РУНОВСКИЙ А. И.

КОДЕКС ШАМИЛЯ

Низам 8. Административные учреждения.

До вступления Шамиля в управление немирным краем, все общества и деревни управлялись старшинами и кадиями, или дебирами ⁹, власть и влияние которых были весьма [353] сомнительного свойства. Убедившись в бессилии этих начальств, Шамиль разделил страну на наибства, предоставив наибам весьма большие права. Они творили суд и расправу не только в обыкновенных тяжебных делах, но и все касавшееся безопасности и благосостояния вверенного им края лежало на их ответственности, а следовательно подлежало их же разбирательству и распоряжениям. Одним словом, им было предоставлено все военное управление, за исключением сложных наступательных предприятий, и все гражданское управление, кроме введения новых административных мер, имевших форму и силу закона. Исключения эти подлежали власти имама, точно так же, как и смертная казнь, которая хотя и определялась наибами, но приговоры их приводились в исполнение не иначе, как с утверждения Шамиля. Впрочем, последнее постановление состоялось не в начале, а с течением времени, когда Шамиль узнал о случаях несправедливости наибов, казнивших несколько человек совершенно безвинно, из корыстных видов. Все остальное было сосредоточено в руках наибов.

Дела тяжебные (гражданские) разбирались, по смыслу корана, дебирами (или муллами), кадиями и муфтиями. В каждом селении было несколько мулл; но из них только один облекался властию градоначальника. Муфтий назначался в каждое наибство и, сверх того, в каждое почему нибудь особенно замечательное селение. Приговоры всех этих лиц передавались для исполнения наибам в тех случаях, если с которой нибудь стороны обнаружится нежелание покориться решению шарриата добровольно. Тогда наиб требовал к себе тяжущихся и решал дело в одну минуту, согласно объявленного их судьею толкования. Апелляция на это решение могла быть представлена только имаму, от которого исходили повеления, не допускавшие отлагательства и уже не встречавшие ни апелляции, ни ропота.

При стесненном положении края вообще, при невозможности сообщить ходу гражданских дел какую либо форму, а главное — при общем отвращении горцев ко всякого рода формальностям, и особенно к промедлению, хотя бы дело шло о жизни или смерти тяжущихся, другого порядка вещей и быть не могло. Шамиль знал это очень хорошо, а потому и на [354] слабую сторону своей администрации смотрел довольно равнодушно, выходя из апатии только в самых экстренных случаях.

Ближайшими помощниками наибов, как гражданских правителей, были муриды и дебиры ¹⁰. В ведении последних состояли пятисотенные, сотенные и десятники. Все они, кроме муридов, избирались из людей, принадлежавших к местному населению, и назначались в свои должности наибом.

Дебиры назначались градоначальниками в те места, где не было резиденции наиба. В отношении к нему они были то же самое, что наши городничие в отношении к губернатору. Занятия и права их были тоже такие, и вообще круг действий их был очень ограничен: они решали дела только незначительной важности, все же остальные представляли на усмотрение наибов (именно гражданские, духовные подлежали исключительно ведению муфтиев).

В ведении дебиров, кроме пятисотенных, сотенных и десятских, находились и татели.

Обязанность тателей заключалась в наблюдении за исправным исполнением горцами требований религии, известных под именем фарыза и составляющих необходимую принадлежность всякого мусульманина.

Все эти должностные лица, взятые вместе, представляли собою сколок нашей городской и земской полиций. В военном отношении, наиб был главномандующий войсками, расположенными в стране, вверенной его управлению. Другими словами, он был главный начальник всех, кто только в его наибстве носил оружие. Безопасность края лежала на полной его ответственности, и он, распоряжаясь самовластно встречею неприятеля, а также отряжая мелкие шайки или давая начальникам их позволение для набегов на наши пределы, не имел только права устраивать без разрешения имама экспедиции больших размеров.

Помощниками наиба в военное время, или, вернее, частными начальниками в действующих войсках были те же пятисотенные, сотенные и десятские. Обязанности их на время отсутствия из места жительства так же, как и обязанности наиба, исполнялись людьми, ими же самими избранными. По большей части это были или близкие их родственники, или [355] хорошо известные им люди, на которых вполне можно было положиться.

Как в военное, так и в мирное время, наибы подчинялись мудиру. Это звание Шамиль учредил для легкости сношений с наибствами, слишком отдаленными от его собственной резиденции, а также и для более действительного надзора за некоторыми не совсем надежными наибами. Такими мудирами были у него вначале: Шуаип-мулла в большой Чечне, Ахверды-Магома — в малой; потом Саид, Кибит-Магома, Даниэль-султан, Албаз-Дебир и некоторые другие в разных частях Дагестана. Последним был сын его Гази-Мухаммед. Относительно гражданского управления мудир был нечто в роде нашего генерал-губернатора.

Звание мудира, вместе с некоторыми другими нововведениями по военной части, учреждено Шамилем по образцу турецкому, со слов и по руководству известного в немирном крае Чеченца Юсуфа-Хаджи, который долго жил в Константинополе и, возвратившись потом к Шамилю, пленил его рассказами о турецкой администрации.

Для секретного наблюдения за действиями всех вышепоименованных административных лиц, Шамиль учредил еще звание мухтасибов. Число их было неопределенно, и постоянного места жительства они не имели, а переменяли его по мере надобности. В случаях, достойных внимания, они секретным образом поставляли в известность имама для принятия с его стороны нужных мер.

Наконец, нужно еще сказать несколько слов о Шамилевых муридах, с которыми до сих пор мы были знакомы по сведениям, как кажется, не совсем точным.

По объяснению наших ученых, «муршид» есть наставник в правилах тарриката, или человек, «указующий истинный путь», а «мурид» есть человек, «желающий следовать по этому пути».

Собственно в этом смысле мы и понимали значение дагестанских муридов, а учение, которому они следовали, мы называли «муридизмом». Об этом учении у нас было много писано; поэтому распространяться о нем здесь мы считаем лишним, а оставляем за собою право изложить касающиеся этого предмета факты особо в самом непродолжительном времени. Теперь же обращаем внимание читателей на [356] объяснение Шамиля, из которого видно, что кроме муридов, которых он называет «муридами по таррикату», в Дагестане были еще другие муриды, которых уже следует обозначить не «учениками», а «исполнителями». Этих последних он называет «наибскими муридами».

Чтобы сделать понятною эту разницу, нужно объяснить обязанности каждого из муридов, а также и условия, в которых находились люди, принимавшие на себя эти звания.

Муридом по таррикату мог сделаться всякий желающий, без различие возраста, состояния, образования и умственных способностей: для этого он должен был только явиться к проповеднику тарриката и объявить ему свое желание «искать правильную дорогу». Отказа никогда не бывало, и желающий тотчас же получал наставление о том, как должен держать себя человек, желающий идти по стопам пророка и удостоиться блаженства в будущей жизни, отказавшись от блеска и приманок настоящей. Сверх того, ему называли книги, которые следует теперь читать, и указывали в них места, на которые нужно обращать особенное внимание.

