КОВАЛЕВСКИЙ Е.

ОЧЕРКИ ЭТНОГРАФИИ КАВКАЗА

II.

(См. выше, т. II. отд. 1, стр. 65 и след)

Как ни затруднительно было для нас, по недостатку положительных данных, представить полное изображение двух важнейших народов Западного Кавказа, но нам предстоит еще более затруднений при решении вопроса: какое место они должны занимать в общей семье народов? А потому, прежде нежели приступим к разрешению этой темной для нас задачи, считаем нужным привести мнения других о том же предмете. Начнем с основателя сравнительной антропологии и этнографии — Блюменбаха. В своей классификации народов (S. F. Blumenbach, de gener, human. variet. nationum. 1776.), он принимает, для различия их, главным основанием телесные, типические признаки, а именно: цвет кожи, волос и глаз, форму волос и головы, черты лица, рост, словом — все, что составляет наружную физиономию людей, образующих народы. Следуя своему критерию, Блюменбах разделил все известные в его время народы на пять главных рас или пород (Так-как слово «порода» применяется в зоологической системе к животным вообще, то, вероятно, для отличия человека, Блюменбах заменил сказанное слово для народов термином «раса» Выражение это, усвоенное ученой литературою вообще, принято и у нас. Впоследствии, когда возникла необходимость дальнейшего деления рас, стали употреблять и другие выражения, как-то: «группы, отделы, семейства», и т. п. Для сохранения единообразия и определительности в моих этнографических исследованиях, я допускаю, при классификации народов, русские выражения, в следующем порядке: принимая народ как единицу, я употребляю, в восходящей линии, сперва «семейство», потом «поколение», наконец «племя»; в нисходящей же линии, представители народа называются мною «отраслями его». Для объяснения примером, возьмем — народ русский. По нашей номенклатуре он принадлежит к семейству славян, к поколению европейских арийцев, к племени арийскому (индо-европейскому); отрасли его составляют: великоруссы, малоруссы и белоруссы. Еще пример: народ венгерский принадлежит к племени туранскому, к поколению финскому, к семейству финно-угорскому, в котором заключаются, кроме него — вогулы, угро-остяки и пр. Я не выдаю впрочем этой номенклатуры за неизменный образец и предоставляю всякому употреблять для классификации народов термины по его усмотрению, лишь бы только они были постоянны и определительны.). Первая из этих рас, отличающаяся совершеннейшим [2] устройством телесных форм, названа им кавказскою; к ней он причисляет, кроме кавказских народов, всех европейцев, за исключением финнов. В этом смысле, слово — кавказская раса употребляется и поныне некоторыми этнографами, а потому нам могут сказать, что вопрос о племенной принадлежности кавказских народов решен уже в конце прошлого столетия. К сожалению, он не только не решен, но окончательное разрешение его отодвинуто, может быть, еще на несколько времени. Научные исследования, после Блюменбаха произведенные, достаточно убеждают, что телесные формы и все наружные признаки людей, составляющих народы, подвержены весьма значительным изменениям не только от скрещения их между собою, но не менее того и от изменения среды, в которой они обитают. Под именем же среды мы должны разуметь не одни климатические условия, в обширном смысле этого слова, но также род пищи, употребляемый народами, образ их жизни, упадок или возвышение умственного развития, изменение социальных и политических их отношений, и т. д. Чем совокупнее, постояннее и продолжительнее действуют эти агенты среды, тем более оказывается влияния их на уклонение народов от прежнего их типа. В своем месте (глава об основаниях классификации народов) мы привели, для подтверждения этой истины, множество примеров, взятых между народами всех частей земного шара. Укажем из этих данных на выдержку, хоть напр. на красивых и просвещенных венгров и кровных их родичей полудиких вогулов и енисейских остяков; на отличающихся правильностью телесных форм — европейских турок и происходящих от одного с [3] ними корня, весьма некрасивых — якутов. Никто теперь не будет основывать классификации народов на однех телесных формах, подвергающихся таким разительным изменениям. В настоящее время, для определения племени, в которому принадлежит известный народ, необходимо обращаться или к истории, объясняющей его происхождение, или в языку, тесно связанному с его духовною жизнью; в состав этого языка могут входить чуждые слова и выражения, но грамматический строй его остается всегда неизменным, пока он существует и пока народ, им говорящий, не уничтожится или не сольется с другим окончательно. Наука, совершенно новая — сравнительная филология — дала уже возможность назначить для европейских народов место в общей классификации. Мы знаем теперь положительно, что европейцы, за исключением финнов и турок, принадлежат к арийскому племени; знаем также и то, что некоторые из Кавказских народов принадлежат совершенно к иному племени — туранскому; о других же народах Кавказа мы имеем до сих пор весьма недостаточные сведения. Из всего этого мы в праве заключить, что выражение — «кавказская раса», как ее понимал Блюменбах, в настоящее время не может иметь прочного значения в научном отношении.

Академик Гюльденштедт, первый, познакомивший ученый свет с этнографиею Западного Кавказа, после посещения его в 1700-1703 годах (Описание путешествия Гюльденштедта издано по смерти его Палласом, с краткою биографиею автора, на немецком языке, в 1787 году.), говорит, между прочим, что в горах живут, с древнего времени, на тех же местах, остатки народов, следовавших из Азии в Европу, во время великого переселения. Остатки эти пополнялись, впоследствии, новыми переселенцами из Европы. В другом месте своего «Путешествия» (стр. 467, т. I), он утверждает, что черкесы составляют особенный народ, который, сколько по языку, столько же и по другим обстоятельствам судить можно, ни с какими народами не состоит в родстве, за исключением однакож своих соседей — абхазов. Оба народа, т. е. черкесы и абхазы имеют, по мнению Гюльденштедта, один коренной язык, который однакож распадается на столько различных диалектов, что говорящие ими без особого навыка не понимают друг друга. Последнее известие покойного академика обращает на себя особенное внимание, как результат личных наблюдений, [4] подкрепленный и другими лицами, посещавшими означенные народы.

Знаменитый наш натуралист Паллас, в описании своих путешествий по южным областям России (в 1793 и 1794 годах), касается, между прочим, и происхождения черкесов, объясняя его таким образом: «Древние черкесы были скитающиеся рыцари, которые, покорив народы, жившие на Кавказе, приняли их быт и сделали свой язык господствующим, точно так, как поступили тевтонские рыцари в Ост-Зейском крае, покорив прежних его обитателей.» В подтверждение этого мнения он упоминает, что князья и дворяне между кабардинцами (составляющими отрасль народа черкесского) имеют особое наречие, скрываемое ими от простолюдинов. Но, чтобы это наречие существовало, по крайней мере в настоящее время, того никто из знающих близко кабардинцев не подтверждает.

Люлье, занимавшийся всем, что относится до этого народа, отвергая показание Палласа, говорит, что хотя и существует у черкесов искаженное наречие (арго), но оно употребляется только между охотниками (Статья: «Общий взгляд на страны, занимаемые черкесами», в Кавказском Календаре на 1857 год.). Странное с первого взгляда мнение Палласа некоторым образом выесняется при дальнейшем разборе сказаний о влиянии на кабардинцев и народного элемента. Сам Паллас в другом месте своего сочинения упоминает, что кабардинские князья и дворяне выводят свое происхождение от аравийских владетелей. Это подтверждают и другие писатели, основываясь на предании, существующем у кабардинцев, а именно: граф Иван Потоцкий (Voyage aux stepes d'Astrakan et au Caucase, edit. de Klaproth.) и Фонтон (La Russie dans l'Asieе Mineure.). Относительно убыхов, другой отрасли черкесов, ученый Потоцкий полагает, что они должны представлять остатки древних аланов, присовокупляя однакож к тому, что для окончательного разрешения этого вопроса ему не доставало знания убыхского языка. Об абхазах говорит профессор Эйхвальд (Reise in den Kaukasus etc. 1837.), что они считают себя потомками египтян, но скорее полагать должно, что они происходят от абиссинян, потому-что сами себя называют «абсне»; другие же — продолжает Эйхвальд — думают, что абхазы — потомки армян. Эти сведения представляют одни догадки и предположения, не основанные на прямых доказательствах. К этой же категории сведений о [5] происхождении народов, о которых идет речь, принадлежит и известие известного историка гуннов, Дегиня, который выводит черкес от киргизов, останавливаясь на одном созвучии имен этих народов — керкес и киргиз. Сам он говорит (Histoire des Huns, tom. IV, lib. 22, pag. 252, 253.), что киргизы пришли будто бы в нынешнюю черкессию с монголами в XII веке по Р. X. и жили прежде между Обью и Ангарою. Между тем известно положительно, что черкесы, под именем керкетов, зигов или адигов и пр., были исторически известны за несколько веков до Р. X. и никогда не оставляли своей страны до последнего их выселения. Наконец, ни по языку, ни по истории, ни по типическим свойствам, черкесы не имеют ничего общего с киргизским народом тюркского происхождения.

