ДАГЕСТАН, ЕГО НРАВЫ И ОБЫЧАИ

В своих наблюдениях за нравами и обычаями жителей Дагестана, я ограничусь одним средним Дагестаном — местностью, с которою мне был случай близко познакомиться, когда я занимал там административную должность, по военному управлению краем.

В состав среднего Дагестана, составляющего отдел Дагестанской области, входят округи: Кази-Кумухский, Гунибский, Аварский и Андийский.

Кази-Кумухский округ разделяется на три наибства, или участка: Мукаркское, Дуфаратское и Аштикумгайское. Окружное управление состоит в селении Кумухе.

Гунибский округ — восемь наибств: Тлейсерухское, Тилитлинское, Гидатлинское, Согратлинское, Куядинское, Унцукульское, Араканское и Чохское. Управление военного начальника среднего Дагестана и Гунибского округа основано в урочище Гунибе, превратившемся ныне в городок с укреплением.

Аварский округ делится на три наибства: Хунзахское, Цатанихское и Каратинское. Окружное управление находится в сел. Хунзахе, прежней резиденции аварских ханов.

Андийский округ — шесть наибств: Андийское, Гумбетовское, Тех-Нуцалское, Чамаляло-Ункратльское, Тиндальское [142] и Хваршинское. Окружное управление находится в сел. Ботлихе, близ укр. Преображенского (Аджаба-кала), известного своим дурным климатом и, впоследствии, упраздненного.

Общая цифра народонаселения в среднем Дагестане, по приблизительным сведениям 1865-го года, простирается до 175,000 душ обоего пола, в 370 селениях.

Господствующие наречия следующие: в Кази-Кумухском округе — аварское, за исключением селений Шали и Ярчу: в первом жители говорят наречием кази-кумыхским, а в последнем существует особое наречие, нигде, кроме этого селения, неупотребляемое. В Гунибском округе наречие аварское; Гидатлинского же наибства в обществе ахвахском — ахвахское, и в сел. Мегеу, Чохского наибства, есть особое наречие, несколько похожее на акушинское, употребляемое в Даргинском округе северного Дагестана. В Андийском округе: андийское и чеченское; в Аварском: аварское, за исключением обществ, называемых Караляль и Багаляль, говорящих ахвахским наречием. Впрочем, зная кумыхский язык, можно разговаривать не только по всему Дагестану и во всех мусульманских провинциях на Кавказе, но в Крыму, Казани, Персии и Турции.

Все вообще селения в Дагестане построены тесно, большею частью на возвышенных местах, или на отлогостях гор, имея вид амфитеатра. У каждого более зажиточного поселянина есть особый хутор (махи), в котором он зимою содержит рогатый скот, заготовляя для него, в свое время, корм. Хутора эти обыкновенно располагаются по ущельям вблизи речек, родников и покосов, — некоторые из них построены с таким комфортом, что, для летнего пребывания хозяев, есть особая комната, внутри которой резервуар наполняется холодною, как лед, родниковою проточною водою. Половина комнаты, взамен стульев и кроватей, занята широким, из камней, диваном. Комната эта служит единственным и приятным убежищем от палящих лучей летнего солнца. Постройки жилых домов и служб по селениям среднего Дагестана точно таких же, как и на плоскости (плоскостью — горцы называют местность, лежащую при Каспийском море) с тою только разве разницею, что они, будучи без наружной штукатурки, имеют вид развалин, почерневших от времени и атмосферических влияний. Дом прилеплен к дому; вместо окошек — маленькие отверстия, а двери до того низки, что непривыкшему к поклонам и обиванию порогов человеку приходится часто носить на лбу шишки! Улицы узкие и грязные, едва дающие возможность проехать одной повозке; даже мечети содержатся неопрятно. [143] Внутри селения какое-то, наводящее тоску, спокойствие. В каждом из них есть избранная площадка, с выстроенным в углу навесом, куда в установленные дни собирается сельское общество (донамаат), для советов (маслягат) или, просто, для частной беседы (лакырт). На подобных пунктах сходки, ежедневно, с утра до сумерек, сидят в огромных шубах — саахкалы (белобрадые старцы), занятые вялым, поучительным разговором, серьезною беседою. Здесь, вследствие памяти о шамилевском шариате, вы не услышите ни веселой песни, ни звучных зурмы и барабана: один неизменный крик эшаков (ослов) терзает ваши уши, так что невольно вспомнишь о селениях плоскости, где стоит только затянуть мотив национальной песни: «Анайдасы-ананай», с припевом в роде «ай люли», и каждый встречный, ответив протяжно: «хай, хаай» — готов тотчас же пропеть с вами хоровую, веселую песенку.

Жители среднего (вновь покоренного) Дагестана находятся еще как бы в переходном состоянии и сами не знают на что им решиться: продолжать ли следовать строгим обычаям, предписанным им бывшим главою мюридизма, или, относительно общественного строя, подражать более их цивилизованным мунафикам — врагам мюридизма! Так, например, в день празднования в Улли-Кале начала посевов, сельское общество пригласило меня на пирушку («той»), устроенную на площадке внутри селения, с зурмою и бубнами. Зная, что мы, квартируя на плоскости среди мунафиков, привыкли видеть, чтобы при каждом увеселении присутствовал прекрасный пол, приглашающие уверили нас, что на их «тое» появятся только две дамы, потому — оправдывались они — что: «бизым хатумляр айюкимык, биймага бильмай», то есть: «наши женщины похожи на медведей — танцевать не умеют».

Сравнение оказалось верным: во время бала нас поражали неуклюжие движения и грубоватые черты танцоров; впоследствии мы узнали, что это были переодетые в женское платье молодые парни. Желая сохранить правила мюридизма, запрещавшие танцевать женщинам, и угодить нашим обычаям, дозволяющим им это удовольствие, почтенные амфитрионы употребили хитрость. Честь приглашения, по обыкновению, стоила нескольких рублей, отданных в пользу танцоров, весельников и раздиравшего уши оркестра. При подобных пирушках, от которых, ради приобретения популярности, нельзя отказаться, угощение состоит из отварных кусков баранины, шашлыка, заменяющего жаркое, отваренных куриц, яичницы, [144] овечьего сыру, меду, луку и фруктов, и из вин: сотерну, хересу, портеру и, для второстепенной публики, водки и джабы.

