РАССКАЗЫ — ВОСПОМИНАНИЯ О ЧЕЧЕНСКОМ ВОССТАНИИ в 1877 г.

(См. “Кавк. Вестник”, № 4.)

Наступило 19-е апреля. Вспомним, что это был следующий день после дня клятв и проклятий на могиле святого Ташу-Хаджи и после выезда из Ичкерии Проценко. По слухам, Али-бек в этот день, во главе партии в несколько сот ичкеринцев, посетил Ножай-Юрт — приставскую ставку — и с подобающею важностью принимал доклады в той самой комнате, в которой раньше вершил дела русский пристав. Как уже известно читателю, Ичкерия в эту пору бешено ликовала... Вот это дикое ликование добрых соседей и произвело вдруг поворот в настроении благоразумных до того ауховцев. Утром мне дали знать, что из наших аулов еще несколько человек бежало в Ичкерию. Потом один ауховский старшина прислал мне письмо, которым извещал, что мятежники грозятся внезапно напасть на его двор и, конечно, натворить при этом всяких бед. Появились указания, что ичкеринцы стали свободно переходить ауховскую границу с целью агитации в народе. Около полудня явился ко мне в самое укрепление, под предлогом какой-то просьбы, ичкеринец, о котором я узнал, что он принадлежит к деятельнейшим агитаторам восстания. Цель его прихода, правда, осталась неразъясненной, однако, в злонамеренности ее нельзя было сомневаться: в лучшем случае она состояла в том, чтобы высмотреть расположение укрепления, узнать силы его защитников и обо всем этом доложить имаму-полководцу. [6]

Мне удалось арестовать смельчака и отправить его в Хасав-Юрт. Только что я управился со шпионом Али-бека, состоявшие при мне милиционеры-ауховцы, один за другим, стали требовать увольнения их от службы, прикрываясь обременительностью последней... Словом, горизонт, вчера еще такой ясный, сегодня стал сильно омрачаться... В воздухе запахло беспокойством, тревожным ожиданием чего-то, как несколько дней тому назад в воздухе Ичкерии...

Ночь с 19-го на 20-е прошла в ожидании нападения на укрепление со стороны ичкеринцев, причем само собою разумелось, что ауховцы не преминут братски протянуть им руку помощи.

Настроение Ауха 20 — 22-го апреля оставалось таким же, как 18-го. Из тревожных событий этих дней заслуживают внимания следующие. Число беглецов из ауховских аулов в Ичкерию значительно увеличилось. Из аула Акташ-Ауха, по слухам, одна группа жителей отправила посланца к Али-беку с поручением передать имаму селям (мусульманское приветствие) и просить его пожаловать в Аух и начать творить суд и расправу, Затем один из ауховских старшин затеял довольно тонкую игру, обусловленную исключительным положением вещей. Этот старшина пользовался значительным авторитетом в населении и как представитель большой фамилии, и как человек не глупый, не раз достигавший важных для народа целей. Ичкеринцам было известно его влиятельное положение и поэтому они усиленно хлопотали, через подсылаемых к нему лиц, о переходе его на их сторону. Старшина, наш, конечно, отлично сознавал, что разыгравшееся восстание — пустая затея, которая кончится очень неблагоприятно для творцов ее. Но... но, во-первых, если бы ичкеринцам удалось ворваться в аул против его желания, то они, как ему мнилось, могли отважиться на бурное проявление своей воли или над ним самим, или над его семейством; во-вторых, ему, конечно, больно и горько было помириться с мыслью, что из “властителя дум” народа и руководителя его воли он может попасть в положение человека, “выброшенного за борт” за ненужностью; в третьих, он находил не естественным упустить случай извлечь из данного положения вещей все выгоды, какие оно только может дать, т.е., по горским воззрениям, упустить случай проявить ум и сообразительность. Вот сколько мотивов было у старшины для ведения своей игры. И она началась. Днем старшина по два, по [7] три раза являлся в укрепление за приказаниями, а по ночам у него толкались во дворе разные подозрительные личности. Секретно он усиленно просил о немедленном принятии той или другой меры против неблагонадежных элементов, а открыто, в присутствии других, распинался за отмену принятой меры... Теперь, через много лет после описываемых событий, я могу только сказать о нем, что это был раб темперамента, среды и обстоятельств, но тогда поведение почтенного старшины меня страшно возмущало...

