СОЛТАН В.

ВОЕННЫЕ ДЕЙСТВИЯ В КУБАНСКОЙ ОБЛАСТИ

С 1861-ГО ПО 1864 ГОД

Походные записки.

II.

После нового года, отряд оставался на той же позиции, при устье Фюнфта, и устраивал там земляной редут на две роты и на одно орудие. Редут был сделан на скорую руку и на неудачно выбранном месте, потому что внутренность редута, расположенная в покатой лощине, открыта была с трех сторон для неприятельских выстрелов. В тоже время устроивался и другой пост, за грушевой рощей, около реки Белой, близ раззоренного аула Хапачи-Хабль. Последний пост имел плетневую ограду и получил название от означенного аула. Оба поста находились один от другого на расстоянии трех верст, и для занятия этих пунктов назначались: на Фюнфт — командуемый мною полубатальон, а на пост Хапачи-Хабль — две роты стрелкового батальона самурского полка.

В конце января, отряд, с целью вполне разведочной, двинулся вверх по прибрежной долине реки Белой, к каменному мосту, и остановился в пяти верстах от него; мы же заняли посты. Наш редут оставался еще [367] неоконченным, и был засыпан глубоким снегом, поэтому мы расположились возле него лагерем, приступив к дальнейшему его устройству. Вместо ворот сделали рогатку, снег внутри редута собрали в кучи, вывезли из леса длинные бревна и устроили вышку. Между тем, в отряде слышны были орудийные выстрелы, и проходящие из отряда колонны сообщали нам, что абадзехи подвозят орудия, по ту сторону Белой, и оттуда каждый день стреляют в лагерь.

Самая слабая сторона у воюющих племен была их артилерия: она почти никогда не делала нам вреда. И в этот раз, кажется, вся канонада кончилась тем, что ядро контузило спящего горниста ставропольского полка. Он, впрочем, обязан целостью своей головы — туго набитой шерстью папахе, которую зацепило ядро, вкатившееся рикошетом в палатку.

Усилившиеся морозы и глубокий снег делали безопасным наш небольшой лагерь, ничем неприкрытый. Абадзехи к нам более не ходили, кроме знакомого нам князька из соседнего аула, по имени Исса. Он часто навещал лагерь, продавал сено, ячмень, домашних птиц и выказывал к нам расположение; но, вместе с тем, и высматривал нашу слабую сторону, — манера общепринятая в туземной тактике.

5-го февраля, к вечеру, прибыл весь отряд, возвращавшийся в Майкоп. Мы впоследствии узнали, что войска собирались к ханскому броду, на реке Белой, ниже Майкопа, для прорубки по ту сторону трудно доступного леса, под личным наблюдением графа Евдокимова, который, по своему обыкновению, выдвинул наш отряд к каменному мосту лишь для отвлечения противника от настоящей своей цели — сделать просеку по направлению к реке Пшехе.

По уходе переночевавшего возле нас отряда, мы [368] остались в уединении на неопределенное время. Находиться долее вне редута было опасно, и поэтому пришлось поторопиться очисткою еще неубранного в нем снега, что, с помощью подъемных лошадей, сделали мы скоро; затем, устроившись — хотя тесно, но, невозможности, удобно для того, чтобы люди без затруднения могли выбегать из палаток на банкеты, в случае тревоги, мы зажили сообразно с обстоятельствами. Крошечный наш редут позволял каждую минуту следить за внутренним порядком, и это дало возможность установить полную исправность в отправлении служебных обязанностей, как по охране самого редута, так и при ежедневных разведках в ближайших к редуту закрытых местах. Для этой надобности, ежедневно, после осмотра с вышки окрестностей, люди строились к утренней заре, по окончании которой, караульная рота становилась на банкеты, а очередная выходила из редута со всеми предосторожностями, имея впереди рассыпанную цепь. Таким образом, рота осматривала ближайшие балки и, оставив для прикрытия водопоя один взвод, возвращалась в редут, где уже производилась общая уборка. Все делалось непринужденно, сознательно, и этот точный порядок не стеснял людей, а напротив, не давал им скучать. Абадзехи, хотя не показывались — вероятно для усыпления нашей бдительности — но, как надобно полагать, находились в окрестностях, что замечалось по дыму, стлавшемуся в отдаленных балках, и по лаю собак, доносившемуся по ночам.

В половине февраля, однообразие нашей жизни немного нарушилось: ночью, послышался на поляне перед редутом конный топот, и вскоре в темноте, слабо освещенной снегом, мы увидели приближающегося всадника, который остановился, слез с лошади, подтянул поводья, по [369] азиатскому обычаю, чтобы лошадь стояла неподвижно, и, подойдя ближе, вполголоса отозвался: "моя кунак!" Ему крикнули: "гайда сюда!" и когда он, подходя к воротам, увидел наведенный на него часовыми ружья, то стал внов повторять дрожащим голосом, что он кунак. Я узнал действительно своего кунака, который часто посещал меня прежде, знал немного по-русски и способствовал покупке сена. Приказав ему оставить оружие у ворот, я его ввел к себе в палатку и спросил: зачем он пришел. Он мне ломанным языком объяснил, что большой отряд наших войск двинулся к ханскому броду, что там находится сам граф (горцы называли графа Евдокимова — просто графом) и что здешние абадзехи, предводимые прибывшим в соседний аул шапсугским князем Сефер-беем хотят напасть на нас во время обхода или водопоя. При этом, он сообщил, что абадзехам известно от беглого солдата (ставропольского полка) что наш редут сделан так непрочно из мерзлой земли, что нужно весьма немного усилия, чтобы его разрушить. По словам его, абадзехи собираются сделать нападение, как только уменьшится снега. При этом, он вызвался доставить в Майкоп "кагас," т. е. бумагу, если я в чем нуждаюсь. Я заподозрил, что мой кунак был подослан с какой-нибудь целью, и поэтому отвечал ему, что мы ни в чем не нуждаемся, а абадзехов не боимся. За оказанную услугу я дал ему приличный "пешкеш" серебряными деньгами. Мой кунак рассыпался в благодарности, и навязывая свои услуги на будущее время, в сопровождении меня отправился до ворот.

Возвратившись в палатку, я начал убеждаться, что абадзехи действительно что- нибудь задумывают противу нас — быть может, в виде отвлечения от ханского брода — и во всяком случае, в ограждение наших лошадей, [370] которых с ротными было около 40, и также в охранение людей от всяких случайностей, а счел необходимым принять противодействующие меры.

На другой день, с рассветом, в окрестностях, покрытых утренним полумраком, было тихо, и ничего подозрительного не оказывалось. Осмотр прилежащих балок я приостановил, приказав лошадей напоить попозже, во рву, где было много свежей устоявшейся воды, а для пищи людям приготовить воду из снега. Между тем, назначена была команда с кирками и лопатами для разработки тропы прямо из редута к Фюнфту, текущему внизу. Таким образом, мы не рисковали более поить лошадей и набирать воду на прежнем месте, которое находилось в 400 шагах от редута, с прилегающими там балками и извилинами, легко могущими скрыть самую значительную засаду.

Хотя по близости моста над берегом речки и устроена была караульня из плетня, но караула туда не высылалось, из опасения подвергнуть людей бесполезному истреблению.

Через часа два тропа была окончена, по которой к вечеру напоили в одиночку лошадей и набрали для себя воды. Этим путем набиралась вода и впоследствии.

Что засада затеивалась действительно, можно было заключить из того, что около 9-ти часов утра были видны одиночные люди, в кустах над балкой, спускающейся к водопою.

