РУНОВСКИЙ А. И.

КОДЕКС ШАМИЛЯ

До сих пор мы знали бывшего предводителя горцев как мужественного воина, с неподражаемым искуством умевшего пользоваться топографическими особенностями театра войны. Но мы не совсем хорошо знали его как администратора, создавшего всевозможные средства, требуемые войною, и совсем его не знали как законодателя, сумевшего соединить в одно целое множество разноплеменных, разноязычных и, можно было бы сказать, разнохарактерных обществ, еслиб в основе характера каждого из них не лежали: кровожадность, необузданное своеволие и дикая невежественность. Не знаем, в какой степени следует определить по этим чертам тождественность в характере различных обществ, признававших власть Шамиля, но мы имеем причины думать, что, при тогдашнем порядке вещей, только действие установленных им законов, а также порядок в судопроизводстве и в исполнении приговоров, способны были удержать людей, подобных горцам, в повиновении, и направить всех их к одной цели, не взирая на сильное с их же стороны противодействие.

Администрация и законодательство составляют, по нашему мнению, главную заслугу Шамиля в деле, которым он руководил. Такая заслуга ничего не имеет общего с заслугою воина, с заслугою полководца. Поэтому взгляд, которым мы до сих пор смотрели на Шамиля, должен, как нам кажется, измениться самым резким образом.

В подкрепление нашего мнения, представляем подробный [328] перечень предметов, вызвавших законодательную деятельность Шамиля. Все излагаемые ниже сведения, во всех своих подробностях, сообщены лично пленником, который, исполняя нашу просьбу, снова проверил их, вместе с старшим своим сыном, уже по совершенном окончании предлагаемого труда. Главнейшим в этом случае побуждением для него было справедливое опасение, чтобы не вкрались какие нибудь ошибки в изложении предмета, который и по его собственному убеждению должен составлять самую существенную часть его репутации. С своей стороны, мы только позволили себе сделать критическую оценку некоторым узаконениям, что казалось нам необходимым, в видах лучшего уяснения этого предмета для тех читателей, которые совершенно с ним незнакомы.

Таким образом, предъявляя ручательство за подлинность источника, из которого почерпнуты предлагаемые сведения, мы с нетерпением будем ожидать для них той критической оценки, которая будет составлена на месте действия этих узаконений, и, следовательно, укажет: во первых, степень основательности теперешних показаний и, во вторых, степень действительности этих законов в применении, чем обнаружится большая или меньшая верность взгляда законодателя.

Затем, предварительно изложения самого кодекса, считаем необходимым объяснить значение и дух этого законодательства.

До образования в Дагестане имамата, горцы руководствовались в своей домашней жизни «адатом», судились между собою и решали все свои дела тоже по адату. Это слово так часто упоминалось в каждом из сочинений о Кавказе, что едва ли нужно вдаваться в подробные объяснения его смысла; довольно сказать, что адат значит обычай, и что «жить по адату», «судиться по адату» значить жить и судиться по тем неписанным правилам, которыми руководились с незапамятных времен народы, пребывающие в полудиком состоянии и ведущие более или менее патриархальный образ жизни.

Нелепость таких правил с одной стороны, а с другой противодействие, которое представляют они собою намерениям народных предводителей, обыкновенно зараженных честолюбием или фанатизмом, побуждали этих людей смотреть на адат неприязненно и употреблять все меры если не к [329] совершенному искоренению, то к значительному ослаблению его силы. С этим последним успехом действовали первые два имама: Гази-Мухаммед (Кази-Мулла) и Гамзат-Бек; проповедуя шарриат, то есть заповеди, написанные в спартанском духе и принаровленные к возбуждению войны, но никак не к водворению мира, оба предводителя весьма нерешительно действовали против адата, опасаясь излишнею твердостию возбудить реакцию, которую они и без того встречали почти на каждом шагу, вследствие нежелания горцев следовать по избранной ими дороге. От того действие шарриата проявлялось только в местностях, ближайших к резиденциям имамов; все остальное население придерживалось, по прежнему, адату, оставляя его только на время пребывания в стране имама или его клевретов.

Опыт первых пяти лет восстания открыл всю несостоятельность этой системы и вместе с тем указал необходимость употребить самые энергические меры к водворению шарриата.

Такого рода деятельность досталась на долю Шамиля. Результаты его управления нам известны, и теперь смело можно сказать, что успехи войны, казавшейся непонятною, следует приписать главнейшим образом настойчивости, с которою Шамиль старался распространить шарриат и утвердить существование его в немирном крае на самых прочных основаниях.

Однако, преследуя с такою же настойчивостию адат, подробности которого действительно лишены здравого смысла во многом, Шамиль очень хорошо сознавал, что и в учении шарриата много заключается если не нелепостей, то всякаго рода противоречий, весьма способных обратиться в источник зла, чуть ли не сильнейшего сравнительно с тем, какое может породить адат. Дело в том, что почти каждое из постановлений шарриата имеет несколько своих собственных толкований, или, по выражению Шамиля, «несколько своих собственных дорог». Независимо того, некоторые из этих постановлений, как написанные за 1200 лет назад, и притом для народа, ничего не имеющего общего с соотечественниками Шамиля, не совсем удобоприменимы к быту горцев и к условиям, в которых страна их находилась. Соображая это, Шамиль ясно видел, что в первом случае дагестанское [330] духовенство, своекорыстие и невежество которого слишком хорошо были ему известны, вечно будет блуждать по этим дорогам, не находя настоящей. С другой стороны, характер горцев, с которым он тоже хорошо был знаком, давал право ожидать всяких злоупотреблений при малейшем послаблении закона, при малейшем намеке на самоуправство или насилие, — намеке, который в шарриате встречается нередко. Одним словом, Шамиль видел настоятельную необходимость избрать дорогу по собственному усмотрению и направить на нее горцев так, чтобы отнять у них всякую возможность сбиться.

С этою целью он дополнил и изменил некоторые постановления шарриата, сообразно действительных, как ему казалось, потребностей страны. Все, что таким образом составилось, горцы называют «низамом», применяя этот термин к реформам по всем отраслям управления. Этим же именем и мы будем называть шамилевские законы.

