ЮХОТНИКОВ Ф.

ПИСЬМА С КАВКАЗА

Ряд писем о Кавказе, который мы предлагаем на суд наших читателей, не имеют и не могут иметь между собою ни строгой связи, ни строгой последовательности, потому что являются в свет не более как выдержками из дневника, веденного несколько лет. Они будут непоследовательны уже и потому, что мы не берем на себя смелости заняться исключительно исследованием какой либо одной стороны жизни Кавказа, а постараемся, по возможности, передать все, с чем не знакомы или очень мало знакомы наши читатели и что, в свою очередь, не лишено какого-либо интереса. Таким образом в наших письмах, рядом с крайне интересными во всех отношениях известиями о жизни кавказских горцев, поместятся, по необходимости, не менее интересные известия о жизни линейных казаков и вообще кавказских воинов, а равно и известия о мирных обитателях сел и городов, русских переселенцах, заброшенных в этот полудикий край то роковой необходимостью и случаем, то добровольным желанием поискать в привилегированной стране счастья, олицетворяемого нашимм воображением в образах двойных окладов, чинов, [2] орденов и прочего. При такой обширной программе, мы по необходимости должны были избрать в этом случае более удобную форму, форму письма.

При помощи черкеской азбуки, составленной одним Абадзехом, некоторые молодые люди и решились записывать свои песни и предания. Несмотря на недоверие к записыванию, одному молодому Горцу удалось и это обстоятельство обратить в свою пользу. [3]

Так возникли и распространились героические песни горцев. Перевесть их на русский язык не легко, потому что язык этих песен не совсем тот, который слышится теперь в разговоре [4] Черкеса. Влияние соседних племен, частые с ними союзы для общей защиты сблизили племена между собой, и во многих отношениях изменили язык, примешав к нему чужие элементы.

Во всяком случае источники понимания древнего языка не исчезли; они хранятся в том-же самом языке, но при этом необходим своего рода новый труд, необходимо более глубокое изучение этого языка в различных его отраслях.

Многие песни своим содержанием напоминают самую глубокую древность, особенно песни о Созирико и Петерезе.

В этих песнях есть места, напоминающие древнейшие народные поэмы, народный феогонии и космогонии. К сожалению они известны нам только в самых кратких отрывках, и потому мы не решаемся до времени, до лучшего знакомства с ними, прибегать к каким бы то ни было сравнениям, а тем более делать выводы об участии Черкесов и других горских племен в жизни древнего человечества.

Песни горцев имеют своего рода рифму между конечным словом стиха и начальным следующего, рифму, состоящую в аллитерации — созвучии одного, а иногда и двух согласных звуков.

Кроме своей родной поэзии, насущной потребности горца, Турки вместе с исламизмом принесли горцам и восточные сказки и предания и цинические анекдоты про своего любимого и по-турецки остроумного шута-ходжа, который с тех пор и между горцами сделался любимым героем рассказов. О нем теперь знают во всяком ауле. Анекдоты ходжа напечатаны на турецком языке и расходятся подобно нашим анекдотам о Балакиреве. Мы слышали мнorиe, которые и могли только печататься на Востоке и преимущественно в Турции. Когда будем иметь возможность привести в переводе некоторые песни кавказских горцев, кстати приведем и те анекдоты, которые не оскорбляют приличия, хотя таких и очень не много.

Жаль, что такому свежему и в высшей степени восприимчивому народу: прежде всего пришлось познакомиться с мусульманской религией и отчасти с чувственною стороною турецкой жизни, хотя эта чувственность и не могла слишком овладеть натурою горца, поставленного в иные отношения, нежели Турок.

Горец любит слушать не одни сказки и анекдоты; его любознательность открыта более благородным предметам. На этот [5] народ еще вполне можно действовать хорошими примерами, стоит с уменьем взяться за дело. Только нравственное влияние окончательно может покорить и примирить горцев с Русскими.

