КОВАЛЕВСКИЙ Е.

ОЧЕРКИ ЭТНОГРАФИИ КАВКАЗА

(В манускрипте помещено под этим заглавием: «Отрывок из сочинения: о народах живших и ныне живущих и пределах России». — Автор, как видно из такого заглавия, поставил себе обширную задачу, но, в сожалению, не успел решить ее во всей полноте. От предположенного им труда мы имеем только настоящие очерки этнографии Кавказа, и, как мы слышали от Егора Петровича Ковалевского, его покойный брат много занимался исследованием сибирских народов, потому в бумагах могут быть найдены подобные же очерки этнографии Сибири. Издаваемый ныне манускрипт доставлен в Редакцию по воле покойного Евграфа Петровича Ковалевского, выраженной им в самую минуту смерти. Узнав от нас об основании «Вестника Европы», он сказал нам еще тогда: «Подождите, я вам также помогу»; но мы приняли эти слова за одно желание выразить сочувствие к предпринимаемому нами изданию. В самые день кончины, не более как на четверть часа, покойный обратился к своему сыну, Михаилу Евграфовичу, и поручил достать ему из ящика лежавшую там рукопись, перелистовал ее, привел в порядок и, возвращая, прибавил: «Передай это С. для «Вестника Европы». Сын, обманутый и твердостью голоса и направлением мысли больного, не предвещавшим близкой катастрофы, отложил рукопись и вышел из кабинета. Через несколько минут после того Евграфа Петровича не было уже в живых.

При всеобщем уважении, которое так справедливо заслужил покойный своим умом, образованностью и характером благородным, прямым и откровенным, мы считаем особенною честью для своего журнала поместить на его страницах труд лица, которое находило возможным, при своей государственной деятельности, посвящать время и науке, и литературе. Такого рода явления особенно редки у нас, где литературное или научное слово и практическое дело отстоят, к сожалению, весьма часто на почтенной дистанции друг от друга: ученый и литератор считается потерянным для практической деятельности, и наоборот, практический деятель до того поглощен этою самою деятельностью, что всякое литературное занятие представляется ему чистейшею потерею времени. Быть может потому, в вашем обществе образовалась такая рознь вообще между словом и делом: так-называемые деловые люди впадают в отсталость, а литература страдает платоническою любовью к прогрессу. Практик и теоретик, при таком направлении, не только не служат друг другу, но даже становятся враждебными, а общество, между тем, ничего не выигрывает: консерватизм, сам того не подозревая, перерождается в обскурантизм, а прогрессисты ограничиваются утопиею, если безвредною, то также мало и полезною.

Научная и литературная задача, избранная Евграфом Петровичем Ковалевским, имеет близкое отношение к самому возвышенному пункту государственной деятельности покойного, как первого министра народного просвещения, избранного настоящим царствованием, которому суждено составить новую эпоху в отечественной истории.

На долю истории русского народа, с самых первых моментов его существования, выпала тяжелая и вместе великая задача — пронести европейскую цивилизацию далеко на север и восток, введя в семью образованного человечества забытые историею народы и разбросанные ею по пути, в эпоху великого переселения племен. Первоначально эта колоссальная работа совершалась вами инстинктивно; христианство и русский язык служили орудием просвещения инородцев. На огромных пространствах такая работа закончена до того, что от вся не осталось и следов; но пред нами и теперь еще лежит темная инородная масса, которую мы должны принять в себя и переродить. Изучение нравов этой массы, ее положения, степени умственного развития — необходимо, чтобы решить задачу во всем ее объеме. Но и это не все: перерождение инородцев не может быть достигнуто непосредственно правительственными и административными мерами; надобно заботиться о повышении уровня своего собственного народа, который безпрестанно должен являться пред инородцами, как образец новой жизни, в качестве «припущенников». Чем выше развиты «припущенники», тем быстрее и могущественнее они будут действовать на полуварварских инородцев. Вот, почему «народное» образование играет самую важную роль в наших общих политических судьбах и должно составлять первый параграф программы нашей государственной жизни. Так отнесся к этому вопросу и автор начатого сочинения: «О народах, живших и ныне живущих в пределах России», когда он был призвав Высочайшею волею к управлению министерством народного просвещения. Если история есть суд, то никому не дозволено быть вместе и свидетелем и историком, а мы были свидетелями министерской деятельности Евграфа Петровича Ковалевского. В качестве простых свидетелей, мы обязаны только указать будущему биографу покойного или вообще историку русской образованности в переживаемую ныне нами эпоху на одно обстоятельство: министерство Евг. П. Ковалевского по народному просвещению было первым выбором настоящего царствования, и направление этого министерства как нельзя более гармонировало со всеми великими реформами, которые были так славно совершены в последующие годы этого же самого царствования. Никогда, как в последнее десятилетие, не было столько сделано для развития здоровых народных сил, и первое министерство народного просвещения превосходно поняло, чем оно должно послужить новой эпохе нашей жизни. Министерство гр. Уварова оставило по себе славу забот о высших и средних учебных заведениях, но то была и другая эпоха; Евг. П. Ковалевский, при всей краткости своего управления, ознаменовал свое время заботами о народных училищах, воскресных школах, и т. д. Но мы только указываем на главное, свидетельствуем и не вдаемся ни в подробности, ни в ближайшую оценку всего, что было совершено или задумано покойным; он мог утешить себя мыслью, что, в дальнейшей истории нашего народного образования, возвратиться назад к его целям и планам будет именно значить — пойти вперед, сделать успех. Справедливо замечено, что такие личности весьма часто испытывают неудачу, что оне слишком настойчивы, что оне хотят приносить пользу во что бы то ни стало, даже против воли тех, кому считают долгом быть полезными; но таковы всегда бывают люди, которые всецело предают себя делу и служат этому делу, а не самому себе. Служение делу, конечно, может вредить личным успехам, и, напротив, самослужение иногда обладает многими приятными качествами и может на короткое время нравиться более службы делу; но последнее рано или поздно найдет себе верную оценку, когда мы начнем подниматься от интересов дня на высоту интересов эпохи. Если большинство людей заботится исключительно о том, чтобы как можно более иметь «своих дней», и затем смеется над выгодами доброго имени в потомстве, то это заставляет только тем выше дорожить теми немногими, которые, как Евг. П. Ковалевский, не стараются во что бы то ни стало увеличивать числа «своих дней», и служат делу, а не самим себе. М. С.)

I.

Кавказ, стоящий каменною стеною, между Азией и Европою, по своему географическому положению, по геологическому образованию его гор и по разнообразию его жителей, привлекает к себе особенное внимание наблюдателя. Горы, [76] наполняющие Кавказский перешеек, не простираются правильными грядами, но образуют или горные узлы, между собою перепутанные, или громадные плоскогорья, изрезанные ущельями. Между ними, то возникают гигантские плутонические сопки (пики), [77] достигающие необыкновенной высоты (По последним измерениям, абсолютная высота Эльбруса = 18,528 ф., Арарата = 16,916 ф., Казбека = 16,564 футам. Из атласа, при «Космосе» Гумбольдта приложенного, видно, что Эльбрус уступает высотою только некоторым горам Гималая и южной Америки, которые возвышаются над уровнем Океана, от 20,000 до 26,438 футов.), в ребрах которых хранится неистощимый запас ледников, то являются живописные пригорки, покрытые богатою растительностью. Низменности, между этими своеобразными группами образовавшиеся, представляют то дикие расселины и котловины, из которых вырываются бурные реки, то плодоносные долины, питающие огромные стада домашних животных. Везде следы какого-то хаоса. «Пространство между Каспием и Черным морем — говорит сочинитель очерков геологии Кавказа (Профессор Щуровский, в геологических очерках Кавказа, помещенных в «Русском Вестнике», за март 1862 года.) — взволновано разнообразными горами; точнее сказать, это целый океан гор, бурный, клокочущий, то воздымающийся до облаков, то упадающий в бездны: тут видимо происходила некогда ужасная борьба [78] между земной корой и внутренними плутоническими силами, стремившимися поднять и разорвать ее.» Действительно, если бросить взгляд на Кавказские горы в общем их объеме, то представляется невольное сравнение их с морскими волами во время сильной бури, которые в таком виде внезапно окаменели. Но усилие науки восторжествовало над затруднениями, полагаемыми природою и населением Кавказа. Направление главного кряжа отыскано среди кажущегося хаоса; побочные отроги и соединение их с главным хребтом определены; возвышенные пункты и другие замечательные местности, значительною частью, измерены барометрически и тригонометрически; географическое положение, в той же мере, определено астрономически. Всем этим мы обязаны трудам офицеров генерального штаба Кавказской армии, в числе которых занижаете видное место генерал Ходьзко. Но усилия науки не остановились на таких успехах. Геологические и геогностические исследования Кавказских гор открыли нам не только внутренний состав их и формации, к которым оне принадлежат, но указали главные направления их поднятий, перевороты, при том происшедшие, и геологические эпохи таких поднятий. Последними научными приобретениями мы обязаны преимущественно академику Абиху, посвятившему этому делу лучшие годы своей жизни и связавшему свое имя с геологиею Кавказа.

Не такая участь выпала на долю этнографии Кавказа. Прошло слишком 60 лет, как, с владычеством русских на Кавказе, началось их знакомство с его жителями, но этнографические о нем сведения недалеко подвинулись вперед. Конечно, этому препятствовала неприязнь большей части народов Кавказа к русским; но, независимо от этого обстоятельства, существовала и другая, не менее важная причина. При знакомстве с жителями Кавказа не обращалось особенного вникания на существенный признак, отличающий народы между собою, именно на языки, которыми они говорят. Попытки, в этом роде, наших академиков Гильденштета и Палласа и иностранных путешественников — Клапрота, Каленатано, Боденштедта и др., не могли привести к прочным результатам, потому-что эти ученые ограничивались записыванием немецкими буквами, со слуха, некоторых слов; тогда как только элементарные формы и грамматический строй представляют существенное основание каждого языка и различие его от других. Для избежания этого недостатка и для разъяснения запутанной этнографии Кавказа путем филологическим, составлена была от нашей Академии наук особая программа (в 1853 г.). Но она, как и все [79] программы, осталась бы надолго без исполнения, если бы не явися надежный деятель на этом поприще, в лице генерала Услара. Знакомый с Кавказом и обладая способностью изучать языки, а с тем вместе и духом настойчивости, пред которою преклоняются все препятствия, он, в короткое время, успел уже сделать довольно для лингвистики; но предпринятые им труды, в последнее время, обещают в будущем еще более. Прежде всего, Услар обратил внимание на недостатки употреблявшихся алфавитов, для изображения звуков изучаемых языков. Разбирая с сею целию разные алфавиты, он пришел к убеждению, что система звуков грузинского алфавита есть самая приложимая к кавказским языкам. Но как знаки его употребляются только для языка грузинского, мало известного вне Грузии, в самом Кавказе, то изображение букв принял Услар из самого общеизвестного здесь алфавита, который, без сомнения, есть русская азбука. Буквы ее, с необходимыми дополнениями, прилагаются к грузинской азбуке, и таким образом составился новый алфавит для языков и наречий Кавказа. При этом пособии разработаны им языки: абхазский, чеченский и аварский; результаты трудов его помещены, с лингвистическими дополнениями, академиком Шифнером, в «Meмуарах» нашей Академии наук 1862, 1863 и 1864 годов (на немецком языке). В настоящее время, Услар посвящает труды свои на изучение языков и диалектов Дагестана. Но, кроме Услара, в последнее время были и другие деятеля в разработке кавказских языков. Самое видное место, между этими деятелями, занимает академик Шифнер издавший лингвистические разработки Услара, с своими дополнениями, и исследовавший подробно диалекты языков тушин и удов (Поводом к исследованию языка удов послужило любопытное заявление, в Географическом Обществе, члена его Яновского о родстве этого народца, вымирающего, которого остатки сохраняются в Закавказьи, в двух деревнях (Варташене и Надже), между Шемахой и Нухой, среди тюркского населения,— с финскими вотяками, которые именуют себя также Удью (Вотью). Академик Шифнер, воспользовавшись материалами, переданными ему от Географического Общества, и сведениями, полученными им от компетентных лиц о языке удов, составил грамматику его и пришел к убеждению, что он находится в близком родстве с другими кавказскими языками, именно Нагорного Дагестана, но подвергся, в течении времени, сильному влиянию тюркского элемента. Об отношении же собственно удского языка или наречия к вотякскому, г. Шефнер не сделал особого заключения.) в своих академических студиях, помещенных в трудах Академии наук 1856 и 1863 годов. Ему же, вместе с покойным академиком Шегреном, мы обязаны окончательною [80] разработкою осетинского языка до такой степени, что можно было вывести безошибочно родственную связь его с известными уже языками, и указать осетинскому народу место в общей классификации народов. Большею же частью, сведения о языках Кавказа в настоящее время представляют только материалы, требующие дальнейшей обработки, и недостаточны для выводов сравнительной филологии (Так как и филология и лингвистика имеют предметом языки, то многие принимают эти слова за синонимы. Филология употребляет языки как орудие, для изучения сущности духовной жизни народа или сравнительно нескольких народов; она преимущественно действует там, где существует литература, а потому принадлежит к наукам историческим: может быть филология — классическая, китайская, романская, славянская, и т. д.; каждая из них объемлет больший или меньший круг исторической жизни одного или нескольких родственных между собою народов. Лингвистика, напротив, занимается языком, не обращая внимания на народ, которому он принадлежит; для нее может был весьма интересен язык народа, у которого вовсе нет письменности. Лингвистику можно отнести к наукам естественным: она, как и эти науки, останавливается на наблюдениях современных. (Подробности в главе моих исследований: «Об основаниях классификации народов».)) и для прочного основания этнографии Кавказа.

Кавказский перешеек служил одним из путей, по которым совершалось, предшествовавшее средним векам и падению Западной империи, великое переселение, или, вернее сказать, стремление народов с востока на запад. Народные массы, двигаясь чрез Кавказские горы, не могли не оставлять там своих осадков. Сверх того, народы, следовавшие по другому, главнейшему пути, который шел из средней Азии, мимо северных берегов Каспийского и Черного морей, и осевшие на привольных для кочевки низменностях Волги, Дона и Днепра, будучи теснимы новыми пришельцами, находили убежище, иногда временно, а иногда навсегда, в неприступных горах Кавказа. Все это могло иметь последствием население Кавказа разными народами, тем более, что гористое и разъединенное положение его препятствовало слитию их между собою. Но чтобы это разнообразие кавказского населения доходило до такой степени, как оно казалось в древности Птоломею, Плинию, Страбону и другим, и как оно кидается в глаза и нынешнему наблюдателю, чтобы имена, которыми называют себя кавказские жители и которыми испещрены географические карты, действительно принадлежали разным народам,— в том усомнится всякий, кому только доступны основания, служащие для народной классификации. Несомненно, что сравнительная филология, после исторических данных, доказывающих настоящее [81] происхождение народа, есть самое вернейшее из означенных оснований. Не смотря на то, что правильным, систематическим изучением языков Кавказа начали заниматься весьма недавно, однакож эти занятия довели уже нас до убеждения, что многие из обитателей западной части его, считавшиеся отдельными народами, составляют только отрасли их. Восточная окраина Кавказа, известная под именем Дагестана, как в геологическом, так и в этнографическом отношении представляет наиболее запутанностей. Дагестан образуют горные узлы или гигантские плоскогорья, изрытые по разным направлениям ущельями. В этих диких, неприступных местах гнездятся жители небольшими обществами, считающимися отдельными народами, а диалекты их принимаются за особенные языки, которых многочисленность дала повод персиянам называть эту страну — «Горою языков». Чтобы выйти из этнографического лабиринта в Дагестане, одна только Ариаднина нить — сравнительная филология. Хотя, как выше сказано, наша разработка на этом поприще началась недавно, но, тем не менее, она уже указывает нам на то, что число настоящих народов, говорящих отдельными языками, а не наречиями, должно значительно уменьшиться и в Дагестане. Этим только путем можно развязать этнографическую путаницу Дагестана и достигнуть важных результатов не только для этнографии, но и для истории Кавказа. Наука ожидает этого от полезной деятельности г. Услара, посвятившего свои занятия, в последнее время, изучению языков и наречий дагестанского населения. Затем, будет предлежать труд для ученых, специально занимающихся сравнительною филологиею, воспользовавшись местными лингвистическими исследованиями — ввести народы Кавказа в общую классификацию и указать им в ней известное место. До того же времени, мы должны довольствоваться такими сведениями, из которых можно составить только очерки. Но прежде нежели мы приступим в ним, просим читателя еще раз бросить взгляд на географическое положение Кавказского перешейка.

Главный хребет Кавказских гор простирается, как вообще принято, от NW к SO; но, по нашему мнению, будет правильнее сказать, в общем орографическом смысле, от SO к NW. Это протяжение его служит основанием в разделению Кавказа: на Верхний, или собственно Кавказ, и на Нижний, ни Закавказье. Народы, населяющие Закавказье, большею частью имеющие письменность и историю, и занявшие уже место в общей классификации, вошли уже в наше описание обитателей России [82] в нынешних ее пределах (Это описание должно храниться в бумагах покойного. — Ред.). Настоящую задачу нашу составляют обитатели собственно Кавказа, не имеющие ни письменности, ни истории, а потому требующие особенного изучения. Мы будем касаться исторической географии Закавказья на сколько то необходимо будет нам для уяснения происхождения и исторической судьбы народов, населяющих собственно Кавказ. Для большего же удобства и наглядности, мы разделим собственно Кавказ на Западный, Средний и Восточный. Деление это, впрочем, не будет представлять математической точности. Мы увидим впоследствии, что, например, территория одного из Кавказских народов — сванетов, относимых нами в обитателям западной его части, входит несколько и в пределы Закавказья. Но мы не остановились на этом неизбежном неудобстве в виду очевидной пользы принятого нами деления.

НАРОДЫ ЗАПАДНОГО КАВКАЗА:

ЧЕРКЕСЫ.

Значительнейшую часть Западного Кавказа составляет, так-называемый, Закубанский Край, ограничивающийся с севера и востока — течением Кубани от истока до устья сей реки, с запада — берегом Черного моря, с юга — частью сим морем, а большею частью Кавказским хребтом и его отрогами. По крайней мере две трети этого огромного пространства занимают горы, и только одну треть — равнины и горные долины. От северной его границы, горы постепенно возвышаются: с одной стороны, в берегам Черного моря, в которые оне как бы упираются, а с другой — к истокам рек: Белой, Лабы, Урупа и Зеленчуков, вытекающих из главного хребта. Покатости этих гор покрыты девственными лесами разных лиственных и хвойных пород. Равнины тянутся по левому берегу Кубани и по низовьям рек: Лабы, Белой и др., в нее впадающих, составляя почву плодородную и весьма удобную для земледелия и скотоводства. Что касается до продольных и поперечных горных долин, то оне представляют разнообразные климатические и почвенные полосы, ожидающие только рук для культуры самых разновидных растений. В этом благодатном крае было самое редкое население, разбросанное на обширном пространстве, [83] небольшими поселками (аулами), из которых составлялись общества, носившие разные названия и считавшиеся за особые народы. За исключением русских поселений в казачьих станицах и в укреплениях, означенные общества занимали в Закубанском крае, начиная с северо-запада, следующие местности:

Натухайцы жили близ Анапы и Суджукской бухты, между морем и реками Адагумом и Кубанью.