Шамиль утверждает, что он не сделал в шарриате ни малейшего изменения. Он даже серьезно сердился, когда мы попробовали однажды доказать ему противное, основываясь на фактах, им же самим заявленных. Возражая против этого, он подкреплял свои слова таким доводом, который не для всякого может показаться убедительным, именно — невозможностию изменить то, что постановлено Богом ¹, и в заключение сказал, что низам его ничто иное, как собрание различных правительственных мер, касающихся только безопасности края, благосостояния народонаселения и усиления средств к сопротивлению внешним врагам, но что все эти правила не имеют ничего общего с шарриатом, которому они служат одним лишь дополнением.

С своей стороны, и мы скажем, что некоторые из них, действительно, пополняют в шарриате многие пробелы; но что, кроме их, в состав низама вошли еще и другие правительственные меры, касающиеся не только судебной части и общественной жизни горцев, но даже и домашнего их быта, а потому стоит только вникнуть в смысл статей этого законоположения, чтобы тотчас удостовериться, против каких [331] именно статей шарриата они направлены. Но мы предоставляем судить об этом читателям по самой сущности дела.

Низам 1. Денежный штраф.

Мы начинаем именно с этого закона, во первых, потому, что он, кажется, один из старейших между всеми остальными (Шамиль не помнит в точности времени издания своих законов); во вторых, потому, что необходимость в применении его встречалась чаще, нежели в отношении других низамов. Следовательно он, если можно так выразиться, пользовался большою «популярностию», и, наконец, действием этого низама открывалась одна из отраслей доходов страны, а потому, в сравнении с прочими, он имеет более важное значение.

Денежный штраф учрежден Шамилем около десяти лет назад, в 1851-1852 году. Он обыкновенно сопровождался тюремным заключением и рассчитывался не днями, а ночами, полагая за каждую ночь, проведенную в тюрьме, то есть в яме, по двадцати копеек серебром. Впрочем, рассчет этот был делом исключения, о котором будет сказано ниже; норма же, установленная Шамилем, назначена три месяца за каждое из трех преступлений, подлежавших денежному штрафу.

Денежные штрафы определялись наибами. Составлявшиеся из этого источника суммы тоже принадлежали к числу тех, которые в совокупности назывались общественною казною (бейтульман); но они находились в полном распоряжении наибов, которые должны были употреблять их на содержание своих муридов, на вспомоществования бедным, на вооружение способных к войне, но недостаточных людей, и преимущественно на уплату местным жителям не муридам, посылавшимся в разные места с разными поручениями и для передачи разного рода сведений. В пользу же наиба штрафные деньги не подлежали никакою своею частию. Таково, по крайней мере, было распоряжение Шамиля. По смыслу его, и все эти суммы должны были храниться отнюдь не у наибов, а у особых избранных сельскими обществами казначеев, которые обязаны были расходовать порученные им деньги только по надлежащем удостоверении в необходимости издержки, открываемой наибом. [332]

Денежному штрафу подвергались одни мужчины; женщины от этого взыскании были свободны.

Денежный штраф установлен Шамилем для трех видов преступления: 1) за воровство; 2) за уклонение от военной повинности и 3) за умышленное прикосновение к женщине. Четвертый случай — нанесение в драке побойных знаков, предоставлял штрафные деньги в пользу потерпевшего побои.

Иногда денежные штрафы налагались и в других случаях; но это было ничто иное, как произвол наибов, обращавших деньги в свою собственность и рисковавших поплатиться за то местом, а под час и головою.

а) Воровство.

Денежный штраф за воровство введен Шамилем на основании права, которое предоставлено шарриатом имаму — изменять по его усмотрению предписания шарриата, касающиеся именно воровства. Цель же, которую имел в этом случае Шамиль, заключалась в необходимости избежать постановлений корана, определявших взыскания в следующей соразмерности: за воровство в первый раз (без различие ценности украденного, но при том условии, когда преступление сопровождалось взломом) отсечение правой руки; во второй раз — левой ноги; в третий — левой руки; в четвертый — остальной ноги, и, наконец, в пятый раз отсечение головы.

Хорошо знакомые Шамилю наклонности горцев внушали ему серьезное опасение, что если он станет придерживаться в отношении воровства точного смысла постановлений шарриата, то население страны в самом непродолжительном времени если не уменьшится значительным образом, то на половину будет искалечено. В основательности этого опасения можно удостовериться еще и теперь, побывавши в Анди и Гидатле, где из трех человек туземцев один наверное без руки. Впрочем, и за изданием низама наибы этих двух обществ продолжали употреблять иногда определенное шарриатом наказание, имея в виду необычайное пристрастие жителей к воровству.

Применяясь к строгости шарриата, Шамиль устранил постепенность в своем низаме, а вместо того определил: подвергать виновного в воровстве, какого бы рода оно ни было, как за первым, так и за вторым разом, трехмесячному заключению в яму, со взысканием по двадцати коп. серебром [333] за каждую ночь заключения. За третьим же разом следовала смертная казнь.

Исправительная мера, выражением которой служило двукратное заключение, распространялась только на тех преступников, доброе поведение которых в прежнее время удостоверялось их обществами. В случае же неодобрительного отзыва, виновный подвергался смертной казни за первое же воровство.

Нередко случалось, что, по родственным связям или из корыстных видов, наибы отдаляли смертную казнь до четвертого раза, или же просто доставляли преступникам возможность скрыться от действия правосудия. Но подобное уклонение, проявлявшееся, впрочем, в немирном крае сплошь и рядом, не может служить обвинением для Шамиля, который, с своей стороны, вполне убежден в действительности своего низама для исправления такого народа, как горцы.

б) Уклонение от службы.

Налагая денежный штраф на людей, уклонявшихся от похода или вообще от воинской повинности, Шамиль руководствовался пословицею, составившеюся в последние десять лет существования имамата: «лучше просидеть год в яме, чем пробыть месяц в походе». Пословица вылилась из уст народа под влиянием усталости и изнурения, порожденных войною, которая, по словам самого Шамиля, в последнее время, сильно опротивела большинству населения.

В прежнее время, до издания этого низама, тюремное заключение весьма немного страшило горца: оно не расстроивало его домашних дел, лежавших обыкновенно на плечах жены, на шее быка и на спине эшака: а в некоторых случаях дела эти шли без него даже лучше, нежели при нем. Не совсем свежий воздух ямы тоже не составлял для него особенной неприятности, потому что в некоторых обществах, где домашние животные проводят зиму в одном помещении с своими хозяевами, атмосфера этого помещения с атмосферою ямы была совершенно одинакова. Наконец, если для некоторых преступных личностей тюремное заключение и составляло действительную неприятность, то она с лихвою вознаграждалась праздностию, этою привилегиею горских тюрем, склонность к которой привита и развита в горцах тою же войною.

