СМОЛЕНСКИЙ С.

ВОСПОМИНАНИЯ КАВКАЗЦА ¹

Экспедиция в Псхоу

(Выписка из походного дневника).

(Статья вторая).

III.

Дневка на вершине хребта Химса. - Перестрелка милиции с псхувцами на перевале Доу. — Переход через реку Бзыбь. — Ледники горы Гуаштхва. — Дело 17-го августа в теснине Агрибзи. — Взятие пяти завалов. — Ночлег на долине Агрибзи. — Переговоры с псхувцами. — Присяга горцев.

Место нашего ночлега, окруженное голыми, остроконечными утёсами, представляющими вид неправильных зубчатых стен крепости, имеет два входа: на север — к стороне реки Бзыби, и на юг — к горе Химса. Ворота эти противоположны одни другим. В средине между ними лежит котловина, дно которой, волнообразно раскинувшееся между окружающих скал, покрыто роскошным лугом, через который протекает светлый ручеек, образовавши в двух или трех местах небольшие озера. Между утесами, в тени, лежали глыбы льдов и снега. Воздух чувствовался разреженный и прохладный; по ночам становилось совсем холодно.

На другой день, по случаю хорошего корма для лошадей, сделана была дневка: лошади, во время перехода леса питавшиеся почти одними листьями, требовали остановки на свежей траве, а люди, ежедневно работавшие на походе, имели необходимость в отдыхе. Но при изобилии в воде и корме для животных, ощущался недостаток [377] в дровах. Тощие кустарники рододендрона, попадавшиеся в этой долине и вблизи её, имели до того мелкий хворост, что его трудно было отличить от травы; солдаты лишь с большим трудом могли собирать его для варки пищи; ночью же, во время холода, негде было обогреться. Это тем неприятнее было для нас, что мы шли по-летнему и, кроме сюртуков, имели одни шинели, исправлявшие во время ночи должность подушки, подстилки и одеяла.

Здесь было получено начальником отряда известие о происходившей девятого числа перестрелке абхазской милиции князя Константина Шервашидзе с псхувцами, иа перевале Доу, а также о том, что милиции цебельдинская, дальская и абживского округа, под начальством полковника князя Григория Шервашидзе, заняли позиции близ аулов общества, впереди высот Агрибзи.

Утро этого дня было холодное и ясное; при солнечном восходе чувствовался сильный мороз. Часу в девятом дня подул с севера резкий, холодный ветер; солнце хотя и ярко блистало на безоблачном небе, но мало согревало продрогших от холода солдат. Над Бзыбью начали образовываться едва заметные испарения, поднимавшиеся кверху и исчезавшие в воздухе. Легкие облака небольшими кусками носились над ущельями, то разрываясь на части, то снова сплачиваясь; чем выше поднимались они над отрогом гор, тем заметнее сгущались, скопляясь в одну массу. Часа через полтора, из множества едва заметных, прозрачных как утренний дым облаков, образовалась плотная серая туча, покрывшая всё пространство между хребтами, тянувшимися по обоим берегам Бзыби, постепенно укутывая их вершины. Сзади нас также из-за каменистых скал показывались облака, которые вскоре всё затянули густым туманом. Через несколько минут посыпались на нас мелкие капли дождя, который, постоянно усиливаясь к вечеру, промочил нас всех, что называется, до костей. И только к закату солнца, облака начали разбегаться в разные стороны, прячась по ущельям и за вершинами гор.

Когда наступили сумерки, небо было уже совершенно чисто. Я никогда не забуду чудной картины, представившейся в то время, когда молодая двурогая луна, опускавшаяся уже за горы, озарила лагерь бледным светом, выглядывая в промежуток двух выдавшихся вершин, окружающих котловину «Псхувских ворот», и слабо бросая тусклый свет на противоположные возвышенности. А на необозримой синеве неба горело разноцветным блеском бессчетное число звезд. Причиной моих астрономических наблюдений [378] в этот вечер было, отчасти, то обстоятельство, что я свою бурку уступил заболевшему лихорадкой, товарищу, а под одним плащом, по случаю мороза, становилось жутко.

Утром, 15-го августа, мы начали спускаться к Бзыби, сначала по крутому скату, где дорога проведена была зигзагами, в небольшое ущелье, тянувшееся к реке. Здесь спуск становился лучше, и когда мы дошли до леса, то там уже быль колесный путь. Лес этот служил опушкой берегов Бзыби и часть его вытягивалась по ущелью. Вверху были тощие деревья или незначительные кустарники, но ниже стояли хотя и редкие, но стройные и высокие ели и сосны. Почти на каждом стволе деревьев было заметно по несколько меток. Это горцы вырезывали пули, попавшие в дерево при каких-либо междоусобных перестрелках; так горцы дорожили свинцом. Спустясь с обрывистого берега к реке, через которую передняя колонна успела уже перебросить мост, отряд, перешел на правый берег её.

Бзыбь в этом месте еще не так велика в сравнении с тем, какою она при устье, но стесненная каменистыми утесами, составляющими её берега и при значительном падении, как и все реки, берущие свое начало от главного хребта, течение её довольно быстро, и местами образовываются небольшие водопады. Вода шумными каскадами стремительно катится по каменистому ложу, разбиваясь о неровности дна; брошенный в воду кусок дерева в несколько секунд исчез из вида.

Правая сторона Бзыби принадлежала уже псхувцам. То есть русло реки было естественной границей их владений. Вступая в неприятельскую землю, мы вправе были ожидать нападения, почему цепи по сторонам были усилены, артиллерия ² и войска держали себя наготове к бою. Пройдя несколько верст над рекой, местами отдаляясь от неё, то опять подходя к самому руслу, — при чём мы шли лесом, — отряд выдвинулся на небольшую полянку, окруженную кустарниками орешника, называемую Ахваква, где остановился ночевать.

