И. И. У.

КЕРИМЕТ, НЕВЕСТКА ШАМИЛЯ, ЖЕРТВА АЗИАТСКОЙ,

А ЗАТЕМ РУССКОЙ ПОЛИТИКИ

В числе членов довольно многочисленного семейства Шамиля, находившегося при нем в Калуге, была невестка его Керимет, жена старшего его сына Кази-Магоми.

Отец ее, бывший елисуйский султан Даниель-бек, во время кавказской войны сначала держал сторону России и даже числился генералом русской службы, а затем перешел к Шамилю. В последний момент борьбы он, однако, снова передался русским, сдав им укрепленный аул Ириб с 9-го орудиями.

Вследствие этого Шамиль и его семейство питали к Даниель-беку глубочайшую ненависть, которую, естественно, перенесли на Керимет, как дочь кровного их врага. Само собой понятно, положение ее в семье свекра было самое тяжелое, — тем более, что она, по-видимому, и не любила своего мужа. Если Шамиль и все его семейные жили на чужбине в тяжелом сознании своего пленения, то о Керимет можно сказать, что она томилась в двойном плену.

Отношения этой молодой и красивой женщины к семейству Шамиля хорошо выяснены в письме, посланном ею князю Барятинскому перед отправлением ее с Кавказа в Калугу. Хотя это письмо, с датой 11-го июня 1860 г., очевидно, было составлено не самою Керимет, но изложенные в нем обстоятельства не были вымышлены составителем. Вот это письмо: [923]

“Отец мой, Даниель-бек, обязался подпиской отдать меня сыну Шамиля, Кази-Магоме, как жену последнего.

Не смею и не думаю прекословить священной для меня воле отца моего и правительства, но не могу не высказать пред вами, сиятельнейший князь, тех обстоятельств, которые сопровождали брак мой с Кази-Магомой, и чувств, терзающих меня при одной мысли ехать с мужем моим в Калугу.

Несчастные обстоятельства вынудили отца моего оставить в 1844 году свои владения и удалиться в горы. Шамиль принял его довольно ласково, но вместе с тем хорошо знал, что отец мой останется по-прежнему преданным России. Я в то время была дитя, и Шамиль, желая более связать с собою отца моего, на которого он много рассчитывал, предложил отцу моему выдать меня за сына его, теперешнего мужа моего, Кази-Магому. Это, как я впоследствии узнала, была одна политика со стороны Шамиля. Ни я, ни теперешний муж мой не знали друг друга, а потому и не могли питать взаимной привязанности. Отец мой долго под разными предлогами отстранял брак мой с Кази-Магомой, по в 1850 году к нему приехал сам Шамиль, и отец мой должен был согласиться на его предложение. Несчастный брак мой был заключен, и я вскоре поняла, что, под предлогом жены для своего сына, Шамиль взял меня в свой дом, как заложницу или аманатку, посредством которой мог держать отца моего в желаемых видах. Много испытала я горя в доме Шамиля в течение девятилетней моей жизни у него, и от горя этого не мог даже защищать меня муж мой.

Бог послал, наконец, вас, сиятельнейший князь, спасти всех пленных и притесненных Шамилем. Вы покорили Дагестан, и я вместе с прочими была освобождена от тяжкого и продолжительного плена. Но участь моя изменилась к лучшему только на время: я должна опять идти к Шамилю, жить в его доме и, без сомнения, терпеть от него большие притеснения, чем я терпела прежде. Шамиль считает отца моего изменником против себя и нелепо думает, что будто бы отец мой был главным проводником выказанной впоследствии ненависти дагестанским народом, доведенным им самим до последней крайности. При таких убеждениях, чего должна ожидать я, дочь смертельного врага Шамиля, в его семействе.