С этой минуты прозелит принимал название мурида и посвящал всю свою жизнь единственно изучению тарриката. Разорвав все связи с внешним миром, он удалялся от всего, что напоминало житейскую суету вообще, а войну в особенности. Только изредка являлся он к своему учителю для беседы и для разъяснения представлявшихся ему недоразумений.

Понятно, что муридами по таррикату делались люди не особенно храбрые и еще те, которые от природы были уж черезчур набожны. По крайней мере за время Шамиля изучением тарриката занимались, по словам одного из членов семейства нашего пленника, одни только лентяи, дармоеды и в особенности трусы.

Совсем другого рода человек был «наибский мурид», и столько же различны были условия его быта и обязанности, которые он на себя принимал. Все познания его в книжной мудрости ограничивались чтением корана и сознанием необходимости газавата. Все его достоинства должны были заключаться в отсутствии физических недостатков, препятствующих владеть оружием, и в слепом повиновении своему [357] наибу, как бы бесчеловечны и нелепы ни были его приказания. Вот все, что от него требовалось, независимо храбрости и удостоверения о поведении, или, вернее, о личности, которую, в случае неведения о том наиба, свидетельствовали односельцы мурида.

За свою службу при наибе, мурид получал от него все, что было необходимо для существования и для участия в войне. Ему давали лошадь, оружие и одежду. Иногда наибы содержали и все семейство мурида. У самого Шамиля это принято было всегдашним правилом ¹¹.

Такие условия составляли верную приманку для людей, которым нечего было есть или нечего было терять. Впрочем, и люди богатые шли в муриды чуть ли еще не с большею охотою, имея в виду удовлетворение честолюбия, потому что служба муридов считалась самою почетною в крае; а муриды имамские одним своим появлением внушали ужас в самих наибах. Отсюда начало той храбрости, которая свойственна одним муридам, и той собачьей преданности, которую питали они к наибам, умевшим поддерживать ее.

Заметим мимоходом, что последнее чувство столь сильно развито в горце, особливо пока он еще молод, что составляет некоторым образом потребность его натуры.

При первых двух имамах, муридов этих не существовало: они составляют учреждение собственно Шамиля. Идея же этого учреждения, заимствованная им из преданий первых времен исламизма, основана на крайней необходимости иметь под рукою у имама и у его помощников людей верных и вполне способных к безотлагательному исполнению различных мер, требуемых исключительным положением страны и разнородностию элементов ее населения.

Это и было настоящее назначение муридов: религиозной цели в этом учреждении не было ни на волос.

Организовав таким образом управление немирным краем, Шамилю оставалось только наблюдать за добросовестным выполнением административными лицами своих обязанностей и [358] заниматься внешними делами своей страны. По его словам, он так и делал. В какой степени были действительны принятые им меры, мы можем теперь судить самым безошибочным образом, имея в своих руках все необходимые для того данные.

Низам 9. Общественная казна и содержание административных лиц.

В прежнее время, до образования в Дагестане имамата, страна давала содержание только ханам, бекам (дворянам) и дебирам, или градоначальникам. Потребные для этого подати установлены были еще во времена Аббасидов, явившихся в Дагестане в шестом столетии гиджры, с целью распространения ислама. Подробности этого нашествия сохранились в книге Мухаммеда-Рафи ¹² и дополнены изустными преданиями горцев и их собственными комментариями. Чрез это составилось сказание, объясняющее весьма многие факты, в том числе происхождение дагестанской аристократии и существовавшую до Шамиля систему податей. Мы приводим здесь сказание об этом последнем предмете, чтобы лучше уяснить значение шамилевского закона, о котором идет речь.

Утвердившись первоначально в прибрежной части Дагестана (именно в нынешних шамхальских владениях), Аббасиды обратили внимание на соседственные земли. Направляя туда своих воинственных миссионеров, они приказывали им распространять ислам, смотря по обстоятельствам, силою убеждений или силою оружия, с таким рассчетом, чтобы в первом случае освобождать прозелитов от всяких податей и повинностей или же облагать ими в самых незначительных размерах, а в последнем предавать непокорных и принадлежащее им имущество огню и мечу, начиная с их повелителей.

Из числа посланных Аббасидами предводителей, родственник их Абу-Мусселим занял Аварию. В самом непродолжительном времени он лишил страну оборонительных средств и заставил ее население принять ислам. Тогдашний владетель Аварии, Суракат, не видя возможности отстоять свою власть силою оружия, скрылся в трущобах соседней Тушетии, которую Шамиль называет «Туш» и «Мосок», и там чрез несколько времени умер. [359]

Предание называет Абу-Мусселима самым умным и самым дельным из всех Аббасидов-завоевателей Дагестана. Деятельно занимаясь распространением ислама, он в то же время обращал особенное внимание на внутреннее устройство края. Согласно наставлениям пославших его Аббасидов, он приказал составить, на случай упорства населения к принятию ислама, ясные и точные правила для взимания податей в самых обременительных размерах ¹³. В первое время его управления, когда народ выказал еще некоторое упорство, правила эти были в полном действии. Но потом, заметив, в какой степени они угнетают население, и убедившись к тому же в совершенной его покорности, по крайней мере наружной, Абу-Мусселим прекратил действие своего закона и обложил страну самою незначительною податью. Вместе с тем, желая доставить существованию исламизма в Аварии более надежные ручательства, он объявил, что изданные им правила снова войдут в свою силу тотчас, как только народ вздумает уклониться от новой религии.

Но ему не пришлось привести свою угрозу в исполнение. За то ее исполнили настоящие природные владетели Аварии.

Сын Сураката, по имени неизвестный, был такой же фанатик в идолопоклонстве, как Кази-Мулла в исламизме. Питая сильнейшую ненависть к шарриату и к проповедникам его, он, бывши еще с отцом в изгнании, делал все для ниспровержения недавно установленного порядка вещей. Старания его увенчались успехом, потому что новые мусульмане очень охотно отказывались от выполнения требований шарриата, сильно стеснявшего их необузданные стремления. Пользуясь этим, сын Сураката набрал сильное войско, явился с ним перед Хунзахом и занял его без сопротивления: Абу-Мусселим оставил его заблаговременно, повинуясь пророческому значению виденного им сна.

Вступив в управление отцовским наследием и ниспровергая установленный пришельцами порядок вещей до основания, сын Сураката остановился наконец перед законом о взимании податей. Закон этот показался ему дельным и вполне удовлетворяющим потребностям если не страны, то ее обладателей. На этом основании, он не замедлил [360] привести его в действие. Мусульманские миссионеры, снова пришедшие в Аварию чрез 23 года после Абу-Мусселима, оставили закон во всей его силе, в наказание народу за его отступничество. Потом утвердили его и преемники суракатова сына, вполне разделившие взгляд своего предшественника на удобоприменимость этого закона. Наконец, с течением времени, признал действительность его для всех грядущих поколений и самый народ, обыкновенно взирающий на каждую исписанную бумажку как на документ неопровержимый.

В таком виде, без всяких изменений, бичевали аварские владетели своих подданных системою Абу-Мусселима до самого присоединении Аварии к бывшему имамату.