Засим следуют писатели, приводящие, в подкрепление своих мнений о происхождении черкесов и абхазов, более доказательств; а потому мы остановимся на них долее и рассмотрим ближе приводимые ими аргументы. Первое, по времени, место из этих писателей занимает датский историограф Сум, посвятивший ученые труды свои, между прочим, исследованию о некоторых народах, населявших страны между Каспийским и Черным морями. Он издал об этом предмете сочинение (в 1776-1779 г. (Сума переведено с датского на русский язык протоиереем Сабининым и напечатано было первоначально в «Чтениях Моск. Общества Истории и Древностей» в 1846 г. под заглавием: «Исторические рассуждения о происхождении народов, населявших Польшу, Россию и земли между Черным и Каспийским морями», и пр.)), в котором (стр. 61) утверждает, «что черкесы, многочисленный и известный красотою своих женщин народ, происходит от хозаров». Доказательства Сума заключаются главнейше в следующем: язык черкесский, по мнению Пейсонеля, имеет некоторое сходство с угорским (угро-финским), а этот был (по мнению того же автора) языком хозаров; черкесы занимали часть земель, которыми владели хозары; кабардинцы, составляющие значительную часть народа черкесского, по свидетельству Константина Порфирородного, тождественны с кибарами, составлявшими отрасль хозаров. Не говоря уже о том, что Пейсонель не имеет никакого авторитета в сравнительном языковедении, сам же Сум в другом месте (стр. 67) приводит мнение компетентных писателей, утверждающих, что хозары говорили по-турецки, но, для ослабления исторического факта, он присовокупляет, «что это не был нынешний турецкий язык!» [6] Оставляя все это в стороне, мы ныне, опираясь на лексико-грамматические сочинения, изданные в последнее время об адигском и абхазском языках, можем утверждать положительно, что эти языки, существенными элементами своего строя, отличаются от угро-финских и тюркских, а следовательно и от хозарского языков. Что касается второго аргумента, то он не имеет никакого значения. Народы, вследствие разных исторических событий, могут занимать не только часть, но и всю территорию других иноплеменных народов, то смешиваясь с ними, то совершенно вытесняя их. В настоящем же случае, история свидетельствует, что хозары никогда не занимали малодоступных мест, которыми, с самых древнейших времен, обладали черкесы и абхазы. Последнее обстоятельство, приводимое Сумом в доказательство его мнения, если только мы безусловно примем тождество упоминаемых Константином Порфирородным кибаров с кабардинцами, может относиться только в частности с одной этой отрасли адигского народа, не касаясь прочих отраслей его, может служить частным эпизодом в истории этого народа, не имевшим влияния на общую судьбу его. Известие императора Константина (Constantin. Porphyrogen. de adm. Imp. c. 39, pag. 108.) о кибарах весьма кратко: он говорит, что это была отрасль хозаров, которая, по причине внутренних народных смут, принуждена была удалиться к печенегам — чисто турецкому народу — и между ним с северу от Черного моря поселиться; все это случилось за несколько десятков лет до того времени. Когда писал царственный автор (952 г.). Должно полагать, что после того они перешли чрез Дон и приблизились к Кавказу, без сомнения, после чрезвычайного ослабления вообще хозар сперва узами и команами, а потом русскими великими князьями в конце X столетия; потому-что Кедрен (Cedrenus, pag. 768-771, apud Historie. Byzant.), писатель следующего века, упоминает о кибарах в числе народов, живших к северу от Кавказа. В своих странствованиях, кибары приближались в XII столетии с Кубани и здесь столкнулись с выдвинувшеюся из гор отраслью черкесов, покорили ее и сообщили ей свое имя. История представляет нам много подобных примеров. Если, повторяем, можно кибаров принимать за кабардинцев, то этим легко объяснить предание, сохранившееся у этих последних, о времени пребывании их предков в Крыму, куда могли увлечь за собою их победители, что у народов тюркского корня, каковы были хозары, [7] происходило часто, и это тем более, что кибары могли найти прочное убежище в Крыму, большею частью которого владели их кровные родичи — хозары. Во всяком случае, допуская, что кабардинцы заместили собою кибаров, что первые, по большей числительности своего населения, впоследствии поглотили последних, получив однакож от них наименование, чему история представляет также много примеров (Укажем, между прочим, на варяго-руссов и славян в России, франков и галлов во Франции, тюрко-финских болгар и славян в нынешней Болгарии.),— мы никак не можем допустить того, чтобы частный случай был перенесен на общую судьбу всего черкесского народа, чтобы хозары, явившиеся на сцене истории с VI столетия по Р. X., были предками черкесов и абхазов, известных под теми же именами и в тех же местах за несколько веков до Р. X. Этому противоречит и история и сравнительная филология (Если мы допустим мнение, что хозары — представители аорсов и сираков, то увидим, что и эти народы являются не ранее первых двух веков по Р. X.). Языки означенных народов существенно различны как от турецкого, который был первоначально языком хозаров, так и от угрофинского. которым говорила часть народа, по смешении хозаров с восточными финнами (Из всех народов, являвшихся попеременно на сцене необъятных степей, простирающихся во северным берегам Каспийского, Азовского и Черного морей, включая туда же и соседния подошвы Кавказа,— без сомнения, самый замечательный народ были — хозары. Во время своего могущества (VIII и IX века по Р. X.), они заставляли трепетать персидских государей, аравийских калифов и византийских императоров. Но воинские подвиги не составляли еще исключительного их преимущества. На этом поприще соперничали с ними и другие соплеменники их — гунны, авары, болгары, команы. Но они отличались не только от них, но и от других современников умственным развитием и цивилизациею. Хозары производили обширную торговлю, связывая чрез нее Азию с Европою, и сохраняли в высшей степени веротерпимость. Не смотря на то, что повелители их (каганы), нынешние сановники, были иудейской веры, в Хазарии было много магометан, христиан и даже идолопоклонников,— все они без всякого стеснения исполняли обряди своего вероисповедания. О хозарах оставили вам сведения греческие, римские и мусульманские писатели; история этого народа посвящали свои труды ученые Германии, Франции, Англии и России. Это дало нам возможность составить особенную статью о замечательном хозарском народе. В ней, между прочим, мы старались разъяснить и спорный вопрос: с какому из известных народных семейств должны быть причислены хозары? Византийцы и римляне, знавшие этот народ по его правительству и видя, что не только правительственные лица, начиная с государя (кагана), носили турецкие имена, но и весь механизм управления страною был чисто турецкий, положительно признавали хозаров за турок. Мусульманские писатели посещали Хазарию еще в X столетии, когда хозары, покорив себе старожилов восточных финнов, носивших разные названия, составили с ними народ смешанный, подобно тому, как это произошло прежде с аборигенами финского происхождения, а первоначально с тюркскими скифами, сироками, аварами и болгарами. Вот почему мусульманские писатели иные говорят, что у хозаров был и особый язык, непохожий на турецкий, ни на персидские, другие — что хозарский язык походил на язык болгар (волгских), которые, как известно, были народ также смешанный, составившийся из тюркских и финских элементов; третьи наконец, что у хозаров замечались два типа людей, по наружности непохожих друг с другом, желтовато-черного цвета, а другие белого цвета и высокого роста. Это доказывает только, что в то время смешавшийся народ не слился еще окончательно. Все это, а равно и другие факты, приведенные в вышеупоминаемом сочинении нашем, повторение которых слишком далеко завлекло бы, привели нас к убеждению, что хозаров должно почитать народом смешанным, в котором преобладающим по началу происхождения и по могуществу был тюркский, а по численности финский элемент. Вероятно, ничтожный остаток этого могущественного некогда народа, принадлежащий к той части хозаров, которая исповедывала иудейскую веру, сохранился в караимах, держащихся Моисеева закона и отвергающих талмуд. Они говорят тюркским языком, и живут в южной России, преимущественно в Крыму, где, например, Чуфут-Кале считают священным для себя местом.). Мы не указываем уже [8] натипическое различие в телесном и духовном отношении, существующее с одной стороны, между тюрками и восточный финнами, а с другой — между черкесами.

