ГЕЙНС К. К.

ПШЕХСКИЙ ОТРЯД

С ОКТЯБРЯ 1862 ПО НОЯБРЬ 1864 ГОДА

(Продолжение.)

(См. «Военный Сборник» 1866 г., 1–2, и «Карту района действий пшехского отряда», приложенную к № 1 «Военного Сборника» за 1866 год.)

V

Передвижение отряда из Тверской станицы на реку Схалюко, для устройства поста. — Происшествие в лагере. — Арестование абадзеха. — Переход отряда в Хадыжи. — Первые занятия отряда на новой позиции. — Появление большого числа выбежавших из плена. — Рассказ одного из них. — Разнообразные сведения, заимствованные из рассказов бывших пленных. — Движение отряда между Пшишем и Пшехою, с целью побудить абадзехов к скорейшему выселению. — Праздная жизнь в Хадыжах: базар; торговля горцев; язык, на котором объяснялись солдаты с горцами. — О тревогах в отряде. — Фазаны (люди).

Быстро шли работы пшехского отряда. Переговоры, между тем, кончились. Ничем не нарушаемое перемирие тянулось довольно долго, вместе с однообразными, скучными, чрезвычайно жаркими и сухими днями. Лихорадка, по прежнему, уменьшала ряды наших войск. Наконец, дорога от станицы Пшишской до Тверской и работы по устройству самой станицы были окончены.

6-го августа отряд двинулся вперед. Отряд из пяти батальонов пехоты, дивизиона драгун, двух сотен казаков и шести орудий (Стрелковые части: 19-й, самурский батальоны; сводно-линейные №№ 1-й и 4-й полубатальоны; две роты сводно-резервного № 2-го батальона; затем 3-й батальон Кубанского пехотного полка и одна рота саперного дивизиона Тверского драгунского полка, 1-я Новотроицкая и 6-я Петропавловская казачьи сотни; дивизион горных орудий 20-й бригады.), под начальством полковника [4] Граббе, передвинувшись верст на восемь от станицы, вверх по правому берегу реки Пшишь, расположился лагерем при впадении реки Схалюко, для устройства здесь поста и для вырубки леса и разработки дороги между этим пунктом и Тверской станицей.

Наша новая позиция была счастливее развлечениями, чем предыдущая. На третий день по приходе на Схалюко, из Тверской станицы шла небольшая колонна. На пути следования колонна эта получила приказание от начальника отряда быть как можно осторожнее, потому что большое число горцев находится в сборе. На всякий случай навстречу колонне было выслано два батальона пехоты со взводом артиллерии. Не доходя трех верст до отрядного лагеря, колонна остановилась, поджидая свой отставший обоз. В это время на левой стороне по косогору, между красиво расположенными группами деревьев, была обнаружена огромная толпа абадзехов. Это был сбор абадзехов, перед которыми читалось послание, полученное из Турции. С правой стороны виднелось множество наездников — запоздалых депутатов, рысью спешивших со всех сторон небольшими партиями. У половины из них не было оружия, чем они яснее хотели показать, что не намерены нарушать перемирия; но кавказские войска не раз были проучаемы и знали, что значит безусловно доверяться мирному расположению горцев. А потому колонна стянулась и с песнями тронулась дальше. Горцы, при виде наших войск, с которыми до того они знакомились только в бою, бросились к колонне с живым любопытством, желая, вероятно, вблизи рассмотреть наших молодцов. Старшины, оставленные своими слушателями, променявшими их умные речи на солдатские песни, в свою очередь погнались за разбежавшимися и нагайками начали сгонять их опять в кружок. Таким образом, ожидаемая трагедия приняла комический характер.