Именно так понимал Шамиль взгляд горцев на [334] тюремное заключение и на проведенную пословицу. Чтоб изменить этот порядок вещей без кровопролития, он прибавил к тюремному заключению денежную пеню. Размеры ее были те же: по 20 коп. за каждую ночь трехмесячного ареста. Взыскание это смягчалось в тех только случаях, когда причины уклонения оказывались вполне уважительными. Тогда, не освобождая совсем виновного от денежного штрафа, назначали его не в очередь в поход, на то именно время, которое пробыли на службе его товарищи.

Мера эта оказалась действительною ², потому что не только заботливые о своем хозяйстве люди бросали лень или упрямство и шли в назначенные им места беспрекословно, но и самые жены горцев, в ограждение своего хозяйства от неминуемого разорения, а уж по меньшей мере от расстройства, старались всеми силами убедить своих трусливых или упрямых мужей идти в поход, а иногда указывали даже тайком места, где они укрывались.

К этому же роду наказаний можно отнести и «экзекуцию», потому что потребные для содержания экзекуционных войск произведения земли следует тоже рассчитывать наличною монетою.

Экзекуции назначались в немирном крае с тою же целью, с которою назначаются они у нас, то есть за ослушание предержащей власти. Сущность и подробности их такие же, но с тою разницею, что мера эта употреблялась в горах в отношении не целого населения какой нибудь деревни, а только некоторой его части, нередко даже в отношении немногих отдельных лиц. Ослушание же или непокорность всей деревни или большинства населения вызывали меры иные: смертную казнь «многих» зачинщиков, выселение по разным обществам целой деревни, и проч.

Экзекуции назначались только в Чечне и очень редко в соседних с нею обществах: Шатое, Ичкерии, Аухе и в других; дагестанские же племена этого не требовали: находясь под властию Шамиля, они всегда были покорны поставленным от него начальствам; исключения же в этом роде, а также [335] пристрастие к вину наказывались совсем иначе. В Чечне происходило совершенно противное: по свойственному Чеченцам духу своеволия, они переходили к нам иногда целыми обществами не потому, чтобы под русским управлением надеялись найдти лучший порядок вещей, но единственно потому, что им давали, например, не того наиба или иного начальника, которого они сами хотели, а того, который избирался Шамилем. При этом требования их по большей части не имели ни малейшего основания, так как часто случалось, что они совсем и не знали наиба, который к ним предназначался.

Это случалось, как упомянуто выше, иногда, т. е. редко. Частных же, менее значительных случаев неповиновения Чеченцев властям встречалось так много, что они составляют из себя особенность, которая, при каком бы то ни было управлении, способна обратить на себя самое пристальное внимание. Отказ, без всяких побудительных причин, идти на войну, ослушание во всех других видах беспрестанно вызывали меры для обращения своевольных Чеченцев к покорности, так что экзекуции, можно сказать, существовали в Чечне постоянно: почти не было той деревни, которая не видала бы у себя экзекуции хоть один раз. Это случалось преимущественно во время продолжительных экспедиций по Чечне. Экзекуционными войсками всегда были Тавлинцы (Дагестанцы). Они располагались в домах непослушных обывателей, как в своих собственных, и, действительно, очень скоро обращали их к повиновению без всякого кровопролития. В этих случаях, население деревень смотрело на стеснение своих сограждан довольно равнодушно; по крайней мере не было примера, чтоб экзекуции возбуждали общее неудовольствие или восстание. Действие экзекуции прекращалось тотчас, как только виновные представляли доказательства покорности.

В прежнее время экзекуция в немирном крае была неизвестна: она введена по настоянию сына Шамиля, Гази-Мухаммеда, имевшего в виду две цели: отклонение взысканий более жестоких и средство отдохнуть от голодной жизни беднейшим из воинов. В случае надобности, экзекуции назначались по распоряжению самих наибов, даже без ведома Шамиля.

в) Прикосновение к женщине.

Прикосновение мужчины к [336] телу и даже к платью женщины, по понятиям горцев, составляет для нее полное бесчестие. Этим пользовались в прежнее время многие негодяи, из желания отмстить женщине или девушке неудачу своего волокитства, а иногда делали это из каких либо иных побуждений. Во всяком случае, прямым последствием прикосновения было канлы (кровомщение), и это встречалось прежде так часто, что Шамиль, говоря о канлы за «бесчестие женщины», назвал его «нескончаемым канлы». Но наконец трехмесячный арест, сопровождаемый денежным штрафом, достаточно оградил горских женщин от наглости их соотечественников.

Низам 2. Драка.

Если между горцами часто случались драки, сопровождавшиеся убийством, то ссора, оканчивавшаяся побоями и увечьем, была делом самым обыкновенным, столько же почти неизбежным, как и ежедневное употребление пищи. Тем не менее, обстоятельство это вводило правительство в большие хлопоты, а что всего хуже — вызывало несправедливые решения чаще, нежели по другим делам.

Обыкновенно героями таких происшествий были люди богатые, или «хороших» фамилий. В Дагестане, где равенство было в большом ходу, по крайней мере на словах, слово «хорошая фамилия» означало людей, облеченных известною властию или находившихся в близких к ним отношениях. Таким драчунам все сходило с рук: они всегда были правы и, пользуясь безнаказанностию своих поступков, не упускали удобного случая применить свои права на деле.

Таким образом, в делах этого рода, страдательная роль по большей части выпадала на долю бедняка. По крайней мере так было до Шамиля, который, вступив в управление страною, признал необходимым принять меры если не к искоренению скверного обычая, то хотя к ограждению слабого от жестокой и безвинной ответственности.

Дело это в сущности было несравненно труднее, чем может казаться с виду. Склонность горцев к драке, составляя врожденную черту их характера, должна была, сверх того, развиваться условиями их быта и положением их страны; даже народные предводители должны были холить и поддерживать эту склонность, как одно из верных средств к развитию в населении воинственного духа. [337]

Итак, Шамилю приходилось преследовать тот самый факт, к достижению которого сам же он устремлял все свои старания. Это составляло труд тяжелый, тем менее обещавший надежду на успех в исполнении, что и существующие по этому предмету правила шарриата скорее способны возбудить кровопролитие, нежели прекратить ссору и восстановить согласие. Но Шамиль обратился ко всегдашнему своему помощнику — тому же самому шарриату, и вопрос был решен.