Мнение, высказанное Пейсонелем, о родстве языков угро-финских с черкеским (Peysonel. lib. а pag. 12, 18, 80.) не осталось без последствий. Юлий Клапрот, посещавший в начале нынешнего столетий с ученою целию Кавказ и описавший свое путешествие сперва на немецком, а потом с добавлениями на французском языке (Voyage an mont Caucase et en Georgie, 1823.), говорит (стр. 380-382, том I, последнего сочинения), «что черкесы весьма древний народ на Кавказе. Язык их отличается от других идиомов Кавказских, как по словам, так и по синтаксису: он показывает, однакож, родство с корнями финскими, особенно же с языками вогулов и сибирских остяков. Это сходство заставляет заключать, что черкесы, также как вогулы и остяки, принадлежат одному корню, который в самую отдаленную эпоху разделился на несколько ветвей, из которых одни вероятно образовали гуннов (В других своих сочинениях — Archiv fuer asiatische Literator, Geechichte а. Sprachkunde, Asia polyglota etc.— Клапрот повторяет это и распространяет означенное и на другие народы Кавказа.)». Для убеждения в этом мнении Клапрот приводит грамматические заметки, впрочем весьма краткие, о языке черкесском, и к тому присовокупляет несколько слов этого языка, которым он придает название «черкесского Словаря» (Vocabulaire). Первый оставляет он без сравнения, как бы следовало, с грамматическим языком, который считают родственным с черкесским; [9] в названном-же им «Словаре» мы едва насчитали десяток слов, которые автор полагает, с большою натяжкою, сходственными с вогульскими, самоедскими и даже западно-финскими. Можно ли на таких данных основывать родство языков, при настоящем положении сравнительной филологии? Мы предоставляем решить это читателю; с своей же стороны считаем обязанностью присовокупить, что вообще известия Клапрота о народах Кавказа имели в свое время большой авторитет. Этому способствовало с одной стороны младенчество науки сравнительного языковедения и недостаток точных сведений о кавказских народах, а с другой стороны способность автора — легко собирать сведения, группировать их и делать из них замечательные выводы. Но теперь, когда сравнительная филология сделала такие успехи, когда мы имеем более точные сведения о Кавказских народах, и когда, с тем вместе, обнаружились источники, из которых Клапрот почерпал свои сведения и на которых основывал он свои заключения (Мы ссылаемся по этому предмету на извлечения из писем с Кавказа покойного академика Шёгрена к покойному же академику Френу, помещенные в бюллетене Академии наук 19 янв. 1837 г., No 23.) — авторитет этого писателя, по крайней мере между нашими учеными, сильно поколебался.— Несмотря однакож на то, мнение его о родстве черкесов и, с тем вместе, абхазов, с уральскими или восточными финнами разделяется по сие время некоторыми учеными. Мы же с своей стороны, на основании вышеописанного, никак не можем с ним согласиться, тем более, что и история не представляет ничего, что могло бы служить доказательством о генеалогической связи таких несходственных между собою народов, каковы с одной стороны черкесы и абхазы, а с другой вогулы и остяки.

Обратимся к тем писателям, которые описывают происхождение черкесов, основываясь на народном предании. Люлье, в вышеприведенной статье (Кавк. Календарь 1857 г.), говорит, что она считают себя аравийскими выходцами. Вот как автор описывает это предание. Вследствие междоусобных раздоров в Египте, один из народных предводителей аравийского происхождения переселился оттуда с своими приверженцами в Малую Азию — когда это произошло и сколько времени эти выходцы там оставались — предание о том умалчивает. Выселившейся колонии угрожали мусульмане, желавшие обратить ее жителей в магометанство. Это понудило их — предание тоже не означает времени — к другому переселению; они явились в Крыму. Как [10] и когда они туда попали, предание не говорит; но пребывание их в Крыму подтверждается названием некоторых местностей; там существуют развалины замка, называемого татарами — Черкес-Кермень; равнина между Бельбеком и Качею именуется — Черкес-дюз (черкесская долина). Из Крыма выходцы перешли на восточный берег Черного моря, но по каким причинам и в какое время — предание о том также умалчивает. Оно свидетельствует только, что странствователи заняли сперва равнины около нынешней Анапы, а потом предводители их перешли в Кабарду и подчинили своей власти весь черкесский народ. Из этих властителей, царствовал со славою в XV столетии Имал-Теген, которого кабардинские князья считают своим родоначальником и которого воинские подвиги и мудрость гремели по всему Кавказу. Не этим ли выходцам придает Паллас название странствующих рыцарей, ссылаясь на народное предание о происхождении кабардинских князей и дворян от аравийских владетелей?

Гораздо с большими подробностями и дополнениями передает вышесказанное предание Шора-Бекмурзин-Ногмов природный черкес, историограф своего народа («История адыхейского народа, составленная, по преданиям кабардинцев, Шора-Бекмурзин-Ногмовым», издана под редакциею г. Берже и напечатана в Кавказском Календаре за 1862 год. Г. Берже, предпослал этому сочинению краткую биографию автора, из которой видно, что он родился в ауле Ногмова, близ Пятигорска в 1801 г., принадлежал к семье абадзехской, переселившейся в Кабарду, и считался в числе кабардинских узденей 2 степени. С юных лет Шора-Ногмов чувствовал влечение к учению и 18 лет знал уже язык арабский; потом изучил языки — турецкий, персидский и русский. Сперва он был муллою, но вскоре отказался от этой обязанности и поступил в русскую службу переводчиком и употреблялся кавказским начальством на линии для разных секретных поручений. В 1880 г., Ногмов поступил в гвардейский кавказско-горский эскадрон, участвовал в походе против поляков и получил офицерский чин. Живя в Петербурге, он усовершенствовал себя в арабском языке и, возвратясь на родину, в должности секретаря кабардинского суда, занялся составлением истории своего народа. Окончив ее в 1843 г., он отправился в Петербург для издания своего сочинения, при пособии правительства, но не успев совершить того, умер там в следующем 1844 г. Кроме истории, Шора-Ногмов составил еще грамматику кабардинского языка, которую представил покойному академику Шёгрену; но он возвратил ее автору, с советом переделать ее и употребить притом вместо русских букв — арабскую азбуку, для выражения звуков кабардинского языка. Грамматика эта, по словам г. Берже, находится у него.). Сущность рассказа Ногмова о происхождении адыгского народа, заключается в следующем: Хан Ларун, уроженец вавилонский (?), вследствие гонений оставил родину и поселился в Египте; там два сына его Черкес и Бекес приобрели своими подвигами [11] большое влияние между жителями и сделались повелителями страны. Турецкий султан Ислак (?), узнав об этом, пошел на них войною и победил их в Сирии, причем оба брата были убиты, а место их заняли ближайшие их родствегники Туманбай и Араб-хан. Не будучи в состоянии держаться против победоносного султана, они решились бежать; войска султана их преследовали, и Туманбай бил убит, а Араб-хан успел скрыться и явился к греческому императору, который, по его просьбе, дозволил ему с его дружиною поселиться в Крыму. Здесь Араб-хан умер, а сын его Абдан-хан, наследовавший ему, боясь мести турецкого султана, при котором турки часто нападали на греческие области, переселился с приверженцами своими на Западный Кавказ, где обитавшие адыхейцы приняли их дружелюбно. Абдан-хану наследовал малолетний сын его Кес, который, по достижении юношеского возраста, оказал столько храбрости и мудрости, что все адыхейцы признали его своим повелителем. После него царствовал сын его Адо, а за ним следовал Хурофатлаэ, слабый и малодушный, при котором адыхейские князья отложились и стали-было жить по-прежнему, независимо. Наконец, после него принял бразды правления знаменитый Имал, прославившийся мудрым правлением и храбростью; он покорил соседние народы, в том числе и абхазов, при совершении мира с которыми на реке Бзыбе, умер в 1427 году. Это первое и последнее указание на время события в сочинении Шора-Ногмова; все прочее неизвестно, когда именно совершалось. Из истории его вовсе исключена хронология, а потому она теряет научное достоинство и становится простою повестью. Хотя же он и говорит далее, что вышесказанные события заимствованы им отчасти из Джиафара, и что он пользовался книгою Табари (Абу-Джафар Мохамет Эт-Табари — один из древнейших и плодовитейших историков магометанских; сочинение его известно под названием «Тарих-Ул-Мулук» — летописи государей. Можно догадываться, что Ногмов указывает на это сочинение.) «О княжеском родословии»; но, что именно заимствовано им из сочинения Табари — остается неизвестным. Издатель истории Ногмова, г. Берже, отклоняя от себя ручательство за достоверность рассказа Ногмова, приводит в подлиннике и в русском переводе извлечение из сочинения «Тенти-Тенарих» (1670-1672), об участи Туманбая, со смертью которого начинается предание о странствованиях аравийских или египетских выходцев и о дальнейших событиях его династии. Из этого извлечения между [12] прочим видно, «что последний царь египетский из черкесской династии был Кансогори, который владел Египтом и Сириею в 902 г. по магометанскому исчислению, а по христианскому в 1496 г. По прошествии 16 лет его правления, турецкий султан Селим разбил его в Сирии, причем Кансогори лишился жизни. По смерти его был избран египетским царем Туманбай из черкесской же нации. Туманбай принужден был дать вновь сражение Селиму и, будучи разбит, бежал к Шейх-Селиму, который выдал его турецкому султану, а этот приказал его повесить. Таким образом, со смертью Туманбая угасла черкесская династия в Египте и Сирии, и страны эти с того времени (1517 г.) присоединены к турецкой империи.»