Национальные песни, прославляющие военные дела и любовь, лезгины всегда поют вдвоем: оба — высоким, крикливым альтом, нагнувшись друг к другу почти к самому уху и прикрывая наружную сторону щеки ладонью, как бы желая, чтобы выходящие из гортани голоса слились в одно целое созвучие. Большая часть песен поется речитативом. Слушатели, за каждым куплетом поощряют певцов прикрикиваньем в мотив песни: «Хай, хаай!» и, по окончании песни, непременно благодарят певцов фразою: «Ай барракяла котчахляр!», то есть, «ай, да спасибо, молодцы!»

Лезгинку (тлюрды) пляшут везде одинаково, но искуснее и грациознее других — жители селений Куппы и Цудахара. Порядок пляски следующий: первоначально должен выйти в круг мужчина и сделать небрежно, переступая с ноги на ногу, один-два тура, посматривая искоса на сгруппированных в отдельную кучку женщин; затем, между прекрасным полом начинается толкотня локтями и решается вопрос: кому из них присоединиться к танцору. Тут представляется возможность девицам выказать свое предпочтение кавалеру, а, иногда, бойкий молодой танцор сам бросит вызов: «ай Девлет-кан чих!» и Девлет-кан выходит! Вежливость требует, чтобы кавалер прекратил танец после дамы. Заканчивая танец, оба отступают в свои места пятясь назад, для того, чтобы дамам быть лицом к кавалерам, а кавалерам к дамам, причем последние кокетливо подают свой корпус вперед и всегда поправляют головной платок, закидывая один конец его через плечо, с целью показать публике свое пригожее личико. Женщины, перешедшие за тридцатилетний возраст, редко танцуют.

Пляска производится всегда в кружок, с поворотами направо и налево, а при встречах один из танцующих делает несколько па назад, и потом уже поворачивается к одному направлению. Танцующие, делая круг направо, держат правую руку, с сжатою кистью, против лица или шеи, а левую руку — на отлете несколько назад; при повороте налево — положение рук переменяется. Лезгинку женщины танцуют всегда в три мелкие пa; мужчины же пa импровизируют.

Второй танец, под мотив лезгинки, составляется следующим порядком: шеренга женщин и шеренга мужчин становятся визави, и во все продолжение пляски, делая то поочередно, то вместе, отступление и наступление, бьют такт (херс) в ладоши. За неоднократным повторением этих эволюций, [145] которые мы, русские, назвали: зурма — кадрилью, следует обыкновенная лезгинка, причем каждый кавалер, начиная с правого фланга, должен танцевать с бывшею с ним vis-a-vis дамою. Более ловкие танцоры стреляют под ноги своей дамы из пистолета, нередко заряженного пулею.

Особенно искусные, привилегированные танцоры, выступая в круг по вызову, снимают сапоги и усердно отплясывают босиком, под мотив протяжной лезгинки, то в присядку, то на вывороченных внутрь носках, перекидывая с руки в руку под коленями два обнаженные кинжала, и держа в зубах клинок шашки. Щебенистое паркe раздирает им ноги до крови, и потому иногда догадливый хозяин приказывает усыпать место, выбранное для танцев, саманом (мякиною).

Всадники конно-иррегулярного полка (из горцев), эти дагестанские драгуны, установили еще один танец, смесь гросфатера с канканом, в котором участвуют только мужчины. Для танца этого составляются две шеренги; участвующие, поочередно перепрыгивая с ноги на ногу под такт протяжной лезгинки, делают круг, подобно маршировке справа по одному; вожатый представляет разные комические жесты и действия, как, например: постепенно снимает с себя оружие и одежду до рубашки, что должны исполнять и следующие за ним кавалеры. Чем изобретательнее вожатый, тем более танец комичен. Любопытные дочери прародительницы Евы, отворачиваясь в сторону и закрывая носы широкими рукавами своих сорочек, посматривают исподтишка на эти проделки, приговаривая: «тобе! тобе!» — обыкновенное изъявление удивления.

Туземные музыкальные инструменты составляют: 1) зурма, похожая на наш рожок; играющий на ней превращает свое лицо в надутый пузырь; 2) камышовая свирель: лялю; 3) дудочка из двух связанных рядом камышин, называемая: ляляби; 4) барабан: кили, и 5) балалайка: комус. — На лялю и ляляби играют обыкновенно пастухи. Барабанщик бьет такт в обе стороны барабана, с особенным всегда усердием. Кроме означенных, в употреблении здесь тамбурин (джиргин) и дудочка наподобие флейты: шантых, играть на которой, по религии, считается угодным аллаху делом (халяль). Полный оркестр составляет зурма с барабаном, но горцы (конечно, не фанатики) готовы плясать и тогда, когда им будут бить такт лезгинки в ладоши, доску, медный таз и тому подобное.

Большая часть жителей недавно завоеванного края так же хорошо пляшут, как и жители плоскости. Несмотря на то, [146] что имам Шамугис строго преследовал их за пляску, они, по ночам, тайком от шпионов, собирались в подвалы и конюшни, устраивали танц-классы и практиковали там свои ноги. Пение и курение табаку равномерно преследовались при Шамиле; во время военных движений, мюридам и прочими воинам ополчения дозволялось петь хором: зикру, состоящую из непрерывно повторяемых слов: «Ля иль Алла-иль Алла!» то есть: нет Бога, кроме Бога! Песнь эту поют только одни отъявленные фанатики, отъявленные враги христиан, жаждущие газавата (священной войны). Житель, пойманный агентами Шамиля, с крошечною, на тоненьком чубучке, трубкою в зубах, или спрятанною за околышем папахи, подвергался в первый раз пени (куду); а во второй раз — ему продевали чубучок сквозь ноздрю.

Наибы, правители обществ, сановники шамилевской иерархии, из корыстолюбивых видов, строго следили за точным исполнением запрещений шариата, изыскивая предлоги подвергать жителей часто незаслуженному оштрафованию. Сам Шамиль утверждает, что он имел много хлопот с недобросовестностью своих администраторов; бывали примеры, что наиб, зайдя к соседу, между завлекательным разговором, заметит, что у него холодно, — само собою разумеется, что вежливый хозяин предложит почетному гостю надеть его шубу. Тогда хитрый наиб, обнюхав шубу справа и слева, объявляет, что она припахивает табачным дымом, сажает амфитриона в яму, откуда он выходит не иначе, как с уплатою порядочного штрафа! Избавившись шариата, теперь редкий житель не курит трубочки.