Одно из правил шарриата гласит: «человека, пришедшего в чужой дом, в чужой сад, или в чужое поле для драки с хозяином или с членами его семейства, можно убить как собаку».

Другое правило шарриата требует в возмездие за пролитую кровь крови же (канлы).

Можно себе представить, к какому результату приводили горцев эти указания. А все-таки богатые и сильные находились в условиях несравненно выгоднейших, нежели бедные. Убив или изувечив бедняка в своем доме, богатый представлял в свое оправдание первое из вышеприведенных правил и прикрывался им как щитом. Но когда бедный сделает то же с богатым буяном, его подвергали действию второго правила. Бессильные для восстановления своего права собственными средствами, бедняки обращались к правосудию. Но действовавший в стране закон плавал посреди потоков крови, и кормчие этого судна, лишенные компаса и сбиваемые бесчисленным множеством «открывавшихся им дорог», решительно были не в состоянии вести свой корабль в должном направлении.

Взявшись за дело, Шамиль употребил то самое средство, которым руководствовался во всех других случаях, являвших собою противоречие и несообразности шарриата: он поровнял шансы богатых и бедных. Не отвергая законности канлы во всем, где только показывалась кровь, он сделал исключение в пользу того случая, о котором идет речь, и, придерживаясь указаний шарриата, постановил следующее: в случае смерти, причиненной во время драки человеку, пришедшему для этого в чужой дом (вообще в чужое владение), хозяин его освобождается от всякой ответственности. И если родственники убитого начнут мстить за его кровь, то сами они обратятся в убийц, подлежащих преследованию закона и [338] мщению родственников убитого ими человека. Равным образом, если в драке будет убит хозяин дома или кто либо из его домашних, тогда убийца должен подвергнуться мщению родственников убитого, даже при содействии правительства, если встретится в том надобность.

Установляя это правило, Шамиль в сущности не прибавил от себя ничего: он только «нашел дорогу» к одной из статей закона. Но он, как мы сейчас упомянули, поровнял шансы людей различного состояния, а это-то и составляет тайну его могущества, потому что такой образ действий приобрел ему популярность, которая, по его собственным словам, послужила фундаментом этого могущества.

Прочие узаконения, постановленные собственно Шамилем по вопросу о драке, заключаются в следующем:

Если драка оканчивалась боевыми знаками на теле одного из дравшихся, то нанесший их подвергался тюремному заключению и денежному штрафу, сообразно указаниям шарриата, в пользу принявшего побои.

В случае запирательства одного из драчунов, дело решалось согласно показания свидетелей.

Если драка происходила без свидетелей, то ответчику предлагалась присяга: если он принимал ее, дело предавалось воле Божией; в противном случае, он подвергался ответственности как виновный.

Вот все, что сделано Шамилем по этой части. Оно, конечно, немного; но, по словам законодателя, этого немногого было достаточно для разъяснения путаницы, господствовавшей во взаимных отношениях горцев.

Низам 3. О наследстве.

Остававшееся после умиравших горцев имущество всегда служило причиною бесчисленного множества споров между наследниками. Разнообразие условий, в которые они становились, Шамиль охарактеризовал термином: «сто тысяч случаев». Непосредственным к тому поводом было многоженство и сопряженная с ним сложность и запутанность родственных связей, которые, порождая нескончаемые тяжбы, затрудняли начальства, замедляли ход дела и нимало не удовлетворяли тяжущихся. Все эти затруднения в особенности увеличивались указаниями адата, к которому горцы нередко прибегали с общего согласия истца, ответчика и самого судьи; но потом [339] сторона, недовольная решением адата, требовала обсуждения дела по шарриату. Наконец, новые наследники, появляясь разновременно невесть откуда и предъявляя свои права на имущество покойника, требовали обсуждения дела вновь. Дело затягивалось, и из него исходили те условия и положения, которые вызвали у Шамиля его характеристический термин.

Несмотря на то, что по предмету наследства для административной деятельности Шамиля предстояло обширное поле, он ограничился одним только постановлением, именно уравнял права на наследство для всех детей (мужеского пола), несмотря на условия их рождения, и отвергая законность духовных завещаний, если они были составлены не в этом духе. Другим постановлением он строго предписал обращаться в делах такого рода исключительно к шарриату, в котором права наследников изложены в совершенной подробности, на каждый из ста тысяч случаев. Постановление это пробудило дремавшее духовенство, которое, разрешая подобные тяжбы, не всегда успешно розыскивало в коране приличные случаю постановления о наследстве, отзываясь неимением оных или же перетолковывая их по своему; а это самое и побуждало горцев обращаться к адату. Установленные же Шамилем отношения между муллами и муфтиями (о чем будет сказано ниже) много способствовали к устранению неудобств.

Низам 4. По брачным делам.

Первоначально низам этот был установлен для одной Чечни, где, говоря собственными словами Шамиля, он застал «множество девок с седыми волосами и совсем дряхлых стариков, весь свой век проживших холостыми». Причина этого явления заключалась в непомерно больших размерах калыма (от 80-200 р. сер.), которого большинство населения не в состоянии было внести, особливо при тогдашних военных обстоятельствах, препятствовавших улучшению домашнего быта частных людей. Прямым последствием такого порядка вещей были беспрестанные побеги молодых людей обоих полов, безнравственность и убийства. Несмотря на то, что побеги завершались большею частию законным браком, они все-таки признавались в общественном мнении бесчестием и всегда возбуждали между двумя семействами ненависть, вызывавшую жестокое мщение. Сопровождавшие его смертные [340] случаи не составляли канлы, а были простым убийством, тем менее простительным, что оно распространялось в одинаковой степени как на любовников, так и на их родных, часто и не знавших о том, что случилось.

С целью избавить семейства от позора и гибели, а вместе с тем прекратить в стране беспорядки, порождаемые ошибочным направлением общественного мнения, Шамиль собрал старшин из всех чеченских обществ и, объяснив им всю несообразность существующего у них обычая и плачевные его результаты, предложил избрать меры к устранению их на будущее время.