В тот же день, после обеда, подошел к редуту Исса, с двумя своими работниками, несшими кое-что на продажу, Я вышел к нему за ворога и заметил, что Исса хотел только высмотреть, что у нас делается, так как продукты, принесенные им на продажу, составляли пустяки. В это время часовой на вышке крикнул: "татары!" и, как [371] по волшебному мановению, дежурная рота заняла места на банкете, а другая выстроилась резервом внутри редута. Исса побледнел, и потом, когда я его успокоил, произнес одобрительно: "у, джигит!" Дело было в том, что часовой увидел десятка два конных татар, проскакавших в версте от нас между кустами. Я спросил, что это за люди? Исса отвечал: "моя не знает; абадзех другой аул." Я думаю, что данный образчик нашей исправности имел влияние на дальнейшия предприятия против нас абадзехов. Исса ушел, и больше я его не видел.

На другой день, только-что я вошел в палатку после утренней зари, как послышался с вышки голос часового: "татары!". "Где?" спросил я, выходя из палатки. "Напали на обход самурцев; много конных и пеших." Вслед за этим послышались там два орудийные выстрела. "Ну, что видишь?" спрашивал я. "Бегут наши на помощь из редута," продолжал часовой на вышке. Я уже надел шашку и хотел крикнуть дежурной роте: "в ружье!" как часовой с вышки продолжал: "татары уходят. Конные поскакали к каменному мосту, a пешие бегут в лес." Наши офицеры полезли на вышку и тоже видели удаляющиеся неприятельские партии. Потом все утихло, и через два часа пришла рота самурцев с раненым и с доктором Панфиловичем, бывшим на хапачи-хабльском посту. Мы узнали, что во время обхода абадзехи в большом сборище напали на роту, и несколько человек наших убили, в том числе и ротного командира поручика Анастасьева.

Доктор остался с раненым в нашем редуте, а рота самурцев возвратилась на свой пост. Погода между тем каждый день делалась теплее, и снег почти совсем стаял. В обход ходить мы не имели надобности, только изредка рота посылалась в старый лагерь за дровами, соблюдая при [372] этом полный порядок, как в колонне, так и в рассыпанной впереди цепи. На досуге мы упражнялись и в разных военных хитростях, как например: к вечеру, перед зарей, шел взвод в 40 человек к караульне возле моста, и в сумерках, незаметным образом, по речке, опять возвращался в редут; или высылался полувзвод в секрет, впереди той стороны редута, выходящей на поляну, с которой неприятелю было видно все наше внутреннее расположение — особенно ночью, когда освещались палатки огнями. Секрет этот сначала прикрывал людей, выходившиих из редута по своей надобности; потом, когда темнело, в одиночку сам возвращался в редут, оставляя противников в убеждении, что он там лежит всю ночь.

Я не ошибся, что абадзехи наблюдают за каждым нашим шагом, потому что через несколько дней опять пришел мой лазутчик, но уже днем, из ближайших кустов, и сообщил, что абадзехи, разрушив все мосты, которые были на дороге, собираются в большом числе ночью напасть на нашу мостовую караульню. Я подозревал, что этим известием мой лазутчик скорее хотел устранить для своих земляков препятствие, чем предупредить караул от готовившейся опасности, и поэтому отвечал: "пусть себе нападают; там караул большой, а солдат — джигит!". "Моя бельды иox! твоя лучше знает," пролепетал кунак, и с тем ушел, получив, разумеется, приличный пешкеш.

На другой день, в два часа пополудни, часовой на вышке заметил большую партию пеших татар, переходивших в версте от нашего редута через Фюнфт. Они шли длинной вереницей со стороны каменного моста, и перейдя речку, поднимались на возвышенности, огибающие с востока нашу позицию, и потом удаляющиеся на север, к семиколенной горе. С партией много шло вьюков, и местами [373] ехали конные — вероятно, старшины. Я спросил артилериста:

— Достанет ли твое орудие?

— Хватит! отвечал он.

— А ну-ка, попробуй!

Изловчившийся артилерист достал заряд, навел орудие и, отставив ногу, приложил пальник к трубке. Орудие грохнуло, а через несколько секунд татары заметались в стороны под резким свистом ядра. Заряженное орудие опять накатили, и второй выстрел свалил лошадь. Татары суетливо поспешили на гору, а наши солдаты загудели одобрительно. Еще сделали два выстрела, и на этом канонада прекратилась. Партия состояла приблизительно из 400 пеших, которые скрылись за высотами, в лесистых балках.

Наша обстановка принимала характер все более воинственный. Вечером в занятых татарами балках, где были и раскинутые сакли, светились большие огни, а днем виднелись конные разъезды. Один из таких разъездов, состоящий из двух конных, вздумал подъехать к нам на расстояние ружейного выстрела. Я приказал одному из караульных на батарее поставить прицел на 900 шагов и, приложившись с подставки, пустить им пулю. Секунды две после выстрела, всадники ехали спокойно; потом, как будто кто их пугнул: оба кинулись в сторону, подгоняя лошадей учащенными ударами плетей, а один потерял при этом папаху, за которой вынужден был вернуться, слезть с лошади, чтобы ее поднять, и уже пешком, таща за собой лошадь, бегом удрал в кусты, вызвав у наших солдатиков общий хохот.

Днем соседство враждебного сборища абадзехов было нам развлечением; но, с наступлением ночи, можно было [374] ожидать, что они начнут стрелять по редуту, пользуясь пересеченностью окружающих мест, могущих служить удобным прикрытием. Видно, однакож, что они боялись наткнуться на секрет и поэтому оставляли нас в покое; в противном случае, мы подвергались бы большому неудобству — при тесноте и открытости своего расположения.

Таким образом прошло несколько ночей совершенно спокойно, хотя не раз, садясь за ужин, в палатке, со светом, далеко видневшимся с поля, невольно возбуждался вопрос: окончим ли мы свою трапезу без тревоги! Кстати сказать, что наши съестные запасы совершенно истощились, и стол накрывался без ножей и вилок, с одними ложками для жидкого супа, с запахом свинного сала. Тем не менее, в веселых речах недостатка не было, и мы расходились, не думая о своих неудобствах. Ночью, при тогдашних обстоятельствах, я не раздевался — что делали и солдаты; но сон от этого не терял значения, и в редуте водворялась тишина полная — под прикрытием бодрствующих на банкете часовых и караульных при орудии.

В одну из этих ночей, в конце февраля, меня вызвал фельдфебель караульной роты и вполголоса передал, что на мосту слышен стук. Ночь была совершенно темная. Мы с ним поспешили на батарею и стали слушать; там раздавался едва долетающей, глухой стук сбрасываемого с моста накатника, а вместе с тем, по шороху плетня можно было узнать, что разбирают и караульню. Сперва я хотел выстрелить по ним из орудия, кстати и артилерист тут стоял; но потом нашел лучшим оставить орудие на случай, а велел 20-ти стрелкам, бывшим в карауле на батарее, поставить прицелы хотя приблизительно на 400 шагов и навести ружья по шороху на караульню. По команде "пли!" залп раздался в ночной тишине, и вслед за [375] этим дежурная рота вбежала по местам на банкеты, а часовые начали стрелять. Я насилу их успокоил; но оказалось, что они стреляли по лошадиному топоту, который удалялся от редута.

Мы стали слушать: тишина водворилась полная, и на мосту тоже все затихло.