Мусульманская история подтверждает приведенное г. Берже сказание, а с тем вместе дополняет его в том, чего в нем не достает, и вообще разъясняет кажущиеся непонятными и загадочными отношения черкесов к Египту и к аравийскому калифату. Монголы, под предводительством Чингис-Хана и его преемников, опустошили мечем и огнем пройденные ими пространства в Азии, достигли до пределов Кипчаки, занимаемого тюрискими народами, преимущественно команами или половцами, и до Кубани, где жили некоторые отрасли черкесов. Здесь, как и в других местах, они увлекали за собою, из среды побеждаемых ими народов, множество пленных обоего пола. Лагерь их и рынки Азии были наполнены такими невольниками. Египетские султаны, видя возможность дешево умножить свои войска, приобретали из таких невольников людей, отличавшихся силою и наружным видом, и формировали ими отдельные легионы. Один из этих султанов Бибарс, тюркского или команского происхождения, заключил с императором Михаилом Палеологом трактат, в силу которого он получил свободный проход чрез Дарданеллы в Черное море с целью приобретения по восточным его берегам невольников, которыми там производилась торговля с древнейших времен, для своей армии (Makrisi, Histoire des sultans Mamelouks de l'Egypte, trad. par Quatremere, 1837. t. I, p. 116.). Таким образом, египетские султаны приобрели, в конце XIII столетия, более десяти тысяч храбрых и красивых воинов из Мингрелии и Абхазии, но преимущественно из черкесов. Эти-то рабы положили основание знаменитой, в истории нынешнего Египта, военной корпорации, известной под именем мамелюков (Слово мамелюк образовано от причастия арабского глагола — meleck — «надеть» и означает «владеемый», т. е. раб.). В непродолжительном времени, [13] мамелюки обратились в настоящих преторианцев. Подобно им, они начали предписывать законы своим государям и дошли до того, что стали низводить их с престола, по своей воле. Наконец, умертвив последнего государя из владевшей в то время Египтом династии, возвели, вместо него на престол, одного из своей дружины, назвав его султаном. Таким образом, потомки черкесских рабов сделались повелителями Египта и Сирии.— Буйные и своевольные мамелюки поступали и с своими государями точно также, как и с прежними; они возводили их на престол и низводили по своему произволу. Это продолжалось с небольшим два столетия, в течение которых было на египетском престоле сорок семь государей из черкесской династии. Судьба их зависела совершенно от мамелюков, употреблявших для низложения своих государей и меч и веревку, и яд. Такой порядок в управлении довел государство до упадка. Повелитель оттоманов, султан Селим, пользуясь этим, напал на Сирию, разбил здесь наголову египетского государя Туман-бея, захватил его, повесил и сделался властелином Египта и Сирии. Это произошло в 1517 г. Каково было начало, таков был и конец владычеству черкесской династии над Египтом и Сириею. Таким образом, путем истории мы добрались до загадочного Туман-бея (Туманбая или Туманпая, как называет его Ногмов) и до его трагической смерти. Могло быть, что после разгрома, произведенного Селимом, брат несчастного Туман-бея — Араб-хан, страшась преследований султана, скрылся сперва в Малой Азии, потом перешел в Крым и наконец переселился в Кабарду, как повествует Шора-Ногмов. Нельзя отвергать и того, что часть приверженных Араб-хану мамелюков-черкес могла сопутствовать ему и разделять его участь. Я говорю часть, потому-что, как свидетельствует история, мамелюки его оставались еще в Египте, где мало по малу начали усиливаться, и при владычестве оттоманов приобрели большое влияние на управление Египтом и сделались опасными для правителей его, пока наконец могущественный Мегмет-Али не сокрушил их, так как султан Махмут в Константинополе — янычаров. Мы допускаем также, что потомки Араб-хана властвовали над кабардинцами, что в числе их был и знаменитый Имал, от которого кабардинские князья ведут свой род; не можем только согласиться с автором в том, что Имал скончался в 1427 году, потому-что предок его Араб-хан должен был оставить Египет по смерти своего брата Туман-бея, как свидетельствует мусульманская история, в 1517 г., а между тем, не [14] говоря уже об Араб-хане, было из его семейства, по свидетельству самого Ногмова, пять правителей Черкесии, включительно с Ималом; следовательно, он не мог умереть ранее конца XVI столетия, и ни в каком случае, это не могло быть в 1427 г. Но все вышесказанные происшествия составляют только один эпизод из истории черкесского народа, эпизод, обнимающий случайные сближения черкесов с Египтом и аравитянами, эпизод, относящийся до более позднего времени, именно до XVI столетия по Р. X. Между тем, памятники исторической литературы эллинов и римлян убеждают нас, что народ черкесский существовал на тех же местах, как и ныне, за несколько веков до Р. X. А потому предположение о происхождении этого народа от египтян или аравитян, которому подали повод означенные отдельные и случайные события, не имеет никакого основания.

Но Шора-Ногмов не останавливается на этом. Он идет далее, стараясь убедить нас в том, что история ошибается, считая антов за славян, тогда как они были настоящие черкесы. Предмет этот заслуживает особенного, с нашей стороны, разъяснения. Для подтверждения своего мнения автор прибегает к филологии, к истории и к географии. Древние греки называли наших предков — говорит он — зигами, а иногда керкетами; последнее, вероятно, означает прозвание, данное народу соседями его или греками. Грузинские писатели именуют их джихами, а страну Джихетиею. Эти слова: зиги и джихи, напоминают — продолжает Ногмов — слово цуш, которое на адыгском языке значит человек (Это не есть оригинальная мысль автора, но повторение того, что сказал сорок лет ранее Клапрот, неотличающийся впрочем точностью в своих заключениях.). Но настоящее, коренное имя нашего народа — говорит он — есть ант, изменившееся со временем в адыге. Можно ли допустить такое фонетическое изменение по строю языка адыгского, мы предоставляем решить специалистам; с своей же стороны можем утвердительно сказать, что, по свидетельству литературных памятников эллинов, римлян и арабов, ни один из народов Кавказа не носил названия ант. Обращаясь к словам: джихи или джигеты, мы знаем, что это название принадлежит не адыгскому народу, а одной отрасли народа абхазского. Г. Берже, как бы в подкрепление сказанного Ногмовым о джигах, приводит извлечение из сочинения грузинского царевича Вахушта, по переводу академика Броссе. [15] Но, заключающееся в этом извлечении, описание географического положения и границ Джихетии указывает прямо на местность, занимаемую нынешними джигетами или садзенами, со включением малых обществ тоже абхазского народа (ахчипсу и аигба); во всяком же случае оно никак не может обнимать страну, которую занимал адыгский народ. В заключение приведенного извлечения, царевич Вахушт говорит: «Эта страна (Джихетия) чрезвычайно сходна с Абхазиею по своим произведениям, своим животным, своим нравам и обычаям: люди там уподобляются зверям. Некогда христиане — они не знают более их религии. Абхазы и джиги одеваются, вооружаются и снаряжаются, как черкесы, часто даже имеретинцы принимают их обычай». Из этих слов видно только, что автор отделяет джигов, как от абхазов, так и от черкесов; при чем однакож находит, что джиги чрезвычайно сходны вообще с абхазами, а черкесам уподобляются только по одежде и вооружению, что и поныне сохранилось по свидетельству очевидцев. Далее, Шора-Ногмов указывает, что Страбон называет реку Кубань — Антикитис, что автор сочинении «Дербент-Наме» именует все народы, обитавшие от Терека до Дона — джумнанд и что наконец, по сохранившимся преданиям, предки нынешних черкесов обитали от Терека до Волги и Дона на север и, продолжая селиться по обе стороны Азовского моря, доходили до крымских степей на запад, к югу же примыкали к Кавказским горам, в ущельях которых жили абадзехи. Идя все далее и далее по этому пути, Ногмов видит своих антов и в народе, обитавшем под этим именем на Днепре, где их встретил в І-м веке по Р. X, диакон Павел (Павел диакон жил не в I, а в ІХ-м столетии). Вероятно — продолжает автор — та часть нашего народа, которая обитала на западном берегу Азовского моря, подалась потом от стеснения готов, вверх по Днепру. Тут, как бы испугавшись своей смелости, автор говорит, что «ему было бы прискорбно, если бы читатели увидели в том желание породнить его соотечественников с русскими». Извинение совершенно напрасное. Если бы автор успел доказать, что черкесы действительно состоят, посредством антов, в родстве с восточными славянами или россиянами,— то он оказал бы тем большую услугу этнографии, ни мало не унизив русский народ и не возвысив своего собственного. Все дело состоит в силе доказательств.