IV.

На 23-е апреля были вызваны в аул Ярыксу-Аух (находится в 9-ти верстах от Хасав-Юрта) старшины, муллы и наиболее почетные старики всех ауховских аулов. К собравшимся в аул представителям народа прибыл из Хасав-Юрта временный военный начальник округа, флигель-адъютант полковник Б., во главе отряда из нескольких рот пехоты, при трех орудиях. Представителям были сделаны соответствующие внушения и предостережения; сами они дали твердое обещание, не выходя из повиновения, оставаться равнодушными зрителями совершающихся событий; потом стороны разъехались: начальник округа вернулся в Хасав-Юрт, а старики в свои аулы.

В тоже время весь Аух был ошеломлен вестью о погроме, разразившемся над мятежниками под аулом Маюртупом. Дошла до него эта весть через посредство Ичкерии и в очертаниях, характеризовавших собою не столько самый погром, сколько последствия его. “В возмутившихся аулах стон стоить: это женщины оплакивают своих мужей, братьев, детей”, — вот как описаны эти последствия в сохранившемся у меня от того времени письме и такими они и были в действительности.

Внушительная речь военного начальника округа, а главное вопль и стоны ичкеринских женщин заставили ауховцев притихать.

В такой тишине прошли 23 и 24 апреля. Мало того, ауховцы, которые уже решили было бежать в Ичкерию, теперь признали за лучшее оставаться дома; некоторые из них, зашедшие раньше чересчур далеко в выражении своих симпатий к мятежу, поспешили прибегнуть к покровительству влиятельных лиц, чтобы получить прощение за [8] предосудительный образ действий. Ставка моя стала снова наполняться просителями по текущим делам, что меня, конечно, только радовало, как доказательство, что течение жизни направляется по обычному руслу.

V.

Но 25-го апреля ветер опять подул в другую сторону. Дело в том, что в этот день я, по приказанию из Хасав-Юрта, разослал во все ауховские аулы запрос: нет ли желающих поступить на службу в милиционерские сотни, формируемые временным военным начальником округа? В запросе были указаны и условия поступления в милицию, условия очень выгодные для охотников. По обыкновению, для прочтения запроса аульные старшины созвали жителей на общественные сходки. И вот, в двух ауховских аулах, Акташ-Аухе и Юрт-Аухе, собравшиеся люди стали обсуждать... не то: следует или не слелует поступать в милицию, а то: оставаться ли в подчинении у господствующей власти, или объявить себя свободными от нее и примкнуть к восстанию. Тема прений оказалась настолько животрепещущею, что приковала к себе внимание всех участников сходок. И результаты прений оказались блестящими: в Юрт-Аухе за восстание высказалась вся сходка, в Акташ-Аухе более половины ее. Юрт-ауховцы тотчас же судорожно принялись за изготовление зеленых и красных значков...

Но здесь я, для большей ясности дела, должен дать читателю, хотя бы и краткое, описание ауховской территории, с указанием расположения на ней аулов; за одно уже познакомлю его также с местами и аулами других народностей, прилегающими к ауховской земле, так как в этом и последующих рассказах говорится и об них.

Ауховское общество (отрасль чеченского племени, как уже сказано в первом рассказе) занимает не широкую, но довольно длинную полосу земли, протянувшуюся неправильным многоугольником с юга на север, в районе северо-восточного склона Андийского хребта. На западе к полосе этой примыкает земля ичкеринского общества, на северо-западе — земли того же общества и кумыков, на севере и востоке — земли кумыков же и на востоке и юге — земли салатавского общества. Северная граница ауховской земли лежит всего верстах в трех с половиною, четырех от Хасав-Юртовской слободы, [9] нашего стратегического пункта, южная же упирается в высокий хребет Цонта-тау, составляющий прямое продолжение гор Тамух, о которых упоминается в первом рассказе. По характеру местности, ауховская территория делится на две половины — северную и южную; северная половина наполнена невысокими и мягкими горными хребтами и скатами, кое где только поросшими мелким кустарником, южная же состоит из довольно высоких гор, на значительном пространстве покрытых чинаровым лесом. Лес этот в особенности густ и неудобопроходим в юго-западной части территории, где он сливается с семсирским и другими ичкерийскими лесами.