Доводами Шамиля старшины вполне убедились: но придумать средства против указанного им зла они не могли или не хотели. Тогда Шамиль предложил им установить для калыма норму, которой придерживался сам пророк, именно от 10-20 рублей ³.

Зная очень хорошо, что грозный предводитель спрашивает их мнения о том, что сам он давно уж обдумал и решил привести в исполнение, старшины изъявили полное свое согласие, но только просили прибавить к назначенной им цифре еще от 6-8 руб., собственно на свадебные издержки.

Очень довольный тем, что дело обходится без затруднений, которых он ожидал встретить, Шамиль поспешил сделать уступку и с своей стороны, приняв в соображение то обстоятельство, что спорные восемь рублей не составят для Чеченцев такой разницы, как для Дагестанцев.

Сделав то, что было нужно для доставления молодым людям возможности налагать на себя брачные узы мирным путем, Шамиль, в то же время, принял меры, чтоб воспрепятствовать соединению их прежним способом.

Обыкновенно, беглые любовники, оставляя родительский кров, спешили явиться в какой нибудь Гретна-Грин, роль которого разыгривало в Чечне каждое из ее селений, где только есть мулла или просто грамотный человек, знающий подробности всякого рода богослужения. Попросив его совершить над ними брачный обряд, они становились супругами законными, которых никакая сила не могла разлучить.

В предупреждение этого, Шамиль постановил следующее: [341] он запретил муллам совершать над беглецами брачный обряд, под опасением зашития рта. Вместо того, при поимке беглецов, он приказал немедленно разлучать их и возвращать в родительские дома, где, на основании правил шарриата, их, как совершивших блуд, подвергали ста палочным ударам (по спине) и затем изгоняли на один год из деревни.

Постановление это оказалось вполне действительным: несколько зашитых ртов отбили у всех остальных мулл охоту пользоваться привиллегиею гретна-гринского кузнеца; а молодые люди, лишенные возможности скрыться в местах своей родины от позорного наказания, могли теперь располагать только одним способом к достижению своих желаний: побегом к Русским; но на это решались весьма немногие, и, таким образом, склонность Чеченцев к романтизму была подавлена если не окончательно, то случаи проявления ее встречались слишком редко.

Причина, по которой действие этого низама не распространялось на Дагестан, заключалась в том, что дагестанские размеры калыма, за исключением немногих неумеренных требований, были уж слишком миниатюрны: так, например в Игали за девушку нужно было дать 12 гарнцев пшеницы (нашей меры); в Багуляле — одну сабу (20 фунтов) той же пшеницы или ячменя; в Унцукуле — один рубль серебром, во всех остальных селениях и обществах — от полутора рубля и выше, все в тех же небольших размерах.

Поэтому, будучи доволен дагестанскими размерами калыма, вполне соответствовавшими его видам относительно увеличения народонаселения, Шамиль вовсе не старался ввести этот низам в Дагестане; но когда сами Дагестанцы (конечно, родственники девушек) приняли его к руководству ради увеличения калыма, то Шамиль поспешил дополнить свой закон примечанием, предоставлявшим кому угодно право уменьшить размеры калыма до бесконечно малой величины, если только будет на то согласие обеих сторон.

Сущность другого узаконения по брачным делам заключалась в понуждении родителей или родственников совершеннолетних девиц к скорейшей выдаче их замуж. Но это понуждение относилось только к тем людям, молодые [342] родственницы которых одарены были веселым характером ⁴. В отношении же девиц, не имевших в своем характере этой черты, Шамиль строго запретил употреблять придуманную им меру, предоставляя замужство их соображению родственников и их собственному произволу.

Процедура понуждения происходила следующим образом: наиб или другой местный начальник, получив сведение о девушке, одаренной веселым характером, обыкновенно приступал к главе семейства с дружеским советом — похлопотать для своей родственницы о женихе. Если родственник был понятлив, то его отпускали с миром домой, в полной уверенности, что предложение будет исполнено в непродолжительном времени. Но случалось нередко, что собеседник наиба или упрямился, отстаивая свои права, или, в виде препятствия, представлял трудность найдти жениха в своем околодке. Тогда последнему указывали на другие селения, где есть много молодых людей, нуждающихся в подруге жизни; потом им обоим давали месяц срока для выдачи родственниц их замуж. Если чрез месяц совет наиба не был исполнен, то глава семейства подвергался заключению в яму, где и содержался до тех пор, пока девушка не выходила замуж.

Другое в этом же роде правило было вызвано действиями родителей невесты, которые, по разным, более или менее уважительным, причинам, позволяли себе отказывать женихам, уже объявленным и укрепившим свои будущие права обычными приношениями или подарками. Такие случаи встречались весьма часто и точно так же, как и всякий спор или малейшее несогласие, возбуждали между горцами ссоры, иногда весьма кровавые.

Кроме необходимости прекратить это зло, Шамиль, считавший увеличение народонаселения делом первой важности, не хотел откладывать его ни на одну минуту, и на этом основании парализировал произвол или право родителей законом, предписывавшим выдавать девушек замуж, невзирая ни на какие препятствия, если только предложение жениха однажды было принято. Ослушников ожидала яма, в которой [343] они содержались до тех пор, пока девушка не выходила замуж.

Что касается отказа со стороны жениха, то предоставленное ему шарриатом право делать это безнаказанно оставлено Шамилем без всякого изменения.

Вот настоящий смысл распоряжения Шамиля относительно устройства возможно большого числа браков. Но главная его идея заключалась все-таки в том, чтоб избавить легкомысленных девушек от действия неумолимого закона, а семейства их от бесславия. Мысль прекрасная и, по словам Шамиля, вполне соответствовавшая характеру горцев и их потребностям; но мы уже знаем, до какой степени она была извращена наибами, обратившими ее в одну из отраслей своих доходов.

Низам 5. По бракоразводным делам.

Расторжение брачных союзов составляет одно из наиболее частых явлений в семейном быту горцев. Легкость, с которою совершается это дело, имеет прямую связь с постановлениями религии, окружившей мусульманскую женщину самыми неблагоприятными условиями. Причины же, побуждающие горцев к разводу, редко бывают основательны; а в прежнее время, до распространения в немирном крае шарриата, разводы совершались, можно сказать, без всяких причин: пьяный горец скажет своей жене, иногда совсем безсознательно, известный термин: «я тебя (имя жены) отпускаю тройным разводом», и разводный акт совершен. Нередко случалось, что после развода мужья снова женились на разведенных женах ⁵; но, тем не менее, женщина получала уже доказательства своего бессилия, бесславия и беззащитности.