Горцы, по случаю отъезда в Турцию, собрались для [6] окончательного решения споров, возникших между ними в различные времена. Споры решались по шариату (корану), адату (народным обычаям) и, наконец, по русским законам в ставке пристава, смотря потому, как выгоднее было ответчику, ибо он мог требовать того, другого или третьего суда.

В тот же день, к вечеру, происходил суд по делу об убийстве одного узденя. Судьи, судившиие по шариатy, уселись в полукруг, лицом к востоку, и тотчас начались допросы истца и ответчиков. Истец обыкновенно выходил на середину полукруга и, сев по азиатскому обычаю, излагал свои требования. Со всех сторон сыпались жаркие возражения и, несмотря на это, ни один не позволил себе перебить слов другого, покуда тот не оканчивал своей речи, а равно не случалось ни разу, чтобы заговорили вдруг двое. Во всем как будто — бы наперед было условлено; между тем ничего подобного не было. Тон речи был строг и серьёзен. Основа такого порядка самая [7] простая: уважение к словам другого и природная вежливость. Молодежь и незнатность стала за кругом, куда пристал и я, поместившись рядом с знакомым горцем, который обещался переводить все, что будет говорено при этом случае. Горцы, не участвующие в собрании, тотчас заметили это и под самым пустым предлогом отозвали моего знакомца. Глубоко врезались в мою память эти недоверчивые взгляды, бросаемые со всех сторон и особенно взгляд одного старика, отозвавшего от меня моего чичероне. Таким образом, к величайшему сожаленио, я не мог во всех подробностях проследить интересный процесс дела. Во всяком словесном процессе собственно весь интерес и заключается в вопросах, ответах и возражениях.

Но если нам и не удалось узнать весь процесс дела, продолжавшийся несколько дней и записать последовательно показания истца и его свидетелей, и возражения судей, то, во всяком случае мы можем, хотя коротко, сообщить его содержание, переданное нам свидетелем процесса.

По смерти богатого узденя осталась вдова с сыном. Родственники покойного не имели никакого права искать наследства, потому что сын прямой наследник отцовского имения. Даже и в будущем им было мало надежды, потому что сын приближался к совершеннолетию.. Ему было около 15 лет. Мать, в свою очередь, была не стара и считалась, если не красавицей, то и не из числа дурных и еще была в такой поре, что снова могла выйти замуж. Это дало повод брату умершего поискать счастья сделаться мужем этой женщины, а вместе с тем и хозяином оставленного наследства, ибо он ясно видел, что настоящий наследник не был в состоянии по своему характеру мешать его будущим планам. Но все предложения не имели успеха. Что было причиною отказа, любовь-ли к прежнему мужу, или желание сосредоточить всю привязанность на сыне, нам неизвестно, да неизвестно и никому из участвовавших в процессе: только, известно, что искателю вдовьей руки было отказано наотрез. Но искательства его были так настойчивы, что вдова принесла жалобу обществу и требовала шариата. Шариат, согласно прошению, приговорил неотвязчивого искателя к изгнанию из родного аула. Последний, покорясь приговору, удалился и поселился в другом ауле, у своего кунака. Но этим дело не окончилось. В одну темную ночь, сказавшись или нет своему [8] кунаку, об этом история умалчивает, он отправился в родной аул и, никем незамеченный, тихо пробрался к сакле вдовы. Пробраться в двери, не разбудив хозяев, а пожалуй и соседей, не было никакой возможности, благодаря крепким запорам; а шума и затем огласки он вовсе не хотел и более всего боялся. И вот черкеский Дон-Жуан решился влезть на саклю и через трубу пробраться прямо в комнату. При устройстве черкеской трубы (Черкеские сакли не имеют печей, но очаги, над  которыми выводятся трубы в виде усеченного конуса, вершина которого вне сакли на крыше настолько широка, что в нее безпрепятственно может пролезть человек), это было возможно и вполне удалось ему: он тихо спустился и попал действительно туда, куда метил. В комнате, где он очутился, кроме вдовы, спали и ее служанки. Несмотря на это, ему казалось, что теперь все было в его пользу. При черкеских noнятиях женщина в таких обстоятельствах также, боясь страшной огласки, должна бы была уступить и согласиться на все его требования. Он, действительно уверенный в полном успехе, даже разделся и тихо приближался к ее постели. Но при этом трудно было обойтись без всякого шуму, и прежде, чем он мог приблизиться к предмету его бурной страсти, как был замечен вдовою и ее служанками.