На другой день, рано утром, я взял роту и пошел к мосту: там весь накатник был сброшен в воду, но балки уцелели, а караульня только немного была попорчена. Мы собрали по речке весь накатник, который не мог далеко отплыть по случаю мелководья, и я приказал всю эту мостовую настилку уложить возле редута, подобрав ее и перенумеровав каждую штуку, с тем, чтобы скоро и без труда можно было настлать мост, когда это потребуется.

Я очень был рад, что абадзехам не удалось сделать нам существенного вреда, и это меня убедило, что они нас боятся; но, тем не менее, их сборище не оставляло своих покушений на редут, как я вскоре узнал от своего лазутчика. Он пришел опять ночью и сообщил, что на-днях привезут нам из Майкопа сухари и провизию, что у нас их нет, и что абадзехи, в числе 800 человек, ждут этой колонны около семиколенной горы.

— Тащи чурек скоро-скоро не пошел! добавил он. Твоя солдат пропал. Абадзех гамусом сюда садись. Ей-богу, моя правду скажи.

Я ему говорил, что у нас сухарей много, и что мы не ждем никакой колонны.

— Мол хорошо знает, продолжал он. Солдат тащи чурек, придет.

Я видел, что в его словах есть что нибудь истинное и хотел написать в Майкоп, в предупреждение [376] высылки колонны, но он отвечал, что ни за что письма не понесет.

— Моя башка пропал! Черкес уруби.

Спустя несколько дней, именно 2-го марта, поутру, день был теплый, и солнце ярко освещало весеннюю природу. На вышке послышался голос:

— Колонна идет!

Мы все вышли на батарею и стали всматриваться в семиколенную гору, на которой солдаты заметили блеск ружей.

Скоро мы увидели темную полоску, спускающуюся с горы по зигзагам, и потом, через несколько времени, под горой, за фруктовой рощей, стал показываться дым. Колонна шла, действительно. У нас зашевелились: дежурная рота стала в ружье, я сел на своего застоявшегося верхового коня, и мы пошли навстречу. Верстах в 3-х, при выходе лесистого ущелья из восточных высот на поляну, мы увидели со стороны фруктовой рощи вышедшую уже на открытое место стрелковую цепь, перед которой татары, пешие и конные, отстреливаясь, отступали. Уже не было сомнений, что колонна идет к нам, и когда она подошла ближе, мы узнали аперонцев, и в цепи разъезжающего на серой лошади их командира, майора Шеманского.

Татары, заметив нас подходящими с тыла, подались в ущелье, а мы заняли гору, открыв по ним перестрелку. Потом, когда колонна повернула к редуту, мы пошли вслед за ней, преследуемые только ружейным огнем с оставленных нами высот.

Оказалось, что, действительно, колонна эта привезла на вьюках сухари и провизию, но не для нас, а для самурцев, у которых съестные припасы были на исходе. [377]

Постояв немного около нашего редута, колонна тронулась за Фюнфт, на хапачи-хабльский пост, к самурцам, и в грушевой роще имела небольшую перестрелку с частью перебежавших туда татар, а остальные, в болышом сборище, остались на ближайших высотах. По ним из нашего редута сделано было два орудийных выстрела — по отдаленности бесполезных, — и потом все притихло; но абадзехи с высот не уходили, расположившись там, как стая хищных птиц, ожидающих добычи. Оттуда конные всадники уезжала и опять приезжали, — видно было, что они расчитывают сопровождать колонну обратно. Я советовал майору Шеманскому заночевать у самурцев, так как их пост был вместительнее, и попробовать с утра переправиться на ту сторону Белой, т. е. на левый ее берег, по которому дорога была более открыта, и притом, миновалась бы семиколенная гора; но он получил распоряжение — в тот же день возвратиться, и решился следовать назад по старой дороге.

Пока апшеронцы ходили на хапачи-хабльский пост, некоторые их офицеры оставались обедать у нас, в том числе один из ротных командаров, хороший мой знакомый, поручик Ясинский.

Когда батальон возвратился с поста и стал собираться в обратный путь, Ясинский, прощаясь со мною, заплакал. Я спросил о причине, и он со слезами объяснил, что сожалеет об нас, остающихся в редуте, говоря:

— Вы кругом в опасности. Бог знает, увидимся ли мы еще раз.

И действительно, мы больше не увиделись. Он сожалел о нас, а через часа два сам погиб, при занятии подъема на семиколенной горе. Там же убит и капитан Яковлев, который, во время ухода колонны, возвратился в [378] наш редут — забрать пьяного стрелка своей роты. Я ему сказал, что стрелок у нас будет цел и сыт.

— Hет! сказал капитан, сажая шатающегося стрелка на свою верховую лошадь. Безопаснее его отсюда взять.

С апшеронцами мы отправили всех своих подъемных и ротных лошадей. Мой адъютант и доктор Панфилович также уехали.

Колонна, бывшая теперь без тяжестей, имея только порожних лошадей, построившись по кавказскому обыкновенно в виде карре, смело пошла вперед с цепями со всех сторон.

Майор Шеманский думал держаться левее высот, к которым подходила дорога, и куда татары направились по гребню, а у семиколенной горы хотел перейти через Белую в брод. Я видел, как колонна своротила с дороги влево и пошла целиком; я думал, что движение это обойдется без особенного дела; скорее расчитывал на ночную тревогу в редуте, потому что часть татар осталась на высотах против нас.

Нам нужны были дрова, и я послал за ними одну роту в старый лагерь; потом, уверившись, что наблюдающая пария не думает беспокоит наших, пошел в палатку — отдохнуть до ночи.

Встав и выйдя на батарею, спустя часа три по уходе апшеронцев, я посмотрел на семиколенную гору: там дым стлался, как мгла. Я спросил часовых: слышны ли были выстрелы? Они отвечали, что за фруктовой рощей сначала можно было разобрать ружейную пальбу, а потом ничего не было слышно.

Скоро стемнело, и долго ночью по ближайшим высотам раздавались голоса перекликавшихся татар и скрип арб — вероятно, перевозивших раненых. [379]

Мой лазутчик не являлся более, и мы не имели никаких сведений о том, как дошла колонна.

Так прошло несколько дней. Абадзехи попрежнему находились в окрестностях, по ночам раскладывали громадные огни, но к редуту не подходили. В один из этих дней, перед вечером, часовой с вышки сообщил, что за Фюнфтом, по дороге к Царской позиции, какие-то конные мотаются: другие подтвердили тоже самое.

Вскоре за грушевой рощей, на возвышенности, где было зимою нападение на рабочих, начала показываться конница, и собравшись там в большую массу — стояла неподвижно. Мы сначала думали, что это непреятель, так как с той стороны никакого отряда в то время не было; но потом, спустя четверть часа, послышался рожок, проигравший "движение вперед," и конница стала вытягиваться по направлению к самурскому посту. Скоро все покрылось наступившими сумерками; по сигналам, часто повторяемыми можно было заключить, что и пехоты идет немало. Весь прибывший отряд расположился на ночь около хапачи-хабльского поста, как это было видно но свету огней, мерцавших за грушевой рощей. Мы не знали, что это за войска, и с любопытством ждали утра.

С рассветом я поторопился навести мост, для чего дежурная рота, разобрав его по частям, живо отнесла на речку, и там в несколько минут мост был готов. Только-что мы окончили работу, как подъехал с казаками полковник Алкин, и тут я узнал, что, по поручению графа Евдокимова, он идет с легким отрядом — проведать, что у нас делается, вместе с тем — осмотреть, в каком состоянии находятся по дороге мосты. При этом он мне рассказал, что апшеронцы, при переходе через семиколенную гору, имели большое дело с окружившими их со всех [380] сторон абадзехами, но что они пробилась молодецки, хотя почти все офицеры были переранены.