Таким образом, шарриат оказал дагестанской женщине ту услугу, что избавил ее, по крайней мере, от пьяного мужа. Правду сказать, для самолюбия ее тут было сделано немного: изменение это коснулось ее только мимоходом и вовсе не относилось лично к ней. Но и то уж было облегчение, способнее возбудить в женщине — если только она не окончательно лишилась самосознания — светлые надежды в будущем.

Однако, надеждам этим долго не суждено было [344] осуществиться, потому что, с введением шарриата, или, вернее, с прекращением пьянства, число разводов хотя и уменьшилось, но до издания шамилевского низама они еще представляли собою явление довольно обыкновенное. Причину этого теперь следует искать в незначительности калыма, который платили горцы за своих жен, сообразуясь с установленною законодателем их нормою. Мы уже знаем, что противоречие и несообразности, существовавшие по этому делу в народных обычаях, Шамиль разрешил по своему, коротко и ясно: за девушку двадцать рублей, за вдову десять. Столько платил пророк за своих жен, столько платил за своих Шамиль, за столько отдал он своих дочерей, за столько же приобрел жен своим сыновьям и наконец за столько же предложил и горцам приобретать себе жен, с таким притом условием. что за меньшую сумму они могут приобретать их сколько угодно, но за большую ни под каким видом: всякая лихва против этой цифры возвращалась со штрафом.

Это была разумная мера для побуждения сластолюбивых голяков к заключению брачных союзов, или, иначе, к удовлетворению их животных стремлений путем более или менее законным, более или менее сдерживавшим их необузданные страсти. Но, вместе с тем, та же самая мера заключала в себе условия, предававшие женщину еще большей зависимости, делавшие положение ее еще более безвыходным: пользуясь предоставленным правом, горцы не замедлили придать указанной норме самый разнообразный характер и, как мы видели, довели цифру калыма почти до бесконечно-малой величины.

Приобретая на этих основаниях себе жену, горец воображал, что теперь имеет полную возможность отпустить ее во всякое время, не жалея о калыме и не стесняясь средствами к приобретению иной подруги жизни. Но он горько ошибался, думая, что если калым не велик, то и развод обойдется дешево: отпуская жену, он был обязан выдать ей кроме калыма еще и то, что принесла она с собою из дома родительского; а сверх того, если вместе с нею отпускались и дети или если развод состоялся во время беременности, то, согласно правилам шарриата, он должен был давать содержание детям — до совершеннолетия, а ей — до выхода замуж [345] или до окончания беременности, которое, согласно тем же правилам, может продолжаться даже до трех лет ⁶.

Посреди этих-то условий произносит горец роковой для женщины термин и потом, протрезвившись чрез несколько часов, видит, что поставил в затруднительное положение и себя, и жену, и весь свой домашний быт, который без главного своего распорядителя существовать не может и потому приходит в окончательное неисправимое расстройство. Тогда-то в голове его зарождается мысль — поправить испорченное дело каким бы то ни было образом и, конечно, на счет интересов жены.

Такие подробности почти всегда сопровождают развод у людей недостаточных. Но и богатые горцы, по общей всем им склонности к корыстолюбию, а в особенности к тяжбам, редко отпускали своих жен без каких либо притеснений.

В этих случаях и богатые и бедные прибегали к одному и тому же средству: отказав жене в выдаче того, что ей следует по закону и по условию, горцы приготовляли свидетелей, которые и подтверждали перед судилищем их показание — что «все находящееся в их домах и вообще все имущество их им не принадлежит, а продано или взято на время». За этим объявлением, женщина теряла право на свою собственность и, оставляя дом мужа, вступала в самые неблагоприятные условия, которые, в случае смерти или отсутствия ближайших ее родственников, обращались, как уже сказано, в положение безвыходное.

Против этого-то «нехорошего» обычая направил Шамиль свой низам, пополняя им пробел в шарриате. По его собственному выражению, пророк создавал свои законы «для разбойников» и потому, вероятно, не предвидел уловки, которую в деле расторжения браков изобретут дагестанские его поклонники.

Но прежде изложения сущности законов, установленных по этому предмету Шамилем, не лишним будет объяснить значение калыма, что может способствовать и к лучшему уразумению всего дела.

Калым есть ничто иное, как плата за вено невесты, или, [346] другими словами, цена ее невинности. Эта плата считается единственным достоянием девушки на земле, единственною собственностию, которою она может располагать по произволу. Потому родители, принимая от жениха калым, отнюдь не продают свою дочь, как многие из нас предполагают, а только берут на сохранение ее имущество, которое, в случае расторжения брака, послужит ей средством к существованию, если не выйдет она замуж в другой раз или не будет жить, по каким нибудь причинам, в родительском доме. Следовательно, в деле супружества калым составляет фундамент, без которого не может быть воздвигнуто в горах это и без того весьма шаткое здание.

Но, несмотря на всю незначительность калыма, горцы, богатые физическими средствами и нищие относительно средств материяльных, по большей части не в состоянии были внести перед свадьбою весь калым сполна, и потому почти всегда случалось, что жених совсем не вносил калыма, а, условившись на счет его размеров, обязывался уплатить будущей жене впоследствии. Обеспечением в этом случае служило изустное обещание, данное при совершении обряда и заменяющее в горах всевозможные акты.

Здесь не мешает заметить, что показание двух свидетелей — мужчин или четырех женщин — в каком бы то ни было деле составляет все, что нужно для произнесения окончательного судебного приговора ⁷. И вот данные, которые служили горцам основанием для притеснения разводимых жен.

Для обеспечения участи разводимых жен и в ограждение их от мошенничества мужей, Шамиль велел признавать все движимое и недвижимое имущество, находящееся в доме горца или в его руках, неотъемлемою его собственностию до тех пор, пока он окончательно не удовлетворит разводимую жену всем, что только ей следует, и уже после этого имение могло быть передано по принадлежности, согласно его собственного показания или удостоверения свидетелей.

Другой «нехороший» обычай, вызвавший против себя низам Шамиля, получил свое начало непосредственно от [347] одного из правил шарриата, которое гласит следующее: «если разводимая жена осталась девственною на брачном ложе, то должна получить только половину условного калыма».