Накануне этого дня, в самом лагере наших войск случилась небольшая суматоха. На площадке, отведенной для сатовки, часу в первом пополудни, поднялся шум; наконец раздалось несколько криков: «татары режут!» Ударили тревогу; дежурный батальон взялся за ружье, артиллеристы ближайшего фаса к месту сатовки на руках втащили горные орудия на курган и навели их на площадку. Горцы [5] однако не разошлись, а виновного повели к начальнику отряда. Дело-то вышло простое. Абадзех продавал орехи, нанизанные на нитку. Какой-то солдат, желая купить, осмотрел одну из связок, справился о цене и сказал горцу, чтобы он шел за ним в палатку, где обещал ему заплатить за орехи. Абадзех не хотел идти, а солдат настойчиво звал его, держась за орехи. Продавец, выведенный из терпения, начал отнимать свой товар, но, убедившись, что не одолеет солдата, выхватил кинжал и хотел перерезать нитку с орехами, да нечаянно хватил солдата по руке. Из этого заварилась каша: явились кровь, драка, крик, тревога и проч., кончившиеся, впрочем, без особенно серьезных последствий.

Схалюкский пост был построен к 9-му августа. Еще день, и постовую вышку оставалось только покрыть крышей; но в этот последний день, вечером, произошла опять суматоха, покрупнее чем предыдущая.

Один, недавно вышедший из плена, казак заметил на сатовке горца, у которого был в плену. Попросив товарищей не выпускать горца из вида, он отправился к начальнику отряда с просьбою остановить этого абадзеха, на том основании, что он захватил казака вместе с женою и невесткою в плен во время перемирия, и потребовать от горца возврата женщин, которые находились еще у него; при этом казак жаловался на крайне варварское с ними обращение. Полковник Граббе велел привести обвиняемого. Горец же, заметив приближение солдат, хотел было уйти; но следивший за ним казак схватил его за руку. Абадзех узнал казака, в одно мгновение выхватил винтовку, приставил к его груди и спустил курок. К счастью — осечка. Абадзех и его нукер были арестованы, при чем старшинам объявлено, что освобождение его будет зависеть от скорого возвращения жены и невестки казака, приносившего жалобу.

11-го августа, окончив постройку поста, отряд направился к Хадыжам, которые были очищены нами три месяца тому назад. Кругом, по дороге, отзывалось как будто миром: огромные стада, принадлежавшие туземцам, паслись по всей долине; толпы горцев, без оружия, сбегались любоваться своими победителями и выносили на продажу индюков, [6] кур, гусей и т. п.; до все это как-то странно гармонировало с заряженными ружьями наших солдат и с обоюдным нерасположением.

— Вишь, землячки-то, землячки, чорт бы их побрал — говорили солдаты — сбежались своими лохмотьями похвастаться.

Но вот показалось бывшее укрепление Хадыжи. Горцы не уничтожили его. Расположенное на возвышенном берегу реки Пшишь, оно было разбито на косогоре, причем часть небольшой внутренней площади его была видна издали. Выше его тянулся большой и густой кустарник, оканчивающийся около вершины горы, с которой можно было рассмотреть все уголки укрепления, бесхитростная фигура которого представляла четырехугольный редут, с выступами для орудий по углам.

Название укрепления как-то не шло к Хадыжинскому редуту. Будучи немногим больше Схалюкского поста, оно уступало ему в искусстве постройки. Вообще, как общее расположение укрепления, далеко не преграждавшего долины реки Пшиши, так и устройство его, по нашему мнению, не вполне удовлетворяли его назначению.

Может, однако, родиться вопрос, почему никто из начальников не озаботился обратить на это особенного внимания? Да потому, что все они хорошо знакомы со способом войны кавказских племен и с полною их неспособностью брать укрепления, почему и не придавали этому вопросу особого значения. Известно, что, со времени введения у нас нарезного оружия, не было примера, чтобы горцы рискнули взять приступом не только укрепленную станицу, но даже и укрепленный пост.

Во время проезда Его Императорского Высочества наместника Кавказа, в марте месяце, около Тубинского поста вертелась, как говорили, двухтысячная партия, а на посту были рота из пятидесяти человек и одно легкое орудие. Несмотря на это, горцы не решились атаковать поста. Даже выстрел из орудия по приближавшимся к укреплению горцам, служивший как бы вызовом на бой, не возбудил горцев к атаке; они ограничились только поспешным отступлением в глубь леса, окружавшего пост.