Шапсуги были известны под именами больших и малых: последние, или приморские, граничили с натухайцами и тесно с ними соединялись, занимая места от Анапы до реки Шахе; первые обитали на запад от абадзехов, до р. Адагума, а на юг до р. Псезуапсе, по обоим склонам главного хребта.

Убыхи жили на юго-западном склоне главного хребта, между реками Псезуапсе и Саше; по берегу моря, они составляли смешанные общества с шапсугами и абхазами, носившие разные наименования, и между прочим, имя вардань, напоминающее реку Кубань, которая у эллинских и римских писателей называлась «Вардан» (Примечательно — во 1) что род владетелей Гурии (Гуриель) назывался Варданидзе (Гаи. Кавказ, 1847 г., No 26), и во 2) что, по свидетельству кабардинца Шара-Ногнова, историографа адигского народа, слово варде значит великий, сильный, откуда происходит уорд или уорк — дворянское звание у черкесов.).

Абадзехи занимали центральное положение края и обитали по северным лесистым склонам главного хребта, от истоков Белой до реки Шабша. Эти четыре общества, известные под именем закубанских горцев или черкесов, были настоящими представителями своей народности. Они считали себя совершенно независимыми, не смотря на Адрианопольский трактат, по которому Турция уступила их России, и представляли миниатюрные республики, соединенные между собою, в роде федерального союза. Поэтому их называли вольными черкесами, в противоположность с другими обществами, более или менее подвластными русскому правительству, которые управлялись назначаемыми от него князьями, почему они и носили название княжеских или мирных черкесов. Впрочем, им предоставлялось также внутреннее самоуправление, а владетельные князья обязаны были только наблюдать за сохранением общественного спокойствия, что, на самом деле, мало исполнялось. Я не буду исчислять здесь всех обществ, принадлежащих к последней категории, нередко состоящих из небольшого числа аулов, и представляющих один и тот же тип; но упомяну только о важнейших из них. Первое место между [84] ними занимают бжедухи, жившие между шапсугами и абадзехами, по низовьям рек — Пшекупс и Пшеша, и хотя подчинившиеся России за несколько лет до общего покорения западного Кавказа, но не перестававшие принимать участия во враждебных замыслах к ней, вместе с своими соседями. Не в дальнем расстоянии от бжедухов обитали жанеевцы или жань — отрасль, некогда сильная, которой остатки занимают ныне остров, образуемый двумя рукавами Кубани и называемый черноморскими казаками «Кара-Кубанским островом». Часть жанеевцев слилась с натухайцами. Далее на восток и на юг от бжедухов, закубанцы занимают места, более близкие к русским военным поселениям и потому более удобные для наблюдения. Сюда принадлежат: гатюкои, живущие частью на правом берегу р. Сагуаша, частью между Белой и Лабой, в низовьях сих рек; темиргоевцы, обитающие по низовьям Лабы; мохоши, на левом берегу Лабы, выше темиргоевцев; беслинеевцы и кабардинцы, занимающие ближайшие места к Кубани: первые по большой Лабе на Теченях, а последние, выселенные за разбои, в 1822 г., из настоящей Кабарды, по реке Урупе. По свидетельству же Люлье (Записки Кавказского отдела Русского Географического Общества 1857 г.), и бесленеевцы выселились из настоящей Кабарды не более ста лет тому назад, сохраняя и поныне нить родства с кабардинцами. Об этих последних, составляющих одну из самых важных отраслей черкесского народа, мы скажем в своем месте, при описании народов центрального Кавказа. Все, так-называемые, княжеские или мирные черкесы представляют небольшие общества от трех до семи тысяч душ и, в совокупности, составляют от 50,000 до 60,000 душ. Между тем, население вольных черкесов, до последнего выселения их, составляло до 360,000, а, по другим известиям, доходило, до 400,000 душ. Впрочем, эти цифры не представляют безусловной верности, но должны быть принимаемы только как приблизительные. В народе, совершенно замкнутом и к другим враждебном, у которого не сохраняется времени рождения и смерти, у которого даже почитается грехом считать людей, невозможно достигнуть верности в делах такого рода (Генерал Фадеев (в 9-м из Кавказских его писем, напечатанных в «Московских Ведомостях», за октябрь, ноябрь и декабрь 1864 г,) показывает, что, в 1864 г., переселилось в турецкие владения 190 т. душ черкесов. Из оффициальных турецких известий (Wanderer, 16 февраля 1865 г.) видно, что, по произведенной турецким правительством ревизии, в начале 1865 года, оказалось поселенных черкесов в Болгарии и на границе Сербии — 70,000 семейств или до двух сот тысяч душ. К этому следует еще присовокупить хотя небольшое число переселившихся в Малую Азию и много погибших на пути черкесов. Далее, исчисляя переселившихся как в турецкие владения, так и на кубанские плоскости, а равно оставшихся мирных черкесов, генерал Фадеев определяет общее число для всех их 320 т. душ. Барон Торнау, бывший в плену у черкесов с 1836 по 1838 год (Воспоминания кавказского офицера T., помещенные в «Русском Вестнике» за 1864 год), определяет число всех черкесов, вообще, до 500 т. душ, в том числе одних шапсугов с натухайцами до 300 т., а убихов только 6 т.; но, соображая это с другими сведениями, мы видим, что первое число преувеличено, а второе слишком уменьшено. Ренегат Лапинский (Тафик-Бей), живший у черкесов 3 года (Die Bergvoelker des Kaukasus), утверждает, что общее число черкесов должно составлять до 900 т. душ. Но как он, отвергая вообще имя черкесов, смешивает их с абазами или абхазами, то, вычтя даже число населения сих последних, составляющее до 150 т. душ, из означенной суммы, приходится на долю населения черкесов 750 т. душ! Впрочем, черкесофил Лапинский смотрит в увеличительное стекло на все, что относится до закубанских горцев. Вышеприведенные, разнообразные цифры подтверждают, как трудно достигнуть истинного определения населения такого народа, как черкесы.). [85]

Все вышепоказанные обитатели Закубанского края говорят одним языком, изменяющимся только в наречиях, сходствуют между собою образом жизни, нравами и обычаями, наружным видом, нравственными и духовными свойствами; почему, несомненно составляют один народ, который называет себя вообще, по имени языка, адыге, и у нас известен под названием черкесов. Отличительные свойства этого народа — неограниченная любовь к свободе и привязанность к родным горам своим, дух воинственный, личная храбрость и необузданная страсть в хищничеству и разбоям. Упражняясь с малолетства в делах этого рода (Черкес всегда вооружен, как говорится, с головы до ног: за плечами — меткая винтовка, при бедре — острая шашка (по-черкесски сашенсху — большой пояс), за поясом — один или два длинных пистолета и широкий кинжал — всегдашние его спутники, с которыми он не разлучается.), черкесы приобретали, с одной стороны, ловкость и отвагу, а с другой — способность переносить всевозможные лишения. Напрягая все свои способности для изыскания средств к верной гибели противника, не останавливаясь ни пред чем, не щадя ничего,— черкес, в одно и то же время, является и героем и пошлым разбойником. Воровство всякого рода считается не преступлением, а достоинством; преступен, по понятию черкесов, только тот, кто попадается на деле. С этому следует присовокупить и вероломство черкесов: обмануть не только чужого, но и своего, а особенно русского, и даже вероломно убить его — это верх достоинства и заслуга пред Аллахом.

Черкесы, говоря вообще, среднего роста, крепко сложены и [86] отличаются правильными и мужественными чертами лица, сквозь которые нередко проглядывает свирепость. Между черкешенками встречаются настоящие красавицы, но это составляет принадлежность более высшего сословия, пользующегося удобствами жизни. В нисших же слоях черкесского общества, женщины, по свидетельству лиц, имевших возможность видеть их тысячами, при переселении в Турцию, не отличаются красотою, и в этом отношении уступают мужчинам. Сверх того, красота черкешенок непродолжительна, и сохраняется преимущественно у девиц; по выходе же замуж, самые красивые женщины, от тяжелых трудов и беспрерывных забот, весьма скоро изменяются и дурнеют. Что касается до молвы о красоте черкешенок вообще, то она возникла оттого, что турки получали, для своих гаремов, красивых женщин чрез прибрежных черкесов, которые занимались этою постыдною торговлею, по удобству своего жительства; сами же они приобретали их во всем мусульманском населении края.

Замкнутость и отчуждение черкесского народа от чужеземцев и ненависть в гяурам и особенно в русским, представляли неимоверные затруднения к ознакомлению с их домашнею, социальною и политическою жизнью. Все, что нам по этому известно, мы обязаны лицам, которым, по особенным случаям, удалось ближе познакомиться с черкесами (Мы укажем на эти лица и на изданные ими сочинения, которыми пользовались. Первое место занимает барон Торнау, русский штаб-офицер, слишком два года бывший в плену у черкесов (1836-1838 г.) и описавший свои приключения в замечательном сочинении: «Воспоминания кавказского офицера T.»; оно напечатано в «Русском Вестнике» за 1864 год. Затем следуют: Теофил Лапинский, поляк, известный под именем Тафик-Бея, который прожил у черкесов три года и, по этому случаю, издал сочинение «Die Bergvoelker des Kaukasus und ihr Freiheitskampf gegen die Russen», 1863 г.; английский турист Бел, проживший три года у горцев и издавший о них сочинение под заглавием «Bell's Journal of а Residence in Circassia during the years 1837, 1838, 1839 r.»; Фридрих Боденштет, живший между черкесами несколько времени и издавший сочинение под названием: «Die Volker des Kaukasus», 1847 г. (второе издание, дополненное, выше в 1855 г.). Кроме того, я пользовался Кавказскими периодическими изданиями и сведениями о быте черкесов от лиц, которым, по служебному их положению, он сделался известен.). Добытые таким путем, данные, между прочим, показывают, что народ черкесский стоит на низкой степени социального развития; вся жизнь его, как домашняя, так и общественная, проникнута элементом патриархального, родового быта. Старейший в семействе есть полный властелин над членами его. Родительская власть ничем не ограничена: отец ни пред кем не отвечает за жизнь своего ребенка. Впрочем, [87] злоупотребления родительской власти у черкесов составляют редкость, исключая разве продажи дочерей и мальчиков сыновей в Турцию, которая в наших глазах есть жестокость, но, по их понятию, показывает только родительское попечение о доставлении детям своим счастливой будущности. В этом случае, они руководствовались тем, что проданные дочери попадали нередко в гаремы могущественных пашей и даже султанов, а сыновья достигали высших степеней оттоманской иерархии.

В народе, у которого личная храбрость и физическая сила составляют все достоинство, женщина не может пользоваться своими правами и должна находиться в угнетении. Действительно, жена или жены черкеса, которых он покупает — настоящие рабы его. Нет ничего обиднее для черкеса, как уподобить его женщине. Удалец (джигит), предпринимающий какое-либо отчаянное дело, говорит: «если я не совершу его, то позволю себе надеть чрез плечо, вместо ружья, прялку.» Сказать черкесу, что он достоин носить юбку, значит — нанести ему такое оскорбление, какое может быть искуплено только кровью. Если свободный и зажиточный черкес не был на войне и не участвовал в набегах, то или наслаждался дома покоем, или чистил свое оружие, или играл на пшенаре (двухструнная балалайка), или, наконец, разъезжал по гостям. На жене или на женах его лежали все заботы и труди по домашнему хозяйству и воспитанию детей; оне, сверх того, приготовляли не только для них и для себя, но и для мужа, белье и даже большую часть одежды. По свидетельству очевидцев, черкешенки отличаются замечательным искусством в женских рукоделиях; что оне ни делают, во всем видно практическое приспособление и даже хороший вкус. Зато, искусство в этих работах, после красоты, считается важнейшим достоинством девушки и служит приманкою для женихов. Чем красивее (Красоту женщины, по вкусу черкесов, должны преимущественно составлять — тонкий и гибкий стан, с малым развитием грудей. Уверяют, что для достижения этого идеала красоты зашивают талию черкесских девушек с раннего возраста в кожу, которая остается на них до выхода их в замужество, и что, в день свадьбы, счастливые муж разрезывает со всею осторожностью своим кинжалом этот щит красоты и невинности. Торнау опровергает этот слух, утверждая с тем вместе, что черкесские девушки действительно носат под рубахою, так-называемый, пша-кафтан (девичий кафтан) — род корсета — из кожи, холста или бумажной материи, с шнуровкою спереди и с двумя гибкими деревянными пластинками, который сжимает талию и груди.) или искуснее в женских рукоделиях девушка, тем более должно заплатить за нее выкупа (калыма) [88] родителям. Этот калым (по свидетельству Лапинского) простирается на наши деньги от 100 до 2,000 руб., и уплачивается преимущественно: скотом, оружием, разным товаром и весьма редко — деньгами. Но удивительнее всего, что (по свидетельству Торнау) черкешенки могут разбирать коран, умеют читать и писать по-турецки и ведут даже переписку на этом языке, за своих отцов и мужей, которые пренебрегают учением. Черкесские девушки пользуются некоторою свободою: им дозволено показываться в мужском обществе с открытым лицом; оне могут принимать у себя полных и посторонних, в присутствии какой-либо старухи; участвовать при свадебных и других празднествах, даже танцовать там с молодыми людьми. Потеря невинности считается величайшим несчастием для черкесской девушки, которое искупается только женитьбою или смертью соблазнителя. Вообще девушка ответствует за свое поведение — родителям, жена — мужу, а вдова — никому, если только она не нарушает правил общественного приличия; она может выйти вторично замуж, когда пользуется красотою, знатным происхождением или богатством. Но вышедши за муж, всякая женщина становится рабою своего мужа; никто ее не видит и она не может переступить порога своего дома, не надев длинного белого покрывала. За неверность своему мужу, по шариату, она наказывается смертью, равно как и соблазнитель ее. Но если муж не хочет неверную жену подвергнуть суду, то имеет право продать ее как невольницу. Не смотря однакож на всю строгость гаремной жизни и все меры, принимаемые ревнивыми мужьями, случаются иногда примеры нарушения супружеской верности, которые оканчиваются обыкновенно трагически для соблазнителя и для жертвы соблазна. Барон Торнау приводит несколько примеров подобных трагических происшествий.

Право собственности сохраняется между черкесами, и редко когда нарушается; а потому существует у них и право наследства, которое обыкновенно переходит к ближайшим родственникам мужеского пола. При разделе имущества между наследниками по ровной части, старший из них имеет преимущество пред другими, состоящее в том, что он, сверх своей части, получает еще одну ценную вещь. Для разбора споров и тяжб между собою, черкесы редко обращаются к кадиям, зная вперед, что они истолкуют закон в пользу того, от кого могут получить более для себя выгоды, но гораздо охотнее прибегают они к суду избранных старшин (таната), выбираемых из среды людей, пользующихся добрым [89] именем, преимущественно же из стариков, к которым вообще питают большое доверие. За убийство зовут на суд только люди, неимеющие силы отмстить обидчику, или, в крайних случаях, когда кровомщение угрожает принять слишком большие размеры, причем весь народ заставляет кровомстителей кончить распрю духовным судом, назначающим размер кровавой пени, по шариату ли, одинаково определяющему цену крови для всех сословий, или по адату, указывающему постепенность в этой цене, судя по сословиям, т. е.: жизнь князя оценивается дороже, чем дворянина, а жизнь дворянина более против простолюдина. По большей же части, за кровь платится кровью. Кровомщение, «канла», переходит по наследству от отца к сыну и распространяется на всю родню убийцы и убитого. Самые дальние родственники убитого должны мстить за его кровь. Сила и значение рода зависит от числа мстителей, которых он может выставит. Наравне с этою характеристическою чертою нравов черкесов стоит не менее характерное свойство их, состоящее в гостеприимстве. Хотя оно существует у всех народов, ведущих патриархальную жизнь, но черкесам оно принадлежит по преимуществу. Гость, кто бы он ни был, считается лицом неприкосновенным и самим почетным; его принимают, не спрашивая, кто он, откуда и куда едет, в особом, имеющемся у каждого небедного человека, отделении дома, называемом кунацкою (дружескою), и угощают всем, что есть лучшего у хозяина; в некоторых местностях сохранился даже древний обычай омовения ног гостя почетнейшею в доме женщиною. Пока гость в доне хозяина, жизнь его в совершенной безопасности; самый страшный его враг, сам кровомститель не смеет нарушить прав гостеприимства и нападать на гостя, пока он не оставит дома, где он принят. Не можем оставить без внимания еще одну характеристическую черту черкесских обычаев. Князья и знатные дворяне не воспитывают своих сыновей в родительском доме, но отдают их с младенчества на воспитание посторонним, по избранию, лицам, далеко от них живущим и нередко принадлежащим другому обществу или народу, как, например: абадзехи шапсугам, шапсуги убихам, и т. д. Цель этого обычая, как кажется, состоит в том, чтобы дети дома не изнежились и привыкли переносить физические труды и лишения. Воспитатель, «аталик» (слово татарское), имеет над своим питомцем родительскую власть, учит его с молодых лет — ездит верхом, действовать шашкой, стрелять из пистолета и ружья. Когда же он достигнет юношеского [90] возраста, то аталык отправляется с ним на разные поиски и обучает его, как должно искусно воровать, грабить и джигитовать; в этом главнейше состоит обязанность воспитателя. По достижении питомцем зрелого возраста и по изучении им, по понятию черкесов, военного дела, аталык возвращает сына отцу, получает от него значительные подарки, оружием, лошадьми и проч., и приобретает затем большое уважение от всего дома, особенно же от своего воспитанника, который обязан во всем и всегда ему помогать. Вообще этот способ воспитания служил большою связью между черкесами разных сословий и родов. Женский пол высших званий отдается также на воспитание в чужие дома, где содержат девиц в строгом повиновении, заботятся о сохранении наружной их красоты, и обучают рукоделиям, особенно вышиванью золотом и серебром. В этом заключается все воспитание, по окончании которого и по выходе в замужество девицы, часть полученного калыма выделяется воспитательнице.

Черкесы — небольшие охотники до земледелия и производят хлеба столько, сколько потребно для своего продовольствия; гораздо охотнее они занимаются скотоводством и пчеловодством, пользуясь для того всеми удобствами. Из фабричных занятий черкесов заслуживает внимания только приготовление огнестрельного и белого оружия, которое составляет существенную потребность их жизни и потому ценится выше всего. Прочия фабричные и мануфактурные изделия, за исключением малого числа приготовляемых дома, приобретались преимущественно посредством контрабандной торговли, которой способствовали малодоступные для наблюдения берега Черного моря. Кроме бумажных, шелковых и суконных товаров, черкесы получали этим путем соль, в которой они особенно нуждались, серу для приготовления пороха, имея у себя дома селитренную землю, а отчасти порох и оружие. В замен этих товаров, они отпускали свои произведения, преимущественно: воск, мед, невыделанные кожи и скот. Отпускная торговля, также как и привозная, имела, большею частью, меновой характер. Но самый дорогой из отпускных товаров, идущих в Турцию, составляли девушки и мальчики. Этот живой товар обогащал не только прямых хозяев его, но также и турецких коммиссионеров, для приобретения его скитавшихся по берегам Черного моря и в самой Черкесии. Русские крейсеры строго преследовали суда, нагруженные этим товаром, но частью по легкости хода их, а частью по неприступности морского берега во многих местах,— им нередко удавалось скрываться [91] от таких преследований. Теперь положен конец этому постыдному торгу.

