ПЕТРОВСКИЙ Н. Ф.

ПО ЗАКАВКАЗЬЮ

И НОВО-ПОКОРЕННЫМ ОБЛАСТЯМ.

(Путевые заметки).

I. БАТУМ.

...О Батуме, его бухте, его будущем для нас значении, его отношении к Поти, я услышал в Тифлисе, в административном, интеллигентном и торговом кружках, самые разнообразные мнения. Видно было, что батумский вопрос, по крайней мере в то время, вскоре после занятия Батума, был довольно жгучим; видно было также, что, помимо всяких отвлеченностей, в основе некоторых воззрений на Батум лежали и реальности — в виде разных надежд на возможность сорвать с этого вопроса, смотря по изобретательности, большие или меньшие куши. Говорили мне, например, что некий двигатель разных широких предприятий, чувствуя, так сказать, в воздухе батумский вопрос, являлся уже в Тифлисе с разными предположениями относительно Батума. Отбрасывая все эти побочные обстоятельства и останавливаясь только на сути дела и мнениях лиц беспристрастных или, по крайней мере, к таковым реальностям безучастных, можно сказать, что относительно Батума с его естественным портом, Поти с его портом искусственным, еще строющимся, а также относительно будущего значения этих двух соперников, я встретил в Тифлисе два совершенно противоположных мнения.

Вот одно из них.

Батум имеет для нас громадное стратегическое значение, особенно теперь, когда граница наша с Азиятскою Турциею подвинулась вперед, в Малую Азию. Без Батума мы не могли бы защищать эту границу и обезопасить себя с правого фланга. Владение им дает нам решительное преимущество на Черном море, ибо теперь мы избавлены от всякой неожиданной высадки на наши берега неприятельского дессанта: неприятельским судам с дессантом негде теперь дожидаться благоприятной погоды и удобного момента для высадки. Ни Синоп, ни Трапезунт не могут в этом отношении заменить Батума. Но за то в торговом отношении Батум не имеет и не может иметь, по сравнению с Поти, никакого значения: он лежит в местности непроизводительной, мало населенной и лишенной притом удобных сообщений; вывозить из нее нечего, а привозить не для кого. Город расположен на наносной почве, быстро пропускающей воду в слой подпочвенный, который ее задерживает, что служить постоянным источником злокачественных лихорадок и не дает возможности развиться здесь широкому поселению. Залив Батума, правда, глубокий, но по твердости грунта мало удобный для якорной стоянки и небольшой по размерам, вследствие чего суда должны втискиваться в него к одному, более удобному, месту и чалиться канатом с кормы к берегу; но и при этом, во время сильной, нередкой там, морской зыби, и при таком причале сообщение с судами делается невозможным. Поэтому батумская бухта может и будет играть роль только временной и случайной стоянки для тех судов, которые ночью или при бурной погоде не рискнут войти в ворота будущего потийского порта. Напротив того, этот последний, если постройка его будет окончена и если, в особенности сзади порта, будет вырыта внутренняя гавань, станет единственным во всех [178] отношениях удобным портом как для коммерческих, так и для военных судов. Город и порт Поти лежать у устья р. Риона и его богатейшей и плодоноснейшей долины, по которой уже в самое древнейшее время шло все торговое движение из Европы в Персию, Среднюю Азию и Индию, и по которой в настоящее время пролегает железная дорога во внутрь Закавказья, до Тифлиса, торгового центра края, и производится наибольшее, сравнительно с другими путями, торговое движение как с этим последним, так и через него с Персиею. Окружающая город болотистая местность, правда, известна своими злокачественными лихорадками, но при развитии города, с устройством его гавани, местность эта, конечно, будет оздоровлена — даже если бы на это и потребовались значительные денежный затраты.

Вот другое мнение.