Река Кубань, как и все значительные реки в Европе и Азии, носила разные названия. Из древних исторических [16] источников известно, что эта река с того времени, как она сделалась известною грекам, в конце ?-го столетия до Р. X., называлась Гипанис. Это имя держалось до начала III-го века до Р. X., когда начали называть реку — Варданес, что продолжалось весьма долго, именно до конца VI-го столетия после Р. X. С того времени явилось новое имя Кофин или Куфис, которое генуэзцы потом обратили в Копа. Кубанью начала называться эта река не ранее XIII-го века по Р. X. с появлением татар. Все это было общим названием реки. Некоторые же рукава ее назывались различно; так, Константин Порфирородный называет главный рукав реки — Укрухи, Плиний один из рукавов — Сефериос, а Мелла по имени залива или лимана, которым река впадает в море (limen Sindicus) — Синдос. Страбон, сохраняя общее название реки Варданес, упоминает о большом рукаве ее, под именем — Атикита Антикитис, и при этом говорит о большой рыбе, водящейся здесь, которую называет атикеа; неизвестно, рыба ли дала название рукаву или обратно. Но во всяком случае, это одно созвучие слов не может служить подтверждением мнения Ногмова, что анты, как принимает история, были не славяне, а адыги — черкесы.

Мы не остановимся на том, может ли одно имя джумианд, употребленное автором «Дербент-Наме», обозначать антов и именно антов адыгских, без всяких дальнейших объяснений. Но не можем оставить без внимания слов Шора-Ногмова, которыми он придает такое широкое распространение своему народу: от Волги и северной подошвы Кавказа до Дона и Днепра. На этом огромном пространстве, по свидетельству истории, обитали в древности скифеские и сарматские народы; около христианской эры занимали значительную часть его аорсы и сироки; наконец, в первые века по Р. X., постепенно являются на этом пространстве, как бы этапами, разные народы: арийского племени — готы и алане, туранского племени — гунны, авары, хозары, болгары, печенеги, команы и пр. Но об антах адыгах нет помину. Народное имя — анты явилось в начале VI столетия по Р. X., и с того времени, на основании совершенно достоверных исторических данных они считаются принадлежностью славянской семьи. Пределы нашей задачи не дозволяют нам привести всех этих данных. Но в этом случае достаточно указать на два важнейшие свидетельства об антах двух современных писателей, пользующихся вообще авторитетом в истории. Первый из них алано-гот Иорнанд (552 г.) был секретарем остроготского [17] короля, а потом равенским епископом и, по своему положению, знал близко отношения своего народа и соседних с ним, в то время, славян. Второй, грек Прокопий (550 г.), занимал важный пост при императоре Юстиниане и описывал подробно и добросовестно все отношения к своему правительству разных народов, в том числе и славян. Вот, что говорит Иорнанд: «За Дунаем лежит Дакия, огражденная высокими горами; по левой стороне — к северу обращенной, начиная от вершин Вислы, живет на неизмеримом пространстве (per immensa spatia) многолюдный народ винды; хотя имена их изменились теперь по различию родов и жилищ, однако они большею частию называются славянами и антами. Славяне обитают от города Новетунского и озера, называемого Музианским, по самый Днепр; анты-же, храбрейшие из них, живут в окрестностях Понта от р. Днестра до Днепра....» В другом месте, рассказывая о войнах Эрманриха, Иорнанд говорит между прочим: «победив многих северных народов, он обратил оружие свое на венетов.... Они, как я сказал уже в начале повествования или обозрения народов, пошли от одного рода, но теперь называются тремя именами: венетами, антами и славянами (Venetes, Antes, Sclavi), и хотя ныне повсюду, за грехи наши, свирепствуют, но тогда все находились под властью Эрманриха.... (De Gothonim origine, стр. 5 и 28.)». Вот подлинные слова Прокопия: «Миотийский залив впадает в Понт Эвксинский. Тамошние обитатели известны были прежде под именем кимерийцев, а ныне уже называются утругурами; дальнейшие же края на север занимают безчисленные народы антов». Описание свое о свойствах и нравах вообще славян, Прокопий заключает так: «Пред тем, славяне и анты имели одно имя, т. е. в старину назывались спорами, потому, думаю, что жили рассеянно (sporadhn); от этого они занимают такие обширные земли — и точно, большая часть земель по ту сторону Истра (Дуная) принадлежит им (Procop. bell Goth. edit Par. cap. 15, pag. 421-422.)». Нет сомнения, что пред такими свидетельствами не могут устоять догадки и предположения Ногмова о том, что история будто бы «несправедливо называет славянами антов, тогда как это имя должно принадлежать черкесам».

Дабы придать более веса своему мнению, Шора-Ногмов ссылается еще на два события, которые, по его мнению, доказывают, что анты были не славяне, а адыги или черкесы. Одно [18] из этих событий относится до столкновения антов с готами, а другое до покорения антов аварами. Мы де можем оставить без объяснения этих происшествий и начнем с первого, которое Ногмов излагает таким образом: «В половине IV столетия по Р. X. на реке Баксоне, протекающей по Кабарде, жил князь Дауо, у которого было восемь сыновей; из них старший Баксан, знаменитый нарт (витязь), со всеми братьями и 80 нартами был убит в жестоком сражении с гутами (готами, по мнению автора). По этому случаю была сложена в честь Баксана песня и совершаются ежегодно игрища народные в память его. Сестра убитых братьев перенесла трупы их в Кабарду, похоронила их с честью на берегу р. Этоко («Этоко» один из протоков Подкумка, протекающего близ Кисловодска, следовательно не в дальнем расстоянии от Пятигорска.) и воздвигла на могиле их памятник, существующий и поныне. Памятник этот — говорит Ногмов — представляет молодого человека в шапочке и в платье, похожем по покрою на нынешний бешмет, с продольною строчкою, и т. д. (следуют подробности одежды). Ноги не сделаны, но нижняя часть представляет столб с греческою надписью на передней стороне. В надписи можно разобрать многое и, между прочим, имя Баксана, а в конце — год, который показывает, что памятник воздвигнут в IV столетии. История, говорит автор, подтверждает предание — разумеется, если перенесть имя антов с славян на адыгов. Но возможно ли это? В разрешении этого вопроса заключается весь предмет исследования, вся сущность искомого. Из византийского историка того времени и Иорнанда, мы знаем — продолжает Ногмов — что наследник готского короля Эрманриха, Винитар, хотя и был уже сам данником гуннов, но хотел еще повелевать другими народами и завоевал страну антов, обитавших на севере от Черного моря, умертвив в сражении царя их Бокса, с 70 знатнейшими князьями. Различие, по мнению автора, между изустным преданием и историею, весьма незначительно: Боксо тоже, что и Баксан, с греческим окончанием; одна лишь разница в месте жительства антов: оно показано в истории на севере Черного моря, а, по преданиям, они жили на востоке от него.»