При первых двух имамах, перемен в этом отношении не произошло никаких, за исключением поборов, более или менее насильственных, взимавшихся в пользу военных потребностей, но без всякой системы и порядка. Несмотря на то, что, в продолжение этого периода, Шамиль был, по его выражению, «военным министром», он решительно не может назвать по имени ни одной статьи доходов имамата. «Разорили Кизляр, — говорит он, — разорили непокорные аулы, разграбили дворец аварских ханов: вот и добыча. Разделили ее между участниками: имаму досталось больше всех — вот и общественная казна»... Он не мог даже сказать, какое употребление делали в то время из конфискованных имуществ, то есть было ли для них какое либо определенное назначение, как при нем, или подлежали они каким либо иным правилам. Словом, все были как в тумане, никто не рассчитывал на что нибудь верное, никто не думал о завтрашнем дне, потому что и завтра было так же сомнительно, как вчера и как сегодня.

После истребления аварских ханов, владычество Гамзат-Бека было так непродолжительно, что он не успел ввести почти ни одной административной меры сколько нибудь серьезной. Да он мало об этом и думал, будучи занят упрочением своей власти к Хунзахе. Притом же, судя по словам Шамиля, он был весьма недальновидный политик и очень плохой администратор. Сам же Шамиль, хотя и находился вместе с ним в главе управления, но видя в упорстве, с которым Гамзат решился основать свою резиденцию в Хунзахе, близкий и неблагоприятный конец его [361] поприща, он удалился от дел и проживал в Гимра частным человеком. Поэтому и в деле распределения Гамзатом доходов и расходов ровно ничего не сделано, а все осталось по старому: в Аварии и в других землях, подчиненных ханской власти, как было при Суракате, а в остальном Дагестане, как было спокон века, только с примесью некоторых насильственных поборов, вынуждавшихся ненормальным состоянием страны.

Рассмотрев весь ужас положения народа, угнетенного нелепыми правилами до последней крайности, Шамиль поспешил остановить их действие и определил подати в размерах, не имевших ничего общего с установленными Абу-Мусселимом, при чем издал строгий наказ не вынуждать податей силою от тех, кто не в состоянии внести их, и не подвергать несостоятельных никаким взысканиям ¹⁴. Для большого же облегчения народа, он приказал взимать подати не одними произведениями земли или звонкою монетою, но и всем, что только жители пожелают отдать. Конечно, при таком условии трудно было составить финансовый баланс. Он был невозможен еще и потому, что расходные статьи беспрестанно менялись и никогда не были известны заблаговременно. Как бы то ни было, но составлявшиеся таким образом суммы Шамиль обратил в общественную казну — «бейтульмаль», которая расходовалась единственно на нужды края. Цифра ее, при гуманном способе взимания податей, не могла быть велика; но, во первых, наш десяток рублей в горах стоит тысячи, а во вторых фонд бейтульмаля составлялся не из одной ходячей монеты: сюда принадлежали целые косяки лошадей, огромные стада баранов и рогатого скота и целые арсеналы оружия, что тоже стоит денег, а у нас стоит даже и больших денег. Независимо того, Шамиль усилил средства общественной казны еще тремя источниками: конфискациею имуществ эмигрантов и обвиняемых в известных преступлениях штрафными деньгами, о которых было сказано выше, и выделом из военной добычи, о котором будет сказано ниже ¹⁵. Что касается «зяката», подати, которую многие из наших писателей относят тоже к числу доходов общественной казны, то, по [362] словам Шамиля, она, как составляющая учреждений религии, взималась совершенно на особых основаниях и расходовалась, тоже согласно указаний шарриата, на учреждение школ и мечетей и на вспомоществование бедным. С доходами же общественной казны она ничего общего не имела и ведению имама никогда не подлежала, а находилась в полном распоряжении духовенства.

Теперь обратимся к содержанию лиц, занимавших различные административные должности.

Правду сказать, закон, разъяснивший это дело, далеко не представляет собою строго обдуманной системы; напротив, в нем даже, как мы увидим, многого недостает, а многое ребячески наивно. Однако, нельзя в этом обвинять ни личность законодателя, ни его понятия, ни степень его образования, так как утвердительно почти можно сказать, что принятая им система была бы вполне хороша и в своем невыделанном виде, еслиб взгляд Шамиля на блого страны, его честность и доброжелательство хотя бы на половину были усвоены людьми, управлявшими страною под его началом. Но этого не было, и вот причина, по которой многое из того, что было установлено Шамилем, принесло совсем не те результаты, каких он желал.

Это самое случилось с законом о содержании административных лиц. Действие его распространялось на дебиров, муфтиев, наибов, мудиров, муртазеков и тателей. Содержание их (так же, как и муридов, о которых мы уже говорили) определено шарриатом на счет военной добычи из пая «масаалех» (достойному достойное); но цифра пая была так ничтожна в сравнении с потребностями, для удовлетворения которых он назначен, что Шамиль нашелся вынужденным сделать из него другое употребление, тоже указанное шарриатом, а содержание лиц, служивших общественному делу, отнес на счет страны.

В этом отношении, прежде всего он обратил свой низам на доходы дебира и произвел в них значительную перемену, немало облегчившую население.

Доходы дебиров в прежнее время были различны и находились в полной зависимости от местных условий и степени благосостоянии жителей. Таким образом, в некоторых селениях дебирам отводили только землю для хлебопашества, [363]

что делалось впоследствии и в отношении муфтиев. В Гумбете, сверх того, жители обработывали и участки их. В Анди дебиры получали плату за погребение умерших; размеры ее были неопределенны. В Чечне давали дебирам (муллам) по две сабу хлеба с каждого двора. В некоторых местах Дагестана они получали по одной сабу хлеба, в других деньгами. Одним словом, делом этим управлял адат (обычай), и Шамиль, нимало не касаясь его в Дагестане, обратил свой низам против чеченского адата. Приняв во внимание страдательное положение, в котором страна эта постоянно находилась, он уменьшил доходы дебиров ровно на половину и, сверх того, половину этой половины приказал отдавать муфтиям, а наблюдение за исполнением поручил наибам.

Точно также и в Дагестане дебиры отдавали половину своих доходов муфтиям; но здесь было небольшое исключение: в Чечне низам этот был обязателен для всех дебиров; в Дагестане же некоторые из них не платили своим муфтиям ни копейки денег, ни зерна хлеба. Дело в том, что почти все чеченские дебиры были люди необразованные, а некоторые (до Шамиля) даже и безграмотные, между тем как дебиры дагестанские большею частию славились своею ученостию, а некоторые даже были образованнее муфтиев. По установленному Шамилем порядку, все дебиры, и чеченские и дагестанские, обязаны были каждую неделю являться к своим муфтиям для представления отчета о делах решенных и для совещания о тех, которые по сложности своей возбуждали недоразумения. Затруднения эти вечно представлялись дебирам чеченским и очень редко дагестанским. Это самое обстоятельство и решало вопрос: платить муфтиям или не платить? Заметим здесь, что денежные взносы дебиров муфтиям в Дагестане простирались от 20 коп. до одного рубля серебром в год и что, в этих случаях, натуральная повинность прекращалась.