Батум — превосходнейший порт на Черном море, другого ему подобного, — нет. Окружающая его местность, правда, мало населена и лишена сообщений, но это происходить не от свойств самой местности, а должно быть отнесено к дурному управлению, под которым пребывал Батум во время турецкого владычества. Поэтому, в настоящее время, при русском управлении, есть большое вероятие предполагать, что местность эта изобильно населится в самом непродолжительном будущем, тем более, что устройство сообщений вполне возможно и не представляет больших затруднений. При устройстве же, даже шоссейного, не говоря уже о железном, пути, от Тифлиса до Батума, совершенно необходимого притом по стратегическим соображениям, весь персидский транзит непременно, а вообще торговое движение вероятно — должны будут перейти от Поти к Батуму. Потийский же порт, если он и устоит, что весьма сомнительно, будет, несомненно, занесен песком из р. Риона, а расчищать его каждогодно будет стоить громадных сумм, затрата которых не окупится никакими выгодами. Если до сего времени болотистая местность Поти не оздоровлена, то трудно предполагать, чтобы она была оздоровлена впоследствии, ибо для этого прежде всего необходимо сладить с руслом р. Риона, который разливом своим производит болота. Русло же горной реки с таким громадным падением, какое имеет Рион, может поддаться усилиям человека только при гидравлических сооружениях самой большой стоимости.

Все эти противоположные мнения мне предстояло проверить на месте, в самом Батуме.

26-го ноября, благодаря любезности потийского агента русского общества пароходства и торговли, А. П. Вакие, давшего мне, не в срочный рейс, пароход «Бабушка», я отправился из Поти в Батум. Счастие на этот раз мне особенно благоприятствовало: меня согласились сопровождать в Батум строитель потийского порта, А. П. Бахметев, и помощник инспектора при постройке этого порта, инженер Е. В. Мейер, взявшие с собою нужные инструменты и несколько человек матросов для промеров батумской бухты и для более или менее, смотря по времени и по погоде, тщательного ее осмотра. В самом Батуме мы встретили молодого геолога, Сорокина, изучавшего восточные берега Черного моря, и приобрели в нем еще одного деятельного члена для нашей любознательной экспедиции. В веселой и оживленной беседе этих лиц, в их разнообразных спорах по занимавшему нас всех вопросу, в осмотре с ними бухты, морского берега и близь лежащих речек, мне удалось составить себе, как мне кажется, довольно ясное представление о батумской бухте — нашей старинной знакомой незнакомки. Поэтому все, что будет сказано о ней ниже, должно, по справедливости, принадлежать моим просвещенным и любознательным сопутникам.

Возвращаюсь к нашему путешествию.

В шесть часов вечера пароход наш «Бабушка» отвалил от пристани русского общества пароходства и торговли, и, пройдя версты полторы по южному рукаву Риона, вышел в море. Погода была теплая, но сумрачная. [179] Справа и слева нас сопровождали низменные болотистые берега реки, на которых, среди поблекшей уже зелени и деревьев с обломанными бурями верхушками, виднелись бедные домики Поти, спасательная станция, маяк и какие-то полуразрушенные сараи — помещение местной таможни. Впереди — линия разбивающихся об отмель бурунов резко обозначала своими белыми верхушками положение речного бара. За ним, на рейде, качался большой французский пароход, а вдали, в море, белелись два-три паруса уходивших из Поти судов. Общий колорит картины довольно уныл; ничто не напоминает здесь приморского торгового города: не видно больших зданий, товарных складов, движения, суеты, не заметно жизни. Впрочем, о Поти, его торговом значении и его строящемся, уже добрый десяток лет, порте будет сказано мною, подробно, в своем месте.

Медленно и осторожно пробирались мы через речной бар, беспрестанно меняющий свою глубину и, может быть, потому всегда плохо обозначаемый, и вышли, наконец, в открытое море. Стало слегка покачивать; по морю ходили небольшие буруны; погода несколько засвежела. Кругом виднелось море, и только вдали, слева, в неясном очертании вечерних сумерек, темная полоска земли и вершины аджарских и батумских гор давали знать, что мы не далеко от берега и не далеко путешествуем. Делать на палубе было нечего. В каюте шло чаепитие и велась оживленная беседа — преимущественно о цели путешествия, Батуме. В этой беседе любознательная экспедиция пришла, между прочим, к заключению, что недавнее присоединение к русским владениям Батума есть только оффициальное, так сказать, констатирование уже давно совершившегося факта. Турецкий Батум был создан русскими и, строго говоря, всегда был русским портом, с тою только разницею, что турецкий Батум нам ничего не стоил... «Действительно лет 25 тому назад — говорит Г. Н. Казбек ¹ — Батум был ничто иное, как простая деревня, пользовавшаяся только славою по своему дурному климату. Здесь не было даже хорошей пресной воды; лихорадки царили самые свирепые; низменный берег был покрыть болотистыми полянами, на которых с успехом разводился только мокрый рис. Население скучивалось у возвышенностей на восточном берегу бухты, и лучшие части нынешнего города были заняты лишь стадами кабанов. О пароходстве и вообще судоходстве в больших размерах не было и речи. Особенное значение приобрел Батум со времен основания русского общества пароходства и торговли, которое, найдя в нем удобный порт для прибежища своим пароходом, посещающим Поти, открыло с ним срочные сообщения и оживило город. С этого времени турецкое правительство обратило на Батум свое особенное внимание, и в 1872 году даже решилось на постройку шоссе для соединения этого города с Карсом».