С вечера разложили большие костры огней. Солдаты рады были, что снова добрались до «вольных дров», начали обсушивать вещи, не успевшие высохнуть в течение дня. При свете костров узкая полянка оживилась. Разнообразный по одежде народ, в шинелях [379] всевозможных цветов, дослуживавших вторые и третьи сроки, чохах, бешметах, сюртуках, поддевках и сорочках, со всех сторон окружал огни. Один подкладывал к котелку дрова; другой мешал ложкой кашу, а третий, расставив против огня портянку, сушил её, поворачивая в руках с одной стороны на другую. Громкий, но отрывистый разговор слышался то в одном, то в другом месте. На загорелых лицах людей выражалась забота в ожидании полкрышки спирта, походного ужина и покоя до утра, представлявшихся для них конечною целью, после дневных трудов.

Здесь не так было холодно, как накануне на перевале, и в воздухе было совершенно тихо. Эхо ближайших высот повторяло нестройный говор бивака и разносило по лесу звук и бряцанье оружия незваных гостей. Ночь прошла еще безмолвнее; казалось, что с последним потухающим огнем уснула и вся природа в объятиях её. Только шум и плеск реки, доносившиеся до нас, напоминали, что она бодрствует и среди мрака ночи. Усталость, сладко смыкая дремлющие глаза, быстро переносила всех в область Морфея... Но вот несносная дробь барабана, прогремевшего свой обычный сигнал, возвратила нас к действительности. Сигнал этот возвещал сбор и приготовление к походу. Когда же звук барабана повторился, то роты одна за другою потянулись с бивака.

Дорога вела по лесу, пересеченному небольшими оврагами и ущельями; между деревьями стояло много сухих обнаженных стволов и еще больше лежало свалившихся на землю, которые при случае могли служить неприятелю завалами, на каждом шагу. Тропа эта была хотя и узка, но хорошо расчищена, так что можно было проходить без затруднений по одному человеку; только цепям приходилось в буквальном смысле перелезать через деревья и каменистые скалы; разбросанные по лесу ³, что кроме утомления людей затрудняло и самое движение отряда. Авангард занимался очисткой пути.

Перейдя ущелье реки Псышь, мы начали подъем на гору Гуаштхва, на которую местами нужно было взбираться почти по отвесным кручам. Проведение туда дороги стоило больших трудов. Поднявшись на поляну, выходившую уже из лесной полосы у подножия горы, отряд остановился для ночлега. Гуаштхва составляет одну из вершин главного хребта, конечность которой покрыта плотными массами льда. От таяния снизу образовались под снегом [380] огромные щели, черневшие под нависшими льдинами, в которых могли скрыться целые роты. От лагеря до горы расстилалась покатая равнина, на расстоянии одной версты покрытая зеленью, а там дальше начинался вечный снег и вершина её делалась круче.

Еще во время перехода отряд был встречен посланными князя А. Шервашидзе, который, имея большое влияние на жителей общества, принял было на себя роль посредника, но переговоры не повели ни к чему. Он уведомлял, что псхувцы едва ли изъявят желание к покорности; как видно, они старались только выиграть время, в ожидании помощи от соседей, и потому не объявляли ничего решительного его посланным, отделываясь одними неудовлетворительными ответами.

17-го августа, ранее обыкновенного, мы выступали с ночлега и потянулись по полугорью, до позиции, занимаемой абхазскою и цебельдинскою милициями. От этого места дорога спускается по крутым уступам высот Агрибзи и вдоль левого берега ручейка того же названия, где, пересекая ущелье, она переходит на правый отвесный и скалистый берег, с которого уже выходит на ровную долину, окруженную со всех сторон возвышенностями, покрытыми лесом.

Высоты эти, заросшие хотя и мелким, но густым кустарником, переплетенным ползучими лианами, были трудно проходимы; а правый берег речки, в нескольких местах, перерезывается обрывистыми оврагами, откуда открывается вся дорога, спускающаяся в теснину Агрибзи.

Авангард шел под начальством генерального штаба подполковника К-кого, в составе четырех стрелковых рот (Кавказских №№ 23-го, 26-го, 34-го и 35-го батальонов), одной линейной роты (№ 33-го батальона), команды саперов и двух ракетных станков. Средняя колонна двигалась под командою майора П-лова и состояла из трех линейных рот (№ 33-го и 37-го батальонов), двух горных орудий и тяжестей отряда. Затем, следовал арьергард, порученный майору С-жецу, в составе двух стрелковых рот (36-го и 37-го батальонов). Три сотни милиции абживского округа должны были обойти высоты Агрибзи с левой стороны, остальные направлены для обхода с правой.

В 7 часам утра, подходя к лесу, части отряда были в боевом порядке, и как только авангард сошел на небольшую площадку, предшествующую спуску в ущелье, горцы открыли по нем [381] сильный огонь из кустов, расположенных на левом возвышении. К этому времени роты начали стягиваться к авангарду, а милиция потянулась в обход. Вместе с первыми выстрелами неприятеля, пущено две сигнальные ракеты, для передачи известия милиции, что псхувцы встречают нас вооруженною рукой.

Стрелки, в составе двух с половиною рот, предводимые начальником авангарда, атаковали три завала на левой стороне спуска в ущелье, которое нужно было штурмовать. При атаке каждого из них, горцы успевали сделать только один залп; когда же дело доходно до рукопашной схватки, они бросали завалы, перебегая в овраг Агрибзи.