Опираясь на этот закон, горцы зачастую пользовались женскою стыдливостию своих подруг, чтобы только иметь возможность оставить у себя половину калыма. Свидетельствование же, допускаемое у нас по жалобам о растлении девиц, у мусульман не допускается, и, таким образом, стесненные со всех сторон, бедные женщины должны были и волей и неволей отказываться от права на единственное свое достояние.

Случалось, однако, что попытки мужей не обходились без протестов. Между прочим и Шамилю приходилось иногда разбирать подобные жалобы. Одна из них поразила его своею несообразностию: претензию на половину калыма объявлял горец, проживший с женою восемь лет, но не имевший от нее детей. Выведенная из терпения бесстыдством мужа, жена обратилась с жалобою к самому Шамилю, который, соображаясь с здравым рассудком, решил это дело в пользу женщины и даже определил личное взыскание с ее мужа за ложное показание. Однако, обстоятельство это окончательно утвердило его в мысли о некоторых несовершенствах шарриата, и он решился пополнить замеченный им пробел по собственному усмотрению. Установленный им низам имел следующий текст: «муж, пробывший наедине с женою несколько минут, обязан выдать ей при разводе весь калым сполна».

В то самое время, когда предводитель горцев издавал этот закон (в 1840 или 1841 году), чеченские старшины, от имени своего народа, настойчиво требовали скрепления союза его с Чечнею более прочными узами, и именно посредством брака с какою либо из чеченских фамилий. Требование это Шамиль признавал основательным, но призвания к браку с Чеченкою не имел; а потому, чтоб успокоить население и не причинять беспокойства себе, он женился на красавице Зейнаб, дочери натурализованного Казикумыха Абдуллы, и тотчас же по совершении обряда развелся с нею, выдав весь калым сполна и не допустив молодую жену остаться с собою без свидетелей ни на одну минуту.

Отказываясь от права, которым охотно воспользовался бы [348] сам Хункар, Шамиль показал своим подвластным пример, как следует исполнить только что изданный им закон.

Брачные разводы совершались в Дагестане гораздо чаще, нежели в Чечне, а в селении Гимра чаще, нежели где нибудь. Обыкновенно, это случалось во время сбора винограда и выделки вина. Из числа пятисот с небольшим домов, составлявших в прежнее время селение Гимра, в двухстах наверное происходили сцены развода. Но не одно зло, заключавшееся в непрочности этого акта гражданской жизни, побудило Шамиля дополнить правила шарриата собственными постановлениями. Он вообще невысокого мнения о женщине и приписывает все случающиеся с нею невзгоды ее характеру, который, вследствие органических и моральных ее несовершенств, сложился так дурно, что очень часто делает ее неспособною угодить своему властелину. Поэтому, издавая свой закон, он вовсе не думал искоренить или значительно ослабить пристрастие горцев к разводу: почти можно поручиться за его уверенность в том, что средств против этого зла нет, не может быть и не должно быть, хотя бы потому, что для женщины, по свойственным ее природе хитрости и коварству, всегда необходима некоторого рода острастка. Но он в то же время видел необходимость отнять у недобросовестных мужей возможность произвола и с этой именно целью установил свой низам, руководясь единственно сочувствием к безвыходному положению в их обществе женщины.

Низам 6. О торговле и о мене домашними скотом.

Между множеством темных сторон, составляющих характеристику горцев, страсть к ябеде и к тяжбам, конечно, следует поставить на первом плане. Но нигде и ни в чем она так резко не проявлялась, как в сделках, имевших предметом покупку, продажу или мену домашнего скота: и то, и другое, и третье совершалось беспрестанно. Не надо, однако, думать, чтобы сделки эти производились вследствие необходимости или из особенного пристрастия горцев к промышлености и торговле: такое предположение будет неверно; просто, одурелые от праздности, они чувствовали потребность хотя чем нибудь наполнить свое время. Тем не менее, бездельные эти занятия возбуждали множество споров, нередко [349] сопровождавшихся убийством, которое потом обращалось в нескончаемое канлы.

Главною причиною всего этого есть страсть к стяжанию, которая, по словам Шамиля, заключается в крови горцев и составляет основание их характера. Получив иное направление, страсть эта привела бы к блестящим результатам; но при условиях, в которых находилась страна до покорения ее, названная нами наклонность обратилась в открытый грабеж против чужих и в мелкое воровство-мошенничество против своих. Наиболее важная статья богатства горцев — домашний скот, представляла цель, к которой устремлялись действия, считавшиеся неблаговидными только во мнении Шамиля да еще самого незначительного меньшинства населения.

Действия эти имели два вида. Во первых, бедняк-горец, страдая в неурожайное время от голода, ведет лишнюю свою скотину к запасливому соседу-односельцу, а чаще в соседний аул, и променивает ее на несколько гарнцев пшеницы или кукурузы. Поправив свое хозяйство чрез несколько месяцев, а иногда и чрез несколько лет, он является к покупщику скотины, с тем количеством хлеба, которое взял у него, и требует возврата своих животов со всею прибылью, полученною от них новым хозяином. Тот, конечно, не желает исполнить этого требования, и вот завязываются спор и тяжба, или ссора и убийство.

Для прекращения этого, Шамиль постановил: чтобы промененная скотина оставалась собственностию нового хозяина, а прежнего он лишил права предъявлять какую либо претензию.

