиева, и принял ислам. Из двух его сыновей, один — Бекир-бей — магометанин, а другой, которого я видел еще в Бечо, глухой Леван — христианин.

6-го июля все сванетские князья предположили выехать на встречу начальству — и началась чистка оружия, приготовление коней и тому подобные сборы. Утром явились во двор рачинцы промышленники со всякого рода медною посудою. Особенно прельщали сванет большие кастрюли. Амаис, вчера воротившийся из Осетии, привез оттуда подаренную ему бурку и коня привел, тоже как подарок. Коня он желает променять рачинцам: они боятся взять, полагая, что конь, краденый. В честности моего храброго Амаиса, конечно, никто не смеет сомневаться, — но [364] обстоятельства дела могут показаться весьма странными: Амаис хотя и согласен дать рачинцам бумагу о том, что он выменял лошадь, но в эту бумагу не соглашается вставить ни своего имени, ни масти лошади, ни имен свидетелей, присутствовавших при мене. Так сделка и не состоялась. — Амаис тоже причепурился и отправился, как верный оруженосец Тенгиза, за кавалькадою сванетской знати, которую я имел честь проводить до Чгырванака.

Нужно было переждать это тревожное время — и я опять пустился по окрестностям. Отправился сначала в Укв и принялся беспокоить кости старых великанов. Труда нам было не мало: мы отваливали огромные камни, складывали в сторону множество маленьких и рылись в земле. Действительно, я добыл несколько позвонков замечательно больших но все-таки далеко не исполинских. Чтобы добыть череп нужно было уподобиться Сизифу или позвать на помошь, а я не хотел делать этого гласным и удовольствовался одними позвонками.

Ходил несколько раз на маленькие ботанические экскурсии. Один раз отправились за несколько верст к С.-З. за р. Хыни. Мы пробрались через густой лес, оглашая его криками и выстрелами, так как в нем почасту гуляют, хоть и малорослые, но довольно сердитые сванетские мишки. Среди громадных камней бесится небольшая речонка; почти каждый день дождь — и потому горные потоки чересчур уже расшумелись; около речки кислый источник (+ 8°), от которого и вся местность получила название Ским-Загяр (загяр — хребет). На возвратном пути шли через Чолир, деревушку на С. от Барши, в которой я еще не был. Там, по рассказам, есть образ, часто становящийся невидимым. На каком-то огороде, в особо устроенной нише, нам показали действительно обрывок от серебряного оклада и креста с двумя фигурами и какие-то безобразные железные обломки. — С трепетным страхом озиралась сопровождавшая меня компания на какой-то домик. [365] Оказалось, что он поражен проклятием Божиим: в нем живут несчастные, страдающие проказою (пелепен). Фамилия этих бедняков Пакян. Их считают отверженными и не имеют с ними никакого сообщения. От этой болезни гниет тело и мясо отваливается кусками, обнажая кости. Заболевшего домашние помещают в особую коморку и туда на шесте подают ему пищу. Это все-таки не спасает их — и в конце концов весь дом вымирает от страшной болезни. Есть еще несколько таких семейств в других деревнях Эцерской общины и Вольной Сванетии. Мае очень хотелось посмотреть, чтобы попытаться узнать, что это такое, но меня не пустили, ужасаясь от одной мысли, что я неминуемо должен заразиться и заразить других.

В этот промежуток времени мы продолжали также свои метеорологические наблюдения и так как погода была очень непостоянная, то нам удалось подметить некоторые климатические своеобразности.

Климат Сванетии в общих чертах верен климату континентальных горных стран. Редкий, довольно сухой воздух на возвышенностях сгущается в долинах. Очень резкие переходы от температуры утра к температуре полудня и вечера; ощутительный холод на рассвете; значительная разница между температурой на солнце и в тени. Частые дожди, иногда град, гром и молния; удары следуют за ударами очень быстро и эхо раздается в горах тысячью отголосков. Туман сползает с южных высот, сгущается в долине, покрывает все влажностью, и опять взбирается по бокам главного хребта. Господствующие ветры западный и восточный, отклоняющиеся, вследствие направления ущелья: первый к Ю.З., второй к С.В.; с главного хребта дует слабый северный ветер в боковые ущелья.

Приведу несколько цифр. 5-го июля. В 10 часов вечера +20°. 6-го июля. В 1/2 3-го после полудня в тени + 17°, на солнце +27°. 7-го июля в 11 часов ночи +12^о. 8 июля. Утром в 9 часов +15°; вечером в 9 ч. +14^о. [366] 9 июля. В 1/2 9-го утром +16°; в 1/2 1-го по полудни +25°; вечером дождь и гроза; в 10 ч. ночи +15°. 10-го июля. В 7 часов утра +12°; дождь, гром, очень густой туман; в час пополудни +14°; немножко проясняется и даже выглядывает солнце, но к вечеру туман сгущается и закрывает все, так что на два шага ничего не видно; в 4 ч. по полудни +12°; облака идут с Ю.; в 8 часов вечера +11°; дождь, гроза и крупный град; в 9 ч. вечера + 13°. 11-го июля. В час по полудни в тени +16^о, на солнце + 29°; в 6 ч. по полудни +16°; в 8 часов +16°; дождь, облака сползают в долину; ветер С.В.В.; к 10 часам ветер становится очень сильным и дождь льет как из ведра.