Независимо половины, платимой дебирами по низаму, муфтии пользовались еще другим содержанием, присвоенным им по званию дебира тех селений, в которых они имели резиденцию, так как дебиры из мулл туда уже не назначались.

В содержании наибов совсем не было и той определенности, которую еще можно заметить в содержании духовных лиц. Шамиль предоставил наибам два источника: [364] 1) добровольные приношения, имевшие в основании своем уверенность, что подчиненное лицо не может не иметь желания подарить чем нибудь своего начальника и тем приобресть его благорасположение, и 2) с конфискованных имуществ, часть которых должна была идти в общественную казну. Но ни эта часть, ни часть, назначавшаяся наибу, не были определены в размерах: то и другое Шамиль предоставил добросовестности наибов, которые пользовались этим правом с такою же бесцеремонностию, как и в отношении денежного штрафа, определенного за известного рода проступки.

Все это Шамиль знал очень хорошо; но принять против этого меры более действительные, нежели обыкновенные взыскания с виновных, он считал невозможным, сколько по всеобщей испорченности служащего сословия (а вернее, по нерациональности целой системы управления), столько же и из опасения энергическим преследованием взяточников вызвать дальнейшие с их стороны ухищрения, способные подвергнуть население еще большим невзгодам. В этом случае, нельзя не заметить того обстоятельства, что Шамиль, представляющий собою такое резкое исключение из общей массы своих соотечественников, разделял, однако, вместе с ними убеждение, общее всем восточным народам, относительно невозможности существовать народному управлению без поборов.

Отказывая в определенном содержании наибам, не отличавшимся особенным бескорыстием, Шамиль помогал другим — впрочем, немногим — которые были известны своею честностию. По большей части это были люди совершенно бедные, и Шамиль отпускал им весьма значительные пособия из собственных денег или из той части общественной казны, которая называется «ибн-сабиль» и о которой будет сказано особо ¹⁶.

Мудиры пользовались таким же точно содержанием, как и наибы, с тою разницею, что некоторые из них управляли несколькими наибствами самостоятельно, без посредства наибов, и потому получали одни все то, что следовало нескольким лицам. Таким мудиром был Даниэль-бек. Другие же мудиры, имея на подчиненных им наибов самое поверхностное влияние, пользовались доходами только того наибства, [365] которым управляли лично, на правах наиба. Сверх того, они получали иногда от подчиненных им наибов подарки, впрочем, нисколько не обязательные, а только служившие выражением признательности дарителей, что, по мнению горцев, на взятку нимало не похоже.

Тателям, обязанность которых, кроме наблюдения за исправным выполнением односельцами их религиозных обязанностей, состояла еще в исполнении наибских приговоров, определявших телесное наказание. Шамиль предоставил содержание от их профессии в следующем порядке: самое высшее наказание за преступления неуголовные определялось в 39 палочных ударов; самый меньший проступок наказывался 11 ударами ¹⁷. За исполнение первого наказания, татели получали от наказанного же один полный гарнец муки. За наказание меньшим числом ударов они получали половину гарнца. Сверх того, они были освобождены от военной повинности ¹⁸.

Для исполнения смертных приговоров, при каждом почти наибе состоял палач; он был на содержании наиба и, сверх того, получал в свою собственность одежду казненных им людей. Независимо того, смертные приговоры приводились в исполнение муридами, а иногда целым населением деревни, как, например, в известных случаях прелюбодеяния.

Содержание «муртазеков» представляет собою единственное во всем низаме постановление, имеющее вполне определительный характер. Но прежде, нежели говорить об этом, считаем не лишним объяснить настоящее значение муртазеков, о которых, судя по словам Шамиля, у нас существует, кажется, не совсем правильное понятие.

В некоторых сочинениях, между прочим, говорится, что Шамиль имел при себе постоянную конную стражу, «муртазигетов», составлявшуюся из людей, известных ему своею преданностию, и преимущественно холостых. Число муртазигетов простиралось до шестисот.

Против этого Шамиль говорит, во первых, что [366] собствен-

но его стража состояла из ста-двадцати человек ¹⁹ и что из числа этих людей он действительно знал многих, но только по именам; личность же их, за исключением их начальника, ему совсем не была известна. Во вторых, почетную стражу составляли муриды, значение которых уже известно и еще будет объяснено нами впоследствии; «муртазеков» ²⁰ же в Дагестане совсем не было, а в Чечне этим именем назывались люди, посвятившие себя собственно караульной или кордонной службе и занимавшие кордоны по всей границе немирной Чечни, а также и караулы у ворот и на вышках селений. За эту службу они получали от своих обществ особую плату, о которой мы и начали говорить. В третьих, считая безбрачие почти развратом или, по меньшей мере, поводом к нему и принимая, как мы видели, всевозможные меры к соединению молодых людей посредством брака, Шамиль тем менее мог терпеть холостых возле себя. Напротив, все состоявшие при нем муриды жили в Дарго с своими женами и детьми, а некоторые даже с родителями и вместе с ними получали содержание от Шамиля. Наконец, цифру 600 Шамиль никак не признает верною, потому что ни сам он и никто другой из людей, состоявших в главе управления, никогда не имели по этому предмету положительных сведений. Приблизительным же образом определяет число муридов «наибских» сын Шамиля, Гази-Магомет. Основывая свою догадку на распоряжении Шамиля, по которому наибы (числом от 40-45) не должны были иметь более двенадцати муридов, и то по мере действительной надобности, и принимая в соображение, что у него самого, как у мудира, было только 20 муридов, а у многих наибов не более пяти, он думает, что число всех муридов не превышало четырехсот.

Что касается муридов по шаррикату, то есть последователей известной секты, то число их было слишком велико для того, чтобы привести его в известность; да они и не могут идти в общий счет, потому что представляют собою совсем отдельное сословие, не имеющее ничего общего с их храбрыми товарищами. О них тоже будет сказано в своем месте. Теперь же скажем еще несколько слов о содержании [367] муртазеков. Звание это было учреждено Шамилем одновременно с званием наиба. В первое время своего существования они получали за свою службу по одному рублю и по десяти мер хлеба с каждых десяти домов на человека. Это было установлено самими жителями. С открытием же в Чечне постоянной войны, Шамиль, для облегчения жителей, изменил эту плату, подобно тому, как изменил ее в отношении дебиров: с этих пор муртазеки получали по одному рублю и по восьми мер хлеба с каждых двадцати домов.

Что касается «мухтасибов», о которых было упомянуто в низаме об административных учреждениях, то содержания им никакого не полагалось, и они им совсем не пользовались, потому что в это звание Шамиль всегда назначал людей религиозных, пользовавшихся особенным его уважением и известных всему населению честностию и строгостию своих нравов.