Вслед за полковником Алкиным прошел его отряд, состоявший преимущественно из казачьих сотен и трех батальонов пехоты севастопольского полка. Они скоро должны были возвратиться по той же дороге, на Царскую позицию, где устроивалась ставица.

Действительно, дня через два, отряд этот опять проходил мимо нас; я выехал с рапортом к полковнику Алкину, и он мне говорил, что, по сведениям, полученным от лазутчиков, абадзехи намеревались напасть на наш редут, если бы не пришли апшеронцы. При этом, советовал быть осторожным, так как кругом находятся сборища неприятеля. Затем, отряд ушел, и мы попрежнему остались в уединении.

Между тем, войска наши, управившись на ханском броде, с наступлением весны начали выкуривать остатки егерукаевцев, махошевцев и другие племена, находившиеся , еще в лесистых местах, охваченных нашими просеками. Большею частью, уходящие партии пробирались к каменному мосту по высотам мимо нас, и по ночам везде светилось зарево на их ночлегах. Любопытно было видеть эти ночные освещения, раскинутые по всем окрестным высотам, напоминающие — не потешные огни, а великую драму народной войны. Наши часовые внимательно прислушивались к далекому говору, изредка долетавшему до нас с дуновением весеннего ветра, и зорко всматривались в прилегающие к редуту места, покрытый мраком ночи. Но эти ночи проходили тихо и благополучно. Никто нас не беспокоил, и никто из вооруженных татар не подходил к редуту; только раза два, на заре — сначало подросток мальчик с чуреками, а потом, на следующий день, [381] взрослый татарин с мешком пшеницы — подходили к редуту, предлагая свою продажу. И тот, и другой заставали нас во время утренней зари, когда, кроме часовых на банкетах, стояла выстроившись дежурная рота, которая во окончании молитвы занимала посты.

Оба эти посетителя, смотря по ничтожности принесенного продукта и по выбранному для этого времени, можно полагать, были подосланы — поближе рассмотреть порядок нашей охраны. Но у нас этот порядок не имел ни одной слабой стороны и уподоблялся порядку на военном корабле, где по команде производится каждое движение. И сам редут, по своей форме, похож был на мелкобортное судно, имея вместо мачты — вышку. Недоставало только подвижности, без которой наши солдаты, при однообразной жизни, получили настроение к ночным видениям. Так например, в одну из ночей, часовые утверждали, что они видели на многих палатках и на вышке огненные шарики. Толкователи этих видений предсказывали впереди большие дела и потери — что, впрочем, можно было ожидать и без огненных шариков.

В половине марта посетил нас, с небольшой легкой колонной, начальник отряда, полковник Горшков, и передал мне, что полубатальон перейдет на пост к двум ротам самурцев.

Через несколько дней нас сменили две роты гузинского гренадерского резервного батальона, а мы перешли на хапачи-хабльский пост, куда прибыли еще две роты кубанцев.

Весна уже была в полной прелести, цветущая фруктовая роща веяла ароматом, везде проглядывала зелень, и теплый воздух наполнялся щебетаньем птиц. Мы приступили к обработке огородов, в ожидании, пока начнется [382] возведение ограды для Абадзехской станицы. Эти работы входили в круг занятий нижне-абадзехского отряда, войска которого — частью у ханского брода, возводили станицу, а частью еще очищали махошевские леса от неторопливых к выселению враждебных нам племен.

Находясь на хапачи-хабльском посту, мы имели случай убедиться, как абадзехи точно знали о каждом нашем движении — посредством наших же лазутчиков.

Это было спустя несколько дней после нашего прихода к самурцам. Абадзехи, среди темной ночи, подвезли орудия, по ту сторону Белой, и начали стрелять в наш пост. Ядра их перелетали, и я не приказал отвечать своим орудиям. Тем дело и кончилось.

На другой день явился к нам лазутчик из Майкопа, с запиской от полковника Горшкова, в которой говорилось, что ему известно о ночной стрельбе по нашему посту, и что он завтра сам прибудет к нам. Лазутчик, как явился скрытно, так и исчез между кустами незаметно.

Между тем, на другой день, с раннего утра, мы увидели, по ту сторону реки Белой, вереницы конных татар, которые, выдвигаясь по частям из курджипского ущелья, строились на плоскости, за мелкими пролесками и в лощинах. Сборище было большое, и они расположились лицом к майкопской прибрежной дороге; из этого было ясно, что они знали даже направление, по которому полковник Горшков собирался следовать. Стрелять по ним было бесполезно, потому что они стояли вне орудийного выстрела, и притом выстрелами нашими можно бы было ускорить приход полковника Горшкова и подвергнуть его колонну видимой опасности, тем более, что, по случаю полноводья в реке, ни нашим ротам нельзя было бы подоспеть на [383] поддержку, ни пешим частям прибывающей колонны, при надобности, переправиться на наш берег. Все это крайне нас беспокоило, и каждый из нас, с напряженным вниманием, смотрел в отдаление по прибрежью реки.

Татары также стояли линиями, неподвижно, не слезая с лошадей; солнце, между тем, поднялось высоко, и можно было надеяться, что колонна не прибудет. Так и случилось. Полковник Горшков настолько был знаком с туземной тактикой, что, предугадывая затею абадзехов, не пришел и на другой день, заставив их прокараулить более суток, так что они к вечеру следующего дня разъехались по домам. На третий же день, после обеда, полковник Горшков прибыл с небольшой колонной, составленной из частей всех трех родов оружия, и расположился против нашего поста, по ту сторону реки Белой. Сейчас же два конных милиционера переправились на наш берег, и я с ними, на своей лошади, отправился к начальнику отряда. Вода была глубока, и моя непривычная лошадь с большим трудом преодолевала сильное течение реки, и только следуя за опытными провожатыми, я переправился благополучно. Полковник Горшков принял меня, усевшись над берегом, в тени ветвистого куста, и во время моего рассказа подсмеивался над неудавшейся затеей абадзехов. Затем, после двухчасового отдыха, колонна ушла обратно, а я, получив некоторые распоряжения, с теми же провожатыми отправился на свой пост, откуда должен был на днях выступить, с своим полубатальоном, в даховский отряд, к полковнику Гейману, а на наше место должны были придти другие части, для постройки Абадзехской станицы.

Приятно было нам вырваться из оборонительного постового заключения, и наши солдатики быстро пошли [384] кружной дорогой через Майкоп, станицу Фарсскую, к верховьям речки Псефира, где, между Царской позицией и укреплением Хамкеты собирался даховский отряд. Полковник Гейман мне был знакомый человек, и я был весьма рад попасть под его команду. В скором времени, именно 26-го апреля, отряд, составленный из батальонов севастопольского полка и нескольких стрелковых батальонов, с горными орудиями, выступил через Царскую позицию по открытому откосу возвышенностей, к недоступному даховскому обществу.

Недоступность этого общества заключалась в том, что оно находилось в котловине, прилегающей с юга к безлюдным отрогам главного кавказского хребта, и с остальных сторон окружено было лесистыми высотами, довольно отлогими с внешней стороны, но недоступно крутыми во внутрь страны, куда проходили по тесным ущельям трудные сообщения — с запада, только вверх по pеке Белой, у каменного моста, с севера — со стороны Царской позищи, куда теперь направлялся отряд, и с востока, с верховьев речки Ходза, куда рекогносцировал полковник Лихутин. Притом, само общество славилось воинственностью, и на его поддержку всегда были готовы остальные племена, в особенности абадзехи.