Пользуясь местностью, горцы устроили целый ряд завалов в самой теснине и по обеим сторонам её. Три из них, как уже сказано, были расположены по гребню и отлогостям, огибающим дорогу с левой стороны, а четыре — по возвышенности, упиравшейся в правый берег реки. Главный заваль запирал дорогу в том месте, где она переходит с левого берега на правый. Он тянулся сажень на 10 по гребню отвесного берега; устроенный из двух рядов бревен, забранных камнями, он представлял трудный подступ особенно с фронта, откуда горцы могли бросать камни и бревна в штурмующие войска, которым нужно было взбираться к нему по узкой и крутой тропинке.

Сбитый с левого гребня и обойденный нашими войсками, неприятель удалился на правую сторону реки, где были сосредоточены все скопища псхувцев и ахчипсувцев. К девяти часам, передовые войска спускались в ущелье, имея по сторонам цепи стрелков, которым трудно было сходить с крутизны, и только благодаря мелкому лесу, им можно было держаться за него при спуске и перестрелке и прикрывать движение колонны; последняя, между прочим, закрытая густым орешником, сходила без больших потерь.

В том месте, где дорога переходить с левого берега ручья на правый, роты были остановлены убийственным огнем с завалов. Против них поставили оба орудия и устроили ложементы для стрелков, огонь которых, поддерживаемый гранатами и картечью, значительно ослаблял выстрелы неприятеля. Штурм с фронта этих укреплений мог стоить нам больших потерь, почему приказано было двум стрелковым ротам (№№ 34-го и 35-го бат.), спуститься по левому лесистому отрогу на дно ущелья, оставить там ранцы и шинели, обойти завалы и, во что бы то ни стало, взять [382] их. В подкрепление им была направлена еще стрелковая рота № 23-го батальона, которой пришлось пробираться по руслу ручья к месту атаки под сильным огнем.

Первые две роты, под командою майора Ар-кого, начав обходное движение в двенадцать часов, ровно в час пополудни подошли к завалу. Горцы, видя наступление с той стороны, откуда они меньше всего его ожидали, открыли убийственный огонь по подходящим колоннам. В то время, с левых высот артиллерия и стрелки усилили огонь по неприятелю, и дали возможность атакующим подойти к месту без больших потерь. Штурм главного завала был решителен и быстр; град пуль залпа и туча камней, встретившие стрелков, не могли остановить их. Одновременно с этим нападением, подполковник К-ский направил роту стрелков № 26-го батальона, с её командиром поручиком Маяцким впереди, для приступа с фронта. Майор Ар-вский, обнажив шашку в числе первых вскочил на завал, где завязался жестокий рукопашный бой, продолжавшийся несколько минут. Пронзительные «гики» смешивались с криком «ура»; выстрелы прекратились, солдаты перемешались с горцами, работая штыками и шашками. Горцы, сознавая важность этого пункта, дрались отчаянно. Наконец, видя, что защитников уже мало, остается, они обратились в бегство.

Кучи трупов оставались на месте штурма главного завала. Остальные уже не трудно было взять, и оттуда псхувцы скоро были выгнаны. Потеряв первый завал, они уже не так упорно отстаивали другие; последние два были брошены без сопротивления. Вслед за тем, авангард вышел на равнину Агрибзи, занятую ещё раньше с обоих флангов милицией князя Г. Шервашидзе; туда же начали выдвигаться и остальные роты и обоз.

Часть горцев, перейдя вновь на левый отрог ущелья, засела в кустах с намерением остановить арьергард, но майор С-жец упорно отбивал все их нападения. Они бросились было к обозу, выходившему из леса, но когда против них повернули оба орудия, и поставили ракетный станок, выстрелы неприятеля стали прекращаться, дав возможность отряду скорее стянуться к месту сбора по узкой и извилистой тропе ущелья.

К трем часам мы уже заняли лагерь для ночлега. Долина Агрибзи, раскинутая между высотами, скрывающимися под лесом, была совершенно ровна и удобна для бивака, расстояние от которого до опушки со всех сторон было на полтора ружейного выстрела. [383]

Покрытая высокою зеленою травой, она служила удобным пастбищем для лошадей.

Арьергард вошел в лагерь с веселыми песнями; впереди его тянулись ряды носилок с ранеными и вели лошадей, навьюченных убитыми.

Псхувцы, после неудачной попытки удержать за собою крепкую позицию у Агрибзи, совершенно упали духом, как сообщали лазутчики. Они, конечно, много надеялись на свои леса и на почти недоступную местность, но, потеряв один из важнейших пунктов обороны, колебались продолжать её; и в совещаниях между собой, что предпринять на следующий день? — не сходились во мнениях. Одни хотели изъявить покорность, а другие, озлобленные потерею в деле родственников, приготовлялись к упорной защите. Между тем, нам предстояло перейти еще одно место, но уже более доступное, при подъеме с долины на гору, за которой были расположены аулы общества. Подъем этот был также укреплен завалами.

Потеря с нашей стороны, 17-го августа, простиралась более 60-ти человек, выбывших из строя ⁴; урон, горцев, по сведениям, собранным от них же, несколько превосходил наш. Нарезное оружие и картечь дали нам перевес в этом случае.

В начале седьмого часа пополудни, солнце начало опускаться за горы, бросая последние лучи на долину. Некоторым раневым уже не суждено было дождаться его восхода. Сумерки затем быстро ложились по ущельям и гигантские возвышенности, темными массами, выдвигали свои вершины на горизонте. Над лесом опускалась вечерняя мгла и одевала его покровом ночи. Ударили повестку к зоре; взвилась сигнальная ракета; глухо раздался выстрел орудия по ущельям, и дружному хоровому пению молитвы вторило эхо окрестных лесов. По пробитии зори всё смолкло; только суетились адъютанты, бегали фельдфебеля, полушепотом получали и отдавали приказания; медик и фельдшера ухаживали около раненых. Солдаты уселись кружками около огней, дружно принялись за ужин, который усердно истреблялся среди замечаний о впечатлениях истекшего дня.