Черкесское общество представляет четыре сословия: высшего дворянства или князей (пши), дворян (уорк, уздень), свободных людей (твокол) и рабов (тльхо-кошао). Князья ведут свой род с глубокой древности и стараются сохранить чистоту своей крови, не смешиваясь даже с дворянами, так-что сын, родившийся от князя и дворянки, не может почитаться настоящим князем. Между вольными черкесами, древних княжеских фамилий сперва было немного, но число их увеличилось впоследствии пожалованием некоторых семейств в княжское достоинство турецким правительством. Что касается до мирных или княжеских черкесов, то у них еще более княжеских фамилий, которые преимущественно переселились из Кабарды. Хотя князья вообще пользуются в Черкесии особенным почетом, но влияние их на общественные дела мало разнствует от влияния дворян, и зависит преимущественно от личных свойств и достоинств каждого. Дворяне, по большей своей числительности и по большему влиянию на народ, представляли сильный аристократический элемент у черкесов. Но в последнее время, от распространившегося мюридизма, (воинственно-религиозной секты, игравшей великую роль в магометанском населении Кавказа), которого главный догмат составляет — приведение в один уровень всех сословий народа и прямое подчинение его единоличной власти имама, а, может быть, и от других жизненных условий, аристократический элемент стал упадать, а народ или свободные люди начали возвышаться и преобладать. Вот, как описывает Люлье эти события у шапсугов и натухайцев (А. Люлье: о натухайцах, шапсугах и абадохах, в Записках кавказского отделения Географического Общества, книга IV.): «В сих обществах было много княжеских и дворянских фамилий, но влияние их мало по малу стало ослабевать, а в народе начали проявляться стремления к большей свободе; из этого возникли столкновения партий и безначалие. Для восстановления порядка были созваны народные собрания, но не общие, а отдельные — дворянские или аристократические (как называет их автор), и народные или демократические; последния, по своей числительности, одержали верх над первыми. Дворяне старались потом разными средствами удержать свое влияние, но, не успев в том, прибегли к оружию и, при помощи дворян соседних бжедухов, одержали-было победу над народом, но это не [92] остановило хода событий, а, напротив, ускорило его. Вся надежда дворян на успех была потеряна: права и преимущества их уничтожены, всенародно объявлено равенство, и пеня за кровь определена одинаково для всех». В обществе же бжедухов, дворяне даже были изгнаны из общих аулов, и принуждены были жить с своими рабами, в отдельных аулах (Четвертое письмо из Тифлиса генерала Фадеева, помещенное в No 7м «Московских Ведомостей», за ноябрь 1864 г.). Вообще раздоры между сословиями не могли не отразиться на прочности союза, связывавшего черкесов, и послужили одною из причин его шаткости в последнее время.

Независимо от сословных преимуществ, пользуются у черкесов большим уважением: старики и особенно те из них, которые обладают даром слова, имеющим сильное влияние на весьма воспламенительный черкесский народ; люди благочестивые, посещавшие гроб Магомета и носившие почетное название «хаджи»; удалые храбрецы, «гаджериты», известные у нас под именем «абреков», которые обрекали себя на все опасности, сопряженные с заклятою местью к русским (Не было — говорить Торнау в своих «Воспоминаниях» — ни хитрости, ни вероломного обмана, считавшихся непозволенными для абрека, когда дело шло — убить русского, а для казака, когда предвиделась возможность подкараулить абрека; ни казаки, ни абреки при встрече, не просили и не давали пощады.); наконец, народные барды «гекуоеамы», сохранившие в памяти геройские подвиги своего народа или особенных личностей, отличавшихся необыкновенною храбростью,— все это излагалось в песнях, нередко рифмованных, которые гекуокамы пели на пиршествах и пред началом сражения, для возбуждения храбрости; с усилением ислама, гекуокамы стали постепенно исчезать.

Между черкесами, которые сами пользуются неограниченною личною свободою, существовало рабство в полном смысле этого слова. Всякий свободный черкес мог иметь столько рабов, сколько позволяли ему средства, и продавать их кому и как хотел. Дворянин же, а тем более князь, не могли даже обойтись без рабов, потому-что личный труд для них почитался постыдным (Когда Торнау самым вероломным образом был взят в плен, то гнусный владелец его Аслан-бек Тамбиев, кабардинский уздень чистой крови, прежде всего спросил его: дворянин ли он по рождению, или только по чину? Получив в ответ, что он природный дворянин, Тамбиев объявил, что в таком случае нельзя заставлять его работать. Но тем не менее он приковал несчастного Торнау к стене и окружил его всеми возможными стеснениями. Это, по понятию истого черкеса, не нарушало преимуществ прирожденного дворянина.). Рабы приобретались или покупкою, или захватом в плен, и употреблялись для всех тяжелых работ. Если [93] они не знали какого-либо ремесла, полезного для владельца, то, участь их была самая жалкая. В особенности подвергались всем возможным угнетениям русские пленные, если только не имелось в виду получить за них значительного выкупа. Дети, рожденные от рабов, оставались в том же состоянии, но с ними обращались человеколюбивее, так же как и со стариками, на основании вообще уважения, питаемого черкесами в сединам. Торговля рабами была самая выгодная для черкесов. Ею преимущественно занимались убыхи и производили ее или сами, или посредством турецких агентов, приезжавших нарочно для того из Константинополя и конечно получавших огромные барыши (Вот местные цены этому живому товару на наши деньги, по указанию Лапинского: обыкновенный мальчик стоил около 100 p. cep.; отличающийся особою красотою от 300 до 500 p.; взрослый мужчина, годный для военной службы — 200 р. На женщин не было постоянных цен: за них платилось по градусам их красоты; 6,000 р. было однакож максимум. В Константинополе товар этот стоил вдвое, втрое, а иногда в десять раз более против показанной цены.). Число рабов в каждом из черкесских обществ было различное. По свидетельству Лапинского, между убыхами рабы составляли почти четвертую часть всего населения, между абадзехами — десятую, а между тапсугами — едва двадцатую. Двор, помещавший несколько домиков, в которых жили не только владелец с семейством, но и родные его по прямой восходящей и нисходящей линии, со всеми рабами, им принадлежащими,— составлял у черкесов административную единицу (юнег-дом, или двор). Сто таких дворов, образующих несколько аулов, рассеянных на довольно значительном пространстве, представляли общину или волость (юнег-ис), которые управлялись старшинами (тамата), при содействии мулл и кадиев. Несколько таких общин, расположенных обыкновенно по течению какой-либо реки, составляли род или область, в которую входило до двадцати и более общин. Из областей уже образовалось то, что носило название народа — абадзехов, шапсугов, и т. д. Так, как ни одно важное дело не предпринималось у черкесов, без предварительного совещания, то на советы посылалось обыкновенно от каждой общины по два и более выборных старшин (тамата). В делах же особенной важности, касающихся религии, ополчения против русских, обсуждения предложений турецкого правительства и т. п., составлялись общие федеральные советы из нарочно избранных для того старшин от каждого народа, известных своею опытностью в делах военных и административных, и пользовавшихся особенным влиянием. В этих советах избирались [94] военные начальники и определялось, сколько каждая община должна выставить вооруженных воинов, пеших и конных (Черкесы также храбро сражались на коне, как и пешие, чем и отличались от других горцев. Удальство их в наездничестве и искусство в эквилбристских приемах (джигитовке) усвоены нашими казаками вполне.). Такой, повидимому, простой и приспособленный к духу и степени развития народа порядок нарушался и колебался в своем основании от необузданного своеволия черкесов, от внутренних их раздоров и беспрерывных кровомщений. Последний из трех наибов Шамиля, высланных им к черкесам для распространения между ними мюридизма — Мегмет-Эмин, бывший при Шамиле секретарем и постигший вполне его политику, видя, что администрация и суд у них находятся в большом расстройстве, старался ввести порядок и поэтому начал учреждать «мехкемэ», или окружные судебные приказы, которые составляли не одни только судьи, но и лица, заведывающие полициею и другими отраслями администрации. Распоряжения эти однакож не нравились привыкшим в своеволию черкесам: шапсуги скоро их отвергли, а у абадзехов, где Мегмет-Эмин пользовался особым влиянием, «мехкенэ» существовали кое-где, до самого падения наиба.

Все вышесказанное применяется к черкесам вообще, но преимущественно принадлежит вольным черкесам, сохранющим в чистоте национальный тип. Они составляли, как выше сказано, четыре отрасли: абадзехов, шапсугов, натухайцев и убыхов. Но из них только абадзехи и шапсуги представляли основу и могущество черкесского народа, по чистоте типа и по числу населения: первых считалось приблизительно от 140,000 до 160,000 душ, последних от 120,000 до 130,000 душ. Датухайцы, ничем не отличаясь от шапсугов, составляли одну с ними массу, а потому численность ее должна увеличиться по крайней мере еще 60,000 душ натухайцев. Что касается до убыхов, то они представляли самое малочисленное общество, между вольными черкесами, простиравшееся до 25,000 душ. Но тем не менее убыхи имели значительное влияние на общие дела союза, по большему социальному своему развитию и по богатству, сравнительно с другими обществами. Этому они обязаны были близости в ним морского берега, дававшего им возможность иметь сношения с более их образованными народами и производить прибыльную торговлю особенно живым товаром. По этим особенностям и по говору, который отличается от прочих наречии языка [95] «адиге», некоторые считают их за народ особого происхождения. Такого мнения держится, между прочим, Люлье, считая убыток отдельным народом, имеющим особенный язык, который, по его же словам, составляет только принадлежность простого народа и то жителей горных ущелий; дворяне же и обитатели морского берега все говорят адигским языком, удобно понимая притом и соседственный абхазский говор. Гильденштет, Лапинский, Бель, Боденштедт и Торнау утверждают, что убыхи составляют с прочими черкесами один народ. Последний из них присовокупляет к тому, что, может быть, они составились из черкесов, абхазов и европейцев, выброшенных, как говорит предание, на черкесский берег, во время первого крестового похода. Все это указывает на то, что убыхи — народ смешанный, в основе которого однакоже остался адигский элемент преобладающим. К этой основе удобно мог присовокупиться элемент ближайших убыхам соседей — джикетов, отрасли абхазов, с которыми они находились в самых тесных сношениях. Может быть, в состав смешанного народа вошел и европейский элемент, тем ли путем, как свидетельствует предание, или, вернее, посредством влияния оставшихся от прежнего поселения греков, имевших, как известно, свои колонии по восточному берегу Черного моря и преимущественно на территории, которую занимали убыхи и соседние с ними абхазы, как в своем месте будет разъяснено. Ближайшее знакомство с убыхами, при переселении их в Турцию, показало, что они свободно объясняются с прочими черкесами и легко усвоивают их наречие (Академик Шифнер в разборе сочинения барона Услара: «Этнография Кавказа: абхазский и чеченский языки», представленного к соисканию Демидовской премии, упоминает мимоходом, что Услар занимался и языком убыхов, но, к сожалению, нам неизвестны результаты его трудов.); а потому они очевидно сохранили общий с ними тип и должны составлять один с ними народ.

В настоящее время, все черкесы исповедуют магометанскую веру по суннитскому обряду. Но, что прежде у них было распространено христианство, это доказывают — предания, памятники и история. До сих пор, у черкесов существует смутное воспоминание о христианстве; до сих пор сохраняются у них некоторые обряды и праздники христианской церкви, которые они смешивают с обрядами ислама и язычества. Они чтут память Иисуса Христа, признавая его Сыном Божиим, но еще более питают благоговения к Матери Божией и [96] празднуют торжественно вознесение ее на небеса, в июне месяце. По морскому берегу и даже несколько в глубь гор, встречаются развалины церквей и остатки надгробных памятников с латинскими и греческими надписями. Памятники с латинским крестом и гербом Генуезской республики попадаются более в северной части прибрежья, а с греческими надписями и с изображением греческого креста находятся преимущественно в южной части Черкесии. Встречаемые здесь и особенно ближе в Абхазии, остатки христианских церквей носят на себе явственно тип византийского стиля. Из византийской истории известно, что в VI веке по Р. X. были посылаемы из Византии особые миссионеры для введения христианства в западном Кавказе, С восточной стороны, предпринимались подобные подвиги грузинскими царями, на что указывают источники грузинской истории.

Когда фанатические последователи Магомета стали мечом и огнем распространять его учение повсюду, куда только могли проникнуть, тогда и жители Кавказа подверглись их напору. Из народов, обитавших на Кавказе и в Закавказьи, одни только армяне и грузины, просветившиеся христианством в начале І?-го столетия, отстояли свою веру; прочие же, волею и неволею, сделались мусульманами. Турецкие султаны, заняв, в средине Х?-го столетия, престол византийских императоров, распространили магометанскую веру между Кавказскими народами, в том числе и между черкесами, и с того времени начали считать их своими подданными. Для поддержания своей власти, они построили, в XVI столетии, приморские крепости Поти, Сухум, Апсюгу, и др. Не смотря на то, черкесы, которых турецкий султан считал своими подданными, на деле никогда ему не повиновались. Они признавали его, как наследника Магомета и падишаха всех мусульман, духовным своим главою, но не платили никаких податей, не поставляли солдат и не допускали вмешиваться в их внутренния дела, терпя турок, занимавших несколько укрепленных мест, по праву только единоверия. В случае посягательства на их свободу, они прибегали в оружию и выходили победителями. Так продолжалось до 1829 года. По силе Адрианопольского трактата, Оттоманская Порта уступила России Закубанскую область с ее жителями-черкесами, вплоть до границ Абхазии, предавшейся России лет двадцать ранее. Но эта уступка осталась только на бумаге и не имела никакой фактической силы. Черкесы упорно стояли на том, что они и предки их были всегда независимы. Султан никогда ими не владел, а потому и уступать их [97] никому не мог (При приеме шапсугских депутатов, генерал, командовавший Черноморскою береговою линиею (Раевский), старался объяснить им обязанности их по Адрианопольскому трактату. Видя же, что они не понимают его, и желая поставить дело ближе к их понятию, он сказал, что падишах отдал их русскому царю в беш-кеш (подарил их). «А! теперь понимаю» — отвечал один из депутатов и, указав на птичку, сидевшую на дереве, прибавил: «генерал, я дарю тебе эту птичку, поди возьми ее.» Сравнение шапсуга было вполне верно и оригинально. Это происшествие было лет десять спустя после Адрианопольского мира, и явилось в печати, если не ошибаемся, в первый раз в «Воспоминаниях кавказского офицера». (Русский Вестник, сентябрь 1864 г.)). Должно было брать силою то, что следовало по праву трактата, после побед, проложивших русским войскам путь к стенам Константинополя. Но вести войну с горцами обычным способом было невозможно. Как дикие птицы, когда их спугнут с одного места, перелетают на другое, пока не найдут неприступного для себя убежища или пока не утомят охотника: так поступали черкесы с нашими войсками. Наши укрепления, построенные в стратегических пунктах, были страшны для тех только черкесов, которые жили на расстоянии пушечного выстрела, и которые не могли переселиться далее в глубь гор, и там удобно устроить свои подвижные жилища. Приморские же укрепления, требовавшие так много жертв, были полезны только против внешних, враждебных нам вмешательств, но не могли иметь прямого влияния на покорение черкесов. Впродолжение тридцати лет, после Адрианополького мира, много было пролито русской крови, много было геройских подвигов с нашей стороны, но покорение края подвигалось медленно.

Между тем, на противоположном конце Кавказа разыгрывалась кровавая драма, в которой действующими лицами были фанатики ислама — мюриды, главная обязанность которых состояла в возбуждении религиозной войны против неверных, и конечно прежде всего против русских. Известный в России и весьма памятный на Кавказе Шамиль сделался имамом мюридов, неограниченным повелителем Дагестана и непримиримым врагом России. Для противодействия его замыслам, нужно было отвлечь часть войск от запада, где и без того их было недостаточно; это дало возможность усилиться здесь козням против России. Шамиль имел тайные сношения с черкесами, пытался-было, в 1846 году, с своим войском, проникнуть в ним чрез Кабарду, для личного возбуждения их против русских; наконец, посылал к ним с этою целию своих наибов, из которых первые два не имели успеха, [98] но последний, Мегмет-Эмин, настоящий питомец Шамиля, исполнил удачно возложенное на него поручение, долго имел влияние на абадзехов и только после падения своего имама, видя его судьбу, а, может быть, склоняясь и на другие убеждения, покорился России и увлек с собою абадзехов. В конце 1859 года, они дали клятву покорности России, а в начале 1860 г. последовали их примеру и натухайцы; но при первой возможности, как те, так и другие соединились с воюющими против России собратиями своими. Восточная война представляла черкесам самый удобный случай завоевать независимость, а покровительствующей им Турции и прочим воюющим против нас державам — нанести сильный удар России на Кавказе. Большая часть войск ее должна была двинуться на юг, для защиты границ со стороны Азиатской Турции. Черкесы ожидали существенного пособия со стороны Турции и ее союзниц — войск и воинских припасов; но к ним прислали только военачальника в лице старого, неспособного Сефер-паши, потому только, что он был родом натухаец и в молодости служил в русском войске. Вместо того, чтобы соединиться с ловким Мегмет-Эмином и действовать с ним заодно, паша не преминул поссориться с ним, а эта ссора еще более усилила несогласие между черкесами, из которых одни начали держать сторону паши, а другие шамилева наиба. Прибытие потом в Анапу еще высшего турецкого сановника, Мустафы-паши, не могло пособить делу, и на вызов его едва явилось до 20,000 натухайцев и шапсугов; из абадзехов же никто не прибыл. Англичанин Лонгворс и его агенты напрасно тратили английские деньги. Черкесское войско, усиленное горстью польских туристов и турецких солдат, ограничило свои действия несколькими набегами и стычками с русским войском, которые оканчивались всегда в пользу последнего (Высадка Омер-паши с войском, в Сухум Кале, в конце восточной войны, имела целию отвлечь наши победоносный войска от пределов Малой Азии и не могла иметь прямого влияния на общее восстание черкесов.). Между тем, время ушло, и с ним потерян невозвратно благоприятный для черкесов случай. Тяжелый для России Парижский мир был началом счастливых событий на Кавказе, Свободные и притом усиленные войска были направлены против Шамиля, с падением которого покорился и Дагестан. Оставалось покорить черкесов, для чего было под руками весьма достаточно войск. Но кавказское начальство, наученное опытом, пришло к убеждению, что, для достижения этой цели, [99] необходимо вести с ними войну значительными массами, окружая их со всех возможных сторон,— вести войну энергически, безостановочно, без отдыха; в занятых местах, где предстоит удобство, ставить казацкие станицы,— подвигаться таким образом все далее и далее, до самых крайних пределов — до Черного моря, не давая неприятелю вздохнуть и собраться с силами. Система (Старожилы кавказские утверждают, что этой системы держался, в тридцатых годах, и генерал Вельяминов, пользуясь ею, по мере имевшихся у него ограниченных средств; с этою же целию он устраивал и дороги в горах.), задуманная с таким знанием края и его обитателей, благодаря храбрости войск, увенчалась полным успехом. История не забудет, что война, по этой системе, с черкесами, началась при наместнике, фельдмаршале князе Барятинском, и окончилась блистательно при наместничестве великого князя Михаила Николаевича. История сохранит также имя генерала Евдокимова, как главного деятеля при покорении западного Кавказа. Таким образом, предсказание черкесофилов: польского ренегата Лапинского, английского туриста Беля и немецкого либерала Боденштета, что Россия, при всей громадности своих сил, не в состоянии будет покорить черкесов — не исполнилось!