Прежде, нежели мы выскажем мнение наше, считаем необходимым обратиться опять в Иорнанду, на которого ссылается автор, и на свидетельстве которого основываются исторические писатели по делам, до готов относящимся. Ему, как [19] историографу своего народа, должно быть более, нежели кому-либо известно: где, с кем именно и когда последовало событие, о котором идет речь. Вот подлинные слова Иорнанда: «Остроготы, по смерти Эрманриха, отделились от визиготов и, находясь в зависимости от гуннов, жили по прежнему на северных берегах Черного моря, под правлением Винитара, из рода аланов, который, желая сравниться с дедом своим Атульфом, хотя не имел равного счастия с Эрманрихом, однако, тяготясь господством гуннов, старался мало по малу освободиться от них, а потому, желая показать удальство, вторгся в пределы антов и, сразившись с ними, был на первый раз разбит, но оправясь, после победы, приказал, для устрашения народа, распять на кресте повелителя его, по имени Бож (Booz nomine) с его сыновьями и 70 сановниками. Таким образом, уже около года повелевал он, как царь гуннов. Баламбер, не желая простить ему такого самоуправства, пошел на него войною и в сражении на реке Эрико сын сам застрелил его из лука (378 г.) (Jornand, de Gothorum origine, cap. 23. Эрико напоминает славяно-русское слово — ерик, которым называются протоки и затоны больших рек; Днепр имеет много таких ериков»).» При этом не должно упускать из виду, что Иорнанд, как выше доказано, антов считает всегда славянами. Сличая далее его свидетельство с рассказом Шора-Ногмова, оказывается далеко не так малое различие между историею и преданием, как думает Ногмов. Историк говорит, что событие имело место на северных берегах Понта, между Днепром и Днестром, где, по его прежнему показанию, жили анты-славяне. Ногмов указывает на восточные берега Черного моря и на Кабарду. Расстояние между этими местностями огромное. Предводителя антов Иорнанд называет — Божем или Боозом, а не Боксом, как именует его автор, вероятно для удобнейшей деривации из этого слова названия своего героя Баксана и соименной ему реки в Кабарде. Трудно наконец допустить, чтобы в устных преданиях народа могло сохраниться происшествие с такою подробностью и ясностью, в течение такого долгого времени (с IV по XIX столетие). Остается памятник, который мог бы служить сильным аргументом в пользу мнения Ногмова. Если время не коснулось разрушительно этого счастливого памятника в течение пятнадцати столетий, так-что сохранилась в целости греческая на нем надпись, то для убеждения нас в том, что под ним покоится именно прах [20] героя Божа или Боксана, что он действительно погиб в сражении с готами, предводимыми Винитаром и погребен своею сестрою в IV столетии,— следовало бы Ногмову снять и предъявить верный снимок (facsimоle) с надписи,— а это, по недалекому расстоянию памятника от города Пятигорска, представляло все удобства. Без соблюдения такого необходимого условия, свидетельство Ногмова не может пользоваться никаким значением в истории.

Другое событие, на которое указывает Шора-Ногмов, относится до покорения антов аварами в VI столетии по Р. Х. «Адыги — говорит он — жили спокойно и сохраняли независимость, как вдруг распространился слух, что аварский хан Байкан с многочисленным войском опустошил владения греческой империи и даже самый Алиг, т. е. Грецию; очередь доходила и до нашего народа. Хан Байкан потребовал от него, чрез своих послов, покорности. Князь Лавристон и другие адыгские вожди не исполнили желания хана и отвечали его послам гордыми и неприличными речами; послы стали поддерживать достоинство своего хана и заплатили жизнью за свою дерзость. Хан, собрав многочисленное войско, вступил от берега Черного моря в землю адыгов (Кабарду) и завладел ею до р. Баксана. Месть его преимущественно устремилась на Лавристона и других вождей. С этого времени, продолжает Ногмов, селения и поля наших предков опустошились, и народ адыхейский стал упадать. Хан Байкан, после покорения нашего народа, взял у него лучших воинов и повел их на завоевание земель, лежащих около Каспийского моря.» Для подтверждения этого предания, Шора-Ногмов приводит в подлиннике описание столкновения антов с аварами, из истории Карамзина, в котором все, что касается до послов хана Баяна, до дерзких речей Лавритаса, до покорения и разгрома антов и до увлечения лучших из них воинов аварами для завоевания других стран, действительно сходствует с тем, что говорит Ногмов. Но разница, и притом самая существенная, состоит в том, что в приведенном описании, основанном на свидетельстве современных писателей, завоеванный аварами народ анты были славяне, а не адыги, и что самое событие произошло на северном берегу Черного моря, между Днепром и Днестром, а не на восток от Черного моря к Кубани и Баксану, как полагает Ногмов, произвольно изменяя с тем вместе имена аварского хана и предводителя антов. Дозволив себе такой произвол, автор продолжает: «Предание во всем сходно с историей, [21] но повесть о Лавристоне перенесена несправедливо к славянам европейским, которые смешаны с кавказскими антами. Те и другие были покорены аварами; но подробность и верность предания насчет местности пути, по которому следовал хан, вступивший в землю антов от берега Черного моря, наименование этой дороги смертными Байкановыми путями, наконец верность в именах, сохраняемых чрез многие столетия: вместо Баяна, Байкан, вместо Лавритаса, более походящее на греческое имя, Лавристан по окончанию чисто антсвое (адыгское) слово; все это не позволяет сомневаться в достоверности предания. Кажется, заключает Ногмов, без излишней самонадеянности можно сказать, что предание может пояснить исторические сведения, оставшиеся у греков о двух народах, которые, по их известиям, считались соплеменными». В этих словах опять проявляется мнение, хотя и робко высказанное о соплеменности или родстве антов-адыгов с антами-славянами. Открытие весьма важное, еслибы только аргументы автора имели какую-либо историческую силу; но, к сожалению, они далеки от нее.

Авары явились на исторической сцене в VI веке по Р. X. По свидетельству современных писателей: Агафия (559 г.), Менандра (594 г.), Маврикия (602 г.) и Феофилакта Самосатского (629 г.), авары — выходцы из восточной Азии, подобно своим предшественникам гуннам, двигались по главной, торной дороге всех кочевников туранского племени, чрез Волгу, Дон, Днепр и Дунай, покоряя на пути встречающиеся народы и увлекая их за собою, волею и неволею, далее на запад к владениям восточной империи. В 557 году, авары показались на Дону; около 560 года они были уже на Днепре и Днестре, где и покорили пограничные отрасли восточных славян антов. Известный историограф славянского народа Шафарик, основываясь на свидетельстве Менандра, полагает, что это покорение, или, лучше сказать, нашествие, ограничивалось только некоторою частью антов и было непродолжительно (Славянские древности, русский перевод профессора Бодянского, т. II, кн. I.). С этим нельзя не согласиться, тем более, что жилища антов простирались далеко на север по Днепру. Но если допустить даже, что все анты были в то время покорены аварами, то это покорение никак не могло относиться до других славян, живших от них на юго-запад в Дакии и Паннонии. К этим-то славянам, свободным и сильным, беспрерывно нападавшим на восточную империю, относится событие, на [22] котоpoe указывает Шора-Ногмов. Аварский хан Баян (как он называется современными писателями), а не Баксан (как именует его Ногмов) требовал, чрез своих послов, покорности именно этих славян, а не антов, уже побежденных. Ловрет или Лавритас (как называет его современный писатель Менандр), а не Лавристон (как именует его Ногмов), и другие славянские вожди отвечали на это дерзкими словами, упоминая о своей свободе и своих подвигах, завели ссору с послами и умертвили их. Последствием этого было опустошение страны их аварами, которые, умножив побежденными славянами свои полчища, двинулись далее, иные из них на Илирик, а другие в Моравию, Чехию и Германию, где встретились с победоносными войсками Карла Великого; после этого, имя аваров постепенно начало исчезать из истории. Столкновение же их с славянами засвидетельствовано положительно современными писателями, с указанием мест, времени и последствий. После этого доводы Шора-Ногмова, основанные на неясном предании и на произвольных толкованиях обстоятельств, теряют всякое значение. Напрасно он ставит вместо славян своих адыгов, напрасно переносит место события с одного конца Черного моря до другого, с Дуная на Кубань, напрасно направляет своих антов-адыгов с аварскими победителями на завоевание земель, лежащих около Каспийского моря, т. е. на восток, следовательно по пути, совершенно противоположному тому, по которому следовали авары в Европе, после покорения настоящих антов-славян. Все это не может никого убедить в том, чего домогается Шора-Ногмов. Нельзя при этом упустить из виду, что авары, как свидетельствует история, в своем движении на запад в Европу оставались и на равнинах, прилегающих с севера к Кавказу; часть их могла проникнуть в Кавказ и, победив некоторых из тамошних народов, увлечь их за собою для дальнейших грабежей и завоеваний. Судьба эта могла постигнуть и кабардинцев, которые могли участвовать с аварами в завоевании земель, лежащих около Каспийского моря. Греческие писатели действительно указывают на войны аваров с персиянами. Это вероятно послужило началом и основанием преданию, сохранившемуся у кабардинцев, которое Ногмов произвольно распространил и своевольно перенес самое событие с Днепра и Днестра на Кубань и Баксан. Таким образом, к сожалению, мы не могли извлечь ничего существенного из сочинения народного историографа о [23] происхождения черкесов или адыгов и о племенном родстве их с другими народами (Дальнейший разбор сочинения Ногмова не принадлежит к моей задаче; но я считаю обязанностью выразить мое мнение, что это сочинение, при отсутствии хронологии и при других важных недостатках, содержит довольно интересные предметы по части преданий, народных поверий, обычаев и песен, которые могут служить пособием для будущего историографа черкесского народа.).