Ночью похоронили убитых, для чего сделана общая яма, куда сложили тела, засыпали землей, а сверху золой и навозом, чтобы горцы не отыскали могил, которые часто разрывались ими, с целью поживиться сапогами и шинелями покойных. Ночь прошла спокойно; [384] после усталости минувшего дня, каждому бывшему не в карауле, спалось крепко и безмятежно; горцы ни одним выстрелом не беспокоили нас.

С рассветом следующего дня, явились к нам переговорщики, посланные псхувскими старшинами; последние приглашали к себе некоторых известных абхазцев и цебельдинцев, бывших при отряде, как имевших влияние и связи в этом обществе, и других, для совещания и посредничества между ними и русскими. Едва взошло солнце, как толпа псхувцев показалась на окраине долины с той стороны, куда шла дорога к их аулам; это было народное собрание, начавшее свои совещания относительно переговоров; к этому-то времени явились туда и посланные от нас. Покуда там шли суждения, роты приготовлялись к новому наступлению, на случай неуспеха переговоров. Собрание горцев было шумно и бурно; всякий из них предъявлял свои условия, для предложения их русским; отчего произошли несогласия. За спорами понапрасну терялось много времени. Хотя в обыкновенных случаях личности, известные по богатству или родовым связям, всегда были уважаемы в народных совещаниях, но в общественных делах и особенно в таких важных случаях, всякий член его имел равное право голоса и каждый поселянин подавал свои мнения и нередко вступал в спор со своим князем, если их суждения не сходились. Только невольники и их потомство, составлявшие собственность княжеских, дворянских сословий и их крестьян, не могли принимать участия ни в каких народных делах. Значение каждого члена в обществе основывалось, впрочем, не на одном только сословном происхождении, а и на личном значении человека, при чём уважались не только богатство и знатное родство, но и личные достоинства. В последнем случае притязание на звание «джигита» и громкое имя старого «абрека», пользовались всеобщим уважением.

При таком общественном устройстве, переговоры наши с псхувцами шли неуспешно, потому что всякий хотел поставить на своем. К этим спорам присоединились новые затруднения: недовольных потерей своих родственников в деле минувшего дня и настаивавших на продолжении обороны прохода к аулам, поддерживали представители соседних обществ: Ахчипсху и Аибга, приглашенных для помощи им. Некоторые из этих последних, прибывшие ночью и не успевшие подраться с нами, требовали от псхувцев, чтобы они не соглашались на мир. — «Вы приглашали нас», говорили они, «не [385] для того, чтобы быть посредниками между вами и свидетелями присяги русским, но защищать ваши жилища от них; если вы помиритесь, то мы одни станем драться с ними». Большинство же здравомыслящих псхувцев отвергало это и представляло другие доводы, отчего даже произошла ссора. Двое из самых упорных защитников своих мнений, поддерживаемые партиями той и другой стороны, до того разгорячились, что произвели несколько выстрелов. Но как при этом находились их родственники, не желавшие от последствий этой распри иметь канлы, то и не допустили до трагической развязки; спор кончился легкой контузией, нанесенной одному из ссорившихся.

Медленность совещаний выводила из терпения начальника отряда, у которого естественно возникало сомнение, что псхувцы могли протягивать свои переговоры с целью выиграть время, чтобы окончить завалы и больше укрепить те места, чрез которые нам нужно было проходить к их поселениям, и дождаться большего подкрепления. А для нашего отряда, с такими незначительными средствами, это могло стоить слишком дорого. Вследствие этого, несколько раз делалось распоряжение о движении вперед, и роты начинали выходить из лагеря; но бывшие в собрании горцев абхазцы и цебельдинцы приезжали к биваку с уверениями, что там всё идет хорошо и есть надежда на скорое окончание переговоров.

Был уже полдень, когда они кончили свое народное совещание, и вся толпа двинулась к лагерю. Впереди ехал, на белой лошади, псхувский эфенди, мулла Абдурахман Моршани. За ним следовали известные своим положением князья, имевшие вес в общественных делах, и более 150 представителей народа. Эфенди и знать раскланялись с начальником отряда, прикладывая руки ко лбу, а князь Таир-бей-Богорхан-ипа Моршани ⁵, выступив вперед, объяснись от имени всего общества просьбу о прощении за неповиновение их и о дозволении принять присягу на верноподданство России, а в залог прочности данных ими обещаний быть покорными — взять от них аманатов.

Эфенди, вслед за тем, громко прочитал молитву и предложил всем присутствующим псхувцам поочередно исполнить обряд присяги, согласно народного обычая. Каждый из них с важным и серьезным видом подходил к развернутому корану и, с обычною[386] клятвою, клад на него свинцовую пулю ⁶. Пока всё это делалось, из ближайшей опушки леса по псхувцам сделано было несколько выстрелов. Пули с визгом пронеслись над толпою горцев, что не на шутку всполошило их; все они схватились за оружие, и, выбежав вперед, стали отвечать! Наши роты, ближе расположенные к этому месту, тоже бросились к ружьям и без команды сделали несколько залпов туда же, пока не заиграли отбой. После чего и прекратилась перестрелка, продолжавшаяся минуты три, и начатая псхувцами же, не соглашавшимися на мир, к их приглашенными гостями, из других обществ.

IV.

Обратное движение. — Недостаток провианта. — Возвращение в Цебельду. — Праздники на уроч. Шукуран. — Назначение судей и выбор посредников. — Разбирательство распрей князей Моршани по кровомщению. — Приговор суда. — Возвращение отряда в Сухум-Кале.