Правительство русское, убежденное многими опытами в том, что никак нельзя доверять обязательствам черкесов, и что, если оставить их в горах,— то они станут по-прежнему грабить мирных жителей и враждовать против России, предложило им выселиться на плодородную Кубанскую плоскость, в противном же случае удалиться в Турцию, на что многие уже предварительно высказывали свое желание. Из народонаселения вольных черкесов, которое с полумирными бжедухами составляло, по крайней мере, 400,000 душ, три четверти решилось удалиться в Турцию, и едва одна четвертая часть согласилась переселиться на Кубанскую плоскость; причем шапсуги и убыхи удалились почти целиком, а абадзехи и бжедухи более нежели на половину. Конечно, тут много действовали люди влиятельные на толпу впечатлительную; но не менее того участвовало в этом и ожесточение черкесов против русских, питаемое полувековою враждою. К несчастию, переезд черкесов в Турцию сопровождался болезнями и большою смертностью, за что наши недоброжелатели за границею не преминули обвинять русское правительство. Но справедливо ли это? Наше правительство платило деньги за перевоз черкесов и снабжало неимущих всем необходимым для пути; турецкое правительство, с своей [100] стороны, высылало суда для перевозки переселенцев. Но они теряли терпение в ожидании очереди и видались на вольнонаемные суда греческие. На этих-то судах, тесных и неудобных, развивались болезни и явилась большая смертность. Особенно же пагубен был переезд для тех черкесов, которые, решившись сперва поселиться на Кубанской плоскости, от распространившегося между ними ложного слуха, что их хотят обратить в христианство, а скорее от опасения потерять своих рабов, начали потом обращаться к переселению в Турцию. Они прибыли в берегам Черного моря в позднюю осень, когда начинает свирепствовать здесь опасный северо-восточный ветер, известный под именем «боры», от которой гибнут и люди и суда. Участь этих несчастных, как отправившихся в море, так и оставшихся на берегу, действительно заслуживает всякого сострадания. Но и тут русское правительство оказало им всевозможные пособия, снабжая нуждающихся пищею и одеждою, и принимая больных в лазареты Константиновского укрепления. Нельзя не пожалеть об этих бедных переселенцах, тем более, что и в новом их отечестве ожидала их та же горькая участь; но они сами стремились к ней, по какому-то непостижимому влечению.

Обвиняют также русское правительство в жестокости вообще изгнания черкесов из мест их родины. В нравственном отношении, эта мера кажется жестокою. Но при обсуждении ее нельзя терять из виду другой стороны — политической. С этой точки зрения, принятая мера была вызвана прискорбною, но крайнею необходимостью. Вражда между черкесами и русскими дошла до крайних пределов и сосредоточилась в одном вопросе: кому владеть страною — черкесам или русскимъ? Оставить ли черкесам в обладание эту богатую дарами природы страну с тем, чтобы они по-прежнему вели в ней полукочевую жизнь и занимались грабежем, или предоставить ее России для водворения в ней промышленности и цивилизации? Ответ, кажется, не может быть сомнителен. Для всякого русского патриота остается одно и самое искреннее желание, чтобы заселение благодатной страны последовало как можно успешнее, и чтобы притом не повторились грустные события, случавшияся у нас в подобных делах. Мы не буден указывать здесь, для сравнения, на то, как поступали европейцы с туземцами, при поселении в Америке, и на колонизацию англичан в Австралии. Это уже далеко не то, что сделало русское правительство с черкесами, предложив им на выбор — переселиться на Кубанскую плоскость или, согласно их [101] желанию, отправиться в Турцию. От них зависело избрать последнее,

Я остановился более, нежели сколько дозволяли мне пределы моей задачи, на черкесском народе, с единственною целию — сохранить хотя главные черты его типа и последней его истории, предоставляя довершить дело людям, имеющим более меня к этому возможности. Я решился на это тем более, что, по прошествии некоторого времени, остатки его, рассеянные по Европейской и Азиатской Турции и частью раскиданные по Кавказу, сольются, по непреложному закону, с более мощною массою народа господствующего и потеряют, вместе с именем и языком, свою национальную самобытность, до такой степени, что трудно будет отыскивать следы их. История представляет нам много примеров такого поглощения слабого народа более сильным, и образования, сим путем, народов смешанных.

Если мы убедились в том, что обитатели Закубанского края, известные под разными народными наименованиями — абадзехов, шапсугов, ватухайцев, бжедухов, и т. д., составляют один и тот же народ, то после этого естественно возникает вопрос: к какому же племени или к какой расе принадлежит этот народ, с какими известными народами он находится в генеалогическом родстве? Разрешение этого вопроса, в настоящее время, представляет большия затруднения по недостатку необходимых для того средств. Народ, о котором идет речь, не имеет своей истории; язык его не разработан до такой степени, чтобы можно было вывести родственную связь его с известными уже языками. В таком положении ничего не остается, как прибегнуть к древним источникам исторической литературы, отыскать в них следы народа, который называем теперь черкесами, проследить за ним в его движении и таким образом, хотя приблизительно, указать ему место в великой народной семье. А как в памятниках исторической литературы эллинов, римлян и арабов, народ, который мы называем черкесами, носил иные имена, и как судьба его в древности была тесно связана с судьбами других народов Кавказа и особенно того из них, с которым он был в близких отношениях, то нам необходимо следует отложить наше суждение о первобытности и генеалогическом родстве черкесов — до рассмотрения положения по крайней мере этого последнего народа, а именно — абхазов. [102]

АБХАЗЫ.

Самый ближайший к черкесам народ — абхазы. Они соприкасаются друг другу, а часто даже смешиваются между собою, на занимаемых ими территориях, как по берегу Черного моря, так и по юго западным и по северо-восточным отрогам главного Кавказского хребта. Абхазы называются у нас также абазами — имя, под которым они известны и у черкесов; грузины именуют их афхазети, а древние греческие писатели — абазги; сами же себя они называют абсне и азега, а свою страну — абсуа. Абхазы, также как и соседи их черкесы, которых они вообще называют адух, разделяются на многие отрасли, носящие разные имена, что давало повод считать их за отдельные народы. Ближайшее знакомство с ними показало, что все эти отрасли или общества сходствуют между собою типическими телесными формами, нравами, обычаями, образом жизни и, что всего важнее, говорят одним и тем же языком, распадающимся только на диалекты, близкие в своему корню, а потому, очевидно, они составляют один и тот же народ. Страну, занимаемую ныне абхазами, можно разделить на две части: на западную, простирающуюся по юго-западному склону главного хребта и по морскому берегу, и на восточную, лежащую по северо восточным отрогам. По пространству территории и по численности населения, первую можно назвать Большою, а по древности жительства обитателей ее, Старою Абхазией; вторую же, по малочисленности жителей и по недавности выселения их из прежней родины, Мали, или Новою Абхазию.

БОЛЬШАЯ АБХАЗИЯ.

Первое абхазское общество, граничащее по берегу Черного моря с черкесами, называется джигеты, а также садзем. Территория, принадлежащая джигетам, ограничивается с запада — рекою Саче, отделяющею их от убыхов, с востока — рекою Бзыбью, с юга и частью с запада — морем, а с севера — отрогами Кавказского хребта. Джигеты в некоторых местах совершенно перемешаны с убыхами, что представляет как бы переход одного народа в другому. Они разделяются на несколько мелких обществ, из которых иные называются по именам своих князей и подчинены им, таковы: Кечьба, Аребда, Цандрапш и проч.; другие же живут независимо, как то: [103] Цвинджи, Бага и проч. Вообще, джигеты приморские не отличались такою свирепостью, как их горные братья. Но на разделенные общества джигетов имели всегда сильное влияние убыхи, которые направляли их по своему произволу и часто разоряли их за покорность России. Влияние это было так велико, что, при последнем переселении убыхов в Турцию, они увлекли за собою много семейств джигетских. До этого времени, считалось приморских джигетов до 10,000 душ. Но здесь мы должны повторить то, что было сказано при обозрении черкесов, именно, что от тех же самых причин цифры, означающие численность народа абхазского вообще, следует принимать только за приблизительные. В последнее время, джигеты были магометане суннитского обряда, но прежде они, как и все прочие абхазы, исповедывали христианскую религию, о которой сохранились у них предания. Вместе с уставами ислама, они удерживали некоторые христианские обряды и языческие предания.

На том же самом пространстве, которое выше описано, но удаляясь от морского берега и приближаясь к горным ущелиям, обитают три абхазские общества: Ахчипсоу, Айбга и Псху, которых иные причисляют к джигетской, а другие относят к особенной отрасли, называемой медозюями или медовеевцами. Ахчипсоу живут на верховьях рек Псху и Мздымты. Никому не подвластные, они отличаются духом воинственности и свирепостью. С своими соседями, убыхами, они находились в тесной связи и участвовали в их предприятиях. Высокие горы и неприступные ущелья, занимаемые Ахчипсоу, и недоступность в ним со стороны моря представляли большия затруднения для покорения этого общества, которое было, в свое время, из всех абхазов самым вредным для России. Айгба живут между обществами Ахчипсоу и Псху, на верховьях реки Хашуапсе; это самое малое из трех обществ недовеевцев, занимавшееся преимущественно воровством и грабежами в Абхазии и у черкесов, обитавших на северном склоне Кавказского хребта. Псху живут на верховьях рек Бзыбы и Меджиты. Это общество разделяет со всеми медовеевцами наклонность к хищничеству и захвату пленных, для продажи их потом турецким купцам. В 1840 году, оно покорилось России и выдало аманатов, но в последней войне с черкесами принимало участие против русских. Народонаселение всех медовеевцев, до времени выселения черкесов в Турщю, простиралось приблизительно до 7-8 тысяч душ (В определении народонаселения абхазов вообще я руководствовался статьею г. Берже, помещенною в «Кавказском Календаре» на 1869 год. Он соединяет джигетов вместе с медовеевцами и определяет число народонаселения их совокупно в 16,923 души. Барон Торнау отделяет джигетов от медовеевцев и считает первых в 11,000, а других в 10,000 = 21,000 душ — следовательно, более против показания г. Берже на 4,000 душ, не смотря на то, что исчисление последнего было слишком двадцать лет после показания первого.), [104] из числа которых самая значительная часть приходится на долю Ачхипсоу, а самая малая на Айбга. Относительно религии медовеевцев можно сказать, что только князья и дворяне между ними соблюдают наружные обряды магометанской веры, прочие же держатся более язычества.

За сим следуют собственно, так-называемые, абхазы, составляющие корень и ядро всего народа, известного под этим именем. Территория, занимаемая собственно абхазами, простирается в длину по берегу Черного моря от устья Бзыбы до устья Игнура, а в ширину от морского берега до Кавказских гор, где они соприкасаются сперва с Медовеями, потом с Цебельдою и, наконец, с Самурзиканью. Река Игнур составляла прежде южную границу Абхазии и отделяла ее от Мингрелии; впоследствии, эта граница перенесена на реку Гализгу, и таким образом Абхазия с этой стороны сделалась пограничною с Самурзиканью. На вышесказанном пространстве, составляющем до 250 квадратных географических миль, живут небольшими населениями до 94,000 душ (По показанию г. Берже, а по Торнау — 60,000 душ.) народа, стоящего на низкой степени социального развития. Но, говоря сравнительно, абхазы не так свирепы и отважны, как их родичи джегеты, медовеевцы и цебельдинцы. Это происходит сколько от соприкосновения их с русскими, живущими в укреплениях, находящихся на их территории: Пицунде, Бомборах и Сухуме, столько же и от подчинения их одному владетельному князю. Мы не коснемся здесь древней истории абхазского народа, предоставляя себе сделать это в своем месте; но, упомянув о том, что он долгое время находился под владычеством грузинских государей, имевших потому титул владетелей Грузии и Абхазии, перейдем к тому, как в последнее время образовалось в Абхазии национальное единовластие, и как оно прекратилось.

Турки, завоевав, в XVI столетии, Грузию с Мингрелиею и подчинив себе потом Абхазию, построили на берегу моря крепости Поти, Сухум и Геленджик. В XVIII столетии, абхазы, под предводительством двух братьев Левана и Зураба Шервашидзе, восстали против турок и выгнали их из Сухума; [105] но, поссорившись потом между собою, Деван передал Сухум опят во власть турок, которые однакож владели им не долго. Келеш-бей, из той же фамилии Шервашидзе, овладев Сухумом и подчинив себе абхазский народ, отдался под верховную власть султана, который за то признал его владетелем Абхазии и сухумским наследственным пашою. Благоволение Порты к Келеш-бею не долго продолжалось. Дав убежище требизонтскому паше, осужденному султаном на смерть, он навлек на себя гнев его и стал искать защиты России, взявшей тогда под свое покровительство Грузию, а для большего успеха принял тайно христианскую веру. Султан, узнав об этом, подговорил старшего сына Келеш-бея, Аслан-бея, убить своего отца; преступление совершилось в Сухуме. Но отцеубийца не мог воспользоваться плодами своего преступления. Младшие его братья, Сефер-бей и Гасан-бей, осужденные также на смерть своим братом, успели скрыться и вооружили против Аслана всю Абхазию. Опасаясь народного мщения, он принужден был в свою очередь бежать; после чего, брат его Сефер-бей сделался владетелем Абхазии, отдал ее под покровительство России и принял явно православную веру. Русское правительство ограничилось только занятием своими войсками Сухумской крепости и оставило в руках князя управление страною. После смерти Сефер-бея, наследовал ему старший сын Димитрий, воспитывавшийся в Петербурге. Пользуясь отсутствием его и волнуемые происками Аслан-бея, абхазы восстали-было против русских; но дело кончилось водворением Димитрия на княжестве. Гасан-бей был схвачен и сослан в Сибирь, где пробыл пять лет и потом возвращен на родину. Между тем, Димитрий, после трехлетнего владычества, умер бездетен в 1824 году. Восстание в Абхазии повторилось и вызвало новое вооруженное вмешательство со стороны России, в пользу Михаила, второго сына Сефер-бея (Воспоминания кавказского офицера, в «Русском Вестнике», сентябрь 1864 г. «Исторические известия о Кавказе», Броневского, часть 1-я, 1825 года.). Князь Михаил, носивший также имя Гамид-бея, вступил в управление Абхазиею молодым человеком и,*по своим личным качествам, обещал много для своего народа и в пользу облагодетельствовавшей его России. Сперва он оправдывал эти надежды и приобрел полное доверие русского правительства, за что получил чин генерала и удостоен почетного звания генерал-адьютанта русского императора. Но впоследствии поступки его, относительно абхазцев и особенно своих родственников, сделались [106] притеснительными, а относительно России — неблагодарными. Во время восточной войны, поведение его было весьма двусмысленно, и, по окончании ее, обнаружились явные доказательства его неблагонамеренности. Вследствие чего, князь Михаил, после сорокалетнего управления, был удален из Абхазии на жительство в Россию, и страна поступила в непосредственное заведывание Кавказского начальства.

Во время управления Абхазиею князьями из династии Шервашидзе, власть их была весьма ограничена. Народ не платил в пользу их никаких податей, и они пользовались только доходами с своих собственных земель и пенями, налагаемыми ими по суду, за преступления и проступки, совершаемые в их владениях. Сверх того, по древнему обычаю, владетели пользовались правом раза два в год посещать каждого князя и дворянина и, при этом случае, получать от них подарки. Между тем, они должны были содержать телохранителей (ашнамхуа) — род постоянного войска, которые составляли особое сословие, значением несколько ниже дворянства, но имевшее права его, относительно владения землею и крестьянами. Вообще, владетель Абхазии находился в зависимости от князей и дворян, которые готовы были всегда сопротивляться его требованиям, когда это не согласовалось с их сословными интересами. Действовать на них в свою пользу, он мог только с помощью тех же дворян и князей, склоняя их к тому не столько убеждением, сколько подарками. А потому владетельные князья Абхазии были бы очень стеснены в средствах содержания, еслиб не поддерживали их выгоды от тайной торговли.

Из греческих источников исторической литературы нам известно, что, в VI веке по Р. X., после покорения Абхазии, при византийском императоре Юстиниане І-м, была введена в этой стране православная вера, которая, впоследствии, поддерживалась и распространялась со стороны Грузии. Главою церкви в Абхазии был митрополит (католикос), имевший пребывание в Пицундском монастыре; в Драндах находилось епископство, и по всей Абхазии были церкви, которых развалины встречаются в большом числе. Турки, завоевав Абхазию, обратили ее жителей в магометанство; но при всем усилия они не могли совершенно уничтожить у них воспоминание о христианстве. Когда Сефер-бей принял православную веру, то примеру его последовало несколько абхазцев; другие же крестились потом при его преемниках, но осталось много и магометан. Часто в одном и том же семействе встречаются [107] и христиане и магометане. В самом семействе владетельных князей, правитель Михаил был христианин, а родной дядя его, Гасан-бей — магометанин. Новообращенные христиане — говорит Торнау — строго исполняя наружные обряды церкви, не расстаются однакож с некоторыми мусульманскими привычками, вошедшими в народный обычай. Они имеют, например, не более одной жены, но зато позволяют себе менять ее при случае. Абхазские магометане не отказываются от вина, ни от мяса нечистого животного, противного каждому доброму мусульманину. Христиане и магометане празднуют вместе: Рождество Христово, Святую пасху, Духов день, джуму и байрам, и постятся в рамазан и в великий пост, для того чтоб не давать друг другу соблазна. Те и другие уважают в одинаковой степени священные леса, и боятся горных и лесных духов, которых благосклонность они снискивают небольшими жертвами, приносимыми по старой привычке, но тайком. Таким образом, в настоящее время абхазы — полу-христиане, полу-магометане и отчасти — язычники.