В миг все всполошилось. На шум и крик женщин явились с мужской половины крестьяне, охранявшие спокойствие госпожи я ее дома. Причина тревоги была на-лицо и в таких обстоятельствах разссуждать было некогда: тотчас раздался выстрел и незваный и нежданый гость был убит наповал. На другой день происшествие было известно всему аулу. Обстоятельство дела были так ясны и смерть отверженного искателя казалась столь естественною, что не оставалось ничего более, как только похоронить убитого и все дело предать забвению. Не так Черкес смотрит на это: смерть, по его понятиям, должна быть омыта, если не кровью его убийц, то их состоянием. Родственников, которые бы приняли в этом случае на себя право требовать удовлетворения, не было, и совершение мести должно было пасть на того, кто приютил его в последний раз. Так и случилось. Кунак, давший приют изгнаннику, павшему жертвой неудачной попытки, объявил [9] претензии и требовал удовлетворения и вознаграждения за смерть убитого. Ни по адату, ни по шариату дело не было в пользу искателя. Видя везде неудачу, он обявил, что в течении трех дней представит свидетелей в том, что его кунак с намерением был призван вдовою и погиб жертвой ее коварства. Дело требовало переследования и съехавшиеся судьи должны были оставаться еще несколько дней и без дела ожидать его свидетелей. Хотя их и не было представлено в назначенное время, но он и в этом случае не отказался от своих претензий и требовал нового суда по русским законам. Наконец решено было какими бы то ни было средствами прекратить дело, и только пятьсот рублей, предложенные ему судьями, разумеется на счет вдовы, заставили его отказаться от дальнейшей тяжбы. Таковы результаты словесного судопроизводства у горцев. Присяжные или муллы, — их было здесь до пяти, — не остались в накладе, получив вознаграждение с той и с другой стороны. Мы не сделали ошибки, назвав мулл присяжными. Действительно, как только оканчивались все необходимые вопросы и ответы, все вставали с мест и расходились в разные стороны. Муллы, отделившись от толпы, удалялись в уединенное место и между ними начиналось обсуживание дела и готовился окончательный приговор. Изящно переплетенный коран переходил из рук в руки и тут-же из него делались необходимые выписки. Дело происходило в открытом поле и мне ни что не мешало пройти мимо их несколько раз. Лица присяжных светились особенною веселостью, разговоры сопровождались хохотом, и кажется, не участь подсудимых занимала их, но мечты на скорое получение туманов.

С тех пор, как открылись более правильные отношения к горцам, с тех пор, как наше правительство ясно сознало, что только одно образование может окончательно примирить покоренные силою племена, тогда только приняты были и все необходимые к тому меры. Воспитание горцев в кадетских корпусах не достигало предполагаемой цели, а равно и самый климат Петербурга был для них несовсем благоприятен, и потому, в 1857 году, прием их туда был ограничен, а вместо того усилены средства к воспитанию их на Кавказе, и в кавказских гимназиях открыто было для них по нескольку новых вакансий, а в последнее время открываются и окружнае училища, исключительно назначенные для горцев. [10]

К одному богатому и далеко в горах известному гостеприимством Черкесу, заехал гость. Хозяин был рад от души и старался угостить его на славу, по старым обычаям страны. К несчастью, у хозяина на ту пору не случилось чаю, и гость, ничего не сказав, уехал от него, страшно недовольный его угощением. [11]