Отряд, после одного перехода, остановился на перевале подъема, среди лесистой местности, против тесного ущелья, круто спускающегося в даховскую котловину. Вслед за отрядом, приехал без предварительной огласки граф Евдокимов, по обыкновению маскировавший неведомым своим отсутствием цель предвзятого движения. Быть может, поэтому, даховцы, не ожидая скорого движения, не сделали и отпора при занятии перевала. Граф, после своего приезда, тотчас же сделал рекогносцировку с несколькими [385] батальонами к узкому лесистому спуску, куда неприятель успел уже собраться, и после довольно сильной перестрелки, где мы потеряли двух офицеров и несколько нижних чинов, к вечеру возвратился в лагерь.

Теперь, разумеется, неприятель сосредоточивал все свои главные силы в отрекогносцированном ущелье.

На другой день, с рассветом, колонна из 8-ми батальонов, под командой начальника отряда, полковника Геймана, пошла гребнем, по лесистым высотам, вправо, на запад и, рассыпав цепи, начала прорубать просеку, направляясь по тропе, ведущей этим гребнем к каменному мосту. Даховцы немедленно передвинули большинство своих сил навстречу работавшей колонне, и завязали на целый день усиленную перестрелку. Между тем, в продолжении работ наши устроили на просеке засеку на два батальона, с горными орудиями, и рабочие войска отступили к вечеру, под прикрытие этой засеки, без выстрела. Теперь татары положительно убедились в предпринятом нами направлении и, в свою очередь, приступили к устройству завалов по узкому гребню, ведущему к каменному мосту, предполагая, вероятно, что отряд оттуда будет стараться проникнуть в даховское общество, чрез ущелье, вверх по реке Белой.

На другой день колонна продолжала начатую просеку, куда и граф ездил осматривать местность, и здесь-то мы имели отличное дело. Татары, в больших массах, стали обходить наших рабочих справа, по глубокой лесистой балке. Они стали заметны против двух рот самурского стрелкового батальона, стоявших на склоне гребня, в цепи, под командою штабс-капитана Звозкова. Самурцы, увидев массу движущихся папах внизу, бросились, с криком "ура", в балку, и, поддерживаемые цепями других [386] частей, гнали озадаченного неприятеля вдоль всей балки, работая штыками и прикладами; при этом татары оставили множество тел и оружия.

Во время осмотра просеки, граф Евдокимов заметил, что с гребня, около засеки, сквозь редкие оставшиеся над кручей деревья, местами виднеется глубокая даховская котловина, и что спуск к ней проходит по каменистому, мало заросшему грунту, не более как под 45° уклона.

На следующий день, оставив на позиции командуемый мною полубатальон и еще два другие с лишними тяжестями, граф Евдокимов, с остальными войсками отряда, пошел гребнем, по вновь прорубленной просеке и, дойдя до засеки, где виднелась даховская котловина, повернул целым отрядом в кручу. Солдаты спускались сидя, как на салазках, а для лошадей и орудий местами проделывали на скорую руку тропки. Спустившись ниже, где уклон постепенно становился менее крут, солдаты построились в колонны и, под звуки музыки севастопольского полка, отряд стройно, в боевом порядке, начал спускаться в котловину.

Переполох среди жительских аулов был страшный; все почти защитники были в лесу, на гребне, около просеки, и даховская котловина досталась нам без всякой потери.

По занятии даховского общества, проделан был спуск по ущелью, против прежней позиции, отправлены в отряд остававшиеся тяжести, устроен при входе в ущелье укрепленный пост, и победоносный граф уехал в Ставрополь.

Вслед за этим, наш полубатальон передвинут был на каменный мост, в распоряжение командира гренадерского стрелкового батальона, полковника Виберга, который [387] командовал небольшой колонной из частей абадзехского отряда, выдвинутой вверх, по правому берегу реки Белой, для прикрытия даховского отряда, с правой его стороны, а потом — для устройства по этому берегу постов и разработки дороги от каменного моста до Абадзехской станицы.

Все пространство от реки Лабы до реки Белой, с жилыми трущобами между верховьями этих рек, было окончательно покорено и подготовлено к заселению нашими станицами.

На каменном мосту мы стояли недолго, и затем, работая, начали подаваться к Абадзехской станице.

Время шло мирно, лишь с небольшими одиночными перестрелками; в даховском отряде сначала работы шли не особенно тревожно, пока, наконец, полковник Гейман, управившись с дорогами и постами, начал расширять круг своих действий к стороне верховьев реки Пшехи. Между последней и рекой Белой, среди трущоб, поросших сплошными лесами, до самых мест впадения этих рек в Кубань, оставалось еще нетронутым густое население, к которому присоединились верхние абадзехи, даховцы и прочие мелкие общества, ограждая как бы стеной неприятельские земли по северному склону гор до самого моря.

Каменный мост считался у горцев какой-то недоступной твердыней, где бывший их властелин, Магомет-Амин, присланный Шамилем из Дагестана и постепенно забравший в свои руки все племена черкесской вольницы, совершал там, в выстроенном на берегу реки судилище, свой суд и расправу — сталкивая приговоренных с берега в кручу, которая в этом месте имеет ширину около двух саженей. Оба берега соединяются над [388] пропастью слоем узкого плитняка. Мост этот находится у самого входа в отвесное скалистое ущелье, по которому пробита тропа в даховское общество.

К концу мая, наша колонна, продолжая работать, подошла к бывшему хапачи-хабльскому посту, возле которого уже возводилась ограда под Абадзехскую станицу. В это время наши войска абадзехского отряда сосредоточивались к предстоящему движению в курджипское ущелье. В состав колонны поступали: гренадерский и 19-й стрелковый батальоны, апшеронский стрелковый батальон, две роты самурцев, наш полубатальон и еще один батальон кубанского полка, с двумя горными орудиями, а также драгуны нижегородского и, сколько помнится, тверского полков. Драгунам пришлось еще до рекогносцировки переправиться за реку Белую — в то время чрезвычайно быструю и глубокую — в погоню за партией горцев, которая, в числе 600 конных, замечена была на переправе в 2 — 3-х верстах ниже нашего лагерного расположения.

Пустившиеся в карьер эскадроны, в виду всего отряда, успели догнать партию на заречной равнине, у небольшого оврага, прикрытого опушкой леса; горцы спешились и залегли в овраге за деревьями, открыв учащенный огонь, вскоре покрывший пороховым дымом всю озолоченную заходящим солнцем равнину. Драгуны тоже спешились и с рсссыпанной цепью начали подходить к оврагу, но горцы, не дождавшись штыков, ускакали в курджипские трущобы.

26-го мая с рассветом, рекогносцировочные войска собрались на берегу реки, и пехотные части, поочередно садясь на драгунских лошадей, в сопровождении конвоировавщих драгун, начали переправу через реку, глубину которой местами пришлось переплывать. Не обошлось при этом без случаев падения солдат в воду, а также [389] возни с перевозкой на лошадях двух горных орудий; но в результате все обошлось благополучно, и отряд, стряхнувшись от набравшейся в одежду воды, к вечеру стал биваком на лесистых высотах, отделяющих курджипское ущелье.

В тот день неприятеля было мало, и он только в одиночку скакал по разным направлениям с белыми значками на длинных копьях (призыв к газавату). В тот день и во время ночлега не было ни одного выстрела. На следующее утро, когда уже совершенно рассвело, отряд пошел дальше, к Курджипсу, до которого оставалось несколько верст.