На половине пути пароход наш, как здесь нередко случается, встретил целое стадо тюленей, которое сопровождало нас почти до самого Батума. Долго, в темноте ночи, с палубы парохода любовались мы грациозными движениями этих животных: беспрестанно, одиночками и группами, опережали они наш пароход и рассыпались от него в стороны, оставляя за собой струистые фосфористого цвета полосы. Наш капитан пробовал было поохотиться на них острогой, с носа парохода, но при малейшей остановке или замедлении движения парохода стадо тюленей моментально разбегалось и возвращалось опять лишь только тогда, когда пароход принимал свой естественный ход. Несколько раз делались такие попытки и всякий раз неудачно. Про ум и сметливость тюленей существует, как известно, масса рассказов. Богато такими рассказами и черноморское побережье. Говорили мне, например, здешние жители об оригинальном способе, который употребляют тюлени при ловле рыбы. Стадо тюленей, нагнав рыбу, старается как можно скорее [180] оцепить ее в правильный круг и не дать ей через него прорваться. Когда это сделано, то каждый тюлень-стражник, по очереди, выплывает, будто бы, на средину этого круга и, под охраной товарищей, ловит оцепленную рыбу, наедается ею и затем уступает свое место следующему по очереди. Лов тюленей по берегам, особенно турецким, Черного моря довольно значительный. Мне передавали, что в прибрежных местах бывшего батумского санджака (округа) тюленьего жира вытапливалось до 20 т. пудов в год.

Часа через три пути мелькавший сзади нас огонь потийского маяка постепенно скрывался из глаз и мы начинали уже различать огни маяка в Батуме. А часа через полтора затем мы медленно входили в батумскую бухту. Было совсем темно. На гладкой поверхности бухты отражались огоньки прибрежных домов: с берега доносился неясный говор, слышался плеск воды, тянуло гарью и бараньим салом — специфическим запахом восточных городов. Впереди нас лежала какая-то черная масса, заслонявшая собою звездное небо и сливавшаяся с водною поверхностью бухты. Это были, как оказалось на другой день, батумские горы, окружавшие город с восточной и южной стороны. Скоро пароход наш прицепился кормой к пристани и стал на якорь. Сходить на берег не было ни особенной надобности, ни возможности: город уже успокоивался от дневных трудов и по таможенным правилам, сообщение с ним прекратилось. Мы остались ночевать на пароходе и, утомленные небольшою качкой и путевыми впечатлениями, заснули как убитые. На другой день я встал довольно рано и вышел на палубу взглянуть на Батум. Впечатление, не могу сказать, чтоб было хорошее. С первого взгляда Батум напомнил мне русское прибрежное торговое село, с низким, пологистым и грязным берегом, с полусгнившею деревянного пристанью, с вытянутыми вдоль берега десятками двумя домов, из которых некоторые, на правой, западной и лучшей стороне города, двухэтажные, занятые вверху гостинницами и трактирами (как потом оказалось) с «арфистками»; а внизу — магазинами и лавками, напоминающими собою лавки в наших пригородных кварталах, т. е. такими, в которых можно найдти, совместно, чай и сальные свечи, мануфактурные товары и соленую рыбу, керосин и галантерею. Влево от пристани, у берега и на самом береге, стояли на якорях и на катках турецкие каики и фелюги (парусные суда), вправо виднелось более приличное на вид, чем другие дома, но в сущности никуда негодное, здание бывшей турецкой, а теперь нашей таможни; далее, напоминая колокольню, торчал минарет мечети, а на самом крайнем мысе бухты стояло турецкое укрепление. Сходство с русским торговым прибрежным селом нарушалось лишь горами, возвышавшимися за городом, но за то оно дополнялось другою картиной: на берегу толкались кучки солдат-новобранцев, слышались русская песня, гармоника и всем знакомый крепкие словца.