Новейший исследователь быта черкесов, Лапинский, касается также вопроса о генеалогической связи этого народа с другими. Я говорю — касается, потому-что при этом удобном случае он распространился более о происхождении народа русского, который он величает москалями, чем черкесов и абхазов. Прежде всего, Лапинский отвергает самое название черкесов, придаваемое будто бы одними русскими этому народу, и утверждает, что это имя принадлежит вовсе не ему, а coвершенно другому народу. Потом, опираясь на пресловутое учение другого поляка Духинского, которого он, для большего эффекта, называет русским ученым, потому только, что несколько времени он жил в Киеве, Лапинский вычеркивает русских из семьи славян и из племени индоевропейского, лишает их имени русских, велит им именоваться московитами или москалями, выводит происхождение их от смешения татар с финнами и назначает им место в племени туранском. Положив своему исследованию такое основание, подкрепляемое таким авторитетом, как Духинский, автор обращается к происхождению черкесов, которое он объясняет следующим образом: слово «черкес» весьма древнее и состоит из двух турко-татарских слов: «чер» или «чар» — искать и «кес» — хищничать, убивать. Это слово, по мнению его, служило сначала названием разбойничьей вольнице, возникшей на берегах Днепра, в которой главный элемент составляли татары-москали и в которой присоединялись потом беглецы разных народностей. Главное пребывание этой вольницы было на Днепре, где и поныне находится город Черкасы. Когда же беглецы из Польши и Малороссии стали умножаться среди черкесской вольницы, и таким образом славянский элемент начал в ней преобладать, тогда часть ее, состоящая из татар (в том числе и москалей) удалилась на Дон и основала там новые Черкасы или новый Черкаск; оставшиеся же на Днепре начали называться кайсаками, а потом уже казаками. Особенного замечания заслуживает разделение Лапинским казаков вообще по народностям: только [24] днепровские казаки — говорит он — сохраняют в себе славянскую кровь; донские произошли от смешения татар с москалями, а оренбургские представляют смесь татар, турок, башкир, тунгусов, киргизов, туркоманов, калмыков и москалей! Далее следует у Лапинского довольно запутанное сказание о том, как московские великие князья притесняли вышеозначенных удалившихся на Дон черкесов, желая распространить между ними восточно-христианскую веру, как часть из них удалилась далее на восток и поселилась на равнинах между Черным и Каспийским морями, в северу от рек Кубани и Терека. Удалившиеся таким образом на Кавказ черкесы принесли с собою — как говорит Лапинский — дикие татарские нравы и магометанскую религию. Те из них, которые поселились со стороны Терека, скоро слились с народами Дагестана, принадлежащими туранскому и семитскому племенам. Но переселенцев на Кубани ожидала совсем иная участь. Здесь, именно на левом берегу этой реки, черкесы встретились с народом, также воинственным, как и они, но отличавшимся с тем вместе рыцарскими нравами и любовью в свободе; народ этот называет Лапинский абазами. Оба народа — черкесы и абазы Лапинского, по сказанию его, вели между собою беспрерывную войну, которая окончилась в пользу последних. Побежденные черкесы искали защиты под стенами турецких крепостей — Анапы и Суджука или селились на пустых местах при устьях речек — Псекупса, Пши и др., впадающих в Кубань, где образовали вместе с абазами малые общества: бжедухов, кемюргоевцев, мокошей, кирачаевцев, и т. д. По исчислению Лапинского, едва пятьдесят семейств черкесов смешались собственно с абазами и поселились между ними. Но самая значительная часть их двинулась в Кабарду, покорила тамошних жителей индоевропейского, туранского и семитского поколений и вместе с ними образовала смешанный народ, который принял магометанскую веру черкесов, но удержал язык абазов. Переселение русским правительством запорожских казаков с Днепра на Кубань и донских на Терек понудило последние остатки черкесов смешаться частью с казаками, частью с абазами и дагестанцами. Так описывает Лапинский уничтожение на Кавказе своих черкесов, вместо которых, по его, мнению, следует принимать его же абазов. Что касается до существенного вопроса о генеалогической связи этих абазов с другими известными народами то Лапинский говорит решительно, что они несомненно принадлежат по языку и происхождению к индо-европейской расе [25] так точно, как и соседи их — княжеские абазы, сванеты и осетины; в Европе же кровными их братьями должны почитаться албанцы или арнауты, потому-что и те и другие обитают в гористых и притом восточных берегах,— первые Черного, а вторые Адриатического моря! О родстве языка адыге с индо-европейским Лапинский не представляет ни одного доказательства, ни одного данного. Но относительно происхождения своих абазов он очень многоречив. Оставляя в стороне все то, что не принадлежит собственно этому народу и более относится до москалей, албанцев, грузин, армян, осетин и проч., сущность рассказа Лапинского заключается в следующем: у абазов (Лапинского) существует предание, что предки их пришли из страны, лежащей на юго-восток и что прежде они жили на берегах большой реки, называемой «Абаза». Действительно — прибавляет Лапинский — на юго-востоке есть большая река Абаза или Алаза и страна, по которой она протекает, называлась Албанией, как о том свидетельствуют древния ландкарты; в этом он находит подтверждение того, что абазы и албанцы — ближайшие родичи. Самое имя «адыге», которым отличают себя северные от южных или княжеских абазов, происходит от «аде» — потом или позже, и «ге» — приходить или быть,— значит позжепришедшие, из чего Лапинский заключает, что, следуя с юго-востока на северо-запад и достигнув восточных берегов Черного моря, они встретили уже тут поселения: армяно-грузинские на юге и далее на север, сперва греческие, а потом генуезские, с которыми и перемешались; поэтому — говорит Лапинский — поражает наблюдателя большое число грузинских физиономий, встреченных им на юге Абазии, греческих в средине и романских на севере (Подробности заключаются в сочинении Лапинского: «Die Bergvolker des Kaukasus and ihr Freiheitekampf gegen die Rassen». I Band, 1863.).