Дорожка, по которой мы следовали, проходила по плато и по узким прогалинам, окаймленным с правой стороны чащей густого леса, а с левой — обрывом, спускающимся в извилистую глубокую балку, прорезывающую местность до самой курджипской долины. Опустившись в эту последнюю без всяких препятствий, отряд расположился около речки привалом, оставив в лесу, на высотах, один батальон кубанского полка.

Все было тихо, и только изредка видно было, как одиночные горцы, конные и пешие, перебегали узкую долину правее нас, к пройденным высотам.

С нами был начальник отряда полковник Горшков и начальник всех войск, действующих против абадзехов, генерал Тихоцкий, которые, осмотрев место, стали закусывать, а офицеры гренадерского стрелкового батальона, расположившись под тенью большого куста, вполголоса беззаботно напевали хором отрывки из итальянских опер.

Мы пробыли там около 1,5 часа, и ничего особенного не видели: мрачный лес тянулся вдоль по обе стороны долины - и только. [390]

При обратном следовании, полубатальон, бывший в голове правой боковой цепи, теперь оказался в левой и в хвосте оной, а аррергардную цепь составляли две роты 19-го стрелкового батальона.

Левой боковой цепью командовал подполковник Фридерикс, так как командуемого им батальона две роты самурцев шли в голове этой цепи. Он ехал в хвосте, с нами, и настаивал идти медленнее, чтобы не разорваться с резервной цепью; но та, поднявшись на первую возвышенность, пошла беспрепятственно, и мы, отделенные от нее крутизной, поросшей лесом, не могли видеть, что отстаем.

Поднявшись на высоту и войдя в узкие прогалины, откуда уже батальон кубанцев ушел, присоединившись к колонне, мы очутились одни, не видя перед собою и головных частей левой цепи, вслед за которой, услыхав повторяемые сигналы "движение вперед," уехал и подполковник Фридерикс.

Я приказал прибавить шагу и левофланговой в цепи роте занять тыльную нашу сторону; затем, не успели мы миновать перелесок и войти в длинную узкую прогалину, как левая боковая цепь внезапно отшатнулась от опушки леса, но, поддержанная резервом, снова бросилась к опушке, из которой встречена была густым неприятельским огнем; потом, и с тыла посыпались выстрелы со стороны пройденного уже перелеска.

Наши роты, отстреливаясь, начали отступать, теснясь в узкой прогалине, под выстрелами почти в упор.

Не было возможности податься в чащу леса, по случаю густоты зарослей, из которых невидимые горцы сыпали выстрелами, как градом.

Я спешился и отправил свою лошадь с горнистом [391] вперед; туда же и раненые направлялись — то с рабочими, то в одиночку; и хотя одна рота самурцев прислана была нам в подмогу, но она увеличивала только тесноту, затрудняющую и без того отступление по коридорообразным прогалинам.

Я уже хотел свернуть в балку, хотя глубокую, но просторную, по которой легко можно было обогнуть гору и присоединиться к отряду; но, пройдя до угла прогалины, я увидел, что на небольшой поляне ожидает нас отряд в боевом порядке; при этом, вышли из балки и две стрелковые роты, бывшие в арриергардной цепи.

Горцы частью нас опередили и уже завязали с отрядом перестрелку, заняв против поляны недоступную для наших чащу леса.

С прибытием наших рот еще более усилился неприятельский огонь, и нужна была картечь и учащенная стрельба наших цепей, чтобы заставить горцев удалиться в глубь чащи.

И так, осмотр курджипского ущелья обошелся нам не без потери: в нашем полубатальоне убито и ранено 28 человек, и ранен один офицер; а на поляне, в других частях, тоже были потери, в том числе у апшеронцев убит один офицер.

На позиции, где оставались вьюки под прикрытием драгун, отряд стоял недолго и в тот же день спустился к реке Белой. Переночевав там, на другой день мы прибыли, по прибрежной дороге, к Майкопу и остановились лагерем на равнине возле города.

В сущности, Курджипс еще не был тронут, но только рекогносцирован, и поэтому отряд, усиленный батальонами пехоты и драгунами, в составе двух полных полков, 1-го июня опять выступил к Курджипсу — по [392] знакомой уже дороге — перейдя Белую, через деревянный мост, около Майкопа.

Первый переход сопровождался небольшими перестрелками в лесу, сквозь который пришлось проходить по ту сторону реки, и который сплошной полосой тянется на юго-запад до Курджипса и далее, оставляя вверх по левому речному прибрежью, местами, обширные поляны.

На другой день после ночлега, сделанного на открытом берегу реки Белой, мы подошли к курджипским высотам, уже знакомым нам после рекогносцировки и теперь усеянным тысячами горцев.

Генерал Тихоцкий подозвал меня и, указав на высоты, приказал их занять с апшеронским стрелковым, ставропольским пехотным батальонами, вместе с моим полубатальоном; при этом передал, что драгуны пойдут на гору в обход с правой стороны перелесками.

Мне не приходилось высказывать свое мнение, хотя я видел, что задача эта весьма трудная; но подполковник Шеманский, который уже дал пример своей неустрашимости (2-го марта) подъехавши также к генералу Тихоцкому, стал говорить, что кроме потери людей ничего полезного из этого не выйдет, так как, независимо трудности штурмовать такую высокую крутизну, встретится затруднение на горе, где чаща леса нам уже известна.

Генерал был вполне убежден в необходимости занять эту гору; при этом я высказал также и свое мнение, что можно гору обойти слева по балке, как это подтвердил и начальник отрядного штаба, тут же стоявший, подполковник Комаров. После этого генерал, махнув рукою, приказал этим же самым частям занять лес, виднеющийся с левой стороны, на повороте балки. Решено было, по инициативе подполковника Комарова, что мы, взяв [393] влево, пройдем оврагом, незамеченные с горы неприятелем, к повороту балки, и убедившись,что нет препятствий к дальнейшему следованию по балке, дадим сигнал хоровым барабанным боем — "сбор".

Так и сделали. Я был уверен в удобоисполнимости этого предприятия, потому что во время прошлой рекогносцировки видна была вся, хотя волнистая, но открытая местность этой балки от ее поворота вплоть до Курджипса, и сам поворот был более чем на ружейный выстрел от исходящего сгиба горы, занятой горцами. Балка была более узка только в начале и при соединении ее с курджипской долиной, где уже гора постепенно понижается.

Горцы с горы не заметили движения наших 2,5 батальонов и мы дошли лесом до поворота балки, встретив только одного пешего горца, который, вероятно, был в лесу по своей надобности и удрал, не сделав и выстрела; — доказательство, что горцы не допускали мысли, чтобы отряд пошел иной дорогой, кроме указанной проводниками на рекогносцировке.

Заняв опушку леса на условленном повороте и видя дальнейшее удобство прохода по балке подполковник Комаров, который шел с нами, приказал барабанщикам и горнистам всех трех частей ударить "сбор", а вслед затем, послышался гул несущихся к нам двух полков драгун, с которыми скакал генерал Тихоцкий.

Горцы, увидя предпринятый обход горы, после недолгой стрельбы по несущимся драгунам, из которых оказался выбывшим из строя только один человек, засуетились, и все бросились бегом по горе в курджипскую долину. Между тем, дождавшись пехоты, весь отряд беспрепятственно пошел по балке и расположился биваком на окраине знакомой уже нам долины. [394]

День был жаркий, и люди, освежившись водою из речки, приступили немедленно к устройству засек из леса и завальчиков из камня, для цепей, а также занялись варкой пищи. Горцы не показывались, и только вечером кое-где начали стрелять с дальних дистанций по нашему биваку.