После принятия горцами присяги, мы начали сейчас же обратное движете в сопровождении псхувцев, собравшихся для встречи нас с оружием в руках. Во время пути, они шли по сторонам, чтобы обеспечить отряд от нападения своих недовольных соседей. От Агрибзи до ночлега, у подножия горы Гуаштхва, пройдено спокойно, только иногда непокорные горцы менялись выстрелами с нашими новыми союзниками. С нами же ехали и важнейшие представители общества, изъявившие желание представиться наместнику кавказскому.

Вечером того же дня, псхувцы просили показать им, как пускаются ракеты, которые в деле 17-го августа имели, без сомнения, значительный успех, дававший нам нравственный перевес над ними. Любопытство их было удовлетворено. Сначала объяснили устройство ракет, причем горцы никак не могли усвоить себе понятия о том, чтобы снаряд, пускаемый не из ствола орудия, а просто из станка, был гранатою, начиненной порохом и пулями. Когда же взлетели кверху две сигнальные и пущены затем две боевые ракеты, удивление их перешло пределы простого любопытства, тем более, что они видели их днем, слышали только шум и треск среди ружейных выстрелов, с белой полосой дыма, остававшейся на несколько секунд на линии полета. Но в темноте, блестящая полоса, описавшая дугу, с шумом и шипением разрезавшая [387] воздух, освещая дикое ущелье, а также взрыв гранаты, представили для них зрелище совершенно новое, никогда не виданное.

На следующий день мы продолжали путь прежней дорогой безостановочно. Только раненые немного затрудняли движение, так как их большею частью несли на носилках. Каждого из них несли четыре человека, следовательно, по два в ряд, что представляло большое неудобство при движении по тропе, наскоро просеченной только для следования пешехода в один рад и лошади с вьюком. Носильщики, при такой неудобной тропе, нередко спотыкались, роняли раненых и падали сами. После дела 17-го августа, многие из раненых, оставаясь на месте, могли бы выздороветь, но при таком способе переноски, некоторые, даже с легкими ранами, вследствие ушибов и повреждений во время пути, оставались по несколько месяцев в лазаретах; холодные ночи в горах, не смотря на то, что опасно раненые помещались в палатках, усиливали их лихорадочное состояние. Должно быть незавидно было положение раненых, когда двое из них упрашивали солдат, не утомлять себя такой бесполезной ношей и бросить их на произвол судьбы. Носильщики, между прочим, переменялись; четверо несли раненого, столько же шло сзади на смену им, неся их ружья и другое снаряжение. Ноша эта для людей, хотя была и утомительна, но никто на нее не роптал и не жаловался.

К этому нужно упомянуть и о том, что уже два дня как не хватало мяса и спирта всему отряду, да и сухари кончились 17-го числа. Хотя Машлыкин при своей колонне и имел запасы провизии, но когда псхувцы открыто заявили о своем сопротивлении, то из опасения, чтобы на пути дгердский отряд не подвергся нападению горцев, без артиллерии и даже нарезных ружей, ему было послано, перед началом дела у Агрибзи, приказание воротиться в Цебельду. Колонна эта, между прочим, прошла уже значительное расстояние, разрабатывая дорогу, и была недалеко от переправы на Бзыби, но, получив это распоряжение, возвратилась на Шукуран, где получено новое предписание, посланное, по переходе обратно через Бзыбь, о выступлении навстречу Цебельдинскому отряду по прежнему пути; к нему-то и присоединился Машлыкин, 21-го числа вечером, на перевале Альбаки-Дзыхва. В эти дни солдаты кое-как делились между собой последними крохами, оставшимися в экономии; а некоторые была почти без пищи, промачивая запекшееся горло водой, в которой здесь недостатка не было. При таких трудных переходах, голод хотя и сильно действовал на физические [388] силы людей, но их поддерживали силы нравственные, при мысли, что они сделали свое дело и идут на отдых. Для кавказских солдата голод не был, конечно, новостью, и они дорогой, от нечего делать, шутили над ним.

— «Што ты, дядя Андриенко, так призадумался, говорил молодой солдатик, обращаясь к старому усачу. Ты, брат, не журись, что у меня сухарей нет, скоро и у тебя не будет».

— «Да и так уж мало осталось», отозвался Андриенко, у которого, по какому-то особенному случаю, остался: небольшой запас провизии.

— «Нет, не то, вмешался третий, ему, видишь, тяжело сумку-то нести с сухарями; он и опечалился, что некому помочь. Хош их и немного, а все-таки, значит, тяжесть, уж так и быть давай, помогу», обратился он к Андриенке.

— «Спасибо за услугу, отвечал последний, а помнишь, когда мы выступали в поход, для тебя тяжела была сума с провиантом; ты, чай, после получки, понапрасну разбрасывал его, чтобы легче идти.

— «Таперь-то легко; иду, что называется, легче пуху, хош за зайцами гонять; ноши нет лишней, да и в желудке пусто».

— «У тебя уж почитай третий день как нет ничего, да и у меня другой день тоже самое, обратился первый к последнему. Кабы дядя Андриенко не кормил нас эти два дня, то, пожалуй, мы с тобой давно бы свалились где-нибудь под кручу. На другой раз за то будем знать, как нужно беречь хлеб в горах».

— «Эй, Лещинский, как бы с тобой короче познакомиться, говорил в другом отделении солдат шедшему впереди его товарищу, у тебя, кажись, остались сухари и крупа, а мы с тобой когда-то «достами» были».