Все горы среднего Дагестана более или менее замечательны по своей вышине и характеру местности. Из них в Гунибском округе первенствуют: Ибута-Меер, или уроч. Мансурат (меер, по-аварски, и тау, по-кумыкски, значит гора); Бакли-Меер и Геоцо-Меер в наибстве Араканском; Гуни-Меер, или Гуниб, в Чохском; Тлили-Меер, в Тилитлинском, Куяданы-Меер, в Куядинском. Арак-Тау, Талакут-Меер и Чине-Меер принадлежат Аварскому округу. На Арак-Тау, во времена ханов, жители сел. Игали пасли своих лошадей и рогатый скот, предоставляя за то некоторым аварским селениям право пользоваться игалинским строевым лесом; за пастьбу же овец, в продолжение трех месяцев в году, аварцы брали с каждого пастуха (чобана) по одному барану. Сделка эта, с общего согласия законных владетелей Арак-Тау и Игалинского леса вновь установлена [147] на прежних основаниях, принявших право адата (обычая). До 1859-го года, за пастьбу на горе Арак-Тау, считавшейся байтул-малом, то есть, имуществом имамата, Шамиль получал плату по рублю серебром от 200 штук баранов: по денежке с барана — плату чрезвычайно дешевую! Гору Тлили-Меер (седло-гора, по-аварски) русские называют Чемодан-горою, по сходству ее с чемоданом. На Арак-Тау Шамиль принял власть имама.

Гунибская гора, окаймленная неприступными пропастями и построенными Шамилем каменными оборонительными стенами, на верхнем плато которой разыгралась последняя драма падения имама, имеет волнистую поверхность, в окружности до 20 верст, и пространство подошвы до 50 верст, — вышина же над уровнем моря 7,890 футов. На первом уступе подъема на Гуниб, с юго-восточной стороны, огибаемой рекою Кара-Койсу, от Когорских высот и равнины Гудул-Майдан, был хутор, называемый Хубитль; с этого пункта действовала артиллерия Шамиля по осаждающим и штурмующим колоннам войск наших. Артиллерия состояла в ведении чохского жителя Енкоу-Гаджи (глухого Гаджи), родственника Шамиля. Семидесятилетний старец этот, во время службы моей на Гунибе, часто посещая любимую гору, с грустным чувством смотрел на прежнее свое жилище — хутор, на месте которого в настоящее время воздвигнуты капитальные здания, принадлежащие к вновь устроенному укр. Гуниб. В последний приезд Енкоу-Гаджи на Хубитль, всегда мечтавшего, что наше правительство предоставит ему во владение эту местность, произошла забавная сцена: глухой старик начал доказывать одному из судей народного суда (диван-бек), что уроч. Хубитль — «ата-бабаден» (от отцов и дедов, любимый термин ябедников), принадлежало и должно принадлежать ему. Судья, опровергая это показание, стоял на своем, фактически доказывая Гаджи, что земля, занятая под хутор, также «ата-бабаден» — составляет собственность чохского сельского общества. Разговор, происходивший в палатке, был веден так крикливо, что разбудил все народонаселение Гуниба, наслаждавшееся в соседних палатках после-обеденным отдыхом. Глухой выходил из себя, и спору не было бы конца, если б прибежавший на крик переводчик не предложил, что он порешит дело миролюбиво. Енкоу-Гаджи, предполагая, что переводчик примет его сторону, согласился на предложение. Тогда переводчик, хладнокровно отмерив 2 1/2 аршина земли в длину и 1 1/2 аршина в ширину, сказал претенденту, что [148] для 70-ти летнего старца, стоящего уже одною ногою в гробу, такого пространства земли достаточно, и что чохцы, от родственника бывшего имама, владения этого оспаривать не будут! Гаджи обиделся и уехал в сел. Чох, где стал подговаривать некоторых жителей переселиться в Турцию, за что ему приказано было оставить родное селение.

На самой возвышенности Гуниба, в ложбине, близ речки, получающей свое начало из родников, с прекрасною, всегда холодною как лед, водою, было селение Гунни, или Гуниб, состоявшее из 200 дворов; теперь оно представляет такие развалины, что в нем уцелел только дом, бывший последним убежищем сдавшегося военно-пленным имама. Жители Гуниба, рассеянные в настоящее время по разным частям Дагестана и Теркской области, имели кругом селения, пашни и покосы, в соответственном их потребностям количестве, рощу, истребленную в последние дни штурма Гуниба, водяные мельницы и прочие хозяйственные заведения; здесь же Шамиль имел пороховой завод. Произрастание трав и всход посевов изобильны, — почва земли плодородна. На верхней части Гуниба растет в большом количестве красная ромашка (piretrum roseum), из которой приготовляется порошок, уничтожающий блох, мух и отравляющий даже ядовитых насекомых: фалангу и скорпионов. Последних в изобилии можно встретить на Хубитле. Порошок из гунибской ромашки слабее подобного же порошка, привозимого к нам из Персии, если только последний герметически был закупорен при перевозке. На Хубитле есть три родника, вода которых прозрачна, как хрусталь, вкусна и холодна всегда как лед; к сожалению, она, будучи известковою, вредна без привычки для желудка и едва ли не имеет такого же влияния на зубы. Текущие с верхнего на два нижние платo ручейки, образуют три великолепные водопада, летящие вниз на 100 футов. Что вся Гунибская гора имеет под своим основанием огромные камни, с пустым между ними пространством, это подтверждается следующим фактом: однажды, на хубитльской площади, довольно большой ручей, дойдя до половины канавы, положительно исчез в промытое маленькое отверстие на 4 дня, и исчез бы вероятно навеки, если б старожилы, опытные в подобном деле, не помогли нам отыскать и заложить промоины. В окрестностях Гуниба встречается, местами, дикая спаржа и дикая марена.

Достойно удивления, что на Гунибе нет почти никакой птицы; иногда только посещает его ворон, или сорока, — последнюю, как предвестницу прибытия гостей, встречают [149] c особенным удовольствием: гость, в такой глуши, каким был Гуниб — великий подарок! Из дичи водятся только дикие курочки (кехлих), но за ними охотиться нет возможности, во-первых по причине недоступности гор, а во-вторых потому, что этих серых птичек отлично скрывают от глаз охотника серые камни. В зимнее время, посещение Гуниба волками и шакалами весьма часто; они, задавая местному населению концерты, таскают плохо гуляющих лошадей и эшаков, оставляя большую часть своей добычи на съедение коршунам и орлам.