Не мое дело судить, прав или не прав Шамиль в своих убеждениях: я должна только повиноваться воле отца моего и правительства. Но при этом осмеливаюсь пасть к ногам вашего сиятельства, как второго отца и покорителя Дагестана, и со слезами просить оказать, по крайней мере, мне в моем изгнании вашу великодушную и могущественную защиту от притеснений Шамиля и сына его, Кази-Магомы, в их доме, успокоить, по возможности, жизнь мою у них и спасти меня от преждевременной смерти. [924]

Ваше сиятельство, конечно, не сочтете, чтобы слова мои и просьбы происходили от каких-либо особых причин, кроме душевного убеждения в горькой жизни, меня ожидающей. В горах еще более или менее я находила защиту и утешение в отце моем, а в Калуге я могу ожидать их только от Бога, моего государя и вашего сиятельства”.

Надо заметить, что Керимет поехала в Калугу после остального семейства Шамиля, которое отправилось туда еще в 1859 г., в сопровождении ее же мужа Кази-Магомы, нарочно посланного для этого из Калуги Шамилем. В то время ей, благодаря, вероятно, стараниям родственников, удалось под предлогом болезни, удостоверенной медицинским свидетельством, временно остаться на Кавказе у своего отца.

Конечно, кавказское начальство и тогда не могло не знать о ненависти, питаемой Шамилем и его семейством к Керимет. Но оно, действуя в духе всего русского правительства, старавшегося всячески доказать Шамилю свою о нем попечительность, имело в виду лишь желания своего знаменитого пленника и его сына Кази-Магомы, не допуская даже мысли о совершенном оставлении Керимет на Кавказе. Поэтому, дозволив ей пробыть там лишь до своего выздоровления, оно вместе с тем заставило Даниельбека выдать подписку в том, что он “по выздоровлении своей дочери будет содействовать соединенно ее с мужем”, причем последнему главнокомандующий кавказскою армией князь Варятинский тогда же дал разрешение весною вновь приехать на Кавказ за женой.

5-го мая 1860 года Кази-Магома, действительно, отправился за Керимет в укрепление Шемир-Хан-Шуру, куда, по его приезду, она должна была быть к нему доставлена.

Между тем в военное министерство стали поступать сведения об опасности, в виду враждебного отношения к Керимет Шамиля и его семейства, помещать ее, в случае прибытия ее с мужем в Калугу, в одном дом со свекром.

Так, пристав при Шамиле штабс-капитан Руновский в свой дневник, представляемый им ежемесячно дежурному генералу главного штаба Его Императорского Величества, внес за 31 мая заметку о том, что Шамиль, обвиняя Даниель-бека и его дочь Керимет в передаче русским истинного положения гарнизона Гуниба во время осады последнего князем Варятинским, питает к ним чувство мести, каковое чувство не чуждо и сердцу Кази-Магомы; а потому возможно, что Керимет ожидает в Калуге печальная участь.

Потом, 18-го июня, приставом Руновским были представлены военному министерству как копия вышеприведенного письма Керимет к князю Барятинскому, так и копия письма, к которому она [925] была приложена, именно присланного ему, Руновскому, начальником главного штаба кавказской армии Милютиным от 24 июня за № 1335. В этом письме своем Милютин, сообщая о том, что им получено письменное заявление Даниель-бека об опасениях за будущее положение его дочери в семействе Шамиля, просил Руновского употребить все свое влияние для обеспечения участи Керимет по приезде ее с мужем в Калугу и для устранения от нее всех неприятностей, которых она опасается.