В отношении своего собственного содержания Шамиль принял следующую меру. По правилам шарриата, общественная казна должна находиться в непосредственном ведении и безотчетном распоряжении имама, как лица, избранного доверием целого народа и потому стоящего вне всякого контроля. На этом же основании ему предоставлено право тратить на свое содержание деньги в неограниченном количестве, и притом не из одного пая масаалех, а из всех сумм, составляющих общественную казну. Не питая отвращения к достоянию, добытому кровью и всякого рода насилиями, на которых действительно и основывалась цифра байтульмана, Шамиль избрал для себя источник, по его мнению, более чистый и довольно достаточный для содержания его дома и для приема гостей. Источник этот была подать в три рубля серебром с дома в год, которую жители пограничного с имаматом тушинского участка (возле Дидо) платили Шамилю за то, чтоб он запретил делать на их страну набеги ²¹. Обязательство это, [368] заключенное после успехов Шамиля в 1843 году, Шамиль держал свято: наибу, в ведении которого состояли соседние с тушинским участком общества, строго было приказано наблюдать за спокойствием своих соседей. И они, действительно, не могут пожаловаться на какое либо притеснение со стороны исполнителей воли своего врага-союзника, потому что значительными шайками хищники никогда к ним не являлись, а мелкие покражи, совершавшиеся отдельными лицами, по заявлении о них наибу, немедленно разыскивались и возвращались по принадлежности; виновные же подвергались взысканиям более тяжким против того, еслиб преступление свое они совершили в пределах имамата.

Низам 10. Раздел добычи.

Для раздела добычи, взятой на войне, шарриатом постановлены особые правила, в которых Шамиль допустил изменения сообразно тогдашнего положения страны и ее потребностей. Но еслиб он и не сделал изменений, а только распорядился бы принятием этих правил к руководству, то и тогда была бы с его стороны большая заслуга, потому что до вступления его в управление краем правила эти или совсем были неизвестны, а если и употреблялись при первых имамах, то без всякого порядка и соображения, что весьма нередко служило поводом к недоразумениям и ссорам. Шамиль же, при всех недостатках своей администрации, строго придерживался избранной системы.

По правилам шарриата, вся добыча делится на пять равных частей, из которых четыре выделяются поровну участвовавшим в захвате ее, а остальная часть «хумус» (пятая часть) делится тоже поровну на следующие пять паев: 1) завиль-курба, 2) масаалех, 3) ибн-сабиль, 4) масакин и 5) фукара. Сущность и назначение их следующие:

1) Завиль-курба (близкие пророку люди).

Этот пай назначен для потомства Корейши — племени, к которому принадлежал пророк Мухаммед. Представителями его в Дагестане, за время Шамиля, были 13 семейств, в числе около двухсот человек взрослых и малолетных, мужеского и женского пола. Главами их считались следующие лица: известный Джемалэддин, тесть Шамиля, Хуссейн, Нуреддин, Буттай, Сагид, Хассан-Хуссейн, Исяак, Абдулла с сыном Сагидом, Хаджио, Мухаммед, Наджмуддин, [369] Курбан-Мухаммед и еще две женщины, по имени неизвестные, вышедшие замуж за людей, не принадлежавших к племени Корейша. Все они казикумухцы и носят общее название «сеидов».

Члены этой фамилии начинали пользоваться своею привилегиею со дня своего рождения. Поэтому число пансионеров завиль-курба никогда не уменьшалось, а, напротив, увеличивалось, потому что права на пансион, кроме умерших, лишались только дети женщин, выходивших замуж за людей чужего племени, сами же матери продолжали им пользоваться по смерть. Точно также и дети мужчин племени Корейши, рожденные от женщин посторонних фамилий, считаются наравне с прочими потомками пророка; но матери их не пользуются этою привилегиею.

Такие условия послужили основанием обычая выдавать замуж девушек племени Корейши за своих же родичей. Исключением из правила могла быть или уж чересчур сильная любовь, способная побудить девушку к побегу из родительского дома, или перспектива блестящей партии, какою, например, представлялась в лице Шамиля для дочери Джемалэддина, Зейдат. Впрочем, собственно в этом браке главными двигателями были совсем другие причины.

Фонд завиль-курба, вместе с прочими общественными деньгами, хранился в доме Шамиля, под ведением его казначея, который, отделяя одну сумму от другой, всем им вел строгую отчетность.

Выдача пансионерам следующих им денег производилась не в одинаковые сроки, а при накоплении значительного куша, который в то время поступал в раздел полностию, без всяких вычетов в пользу запасного капитала или для какой нибудь иной цели.

При разделе, принималось в соображение различие полов: мужчина получал вдвое больше против женщины.

О времени раздела пансионеры извещались заранее. За получением пенсиона, имеющие на него право должны были являться в Дарго лично или присылать своих поверенных.

Последнее обстоятельство нередко служило поводом ко многим недоразумениям, особливо при первых имамах. Выдавая за своею подписью росписки в получении следуемых доверителям денег, некоторые поверенные впоследствии [370] присвоивали привилегию племени Корейши себе и своим детям, устраняя настоящих наследников.

Шамиль прекратил порождаемые такою неурядицею тяжбы и ссоры, приказав строго разобрать родословную всех наличных потомков пророка, и потом, когда это было сделано, он велел составить всем им список, в который, на основании сведений, доставлявшихся казначею главами семейств, зачислялись родившиеся и исключались умершие и выбывшие по другим случаям. Вместе с тем, он обязал пансионеров, присылавших вместо себя, за получением пансиона, поверенных, снабжать их письменными доверенностями с приложением именной своей печати не один раз навсегда, как это было прежде, а каждый раз, когда производилась выдача пансиона.

Дагестанские потомки пророка весьма неохотно принимали участие в военных действиях, ради славы. Но за то не было набега на русские пределы, обещавшего верную добычу, в который не отряжались бы представители привилегированного племени, в качестве коммиссаров для наблюдения за правильностию выдела хумуса. Поэтому все они почти всегда знали цифру своих капиталов, точно так же, как знали о числе народившихся и выбывших пансионеров ²².

В таких условиях оставил Шамиль небольшую часть населения немирного края, имевшую хотя небольшой, но верный доход, приобретаемый без всякого труда и усилий. Конечно, для этих людей очень было тяжело расстаться с источником, представлявшим возможность для одних предаваться свободно праздности, а для других иметь верный кусок хлеба при старости, нищете и болезнях.

Собственно в семействе Шамиля, к племени Корейша принадлежат трое: жена его Зейдат и зятья Абдуррахман и Абдуррахим, ее братья (дети Джемалэддина). Все они прибавляют к своим именам титул «Хуссейна» (от «Хуссейна», внука пророка от дочери) и до сих пор получают от Шамиля пансион завиль-курба. [371]

2) Масаалех («достойному достойное»).

На этот пай имеют право, между прочим, отшельники (дервиши) и ученые. В Дагестане деньги эти выдавались не иначе, как по выбору самого Шамиля, который, по достоинству «достойного», определял и цифру гонорария. Однако, достойных людей в Дагестане, повидимому, было очень немного, потому что сумма масаалех почти постоянно оставалась нетронутою, и Шамиль употреблял деньги ее сообразно дальнейшего назначения, определенного для этого пая шарриатом, именно: на постройку и исправление мечетей, мостов, укреплений, дорог и на другие общеполезные сооружения. Что касается назначенного шарриатом из этого же пая жалованья лицам, каким бы то ни было образом служащим общественному делу, как-то: правителям края, правителям областей, кадиям, учителям, муэдзинам, полицейским чиновникам, лицам, заведывающим казною, и некоторым другим, то, по незначительности пая и по большому числу названных шарриатом лиц, не было никакой возможности исполнить его требование в точности, и Шамиль, предоставив некоторых должностных лиц общественной благотворительности, назначил для содержания других источники, о которых мы уже говорили.