Водка — второй элемент сближения горцев с Русскими. Здесь впрочем к чести Горца надобно сказать, что этот элемент привился только к высшему сословию, а нисшее, несмотря на близость станиц к аулам, ни на возможность во всякое время посещать их, до сих пор строго воздерживается от нее. Впрочем, если и есть весьма редкие исключения пьянства в этом сослевии, то самое общество не терпит его. Может быть скажут, его что удерживает религия; но простолюдин Черкес плохой магометанин. Правда, он совершает намаз, ходит аккуратно в мечеть и исполняет все другие обряды и, конечно, лучше всего знает, что его закон строго повелевает ненавидеть гяура и вести с ним постоянную войну; но и только. Из своих молитв, произносимых несколько раз в день, он столько же понимает, сколько и мы, именно — одно слово аллах; остальное для него темно и недоступно. От мулл случалось ему также слышать, что пророк запрещает упиваться вином, но ведь, водка совсем другое дело: об ней ни слова не говорится ни в коране, ни в его толкованиях. Да он хорошо видит и сам, что и князья, в его прнсутствии, также вовсе не пьют вина, а только водку и портер. Несмотря на все [12] это, простолюдин крепко воздерживается от водки. Исключенья, повторю опять, редки и строго преследуются обществом.

Так образовывается горец-мужчина. Между тем домашний мир его, замкнутый для жизни городов и станиц, остается в первобытном своем состоянии. Черкесская женщина по прежнему верна своему мужу, по прежнему страшится строгого в этом случае наказания — лишения носа; а поползновенья мужчин, приученных станицами и городами, обнаруживаются все чаще и [13] чаще и современем занесут и эту язву в свое целомудренное общество и вместе с тем занесут в ущелья гор неведомые там доселе болезни. На первый раз такие поползновения, при известной обстановке черкеской женщины, кажутся ей дикими и кончаются обыкновенно неудачей, как это случилось с героем вышеприведенного рассказа. Если там, может быть, руководили женщиною совсем другие причины, то в следующем случае руководила ею прямо несообразность подобных притязаний с образом ее жизни. И страстность натуры, и влияние знакомства с Русскими, в обществе которых приходилось новому герою насмотреться, а может быть и сблизиться с известного рода женщинами, дали ему повод попытаться применять возможность легкого сближения и в своем родном ауле. Муса, действующее лицо этого рассказа, вздумал ухаживать за молодой вдовушкой из своего аула. Вдова как-то узнала о желаниях Мусы. Ему было отказано наотрез. Герой наш не унывал и решился прибегнуть к тому же средству, как и герой известного уже читателю разсказа. Темною ночью, никем незамеченный, пробрался он к сакле вдовушки и искал средств пройти в самую саклю, но проклятые собаки своим лаем испортили все дело и бедный Муса был пойман. Если не смерть, то жестокие побои ожидали героя. Вдовушка распорядилась совершенно иначе, но нисколько неутешительнее для бедного Мусы. По ее приказанию он был привязан у ворот к столбу в очень невыгодном для него положении, ноги его не касались земли. Тяжелое и постыдное наказание он должен был нести до утра, покуда проснется весь аул. Действительно позор был ужаснейший, особенно по понятиям черкеского общества. Только усиленные просьбы и всевозможные клятвы навсегда отказаться от всяких видов на спокойствие вдовы смягчили гнев ее, и он, глубоко униженный и оскорбленный, был отпущен.

Несмотря на то, что первое наше письмо, против желания, оказывается слишком длинным, от нас читатели вправе [14] потребовать отчета о приемах собираний материалов, coглаcнo нашему обещанию, а пожалуй и самих материалов, как прямых тому доказательств. Мы не прочь ни от того, ни от другого. Близкое знакомство с воспитанниками учебных заведений навело нас в мысль попытать счастья и с этой стороны. Впоследствии, через это же знакомство, многие из служащих на Кавказе в свою очередь изъявили нам желание помогать своими трудами. С этою целью составлена была программа, в которой прежде всего обяснены важность и значение материалов народной жизни, и наконец указаны и самые приемы для собирания материалов, npиемы предлагаемые современной наукой.