Лучшее украшение верхнего плато Гуниба составляет березовая роща, отстоящая от селения на добрый ружейный выстрел, и носящая ныне название «рощи князя Барятинского». Проложенные в ней уступами дорожки, усыпанные желтым щебнем, ведут к большому квадратному камню, сидя на котором, князь Александр Иванович принял сдавшегося военно-пленным Шамиля.

Между дагестанским народом существует древняя поговорка: «где бы ни собирались тучи, они разражаются дождем, молниею и громом на Гунибе»; и действительно, нам приходилось быть свидетелями таких ударов, от которых, с вершин отвесных скалистых утесов, сваливались камни в 50 пудов; однажды, подобный камень чуть не попал в наши палатки!

Заключаю описание гор несколькими словами о замечательной горе, находящейся в Андийском округе, за Андийским озером, на правом берегу реки Шаро-Аргуна; она называется: Тад-Бурты (на карте: Чарбили, или Тад-Бутры). Местность эта, составляющая огромное на вершине своей плато, по географическому положению командует Чечнею и Дагестаном. По рассказам бывалых и заслуживающих полного доверия людей, во всей Чечне и Дагестане нет здоровее, живописнее и богаче землею места, как Тад-Буртинская возвышенность. Произрастание хлебов и трав так изобильно, что содержание жителями окрестных селений большого количества скота, даже в редких случаях неурожая, не представляет никакого затруднения; порода овец и мясо их отлично хороши, а молока, овечьего сыру и коровьего масла, прекрасного приготовления и качества — избыток. Вода в родниках чистая, вкусная и здоровая. Лесов в окрестностях Тад-Бурты достаточно, так что, при экономическом употреблении, в топливе никогда не может быть недостатка, даже при увеличении народонаселения. На северном склоне горы находится большое и очень глубокое, разделяющееся на три рукава, окаймленное скалистыми берегами озеро, называемое горцами [150] «Денгис», море; в него впадает много ручейков, но куда убывает из озера вода — неизвестно; она, вероятно, просачиваясь к материку горы, образует у подошвы ее новые родники. Озеро изобилует форелью (марджан-балык, коралловая рыба). Около 20 лет тому назад, прибывший в Дагестан из Египта чеченец, по имени Юсуп-Гаджи, игравший в горах роль инженера и по всем отраслям знания специалиста, предлагал Шамилю, прорыв канаву (к исполнению чего, по близости одного рукава озера к утесу, не представляется большого труда) — спустить воду и воспользоваться драгоценностями (имарат), которые, по преданиям, необходимо должны находиться на дне каждого моря; но как предложение это могло наверное затопить окрестные поля и селения, и разорить жителей, то проект самоучки-инженера остался неприменимым к делу.

Обратимся теперь к различным обрядам, обычаям и поверьям жителей среднего Дагестана, не стесняя себя, впрочем, исключительностью этой программы.

Жители сел. Чох, Гунибского округа, в первый день праздника курбан-байрама (в память жертвоприношения Авраама), после совершения установленной молитвы в джумма-мечети, главном молитвенном доме, выходят поголовно на дорогу, ведущую к соседственному сел. Ругджа; старший муэзин (призыватель к молитве) имеет в руке обнаженную саблю; по сторонам его, в виде ассистентов, следуют два муталима (ученика): первый из них несет значок, похожий на флюгер (байдак), второй — глиняный большой порожний кувшин (раа); остальная, затем, публика вооружена камнями. Остановясь на определенном месте, муэзин, прокричав громко и троекратно: «Алла акбер! Ля иль Алла-иль Алла!» то есть: «Бог велик, нет Бога — кроме Бога», оборачивается к Ругдже и, с энтузиазмом» размахивая по воздуху саблею, рубит брошенный высоко вверх кувшин, который, будучи осыпан градом камней, в осколках падает на землю. Чем мельче обломки кувшина, тем обильнейшего ожидают урожая. По преданиям, чохцы, исповедующие ныне исламизм, были прежде христианами. Они, с вышеописанным обрядом соединяют не только поверье об обильном урожае, но еще об обильном урожае в ущерб христианам, именно тушинам, в сторону которых обращаются, разбивая кувшин, и с которыми враждуют, вследствие различия религиозных верований. Ругджинцы, принявшие ислам далеко позже чохцев, совершаемый последними обряд относят на свой счет, и, не доверяя показаниям, что он через их головы направляется собственно на тушин, сначала старались [151] откупиться от чохцев, посылая им в подарок к байраму одного быка, но потом, видя, что церемония не прекращается, просили бывшего имама — запретить обряд кувшино-разбивания, потому что он может подрывать их урожаи. Шамиль, обратив в шутку жалобу эту, посоветовал обижающимся совершать подобный же обряд, и при разбивании кувшина обращаться к поселению, живущему на плоскости и подчинившемуся русским, направляя свои недружелюбные желания через головы чохцев.

Ежегодно, в последних числах февраля, жители Койсубулинского общества Гунибского округа празднуют день начала посева хлебов следующею церемониею. Один из зажиточных и почетных местных жителей, у которого в предшествовавшем году хлеб уродился более хорошо, собрав в переметные эшачьи корзины семена различных растений, приглашает своих односельцев в поле, на место, еще нетронутое сохою. Ожидающий их там мулла прочитывает молитву, после которой первенствующий местный житель проводит по полю две борозды сохою, и вспаханное место засевает привезенными семенами. Более преданные суевериям жители, взяв на ладонь земли из вновь вспаханного и засеянного места, смачивают ее слюною, превращают в глину и мажут ею себе некоторые части тела. Это средство, по их убеждению, излечивает ревматизм и другие наружные болезни. С выходом мужчин в поле, рой девиц, от 7 до 16-летнеего возраста, наряженных в лучшее разноцветное платье своих матерей и бабушек, выступает, вслед за ними, на гуляние — побегать и порезвиться, на мураве поляны, или в садах, окружающих селение. Удовольствие порезвиться и пощеголять в парадных шелковых платьях не часто им представляется.

При обратном шествии публики, вблизи селения, происходят: пальба, пение и джигитовка (скачка на лошадях); а в заключение, мальчишки, сняв нижнее платье, босиком совершают бег, по прямому, в 25 саженей длины, направлению. Первый, достигший определенной черты, получает от родных в виде приза: оружие, тут же на него надеваемое, которое, но возвращении домой, он обязательно выменивает на сласти, или фрукты. Остальные мальчики, участвующие в беге, получают от общества по кусочку пшеничного чурека (лепешки).