— «А што, голод-то верно не свой брат, отозвался Лещинский, изволь, можно поделиться: што есть вместе, а чего нет, пополам, а когда не станет ничего, тогда пойдем на подножный, кстати лес близко».

— «Да тут даже деревца ни одного нет с ягодой, с горечью заметил первый, в этом проклятом месте только бы ведьмам, да оборотням жить».

— «Ну, лапу будем сосать по-медвежьи, утешил его Лещинский, говорят, Мишка, эдак, целую зиму под снегом проводит».

— «А вот, Бог даст, придем на место, вмешался еще один к разговаривающим, там весь голод пополним; я уж себе зарок [389] дал: как прибудем, то целую неделю буду есть по шести фунтов хлеба в день».

Такими-то шуточками солдаты утоляли голод и ропоту не было.

Причиною недостатка провианта было частью неимение перевозочных средств, а частью нежелание увеличивать обоза отряда лишними запасами, при предположении, что переход к обществу Псхоу, ни в каком случай, не может продолжиться более четырех дней.

Вечером, 19-го августа, отряд перешел реку Бзыбь, где, переночевав на левом берегу её, продолжал движение по прежней дороге. 22-го числа мы вступили в Цебельду и после ночлега на реке Келасуре прибыли в урочище Шукуран. В этот день, на переходе получено известие, что следовавшие в Псхоу еще две тысячи убыхов и джигетов, узнав о движении нашем в обратный путь, прошли мимо общества по направлению к Цебельде, с намерением догнать отряд; но в то время мы уже далеко ушли и были вне всякой опасности от преследования.

Нельзя сказать, чтобы такой небольшой отряд не рисковал быть застигнутым на обратном пути значительными силами. Но движение это было рассчитано на то, что горцы не приготовлялись заранее к подобной встрече и не предполагали такой дерзости со стороны русских в летнее время, когда к ним пути остальных обществ были открыты. Расчет оказался верным: не смотря на медленное наше движение туда, псхувцы не успели собрать к себе значительного подкрепления.

____________________________

В достопамятной день летописи Кавказа, 25-го августа, в лагере назначен был парад. Священник, вызванный к этому времени из Сухума, в присутствии войск отслужил молебен и панихиду по убитым; по окончании службы прочитан приказ, отданный но отряду, содержание которого не лишним считаю привести здесь.

25-го августа 1860 г., уроч. Шукуран.

«Сегодня незабвенный день годовщины покорения восточного Кавказа и взятия Шамиля. Сегодня же поздравляю вас, храбрые товарищи Цебельдинского отряда, с благополучным окончанием экспедиции в общество Псхоу.

Сильный не числительностью, но мужеством вашим, я решился предпринять поход в это общество, куда наше оружие еще никогда не проникало.

Вы пробили себе дорогу через пять хребтов и прошли через [390] ледники гор; Дзыхва и Химса, перейдя истоки р. Бзыби, явились 16 го августа к подножию главного хребта, на уроч. Гуаштхва.

Изумленные неожиданным появлением вашим в недра своих недоступных вертепов, псхувцы надеялись на помощь соседних непокорных племен. Многие сотни явились к ним на помощь, и скопища эти думали остановить вас в лесах и скалистых ущельях Агрибзи. Поражение, нанесенное им в этом месте 17-го августа, взятие пяти завалов штурмом, в коих горцы оставили 60 трупов, убедили их в вашей непобедимости. Псхувцы прислали своих князей просить милосердия у Царя нашего и царского наместника и пощады у вас.

Чтобы не проливать кровь вашу, я пощадил на этот раз жилища псхувцев и их посевы; они присягнули в присутствии вашем Государю Императору, выдали аманатов, выставили, по приказанию моему, милицию, которая, при обратном движении, составляла боковые цепи отряда.

Одновременно с действиями нашими на сухом пути, начальник Сухумской морской станции разгромил поселение Адлера, сжег жилища горцев, заставив их с семействами укрыться в горы.

Семнадцатидневный поход ваш в общество Псхоу, поражение, нанесенное 17-го августа скопищам горцев, и неимоверные труды ваши надолго останутся воспоминанием, страшным для горцев и славным для всех вас.

Искренно благодарю вас, храбрые товарищи, за вашу беспримерную службу и совершенный подвиг, и ваших начальников, искусно и молодецки предводительствовавших вами, о чём могу смело свидетельствовать пред начальством».

Приказ был, отчасти, лицевою стороною медали; оборотную мы видели выше.

День тезоименитства Его Императорского Величества, 30-го числа, праздновался на биваке так же, как и 25-го. Вечером фронт лагеря был иллюминован плошками и фонарями; на обоих концах его сделаны были вензеля на белом полотне из зеленых пальмовых ветвей, с одной стороны Государя Императора, а с другой — генерал-фельдмаршала князя А. И. Барятинского. Для офицеров начальником отряда был приготовлен ужин, а нижним чинам отпущено для этого случая, по лишней крышке спирту. Выписали даже сухумскую музыку.

Освещенный плошками лагерь представлял живое зрелище: пестрые группы солдатиков, забыв недавние труды и лишения походной [391] боевой жизни, беззаботно предавались широкому русскому веселью. Там слышался звонкий голос запевалы, затягивавшего какую-либо разудалую песню, припев которой лихо подхватывался шумным хором; в другом месте шли оживленные солдатские танцы под звуки импровизированной бальной музыки, в которой немаловажную роль играли медные тарелки с турецким барабаном. Во всех кружках заметно было то непринужденно веселое настроение, когда русский человек чувствует себя на распашку.

Звонкий смех и говор, смешанный с песнями и звуками разных инструментов, долго разносился по ближайшим ущельям. Праздник окончился в два часа полуночи: в заключение его был пущен фейерверк.