Надо было отправиться в город. После необходимых оффициальных визитов, мы, прежде всего, удостоили своим посещением базар и город, а потом осмотрели бухту. О ней я скажу ниже. Что же касается базара, то говорить о нем придется не много. Батумский базар, как все базары мусульманских городов, которых видеть мне на своем веку, приходилось достаточно, ничем не лучше, если не хуже, этих последних. Базар казалинский и перовский (в Туркестане), например, значительно лучше, красивее и относительно чище батумского. Базары в наших городах: полувосточном Александрополе (на Кавказе) и в вполне восточном, Ташкенте, — в некотором отношении недосягаемые идеалы для базара батумского. Представьте себе несколько неправильных, рядом слепленных друг с другом, деревянных навесиков, донельзя грязных, гнилых и полуразвалившихся, с узенькими, в несколько шагов ширины, между ними улицами, на которых стоят лужи и лежит грязь и всякая мерзость, и вы получите верное представление о батумском [181] базаре. Под навесом помещаются, в перемежку, лавки (до 150) по преимуществу, восточного (с мастерскими) и отчасти европейского характера. В лавках этих делают медную и железную посуду, гвозди и предметы домашней утвари, шьют сапоги и платье, пекут туземные хлебы и лепешки, приготовляют кушанье и чай, продают овощи, фрукты, галантерейные и мануфактурные товары. Нередко, среди этих старых лачужек, попадается и новенькая тесовая будочка, в роде карточного домика, с русскою бабой, сидящей за прилавком и продающей разные съедобные вещи и напитки. Лавки на берегу моря лучше базарных; в них торгуют армяне и греки, на базаре же — по преимуществу турки. В тех и других лавках товары мануфактурные — по большей части иностранные, чай, сахар, а также и напитки, — исключительно иностранные, а остальное, как-то: галантерея, железо, табак и мелочь — русское и иностранное. Общий оборот торговли очень незначительный: с открытия порто-франко, т. е. с октября 1878 г. по 1 января того же года, в Батум было привезено товаров из-за границы и русских портов, на 226,582 р. 50 к., а вывезено из него за границу и в русские порты на 91,428 р. Да не подумают, при этом, читатели, что все привозные товары на указанную сумму были доставлены для Батума и его округа: нет, они предназначались прямо в Закавказье, и попали сюда за невозможностью разгрузиться в Поти. Собственно же для Батума, т. е. для его порто-франко, привезено за это время, всего 7,444 пуда. Как, вообще, не велики эти цифры видно уже из того, что через соседний с Батумом приморский город Поти, где нет ни гавани, пи достаточно безопасной стоянки для судов, где, средним числом, 205 дней в году, вследствие бурь и морского волнения, пропадают для грузовых работ, проходит в год более 10 м. пудов груза.

Выше я сказал о привозе товаров; относительно же вывоза замечу, что современное его положение, и даже его будущность, еще менее утешительны; на увеличение привоза есть еще надежда несколько рассчитывать, если привозные товары, как это и теперь бывает, будут направляться через батумскую область во внутрь страны, на Ардаган и Карс; по отношению же к вывозу и этой надежды питать невозможно, так как батумская область, о которой я буду говорить ниже, в силу своих топографических условий, мало производительна, а лежащая за нею богатая хлебом карская область всегда имела и имеет для сбыта своих произведений другие, более удобные, чем Батум, рынки. Осмотрев по лавкам привозные товары и взяв их образцы, мне необходимо было ознакомиться и с вывозными товарами. — А что вывозит Батум, спросил я одно компетентное в деле лицо. — «Да вот видите», — показал он мне на массу плохо сколоченных ящиков, лежащих на берегу, — «одни яблоки». — И только? — «Да, теперь только одни яблоки, а вот скоро пойдут маслины, а потом лавровый лист». — И только? — «Да, только». Ну это не особенно утешительно, хотя, правду сказать, батумские яблоки недурны: их, как старых знакомых, встретил я даже в Одессе, хотя уже с переменой фамилии; там они назывались крымскими. — Вот вам и славный приморский и торговый город Батум, думал я, возвращаясь к себе на пароход после осмотра базара. Надо было подумать об обеде. Пошли в какую-то лучшую, как рекомендовали нам, гостинницу, содержимую греком.