Неопрятность жителей Гунибского округа и Аварии поразительна! Женщина здесь носит свое платье до невозможности дальнейшего употребления; заменяя обновою покрывало и рубаху, она кладет их в котел с щелоком, прибавляет к нему кусочек курдючего сала, и превращает свой новый убор [152] в грязную тряпку, в том расчете, что, после этой процедуры, обнова будет прочнее и не потребует частого мытья. Спрошенный мною горец — зачем их женщины переваривают свои рубахи в сальной воде? отвечал с улыбкою: «Если у моей хозяйки платье будет чистое и белое, то злые языки, пожалуй, скажут, что она никогда не видит в глаза ни мяса, ни курдючего сала!» На основании такого вывода, чем богаче хозяйка, тем сальнее должно быть ее платье!.. В Гунибском округе, только селения Ирганай и Могох отличаются опрятностью и щеголеватостью своих женщин; о них соседи отзываются с ирониею, не чуждою зависти: «бир сабу ашлых иох, бир туманлых опрах гиэ», то есть: нет дома сабы хлеба, а на десять рублей надето платья!.. В двух названных выше селениях, а также в сел. Гимрах можно встретить женщин с красивыми личинами, в остальных же селениях среднего Дагестана неопрятность и неуклюжесть наряда превратили прекрасный пол — в черных, или, правильнее сказать, грязных мумий, а усиленные труды — в преждевременных старух, так что нет возможности определить, в чем именно состоит красота здешних женщин...

Костюм горских женщин далеко непохож на известный костюм, который носят проживающие на плоскости. Наряд горянок состоит: летний — из рубахи, большею частью полотняной, или бумажной, сшитой экономически, в 2 1/2 полотнища, с круглыми в одно полотнище рукавами, закрывающими всю руку; длина рубахи ниже колен; шейная выемка круглая, без воротника; передний разрез прямой; нередко нескромно длинный, — он застегнут на груди на одну нитяную пуговку, но чаще зашит ниткою наглухо. Головной платок полотняный, или коленкоровый, квадратный более сажени, носится, в виде покрывала, с особенною неуклюжестью, образуя под подбородком толстые складки; вместо шаровар — узкие из пунцовой набойки панталоны, на нитяном очкуре, а взамен архалука привязывается, за спиною, что-то в роде одеяльца из ситца на вате, длиной до колен и шириною в поларшина. Головной убор, то есть собственно повязка волос, такая же, как на плоскости, за исключением селения Ругджи, в котором женщины имеют бритые головы, и сел. Куппы, где женщины носят кокошники, украшенные серебрянною старинною монетою. Жителей обоих этих селений — мусульмане считают потомками евреев. Во время ненастья и холодов, женщины надевают на себя шерстяные чувалы — мешки, превращая их (сложив вовнутрь до половины) в бедуины. К зимнему [153] костюму прибавляются только полушубки из самого простого курпея местной выделки, а ноги обуты в уродливые полусапожки из красного сафьяна, или просто из сыромяти, с подковками о двух шипах, от которых жестоко страдают полы наших комнат. Вообще, как бы лезгинец хорошо ни оделся, ноги его, от национальной обуви, из рук вон неуклюжи!

Женщины, при встрече с мужчиною, должны из приличия, по правилам шариата, повернуться к нему спиною, уткнувшись почти носом к стене, или забору. Обычай этот на плоскости исчез окончательно; он исчез бы и в горах, если б сотни дагестанского конно-иррегулярного полка были расквартированы среди населения, подчинявшегося еще по привычке шамилевскому учению. По моему убеждению, основанному на долголетнем опыте, всадники этого полка и их жены много способствуют в деле цивилизации и смягчении грубых нравов и обычаев своих одноверцев-односельцев. Не подлежит сомнению, что переходное движение всадников от невежества на степень возможной для них цивилизации всегда шло быстрыми шагами, так что дикий горец, зачисленный в полк, через год–два сбросив свою грубую оболочку, превращается в человека вежливого, ловкого, щеголеватого и сознающего свое достоинство. Всадники местных милиций, какое бы они название ни носили: временных, или постоянных, не имея сотенных квартир, регулярных сотенных командиров, и состоя более в непосредственном ведении местных властей, нежели своего инспектора, которого они знают, как раздавателя им жалованья и только, оставаясь такими же невеждами и мюридами, какими были при имамах, — никогда не принесут существенной пользы, ни службе, ни цивилизации края.

В последнее время, благоразумная мера — не обременять жителей излишним отбыванием натуральной повинности бесплатно, возможность сбыта на месте продуктов и домашних произведений, заметно разливая в крае довольство, обеспечивающее существование домохозяев, начинает приучать население к большей опрятности. Проходя по улицам, встречаешь теперь щегольски сшитые черкески мужчин, безукоризненной белизны женские платки-покрывала и ситцевые рубахи, из-под которых кокетливо выглядывают из пунцового канауса широкие шаровары, имеющие внизу парчевую каемку. Приезжие к родным жены всадников, эти деревенские франтихи, законодательницы мод, служат предметом зависти провинциалок, неимеющих средств, или позволения мужа-фанатика, надеть, [154] кумыкское платье, более дорогое и красивое по фасону, нежели национальное платье тавлинок (горянок).

До умиротворения Дагестана, женщины, принадлежавшие к семействам сановников духовной и гражданской иерархии имама Шамиля, ходили под покрывалами из разноцветной кисеи, коленкора, или белого полотна — в двух последних случаях, с небольшими прорезными, подобно маске, отверстиями для глаз, такие покрывала, недопускавшие видеть лица, носились, впрочем, всеми женщинами, за исключением девиц, не достигших 7-летнего возраста, и старух. Женщины, вышедшие на улицу без покрывала, подвергались палочным ударам блюстителя благонравия — мюрида. В поле, при работах, покрывало снималось (Ношение покрывал, предписывают 55-й и 59-й стихи 33-й главы Корана.).