Сванеты так привыкли встречать дождевые облака с Ю.В., что, для предсказания погоды, всегда смотрят на вершины Сванетского хребта: если они покрыты облаками, значит будет дождь. При С.В. и Ю.З. ветре облака все-таки идут с Ю. или Ю.В. на С.З. Так, напр., 21 июля в полдень в тени +20°, на солнце +34°; сильный Ю.З. ветер, а тучи идут с Ю.В. из-за Сванетского хребта.

Экскурсия в Бечойскую общину. Эбуд. Прежнее крестьянское право Дадишкелианов. Мурзакан Дадишкелиани, потомок знаменитого рода, владеющий теперь только одним ослом. Осмотр Дольской башни. Развалины старых церквей. Урочище Гул у подошвы Ушбы и развалины старого монастыря Габриель. Вид на Ушбу и прилежащие части главного хребта.

9 июля явился из Ленхеры вестник и объявил, что завтра явится все начальство. 11-го июля прискакал Француз Анчабадзе утешительною для меня новостью, что о [367] начальстве покуда ни духу ни слуху. Я решился на другой же день отправиться в первую продолжительную экскурсию и осмотреть Бечойскую общину Княжеской Сванетии и Ленджерскую Вольной; обзор лежащей между ними Латальской общины я отложил до более удобного часу, так как на это нужно было больше времени, чем осталось, по моему расчету, до возвращения Тенгиза.

12-го июля мы отправились в Бечо; около деревушки Эбуд Эцерской же общины (5553' Д.) остановились. Мне рассказывали, что около этой деревни есть медная руда; осмотр указанной местности я отложил на возвратный путь. Ко мне подошел какой-то оборванный сванет и заговорил ломанным русским языком. Оказалось, что он еще во время крестьянского права, был сослан Тенгизом за какую-то провинность в Цибир. Сибирью сванеты называют все, что вне пределов Кавказа. Так и теперь Сибирью явилась Нижегородская губерния, в которой бедняк провел несколько лет. Прежде Дадишкелианы распоряжались своими княжескими сванетами так же, как и наши помещики старой памяти: выселяли (конечно, при содействии местной власти), продавали людей за быков и баранов, давали в приданое. Так, сестра Тенгиза Солдатхан, вышедшая замуж за карачаевца Адингера Урусбея, привела с собою несколько сванетских семей. Впрочем, часто и из Вольной Сванетии по своей охоте или вследствие кровоместничества выселялись в Карачай или в Осетию: так при мне пришли в Эцери из Карачая Девдориани (азнаурская фамилия в Муллахской общине), желавшие получить удостоверение в том, что их род третий в Сванетии после Дадишкелианов и Гордопхадзе; один из них даже болтал немного по-русски (на северном склоне хребта русский язык хоть немного да распространяется; на южном же о нем и помину нет).

Мы проехали около последних деревушек Эцерской общины Намхври (на горе) и Картвани (внизу) и по прежней дороге прибыли в Бечо. На следующий день я решился [368] подняться на Дольскую башню, где хранятся иконы и кресты, уцелевшие от погрома Келиш-бея, племянника Отара Дадишкелиана (а не самого Отара, как говорит г. Бакрадзе), а потом к подошве Ушбы, где развалины древнего монастыря в урочище Гул. Погода нам не благоприятствовала, так как пошел дождь и Ушба от подошвы до верхушки закуталась облаками. Тем не менее мы отправились; г. Кизирия тоже нам сопутствовал в этой маленькой экскурсии. Проводником вызвался Мурзакан Дадишкелиани, личность в своем роде весьма замечательная. Он, как видно было выше, единственный потомок второй линии дома Дадишкелианов, происходящей от Дуды Дачкеляна, сына Исламбера и внука Путы, родоначальника. Эта линия владела всею Лечканью, а теперь потомок владетелей Дудайшера обладает только одним миниатюрным катером и ему негде приклонить голову. Сухой, необыкновенно длинный (еще выше Тенгиза), верхом на своем худом Росинанте, он представлял такую комичную фигуру, что, не смотря на искреннее к нему сострадание, я едва удерживался от улыбки. Рассказано уже мною было, как у потомков Дуды потомки Отара отняли все. Мурзакан из милости кормится в Бечойской штаб-квартире — и несколько раз пытался безуспешно отыскивать свои права: его родственники к нему неумолимы. Впрочем, его старший брат Келиш-бей, из милости взят во двор Бекир-бея Цхомарского, и то благодаря доброте жены последнего, мингрелки, урожденной Чиковани. Такова сила кровавой мести.