Гостинница оказалась грязным, разгрязным сараем, в одну комнату, игравшую роль столовой, с выходом прямо на улицу. Дали нам какой-то греческой водки «мастики», дня на два опалившей мне горло, потом — каких-то греческого приготовления кушаний с прегорьким маслом, кислых и невкусных, и взяли за все, сказать к чести греков, сравнительно не дорого, — около рубля с чем-то. Другая гостинница, более приличная с виду, в которой я был на другой день, по внутреннему содержанию оказалась еще хуже первой; эта гостинница, кажется, единственная в Батуме «с номерами», и потому берет за них [182] с приезжих цены невообразимые — по три рубля в сутки за номер. Вообще цены на все предметы в Батуме нисколько не напоминают вам беспошлинной торговли порто-франко: они не только выше вообще кавказских, но и петербургских. Гуттаперчевое пальто иностранной работы, гораздо худшее здешнего, петербургского в 12 —15 р., куплено было мною в Батуме за 18, да и то при особой протекции. О квартирах и говорить нечего: их, можно сказать, нет вовсе, ибо те несчастные клетушки без печей, в которых приютились теперь русские чиновники и за которые они платят 300—500 р. в год, могут быть названы чем хотите, но уже никак не жилыми помещениями. Но нет худа без добра. Нигде не видал я таких усердных таможенных чиновников, как в Батуме: целый день они на пристани и в таможне — единственном месте, где за отсутствием сколько-нибудь сносных квартир, они могут как-нибудь приютиться. Но и это «как-нибудь» очень плохо. Бывшая турецкая, а теперь наша таможня, старое двух-этажное здание, стоит на самом берегу моря; низ его — проходной сарай с набережной улицы на пристань, а верх занят присутствием таможни. В одной из стен этой верхней комнаты — препорядочная пробоина, из которой во время моего посещения таможни преусердно брызгал дождь и свистел ветер.

Послеобеденное время было посвящено осмотру города: он достоин своего базара — также грязен и неопрятен и кроме того безлюден. Много домов, оставленных жителями. стоят совершенно пустыми, в других помещаются управления и команды. Один из таких домов, не далеко от берега, занятый солдатами, был совсем без оконных рам; взамен их на окнах висели солдатские рубашки и подштанники; казначейство, как видно, оставалось еще на военном положении — в фургоне на дворе полиции, а госпиталя во время нашего посещения Батума, как кажется, и вовсе не существовало: больные лежали в палатках, на открытом воздухе, внутри бывшего турецкого укрепления, под дождем и температуре не свыше 8° по Реомюру. Лучший дом в городе, как и следовало ожидать, принадлежит губернатору, известному герою Карса, генералу Комарову. Он был в то время в Петер-бурге, и этим обстоятельством только, т. е. отсутствием в городе надлежащей распорядительной власти, можно объяснить себе всю эту нечистоту и мерзость запустения, в роде дохлых собак, мусору и грязи, которые валяются на его улицах.