Чалмы (тюрбаны) при Шамиле носили все жители, подчинявшиеся правилам преподаваемого им мюридизма; цвета их означали степень значения чалмоносцев; так, например: у самого имама и у более важных административных лиц была чалма белая; у пятисотенных и сотенных начальников в ополчении — пестрая; у наибов, управляющие обществами — желтая; у кадиев и других грамотных людей духовного звания, считавшихся алимами (учеными) — зеленая; у гаджиев, бывших в Мекке и Медине на поклонении гробу пророка — коричневая; у чаушов (глашатаев, передающих приказания) — красная; и, наконец, у палачей (балтачи), фискалов и артиллеристов — черная. Подобно сиямцам, белый цвет и у здешних мусульман считается первенствующим. Хотя религия дозволяет всем правоверным носить чалмы из тканей нитяных и шерстяных, за исключением шелковых, различных цветов, но Шамиль, желая отличить звания, распределил чалмы цветами по вышеприведенному описанию. Совершение одного намаза в чалме — фанатики равняют шестидесяти намазам без нее. Должности палачей и фискалов считались почетными потому, что, по свидетельству Шамиля, они, убивая и вредя неверным и преступным открывали себе врата рая (12-й стих 49-й главы Корана предписывает мусульманам: «Избегайте подозрений, не старайтесь подсматривать шаги других»; но фанатики определили, что это запрещение до неверных не относится).

С падением имамской власти пали и символы мюридизма: покрывала (перде) с лиц женщин, и чалмы с голов мужчин; так что, в настоящее время, только на родине Шамиля, в сел. Гимрах, фанатики и сам ex-имам в Калуге оставили своих жен под покрывалами. [155]

Еще весьма недавно до покорения Дагестана, женщины, уличенные в преступной связи с мужчинами, были убиваемы, или заживо забрасываемы камнями (В начале исламизма виновную женщину убивали камнями, хотя этого правила нет в Коране; впоследствии, для незамужних это заменено было розгами и изгнанием. См. 19-й стих 4-й главы Корана.); несмотря на то, прекрасный пол не прочь от любовных интрижек даже с неправоверными ловеласами, которым интрижки эти достаются не даром. Временем свиданий назначается полночь — пронзительный крик эшаков бывает верным указателем заветного часа...

В обществе Цунта-Ахвах, Аварского округа, прозванном жителями других обществ: Квеше-Ахвах, в переводе Скверным-Ахвахом, существует следующий оригинальный обычай. Ежедневно собираются на водяных мельницах по нескольку девиц, для смолки хлеба — их преследуют ватагою молодые парни-женихи. Придя к месту, мужчины, найдя дверь запертою, спрашивают девиц, — сколько их собралось на мельнице? Девицы отвечают положительною цифрою, и если число мужчин превышает число женщин, то лишние, по жребию, отправляются к другим мельницам, а остальные бросают через окошечко во внутрь мельницы свои папахи, подбираемые девицами наудачу. После этого дверь отпирается, мужчины входят и справляются: в чьих руках их головные уборы... Жители того же Ахваха, в видах утонченного гостеприимства, укладывают гостя-кунака спать ночью с дочерью их, в том убеждении, что деликатный кунак не нарушит законов гостеприимства... В противном случае, такой считается сквернейшим гостем, и ему приходится расплачиваться за невоздержность — деньгами, или свадьбою.

Все трудные работы по хозяйству исполняются женщинами и эшаками; вы увидите повсюду навьюченного дровами, сеном, или зерновым хлебом эшака, а рядом с ним, с такою же ношею — женщину-горянку! Подрядчики по перевозке казенного провианта для войск, расположенных в крае, определяют вес тяжести на одного эшака в 3 пуда; подобные же тяжести здешние женщины, для заработания 40–60 к. сер., переносят на своей спине за 30 верст, по гористым, едва проходимым тропинкам!

Кладбища (зирятляр) устроены таким образом, что они или примыкают к самым селениям, или находятся внутри их. Над могилами усопших обыкновенно ставится надгробный камень с надписью имени умершего, года его смерти [156] и изречения из Корана, или просто без надписи. Над могилами убитых на газавате (священной войне с неверными), около надгробного камня развеваются небольшие, разных цветов, значки, иногда с деревянною куклою птицы на верху древка. Кладбища содержатся неопрятно и не имеют ограды; редкие окопаны земляным валом. Если кладбище находится на горе, имеющей перпендикулярно-отвесный обрыв, образующий стену, то умершие хоронятся как бы в катакомбах, в два этажа.

В палатке, или навесе из войлока, устраиваемых над могилою покойника, мулла или опытный муталим читают от доски до доски Коран, со дня погребения — 40 дней; за этот труд чтец получает от 3 до 30 рублей серебром. Обмывавший, в длинном овальном корыте (оно имеется при каждой мечети), мертвое тело получает платье с покойника. Лицо умершей женщины, подруги и родственницы белят, румянят и чернят ей брови и ресницы.

Мусульмане (сунниты) обязаны делать в сутки пять установленных Кораном фарс-намазов, в следующем порядке (О времени делания намазов, в стихах 2–6 и 20-м главы 73-й Корана и других местах его говорится хотя более подробно, но неопределительно.):

1) Сабах-намаз — утренняя молитва и омовение, на рассвете дня.

2) Туш-намаз — в полдень. В солнечный день, для поверки полудня, ставится вертикально палка: если тень равна палке, то это означает полдень.

3) Экимджи-намаз — послеполуденный. Приметою времени этого намаза служит тень той же палки, соответствующая двойной ее длине — по нашим часам, половина первого.

4) Ахшам-намаз — вечерний, при захождении солнца.

5) Яссы-намаз делается тогда, когда лучи заходящего солнца, отражаясь на противуположной стороне горизонта, совершенно померкнут.

Часы у мусульман ставятся 2 3/4 часами впереди наших. На основании 2-й главы Корана, мусульмане, где бы ни находились, молятся, обращаясь лицом к Каабе (Мекке).

Кроме выше означенных пяти фарс-намазов, есть еще годовые обязательные и суточные необязательные намазы, называемые: «суннет»; исполняющий последние совершает дело богоугодное — «зуаб»; а неисполняющий не грешит перед законами своей религии.

Перед совершением каждого намаза, мусульманин должен обмыть семь членов своего тела: две руки, две ноги, лицо, голову [157] и проч. (Об омовении говорится в 8-м и 9-м стихах 5-й главы Корана.) Впрочем, однажды сделав омовение, он может сохранить его и для последующих намазов — «достомаз», то есть, чистоту к молитве, избегая прикосновение к женщине и нечистым животным: собаке и свинье. Платье равномерно должно сохранять чистоту: облитое вином, оскверненное прикосновением собаки или свиньи, вымывается семь раз сряду. При молитве мужчины снимают с себя обувь, а женщины обувь и шаровары. Под ноги, при молитве дома, кладется коврик, называемый намазлык, а в дороге — черкеска, или архалук; при реке и родниках, где всегда можно найти камень с плоскою поверхностью, в подстилке нет необходимости. Во время путешествия, в случае неимения воды, совершается: теемум, то есть, намаз с заменою воды песком. По религии, мусульманину, идущему на газават, или даже по своим делам бывшему в пути более двух суток, позволяется не совершать намазов, потому что он делает сафар-халяль, то есть — путешествие богоугодное; всякое же следование по делам и для пользы неверных, называется сафар-массият, путешествие богопротивное, а потому не освобождает от обязанности совершать установленные намазы.