____________________________

В первых числах сентября были собраны князья Цебельды и Дала, для окончательного решения дела по кровомщению между членами фамилии Моршани. Для этого вызван был из Карачая мулла эфенди, Магомед-Али присутствовать на суде в числе посредников с одной стороны, как лицо духовное и знающее книжную мудрость, а с другой — приглашен псхувский эфенди, Абдурахман Моршани. По обоюдному согласию враждующих сторон, выбраны были также члены суда, не принадлежащие к отраслям Тлапса и Учардия ⁷.

До ноября 1859 года в Цебельде существовал словесный народный суд, введенный нашим правительством, который состоял, под председательством цебельдинского пристава, из нескольких мдиванбегов (членов, назначаемых по усмотрено начальства), имевших право решать все тяжбы между туземцами, не составляющие большой важности; более же важные представлялись на усмотрение высшей власти. Но после волнений в ноябре месяце, бывших последствиями убийства князя Саат-бея Моршани, присутствие суда закрылось, по случаю неявки в него членов, которые, принадлежа к двум враждующим партиям той и другой отрасли, считали для себя не безопасным являться в суд; последний был открыт снова только после решения их распрей.

Разбирательство этого запутанного дела происходило так, как [392] и требовали обе стороны, т.е. по адату, где в некоторых случаях применялись и статьи шариата. Несколько дней продолжались совещания и прения по этому предмету, которые члены суда протягивали со всею азиатскою медленностью и установленными церемониями.

Всматриваясь ближе, в обычаи жителей западного Кавказа, нетрудно заметить, что дворянский класс или вообще состоятельный, много усвоил себе восточного. Они соблюдали между собой множество условных церемоний не только при переговорах и совещаниях, но и в самых обыкновенных делах. При встречах, горцы всегда с ужимками подходят один к другому, прикладывая руки ко лбу и груди, и начинают говорить каждый в свою очередь напыщенное приветствие с приправой лести, которая у них очень дешево расточается. Если притом это старые знакомцы, то делают обоюдные расспросы о здоровье семейств и родных. Узнав от своего собеседника о смерти родственника последнего, или о другом каком-либо несчастье, случившемся с ним — хотя бы об этом стороной известился и прежде — абазин скорчит такую грустную физиономию, и с таким ужасом начинает качать головой с восклицаниями: аллах! аллах! вай! вай! и проч., пускаясь, затем, пересчитывать по пальцам добродетели покойного, или сожалеть о несчастье приятеля с плачевными вздохами, что не знавший их обычаев и на самом деле может подумать, будто он вправду сильно озадачен этой вестью и узнал ее только в первый раз.

Если двум встретившимся, среди пути, нужно было сказать по пяти слов один другому, то они сначала слезают с лошадей, усаживаются, поджавши ноги и, затем, начинают говорить тихо, почти полушепотом, как будто из боязни, чтобы их не подслушали. Чем знатнее беседующие лица, тем больше церемоний, тем важнее и серьезнее их физиономии и таинственней разговор, хотя бы речь шла и о пустяках. Утонченность принятых приличий соблюдалась у них также со всею строгостью азиатского этикета, вместе с услужливостью, доходящею иногда до приторности. Каждый старался услужить чем-либо равному себе, и особенно лицу, которое имело больше весу в народе. Около двух разговаривающих таких особ всегда размещаются их свита и другой люд. Если один из первых вставал с места, то вся толпа точно на пружинах вскакивала на ноги и снова садилась только тогда, когда он опять опускался на землю. Подобное важное лицо имело обыкновенно при себе таких людей, которым отдавались секретные приказания. Эти последние, подбегая на зов патрона, наклонялись [393] ухом к губам его и выслушивали распоряжения, делаемые всегда шепотом, хотя бы речь тут шла лишь о том, что нужно напоить лошадь князя. Подчиненный, после исполнения поручения, с таким же серьезным видом отдавал на ухо ему отчет, в присутствии всех сидящих.

Когда нет особенно важного, нарочитого дела, то предметом обыкновенных разговоров у горцев были всегда новости, стоявшие на первом плане рассказов, при их тревожной, полной волнений жизни. Узнав что-либо, горец спешит передать о том своим соседям и знакомым. На следующий день всё вчерашнее уже забыто и свежий предмет какого-либо слуха снова занимает их с таким же жаром и энергией, переходя от одного к другому, с разными примечаниями и добавлениями. Почему члены суда, являясь на совещания, немало употребляли время на выполнение церемоний, сообщали один другому новости, а затем уже приступали к делу.

Только 21-го сентября последовало решение по тяжбе князей Моршани, которое состояло в следующем ⁸:

Князь Альмохсеит (Тлапсовой ветви) обязывался взять на воспитание сына убитого им Саат-бея (отрасли Учардия), трехлетнего Измаил-бея. И как через отдачу детей своих на воспитание, по существующими обычаям, горцы вступают между собой в родство, считающееся кровным, то этим и должна прекратиться канлы. По окончании воспитания, положенного обычаями, князь Альмохсеит обязан был доставить Измаил-бея в дом дяди, с известными церемониями и приличными подарками, по обычаю, принятому для этого в фамилии князей Моршани; подарки составляли род уплаты за кровь убитого Саат-бея.

Для характеристики обычаев горцев того края привожу несколько отрывков из приговора «совета посредников», решавшего это дело, в котором, между прочим, говорится:

«Так как причиною последнего смертоубийства князя Саат-бея Моршани была давнишняя вражда, таившаяся между Тлапсовыми и Учардиевыми потомками, по случаю убийства князя Тенгис-ипа [394] Беслангура Моршани ⁹, то, чтобы положить конец основному корню кровомщения, мы признали, чтобы князь Шахан-бей Моршани, брат убитого Саат-бея Моршани, принес очистительную присягу в том, что он не участвовал в убийстве Беслангура. Присягу князь Шахан-бей должен принести с одним братом своим, десятью дворянами и десятью крестьянами, которые вместе с ним присягают. Присяга эта прекращает кровомщение сына Беслангура Хиринса и он (последний) по исполнении Шахан-беем очистительной присяги, не может иметь на Учардиевых никакой претензии.