Не привожу вполне самой программы, но укажу только на то, чего от каждого можно было требовать в особенности, по большему или меньшему знакомству его с тем или с другим бытом. От казака требовалось собирание казацких песен, песен, занесенных сюда с переселением из Poccии и песен новых, необходимо вызванных иным положением переселенца и его вечно — боевой жизнью. Разумеется, кроме этого, указано и на собирание всего, что только относится до жизни казака. На заговоры и преимущественно на заговоры против оружия, без которых не обходится ни один казак и в силу которых он непреложно верит, также обращено внимание собирателей. Заговоры по форме и по значению для казака те же молитвы. Все они начинаются обыкновенно обращением к Спасителю, Божей Матери и некоторым святым и особенно к Николаю Чудотворцу, Святому Тихону и Михаилу Архангелу. Столь же важный материал для жизни казака составляют рассказы о битвах его с горцами. Казак вечно на страже, вечно ждеть нападения и пули. Отстоял он линию, отогнал далеко врага, ему не дадут успокоиться — и тотчас его переселяют на новую линию и на новые битвы. А сколько в этих битвах случаев, нигде не записанных, и для них очень обыкновенных, потому что они беспрестанно заменяются новыми, а между тем в этих обыкновенных для них случаях сколько великих самопожертвований, сколько удали, случайностей, подвигов почти баснословных. Хотите-ли материалов из этой вечно-боевой жизни, вам стоит только спуститься на плоскость Кубани и с каждым холмом, лесом, кустарником, мостом, с каждым бродом, вы услышите десятки воспоминаний, воспоминаний самых свежих, еще не тронутых [15] вымыслом, не перешедших в область фантазии. Одним словом, с каждым новым именем, с каждым новым названием, будет-ли то станица или простой пост, непременно соединено поэтическое преданье. Это лучшие материалы будущей исторьи линейного казачества.

Не заходя слишком далеко к истории переселения Русских на Кавказ и прежде всего на Терек, скажем только, что со времен Екатерины II, когда Кубань сделалась границею с горскими племенами, когда мы стали твердой ногой на северном Кавказе, тогда собственно начались переселения сначала по воле правительства, а потом и без воли его, когда узнали от переселенцев, что жить там и шире и раздольнее. Десятками тысяч десятин раздавались богатые и хлебородные земли. Потемкин получил 30 тысяч десятин самой лучшей земли. Селись на ней кто хочет! обявляли владельцы в свою очередь. И вот на широкое раздолье прикубанских земель толпами потекли казенные крестьяне, однодворцы, выходцы из Польши, но сильнее потекли сюда крестьяне от господь своих, а равно и всех сословий бездомовники, которым в России терять было нечего. В год, в два лучшие места заселяли и образовывали богатые селенья, в 500 и более душ. Пять седьмых, переселенцев были помещичьи крестьяне. Партии раскольников всех сект, с Иргиза и других мест, еще прежде нашли на Кавказе обетованную землю. Вслед затем почти сами собою выростали города, села и станицы. Население увеличивалось быстро. Указ Екатерины, прекративший бродяжничество и крепко прикрепивший крестьян к землям тех помещиков, на которых поселились они, на время прекратил наплыв переселенцев. Объявление края привиллегированным снова подвинуло к переселению и число жителей опять увеличилось [16] быстро. Но ничего не приносили c собою переселенцы из своего скарба, кроме преданий и песен своей родины, и ими-то утешали себя здесь на просторе, вспоминая далекое пепелище и могилы отцов и в большей чистоте сохраняя их. Здесь не успела скоро исказить их чистоту ни вообще цивилизация больших городов, ни цивилизация фабрик, трактиров и харчевен. Ни кем не тронуты еще эти материалы!