Если и случались нападения горцев на укрепления, например в роде такого, которое было сделано на Хамкеты, [7] так это при совершенно других обстоятельствах. Во-первых, укрепление Хамкеты находилось не в районе военных действий отряда, стало быть горцы, знающие, что в таких местах все посты стоят беспечнее, имели важный шанс к успеху; во-вторых, там было очень мало войск; в-третьих, форштадт был слишком слабо огорожен; в-четвертых, в укреплении была хорошая причина: весь форштадт застроен был множеством армянских лавок и домами более богатых жителей. Но и здесь, несмотря на быстрое и эффектное нападение горцев, при котором каждый из абадзехов держал в руках по факелу, они захватили только один форштадт; а укрепление едва обороняемое по крайней мере в шесть раз слабейшим гарнизоном в сравнении с атакующим, осталось для них неодолимой преградой. Если бы в форштадте было достаточно войска, то нельзя было бы ожидать ничего подобного.

По прибытии в Хадыжи, только около двух батальонов разбили свои палатки наверху горы, около укрепления; остальная же часть отряда расположилась на нижних уступах горы и на самом берегу реки Пшиш, чтобы быть поближе к воде. Затем начались, по обыкновению, деятельные работы: очищение кустарника, окончание бруствера укрепления, постройка небольшого поста на вершине горы, прокладывание дороги, копание землянок, пекарен, кухонь и проч. В то же время открылась подвозка провианта и сена из станицы Пшехской, на расстоянии 50 верст в один конец. Войска до того были заняты поименованными работами, что в прикрытие лагеря и пастьбы скота оставался иногда неполный батальон. Окончив бруствер укрепления, войска начали пристраивать к южному его фасу плетневую ограду в роде станичной, для склада бунтов провианта. К 1-му сентября была окончена и эта пристройка. В продолжение всего июля и августа, во время вышеозначенных занятий войск, чуть не ежедневно появлялись в лагере нашем выбежавшие из плена солдаты и казаки. Сначала, когда мы отошли к Пшехской станице, неприятель, удалясь в горы, уводил с собою и пленных; теперь же войска наши, расположившись между туземцами, которым больше некуда было деваться, находились от наших пленных уже так близко, что они могли издали видеть наш лагерь. [8] Сердца их заговорили еще сильнее, когда долетавшие до них звуки песен, барабанов и рогов напоминали им прошедшее, которое всегда так мило в неволе. Вечерняя заря в лагерях была большею частью сигналом к побегу пленных. Многие из них, пробывшие в плену лет по двадцати пяти и более, едва говорили по-русски; случалось, что выходили с женами из горянок и детьми магометанского вероисповедания. Некоторые из пленных сами приняли магометанство, как они говорили, по необходимости, но большею частью переделывали его на свой лад. Так случалось слышать, как иной, говоря об этом, прибавлял:

— Вот уж, братцы, пятый год говел по-ихнему.

— А что ты, небось, опять станешь молиться по-нашему? спрашивали его товарищи.

— Беспременно, братцы, беспременно, вот ваш хрёст!

И при этом говоривший твердою рукою клал крест…

Э, брат — замечают ему — какая же у тебя рубаха порванная да грязная!…

— Да ведь бань-то у них, проклятых, нет; а заработать на рубаху — где заработаешь?…

При этом всегда кто-нибудь подворачивался с рубахой.

— На, брат, возьми.

— Спасибо, землячки! Эх, братцы, как посмотрю на вас, то ажно плакать хочется!…

— Носи на здоровье… Будешь богат — отдашь.

Нельзя было без удовольствия видеть, как седые старики, пробывшие долго в плену, сначала с недоверием, а потом с каким-то благоговением, слушали рассказы о том, что теперь нет более у вас крепостных, что больше не секут розгами, не гоняют сквозь строй, что начальство стало теперь добрее, и проч.

— Ах, Боже мой, Боже мой! прибавляли они. — Ишь ты какие перемены!

— А кто у нас императором теперь, братцы? спрашивали они.

— Да Александер Миколаевич! отвечали солдатики.

— Так это кто ж, значит, таких милостей надавал?

— Да все он же!

Конечно, каждый из пленных во всю свою жизнь не испытывал более подробных расспросов, как по выходе из [9] плена. Благодаря им, мы очень многое узнали о положении дел на Кавказе и о тех интригах, которые велись эмиссарами из Турции.