По свойственной мне слабости к мусульманам и вообще к Востоку, за которую один глупый ташкентец даже признавал меня неблагонамеренным, заглянул я в медрессе (школу). Игравшие в его дворе ученики несколько изумленными взорами встретили мое приветствие и мои вопросы на знакомом им по звукам, но мало понятном для них узбекском наречии; узнав, однакоже, что я желаю видеть мутевали (эконома и администратора школы), они почтительно проводили меня на верх, в его комнату. В маленькой каморке, устланной коврами, сидел на полу, возле камина, довольно красивый старик в чалме, с очками на носу, и внимательно читал книгу. Разом я перенесся в Туркестан — так все было схоже и одинаково: и обстановка комнаты, и кучки книг на полках, и даже позитура чтеца. Ассалям алейкюм атам! — «Ваалейкюм иссалям»! и пошли разговоры о Бухаре, о книгах, о положении медрессе и т. п.; разговор близился уже к любимым богословским предметам, как вдруг мулла мой опомнился: он забыл спросить, кто я такой, и, узнав, что я чиновник, да еще приезжий, мгновенно изменился, как то съежился, чего-то испугался, забарабанил пальцами по книге — словом совсем опешил. При таком конфузе со стороны моего собеседника дальнейший разговор, конечно, не представлял уже интереса, и я поспешил откланяться, проклиная себя за сделанную глупость. Долго задумывался я потом над этим обстоятельством и вообще над теми слухами о неудовольствии против нас местного населения, о которых нам [183] говорили в Батуме. Что за причина этого неудовольствия — объяснить трудно. Администраторских деяний в Батуме мы еще, слава Богу, не проявляли, никаких угнетений населению не было, да в такое короткое время нашего управления и не могло быть сделано, в фанатизм мусульман, особенно, когда им хорошо живется, я не верю, а подстрекательства, при хорошем житье, как известно, мало действительны. Между тем неудовольствие существует, а вместе с ним в населении — как мне передавали — существует и уверенность, что Батум занят нами, как будто временно, и что он должен опять отойдти к Турции. Замечательно при этом, что ничего подобного, как кажется, не существует в другой новопокоренной области — Карской: тамошнее население, как я мог заметить, совершенно помирилось со своим новым положением провидимому, живет в ладу с русскими. Пусть разрешают эту загадку кавказцы, ближе стоящие к этому делу и лучше меня его понимающие.

За городом лежит болотистое пространство, покрытое частию камышом, частию пашнями, а за ним возвышаются горы. — Еще в Тифлисе, т. е. месяц ранее приезда моего в Батум, я слышал и, кажется, читал в местной газете, что граница порто-франко в Батуме вполне обеспечена, что границу эту составляют две охватывающие город справа и слева речки и, с третьей стороны, болотистое между ними пространство, по которому, как для целей таможенных, так и для осушения местности, проводится канава и, кроме того, насыпается вал и строятся бараки для таможенной стражи. Отправился осматривать я эту границу и, к изумлению моему, никакой границы не нашел: ни вала, ни канавы, ни вообще каких-либо признаков какого либо ограждения города не заметил. Обращался с расспросами к проходящим туркам, и от них никакого толку не добился, пока наконец русский пьяненький солдатик не разрешил мои недоразумения. — «Да вы чего, барин, ищете»? — Таможенных будок, где они тут? — «А никаких здесь таможенных будок нет, и быть им неможно». — Почему же так? — «Потому место неспособно: видишь, кругом болото». — Где же стоит таможенная стража? — «Никакой стражи тут не стоит, — опять потому, стоять им неспособно: видишь, болото, а то иной раз и ветер — такой, что с ног сшибает, а то, сохрани Бог, и убьют».