Пересчитаем последовательно все намазы и при них земные поклоны (ракаят) (Молитва состоит из коленопреклонения — ракаят, и обожания — суджуд, повержение лица к земле. 104-й стих 4-й гл. Корана.):

[158]

В месяце рамазане, во время уразы или великого поста, намазы-суннеты прибавляются: «таварих» делается после ясен и перед витру-намазами, в числе 10 намазов и 20 поклонов; — большая часть мусульман ограничивает это число 4 намазами и 8 поклонами, или коленопреклонениями, согласно 77-й главе Корана, составляющими принадлежность мусульманской молитвы. Святоши при поклонах касаются лбом голой земли, или носимого при себе квадратного кирпичика (Более строгие мусульмане, при молитве, имеют круглые или квадратные кирпичики, на которые, преклонясь к земле, кладут лоб. Толкование 29-го стиха 48-й главы Корана.).

Если положить для каждого намаза, с предписанным Кораном углублением в религиозное размышление 1/2 часа, то, для 34 в сутки, нужно времени 17 часов, и только 7 часов останется для сна, еды и других житейских процедур! Суннет-намазы исполняют и требуют от подчиненных их — только одни отъявленные фанатики; либералы же полагают правильным — подчиняться установлению пророка, а не богословов-имамов.

При совершении намаза читается молитва: альхам и атах-ятуль, первая — стоя на ногах, вторая — стоя на коленях. [159] Необязательно, но богоугодно читать прежде их молитву, называемую: ваджахту. Переведу первые две молитвы:

АЛЬХАМ

«Во имя Бога милосердого и милостивого!

«Хвала будь Богу, Господу всех тварей, царю в день судный, делающему добро на земле всем, и на том свете имеющему воздать достойное по заслугам каждого! Тебе мы служим, от тебя помощи просим, настави нас на путь истинный, на путь благоугодный перед тобою, отклони от нас путь, навлекающий на нас гнев твой. Аминь!» (Аминь — говорить после прочтения 1-й главы Корана есть обычай «Суннета» основанный на словах Магомета: «Гавриил научил меня говорить всегда аминь, когда я кончу фатигат».)

Молитва эта составляет первую главу Корана и хотя имеет несколько названий, но обыкновенно именуется: фатигат, т. е., начальная глава. Мусульмане почитают ее производящею необыкновенные действия, и потому читают чаще других глав Корана.

АТАХ-ЯТУЛЬ

Магомет: Почет, благодать, богочестие, благополучие Богу!

Бог: Приветствую! это пророк — благодать моя Тебе и почет!

Магомет: Привет нам и всем благочестивым людям!

Ангелы: Заявляем: что нет Бога — кроме Бога! еще заявляем, что Магомет — его пророк!

Прибавление молящегося: Просим у Бога милости для Магомета и его потомства!

Молитва эта, по преданиям, есть цитирование разговора с Богом, в бытность пророка Магомета на седьмом небе у престола Всевышнего творца. Простой народ ограничивает намаз только альхамом.

С окончанием молитвы, молившийся поворачивает голову к правому и левому плечам и говорит сидящим будто бы там ангелам, записывающим все его хорошие и дурные дела в книги, которые будут заявлены на страшном суде (кыймет-гюнь):

Асалям алейкюм, ва рахматулла! т. е.

Привет и благодать вам Божья!

(Стих 12-й, глава 13-я Корана: «У всякого человека ангелы, которые беспрестанно сменяются, помещаясь перед ним, позади его; они по повелению Бога наблюдают за ним».) [160]

Приветствовать христианина фразою: «асалям-алейкюм», т. е., мир или благодать с тобою, по убеждение фанатиков-мусульман, не подобает и грешно; вследствие этого они, руководствуясь 39-м стихом 76-й главы Корана, заявляющим правило: «Если вы располагаете какой хитростью, то приводите в действие против неверных», — при встрече с христианином, желая себя выказать чуждыми будто фанатизма, приветствуют его похожею фразою: «асам-алейкюм», означающею — беда с тобою!

Брачные союзы заключаются: или словесно, при свидетелях, или же поверенным от жениха или его родителя; при чем составляется письменное условие, контракта (никах), который, впрочем, редко здесь имеет место. Вся церемония брачной сделки состоит обыкновенно в том, что родители невесты и жениха, собравшись вместе и пригласив почетных свидетелей, объявляют: первые о желании выдать, а последние о согласии принять в свое семейство избранную женихом невесту, причем приводится в известность обоюдный взнос приданого (кибин-хак), и затем, без особенных затей, невеста переходит во власть жениха.

Из свадебных местных обрядов в селениях Чох и Гергебиле замечателен тот, что невесту, в последний день свадьбы, родственники и друзья жениха усердно упрашивают идти в его дом. После долгого колебания, невеста, получившая урок от старушек, схвативших взятку за содействие, выходит за ворота родительского дома и, делая шаг вперед, останавливается; опять умаливание родственников, кланяющихся до земли, заставляет упрямую сделать еще один самый медленный шаг вперед, и так далее. Таким образом, если дом жениха далеко, невеста, выйдя из своего жилища в полдень, достигает цели путешествия вечером, жестоко испытывая терпение новобрачного!.. Обычай этот послужил поводом к общеизвестной в Дагестане поговорке, относимой к медленно идущим и ехавшим: «бара гергебильны гэлин-кимык», т. е., идет, как гергебильская невеста!

Во время владычества Шамиля, на свадьбах музыка не допускалась — она запрещена правилами мюридизма; мужчина могли плясать только под тамбурин, но всегда без участия прекрасного пола, вследствие чего они мало пользовались этим исключением, не доставлявшим им особенного удовольствия.