Вот рассказ одного из них (Бывшего казенного денщика кавказского линейного № 7-го батальона майора Колено, Семиона Старченко, выбежавшего из плена 11-го августа.).

Глубокой осенью 1853 года, из укрепления Сужат, выступила колонна. Пройдя с нею версты полторы, рассказчик с одним товарищем, заманенный в лес спелыми огромными грушами, отошел от колонны и начал собирать соблазнительные плоды; но в это время загудел лес от залпа нескольких сот ружей, и партия, поджидавшая колонну, вслед за тем бросилась в шашки. Тут он попался в плен и приведен был в Убыхский аул к тому, кто первый схватил его.

В течение трех лет его перепродавали от убыхов к шапсугам; от них он перешел к абадзеху, потом к другому, у которого и прожил девять лет. В первый же год женил он его на своей крестьянке; но недолго пришлось ему жить с женою: она умерла, оставив ему сына. Затем его с сыном продали абадзеху Цей-Яуку. Этот тоже купил ему жену, по его словам, добрую и хорошую женщину; но тяжела была его жизнь у Цейя: одевал их он старыми лохмотьями, негодными никому в доме, кормил так, что они едва только жили, а жена, родившая дочь, едва могла кормить свое дитя молоком; работать же заставлял больше своего буйвола. Плохо выкормленное дитя их было хило и беспрерывно заболевало. В свободное время, он иногда рассказывал ей о русских, говорил, что жизнь там хороша, что работы меньше, а едят там лучше, и уговаривал ее бежать; но лишь только подходили русские войска, их угоняли в дальние трущобы. Бежать было нельзя.

В прошлом году, когда хозяин их был убит, они остались с хозяйкою. Войска наши прибыли в Хадыжи; песни, крики «ура», утренние и вечерние зори, призыв на работу и на обед, все слышно было в их ауле, и все это увеличивало их решимость бежать. Наконец они выбрали отличное время, когда хозяйки не было дома, и решились бежать; но, лишь только пришло ожидаемое время, дитя заболело. Любовь к прежней жизни превозмогла любовь к жене, и [10] он один выбежал из плена. Жена же его, Сану, осталась с хозяйкою.

Магометанскою веру принял он, как говорил, чтобы только наружно выполнять обряды в угождение хозяевам, а иначе жизнь его была бы хуже ада. А нужда заставила очень скоро выучиться абадзехскому языку.

Кроме того, Старченко сообщил нам, что старшина аула, в котором он находился, Мусса-Карбич, был в Турции и только в прошлом месяце возвратился оттуда с письмами: одно было от турецкого султана, другие от Магомет-Амина. В первом из них было сказано, что нынешний год не будет помощи из Турции потому, что страна горцев сильно обеднела запасами хлеба и сена от войны с русскими, что вследствие того она не в силах будет прокормить отряд, если он к ним прибудет; но весною будущего года им пришлется много войск, с продовольствием и припасами. В письме же наиба сказано противное, именно: что он скоро придет с отрядом турецких войск и высадится где-нибудь близ Анапы; а Муссе-Карбичу приказал лично появиться с отрядом у устья реки Туапсе, причем уверял горцев, что русские, незаконно овладевшие берегом, отступят немедленно при его появлении. Старченко рассказывал, что абадзехи, по этому случаю, делали несколько больших сходок. Вероятно, помянутая нами сходка около Схалюкского поста была одна из них. На этих сходках преимущественно было такое решение, чтобы, по возможности, оттягивать время до весны, а там посмотреть, если не прибудет обещанная помощь, то начать выселение в Турцию или в Россию. Главное, что письма, полученные из Турции, были поразительно противоречивы. Даже абадзехи, непривычные к разбирательству подобного рода документов, далеко не все поверили в искренность письма наиба; только небольшая часть уверяла, что он говорит правду, а большая — что обманывает и что раньше весны они не получат помощи.

Старченко сообщал также, что верхние абадзехи решились переселиться к нижним, у которых в том году был отличный урожай и которым, по последующим переговорам, позволено спокойно прожить между Пшишем и Пшекупсом всю зиму до первого февраля.