3) Ибн-Сабиль («сын божьего пути»).

Деньги эти назначены для пособия меккским пилигримам и еще людям, отправляющимся на войну против христиан и встречающим недостаток в каких либо военных принадлежностях. В обоих случаях, пособие выдается безвозвратно; но в последнем с таким условием, что все предметы, приобретенные на эти деньги, воин обязан был тотчас по окончании военных действий изъять из употребления и оставить их неприкосновенными до другого подобного же случая.

Это по шарриату. Но Шамиль распорядился несколько иначе: дозволив путешествие в Мекку только людям очень старым, по образу мыслей вполне благонадежным, и притом зажиточным в той степени, чтобы могли обойдтись и без указанного шарриатом пособия ²³, он увидел в своем распоряжении [372] весьма значительную сумму, которую и не замедлил обратить на военные потребности, присоединив ее к общественной казне, о которой он больше всего заботился. Нужды же людей, способных к войне, но недостаточных, хотя удовлетворялись насчет этого же пая, но такие расходы были весьма невелики, потому что оружие, например, выдавалось нуждавшимся из общественного арсенала (при доме Шамиля), лошадь из общественных табунов, рабочий скот и бараны из общественных же стад. Следовательно, деньги нужны были только на покупку различных принадлежностей одежды, что, конечно, требовало весьма немногого.

4) Масакин («недостаточные люди»). Эта часть, вероятно, была учреждена пророком вследствие того же побуждения, которое заставило Генриха IV выразить желание, чтобы каждый из его подданных ел по праздникам курицу. Недостаточных людей в Дагестане было так много, что если бы Шамиль вздумал придерживаться условий «масакина» с тою строгостию, которая указана шарриатом, то он был бы в необходимости оделять этими деньгами девятнадцать двадцатых всего населения. Поэтому, чтобы не обидеть никого, а вместе с тем, чтобы усилить способы вспоможения людям, лишенным средств к существованию, которых в Дагестане тоже было немало, Шамиль присоединил сумму масакин к сумме фукара.

5) Фукара («нищие»). Самое название этого пая говорит о его назначении. К разряду нищих Шамиль причислил круглых сирот, калек, людей, разоренных войною, и вообще всех лишенных возможности добывать пропитание собственным трудом. Все такие люди получали из означенных сумм пособие, обеспечивавшее существование их на довольно продолжительное время. Самые же паи употреблялись по своему назначению вполне, без всякого изменения.

Низам 11. Фальшивая монета.

Обращавшаяся в горах ходячая монета была только русского чекана, и именно серебряная. Были, правда, грузинские двадцати и сорокакопеечники, но их обращалось очень немного, да горцы и не питали к ним должного доверия, так что когда в одно время грузинская монета появилась в горах в довольно значительном количестве, то горцы совсем было не хотели признавать ее ходячею монетою. Дело это вскоре [373] приняло сложные размеры и наконец представлено было на разрешение Шамиля, который приказал принимать монету повсеместно, только не по сорока, а по тридцати копеек.

Из остальной ходячей монеты в горах было очень много полуимпериялов и голландских червонцев; много было также и бумажных денег, но они не имели никакой ценности и, часто не узнаваемые в своем достоинстве, предавались уничтожению. Те же, о которых горцы имели должное понятие, немедленно сбывались в русских крепостях или более смышленым родичам, жившим на мирную ногу. В этих случаях соразмерности в обмене никакой не было, и часто сторублевый билет сбывался за один рубль, а то и еще дешевле.

Медных денег в обращении совсем не было, а те, которые попадались каким нибудь случаем горцу в руки, обыкновенно шли в лом, как деловая медь. Преимущественно же они употреблялись серебряниками для черняти.

При таких неблагоприятных для развития общественных сношений условиях, Шамиль узнает однажды, что в немирном крае обращается в большом количестве фальшивая монета и что выделкою ее занимаются сами горцы. Представленные образчики оказались превосходными, так что, по словам одного из членов семейства Шамиля, «фальшивый полуимпериял был гораздо вернее настоящего».

Горцы чеканили только полуимпериялы и серебряные рубли. Первые выделывались из так называемой «зеленой» меди и потом густо золотились, а последние просто из олова, тоже хорошо посеребренного.

Понимая очень ясно, что фальшивая монета составляет такой же точно вред для горцев, как и для Русских, Шамиль признал необходимым преследовать эту новую отрасль промышлености с подобающею строгостию. Однако, имея в виду и то, что на первый раз невозможно будет заставить горцев смотреть на фабрикацию русской монеты, как на преступление против законов их собственного отечества, Шамиль ограничился конфискациею и уничтожением найденных у фабрикаторов досок и других аппаратов, а также запрещением заниматься таким мастерством под опасением строгого взыскания. Но когда он узнал, что мера эта оказалась недействительною и что фабрикация монеты получила [374] еще более обширное развитие, тогда, сверх личного взыскания с виновных, он придумал еще другую меру, способную, по его мнению, если не искоренить преступление, то прекратить обращение в стране фальшивой монеты: отбирая ее постепенно у обманутых владельцев, он возложил удовлетворение их на тех, от кого они ее получили, несмотря на то, что и они были обмануты точно таким же образом. Вместе с тем, на будущее время за выделку фальшивой монеты он определил смертную казнь.

Мера эта, по словам его, оказалась действительною; по крайней мере, он больше не слыхал о производстве фальшивой монеты в том или другом месте.

Низам 12. Военные учреждения.

Распоряжения Шамиля, вызванные военными обстоятельствами, были разнообразны. Прежде всего к этому низаму следует отнести разделение войск на части и учреждение военной иерархии, с которою до тех пор горцы были незнакомы и в состав которой вошли: наибы, пятисотенные, сотники, пятидесятники и десятники. Все они, так же, как и простые воины, содержания от казны никакого не получали и вооружались тоже собственными средствами, за небольшими только исключениями, о которых было сказано выше.

Относительно продовольствия нам уже известно, что каждый горец обязан был запасаться им на собственный счет: так было и до Шамиля, когда самые продолжительные отлучки горцев из своих домов ограничивались несколькими днями.

На этот срок нетрудно было взять с собою продовольствие и пешему воину; конному же и подавно. Но с тех пор, как некоторые укрепленные пункты Дагестана начали подвергаться долговременной осаде, а хлебородная Чечня поставлена была в необходимость выдерживать продолжительные экспедиции, прежний порядок, конечно, должен был или измениться, или утвердиться на более прочных основаниях. С этой целью Шамиль издал следующие постановления:

Он обязал дагестанских наибов, приходивших с своими Лезгинами в Чечню, запасаться всяким продовольствием на известный срок. Под словом «продовольствие» разумелись бараны, хлеб и соль. Все это закупалось для бедных людей на счет сумм, бывших в распоряжении наибов, а [375] также и присылаемых иногда из Веденя. Достаточные же воины обязаны были заготовлять продовольствие на собственный счет и по мере надобности перевозить его к театру военных действий на эшаках. Если же, по случаю неурожая в Дагестане, предвиделся в провианте недостаток, тогда Чеченцы должны были, в силу шамилевского низама, продавать свои запасы наибам по ценам настоящим, «чеченским». При этом условии, цены назначались те самые, которые существовали во время последнего урожая. Продовольствие для людей закупалось и в этом случае тоже на их собственные деньги.