Вслед за тем и калужский губернатор, которого только что перед тем военное министерство просило о помещении Кази-Магомы с женою, по прибытии их в Калугу, во флигеле, занимаемом Руновским, и о переводе последнего на другую по близости квартиру, или же о выдаче ему квартирных денег по положению, — написал военному министру от 20-го июля, за № 3905, что Шамиль, как выяснилось из беседы с ним Руновского, “не желает, чтобы дочь его врага жила в одном с ним доме”, и что, “судя по свойствам азиатской ненависти, пристав Руновский опасается последствий от жительства Кази-Магомета на одном дворе, и не столько со стороны самого Шамиля, сколько от жен его и других членов семейства, кои, разделяя ненависть Шамиля к Керимет, будут искать всякого удобного случая к выражению этой ненависти в действиях и к стеснению дочери Даниель-бека”. Далее губернатор сообщал, что он, желая составить себе представление о возможных будущих отношениях Шамиля к Керимет, имел с этою целью с бывшим предводителем горцев личный разговор, во время которого Шамиль, действительно, считающий Даниель-бека своим злейшим врагом, с полною откровенностью выражался, что он при встрече не остановился бы его убить; что Даниель-бек завладел всеми его богатствами, и дочь его, жена Кази-Магомы, помогала ему во всех действиях против Шамиля; что если он, Шамиль, и согласился на поездку КазиМагомета, то единственно по убеждению своих семейных и пристава Руновского; но при этом сколько желал бы совместной жизни с сыном, столько же противился бы помещению его жены в одном с ним доме и вовсе не хотел бы, чтобы жена его сына входила в семейный его круг. Но вместе с этим, в предупреждение толков и огласки семейного раздора, а также во избежание хозяйственных неудобств и излишних издержек от отдельного жительства, Шамиль по необходимости просит поселить сына своего во флигеле, занимаемом Руновским, дабы, между прочим, как он выражался, не нанимать другого повара и особой прислуги”. При этом, однако, по сообщению губернатора, “Шамиль положительно объявил, что он вовсе не желает видеть жены Кази-Магомета и отвергает даже временное ее помещение (в случае, если к ее приезду не будет окончательно отделан флигель) в доме, собственно им, Шамилем, занимаемом”. [926]

Военное министерство, по-видимому, искренно сочувствовало несчастной судьбе Керимет и вполне сознавало те тяжелые условия, которые ожидали ее в семье Шамиля. Тем не менее, опасаясь своим вмешательством в семейные дела пленника причинить ему неприятность, оно вопрос об устройстве Керимет в Калуге всецело предоставило его личному усмотрению, взяв на себя лишь задачу, по мере возможности, содействовать примирению его со своей невесткой.

В ответном письме калужскому губернатору, от 5-го августа, за № 4355, военный министр Сухозанет уведомлял, что он, соглашаясь с основательностью опасений губернатора о враждебных отношениях Шамиля к Даниель-беку и Керимет, полагает, что “помещение” последней “с ее мужем во флигеле дома, занимаемого Шамилем, как это предполагалось первоначально, было бы ныне весьма неудобным и не совсем безопасным, и что на сем основании... необходимо следовало бы поместить Кази-Магомета с женою в совершенно отдельном доме”. При этом, однако, военный министр, желая предварительно исполнения этого распоряжения, но возможности, согласовать таковое с видами самого Шамиля и тем самым устранить все, что может быть ему неприятно, просил губернатора откровенно объясниться от имени министра по этому предмету с Шамилем, предупредив его, что означенный вопрос будет разрешен согласно собственным его желаниям. Наконец, военный министр, выразив уверенность, что губернатор Арцимович, по ближайшему своему усмотрению, окончательно разрешит настоящее дело в тех видах, которые изложены в письме, дабы предотвратить все опасения Керимет, заявленные ей генерал-фельдмаршалу князю Барятинскому, присоединил новую просьбу о том, чтобы губернатор дал от себя приставу Руновскому “должное наставление относительно надзора за положением Керимет, не выходя из пределов инструкции и не стесняя семейный быт Шамиля”.

Отвечая военному министру письмом же от 17-го августа за № 4615, калужский губернатор писал: “Милостивый государь, Николай Онуфриевич. Желая, по получении письма вашего высокопревосходительства за № 4355, лично и совершенно конфиденциально переговорить насчет устройства Кази-Магомета с самим Шамилем, я вчера в 11 часов утра отправился к нему, но нашел его больным довольно сильными припадками холеры. Между тем, к вечеру приехал Кази-Магомет с женою, и так как в приготовленном для него флигеле, где прелюде жил капитан Руновский, полы были недавно окрашены, то Шамиль, по собственному внушению, принял сына с женой в занимаемый им дом.