— Может таможенная стража объезды тут делает? — «Может и дозирают, этого мы не знаем». Действительно, таможенная стража делает пока только объезды по этой границе, сама же граница никаких заграждений против беспошлинного проникновения товаров из-за черты порто франко во внутрь страны пока не имеет. Но да не смущаются сим ревнители российской промышленности, боящиеся соперничества с нею промышленности иностранной. Не эта последняя, к слову сказать, конкурирует с нею на наших окраинах, а промышленность туземная — тех самых окраин, с успехом борется с нею. Точно также, как киргизская баба наших степей, ткущая на самом первобытном станке по 11 аршин в неделю, грубую армячину, одевает ею почти все мужское население южной половины Западной и отчасти Восточной Сибири, победоносно конкурируя с русскими мануфактурами; как бухарский и ташкентский ткач, а не русские фабриканты, поставляют свою бязь нашим войскам в Туркестане, так и здесь, в Закавказье, местные ткани, преимущественно из Адербейджана, по размерам их потребления, далеко оставляют за собою и наши русские, и иностранный произведения. Поэтому вопрос о взаимном соперничестве этих последних на рынках Закавказья — вопрос, по моему глубокому убеждению, вовсе не столь важный, как о нем думают ревнители нашей промышленности. До тех пор, пока сырье будет оставаться в крае, выделываемые из него туземные ткани, по своей дешевизне, прочности, приспособленности к местным потребностям и вкусам, всегда будут находить себе спрос в массе главного, сельского, населения края, и одинаково успешно конкурировать как с [184] нашими, так с и иностранными произведениями. Когда же сырье это будет вывозиться с местных рынков, и когда, вследствие сего, туземное производство тканей должно будет сократиться или совсем прекратиться, — хорошо ли это будет, я не знаю — тогда конечно, вопрос о том, кому одевать Закавказье и прилегающие к нему страны — нам-ли, или иностранцам, может, действительно, стать вопросом серьезным. Впрочем об этом важном, многими излюбленном, но тем не менее далеко еще не выясненном предмете, т. е. об азиатских рынках для сбыта наших произведения поговорю в другом месте с достодолжным вниманием и подробностию, — а теперь расскажу нижеследующий факт. По дороге на Кавказ встретил я одного давнишнего знакомого, весьма солидного фабриканта бумажных изделий. — Прикажите, пожалуйста, С. М-ч, говорю я ему, дать мне образцы ваших изделий, идущих на Кавказ. — «Дана что это тебе, Н. Ф-ч», спрашивает он меня. — Надо, говорю, чтобы знать, какие товары вы посылаете на Кавказ, как они там расходятся, почем продаются; другие же фабриканты мне свои образцы дали. — «Так, да ведь у меня идет на этот Кавказ самое что ни на есть г....», отвечал мне пренаивно мой собеседник, произнося, таким образом, приговор над своими произведениями, и над рынком, служащим им для сбыта. Конечно я не вывожу из этого рассказа общего правила, но и не хочу сказать, чтобы собеседник мой был, в этом отношении, экземпляр единственный...

Что же, наконец, хорошо в Батуме? спросит меня читатель. В Батуме, отвечу я, хороша одна бухта, хотя расточаемые ей похвалы кажутся мне много преувеличенными.

Батумская бухта, как видно из приложенного здесь чертежа, имеет подковообразный вид и обращена открытой стороной к северу. Длина бухты от запада к востоку около 2 1/2 в., ширина, от севера к югу — немного более версты; глубина различна: на западной стороне она весьма значительна — почти у самого берега она доходит уже до 10 саж. (6 фут. меры), а в небольшом от него расстоянии достигает до 40 и более сажен. На восточной же стороне, начиная почти от средины бухты, глубина заметно уменьшается и не превышаете 4 1/2 саженей. Такое неравномерное распределение глубины морского дна, а равно и постепенное удлинение к северу косы, лежащей на западной стороне бухты, у самого в нее входа, объясняется действием одной и той же причины, имеющей весьма важное значениедля дальнейшей судьбы батумской бухты — именно наносами из р. Чороха, впадающей в море в 8-ми верстах к западу от бухты. Река эта при чрезвычайно быстром течении своем (в 7 1/2 минут верста), выносит из своего ложа в море огромное количество песку и гальки. При SW-ом господствущем здесь ветре галька более крупная и тяжелая отлагается на внешней стороне бухты, и постепенно удлиняет вышеупомянутую косу, мелкая же галька, а также песок, проносятся далее, к восточному берегу бухты, постепенно отлагаясь в этом направлении, по мере уменьшения скорости движения, и образуя, почти посредине северной окраины бухты, две продолговатые банки. Волнения N и NO-вых ветров, а равно и так называемые мертвые зыби (улегающиеся волнения)разносят эти отложения по восточной половине бухты, и тем постепенно, от востока к западу, ее обмеляют. — Таким образом дальнейшая судьба (и не в далеком будущем) батумской бухты — по крайней мере для меня — совершенно ясна. Если для отвращения ее обмеления не будет принято надлежащих мер, то с ней может быть два случая: а) при преобладающем влиянии первого фактора, т. е. при более или менее сильном и постоянном действии SW-го ветра, коса на западном берегу бухты будет все более и более удлиняться, отложения банок, посредине бухты, будет увеличиваться и, в конце концов, отложениями этими бухта замкнется в озеро; и б) если действия N и NO-х ветров будете осиливать действия первого фактора — SW-го ветра, т. е. если отложения песку и гальки не будут оставаться на северной [185] окраине бухты и, удлинняясь, сростаться с косою и восточным берегом, а будут постоянно разноситься по бухте, то она в озеро не замкнется, а постоянно мелея, занесется песком и галькою. Предположения эти, смею думать, нисколько не гадательны, ибо местность, на которой стоит теперь Батум, вся покрыта мелкою и крупною галькою, несомненно свидетельствующею, что размеры бухты были некогда гораздо большими, чем в настоящее время. Кроме того, явления, подобные тем, которые совершаются в батумской бухте, существовали и существуют до сих пор в других местностях этой части черноморского берега: озеро, лежащее между Батумом и дельтой р. Чороха есть, без всякого сомнения, морской залив, постепенно замкнувшийся отложениями каналов этой реки; коса, отделяющаяся от р. Чолоха у прежней границе нашей с Турциею, близь поста св. Николая, совершенно аналогична — как утверждают специалисты — по своему образованию, направлению и росту, с косою батумскою.