Во славном было во Царьграде,
И во том же славном царском кабаке,
Пьет Садко, пьяно напивается,
Во глупом хмелю Садко похваляется;
«Нет, Садко, во свете богаче меня,
«И нет, Садко, меня тороватей!
«Откуплю я, Садко, всю Рассеюшку,
«Всю царскую земелюшку,
«И все лавочки торговые.
Только горе Садко — все ряды горшечные.
Скоро их жгут (горшки), скорей того делают.
Нагружает он Садко тридцать корабличков,
Нагрузимши, сажал он корабельщичков
Под один голос, под один волос,
Под единое личико белое. [17]
Пущает Садко кораблички в океан-море
Все корабли-то по морю поплыли,
Они поплыли, как белые лебеди;
Садков корабль с места не тронулся.
Закричал Садко своим громким голосом:
«Ну, братцы мои, други корабельщики,
«Не ругался-ли кто скверно-мат — но,
«Не согрешил-ли кто со чужой женой,
«Не сбранил-ли кто своего отца-матерь?
«Сем (попробуем) вырежем, братцы, по жеребу,
«И пустим мы во сине море.
Bсe жеребы по морю поплыли,
А Садков жереб, как ключ ко дну.
Воскричал Садко своим громким голосом:
«Ну, вы братцы мои, други корабельщички,
«Согрешил я со чужой женой,
«Сбранил я своего отца-матерь.
«Берите Садко, бросьте в сине море.
Загубил Садко свои тридцать кораблей!
Загубил Садко свою жизнь в море!

2.

ПЕСНЯ ПРО ЕРМАКА ТИМОФЕЕВИЧА.

_____________

На славной было речушке, на Камышинке,
Жили, проживали, братцы, люди вольные
Донские, Гребенские со Яицкими.
Атаманушкой у них был Ермак из донских казак,
По отчеству назвать его Ермак, Тимоееев сын,
А есаулушкой у них был, братцы, Иван Васильевич,
А за писаря у них правил, братцы, Гур Гурьевич.
Ермак-то говорит, братцы, как в трубу трубить.
Не золотая трубочка она вострубила,
Ермак-то ли, старый казак, речь возговорил:
«Собирайтеся вы, ребятушки, во единый круг.
«Думайте вы, ребятушки, думу заединую.
«Вы меня-то Ермака, старика, вы послушайте:
«Проходит-то у нас, братцы, лето теплое.
«Настает-то у нас зима холодная; [18]
«И где-же мы, ребятушки, зиму зимовать будем:
«На Яик нам город идтить — переход велик;
«На тихой-то нам Дон идтить — переловленным быть,
«По разным по тюрмочкам поразсаженным;
«А мне-то Ермаку, старику, быть повешенным.
«На Казань город идтить — грозный царь стоит,
«Грозный царь стоит — Иван Васильевич
«Пойдем-же мы, братцы, на Волгу реку.
«Набьем-же мы, ребятушки, куницев, лисицев там,
«Пошьемь-же мы, ребятушки, тулупы теплые;
«Поделаем-же мы, ребятушки, шлюпки легкие;
«Поедем-же мы, братцы, по Волге pеке,
«И будем мы ловить купцов со товарами;
«Запасемся мы, ребятушки, товарами на всю зиму,
«Тогда-то мы поедем ко царю Ивану Васильевичу.

Оканчивая это письмо, мы еще раз повторим, что Кавказ заслуживает внимания нашей литературы. Здесь бьет свежим ключом молодая жизнь, еще не втиснутая в узкие рамы гражданского быта. Явления этой жизни тем интереснее, что в них ясно открываются естественные стороны человеческих страстей, желаний, верований и надежд. Через два или три поколения, вероятно, многие черты этой дикой и молодой народности исчезнут.

Ф. Юхотников.

1860 года, 20 декабря.

Ставрополь кавказский.