“Хотя из этого поступка следует заключить, что родительские чувства Шамиля берут верх над чувствами вражды к [927] семейству Даниель-бека, я, однако, по выздоровлении больного, не премину объясниться с ним по поручению вашему и в то же время о последствиях буду иметь честь довести до вашего сведения.

“Вообще, вопрос об образе жизни в Калуге Кази-Магомета полагаю предоставить обоюдному соглашение отца с сыном, объяснив им только, что правительство не встречает препятствий к жительству их в разных домах отдельными хозяйствами, к чему и не представится никаких затруднений, ибо нужно будет только капитану Руновскому перейти снова во флигель при доме, занимаемом Шамилем, а нанятый для Руновскаго удобный дом отдать Кази-Магомету”.

Затем, от 6-го сентября, за № 5094, губернатор Арцимович снова писал военному министру:

“Милостивый государь, Николай Онуфриевич. В дополнение к письму моему от 17-го минувшего августа, за № 4615, долгом считаю довести до сведения вашего высокопревосходительства, что, по совершенном выздоровлении Шамиля, я имел с ним откровенный разговор, изложив ему предварительно заботу вашу об устранении всех поводов к несогласиям в его семейном кругу. На это Шамиль с полною откровенностью объявил мне, что во время болезни, считая себя близким к смерти, он простил всех своих врагов и совершенно примирился с Даниель-беком и его дочерью, и что засим не желает уже отдельного жительства Керимет и ее мужа, а просит поместить их во флигеле, занимавшемся приставом Руновским. На предъявленное же мною опасение насчет возможных неприятностей Керимет со стороны семейных Шамиля он ответил мне, что, если он сам уже примирился с Даниель-беком и простил его дочь, то никто из членов его семейства не будет беспокоить Керимет.

Обеспеченный собственным ручательством Шамиля за безопасность дочери Даниель-бека и имея в виду мнение ваше о разрешении настоящего дела согласно с желаниями самого Шамиля, я предположил поместить Кази-Магомета с женою во флигеле, прежде занимавшемся приставом Руновским. Во флигеле этом уже сделаны нужные исправления и приспособления к настоящему его назначению на счет суммы, состоящей в моем распоряжении для устройства помещения всего семейства Шамиля; на счет этой же суммы ассигновано мною 300 руб. для приобретения во флигель самой необходимой мебели.

В распоряжениях относительно помещения для Кази-Магомета представлен будет в свое время установленный отчет по военному министерству. В настоящее же время обязываюсь довести до сведения вашего высокопревосходительства, что, разрешая означенные расходы, я применялся к воззрению правительства при первоначальном приеме всего семейства Шамиля и, сверх [928] того, имел в виду значение Кази-Магомета, как старшего в роде Шамиля, пользующегося полным его доверием, а равно и внимание кавказского начальства к Керимет, как дочери Даниель-бека.

В заключение считаю не лишним присовокупить, что раздоры между членами семейства Шамиля в настоящее время, по-видимому, с приездом Кази-Магомета и вследствие сделанных мною приставу Руновскому указаний, приостановились: но возобновление их весьма возможно при совершенно праздной жизни как сыновей, так и зятьев Шамиля, на что, без сомнения, со временем представится необходимость обратить особое внимание”.

Таким образом, дело, по-видимому, принимало благоприятный оборот, согласный с видами правительства.

Вскоре после этого и главнокомандующий кавказскою армией князь Барятинский, которому министерство от 6 июля за № 576 сообщило об опасности, угрожающей Керимет в Калуге, прислал письмо от 17 августа, за № 1752, долженствовавшее поколебать уверенность Шамиля в основательности своих подозрений относительно Керимет.