В таких случаях, требование продавца имело иногда в своем основании недостаток соображения: ему казалось, что он не продал и не променял свою скотину безвозвратно, а только под залог ее взял нужное количество хлеба. Процентом же на выданный капитал и, вместе с тем, вознаграждением за потравленный скотиною корм должна была, по его мнению, служить работа, в которой скотина находилась это время. Впрочем, случаи подобного недоразумения встречались редко; большею же частию несправедливое требование было основано на умысле воспользоваться боязнью противника возбудить ссору или нежеланием его заводить тяжбу. Но вот другой вид дела, который не оставляет уж ни малейшего сомнения относительно настоящего своего смысла. [350]

Здесь неблаговидная цель заключалась в том, чтобы, продав скотину исхудалую или с недостатками, конечно, за самую ничтожную цену, возвратить ее за те же деньги впоследствии, когда она поправится и будет стоить во много раз дороже первоначальной цены. Начало этого зла содержится в шарриате, дозволяющем возврат украденной скотины не иначе, как за первоначальную ее цену. Без всякого сомнения, в основании закона лежала идея о наклонностях людей, для которых он был писан: спорная скотина могла быть украдена у первого ее хозяина и достаться последнему, перейдя чрез несколько рук. Высказывая эту идею, пророк имел также в виду бедность большинства своих последователей, при которой возврат скотины нередко бывает делом крайней необходимости. И действительно: мера эта вполне соответствовала бы потребностям, хотя бы, например, дагестанских горцев, еслиб шарриат обусловил разрешенную им сделку сроком, в который она может быть допущена. Однако, обстоятельство это, подобно многим другим, ускользнуло от дальновидности законодателя, и, таким образом, для недобросовестных людей открылось обширное поприще, где надежную для себя опору они находили в самом законе. Но так как задача, столь дурно разрешенная пророком, разрешается более удовлетворительным образом посредством здравого смысла, которого так много у горцев, то надежды продавца худой скотины должны были разбиваться о показания всегдашних свидетелей всякой сделки, соседей, которые ясно доказали бы ему, что хотя спорная скотина действительно принадлежит ему, но что поступила она во владение последнего хозяина совсем не в том виде, в каком находится теперь. И потому, чтоб избежать неприятности встретить подобный отпор, известного сорта люди поступали таким образом:

Дождавшись того времени, когда исхудалая скотина поправится, а больная выздоровеет, они подсылали к хозяину ее людей, разделяющих взгляд их на чужую собственность. Один из них объявляет, что такая-то скотина принадлежит ему и что с давних пор она была у него украдена, в чем и представляет нужное число свидетелей. Против таких доводов возражения не могло быть: согласно правил [351] шарриата, скотина выдавалась за первоначальную ее цену, и плутовство увенчивалось успехом, к ущербу честных людей.

Почти то же самое происходило в тех случаях, когда у купленной или вымененной скотины, преимущественно у лошади, оказывался какой нибудь порок. Одним из правил шарриата продажа такой скотины положительно запрещается, под опасением определенного тем же правилом наказания. Но больше об этом ничего там не сказано, и покупщики, не имея в виду закона, определяющего для подобных претензий срок, предъявляют их спустя несколько месяцев и даже целый год по совершении сделки. Можно себе представить, какие ссоры и споры способно возбудить небольшое упущение, сделанное законодателем.

И вот эти-то недостатки пополнил Шамиль своим низамом: он определил срок для предъявления претензий на проданную, купленную или вымененную скотину, именно три дня. По истечении этого времени, претендатели теряли всякое право на спорный предмет или могли приобрести его за новую цену, по взаимному соглашению с последним владельцем скотины.

Обе принятые Шамилем меры оказались на столько действительными в применении, что поселили в нем убеждение о необходимости оставить закон во всей его силе и в настоящее время.

В заключение следует прибавить, что низам этот учрежден не столько для дагестанских горцев, сколько для горных Чеченцев ⁸ которые нуждались в нем чаще, нежели все остальные племена восточного Кавказа.

Низам 7. Обеспечение взаимных обязательств.

Закон этот был вызван беспрестанным нарушением договоров между частными людьми, что затрудняло нескончаемыми хлопотами правительство и порождало в стране важные беспорядки, окончательно подрывая в населении взаимное доверие друг к другу.

Уловка, употребляемая горцами в этих случаях, есть та самая, которую употребляют они в своих супружеских рассчетах. Обыкновенно, кредиторы предъявляют свои требования в то время, когда имеют сведения, что должники их [352] располагают средствами к возврату позаимствованных денег, скотины или других предметов. Тем не менее, в ответ они почти всегда слышат, что и находящиеся в их руках деньги, и скотина и все остальное им не принадлежит, а уже давно отдано такому-то, в чем и представляют нужное число подкупленных свидетелей. Таким образом, страсть к обману обуяла можно сказать все население страны, потому что в этом, например, случае, в сделке между двумя лицами, в обмане участвуют еще четыре человека свидетелей, да пятый, который возбудил обман.

Мера, принятая Шамилем, была та же самая, которая обусловливала брачный развод, именно: все, что находится у горца в доме, а также при нем или на нем, предписано признавать его собственностию, от начала иска и до окончания его.

В обоих случаях, и в деле расторжения брака и в обеспечении обязательств, закон этот, по словам Шамиля, произвел вполне желаемое действие: в первом случае, он принудил горцев смотреть на брачные узы несколько серьезнее, так что, со времени обнародования закона, разводы сделались заметно реже. В последнем случае, он тоже внушил горцам более правильное понятие о чужой собственности. Однако, вникая в слова Шамиля о необходимости, которая беспрестанно встречалась в применении закона, нельзя не заметить в них противоречие с «стремлением горцев к правдивости», о которой тот же Шамиль постоянно отзывается с большою похвалою. Где именно заключается это противоречие — в характере ли горцев, или в пристрастии со стороны самого Шамиля, довольно понятном после дурного рассчета, которым горцы закончили свой долговременный союз с ним, — вопрос этот может быть решен только при ближайшем знакомстве с нашими новыми соотечественниками.

Комментарии

1. Мусульмане, как известно, убеждены, что текст корана продиктован пророку Мухаммеду архангелом Гавриилом, который именно с этою целью был к нему посылаем Верховным Существом.

2. Она введена еще задолго до учреждения «экзекуций» и сравнительно с нею считается средством более полезным, потому что хотя действие ее оказывается и не столь быстро, но за то и хозяйство виновных не столь быстро подвергается разорению.

3. 20 рублей — калым девушки; 10 — вдовы.

4. Этим словом Шамиль хотел охарактеризовать девушку разговорчивую, бойкую, а следовательно весьма близкую, по его убеждению, к проступкам, свойственным ее возрасту и южной натуре.

5. Это могло случиться после того, как разведенная жена выходила замуж за другого: тогда, разведясь со вторым мужем, она опять вступала в брак с первым.

6. В этом случае принимается в рассчет возобновление известного физического отправления.

7. Исключения: для развода — один свидетель (конечно, мужчина), и в преступлениях против чистоты нравов — четыре свидетеля.

8. Шатоевцы, Тадбуртинцы и Киялальцы.

Текст воспроизведен по изданию: Кодекс Шамиля // Военный сборник, № 2. 1862