Собственно Абхазия богата развалинами и именами местностей, напоминающими пребывание здесь греческих колоний и владение византийцев, которые ввели в Абхазии христианскую веру. Особенного внимания заслуживает Пицунда; в древности, здесь был значительный, торговый греческий город Питиос или Питиунта, который Страбон называет великим. Византийцы устроили тут монастырь, на месте весьма здоровом и в высшей степени живописном, вблизи которого находилась единственная по всему абхазскому прибрежью сосновая роща. Монастырь снабжался отличною ключевою водою, посредством водопроводов. Церковь, чисто-византийской архитектуры, устроена, по свидетельству Прокопия, в VI столетии по Р. X., в царствование Юстиниана; в одном из приделов ее сохранились на стенах и потолке фрески, пережившие владычество, в здешних местах, турок. По свидетельству Торнау, уцелел даже колокол, повешенный близ церкви на большом ореховом дереве, с латинскою надписью и с означением 1562 года, напоминающего время генуезского владения. Верстах в 30 от Пицунды, по берегу моря, в югу, находится укрепление Бомборы, с небольшим форштадтом, в котором армянские и греческие купцы производят торг с соседними абхазами и черкесами. Бомборы лежат в трех верстах от морского берега, в привольной долине р. Пшандры; в самом близком от Бомбор расстоянии, жил владетельный князь, в селении Лехне, называемом турками Саук-су. [108] В 45 верстах от Бомбор, по тому же направлению, находится Сухум или Сухум-кале, лучшее укрепление и лучшая гавань в русских владениях по восточному берегу Черного моря. Здесь находилась генуезская крепость, которою воспользовались потом турки и сделали из нее важнейший пункт своего владычества по восточному берегу Черного моря. Во время турецкого владения, крепость была окружена многолюдными предместьями и садами, пользовалась здоровою водою, проведенною из гор далее мили. Теперь Сухумскую крепость окружают болота, заражающие воздух гнилыми испарениями, которые порождают злокачественные лихорадки; предместья опустели, а водопровод разрушился. Все это было неизбежным последствием неблагоприятных обстоятельств, сопровождавших пребывание наших войск в Абхазии. Турецкие жители предместий, видя, что русские окончательно утвердились в крепости, оставили свои жилища; абхазы, по образу своей жизни, не могли занять их места; русское же население не могло существовать там при тревожном и неустроенном состоянии края. Оставалась горсть войск, которым достаточно было только бороться с неприятелем и с болезнями. Теперь, когда все неблагоприятствовавшие нам обстоятельства миновались, когда мы безусловно владычествуем на восточном берегу Черного моря от Анапы почти до Батума, от нас зависит воскресить Сухум, который турки называли не даром вторым Стамбулом — и поставить его в то положение, в котором он некогда находился, и которое он заслуживает по своей местности. За Сухумом, по тому-же направлению, верстах в 20-ти, мы встречаем Дранду, отличающуюся здоровым местоположение? и напоминающую народ, в древности здесь живший — дандари. Драндская церковь, верстах в пяти от морского берега, построена, как полагать должно, вместе с Пицундским монастырем, на возвышении, образующем площадь, окруженную со всех сторон лесом. Эта церковь заслуживает особого внимания, как памятник византийского зодчества, отличающийся, с одной стороны своею простотою и величественностью, а с другой — необыкновенною прочностью. Не в дальнем расстоянии от Дранд находился греческий город Диоскуриас, в долине реки Кодора, который, впоследствии, был также известен под именем Севастополиса. Он построен за несколько столетий до Р. X., по свидетельству Ариана, милейзийскими греками, и считался вместе с Фазисом (на устье Риона) двумя важнейшими греческими городами на всем восточном берегу Понта-Эвксина. Несколько раз был этот город разорен [109] соседними варварами, как называли греческие писатели окружавший его народ, и несколько раз возобновляем; ныне не осталось следов его. Полагают, что на месте его лежит ничтожная деревушка Искурьи, которая даже не на всех картах Кавказа обозвачается.

На восток от территории, занимаемой собственно абхазами, лежит Цебелъда, иначе называемая Цымбар, а у черкесов известная под именем Хирпс-куадж, т, е., аул Хериса, что напоминает имя первого руководителя цебельдинцев — Хериса Маршания, под предводительством которого они вышли из Абхазии и поселились в настоящем месте жительства. И поныне самые влиятельные фамилии в Цебельде принадлежат князьям Маршаниям, которых родственники остались и живут также в Абхазии. Причинами такого оставления родины и переселения на другие свободные места были обыкновенно у горцев: внутренние раздоры, кровомщение и недостаток пастбищных мест для скота. Цебельда расположена на юго-западном склоне Кавказского хребта, по верховьям реки Кодора и по сопредельным ущельям. Неприступность этой страны, особенно в той части ее, которая лежит у самой вершины Кодора и называется верхнею Цебельдою (Дал), а равно беспокойный дух и склонность к разбоям ее жителей, долгое время затрудняли русское правительство в прочном устройстве Абхазии вообще. Для достижения этой цели были предпринимаемы несколько раз военные экспедиции в Цебельду, жители которой покорились-было в 1837 году, но потом, в 1840 году, опять возмутились. Это побудило кавказское начальство возвести в Цебельде особое укрепление, а потом на реке Кодоре водворить военное поселение. Мерами этими цебельдинцы мало по малу приведены в повиновение; но буйные абреки их не переставали и потом упражняться в любимом ремесле грабежа. Жителей в Цебельде считается до 10,000 душ (По исчислению г. Берже (в 1868 г.) — 9,327 душ, а по показанию барона Торнау (1888 г.) до 8,000 душ.). Относительно веры, цебельдинцы находятся в таком же положении, как медовеевцы.

На юго-восток от Абхазии лежит Самурзикан, отделяясь от нее рекою Галидзею, а от Мингрелии — рекою Ингуром; к юго-западу, она касается морского берега, а с противоположной стороны упирается в отроги главного хребта; вся территория ее имеет в длину не более шестидесяти, а в ширину сорока верст. Хотя Самурзикан, в правительственном [110] отношении, причислен к Мингрелии, но жители его — настоящие абхазы. Они совершенно сходны между собою по типическим наружным признакам, по нравам, обычаям и по языку. Подтверждением тождества народности их служит самое происхождение самурзикан от абхазов. По народному преданию, хотя вся Абхазия находилась под главным начальством князя Шервашидзе, но разделялась на четыре округа, из коих каждый управлялся одним из членов этого дома. Последний властитель округа, известного теперь под именем Самурзакана — Мурзакан Шервашидзе отложился, около 1760 года, от главного владетеля Абхазии и сделался самостоятельным повелителем своего удела, который и назван Самурзаканом, что, по буквальному переводу, значит Мурзакану принадлежащий. Князья и дворяне Самурзакана ведут свой род прямо из Абхазии, за исключением весьма немногих, перешедших из Мингрелии. Наконец, что Самурзакан составлял нераздельную часть Абхазии, доказывается и тем, что смежный с Самурзаканом округ Абхазии называется Абжибским, что значит (по-абхазски) — средний, между тем, как ныне он есть крайний, пограничный с Самурзиканом (Записки кавказского отдела Географического Общества, книжка VI, статья: «Нечто о Самуранкане», составленная из сведений, доставленных генералом Бартоломеем и протоиереем Давыдом Мачавариани.). Территорию Самурзикана составляют, в настоящее время, четыре участка: Окумский, Бедийский, Набакаевский и Саберийский; в первых двух, близких к Абхазии,— жители говорят чисто по-абхазски, а в последних, прилегающих к Мингрелии, более тюмингрельски; здесь уже явственно смешение абхазов с мингрелами. При этом мы не можем не заметить весьма важного факта — удобства, с которым смешивались между собою: черкесы с абхазами, эти с мингрелами, а последние с грузинами. Что в Самурзикане, как и по всей Абхазии было, до владычества турок, распространено христианство — это доказывают многие развалины христианских храмов. Наиболее сохранившийся памятник христианства в Самурзакане есть великолепная бедииская церковь превосходной архитектуры, построенная на живописном месте, близ границы Самурзикана и Абхазии; подробному описанию этого памятника христианства в Самурзакане, мы обязаны нашему академику г. Броссе. Другой христианский храм, более грубой архитектуры, находится в селении Речхи, в горах между Саберией и Окумом; он был осмотрен и подробно описан генералом Бартоломеем. После падения [111] Византии, когда сообщение по Черному морю с Кавказом перешло в руки турок, они ввели магометанскую веру и в Самурзикане, но здесь она не могла так сильно водвориться, как в прочих частях Абхазии; доказательством тому служит, с одной стороны, отсутствие в Самурзакане мечетей, а, с другой стороны, то, что миссионерство гораздо легче и успешнее здесь могло действовать в пользу христианства. Вообще, в Самурзикане считается наиболее христиан, против всех частей Абхазии. Хотя Самурзикан до русского владычества, находясь между Абхазией и Мингрелиею, служил предметом раздора между ними и был театром постоянной войны, хотя жители его часто подвергались разорению, но, в настоящее время, они, говоря сравнительно, более развиты и пользуются большим благосостоянием, чем прочие абхазцы: это следует приписать сколько правлению, под которым они находились в последнее время, столько же и прибыльной торговле корабельным лесом, в изобилии растущем по морскому прибрежью. Число жителей в Самурзикане можно полагать до 10,000 душ (по показанию г. Берже — 9,896 душ).

МАЛАЯ АБХАЗИЯ.

Колыбель жителей этой страны есть собственно, так-называемая, Абхазия, откуда они удалились с юго-западного на северо-восточный склон Кавказского хребта, не позже XVIII-го столетия, по тем же самым причинам, по которым вышли из нее цебельдинцы и медовеевцы; они сохранили тип и язык своей отчизны. Малоабхазцы, если можно их так называть, разделяются на несколько самых малочисленных обществ, носящих разные названия большею частью по именам своих владетелей или бывших предводителей при их переселении. Я ограничусь указанием только мест их жительства и некоторых особенностей, потому-что вообще они весьма мало отличаются друг от друга и совершенно сходствуют с своими коренными родичами, выше уже описанными. Первое место между жителями Малой Абхазии, по своей численности, занимают басхоги, которым особенно приписывается название абазинцев, хотя оно придается и всем абхазам; татары называют их алтыкисек, т.-е., «шесть кусков», потому-что они составились из шести родов. Басхоги населяют возвышенную полосу северной покатости главного хребта, между верховьями рек: Кумы и Подкумка, и у истоков рек: Кефара, Лабы и Губса; их [112] разделяют обыкновенно на кумских и кубанских; последние, занимавшие земли кабардинцев до 1822 года, были в подчинении у их князей; с того же времени, и те и другие подвластны русскому правительству. Народонаселение басхогов составляет до 6,500 душ, в том числе кубанских до 4,000 и кумских до 2,500. На северо-запад от них, между верховьями рек Кефара и Лабы, живут башильбеи или бесильбеи, которых население составляет до 3,000 душ. Прежде они занимали земли бесленеевцев и платили им дань, но после покорения этого черкесского общества считаются в числе прямо подвластных России и состоят под управлением своих князей, из абхазского княжеского рода Маршаниев. За ними следуют, по направлению в северу и северо-западу, самые малочисленные общества, имеющие от 600 до 1,000 душ и расположенные по северному склону Кавказского хребта, а именно: Там — на верховьях больной Лабы; Кызылбек — между большою и малою Лабою; Шегирей — по малой Лабе; Баг или Бег — на реке Ходзе, у подошвы лесистой горы Ашимбах; Баракай — на реке Губсе, у подошвы главного хребта. На эти последния общества имели сильное влияние, до настоящего времени, черкесы: с одной стороны — бесленеевцы, а с другой — абадзехи; а потому, хотя они сами по себе бессильны, но служили убежищем для абреков и отъявленных разбойников, как из Абхазии, так и со стороны абадзехов и кабардинцев. Вследствие этого же влияния, все общества Малой Абхазии тверже в магометанской вере, чем их родичи. Число жителей Малой Абхазии простирается до 15,000 душ, а с присовокуплением 131,000 душ, считающихся в Большой или Старой Абхазии, народонаселение всей вообще Абхазии составляет около 146,000 душ (В «Русском Инвалиде» (4-го нарта 1866 г., No 56) помещено тоже более приблизительное «Сведение о кавказском горном населении за последнее время», которое составлено впрочем не по народностям, а по правительственным округам, т. е., в отношении административном, а не в смысле этнографическом; а потому, показанные в этом «Сведении» числа никак не могут совпадать с вышеприведенными нами числами. В означенном «Сведении», между прочим, значится, что в Сухумском военном отделе жителей: в округе Сухумском 16,476, в Абхазии только 26,762, в Самурзакане, напротив, 26,670, да в Цебельдинском приставстве 10,643, а всего: только 79,190. Из этого заключить следует, что часть остального населения Большой Абхазии и все население Малой Абхазии отнесены и другим правительственным округами.). Абхазы вообще, телесным устройством, образом жизни, нравами, обычаями, занятиями, одеждою и вооружением, весьма схожи с своими соседями — черкесами. Это сходство было [113] замечено и прежде, как византийскими, так и грузинскими писателями; в последнее время, оно до такой степени поражало некоторых наблюдателей, как например: Дюбоа, Лапинского и других, что они почитают абхазов и черкесов за один народ, конечно, не обращая внимания на языки, которыми говорят эти народы. Некоторые из наблюдателей однакож находят, что абхазы не так живы, как черкесы, смуглее и сухощавее их; притом, не так смелы и воинственны. Но все эти оттенки относятся до собственно так-называемых абхазов; другие же общества их, как-то: джигеты, медовеевцы, цебельдинцы и отчасти малоабхазцы, и по наружному виду, и по смелости, и по наклонности к войне и грабежу, весьма схожи с черкесами. Если, говоря вообще, абхазы должны уступить что-нибудь по телесной красоте черкесам, то женщины их в этом отношении могут состязаться с черкешенками. Между ними много красавиц, но только в тех же сословиях и в том же возрасте, как это было замечено и у черкешенок. При этом нельзя не вспомнить слов Волнея, который, в свое время, считался знатоком востока. Описывая базары его, где производилась купля и продажа невольниц для гаремов, и где красота женщины была определяема с математическою точностью, он говорит, что на этих базарах выше всего ценились черкешенки, вслед затем — абхазки, потом имеретинки и грузинки и, наконец уже — европейки. Обращаясь к образу жизни, занятиям, нравам и обычаям абхазов, мы находим разительное сходство с черкесами: тоже патриархальное устройство семьи, та-же неограниченная власть отца над детьми, мужа над женою, тоже наказание за неверность ее; тот же калым за жену, тоже унижение женщины, тоже уважение к сединам, тоже безчеловечное и дикое кровомщение и тоже безусловное гостеприимство; наконец, тоже одеяние и вооружение (Мы пользовались теми же источниками, которые были указаны при описания быта черкесов; относительно же статических сведений руководствовались преимущественно кавказскими периодическими изданиями, представляющими более оффициальный характер.). Если же некоторые из абхазских обществ не так воинственны и отважны, как черкесы, то это происходит от жизненных условий и от обстоятельств, которые не позволяли у них вполне развиться природным качествам и наклонностям к войне и грабежу.

В коренной, собственно называемой Абхазии, были владетели (ах) и при них телохранители (ашнамхуа), оберегающие [114] их особу. Но учреждение единовластия владетельных князей, не говоря уже об ограниченности его, было не продукт внутренней жизни народа, а устройство, извне явившееся: сперва князьям Шервашидзе предоставлено было управление страною от Порты, а потом от русского правительства. Из истории адыгейского народа, составленной по преданиям его Шора-Бекмурзин-Ногмовым, мы видим, что и у черкесов были прежде такие же правители и тем же путем образовавшиеся, о чем в своем месте будет подробно объяснено. Прочия абхазские общества представляют, относительно управления, большое сходство с черкесами. У них есть князья (тавод), дворяне (амист), свободные люди (анхоа) и рабы (агруа). Князья составляют с дворянами почти одно сословие; первые пользуются только несколько большим почетом пред вторыми, но те и другие составляют господствующий класс землевладельцев. В собственной Абхазии, они имеют одинакие обязанности в владетелю, не платят никаких податей и не подлежат за преступления никакому наказанию, кроме денежной пени. По призыву владетеля, они обязаны были собираться для защиты, как его, так и своего края; сверх того, они подносили владетелю подарки, когда он посещал их. В других абхазских обществах, где также существуют князья и дворяне, власть их над народом весьма ограничена; только те из них пользуются ею, которые отличаются личными достоинствами, или которых предки оказали особые заслуги народу. Свободные люди во всей Абхазии имеют право владеть землей и даже рабами, но сами несут установленные обычаем повинности по отношению к князьям или дворянам, на земле которых поселены. Они обязаны помогать им в полевых работах и два раза в год давать им по арбе кукурузы или проса, по одной скотине и по одному кувшину вина. Телесное наказание в Абхазии не существует. В случае сопротивления владетелю земли, или неисполнения своих обязанностей, свободных людей заковывают в железо и представляют в суд. С своей стороны, они в праве приносить жалобы за обиды и притеснения, и когда владелец по суду окажется виновным, то крестьянин навсегда освобождается от его подчинения. Рабство у абхазов существует в той же степени, как и у черкесов. Всякий свободный человек может иметь рабов и распоряжаться ими, как своею собственностью. Рабы в Абхазии двух родов: коренные, рожденные в доме, и новые, добытые грабежем или на войне. Первых, в Абхазии, нельзя иначе продать, как с разрешения владетельного князя. Новоприобретенного же раба всякий владелец [115] имеет право продать куда и как ему угодно. Рабы не изъяты от телесного наказания, но оно почти никогда не исполняется, потому-что горцы вообще им гнушаются.

Законы или, лучше сказать, обычаи о наследстве у абхазов весьма просты. Имение, после умершего, делится поровну между сыновьями. Дочери не участвуют в наследстве, но получают пропитание до замужества от своих братьев, обязанных, сверх того, дать им приданое, сообразное с их состоянием. В случае неимения прямых наследников мужеского пола, имение делится поровну между ближайшими родственниками умершего, на которых переходит обязанность содержания и выдачи в замужество его дочерей. Вдова ничего не наследует после смерти своего мужа, но в праве требовать пожизненного содержания от его наследников. Выморочное имение в коренной Абхазии поступает в пользу владетелей или князя.

Дела спорные о наследствах, по семейным распрям, по условиям и проч., а равно дела о проступках и преступлениях решаются в Абхазии по обычаю. Мы обязаны барону Торнау за сообщение сведения о процессе абхазского суда, который в простой, первобытной своей форме, много сближается с формою суда, выработанною продолжительным опытом и усилием науки у народов просвещенных. Тяжущиеся или заинтересованные стороны выбирают обыкновенно судей из числа лиц, пользующихся доверием в народе. Избранные судьи назначают день суда, по своему усмотрению. В случае особенной важности дела, заседание назначается в ограде древнего монастыря, возле развалин церкви или под сению особо чтимого дуба, вообще — в местах, уважаемых абхазами по преданиям христианской или языческой старины. Народ собирается к слушанию дела, которое обсуживается публично. Судьи сперва дают присягу в .том, что они будут судить дело по совести, по правде и по обычаю; потом выслушивают тяжущихся и свидетелей, и когда все обстоятельства выяснены, удаляются для тайного совещания и решения дела. Но до объявления приговора, судьи берут от противных сторон присягу и поручительство в том, что он будет исполнен, для того что на судьях лежит обязанность не только решить дело, но и привести решение в исполнение. Смертная казнь не существует в Абхазии. Князья и дворяне отвечают обиженному своим имуществом, а прочие — своею личною свободою, когда не достанет у них собственности на уплату пени; в первом случе, они делаются рабами до тех пор, пока не найдут [116] средства откупиться. Пеня уплачиваются деньгами, скотом и всякого рода имуществом, в том числе и рабами.