После объяснения в постановлении о воспитании сына убитого, следует изложение церемоний, обязательных по окончании воспитания:

«При возвращении его (князя Измаил-бея) в дом дяди, князь Альмохсеит, с тридцатью знатными князьями и тридцатью дворянами (из которых пятнадцать должны быть подвластны ему» а пятнадцать приглашенных из других племен дворян), должен дать присягу, вместе со всеми князьями и дворянами, в том, что если бы Шахан-бей (брат убитого Саат-бея) убил его брата (т. е. Альмохсеитова) и взял бы на воспитание сына убитого брата его, затем пришел бы к нему с тем же числом князей и дворян и с такими же подарками принести присягу, какую он сам теперь приносит, то он, князь Альмохсеит, считал бы себя удовлетворенным за кровь».

Шахан-бей при этом также выговаривал себе условие в том, что если бы и он убил кого из родственников Альмохсеита, то распря должна кончиться тем же. В следующем пункте приговора посредников постановляется:

«Через год, в это же самое время, когда будет принесена присяга князем Альмохсеитом, князь Мегмед-Гирей Моршани (потомок Тлапса), для окончания дела за покушение свое на жизнь князя Ширин-бея Моршани (Учардиевой отрасли), должен принести присягу с такими же числом князей и дворян, как выше показано, в том, что если бы князь Ширин-бей сделал покушение на жизнь Мегмед-Гирея, то он, Мегмед-Гирей, счел бы себя удовлетворенным, если бы Ширин-бей принес ему такую же присягу, с таким же числом князей и дворян, какую он сам теперь приносит. Спустя несколько времени после присяги, [395] князь Мегмед-Гирей должен прибыть к дому князя Ширин-бея, с своими подвластными старшинами и с цебельдинским приставом, и пригласить князя Ширин-бея к себе в дом, в гости, и названный князь должен принять это приглашение. В доме своем князь Мегмед-Гирей должен сделать Ширин-бею подарки, соответствующие — по обычаям фамилии Моршани — достоинству сановитого князя. После этих обрядов никто из них обоих и их фамилии (родственников), никакой вражды и претензий между собой иметь не должен.

«Так, как князь Ширин-бей имеет претензию на князя Мегмед-Гирея за трех пропавших у него лошадей, то до принесения присяги, последний должен возвратить первому трех лошадей такого же достоинства, какие имели пропавшие лошади».

По окончании решения, все ветви князей Моршани, находившиеся на жительстве в Цебельде и Дале, дали торжественное обязательство, что никто из них и их подвластных дворян и крестьян, с этого дня не имеет права посягать на жизнь другого для исполнения канлы, под опасением строжайшего взыскания с виновных, по русским законам.

Условие и последнее обязательство члены суда и князья Моршани утвердили подписом, т.е. некоторые своими печатями ¹⁰, а другие, по неимению их, омокнув пальцы в чернила, прикладывали их к бумаге. Приговор был принят с обеих сторон без возражений; только молодая вдова Саат-бея сначала не соглашалась отдавать сына на воспитание убийце его отца, но ее убедили тем, что народных законов и обычаев изменять нельзя.

В последних числах сентября, Цебельдинский отряд возвратился в город Сухум-Кале.

Хутор Нижне-Герасимов.

С. Смоленский.

(Продолжение будет.)

Комментарии

1. См. «Военный Сборник» за 1874 год, № 5.

2. Все принадлежности артиллерии и орудия везлись на вьюках. В течение похода две лошади сорвались с кручи, причем побились лафеты и принадлежности к ракетному станку.

3. Боковые цепи шли только по лесу и там, где это позволяла местность.

4. В том числе убит прапорщик Мелисье; ранены: один медик и подпоручик Кузьмин.

5. Таир — собственное имя с добавлением заимствованного у турок слова бей. Богорхан-ипа, тоже, что сын Богорхана.

6. Также присягали и сауксинские христиане, т.е. клали, после произнесения клятвенного обещания священником, пули к евангелию и кресту.

7. Кроме двух эфенди, выборными для суда по этому делу, были: а) со стороны потомков Тлапса, дворяне других племен: Джомлат Шхоца, Эбернак Цвацва, Смель Адзым и Ахмат Яш; б) со стороны Учардиевых, дворяне: Джейхан Кудж, Кодыр Цвацва, Мыс Шох Адзым, Халиль Кодза и Халиль Триш, и в) назначенные русским начальством князья Моршани: Кодыр-бей, Херипс и Коншуква Пашт-ипа. При разборе дела присутствовали начальник войск в Абхазии и цебельдинский пристав.

8. В предисловии к постановлению решения поясняется: «Хотя по статьям шариата за смертоубийство тоже назначена смерть, но смертная казнь в Российской Империи не допускается по подобным делам, без суда и решения высшей власти, а потому мы, согласно предоставленному праву рассмотреть и решить по местным народным обычаям это дело, приняв в основание все обстоятельства кровавой распри, давно существующей между этими фамилиями, определили:» и проч.

9. Вражда существовала еще и прежде, но утихшая на долгое время, при этом случае возобновилась.

10. Вырезанными на турецком языке.

Текст воспроизведен по изданию: Экспедиция в Псхоу (Выписка из походного дневника) // Военный сборник, № 6. 1874