“Что касается, — писал между прочим князь Барятинский, — до обвинения, падающая со стороны Шамиля на дочь Даниель-бека Керимет в доставлении нам сведений о силах, положении и средствах к обороне гарнизона Гуниба во время осады этого места, то я положительно утверждаю своим словом, что до самая занятия Гуниба мы не имели точного сведения о гарнизоне его, и что во всяком случае у нас не было никаких сношений с Керимет.

По известию, полученному от командующего войсками Дагестанской области, Керимет прибыла в Темир-Хан-Шуру 15 июля и была принята мужем с непритворным восторгом. Это опровергает подозрение капитана Руновская, что, может быть, Гази-Магома желает вытребовать к себе жену только для того, чтобы иметь случай отмстить ей.

Как прежде прибытия Керимет, так и после того генерал-лейтенант князь Меликов старался внушить Гази-Магоме обязанность его охранять спокойствие жены в Калуге и получил положительное обещание всевозможно стараться, чтобы она не имела никакого повода сожалеть о возвращении своем к нему. По прибытии Керимет, князь Меликов дал и ей надлежащие наставления и успокоил ее насчет ее будущности.

Генерал-лейтенант князь Меликов полагает, что, судя по отношениям, которые существуют между Гази-Магомой и Керимет, можно надеяться, что они будут жить согласно, если только вмешательство Шамиля или его жен не расстроит домашняя их счастия. Известно, что Шамиль сильно негодует на отца [929] своей невестки за действия его в год покорения Дагестана и, может быть, по мстительному характеру лезгина, будет притеснять дочь за поведение отца. Князь Меликов выразил это опасение Гази-Магоме, и хотя последний обещал быть заступником за жену и изъявил даже желание жить отдельно от отца, но, может быть, при всем желании, он не в состоянии будет противиться ему. Поэтому я полагаю, что было бы необходимо поручить приставу иметь особое наблюдение за положением Керимет и оградить ее от притеснений.

Все вышеизложенные сведения я приказал сообщить и приставу при Шамиле”.

При таких условиях, военному министерству для осуществления принятой им на себя задачи оставалось лишь объявить Шамилю о том, что возводимые им на Керимет обвинения в сношениях с русскими во время осады Гуниба опровергаются ручательством князя Барятинская, а также, поблагодарив губернатора Арцимовича за сделанные им по настоящему делу распоряжения, предупредить его, что, если бы означенное ручательство главнокомандующего кавказской армией не изменило чувств Шамиля к невестке, то следует на пристава Руновская возложить обязанность особого наблюдения за положением Керимет в семействе свекра, но без стеснения этим семейная быта Шамиля. Все это и было сделано письмом военная министра калужскому губернатору от 14 сентября за № 5074 и отношением на его имя, подписанным, за болезнью министра, свиты его императорская величества генерал-майором Лихачевым от 8 того же месяца за № 4948.

Архивные документы, послужившие материалом для составления настоящая очерка, не содержат в себе ясных указаний о том, как именно сложилась жизнь Керимет в доме Шамиля. Но что ей жилось там несладко, видно из двух ее писем, которые она секретно через пристава Руновская хотела переслать своему отцу Даниель-беку. Эти коротенькие и безграмотно изложенные письма, относящиеся к концу 1860 года, ясно свидетельствуют о глубокой внутренней драме, переживаемой ей в то время.

Вот содержание первая письма:

“Великий отец мой, посылаю тебе многие поклоны и приветствия! “Письмо твое я получила, и оно мне доставило большую радость и удовольствие.

Душа моя, отец! Если ты хочешь знать о том, как я живу, то в письме я ничего не могу описать тебе; по, если Богу будет угодно, и мы увидимся в Петербурге, тогда ты узнаешь все, что у меня на сердце. [930]

Прошу тебя писать ко мне как можно чаще. Я послала письмо к брату, но от него письма до сих пор не получила: все укоряют его за это. Сулейман и Мариэт совершенно здоровы.