Северная половина ауховской земли орошается реками Яман-су (на западе), Ярык-су (по средине) и Акташ (на востоке). В южной половине на западе протекают мелкие притоки Ярык-су, в средине — река Акташ, а в восточной полосе приток Акташа — Сала-су.

На всей ауховской территории, кроме хуторов и поселков, расположено всего пять больших аулов: Ярыксу-Аух на реке того же наименования, находящийся всего в девяти верстах от Хасав-Юрта, Банай и подле него Кишень-Аух на той же реке, отстоящие от Хасав-Юрта в 15 — 18 верстах, Акташь-Аух на реке Акташе, удаленный от Хасав-Юрта на 20 — 21 версту, и Юрт-Аух на речке Сала-су, лежащий в трех верстах от Акташ-Ауха. Самый большой из аулов Ярыксу-Аух, в котором в 1877 году было свыше 700 дворов, а самый меньший из них Юрт-Аух, имевший в туже пору до 150 дворов. Всего в ауховских аулах, хуторах и поселках было около 2,000 дворов с числом жителей от 12 до 15-ти тысяч обоего пола.

Южнее аула Кашень-Ауха, не более как в полуверсте от него, за глубоким оврагом, находилось укрепление Кишен. До аула Акташ-Ауха от укрепления считалось всего верст 7 — 8, но дорога, соединявшая эти два пункта, принадлежала к самым неудобным. Среднею своей частью она пролегала по глубокой впадине между двумя хребтами, покрытой дремучим чинаровым лесом. Дорога эта носила название “Петуховской”, потому что на ней в 1872 году был убит ауховскими злоумышленниками начальник Хасав-Юртовскоо округа, полковник Петухов.

У западной границы ауховской земли расположены ичкеринские аулы Балансу, Ножай-Юрт, Гилян и Зандак со своим приснопамятным Семсиром; по юго-западной и южной границам [10] тянутся открытые пастбищные горы, а по восточной — лежат салатавские аулы: южнее, в верховьях реки Акташа и на берегу ее, аул Алмак, а севернее, на речке Сала-су, верстах в 5 — 6 от Юрт-Ауха — аул Дылым. Пространство между Юрт-Аухом, Акташ-Аухом, Дылымом и Алмаком местами покрыто большими лесами, но главная особенность его та, что оно непосредственно примыкает к ичкеринским лесным трущобам, охватывающим верховья речки Ярык-су.

Дополню это беглое описание еще двумя-тремя штрихами. Ауховские аулы, как видно и из приведенного описания, делятся на две отдельные группы; первую составляют Ярыксу, Банай и Кишен-Аух, лежащие на р. Ярык-су, вторую — Акташ-Аух и Юрт-Аух, приютившиеся на берегах рр. Акташа и Сала-су. Первая группа занимает местность открытую и, сверх того, на севере ее лежит Хасав-Юрт, а на юге в описываемую пору она упиралась в укреп. Кишень. Вторая, отделенная от первой относительно высокими и местами лесистыми горами, находилась несколько в стороне от названных наших стратегических пунктов. Вместе с тем расстояние между этой группою ауховских аулов и салатавскими аулами Алмаком и Дылымом — самое ничтожное, как не велико также расстояние между ними и Семсиром. Кроме того, от второй группы тянулись к указанным пограничным селениям густые леса, — обстоятельство очень важное, так как, благодаря ему, до крайности облегчались взаимные сношения жителей аулов всего этого района.