Таким образом, из сочинения Лапинского мы видим прежде всего, что черкесы не должны называться черкесами, что их неправильно так именуют русские, и что им следует быть абазами. Но народ, о котором идет речь, называют черкесами не одни русские, а также турки, более всех с ними знакомые, имевшие с ними ближайшие сношения, религиозные, политические и торговые, а наконец и прочие европейцы, изменяя только несколько произношение этого слова по свойствам языков. По той же причине, эллины прежде всех познакомившиеся с народом, называют его керкетами, а [26] римляне церцетами. Вот откуда происходит и русское имя этого народа — черкесы. Что касается до названия абазов, то оно принадлежит вовсе не черкесам, а их соседям — абхазам. Производство черкесов от днепровских казаков, основание ими на Днепре города Черкасы, а на Дону — Ново-Черкаска, удаление их с Днепра сперва на Дон, а потом на Кубань и Терек, слитие их на востоке Кавказа с единоверными жителями Дагестана, смешение их на западе его, с вновь переселенными московским правительством на Кубань казаками и частью только с абазами и завоевание ими Кабарды — все это есть настоящий роман, плод фантазии Лапинского, совершенно несогласный с историческими данными о происхождении и быте с одной стороны днепровских или украинских и донских казаков, а с другой — черкесов и абазов или абхазов. Вся эта путаница основана на созвучии имен народа черкесов с городами — Черкасами и Ново-Черкаском, из которых последний основан в новейшее время не жителями первого, а обитателями старого Черкаска на Дону, по случаю наводнения этого города ежегодным разливом реки, почему и получил он название Нового-Черкаска. Гоняться за созвучием имен, не обращая никакого внимания на историю народов, ведет всегда исследователя к важным промахам и заблуждениям, чему Лапинский представляет много примеров в своем сочинении. Мнение его о том, что донские казаки образовались от смешения татар с москалями, а оренбургские представляют смесь этих народов еще с турками, калмыками, туркоменами и тунгусами,— доказывает совершенное незнание Лапинским географии. Как он грешит здесь против этой науки, в той же мере искажает он историю, говоря, что казаки удалились сперва с Днепра на Дон, а потом оттуда на Кубань и Терек от притеснений московских великих князей, которые старались насильно ввести между ними восточную христианскую веру. Напротив того, история нам показывает, что днепровские или украинские казаки не только всегда были христиане сами, но и отличались непоколебимою преданностью к православной вере и вели за сохранение ее кровопролитные войны с поляками, которые старались всеми насилиями ввести у них католицизм, но не могли достигнуть своей цели. За этим историческим искажением следует другой, не менее важный промах Лапинского, удостоверяющего, что казаки, поселившиеся на востоке Кавказа, смешались скоро с единоверными им дагестанцами (т. е. магометанами), но на западе это смешение последовало в самом малом размере. [27] Поселение запорожских казаков на Кубани, донских, волжских, хоперских и др., как на кубанской, так и на терекской военных линиях, последовало по распоряжению русского правительства — для защиты сперва наших укреплений близ устья Терека и потом по расширению наших владений — для ограждения от горцев, вообще нашей границы, простирающейся между Каспийским и Черным морями. Эти поселенцы, известные ныне под именем черноморских и линейных казаков, никогда не принимали магометанской веры, никогда не смешивались с горцами, а напротив того, как на западе, так и на востоке Кавказа находились с ними в непримиримой вражде. Это знает всякий, кому сколько-нибудь знакомы события на Кавказе; это должно быть совершенно известно и Лапинскому, бывшему свидетелем кровавых стычек казаков с черкесами и взаимной их друг в другу ненависти.

Но все вышесказанное не может сравниться с искажением истины, основанной на исторических, филологических и этнографических изысканиях, а именно, что русские принадлежат в славянской семье и в индоевропейскому или арийскому поколению. В опровержение этой истины, Лапинский не мог представить никаких научных доказательств, но просто ссылается на Духинского, изобретателя дикой мысли о происхождении народа русского от смешения татар с финнами, присовокупив к тому, что будто бы мнение его разделяют «отличнейшие географы, этнографы и историки». Но кто же эти отличнейшие ученые? Лапинский не указывает ни на одного. Путеводитель его Духинский, в своих публичных лекциях, читанных в Париже, ссылается в этом случае на своего друга Танри-Мартена, занимающегося французскою историею. Далее его и некоторых французских публицистов и журналистов, горячо сочувствующих, по разным причинам, так-называемому польскому вопросу и враждебных России,— мы никого не видим. Между тем, принадлежность народа русского в славянской семье и в индоевропейскому племени признана положительною истиною от всех филологов и этнографов, которые только посвящают труды свои чисто одной науке, не унижая ее своекорыстными видами. Конечно, можно иногда заблуждаться в мнениях, но искажать намеренно, с какою-либо политическою или другою целью, истину, освященную наукою, более чем предосудительно.

В заключение своего мнения о происхождении своих абазов от индоевропейского корня, Лапинский вновь прибегает [28] к предположениям и употребляет для того свой любимый способ — пользоваться созвучием слов.

У абазов (наших черкесов) существует будто бы предание, что предки их вышли из страны, лежащей на юго-восток. По этому направлению Лапинский встречает реку, по его выражению «Абазу», которая однакож называется «Алазанью». По течению этой реки находилась в древности страна, которая называлась Албаниею. Из этого Лапинский выводит заключение, что первоначальное жительство народа было на реке Абазе и в стране, носившей название Албании, которую он оставил позже других кавказских народов. А как и поныне существует народ в Европе, известный под именем «албанцев», то они должны быть, по мнению Лапинского, самыми кровными родичами его абазов, тем более, что «эти живут в гористых, восточных берегах Черного моря, и албанцы обитают в гористых же восточных берегах Адриатического моря». Подобные выводы и заключения не заслуживают серьозного опровержения и, представляя одну только фантазию, доказывают, как легко обращается автор с научными предметами. О родстве же языка «адыге» с индо-европейскими языками, как мы уже сказали, не представляет Лапинский никаких данных, между тем, как изысканиями по этому предмету он мог бы оказать важную услугу филологии и этнографии. Живя три года среди народа, которого так изучал он свойства, нравы и обычаи, Лапинский мог бы то же сделать и относительно языка его. Таким образом, из всего его сказания, исполненного промахов, несообразностей и намеренных искажений истины, мы можем воспользоваться разве только теми данными, которыми он доказывает близкое родство своих вольных абазов или наших черкесов, с его же княжескими абазами или нашими абхазами, хотя и тут нельзя принять его мнения, что они составляют один и тот же народ.

Необыкновенное явление в истории народов представляют нам черкесы и абхазы. Тогда как в других местах Европы и Азии и северной Африки народы перемешивались между собою, перекрещивались и как бы переваривались в горнилах, когда из этих горнил вытекали народы с обновленными силами физическими и духовными, когда они созидали государства, достигшие в Европе высшей степени социального и политического развития, которым суждено ныне располагать судьбами народов не только в старом, но и в новом свете,— в это время, черкесы и абхазы, за самыми малыми исключениями, оставались в оном и том же первобытном [29] положении и не выходили из своей среды. Более двадцати столетий пронеслось над их головами, впродолжение которых в других местах происходили коренные перевороты, падали государства и возникали новые, даже в самом Кавказе,— но народы, о которых мы ведем речь, оставались теми же черкесами, какими мы знали их до последнего их выселения, теми же абхазами, какие нам поныне представляются. Причин этого удивительного явления искать, по нашему млению, следует сколько в особом топографическом положении страны, занимаемой этими народами с древнейших времен, столько же и в особенных типических их свойствах. Их ограждали, с одной стороны, непроходимые ущелья, покрытые девственным лесом северо-западного Кавказского хребта, а с другой — море, недаром долгое время носившее название враждебного (axenus) (Впоследствии же оно заменено греками, основавшими торговые места по восточному берегу Понта, именем Exinus — гостеприимного.). В этом недоступном месте, в глубь которого не могли проникнуть ни меч смелого неприятеля, ни цивилизации с своими благодетельными плодами, черкесы и абхазы упорно сохраняли свой типический характер, главные черты которого составляли: личная свобода, доходящая до страсти, необуздываемой социальными условиями, личная храбрость, неограниченная никакою дисциплиною, необыкновенное уменье вести оборонительную войну в своих пределах, для защиты своей независимости, ревнивое отчуждение от других народов, и наконец — отсутствие способности к внутреннему развитию, отчего черкесы и абхазы не выходили из состояния общин или кланов и не могли достигнуть до образования отдельных государств, в прямом смысле этого выражения. Самая религия, сперва христианская, потом магометанская, так могущественно действовавшая на другие народы, не произвела существенных изменений в социальном положении черкесов и абхазов, которые не подвергались существенным изменениям, потому-что народы пребывали в одних и тех же условиях среды, их окружающей (Окончание рукописи не найдено до сих пор в бумагах Евг. П. Ковалевского. Последняя фраза приписана им на полях, и при последнем слове помещен значек, откуда видно, что автор имел в виду связать эту приписку с содержанием следующей, не дошедшей до нас страницы. — Ред.).

Евг. Ковалевский.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки этнографии Кавказа // Вестник Европы, Том 4. 1867