Об этом письме знает только Аполлон Иванович Руновский, а больше никто не знает. Аполлон со мной очень хорош: если ты к нему будешь писать письмо, то напиши, что Керимет им очень довольна.

Еще желаю я, чтобы Алчи (Примеч. перев. За верность этого имени нельзя ручаться, и вообще письмо написано на самом безграмотном татарском наречии.) приехал в Калугу; это будет очень хорошо: тогда тебе будут известны все обстоятельства.

Не вини меня, что не могу писать к тебе в письме обо всем: нет места, где бы писать. Ах, ах, ах! Керимет.

Лгун Иса Иванович” (Подпоручик милиции Грамов, сопровождавший Шамиля в Россию в качестве переводчика и затем в марте 1860 года обратно вернувшийся на Кавказ.).

Второе письмо таково:

“Душа души моей, венец головы моей, отец мой, да благословит тебя Бог!

После поклона и молитв прошу тебя прислать мне твой портрет. Я очень буду этим довольна; если же не пришлешь, то это меня огорчит.

Старшие, что в Калуге, мне много сделали неприятностей.

Уведомь, получил ли ты, или не получил моего портрета, который к тебе послал генерал, что в Шуре? Если ты не получил, то я пришлю из Калуги. Получил ли ты оба письма, посланные из Шуры и из Калуги?

Аполлон Иванович Руновский сказал мне: “ты не думай, если будет хлопотать отец, то будет хорошо; мы также будем хлопотать”. Вот какие слова сказал Аполлон Иванович. От сардара (Разумеется главнокомандующий кавказской армией князь Барятинский.) к Аполлону Ивановичу пришло известие, чтобы он хорошенько заботился обо мне.

Об этом письме не знает ни Гази-Мухамед, ни кто другой в моем доме. Все, что рассказывал Исай Иванович, совершенная лож: ты ничему не верь. Их вражда к тебе известна: в Дагестане у тебя не было худших, как Шамиль и Гази-Мухамед.

По приезде в Петербург ты все узнаешь, а в письме описать всего нельзя. Я уже писала, что желала бы видеть кого-нибудь из твоих людей, чтобы обо всем дать тебе знать.

Напиши хорошее письмо Аполлону Руновскому: его обращение со мной очень, очень хорошо.

Ах, ах, ах! На бумаге всего написать нельзя. [931]

Посылаю многие поклоны нашей матери и всем родным и домашним. Ах, ах ах! Душа моя, отец!” (С этими письмами интересно сопоставить нижеприводимое письмо Керимет, которое она писала к своим родственникам, не скрываясь от семейства Шамиля: “Дорогой и любезной матери Татубика и уважаемому отцу, зенице ока, султану Даниелю, потом всем родным вообще и в особенности дорогой сестре Эйм. Да будет с вами мир, милосердие и благословение Всевышнего!

Писано в Калуге, в пятницу, 24-го числа раби уль ахир, 1278 г.”.).

Однако душевному воплю, который слышится в этих письмах и особенно в этих восклицаниях: “Ах, ах, ах!” не суждено было дойти до того, к кому он направлялся. Жестокая политика и здесь наложила свою руку.

Секретная передача Керимет чрез пристава Руновскаго писем к ее отцу обратила на себя внимание военного министра Сухозанета, который по этому поводу от 8-го декабря 1860 года за № 6585 обратился к главнокомандующему кавказской армией с следующим письмом:

“Милостивый государь князь Александр Иванович

Начальник Калужской губернии в числе прочей корреспонденции членов семейства Шамиля с родными и родственниками, проживающими на Кавказе, доставил в октябре месяце письмо жены Кази-Магомета Керимет к ее отцу Даниель-беку, в котором она, выражая надежду свидеться с отцом и лично передать ему то, чего не может сделать в письме, объясняет, что о существовании этого письма никто не знает, кроме пристава капитана Руновского.