Каждый простой горец, находящийся при управлении на службе, или по своим делам, считает как бы непременным долгом вежливости, сделать начальнику утренние [161] и вечерние визиты; он, осторожно постучав иногда три раза, а чаще без этой формальности, отворяет дверь комнаты, просовывает голову, и, не обращая внимания, смотрит ли на него начальник или нет, живо махнув вовнутрь комнаты снятою с головы папахой, приветствует: урьчами! т. е. доброе утро! или: сордотлик! т. е. спокойной ночи! — на какие заявления если и не получит в ответ: барракялла, или родотлик! то есть: спасибо! или: и тебе покойной ночи! — не бывает в претензии.

При встречах, приветствия имеют следующую неизменную форму: тлик бугу? тлик бугишь? чу? мун? казанкай? то есть: каково? как поживаешь? каковы: лошадь, сам лично, семейство? Так как лошадь для горца всегда дорогa, то они считают приличным осведомляться об ее состоянии (Это, впрочем, есть долг, предписанный 61-м стихом 24-й главы Корана, где говорится: «Когда вы входите в дом (кто входит и кто принимает), взаимно здоровайтесь, желая от Бога доброго и счастливого здоровья». Кроме того, в 4-й главе стих 88-й говорит: «Если кто вас приветствует, отдайте привет еще вежливее, или, по крайней мере, отдайте привет. Бог считает все!» Но фанатики не относят этих правил к неверным.).

К сословию грамотных людей Дагестана принадлежат духовенство и муталимы (род семинаристов); из последних, с окончанием курса учения, одни поступают в звание мулл или кадиев, а другие, — в звание мирзы (письмоводителя) при разных административных управлениях. Звание это сопряжено ныне с довольно приличным денежным от казны содержанием, от 150 до 300 р. с. в год. Неграмотные люди, занимающие должности, утверждают написанное по их приказанию мирзою, своею печатью, а простой народ — приложением пальца. Печати вырезываются местными мастерами на меди и стали, имея форму: полулуны, сердечка, и тому подобное. Ручка печати бывает из меди, или из серебра, под чернью; при ней, на двух тоненьких цепочках, имеется, из того же металла, шарообразный ящичек — хранилище туши, — служащей для смазывания печати при оттиске ее на бумаге. На подобных печатях дозволяется вырезывать, кроме звания, имени и отчества, изречения из Корана и разные девизы. Мне однажды случилось видеть печать шутника участкового заседателя, с следующею оригинальною надписью: «Нет Бога — кроме Бога; нет участка — кроме моего; нет заседателя — кроме меня!» такой-то! На печати ex-имама Шамиля, вырезана следующая надпись: «Раб Божий Шамиль», и кругом ее имена семи отроков и бывшей с ними собаки, а именно: «Ямлих, [162] Максалин, Маслин, Марнуш, Дабарнуш, Шазануш, Кафаштатиуш и кытмир (собака).

Тушь (мюракаб) приготовляется у грамотеев домашними, дешевыми, или, правильнее, ничего нестоющими средствами; для этого, сожженное в порошок просо растирается с молоком в густую массу, прибавляется свечная копоть, без которой она имела бы цвет коричневый, и затем, вся эта смесь, засушенная на солнце, заступает место туши. Каждый писец носит в кармане жестяной, раскрашенный, длиною в 10 и шириною в 3/4 вершка ящичек, для хранения ножика и камышовых перьев. В одном конце этого ящика есть нечто в роде чернильницы с крышкою, в которой лежит напитанная разведенною водою с тушью хлопчатая бумага, заменяющая чернила. На официальных и частных письмах, имеющих всегда конфиденциальный характер, по правилам восточной вежливости, именная печать должна быть приложена внизу, на противоположной странице. Письменным столом туземным грамотеям служит колено, отчего их бумаги всегда бывают порядочно измяты.

Пересылка корреспонденции, на первых порах после покорения Дагестана, до учреждения правильного сообщения, имела весьма оригинальный характер. Конверты передавались жителями из деревни в деревню. Получивший конверт, горец шел не по прямому направлению того места, куда следовало послание, но в ту деревню, которая от него ближе, так что конверт, вместо суток, колесил нередко целую неделю и делал вместо 20 верст — 100. Преданные лени горцы зачастую заставляли своих жен играть роль почтальонов; можно часто было видеть женщину, путешествующую с пакетом, воткнутым в оконечность расщепленной палочки!

Большая часть мусульманских сочинений, как то: Суннет и Гадис — религиозных преданий, Маали и Шиаб — юридических — рукописные (По толкованию 42-го стиха 35-й главы Корана, «Суннет», собственно значит обычный путь, отсюда «Сунна» — собрание обычаев, сохраненных преданием. Толкователи говорят: «Бог» всегда идет одним путем, остерегает, потом уже наказывает нечестивых».). Грамотные люди, с целью продажи, переписывают их на вылощенной морскою раковиною белой бумаге, обозначая главы и комментарии разноцветными чернилами. За одну книгу, написанную на стопе бумаги, я заплатил 18 р. с. — плата, соразмерно трудам, ничтожная! У мусульман есть своего рода настольная книга, это [163] «Харидатуль Эджеиб» (сумка чудесного). Книга эта, хотя и заключает в себе много бредней, но в ней находится также и много любопытных сведений. Фанатики не терпят, чтобы в руках христианина были их арабские религиозные книги.

Кавказских мусульман никогда не следует слишком баловать ни обхождением, ни наградами, потому что они скоро забудутся; дайте мусульманину награду один год, дайте другой год, а на третий год не дадите, он будет недоволен и, пожалуй, отомстит вам изменою!

Служба между вновь покоренными жителями, в качестве управляющего ими, была сопряжена с невыносимым стеснением свободы; незнакомые с правилами деликатности и субординации, они не давали нам времени: ни одеться утром, ни отдохнуть после обеда, ни выйти из дома без свиты. Входящий в комнату проситель, жалобщик, или нукер (конвойный всадник-телохранитель), так и норовил подать руку и усесться в кресло по-товарищески! Все достояние начальствующего лица подвергалось осмотру; грязные руки без церемонии тащили с его письменного стола, из-под самого почти носа: печать, пресс-папье, и так далее. Случится наказывать виновного за воровство, или представится надобность считать около денежного ящика звонкую монету, на это место стекается со всех сторон множество публики, любопытной до зрелищ, как французы! Каждого просителя и жалобщика сопровождает толпа слушателей и ходатаев; первые из них, в изъявление доверия и расположения к своему начальнику, подают ему уже не одну, но обе потные, грубые и грязные руки! Много стоило трудов приучить прежних мюридов к вежливости в обращении.

Текст воспроизведен по изданию: Дагестан, его нравы и обычаи // Вестник Европы, Том 3. 1867