Вот в этих чисто топографических условиях и лежала причина, не скажу — неодинакового настроения, но неодинакового образа действия всех ауховских аулов. Аулы, расположенные по Ярык-су, несмотря на внезапно охватившее их влечение к Али-беку и мятежу, продолжали сидеть смирно, довольствуясь высылкою в Ичкерию одиночных добровольцев. Но Юрт-Аух и Акташ-Аух, находясь в более выгодных для проявления себя условиях, не выдержали характера и прорвались. Заодно с ними стал прорываться и Дылым, а что касается Алмака — аула, забравшегося в трудно проходимые дебри, то он смело объявил “смерть русским” и водрузил знамя (значок) на крыше аульной мечети.

VI.

Впрочем, демонстрация Акташа и Юрт-Ауха, как и Алмака с Дылымом, имела пока чисто платонический характер. [11]

Али-бек и его сподвижники были в это время далеко. Они си-дели между чеченскими аулами Джугурта и Маюртупом, и готовились снова двинуться к аулу Шали, своего рода ключу к Большой Чечне. Движение это было, действительно, исполнено ими, но окончилось для них весьма печальным образом. Вот как оно описывается в “Хронике”: “Как только партия приблизилась к Шали, жители встретили ее ружейным огнем и заставили Али-бека изменить свои намерения. Он направился на кочкалыковские аулы, где надеялся встретить больший успех. Но, отступая, в лесу между аулами Герменчук и Автуры, он наткнулся на сотню гребенцов, составлявшую авангард отряда полковника Нурида. “С ожесточением накинулись мятежники на эту горсть людей, в которой предполагали легкую добычу. Однако, дружные три залпа из только что полученных казаками берданок показали горцам, что достойные славных своих преданий казаки способны дать отпор и вдесятеро сильнейшему противнику” (“Хрон. чечен. восст.”, стр. 18. Кавычки в середине текста выписки поставлены самим автором “Хроники”, из чего следует заключить, что он дает тут дословное извлечение из современного официального акта. Приведу, кстати, одну интересную подробность. Казаки, давшие молодецкий отпор “вдесятеро сильнейшему противнику”, благодаря полученным ими перед тем бердановским ружьям, как разе называли тогда, по окончании дела, любовно целовали эти ружья, ласково величая их: “спасительница ты моя, душечка ты моя”.). Подкрепление, подоспевшее на выручку гребенцам, довершило поражение мятежников. Тогда шалинцы, а за ними автуринцы и гельдигенцы, видя полную неудачу своих земляков, в свою очередь, атаковали их, и пораженная ужасом партия, большею частью, бросилась в Хулхулаусское ущелье, а остальные рассеялись по окрестностям” (Ibid., стр. 18 и 19.).

“Увидев это, полковник Нурид двинул свой отряд, наперерез мятежникам, к р. Хулхулау и успел встретить бегущие по ущелью толпы учащенным огнем 10 орудий. Естественно, что потери чеченцев были громадны, тогда как наши состояли из двух убитых и нескольких контуженных” (Ibid., стр. 19.).

Далее автор “Хроники” говорит:

“Этот второй урок, данный под Шалями 26-го апреля, оказался действительнее первого” (“Хроника”, как заявляет сам составитель ее (стр. 4), писалась по “обширных архивным материалам”. В этом причина, что я цитирую ее в отношении событий, происходивших вне района моих личных наблюдений. По этой же причине я не решаюсь оспаривать точность приводимых в ней дат, хотя по одному из хранящихся у меня авторитетных документов шалинское дело происходило не 26-го, а 28-го апреля.). [12]

Али-беку, следовательно, было пока не до ауховцев. Полученные сведения о преступном поведении Акташа и Юрт-Ауха, а также Алмака были немедленно сообщены мною в Хасав-Юрт. Вместе с тем я разослал гонцов ко всех ауховским старшинам с требованием, чтобы последние явились ко мне на следующий день, т. е. 27-го апреля. Цель этого вызова старшин состояла в том, чтобы совместно с ними обсудить положение дел и выработать при этом план противодействия вовлечению Ауха в поток восстания. Предвидел я также, что мне придется съездить в Акташ и Юрт-Аух и признал за лучшее сделать поездку в сопровождена всех старшин, как наиболее выдающихся представителей народа (в Салатавии аналогичные меры принимались местным приставом капитаном Шейх-Магома Дациевым, природным салатавцем.).

Н. Семенов.

(Продолжение следует).