Такой же точно порядок существовал и в Дагестане во время продолжительной осады укрепленных мест, с тою только разницею, что для защитников их гораздо было удобнее продовольствовать себя в местах своей оседлости, нежели в отдалении от них. Чеченцы же в дагестанской войне не принимали участия.

В видах усиления военных средств, Шамиль установил еще два налога независимо обыкновенных податей: первый взимался деньгами, и ему подлежали зажиточные вдовы, так же люди, неспособные отбывать воинской повинности лично: старики, калеки и другие. Каждое из названных лиц обязано было вносить, смотря по состоянию, от 25 коп. до 2 руб. сер., ежегодно. На эти деньги покупался в Чечне для лошадей кавалерии фураж ²⁴.

Другим распоряжением Шамиль обложил податью владельцев стад, полагая по одному барану со ста. Налог этот, вполне удовлетворяя военным нуждам, нисколько не был обременителен для населения, так как действие этого низама распространялось, как сказано выше, только на людей зажиточных.

В крайних случаях, когда военные действия не прекращались в самый долгий, по предположению, срок, и войска, за отдаленностию своих запасов, могли встретить недостаток в продовольствии, Шамиль и, по его приказанию, наибы обращались к патриотизму богатых людей. По его словам, он никогда не встречал отказа или равнодушия, которое обращало бы его просьбу в приказание, а, напротив, почти всегда [376] размеры пожертвования превышали действительную потребность. Усердствуя к общему делу, богатые горцы присылали не только баранов, но даже и деньги.

Шкуры войсковых баранов частию выдавались недостаточным воинам, нуждавшимся в теплой одежде и в бурках, а частию продавались, и вырученные деньги обращались на военные надобности. Шкуры воловьи употреблялись тоже таким образом; только в доме Шамиля они по большой части отдавались бесплатно беглым солдатам.

Сумма «ибн-сабиль», представлявшая собою военный фонд, повидимому, была значительна. Хотя настоящим образом Шамиль и не знает ее цифры, но приблизительно ее можно определить на основании следующих соображений: войска, защищавшие Ведень, содержались на счет одной этой суммы; в продолжение всей осады, из нее истрачено сорок тысяч рублей. Остальные деньги, которых осталось гораздо более истраченных, были разграблены горцами во время следования шамилевского транспорта из Ичичали в Гуниб (уже по взятии Веденя). Наконец небольшая часть тех же денег дошла и до Гуниба.

Дальнейшее действие военного низама распространялось на международные сношения горцев с враждебными соседями.

В видах преграждения неприятелю возможности пользоваться средствами страны, Шамиль запретил сбывать в русские крепости и в мирные аулы всякого рода хлеб, железо, лес и другие произведения земли, а также и баранов.

Продажу последних он запретил во время осады Чоха, когда дошел до него слух, что Русские стали нуждаться в продовольствии и что будто бы начальник отряда (генерал- адъютант князь Аргутинский-Долгорукий) ²⁵, узнав о множестве пригнанных в то время для продовольствия гарнизона баранов, объявил чрез лазутчиков, что он будет покупать их «по пятнадцати рублей серебром за штуку».

Заключив из этого о недостатке продовольствия у осаждающих, Шамиль тотчас же издал свое запрещение, справедливо рассчитывая, что, в известных случаях, подобное обстоятельство способно разрушить самые обдуманные планы и самые верные надежды противника. Виновные в неисполнении [377] этого низама подвергались аресту, а вырученные ими деньги конфисковались в пользу наших беглых солдат, о которых Шамиль заботился очень много.

Что касается лесных матеpиялов, то, кроме причины, изложенной выше, закон Шамиля был вызван еще и неразсчетливостию Чеченцев, истреблявших целые леса для того, чтоб добыть несколько бревен, из которых они выпиливали доски и сплавляли их вместе с другим сортом леса, по рекам, в мирные аулы.

Если бы говорил это не сам Шамиль, то трудно было бы поверить, что его занимала идея, составляющая достояние одной из высших практических наук образованного мира. Кроме того, показание это наводит еще сомнение другого рода: мы знаем, что Чеченцы действительно не менее нас дурно обращаются с своими лесами; но мы не слыхали о значительном истреблении лесов ими самими, а, напротив, во время экспедиций наших по Чечне, мы всегда находили леса такими же девственными, какими создала их природа, за исключением разве того ущерба, который производили наши просеки и наши костры. Да и невозможно допустить вероятности подобного предположения при том условии, что леса служили Чеченцам главнейшим средством к обороне. Потом, мы не слыхали также о существовании в Чечне лесной торговли посредством сплава. Если же чеченские реки и способны к тому, то в шамилевские времена, когда мы с Чеченцами находились во враждебных отношениях, дело это неминуемо должно было встречать препятствия неодолимые. Поэтому в словах Шамиля можно предполагать ошибку, хотя на сделанное возражение он отвечал столь же утвердительным образом, как и в первый раз.

Низам 13. Запрещения.

Действие этого низама распространялось на те стороны обыденной жизни человека, которые у христиан составляют необходимую принадлежность домашнего быта, а для мусульман запрещены кораном или положительно, или же в таких неопределенных выражениях, что ими невольно возбуждается вопрос: позволительно такое-то действие или непозволительно? В свою очередь, и это сомнение неизбежно порождает предлог к толкованию одного и того же предмета различными способами, не имеющими между собою ничего общего. [378] Эту-то особенность мусульманского законодательства и эти-то различные способы понимания правил шарриата Шамиль и называет «различными дорогами». Избрание той или другой дороги породило в исламизме секты, и, конечно, самая снисходительная из них не та, к которой принадлежит Шамиль.

Строгость Шамиля к людским слабостям и нетерпимость его во всем, что касалось удобств и разнообразия жизни, имели в своем основании сколько убеждение в непреложности записанных в книге истин, столько же и уверенность в пользе применения этих истин к условиям, в которых страна находилась. Доказательством последнего предположения служит между прочим и явное повременам уклонение Шамиля от некоторых основных правил шарриата, в чем он никак не хочет сознаться, утверждая, что он принял только на себя роль слепого исполнителя велений шарриата.

Все это нигде так ясно не обозначается, как в нижеследующих его постановлениях:

К числу предметов, «положительно» запрещенных кораном, следует отнести вино. Не довольствуясь этим, Шамиль запретил продавать виноград тем людям, которые «умеют делать вино».

По правилам шарриата, каждый случай пьянства наказывается сорока палочными ударами. Шамиль усилил это наказание, а впоследствии обратил его в смертную казнь для тех людей, которые, обнаруживая пристрастие к вину, были к тому же известны неодобрительным поведением вообще.