Описанное мною явление до такой степени очевидно, что всякий, мало-мальски осмотревши бухту и особенно побывавший в Батуме во время бури, как это случилось с нами, конечно не будет его оспаривать. На третий день нашего пребывания в Батуме случилась буря, — 11-ти балльная, как говорили нам моряки, т.е. близкая к шторму (шторм отмечается в шканечных журналах 12-ю баллами). SW-ой ветер на внешней стороны бухты буквально сшибал нас с ног, волны ходили страшные, воды р. Чороха, грязною, резко отделяющеюся от морской воды полосою неслись именно по тому направлению, где находились вышеуказанные банки, и, разбиваясь о них при этом движении пенистыми брызгами, ясно указывали положение этих банок, а вместе с тем и северную границу бухты. В самой бухте было покойно как в озере; только в восточной, более открытой ее стороне, где обыкновенно стоят парусные суда, ходили небольшие прибои, которые нисколько, впрочем, не препятствовали ни нагрузке судов, ни плаванью гребных лодок. В каюте парохода я писал письма и не чувствовал ни малейшей качки. Вот чем, действительно, замечательна эта бухта. Но такое покойное состояние бухты бывает только при бурях SW-го ветра, здесь господствующего; при N и NO-x ветрах волнения в бухте — как мне говорили, — становятся иногда на столько значительны, что суда, из опасения быть выкинутыми на берег, принуждены бывают выходить в море.

По размерам своим, вышеуказанным, батумская бухта очень не велика; но и эти размеры должны быть уменьшены по крайней мере на половину, так как восточная часть бухты мелка, мало защищена от ветра и потому для стоянки больших судов невозможна. Во время нашего пребывания в Батуме, в бухте его стояли на якорях пароходы: военные — «Новороссийск» и «Редут-Кале», добровольного флота — «Россия», русского общества пароходства и торговли — «Михаил», «Бабушка», и «Кальмиус», Потийской железной дороги — «Александр» и английский — «Thessaly». Положение этих пароходов, стоявших почти рядом друг с другом, весьма наглядно определяло вместимость бухты. Кроме них в бухте могло бы поместиться, по моему соображению, еще около пяти средней величины судов, но при этом движения их были бы совсем стеснены. Поэтому, если не принимать во внимание правил нашего военного флота, требующих, как мне говорили, чтобы стоящие на якорях суда имели вокруг себя свободная пространства, равного кругу, описанному радиусом по длине каждого судна, то вместимость Батумской бухты можно положить примерно в 10-12 средней величины судов; при соблюдении же этих правил число судов, могущих поместиться в бухте, не превзойдет четырех или пяти. Англичане, как видите, знали Батумскую бухту очень хорошо, когда после Берлинского конгресса презрительно отзывались о ее размерах.

И так, видели мы Батум, видели его бухту. Что же такое Батум с его бухтой и какое [186] значение имеет он для нас теперь или может иметь впоследствии? — Чтобы пообстоятельнее ответить на этот вопрос, необходимо сказать несколько слов о Батумской области, а это — до следующего раза.

Н. Петровский.

Комментарии

1. Три месяца в турецкой Грузии. Записки Кавк. Отд. И. Р. Г. О.; книжка Х-я.

Текст воспроизведен по изданию: По Закавказью и ново-покоренным областям. (Путевые заметки) // Древняя и новая Россия, № 3. 1879