При вечерней заре, солдаты набожно пропели "отче наш", и потом еще многие в одиночку молились — кто как умел: тут за кустиком слышны были молитвы всех вероисповеданий; — солдаты все были старые, опытные и знали, что пришли в эту глухую трущобу не для того только, чтобы некоторым из них сложить свои кости, но также и для того, чтобы, с верою в Бога, занять эту страну и устроить ее, насколько возможно, для будущего населения.

Утром, войска отряда, с свежими силами, выступили в курджипскую долину. Ночью, по лагерю были произведены орудийные выстрелы, и из этого можно было заключить, что здесь-то и сосредоточены неприятельские силы. И действительно, отряд, выступив утром в глубь долины и оставив для охранения бивака самурский стрелковый батальон и наш полубатальон, с частью кавалерии, встретил отчаянное сопротивление огромных масс горцев, которые, с пронзительным гиком и беспрерывной пальбой, защищали все доступы к раскинутым в лесу аульчикам. Тем не менее, последние были сожжены нашими войсками.

Горцы одной защитой не удовольствовались и вздумали напасть на наш лагерь. Нападение произведено было вечером, когда отряд еще не окончил своего дела в долине Курджипса. Неожиданно, из ближайшего леса, со стороны, где занимали лагерную цепь самурцы, [395] значительная неприятельская партия бросилась без выстрела на лагерь, но, встреченная огнем цепи и видя бежавшие на поддержку, бывшие наготове, роты, обманутые в надежде застать войска врасплох, тотчас же дала тыл и скрылась.

К вечеру все утихло; возвратившиеся войска пополнили патроны и, пожалев о своих убитых и раненых товарищах, улеглись рядами, поротно, чтобы при первом сигнале опять постоять за свою боевую честь.

Между тем, когда уже стемнело, генерал Тихоцкий потребовал к себе всех начальников частей и объявил, что ровно в 12 часов ночи отряд выступает обратно, и чтобы все части, без малейшего шума, к тому времени были готовы; причем, и порядок следования был указан.

Тем, кто распоряжался, спать уже не приходилось, и каждая часть в свое время была разбужена, лошади навьючены, и безмолвные войска, часть за частью, убрав ночные посты, стали подниматься по прежней дороге на возвышенную покатость балки. Вверенный мне полубатальон встретился при подъеме с подполковннком Комаровым, который, чтобы не затруднять и без того теснившиеся у подъема войска, предложил идти за ним, по дорожке влево. Мы пошли беспрепятственно, но потом, заметив, что удаляемся от направления общей дороги, остановились и стали прислушиваться; оказалось, по доходящему до нас шороху и тихому говору, что мы отделены от отряда глубокой рытвиною.

Положение было незавидное; приходилось возвращаться опять в долину и через это отстать или наткнуться на горцев — от чего поднялась бы тревога, а затем и неудобное на этот раз преследование.

Подполковник Комаров ничуть не смутился в эту критическую минуту, и достав из кармана сухарь, [396] прехладнокровно начал его есть. Оставалось одно — идти дальше, что мы и сделали, и вскоре увидели, что рытвина уменьшается постепенно на-нет. Я вздохнул свободнее — успокоясь за свою часть; подцолковник же Комаров, которому ответственность предстояла больше моей, не выказал при этом никакого волнения, что и заставляет думать, что человек этот, действительно, хладнокровный и неустрашимый.

К рассвету мы уже были далеко, и только слышали позади, в курджипской долине, сзывающие клики горцев, которые не успели нас преследовать и дали возможность спокойно дойти до реки Белой и переправиться через нее, при помощи драгунских лошадей, около вновь строющейся Абадзехской станицы.

В тот день я был дежурным, и об окончании переправы, начавшейся после полудня, доложил генералу с последними вышедшими ва наш берег драгунскими наездниками только позднею ночью.

Из Абадзехской станицы, уже по нашей стороне, отряд возвратился к Майкопу.

Здесь мы простояли до 10-го июня, чтобы в эти несколько дней собраться к дальнейшим действиям — на реку Пшеху. С этого времени абадзехский отряд, переименованный в пшехский и действовавший под этим названием, сохранил свое название, как и даховский, до окончательного, покорения западного Кавказа.

Нашему отряду предстоял круг действий — по всему пространству лесистой, густо населенной плоскости, и больше нежели даховскому отряду, действовавшему в нагорной полосе; и поэтому, состав пшехского отряда был более значительный. У нас одних стрелковых частей было 6,5 батальонов, кроме нескольких других батальонов, [397] а также многочисленная кавалерия — преимущественно драгуны.

Отряд собирался около вновь строющейся Ханской станицы, на реке Белой, в 12-ти верстах от Майкопа, который, кстати о нем сказать, был в то время центром всякого для войск сбыта и кипел ярморочною деятельностью, а также нередко был свидетелем разнохарактерных эпизодов, вытекавших по обыкновению из долгой боевой жизни, с выдающимися рыцарски-драматическими случаями — давно уже улегшимися, которых возбуждать, быть может, нескромно.

В этом движении граф Евдокимов не участвовал, так как предстоящая к занятию местность была ему уже знакома; поэтому, отряд двинулся под командою генерала Тихоцкого.

Пройдя прорубленную в начале года просеку — через вековой лес, на расстоянии 3 — 4 верст параллельно течении реки Белой, и устроив в конце просеки пост на речке Мишеко, отряд двинулся дальше по тому же направлению — для постройки второго поста, в трех верстах от первого.

Тут нашим глазам открылась лесная равнина, в конце которой, на протяжении 6-ти верст к западу, виднелась Пшеха.

Вся эта равнина пестрела тысячами всадников, поджидавших нашего движения; но отряд занялся устройством поста и расчисткой проходов к реке Белой, для безопасного добывания воды.

Неприятельские массы к вечеру исчезли, и на следующий день, при движении части отряда к Пшехе на рекогносцировку, только небольшое число конных джигитов смело подъезжало к нашим драгунским наездникам, [398] прикрывавшим фронт колонны, завязывая с ними перестрелку.

Подходя же к Пшехе, огонь открылся и в наших боковых цепях по неприятелю, стрелявшему из леса.

Тут в первый раз полевые орудия, руководимые графом Доливо-Добровольским, участвовавшим в этом движении, имели случай на походе обстреливать неприятеля, засевшего в опушках леса, быстро переносясь с позиции на позицшию по сторонам колонны, и этим скоро отбили татарам охоту продолжать дальнейшую перестрелку.

За то, дня через два, когда весь отряд двинулся к Пшехе, при занятии противуположного, т. е. левого берега реки, не обошлось без трескотни ружейного и артилерийского огня в продолжении целого дня; даже на устроенные на том берегу засеки, из пребрежного леса конные абадзехи целыми массами производили атаки, подскакивая к засекам почти в упор, — и только залпы и картечь поворачивали их назад.

Наш полубатальон при занятии Пшехи не был, временно оставаясь на последнем посту; но эта беспрерывная пальба хорошо нам была слышна.

Затем, все неприятельские сборища, вероятно видя бесполезность своих усилий, разъехались, и место, выбранное под Пшехскую станицу, на большой поляне по ту сторону реки, приняло вид рабочей деятельности.

Часть войск приступила к возведению станичной ограды, со рвом и бруствером, а несколько батальонов выделились для заготовления сена в восьми верстах ниже, по течению Пшехи.

Наш полубатальон тоже поступил на работы станичных окопов, сменившись с поста, и жизнь пошла однообразно, трудовая, по водворению прибывших казачьих [399] семейств, которым помогали и в заготовлениях на зиму хозяйственных запасов, и в постройке домов.