Хлебопашество у абхазов, как и у соседей их, черкесов, находится в самом первобытном состоянии и ограничивается небольшим посевом кукурузы, мингрельского проса (гомми), ячменя и табаку, для своего потребления. Абхазия весьма богата виноградом, из которого выделывается порядочное вино, и разными фруктами, особенно грушами, сливами и персиками, которых деревья доставляют изобильные плоды, без всякого ухода за ними. Леса абхазские изобилуют дубом, буком, чинаром, грецким орехом, кагатаном и шелковицею; около Сухума растут огромные буковые деревья и букс (Buxus semper vivons, отличающийся особенною крепостью; это дерево неправильно называют пальмою.). Скотом абхазы беднее своих соседей; лошади их мелки и слабосильны; во многих местах заменяют их ослы. Из диких зверей в абхазских лесах водятся в большом числе дикие козы, серны, кабаны, медведи, волки, лисицы, шакалы, редко — барсы. Но особенного внимания заслуживает открытие Торнау в лесистых горах Малой Абхазии — зубра, животного, которого до сих пор находили только в одной Беловежской пуще, в Гродненской губернии.

Прибрежные абхазы занимаются рыбною ловлею и добычею дельфинов, из которых вытапливают жир, приобретаемый у них турецкими и греческими купцами. Кроме этого товара, предметы отпускной торговли их составляют: строевой лес, невыделанные звериные кожи и мед, добываемый от диких пчел, отличающийся необыкновенною добротою; он почти не имеет воска, тверд и чист как сахар; преимущественно, этот мед требовался в Константинополь. Но, конечно, в былое время, самый прибыльный торг абхазов, как и черкесов, составлял живой товар. Из привозимых в Абхазию товаров наиболее требовалися соль и огнестрельное оружие; затем — бумажные, шелковые и суконные материи.

СВАНЕТЫ.

Территория Сванетии занимает один из самих возвышенных пунктов населения Западного Кавказа; она лежит у главного хребта, простираясь, так сказать, по ребрам его. Здесь, в малодоступных ущельях, живет народ, носящий на [117] себе отпечаток дикой природы, представляющий живой остаток древности, которому удалось, может быть, сохранить свой первообразный тип — явление в высшей степени интересное для наблюдений психолога и этнографа! Горы, окружающие Сванетию, до сих пор впрочем остающиеся неизмеренными (Мы ожидаем этого от ученого путешественника, г. Раде.), представляют разнообразные формы; вершины их во многих местах входят в линию вечного снега, дающего начало многим горным источникам и рекам, из коих значительнейшие: Ингур, Хопи и Цхени-Цхали — древний Гиппос. Реки эти принадлежат Сванетии только своими вершинами; в дальнейшем же течении, Ингур отделяет Абхазию от Мингрелии, впадая в Черное море у Анаклии; Хопи протекает по Мингрелии, вливаясь в море у Редут-кале; а Цхени-Цхали составляет восточную границу Мингрелии с Имеретиею и впадает в реку Рион — древний Фазис. Границы Сванетии можно определить таким образом: с севера — Кавказский хребет, в который она упирается; с запада — Цебельда и Самурзаван; с юга — Лечгумский округ; с северо-востока — Карачаевские общества: Чегем, Безингей и Балкар, которые отделяются от сванетов главным хребтом; а с юго-востока — Рачинский уезд Кутаисской губернии. По своему положению, труднодоступному впродолжение короткого лета и совершенно недоступному в течение продолжительной зимы, и по свойствам обитателей Сванетии, не отличающихся таким воинственным духом и такою наклонностью к грабежу, как другие народы Западного Кавказа, она не привлекала в себе особенного внимания русского правительства, а потому Сванетия была долго terra incognita. Знакомством с этою страною мы обязаны лицам, посещавшим ее в последнее время (После заметок о Сванетии князя Лобанова-Ростовского, помещенных в газете «Кавказ» 1852 года, явилась солидная статья генерала Бартоломея: «Поездка в вольную Сванетию», в III книжке «Записок Кавказского отдела Русского Географического Общества». В VI книжке тех «Записок», г. Бакрадзе своею статьею «о Сванетии» еще более ознакомил нас с малоизвестною страною. В первых нумерах газеты «Кавказ» 1866 года, помещены статьи о Сванетии известного натуралиста Раде, познакомившего нас с естественною историею Анурского края, под заглавием: «Предварительный отчет путешествия и изыскания на Кавказе в 1864 году». В этом же самом году, посетил Сванетию г. Гогоберидзе, об исследованиях которого мы имеем отрывочные сведения, помещенные в отчете Географического Общества (по кавказскому отделу), за 186б год. Источники эти, как результаты наблюдений очевидцев, служили нам руководством, по преимуществу.).

Сванетию обыкновенно разделяют: на дадиановскую, вольную и княжескую. Дадиановские сванеты сосредоточены по [118] верхнему течению реки Цхени-Цхали, и занимают три деревни: Лентехи (120 дворов), Чолуры (100 дворов) и Лашхеты (200 дворов); к ним присоединяют еще деревню Холети (20 дворов) на реке Хеледулы, лежащую в пяти верстах от Лентех. Население дадиановской Сванетии состоит из 440 дворов, или приблизительно до 3,000 душ. Жители этой части Сванетии составляют или непосредственную собственность потомков владетельного дома Мингрелии — князей Дадианов, или принадлежат другим лицам, находившимся в их зависимости. Дадиановские сванеты до такой степени перемешаны с мингрелами, что потеряли свой тип, говорят преимущественно мингрельским языком и удерживают образ жизни, нравы и обычаи мингрелов. Сколько поэтому, столько же и потому, что дадиановская Сванетия, будучи составною частью Мингрелии, входит уже в пределы Закавказья, ни не остановимся на ней и перейдем в настоящей Сванетии. Выше было сказано, что эта Сванетия делится на вольную и княжескую. Но при этом мы должны заметить, что сами сванеты не знают такого разделения своей страны; им известно только деление ее на общества, отделяющиеся естественными границами — перевалами, урочищами и реками, напоминая собою древние шотландские кланы. Территория вольной Сванетии ограничивается: с севера и востока — спусками главного хребта, отделяющего ее от карачаевских обществ (Чегем, Безингей и Балкар), а с запада — княжескими сванетами; особенный хребет, носящий по отдельным горам разные названия, и служащий разделением вод, вливающихся с одной стороны в Ингур, а с другой в Цхени-Цхали, представляет южную границу вольной Сванетии. Она состоит из одиннадцати обществ, которые расположены по течению реки Ингура, частью по реке Мульхре и по их притокам, в следующем порядке, начиная с восточной границы ее до княжеской Сванетии: Ушкули, Адыши, Кали, Ипари, Цюрми, Эли, Местия, Мужали, Мулахи, Ленжари и Латали. В обществе Ушкули — четыре деревни с 67 дворами. Это общество сильно перемешано с имеретинцами, и по народному преданию жители его при царице Тамаре выселены сюда из Рачи; они говорят и одеваются по грузински, а по очертанию лица сходствуют с имеретинцами. Ушкульцы отличаются от прочих своих родичей кротостью и чистотою нравов; у них не существует обычай кровомщения. Вообще во всей Сванетии свято чтится память царицы Тамары; но между ушкульцами это сохраняется по преимуществу; они убеждены, что грузинская государыня похоронена в одной из церквей их, куда не допускают [119] проникать любопытных. В этом же обществе сохранились развалины дворца Тамары. Адышское общество — самое малочисленное; оно состоит из двух деревень с 14 дворами. Жители трудолюбивы, но, по климатическим условиям, с большими усилиями едва добывают скудную жатву ржи и ячменя. Здесь уже является и климат и тип сванетсвий. Кальское общество расположено по реке Ингуру и состоит из 6 деревень и 50 дворов; в нем нет ни одного дворянина, а потому его можно назвать самым демократическим в Сванетии. Это общество обладает святынею Сванетии — единственным монастырем в этой стране, находящимся вблизи деревни Довбер. Монастырь этот, осмотренный и описанный подробно генералом Бартоломеем, по словам его, далеко не представляет великолепных размеров тех храмов, которые были сооружены со времен Тамары. Кальский монастырь построен во имя Квирика и Ивлиты, состоит из одной маленькой церкви без купола, с небольшою башнею; все это сложено из грубо-отесанного камня и окружено полуразвалившеюся, зубчатою оградой, вокруг которой, в низеньких каменных кельях, жили когда-то монахи, а ныне поочередно помещаются деваносы (потомки прежних рукоположенных священников, исправляющие церковные требы), которые стерегут эту уединенную обитель. В этой церкви нашел Бартоломей, между прочими более или менее интересными предметами, превосходное евангелие, на греческом языке, писанное на пергаменте, красивым почерком, которое, по его мнению, должно принадлежать к числу самых древних рукописей. В кальском же обществе, в деревне Хе, находится церковь во имя св. Варвары, довольно бедная, в которой, по народному преданию, покоится прах царицы Тамары. Таким образом, кальцы оспаривают у ушкульцев честь владеть гробницею грузинской Семирамиды; но и те и другие пребывают в заблуждении. От кальского общества, вниз по течению Ингура, расположены общества вольной Сванетии, в следующем порядке: Ипарское, в котором три деревни с 63 дворами; Церимское, в котором шесть деревень с 28 дворами; Эльское, в котором три деревни с 11 дворами. К северу от сих обществ, в горной долине реки Мульхре, расположены два общества — Мужальское и Мулахское, из которых — в первом три деревни с 27 дворами, а в последнем семь деревень с 82 дворами, Не смотря на возвышенное положение, эти два общества, по последнему известию г. Раде, окружены роскошными лугами и полями; деревни их живописно разбросаны частью в самой [120] долине, частью по лесистым горным склонах, и состоят из каменных выбеленных башень, отличающихся своим контрастом от дикой природы верхних обществ вольной Сванетии. У жителей означенных обществ особенно являются зобы большой величины, и, сопутствующий этой болезни, кретинизм, что, впрочем, замечается и в других обществах вольной Сванетии, а также и в дадиановской, преимущественно по вершинам Цхени-Цхали. В Мулахском обществе живут много азнаурских (дворянских) фамилий, а потому оно считается по преимуществу аристократическим. Ниже сих обществ, по течению реки Мульхре, находятся общества — Местийское и Ленжарское; в первом из них четыре деревни с 69 дворами, а в последнем пять деревень с 50 дворами. Местийское общество расположено у самой подошвы Эльбруса; жители его сообщаются по тропинкам, проложенным чрез главный снеговой хребет, с карачаевскими балкарами. Общество Латальское расположено при слиянии реки Мульхре с Ингуром; в нем, по показанию г. Бакрадзе, которому мы до сих пор следовали в исчислении деревен и дворов, принадлежащих вольной Сванетии, считается одиннадцать деревень и 78 дворов. Напротив того, г. Бартоломей утверждает, что Латальское общество есть самое населенное и, вместе с Ленжарским (имеющим 95 дымов, вместо 60, показанных Баврадзе), состоит из 360 дворов или дымов, и что два эти общества представляют почти одну треть всего населения вольной Сванетии. Такое противоречие необходимо требует разъяснения, тем более, что этим не ограничиваются противоречия в исчислении жителей Сванетии. Следуя г. Бакрадзе,— в вольной Сванетии 539 дворов; но если принять показание г. Бартоломея для двух обществ Латальского и Ленжарского 360 дворов, вместо 128 дворов, назначаемых для них г. Бакрадзе, то означенная цифра населения вольной Сванетии увеличится до 771 двора. Наконец, является третья цифра этого населения в «Кавказском Календаре» на 1858 г. (статья г. Берхе), где показано в вольной Сванетии 683 двора (Мы не упомянем здесь о противоречиях и несообразностях по этому предмету, встречаемых у иностранных писателей; укажем только, для примера, на Боденштедта который насчитывает в вольной Сванетии три тысячи дворов; другие же принимают число дворов за число жителей. В оффициальном сведении о Кавказском горном населении (Инвалид, 4 марта 1866 г.) число жителей Сванетии, к сожалению, вовсе не показано.). При таких противоречиях ничего не остается, как принять последнюю цифру, по более оффициальному характеру ссГчинения, в котором она показана, не отвечая, впрочем, за точность ее. Но [121] сколько в показанном числе дворов должно считаться жителей? В России обыкновенно принимается на один двор пять душ обоего пола. Для населения горцев Кавказа, это число будет недостаточно, потому-что они живут патриархально, разделы семейств у них редки, и оттого в одном дворе помещаются родственники и в боковой линии; притом, с ними живут и рабы. Г. Бакрадзе, при исчислении дворов в княжеской Сванетии, показал случайно в двух ее обществах (Чуби-Хеви и Пари) и число дворов, и число душ. Это дало возможность определить среднее число душ на двор, которое оказалось 7 3/5. Принимая эту пропорцию, будет в 683 дворах вольной Сванетии — 5,190 душ. Наконец, мы должны заметить, что из всех сванетских обществ, Латальское есть самое сильное. Латальцы отличаются от своих собратий более воинственным духом и независимостью; повидимому, они более других сохранили первобытный тип. А потому, при будущих исследованиях Сванетии, более всего следует обратить внимание на это общество.

Княжеская Сванетия так называется потому, что жители ее подвластны князьям из фамилии Дадешкалианы. Она граничит с востока — с вольною Сванетиею; с севера — с отрогами главного хребта; с юга и юго-запада — с особенным хребтом Бахи, а с северо-запада — с Цебельдою и с Самурзаканом. Главное население Княжеской Сванетии сгруппировано вниз по течению реки Ингура, почему называют ее также нижнею Сванетиею, в противоположность с вольною или верхнею Сванетиею, расположенною преимущественно по верхнему течению Ингура. Княжеская Сванетия, также как и вольная, состоит из нескольких обществ, которые отделяютса друг от друга естественными гранями — речками, перевалами, оврагами. Таких обществ считается пять: Бечо, Цхмари, Эцери, Чуц-Хеви и Нари. Общество Бечо, принадлежащее Левану Дадешкалиани, расположено севернее всех прочих; в нем считается 56 дворов. Общество Дхмарии принадлежащее Тингизу Дадешкалиани, занимает самую южную часть княжеской Сванетии, между Ингуром и хребтом Бахи; оно состоит из 38 дворов. В принадлежащей этому обществу деревне Лафсхали, в церкви во имя Архангелов, сохраняется много образов и древних церковных книг, с грузинскими надписями, свидетельствующими об именах жертвователей; все это подробно описано г. Бакрадзе в его статье. Общество Эцери, принадлежащее Тингизу Дадешкалиани, расположено на север от Цхмари, по течению Ингура; оно состоит из 83 дворов. В [122] принадлежащей этому обществу деревне Пхотрери, в церкви во имя Архангелов, хранится также много церковных книг и образов, из которых храмовой образ заслуживает особого внимания по надписи на обороте его, в которой исчисляются победы, одержанные жертвователем образа, Леваном Дадианом. По мнению Бакрадзе, это был имеретинский царь Леван II или Великий, известный своими преступлениями и победами в Абхазии, Имеретии и Грузии. Общество Чуби-Хеви — ниже Эцери, по течению Ингура; оно состоит из 59 дворов. В многолюдной деревне этого общества, называемой Лари, имеют пребывание пристав Сванетии и благочинный ее церквей; следовательно, в ней сосредоточена русская администрация. Здесь прежде жил князь Константин Дадешкалиани, который, за совершенное им убийство, поплатился своею жизнью, а имение его конфисковано. Общество Дари находится еще ниже предъидущего, по течению Ингура; в нем 94 двора. Жители этого общества принадлежали Константину Дадешкалиани, а по смерти его поступили в казну и сделались вольными (В поправке к статье о Сванетии г. Бакрадзе (книжка VI «Записок кавказского отдела Географического Общества»), основанной на донесении того же самого пристава, который сообщил сведение о то? же предмете автору статьи,— вместо двух последних обществ (Пари и Чуби-Хеви) показано четыре: Майжинское, Лахмульское, Лагар-Загарнынское и Чеби-Хевское. Но в исчислении дворов в этих обществах оказывается самая незначительная разница, которую однакож мы приняли при исчислении общего населения княжеской Сванетии.). Таким образом, в княжеской Сванетии, оказывается 338 дворов; в статье же, помещенной в «Кавказском Календаре» за 1858 г., показано в этой Сванетии 516 дворов. Принимая, по вышеприведенным причинам, последнюю цифру, и полагая, по тех же уважениям, ту же пропорцию жителей на каждый двор, выходит, что в княжеской Сванетии 3,920 жителей. Если мы присовокупим к тому 5,190 жителей вольной Сванетии, то все население обеих Сванетий составит 9,110 жителей. Остаток ничтожный от народа, некогда многочисленного, как увидим в своем месте.

Климат Сванетии, говоря вообще, отличается разнообразием. Почва нижней Сванетии, возвышающаяся не более 3,000 футов над уровнем моря (глазомерно, по указанию г. Бакрадзе), производит пшеницу, кукурузу, виноград, грецкий орех; луга ее тучны и способны для скотоводства. В верхней же Сванетии, по мере удаления в глубь гор, где почва восходит до 8,000 фут. над уровнем моря (глазомерно, по указанию г. Бартоломея), климат становится все суровее и переходит, [123] наконец, в климат самых северных стран; здесь растет только горная сосна и береза, а из зерновых хлебов — ячмень и частию рожь; скотоводство ничтожно. Действие климата отражается на наружном виде жителей: обитатели нижней Сванетии смуглы, черти лица их довольно мягки; верхние же сванеты большею частью белокуры, вид у них суровый. Г. Бакрадзе замечает, что, по наружному виду, по физиономии лица и но очертанию головы, эти сванеты напоминают горных грузин — хевсуров и пшавов. Вообще, сванеты роста выше среднего и одарены крепким здоровьем и физическими силами. Им неизвестны обыкновенные болезни; но в обществах, расположенных на альпийских высотах, как мы уже выше сказали, господствует особенного рода болезнь, присущая таким возвышенным странам. У жителей этих обществ зобы доходят до безобразной величины, и эта болезнь нередко сопровождается кретинизмом. Сванетки, говоря вообще, не отличаются ни красотою, ни чистоплотностью; по уверению Бакрадзе, оне напоминают, по физиономии и по костюму, пшавов и тушинок. Хотя у сванетов, как и у других горцев Кавказа, женщина составляет низшее существо против мужчины, но тем не менее, сванетки пользуются гораздо большею свободою и преимуществами сравнительно с черкешенками и абхазками. Оне не скрываются под покрывалами от посторонних и не запираются в своих домах, но свободно обращаются не только с своими, но и с чужеземными; участвуют в публичных празднествах и сборищах, без всякого стеснения. Женщин в Сванетии, сравнительно с мужчинами — мало, и это происходит от безчеловечного обычая умерщвлять новорожденных девочек, который, благодаря участию правительственных лиц, мало по малу выводится. Причину этого варварского обычая приписывали бедности жителей; между тем, он существовал не у одних бедняков, но и у зажиточных. Г. Бакрадзе утверждает, что обычай умерщвлять девочек у сванетов происходит от суеверного их убеждения, что убийство дочери вознаграждается рождением сына. В этому наблюдатель присовокупляет, что последствием такого дикого суеверия есть уменьшение женского пола и потребность похищения чужих жен, с согласия или без согласия их самих, что весьма распространено в Сванетии.