Ныне капитан Руновский представил другое подобное же письмо, писанное Керимет к отцу без ведома своего мужа и Шамиля. В нем она упоминает, между прочим, о неприятностях, причиненных ей в Калуге старшими членами семейства, подтверждает вражду, которую питает ее тесть и муж к Даниель-беку, и, наконец, опять повторяет желание высказать лично отцу или передать через какого-либо доверенного все то, что она имеет. [932]

В обоих письмах Керимет отзывается с особенной благодарностью о расположении, которое встречает со стороны капитана Руновского.

Означенные письма я приказал задержать, не отправляя обыкновенным порядком на Кавказ, и ныне считаю долгом препроводить их в подлиннике вместе с переводами к вашему сиятельству, для поступления с ними по непосредственному усмотрению вашему.

Но, кроме того, я не мог не обратить внимания на следующее обстоятельство. Из слов Керимет видно, что Руновский входил в непосредственные и секретные с ней сношения, помимо ее мужа, и что положение Руновского, которое он занял при этом, дает Керимет и посредничество и некоторым образом поддержку в проявлении неприязненных чувств, которые она питает к Шамилю и Гази-Магомету и которые намеревается каким бы то ни было образом сообщить своему отцу, в надежде лучшего устройства своей будущности.

Подобный образ сношений, по мнению моему, непозволителен с точки зрения азиатских обычаев, и, кроме того, он противоречит тому образу действий, который проявило правительство в стараниях соединить Керимет с мужем, ибо расстраивает согласие между ними вместо того, чтобы укреплять его и дает повод развиваться семейной вражде, которая может наконец повести к дурным последствиям для лиц семейства Шамиля, заинтересованных в настоящем деле.

Как ваше сиятельство можете ближе и вернее определить то наиболее соответственное с обстоятельствами положение поставленного приставом при Шамиле, которым должен руководиться он в настоящем исключительном случае, и в какой мере следует ему принимать участие в стараниях Керимет открыться своему отцу, или же он должен оставаться в этом отношении совершенно чуждым, то я считаю долгом обстоятельства настоящая дела также сообщить на непосредственное усмотрение ваше и покорнейше прошу о заключении вашем меня уведомить для того, чтобы дать сообразное с оным наставление приставу”.

На это князь Варятинский письмом от 6 апреля 1861 года, за № 366, отвечал:

“Милостивый государь Николай Онуфриевич. На отзыв вашего высокопревосходительства от 8 декабря № 6585 имею честь ответствовать, что присланные письма Керимет к ее отцу Даниель-беку я до сего времени не отдавал по адресу, а теперь уничтожил, убедившись, что такого рода сообщения могут иметь иногда вредные последствия. Что касается вообще до подобной тайной переписки членов семейства Шамиля с кем-то ни было на Кавказе, [933] я совершенно разделяю мнение вашего высокопревосходительства, что этого допускать не следует”.

Содержание письма военного министра, а также ответа князя Барятинского касательно секретной корреспонденции Керимет к ее отцу от 21 того месяца, за № 429, было сообщено министерством, для руководства, приставу Руновскому.

Имеющиеся в нашем распоряжении архивные документы не говорят о дальнейшей судьбе Керимет в Калуге. Но, как видно из биографического очерка о Шамиле М. Н. Чичаговой, под заглавием: “Шамиль на Кавказе и в России” (С.-Петербург, 1889 г.), Кази-Магома в 1865 году имел уже другую жену, привезенную для него с Кавказа братом его Шафи-Магометом; Керимет же в то время не было на свете: она умерла от чахотки, а тело ее на казенный счет было отправлено на родину в город Нуху.

И. И. У.

Текст воспроизведен по изданию: Керимет, невестка Шамиля, жертва азиатской, а затем русской политики // Исторический вестник, № 9. 1910