Пшеха, также как и другие тамошние реки, текущие большею частью по низким, лесистым местам, имела климат нездоровый, и в августе месяце пришлось нашим войскам немало переболеть лихорадкой, так что самурский стрелковый батальон, которого командиром уже я был назначен, имел в строю здоровых людей не более четвертой части наличного состава. Бывало, конвоируя жителей на их покосы, отведенные между Пшехой и Белой, приходилось немало затрудняться, чтобы прикрыть вереницы жительских повозок, в сплошных по дороге перелесках, с малочисленными ротами — иной раз в 20 — 30 человек. В этом случае много помогал своей подвижностью, при охране пути со стороны полян, постоянно сопутствовавший самурцам дивизион драгун.

При таких занятиях, с наступившей осенью станичные окопы были окончены, сено свезено в склад, и жилища поселян большею частью построены.

Здесь назначена была штаб-квартира самурцев, почему мы, с батальоном кубанского полка и сводным стрелковым полубатальоном, а также дивизионом драгун и несколькими орудиями, остались на некоторое время в станице, под командою подполковника Лагорио, а прочие войска, под командою вновь назначенного начальником пшехского отряда генерала Преображенского, двинулись вверх по левому берегу Пшехи, для осмотра и расчистки мест под предполагаемые по этой реке станицы: Кубанскую, Апшеронскую и потом далее — Самурскую.

Еще до ухода отряда были произведены рекогносцировки вокруг пшехской поляны, по прилегающему лесу, где оказавшиеся аульчики были сожжены — разумеется, при [400] сильных перестрелках. Немного же далее, в особенности по притокам малых речек, впадающих в Пшеху, татарские аулы оставались нетронутыми. Когда же отряд удалился, и только со стороны его повременам долетали до Пшехской станицы далекие орудийные выстрелы, в один прекрасный вечер явился в станицу конный абадзех, закутанный до глаз башлыком, и предложил свои услуги — проводить нас к недалекому аулу по правую сторону Пшехи, к владению какой-то помещицы-княгини. Подполковник Лагоpиo взял самурцев, сводный полубатальон и две роты кубанцев, с эскадроном драгун и горным орудием, и мы, до рассвета, двинулись лесом, с таинственным вожаком во главе.

Недоходя еще до аула, стало светать, и проводник начал убедительно просить поторопиться, чтобы захватить спящими всех жителей в ауле, в том числе и княгиню. Он, повидимому, руководствовался каким либо мщением и знал, что стоящий на дороге неисправный их пикет до рассвета уходит домой.

Драгуны пошли рысью, а вслед за ними, бегом — самурцы. При полумраке рассвета мы увидели на небольшой поляне, возле леса, аульчик, в котором жители, пробужденные лаем собак и топотом драгун, обскакивавших аул по сторонам, выбегая из сакль, начали стрелять, а женщины с криком уходили в лес, захватывая с собою свое имущество.

В минуту аул был нашими занят и зажжен, а потом, по настоянию того же проводника, мы пошли с добычей — десятка два разной скотины — но уже по другой, более открытой дороге, переправившись на левый берег Пшехи в брод. Это было сделано с целью, чтобы собиравшиеся на выстрелы жители дальнейших в том же [401] направлении аулов не воспрепятствовали нашему отступлению лесом; — разумеется, тут заботился о своей целости и таинственный проводник, нежелавший получит случаем пулю от своих же. Без преследования, однакож, не обошлось, но только до переправы, а там мы пошли поляною до самой станицы.

Через несколько дней, княгиня сожженного аула прислала послов, прося возвратить ей княжескую шапку, захваченную нашими; причем, послы выражались, что "гяур" вправе их раззорять, как подобает поступать с непpиятелем, но что княгиня, как женщина, обращаясь к великодушию победителей, надеется, что ее наследственное украшение будет ей возвращено. Шапка эта отыскалась у одного драгуна — высокий колпак, густо обшитый серебряными галунами — и возвращена посланным.

В исходе сентября приехал граф Евдокимов, для осмотра того, что было сделано пшехским отрядом.

Осматривая станичные работы глазом знатока, на ходу, граф взошел на южный бруствер, впереди палаток самурского батальона, откуда виднелась вверх по левому берегу Пшехи долина, покрытая синевою леса, простиравшегося в даль, между постепенно возвышающимися горными отрогами. Там теперь находился наш отряд. Граф туда всматривался в зрительную трубу, перекидываясь словами с двумя кабардинцами, которые ему сопутствовали, и между тем, повременам, взглядывал вниз, за бруствер, как будто желал в чем-то убедиться. Так лежал, за рвом, распростертый самурец, которого и я заметил, находясь тут же присутствующим. Я ожидал, что граф сделает мне замечание, если не больше, за недосмотр - де за людьми, но обошлось тем, что граф, вероятно убедившись, что солдат прохлаждается подвыпивши, перестал на него [402] и смотреть: черта умного начальника — не делать шума из пустяков.

Пробыв в Пшехской станице дня два, граф отправился с особо назначенной колонной — лично осмотреть пройденные места. Там, на пути, абадзехи сделали засаду. Подпустив колонну, на одной из полян, к лесу, встретили ее залпом, и затем бросились на боковую цеп в шашки; причем, две пули попали в графий экипаж. Граф тотчас сел на лошадь и, лично распоряжаясь отражением неприятеля, отбросил его обратно в лес.

В первых числах октября отряд, выполнивший задачу по осмотру мест вверх по Пшехе, а также сожжении по пути аулов, возвратился в Пшехскую станицу - тогдашний базис paйoнa дальнейших действий.

Затем, граф уехал, а войска отряда, отдохнув немного в станице, вновь взялись за дело. Первоначально прорублены были просеки; от станицы Пшехской к реке Пшишу, верст на 8 — 10, и обратно напрямик к посту Мишеко; потом отряд, то в полном составе, то по частям, приступил к сожжению окрестных аулов, гнездившихся среди векового леса по всем речкам, впадающим в Пшеху по обе ее стороны на пространстве между реками Пшишем и Белой.

Разумеется, каждое из этих движений не обходилось без упорного сопротивления нижних абадзехов, наполняя проходимые нами леса ежедневной ружейной трескотней и нередко орудийными выстрелами, и обогревая морозный воздух наступающей уже зимы пламенем горевших аулов. При этом интересно было видеть, как наши солдатики, обкуриваемые клубами дыма, ухищрялись, среди перестрелки с назойливым неприятелем, подбивать пулями и кур, разлетавшихся во все стороны из зажженных сакль. [403]

Между тем, несмотря на беcпримерную деятельность войск, с ежедневно возрастающим успехом их трудов, и деятельность в крае по внутреннему устройству, с возможным уменьшением расходов — как например, постройка капитальных мостов через реки Пшеху и Белую, которые строились русскими артелями втрое дешевле предварительно исчисленных смет, — все-таки злые языки недоброжелательных людей злорадно перешептывались, что граф Евдокимов будет заменен другим, и что уже пошло об этом представление. Но вслед за тем, пронесся радостный для войск слух, что Государь Император находить Евдокимова незаменимым на Кавказе, и что предназначается главнокомандующим Его Высочество Великий Князь Михаил Николаевич.

Эти слухи были мимолетные, скоро утихшие, но все же притихло и злорадство, с неудовлетворенными интересами немалого количества людей.

При такой обстановке закончился истекший год — но не закончилась всеодолевающая деятельность выполнявшегося в то время предприятия.

Текст воспроизведен по изданию: Военные действия в Кубанской области с 1861-го по 1864 год. Походные записки // Кавказский сборник, Том 5. 1880