Относительно духовного развития, сванеты находятся в детском возрасте. Они от природы веселого нрава, добродушны и гостеприимны; но, с тем вместе, кровомщение у них господствует почти в такой же степени, как у свирепых [124] черкесов или грубых абхазов. Сванет горячо любит свое семейство, но добровольно умерщвляет новорожденную дочь, в надежде чрез то получить сына. Он привязан в родине, но ограничивает ее деревнею, в которой родился, и редко обществом, которому принадлежит; он враждует беспрерывно не только с жителями другого округа, но даже с своими однодеревенцами. Сванеты лично храбры, но решительно неспособны к дружному действию против внешних врагов. Вообще, они принадлежат к категории народов, едва вышедших из первобытного, естественного состояния, в нравах которых мы видим непостижимое для нас смешение добродетелей с пороками, достоинств с недостатками. Если мы не станем смотреть на эти народы с точки зрения того положения, в котором они представляются нам в данное время, но будем обращать внимание, как и следует, на то, к чему они, по врожденным своим качествам, способны,— то убедимся фактически многими примерами, что, как сванеты, так и другие горные обитатели Кавказа имеют все задатки в духовному и нравственному развитию, которое задерживалось только жизненными условиями и средою, их окружающею. Сванеты исповедуют христианскую веру; но она ограничивается у них одними наружными обрядами; дух и евангельская нравственность ее недоступны им. Но мы должны быть благодарны хотя и необразованным сванетским деканосам за то, что, пользуясь неприступным положением своей страны, они противодействовали вторжению в нее ислама, сберегли христианские храмы и хранящуюся в них святыню, удержали, наконец, в народе привязанность к православию. Нива готова и ожидает только верных сеятелей, которые и являются мало по малу в лице рукоположенных священников. В Сванетии, и особенно в верхней, много церквей, и в них хранятся в большом числе иконы, кресты, книги и другие принадлежности церкви, принесенные в дар значительными лицами Грузии и Имеретии. Подробным описанием этих памятников в неприступной Сванетии, благоговейно хранимых ее жителями, мы обязаны генералу Вартоломею, обогатившему археологию и нумизматику своими изысканиями в разных частях Кавказа, и просвещенному члену Кавказского Географического Общества — г. Бакрадзе.

Жилища Сванетов отличаются особенною оригинальностью. Деревни их разбросаны живописно группами по скалам и горным долинам. В каждом почти дворе находится четвероугольная, высокая, в несколько этажей башня, сложенная из необтесанных камней, стены которой в нижних обществах [125] большею частью выбелены, а в верхних состоят из темных плит глинистого сланца. К каждой башне для входа в нее приставлена деревянная лестница, которая удобно отнимается. Обыкновенное помещение для жильцов и скота прилепляется к башне, которая составляет главное строение и представляет как бы отдельную цитадель, где жители могли укрываться от внешних неприятелей и от внутренних врагов-кровомстителей, и где также они удобно могли сохранять награбленное имущество.

В народе, где все зависит от физической силы, которая заменяет собою право и закон, неудивительно встретить явление дикого кровомщения. Эту характерную черту не могла смягчить у сванетов и христианская вера. Они преследуют за кровь близкого и отдаленного родственника всех, имеющих родственную связь с убийцею; они враждуют друг против друга, деревня против деревни, общество против общества. Все это порождает беспрерывные опасения, общие смуты и упадок социального развития; таким положением можно объяснить и происхождение отдельных укреплений в виде башень. Не менее разоряло Сванетию и то, когда личное мщение заменялось, по суду, пенею, размер которой был весьма тягостен для такой бедной страны, как Сванетия. По законам грузинского царя Вахтанга, имевших в этом отношении силу и для Сванетии, цена крови определялась по степеням, начиная от последнего класса азнаура и купца до первого класса князя (тавада), и простиралась, по свидетельству г. Броссе, от 112 до 15,360 p., на наши деньги. За неимением денег, надобно было отплачиваться скотом, оружием, землею и даже личною свободою. Почтенный академик сделал известным весьма любопытный в этом отношении договор, постановленный в 1432 году о цене крови, взысканной с сванетов за убиение ими тавала первой степени — Джапаридзе, из Рачи. По принятому участию в сем деле имеретинского царя Александра, которому означенный Джапаридзе бил подвластен, сванеты должны были уступить наследникам умерщвленного обширное пространство земель, подробно обозначенных в договоре, и населенных 400 семейств, с азнаурскими детьми и принадлежащими им крестьянами, и в тому присовокупить тысячу голов баранов и четыреста фунтов воску. Договор этот, без сомнения, был весьма тягостен для сванетов, а между тем он допущен только по ходатайству за них доброжелательного им Мамия Дадиана (Bulletin scientifique de l'Academie Imperiale des sciences, tome IV, 1838, pag. 266-271.). [126]

В горах Сванетии, по удостоверению ее жителей, находится много металлических месторождений; в особенности же они обращают внимание на попадающиеся во множестве куски свинцового блеска, содержание серебро, которые они показывают каждому посетителю. В последнее время явился здесь и золотой промысел. Правительство отвело для того французскому подданному Кастенгу участок по реке Ингуру, а по смежности с ним заявлены признаки золота и г. Бениславским (Московские Ведомости, 1865 г. No 8). Г. Раде, путешествовавший, в 1864 г., по Сванетии, встретил Бастенга, возвращавшегося с своих разведок, который объявил ему, что он во многих местах открыл признаки золота, нашел россыпи, достойные разработки, и намерен приступит к тому в нижней части долины Ингура. Если это предприятие увенчается успехом, то мы увидим осуществление «золотого руна» древней Колхиды, и с тем вместе увидим улучшение судьбы бедных сванетов и мингрелов, которые на золотых приисках найдут для себя выгодную работу.

Главная промышленность сванетов есть земледелие, которым они занимаются в настоящее время собственно для своего пропитания. Каждый двор имеет свой полевой участок; за обработку чужой земли уступается обыкновенно половина урожая. Скотоводство у сванетов ничтожно; но, как хорошие стрелки, они занимаются охотою, особенно же ловлею куниц, шкуры которых продают в Мингрелии. У народа бедного и отчужденного от других, как сванеты, торговля не может развиваться. Но, по свидетельству г. Бакрадзе, она однакож начала у них возникать с того времени, когда открылась возможность сообщения их с промышленными карачаевцами, от которых отделяет их главный хребет. Но и эта торговля находится исключительно в руках одних лахмульцев, живущих в княжеской Сванетии, в числе 50 дворов. Они говорят сванетским языком, исповедуют православную веру, имеют священников, но, не смотря на то, настоящие сванеты чуждаются их, считая их нечистыми; женщины их красивее и чистоплотнее сванеток, но настоящие сванеты не смеют вступать с ними в брак под страхом неизбежного взыскания. Бакрадзе свидетельствует, что лахмулльцы — еврейского происхождения. Но как попали сюда сыны Израиля, каким образок, потеряв свой язык, даже свою веру, которой они так упорно держатся, они сохранили однакож отличительную черту своего характера — наклонность в торговле? Из истории Армении и Грузии мы видим, что, во время владения этими странами [127] ассирийских государей, по повелению их было выведено много жителей из Иудеи и там поселено. Потомки этих колоний сохранились во многих местах Закавказья. Можно предполагать, что и лахмульцы представляют отрывок этих колоний.

В настоящее время, одна только фамилия князей Дадешкалианов пользуется этим титулом, фактически не дающим ей более тех преимуществ, какими пользуются помещики. В вольной Сванетии нет князей, а остались потомки азнаурских, т. е., дворянских родов; большая часть их живет в обществах — Мулахи и Местии; в других же обществах, как то: Эльском, Адышском, Кальском и Ушкульском, вовсе нет дворян. Предки нынешних азнаурских фамилий имели здесь такие же права, какие имеет ныне (Ныне, т. е. в конце 50-х годов, когда это исследование могло быть писано, как предполагает Ев. П. Ковалевский. Но в других местах видно, что автор делал позднейшие вставки и исправления, по мере выхода новых исследований. — Ред.) дворянство в Имеретии и Грузии; им принадлежали земли и крестьяне. По мнению Бакрадзе, едва ли не большая часть обществ Сванетии принадлежала помещикам, которые лишили-б их, как полагать должно, во время ослабления влияния на Сванетию грузинских и имеретинских государей и местных ее правителей. Переворот начался с самих отдаленных обществ, где, действительно, мы не видим следов дворян, и остановился на латальцах, которые упорно боролись против Дадешкалиановь, и отстояли свою свободу. Не смотря однакож на то, что многие из азнаурских фамилий обеднели и ведут образ жизни точно такой, как и простолюдины, оне не сливаются с ними и роднятся между собою. Все преимущество их пред крестьянами состоит в том, что эти обязаны их угощать один раз в год, и в случае кровомщения — платить им двойную цену крови.

Относительно языка сванетов существуют разные мнения: иные утверждают, что это самобытный язык, отличающийся от других известных языков; иные,— что это язык смешанный, в котором основа хотя самобытная, но в нее проник элемент грузинский; иные, наконец, что это только диалект грузинского языка. Так как у сванетов нет письменности, и язык их достаточно неразработан, то нам ничего не остается, как прибегнуть в мнению людей компетентных в этом деле. По словам г. Бакрадзе, которому, по его происхождению и по специальным занятиям, должны быть известны, как язык грузинский, так его диалекты,— сванетский язык [128] имеет большое сродство с ними. Вот доказательства его для подтверждения этого мнения: большая часть сванетских деревень напоминает грузинские наименования; едва ли не треть сванетских фамилий — грузинского происхождения; нынешнее название Сванетии — грузинские летописи производят от грузинского слова «саванети» — убежище; названия внутри страны урочищ, существовавшие в старину и удержавшиеся поныне, как то: «кведа-хева» (по-грузински) — «чвабе-хева» (по-сванетски), и «зеда-хева» (по-грузински)—«жабе-хеви» (по-сванетски), то есть: нижняя долина и верхняя долина, совершенно согласуются с наименованиями, бывшими в большом употреблении во всех горных областях Грузии; название сванетов в грузинских летописях: «сони», «цани» — образовалось от грузинского слова «чани», под каким именем до сих пор известны лазы, ближайшие родичи мингрелов, которых сами сванеты называют «зани». Но, конечно, самым убедительным доказательством в пользу вышеозначенного мнения служит то, что, как сванеты, так и мингрелы, весьма скоро усвоивают вполне не только грузинский язык, но и фонетические оттенки выговора его. Приведем слова другого компетентного судьи, имеющего на то полное право. Вот, что говорит г. Гогоберидзе: «Звуки сванетского языка, с самыми малыми оттенками, общи с звуками грузинского и мингрельского. В ряду этих трех языков, средину занимает мингрельский». Далее, он приходит в заключению, «что сванетский язык происходит от грузинского на том основании, что самые неизбежные слова языка, как, напр. местоимения личные и числительные имена и некоторые существительные, самые употребительные, происходят в сванетском языке от грузинских корней и даже почти тождественны в фонетическом отношении; наконец, то же видно и в формах вспомогательного глагола». (Отчет Русского Географического Общества, за 1865 г., по кавказскому отделу.) Один из новейших деятелей на поприще сравнительной лингвистики, Макс Мюллер — о сванетском языке выражается таким образом: «Язык сванетский имеет во многом свои особенности, если сравнивать его с языками мингрелов и лазов; но сходство корней, слов и грамматических форм в этих языках так значительно, что нельзя не считать их принадлежащими одному грузинскому семейству.» Далее, изъясняя, что это семейство состоит из четырех ветвей — грузин, мингрел, сванетов и лазов, Макс Мюллер продолжает: «Эти четыре народные отрасли говорят четырьмя диалектами, которые однакож решительно между собою родственны, хотя и имеют местные [129] различия. Диалекты различаются более в словах, чем в грамматическом строе. Грамматическая система их во всем сходна и соединяет диалекты языка на востоке и западе Кавказского хребта в одно семейство.» «Трудно сказать — говорит потом автор — распространяются ли диалекты грузинского языка до берегов Каспийского моря, но от реки Алазани на запад они составляют непрерывную цепь чрез весь перешеек. Между ними два — лазский и мингрельский представляют столько сходства в словах и грамматике, что их должно почитать языком, принадлежащим одному народу. Отношение их в диалекту сванетскому гораздо далее отклоняется, однакож не на столько, чтобы нельзя было отыскать следов общего фамильного типа, если только мы будем с большим тщанием производить наши исследования и сравнения (The languagee of the seat of war in the eaet, with а eurvay of three families of languages-semitic, arien and turanian, by Max Maller, pag. 126—127.).» Наконец, новейший путешественник по Сванетии, натуралист Раде признает сванетский язык смешанным, но присовокупляет в тому, что в нем преобладают элементы грузинские (отчет Географического Общества на 1855 год, Кавказский отдел). По закону филологическому, язык не может быть смешанным, как бывают народы смешанными. Язык есть особый организм, представляющий неделимое единство. Он может заимствовать от другого языка слова, обороты речи и даже систему звуков; может изменить, так сказать, наружную физиономию; но сущность, дух, грамматический строй его остаются неизменно, до тех пор, пока язык не исчезнет совершенно, пока народ, которому он принадлежит, не потеряет своей самобытности и не поглотится окончательно другим народом. В таком только случае язык перестает быть тем, чем он был, теряя, с тем вместе, и свое имя. Одним словом, язык никогда не может заимствовать от другого таких элементов, без которых он не мог бы существовать сам собою. В своем месте (в главе об основаниях для классификации народов), для наглядного убеждения в этом, мы привели много примеров, взятых в разных странах земного шара; здесь ограничимся только тем, что представляется нам в России. Язык, например, уральских финнов, вотяков, пермян, зырян, вогулов (как доказывают грамматики этих языков) принял от русского слова, обороты речи, выговор, и т. д., но сохранил в целости грамматический строй общего финского языка. Тоже самое последовало и с языком латышским, прикасающимся к [130] славяно-русскому; заимствуя от него систему звуков и выражений, он удержал однакож существенный элемент, своего коренного литовского языка. Из всего вышесказанного можно, кажется, убедиться в том, что сванетский язык имеет один корень с грузинским, мингрельским и лазским; что, по силе обстоятельств, он ранее других отделился от своего корня, и, вследствие особых жизненных условий народа, которому он принадлежит, подвергался, сравнительно с другими отраслями, большим изменениям, но сохранил однакож все типические элементы языка коренного; что поэтому грузины, мингрелы, лазы и сванеты, говорящие диалектами этого языка, составляют одно народное семейство. Утверждающие напротив, что сванетский язык есть самобытный, отличающийся от известных языков, следовательно и от грузинского, не представляют никаких доказательств в пользу своего мнения. Изданная в Тифлисе, в 1864 году, азбука сванетского языка, с присовокуплением к ней краткого словаря и некоторых молитв, не может служить подкреплением такого мнения. Сочинение это не представляет данных для сравнения сванетского языка с другими, ни для определения элементарных форм и грамматического строя его, что составляет сущность всякого языка.