Музыка, танцы, курение и нюхание табаку принадлежат к числу тех предметов, запрещение которых открыло для последователей шарриата множество «дорог». Мы уже знаем, какую дорогу избрали Персияне, Турки и мусульмане других наций. Шамиль выбрал иную дорогу: за курение он приказал привешивать к лицу курильщика трубку или табачный лист посредством продетой сквозь ноздри бичевки; за нюхание он определил то же самое в отношении табакерки или рога. С этим украшением водили виновного по деревне, обявляя во всеуслышание о причине, вызвавшей такое наказание. Сверх того, их подвергали аресту, по усмотрению наиба.

Меломанов, уличенных в пристрастии к музыке, тоже подвергали аресту или палочным ударам, по усмотрению [379] начальства. Принадлежавшие же им инструменты немедленно предавались уничтожению.

Танцы запрещены шарриатом не безусловно: для них сделано небольшое исключение — в пользу двух случаев: празднования свадьбы и обрезания. В это время, мусульманам разрешается танцевать сколько душе угодно, с таким, однако, условием, чтобы мужчины танцевали своею компаниею в одной комнате, а женщины своею в другой. Что касается музыки, то шарриат допускает в этих случаях только один инструмент: род барабана, сделанного из кадушки или боченка, обтянутых кожею.

Сообразив, что разрешение это, по свойственной людям слабости, может подать повод к дальнейшему соблазну, Шамиль запретил танцы совсем, а виновных в этом преступлении разделил на две категории: к одной причислил людей порядочных, которые подвергались только наказанию палками, а к другой — людей, пользовавшихся не совсем хорошею репутациею. Этих наказывали иначе: им марали лицо сажею или грязью, сажали на эшака лицом к хвосту и в таком виде возили по селению. Взрослые издевались над танцорами, а мальчишки бросали в них грязью.

Здесь тоже заметно явное уклонение Шамиля от точного выполнения указаний шарриата. Однако, он и в этом не сознается, а в виде довода утверждает, что к установлению таких низамов его побудило простое желание отвратить горцев от занятий, подробности которых могли иметь гибельное влияние на ход войны.

Но венцом законодательства Шамиля, конечно, следует назвать постановления о канлы (кровомщение) и по уничтожению крепостного права. Первый из названных предметов был уже подробно изложен нами прежде ²⁶, а последний находится в такой тесной связи с идеею равенства, лежавшею в основании всех действий Шамиля, следовательно и в основании целого факта тридцатилетней войны на восточном Кавказе, что, разбирая подробности одного явления, невозможно умолчать о другом. Все это, взятое вместе, представляет предмет очень сложный, требующий особого изложения, и мы, рассчитывая исполнить это в самом непродолжительном [380] времени, скажем теперь вкратце, что постановлениями своими по предмету крепостного права Шамиль разъяснил великую путаницу, господствовавшую в счетах владельцев с их крестьянами, и тем самым, положив начало свободы для многих, неправильно закабаленных в рабство, значительно облегчил участь других, которые, согласно основных мусульманских постановлений, должны были остаться в крепостном состоянии. Независимо от того, он радикально уничтожил крепостное право в селениях Кахх, Куаниб, Хинниб и Тлягилюк, которыми с незапамятных времен аварские ханы владели на помещичьем праве.

Заканчивая этим наш очерк, мы воздержимся от окончательного приговору законодательству Шамиля. Скажем только, что на это дело можно смотреть двояким образом: с точки зрения общечеловеческих прав и с точки зрения обстоятельств, в которых страна находилась.

В этом последнем случае, не будет, кажется, лишним выслушать мнение самого Шамиля.

Сознаваясь в излишней суровости своих законов, он между прочим говорит:

— Правду сказать, я употреблял против горцев жестокие меры: много людей убито по моему приказанию... Бил я и Шатоевцов, и Андийцов, и Тадбуртинцов, и Ичкеринцов; но я бил их не за преданность к Русским — вы знаете что они никогда ее не выказывали — а за их скверную натуру, склонную к грабительству и разбоям... Правду ли я говорю, вы можете убедиться теперь сами, потому что и вы будете их бить все за ту же склонность, которую им очень трудно оставить. Потому я не стыжусь своих дел и не боюсь дать за них ответа Богу...

А. РУНОВСКИЙ.

Комментарии

9. Слова: кади, дебир и мулла, имеют одно и то же значение: это градоначальник, облеченный вместе с тем и духовным саном. В Среднем Дагестане он назывался дебиром, во всех кумыкских владениях — кадием, а в Чечне — муллою.

10. То есть все те же муллы или кадии.

11. На иждивении Шамиля, то есть на иждивении общественной казны, жили 132 человека муридов, составлявших постоянную его стражу, семейства некоторых наибских муридов, множество нищих и увечных горцев с их семействами и все беглые солдаты, проживавшие в Ведене: всего счетом до 2 000 душ.

12. Дагестанцы называют этого ученого муллою-Челеби.

13. Правила эти изложены в особой книге, или росписи, дошедшей до Шамиля и существующей и в настоящее время.

14. Размеры податей в точности не были определены.

15. Эти последние деньги, согласно требованиям шарриата, расходовались исключительно на одни военные нужды.

16. Пособие из этой последней части выдавалось все-таки не иначе, как во время войны и на одни только военные потребности.

17. Уголовные преступления, за которые определялось телесное наказание, имели один вид: прелюбодеяние; оно накалывалось ста ударами.

18. За каждый лишний против приговора удар татель подвергался десяти ударам, рукою наказанного им человека. Каждый принимавший на себя звание тателя предварительно принимал присягу, которою обязывался не брать ни от кого никаких подарков.

19. И еще 12 десятников.

20. «Муртазекаталь» — множественное число единственного «муртазек».

21. Подать эта была установлена еще владетелем Аварии Умма-ханом, умершим в 1215 году гиджры (в 1796 году) и погребенным в Закаталах. Только Тушины платили ему по одному рублю с дома; а когда они предложили то же самое Шамилю, то получили в ответ, что постановления шарриата дозволяют перемирие с христианами только на четыре месяца, почему предложение их и не может быть принято. На этом основании, прежнюю годовую подать Тушины стали вносить каждые четыре месяца.

Подобную же подать предлагали Шамилю жители Старого Юрта (в Малой Чечне); но Шамиль отказался, собственно потому, что они намеревались вести эти сношения секретно от Русских.

22. Потомки пророка получали свой пай только из добычи, взятой от неверных, и вообще весь раздел подлежал объясненным условиям именно в одном этом случае. Добыча же, взятая у единоверцев, поступала в полное распоряжение предводителя, который мог поступить с нею совершенно по своему произволу.

23. Впрочем, эти условия назначены и шарриатом, который путешествие к святым местам делает обязательным только для людей зажиточных. Но, конечно, если путешествие предпримет бедный человек, то это еще скорее доставит спасение его душе.

24. Когда эти деньги были израсходованы, и у наибов не было уже других средств к приобретению фуража, тогда лошади кавалерии отправлялись домой одни, без всадников.

25. Шамиль зовет покойного князя «Аргут» и к личности его питает величайшее уважение.

26. «Канлы», в 7 № «Военного Сборника» за 1860 год.

Текст воспроизведен по изданию: Кодекс Шамиля // Военный сборник, № 2. 1862