Мы переправились через Бечос-чала и подъехали к Дольской башне. Она очень большой высоты и вход в нее снаружи, сажень на пять от нижней крыши. По свидетельству дольцев, она с незапамятных времен имеет только наружный верхний вход, а нижняя ее половина забита. Солдатики, распоряжавшиеся как дома, приставили лестницу сажень в пять высоты, состоявшую из одного длинного бревна с перекладинами. Мы начали взбираться с большою [369] осторожностью, так как перекладины были очень скользки. На трех четвертях высоты я оборвался со ступеньки и, к счастью, повис на руках — иначе посчитал бы головою камни у подножия башни: опомнился я только на самом верху. Как и в Лантели, мое восхождение ничем не окупилось. Я нашел много икон, несколько крестов, обложенных серебром, множество кусков от окладов. В старом сундуке всякий книжный хлам и между ним обрывки Евангелия и несколько рисунков Евангелистов хорошей работы. Несколько створней или складней; один с греческими надписями и финифтевыми изображениями святых. Таких складней я находил много в сванетских церквах: они почти все с греческими надписями и некоторые весьма изящной работы. Мне показали тоже какой-то чугунный низ от ставника: бечойцы очень ценят (не знаю почему) этот кусок и на нем присягают. Как уже сказано было выше, сванеты никогда не чистят своих образов, считая это грехом. Здесь же русские солдатики распорядились сами и вычистили как следует все церковные остатки, хранящиеся в Дольской башне.

Мы отправились дальше к С. и осмотрели развалины церкви Пустав: снаружи колокол с турецкою надписью, а около церкви крипт со сводом. Еще дальше развалины Ламария. — На возвратном пути, Мурзакан угостил нас араком, взятым у какого-то знакомца. Мы опять переправились через Бечос-чала, проехали мимо деревушки Ушкванар (на пригорке) и начали подыматься вверх по ущелью речки Мешхе-лиц (черная вода), заваленному наносными каменьями. Западнее, из ледника Ушбы быстро течет другая речка, известная под именем Ушбаш-лиц. Соединяясь, они впадают в Бечос-чала.

Дождь не переставал — и все было закрыто туманом. Подъем идет все выше и выше: мы добрались до развалин нижнего Гула, вошли в область березы и наконец достигли до развалин верхнего Гула. По преданию, здесь был [370] монастырь. От деревушки остались кое-какие следы — и теперь только несколько пастушков заходят сюда со своими стадами. Г. Кизирия отправился посмотреть на солдатский сенокос, а мы — к так называемому монастырю, известному под именем Габриел. Около храма чугунный колокол без надписи. Первое предсение — большая зала: посредине, на плитах дымился жертвенный огонь, разложенный руками какого-нибудь язычника — пастуха; стены обвешаны рогами. Вечерний сумрак еще усиливался темнотою в самой зале: свет чуть-чуть пробивался через щельное окно. Мы вошли налево в совершенно темный притвор и святотатственно отперли гвоздем замок на церковной двери. В темной церкви стрелы да луки, да всякий хлам; стены расписаны фресками (ангел, Богоматерь, Спаситель). Во всей Сванетии я не встречал такого первобытного рисунка и таких уродливых изображений. Кажется, что под монастырем крипт: глубоко вниз я видел кладенный камень. Я обошел кругом и все-таки входа не нашел. Стена из кладенного камня идет на довольно большое расстояние. Направо от храма большая каменная постройка. Я зашел в середину бывших, вероятно, монастырских келий и нашел там овец, баранов и кучи навозной грязи. Суеверные сванеты и тут в нишах понакладывали камней и всякого хламу. Развалины Габриел и до сих пор пользуются большим почетом: бечойцы клянутся местом Габриел.

Уже темнело в Бечойской долине, когда мы пустились назад. Туман расчистился и сзади нас открылась стена главного хребта. Я оборотился — и долго смотрел, пустивши спутников вперед. Большая Ушба совсем очистилась: только маленькое облачко висело на вершине, да и то скоро поднялось к верху. Малая Ушба выдвигала свои причудливые формы из-за полузакрывавшегося предгорья. Мы были у подножья огромного ледника, из которого идет Мешхе-лиц. Налево от большой Ушбы хребет выдвигает ряд столбов очень правильной формы, похожих на башни. Первая [371] вершина от большой Ушбы к З. называется Сотар. Дальше виднеется снежная верхушка Квиш, из-за передовой цепи южного склона главного хребта (в которой находится Ушба). Над Мазиром (центральная деревня Бечойской общины) бесснежная вершина Чарында. Еще юго-западнее боковой устой, отделяющий верхние части Бечойского ущелья от таких же частей Эцерской долины: гора Мезир, с развалинами древней церкви на вершине (туда я предполагал взобраться на возвратном пути из Ленджар).

Проезжая мимо деревушки Багвданар, мы зашли в церковь Сеп, самую большую по размерам во всей общине. По преданию, иконостас в ней, весь из яхонта, привезен был из Индии. Осетины (а может быть и сами же бечойцы) разграбили церковь.

Текст воспроизведен по изданию: Путешествие по Сванетии // Записки Кавказского отдела Императорского русского исторического общества, Книга X, Вып. 2. 1876