С своей стороны, история свидетельствует, что между грузинами, мингрелами, лазами и сванетами с древних времен существовала тесная связь, которая может проявляться только между народами родственными. Хотя сведения, заключающиеся в древних источниках исторической литературы об этих народах, весьма скудны; но, сводя вместе все, что говорится об них эллинскими и римскими писателями, мы можем убедиться в истине вышесказанного. Самый древнейший памятник, знакомящий вас с Западным Кавказом, есть поэма Аргонавтика, приписываемая Орфею, в которой прославляются подвиги Аргонавтов (там названных по имени корабля «Аргос»), под предводительством Язона, на восточных берегах Понта-Эвксина, за XIII веков до Р. X. В этой поэме, за исключением вымыслов, необходимых для такого рода сочинений, и фантастических эпизодов, к которым эллины, по увлекательности своего пылкого воображения, были так наклонны,— топография мест оказывается верною. Мы видим и реку Фазис и город Кутаис (Кутайон) на своих местах; видим, что народ, населявший описываемые места, назывался колхами, а страна носила название Колхиды; видим, как древние пелазги из своих поселений — в Элладе и Малой Азии, руководимые, с одной стороны, духом предприимчивости и отваги, а с [131] другой — склонностью в мореходству и торговле, завязали близкие сношения с обитателями восточного берега Черного моря. Троянская война, занявшая всю деятельность эллинов, приостановила-было эти сношения, которые однакож потом возникли еще сильнее и имели последствием устроение колоний по всему восточному берегу Понта-Эвксина, от Фазиса (нынешнего Поти) до Фанагории на Меопиде, милезийскими эллинами, в VI веке до Р. X. Это уже факт вполне исторический. Но какие предметы торговли привлекали эллинов в Колхиде в особенности? По сведениям эллинских и римских писателей, эта страна могла доставлять строевой лес и особенно невольников. Присовокупим к этому и золото. Известно, что цель путешествия аргонавтов была похищение «Золотого руна». Многие видят в этом слове метафору, обозначающую богатство; мы же полагаем, что его следует принимать в прямом его значении. До настоящего времени, притоки Риона и Ингура (входивших в пределы древней Колхиды), берущие начало с гор, где должны заключаться месторождения жильного золота, увлекают с собою частицы этого металла и осаждают их потом в долинах; этим путем образуются золотоносные россыпи или пески, которые, как ныне, так и в древности, могли служить предметом добычи золота, с тою только разницею, что, в настоящее время, для промывки тех песков и получения металла устроиваются различные машины, а прежде употреблялись для того самые простые средства и, между прочим, овчины (руно) (В Валахии поныне, цыганы употребляют этот способ получения золота, выносимого ручьями Карпатских отрогов.). Конечно, не столько прямая торговля с Колхидою, сколько транзитная чрез нее, привлекала в себе эллинов. Посредством этого транзита, они получали из Индии, Персии и средней Азии пряности, драгоценные каменья, сандал, слоновую кость и китайские ткани. Транзитный путь этот, по сказанию древних, шел через Кавказ таким образом: суда отправлялись от торгового города Фазиса, вверх по течению реки того же имени до города Кутаиса; от него продолжалось плавание по нижнему рукаву Фазиса (река Квирилла) до укрепленного места Сарапань (Шорапани); отсюда, сухим путем, удобным для колесного проезда, достигали, в четыре дня, до судоходной реки Буроса или Цируса (Куры), вливающейся в Каспий. Таким образом, сношения эллинов с туземными жителями были чисто коммерческие. Совсем иные отношения к ним были римлян; они познакомились с народом [132] восточных берегов Понта-Эвксина, с мечом в руках. Римские легионы, под предводительством Помпея, после побед в Малой Азии, после покорения Армении и Грузии, очутились и на восточных берегах Черного моря, преследуя заклятого врага своего, понтийского государя Митридата. С этого времени, т. е., с последнего столетия до христианской эры, начались сношения римлян с покоренными ими народами Кавказа, сношения административные, а потому более определенные. Мы имеем целый ряд писателей, которые касаются, правда мимоходом, этнографии Кавказа, в том числе и той части его, о которой идет теперь речь. За ними следует не менее длинный ряд византийских авторов о том же предмете. Мы извлекли из них, что относилось до обитателей Закавказья, и поместили сведения о том в своем месте; воспользуемся впоследствии означенными литературными источниками при описании народов восточного Кавказа; здесь же ограничимся только тем, что касается собственно до сванетов и до их родственных отношений к колхам (нынешним мингрелам, имеретам и лазам). Географ Страбон, более других писателей знакомый с Западным Кавказом, живший (в первой половине I века по Р. X.) в близком времени от походов римлян, откуда начинаются более подробные о нем сведения, сообщает некоторые данные и о сванетах. Описав подробно географическое положение Колхиды, свойства, нравы и образ жизни ее жителей, промышленность, мифические предания и исторические сведения о стране под управлением Митридата и после его смерти, Страбон, между прочим, говорит (Lib. XI, edit Casaub.): «К северу живет горное племя, которое, по причине чрезвычайной неопрятности, получило от греков название фтирофагов (вшеедов); вблизи их живут саоны, не менее их неопрятные, но более могущественные и превосходящие, может быт, все окрестные народы силою и храбростью; таким образом, они повелевают всею страною, занимая сами вершины Кавказа, господствующие над Диоскурием. Они могли, говорят, поставить на ноги до двух сот тысяч воинов, разумеется, потому-что у них всякий носит оружие; но вообще они не знают дисциплины. Уверяют, что в их стране ручьи выносят из гор золото, которое эти варвары собирают посредством решеток из прутьев и овечьих шкур, и из этого видно основание сказания о золотом руне». Мы же, с своей стороны, видим, что положение Сванетии остается почти то же, какое было слишком за 1800 лет тому назад, что жители ее весьма мало изменились в [133] физическом и духовном отношении, что только число их чрезвычайно уменьшилось, и народ утратил совершенно свою национальную силу. Объяснить последнее явление иначе нельзя, как тем, что по силе исторических событий, сванеты в значительном числе смешались с своими близкими родичами, что и подтверждается дальнейшими обстоятельствами. Не должно при этом упускать из виду, что Страбон везде называет саонов жителями Колхиды. Птоломей еще определительнее выражается: он соединяет оба эти народа и называет их саоны-колхи. После Страбона, самый достоверный писатель о западном Кавказе, без сомнения, есть Арриан, управлявший каппадокийскою провинциею, который, по поручению императора Адриана, осматривал приморские области, находившиеся под римскою властью (в 137-140 г. христианской эры). Из его сочинения (Arriani, Periplus Ponti Euxini, edit. Hoffmani) видно, что Колхида в то время сильно распространилась против прежнего и границы ее по берегу моря доходили до пределов трапезонтских. В своем «Перипле», Арриан, между прочим, говорит: «что, по словам Ксенофонта, из колхов самый воинственный и самый вредный для трапезонтцев народ были дримы; это, по мнению моему, то же, что и сваны. В самом деле, сваны весьма воинственны и страшные враги трапезонтцам; они живут в местах укрепленных природою. У них нет государей; прежде они были данниками римлянам; теперь же, занимаясь разбоем, они перестали платить следующую дань; но с божиею помощью, мы их принудим к тому.» У Арриана, в первый раз, установляется правильная орфография слову «сваны», и в первый же раз является имя лазов в определительном смысле. Впоследствии этот народ является в Колхиде на первом плане; имя же колхов мало по малу исчезает. Прокопий, писатель и государственный человек при императоре Юстиниане, в начале VI века нашей эры, в своих сочинениях (Bellum Persicum, lib. II, и Bellum Gothicum, lib. IV) говорит положительно, что в его время «лазы занимали страну, которую древние называли Колхидою, и которая стала именоваться Лазикою». По словам его, в Лазике, простиравшейся по морскому берегу от Диоскуриса до реки Акамисиса (Чорох), протекал Фазис — центр населения и промышленности страны; были города: Кутаисион или Кутайон (ныне Кутаис), Соропана, Археполис (древний город), на месте которого ныне находится местечко Накалакеви, Родополис — город роз (напоминающий розовые сады [134] Имеретии), и пр. (Прокопий не упоминает о городе Фазисе, существовавшем при устье реки того же имени; но современник и продолжатель его, Агафий, исправляет этот пропуск.); одним словом, Лазиуа заключала в себе все, что составляло древнюю Колхиду, и что тесно входит в состав Мингрелии, Имеретии и частию Сванетии. Наконец, Прокопий, а с ним и другие византийские летописцы утверждают, «что лазы тот же самый народ, как и древние колхи, и что между ними нет никакого другого различия, кроме перемены имен.» Возвышенные части Лазики, с северной стороны, по словам Прокопия, были заняты суанами и скумнами, и те и другие платили дань государям лазов, но управлялись своими начальниками. Мы знаем, что такое суаны, которых Прокопий называет также суанитами; знаем, что византийские писатели именуют их, придерживаясь грузинскому произношению, тсуанами, даже тцанидами; знаем, что все эти названия принадлежат народу, известному теперь под именем сванетов. Но кто были «скумны»? Птоломей упоминает о народе «скумниты», который обитал на северном склоне Кавказа и который, в первые века нашей эры, перешел на южный склон этого хребта, где Прокопий находил его живущим вместе с нынешними сванетами. Дальнейшие следы этого народа вовсе исчезают, точно также, как и соседнего с ним горного народа, которого Агафий называет «мизимианами», а Плиний «мессинианами», который также был подвластен государям лазов, но отличался особенным языком от суанов и от скумнов. Сколько можно заключить из этих кратких известий, скумны составляли только отрасль сванетов, напоминающую нынешний «лечгум», а мизимиани, жившие в укрепленных природою местах в центре главного хребта, указывают на нынешних осетин. Во всяком случае, мы видим, что сванеты, в первые века нашей эры, распространившиеся по берегам Черного моря, являются на прежнем своем месте в VI столетии по Р. X., именно с того времени, когда возникло в Колхиде владычество лазов. Все это ведет к заключению, что в стране, называвшейся в древности Колхидою, являлись попеременно на исторической сцене три народа: колхи, лазы и сванеты. Первые, впоследствии, распались на отрасли и приняли названия мингрелов (по грузинским летописям «мегрели»), имеретин (имеров), гурийцев, удержав свою прежнюю территорию; остатки лазов мы встречаем по берегу Черного моря от реки Чороха до Трапезонта под турецким правительством, которому доставляют они [135] лучших мореходов; сванеты, подобно лазам, смешались большею частью с своими родичами, а остатки их притиснуты судьбою к ущелиям Кавказского хребта, где им было суждено прозябать до настоящего времени. Таким образом, народы Колхиды, уступая владычество друг другу, не уничтожали один другого, как это бывает с народами иноплеменными, но сохранили родственную связь, как между собою, так и с своим корнем, который есть народ, именующий себя картвелами, известный эллинам и римлянам под названием иверов, иберов, нам — под именем грузин, а прочим европейцам под названием георгиан (Georgiennes). В этом отношении, обитатели Кавказа и Закавказья (за малыми исключениями) отличаются сохранением своей национальности, впродолжение многих веков, от народов в других странах, где, например, в большей части Европы, в Малой Азии и северной Африке, одни слои народов заменялись другими, совершенно иноплеменными.

Из грузинских летописей мы усматриваем, что в XII столетии, когда Грузия находилась в самом цветущем положении, страна сия делилась на семь областей или эристанств, по числу территорий, населенных народами картвельского корня (за исключением Абхазии), куда входила и Сванетия. Эристаны, главы народа Сванетии, назначались преимущественно из туземцев, то грузинскими, то имеретинскими государями, смотря потому, от кого из них эта страна зависела. При Тамаре (1184-1212 г.), эристаном Сванетии был Баран Варданидзе, потомки которого владели ею до конца XIV столетия. Баграт Великий, наказав сванетов за разбои, производимые ими в Мингрелии, отнял эристанство у Варданидзе и отдал его роду Геловани, получившему это имя от Гели — деревни сванетской, находящейся, по мнению академика Броссе, в княжеской, а по изысканию Бакрадзе, в вольной Сванетии. В первое время эристанства Гелованов, Сванетия, пользуясь беспрерывными смутами в Грузии и Имеретии, начала приобретать самостоятельность; но потом власть Гелованов над народом, всегда впрочем ограниченная, стала постепенно упадать. В конце XVIII столетия, эта власть, хотя сильно потрясенная, еще держалась; но потом — неизвестно, впрочем, когда именно — жители верхней Сванетии сделались свободными, а обитатели нижней поступили под власть князей Дадешкалианов. Имя это, нигде у соседей Сванетии не встречаемое, по объяснению генерала Услара (Раде, кавказский отдел Географического Общества за 1865 год.), [136] образовалось от соединения весьма употребительного в картвельских наречиях слова: «дадаш», с родовым именем «Геловани». Если мы присовокупим ко всему вышесказанному, что жители Сванетии свободно переходили в Грузию и там ceлились, а грузинские азнаури и князья находили верное убежище в Сванетии; что здесь мы встречаем такое обилие церковных книг и икон, с грузинскими надписями; что государи и духовенство Грузии оказывали такое старание о водворении в Сванетии христианской веры и о построении православных церквей, как у себя дома,— то неминуемо убедимся в тесной, родственной связи этих двух народов. Сами сванеты, хотя смутно, сознают свое родство с грузинами; у них сохранилась память о замечательных государях Грузии, которых считают своими, особенно же о славной царице Тамаре. По народному преданию, хотя она жила в Грузии, но любила особенно свою Сванетию, где часто проводила время, строила церкви и украшала их богатыми иконами. Сванеты почитают Тамару бессмертною, думают, что она пребывает в подземельи под церковью в Ушкуле, и полагают, что открытие этого места принесет им страшные бедствия.

Неоднократно было заявлено наше убеждение, что для прочного основания классификации народов, существуют два верные пути — исторический и филологический, что только помощью исторического процесса, объясняющего происхождение народа, и помощью языка, тесно связанного с духовною его жизнью, мы можем назначить ему место в общей классификации; что, наконец, телесные, наружные признаки народов не могут служить верным для того путеводителем, по причине их изменчивости от внешних условий или среды, в которой народы пребывают. А потому не было бы удивительным, еслиб сванет — обитатель дикой альпийской высоты, ведущий замкнутую жизнь и лишенный всех способов в умственному развитию, отличался от вступившего на путь цивилизации грузина или от живущего в роскошной долине мингрела. Но мы видим, что закон действия среды проявляется и в народе сванетском, что жители верхней Сванетии, занимающие альпийские высоты, отличаются от своих собратий, обитающих в нижней Сванетии; что первые из них сходствуют с горными грузинами, а последние — с жителями долин, мингрелами. Это окончательно убеждает нас в мнении, что грузины с мингрелами, имеретинами, лазами и сванетами, составляют одно народное семейство.

Но к какому из известных племен принадлежит означенное семейство? Для разрешения этого вопроса, мы должны [137] обратиться к единственному, в научном отношении, представителю того семейства, народу грузинскому, имеющему свою историю и письменный язык. В своем месте (в отделе о грузинах), мы, руководствуясь переводами летописей грузинских, а еще более армянских, превосходящих первые и числом и внутренним достоинством, удостоверились на основании преданий, тесно связанных с жизнью обоих народов — древних гайков, нынешних армян, и прежних картвелов, нынешних грузин,— что они происходят от одного прародителя Таргамоса, правнука Иафетова, что один из сыновей Таргамоса, Гайк был родоначальник гайков, а другой Бартлос — родоначальником картвелов. Конечно, это — предание; но оно сохранилось в народе всецело, без изменения, впродолжение многих веков переходило от одного к другому поколению и, наконец, занесено в народные летописи. После сего, если можно иметь какое-либо сомнение в исторической точности имен прародителей обоих народов, то уже нельзя допустить сомнения в том, что они происходит от одного корня. При этом не должно упускать из виду, что потомки Гайка и Картлоса имели счастливую участь, не выпавшую на долю других древних народов: они сохранили свою прежнюю территорию и в сущности — свой первобытный язык, а с ним и народные предания, не затемняемые иноплеменными легендами, а потому и предание могло сохраниться у них неизменнее и тверже. Известно притом, что происхождение ни одного более древнего народа не доказано вполне исторически. Наконец, с одной стороны, предание о родстве грузин с армянами, заявляемое армянскими писателями и подтверждаемое грузинскою историею Вахтанга V-го (История царя (Mene) Вахтанга, составленная в начале XVIII столетия (1708-1721), имеет название: «Картлис Цховреба», т. е., быт картвелов; она издана профессором Чубиновым и переведена по-французски академиком Броссе. Из армянских писателей, упоминающих о родстве гайков с картвелами, укажем на известного историка Моисея Хоренского, жившего в V-м веке по Р. X., на Мхитара Анеца, которого сочинение писано в XIII веке по Р. X., и сохранилось в отрывках, на Вардана (перевод Эмина, 1868) и Стефаноса (перевод французский Броссе, в 1866).), а с другой, удостоверение об этом родстве классической и мусульманской литератур (о чем подробно сказано в статьях о грузинах и армянах) — не оставляют сомнения в том, что эти народы находятся, действительно, в родственном отношении между собою и как иафетиды, происходят от одного корня.

Обратимся в сравнительной филологии; она должна [138] окончательно решить вопрос о родстве грузин с армянами и, при утвердительном решении, с тем вместе определить степень самого родства. Последнее обстоятельство принадлежит собственно филологии, и в этом отношении заключается важная услуга, которую она оказывает этнографии. В своем месте (в отделе об армянах), мы привели все доводы, служащие к убеждению в том, что язык армянский принадлежит в классу языков индоевропейских и именно к семейству иранскому. Это мнение, впрочем, сделалось научною истиною, против которой не спорит ни один филолог. К иранскому семейству языков, кроме армянского, филологи причисляют языки на Кавказе: осетинский и грузинский, вне Кавказа — персидский, таджикский (в Бухарии), авганский и курдский. Классификация эта есть результат многосторонних исследований филологов, из которых одни обработывали каждый из означенных языков отдельно, в подробности, как например: армянский язык — прусский филолог Беттихер (Ur-Geschichte der Armenier); армянский и грузинский языки — наш академик Броссе, посвятивший всю ученую деятельность свою на изучение истории и языков армян и грузин (l'Art Liberal ou Grammaire de la langue georgienne, 1834; Elements de la langue georgienne, 1837, и его же, Броссе, статьи, относящиеся до армянского языка, помещенные в трудах С.-Петербургской Академии); отдельно грузинский язык — профессор петербургского университета, уроженец Грузии г. Чубинов (грузино-русско-французский словарь с грузинскою грамматикою, 1841 г.) и т. д. (Считаем излишним входить в исчисление филологов, занимавшихся исследованием прочих языков иранского семейства — осетинского, персидского, курдского и авганского);— другие же, на основании отдельных исследовании о каждом языке иранского ceмейства, определили его значение к санскриту, и место, которое тот язык занимает в системе индоевропейского класса; таковы, между прочим, Павел Беттихер, Вильгельм Розен и, особенно, знаменитый филолог Бопп, положивший основание означенной системе (Ueber das Georgische in sprachverwandtschaftlicher Beziehung, 1846; Die Kaukasische Glieder des Indogermaniechen Sprach-Stammes, 1847). На таких началах основано заключение о принадлежности, как армянского, так и грузинского языков в семейству иранскому и классу индоевропейских языков. В последнее однакож время, немногие из германских филологов начали выказывать сомнение насчет грузинского языка. Представитель их, Фридрих Мюллер, [139] исключает именно этот язык из семейства иранского и даже из класса индоевропейских языков. Он выступил в борьбу, по этому предмету, с могучим своим соперником Боппом в журнале «Orient und Occident», издаваемом Бенфеем. В коротенькой статье (2 Jahrhang, 3 Heft, 1863), которую хотя автор озаглавливает: «Uber die sprachwissenschaftliche Stellung der Kaukasischen Sprachen», но в которой сравнивает один грузинский язык с одним осетинским, не давая даже отчета в том, что разумел он под именем Кавказских языков: те ли только, которые находятся в близком отношении к грузинскому, или вообще все? Напротив того, Бопп сравнивает языки грузинский и армянский прямо с санскритом, которого, если нельзя назвать прародителем, то, по крайней мере, следует считать коренным представителем индо-европейских языков, что, без сомнения, гораздо рациональнее. Для подтверждения своего мнения, Фридрих Мюллер особенно ссылается на различие в системе звуков, существующее между языками грузинским и осетинским, чему он приводит несколько примеров; далее, кратко указывает на то, что нет единства между этими языками в образовании чисел, падежей, глагольных времен и числительных имен. Боппа главные аргументы заключаются в сходстве, как грузинского, так армянского, осетинского и персидского языков между собою и с санскритом, в флектических элементах, а равно в согласии их относительно корней, сказательных или глагольних и местоименных или указательных, что, как известно, составляет сущность языков. Замечательно, что Фридрих Мюллер, отвергая родство грузинского, или, как он смешанно показывает, кавказских языков с иранскими, доказывает в той же статье, что язык грузинский не принадлежит ни к туранским или, как называет их, урало-алтайским, ни к семитическим, следовательно, ни в каким известным классам языков. Не будучи специалистами в сравнительной филологии, мы предоставляем судьям компетентным оценить достоинство филологического труда Фридриха Мюллера и определить, до какой степени заслуживает он уважения в научном отношении. Но мы не можем оставить без особенного внимания изыскания вышеприведенных нами филологов, изучавших языки, о которых идет теперь речь, как отдельно, так и сравнительно,— изыскания, результатом которых было внесение языка грузинского в класс языков индоевропейских (Фридрих Мюллер, как и большинство немецких филологов, называют языки «индоевропейские» — «индогерманскими», принимая, таким образом, часть за целое. Известный филолог Яков Грим объясняет это тем, что германские ученые положили первое основание системе означенных языков, а потому, в память такой заслуги, они и должны именоваться индогерманскими. Конечно, заслуга великая; но, тем не менее, в ученых терминах прежде всего должна соблюдаться явственная точность.). Мы не почитаем [140] себя в праве не разделять этого мнения, тем более, что оно принадлежит такому авторитету, как Бопп, которому наука обязана открытием родства древнего санскрита с нынешними индоевропейскими языками. А как действительно оказываются в языках грузинском, мингрельском, лазском и сванетском уклонения от прочих членов семейства иранского,— то не предстоит затруднения выделить их из этого семейства и составить из них особое семейство, которое, по имени корня их, можно назвать картвельский. Подобный пример мы уже встречаем в языках индоевропейских. Так, некоторые филологи соединяют языки славянские с литовскими или летскими в одно семейство, называя его вендским; другие же полагают рациональнее считать их принадлежащими отдельным семействам.

На основании вышеприведенных данных, мы полагаем народ сванетский причислить к семейству картвельскому и к племени индоевропейскому или арийскому. А как это племя делится на две части или, согласно нашей номенклатуре, на два поколения, т. е., на южное, заключающее в себе народы, обитающие в Азии, и на северное, совмещающее народы Европы,— то, естественно, сванеты должны быть отнесены в первому из сих поколений.

Текст воспроизведен по изданию: Очерки этнографии Кавказа // Вестник Европы, Том 3. 1867