Подобные рассказы сильно подзадоривали наше [11] любопытство. Мы постоянно узнавали о появлении выбежавших из плена и так подробно допытывали их, как нельзя больше; некоторые из офицеров записывали имена, встречавшиеся в их рассказе. Из их бесхитростных, но правдивых повествований, мы ознакомливались с некоторыми чертами быта горцев, грубым и диким нравом мужчин, который тяжело ложился на наших пленных, добрым и ласковым характером их женщин, которых судьба не очень многим была лучше этих несчастных. Узнали также, что и у них оружие делалось во многих аулах; но это искусство у горцев западного Кавказа, вероятно, стояло на очень низкой степени, потому что лучшие клинки, которые попадались нам, были или турецкие, или чеченские, или дагестанские.

Многие из выбежавших рассказывали, что и порох делали сами горцы, если долго не бывало привоза его из Турции. Составные части его очень оригинальны, по крайней мере одна из них: трава зверобой (?) и затем селитра и уголь; пропорции же этих составных частей никто на пленных не полюбопытствовал узнать.

Свинец, по рассказам пленных, горцы получали из Турции, а также отыскивали, после перестрелки, русские пули и переливали их по своему калибру. Про добычу железа пленные рассказывали, что горцы выжигали его из какого-то синего камня, который они отыскивали около снеговых гор. Операция эта производилась в глиняных котлах, на верху которых, в горизонтальном направлении, прикреплялись деревянные ковши с очень маленькими, отверстиями в нижних их частях.

Через пленных мы узнали подробно о состоянии дороги в Туапсе, удобство и неудобство ее относительно прохода войск с вьючным обозом и артиллериею.

Рассказывали еще, что кроме того письма, о котором было упомянуто выше, было получено еще от Магомета-Амина и другое, которым он упрашивал абадзехов не изъявлять покорности русским, говоря, что скоро вся Европа пойдет на Россию, и первыми явятся к ним турецкие войска, и сильный флот будет поддерживать враждующие племена с русскими; а чтобы поверили его словам, он упирался на свидетельство горцев, в том году переселившихся в Турцию и остановленных в Трапезонте, близ которого собран был [12] значительный отряд, назначенный для десанта на восточный берег Черного моря, прибавляя, что отряд этот отлично снабжен провиантом и боевым припасами.

Некоторые из пленных, бывших у убыхов, рассказывали, что на одном из больших сборов их явился английский офицер, который, от имени своего правительства, просил их, чтобы они продолжали вражду с русскими и что в самом непродолжительном времени они получат для поселения свои же родные места, которые будут для них отвоеваны союзными войсками. Потом он, под прикрытием отряда убыхского военоначальника, хаджи-Догомукова, направился обратно к устью реки Шихеб, где недалеко ожидал его пароход.

Некоторые передавали, что слышали, будто один натухайский эфенди, Куштанов, находившийся уже в Турции, вернулся обратно к месту своего жительства через Джубу и деятельно проповедовал, чтобы горцы не сдавались русским, что он нарочно приехал подтвердить обещание Турции непременно прислать помощь, и что Турция пожертвовала и скоро пришлет около полутораста ящиков с порохом, в удостоверение чего он показывал ключ от этих ящиков перед целым собранием.

Неутомимые расспросы пленных доставили нам превосходные сведения; сведения же, которые получало наше правительство, нам неизвестны, почему нет возможности поверить эти показания с более точными документами. Как бы то ни было, а можно и по этим данным вывести приблизительно верное понятие. В какой степени вмешивались в эти дела правительства разных государств, сказать трудно; но кем-то, и, вероятно, Турцией, через подкупленных эмиссаров и горцев, наивно поверивших обещаниям будущих благ, велась самая крупная интрига, которая, судя по показаниям, приносила неблагоприятные для нас плоды: так, убыхи, начавшие переселение, приостановились и начали формировать отряды; абадзехи собственными боками почувствовали свое невыгодное положение, и в то время, как одни вели с нами переговоры, другие начали понемногу приставать к убыхам шайками и готовиться к набегам. В ожидании Магомет-Амина начался у убыхов новый выбор старшин; даже строили где-то мегкеме (народное судилище). Все мало-помалу [13] поддавались обещаниям, сообщаемым из Турции; даже забывали про то, что русский штык стоял у них на пороге, что для действий еще оставались осень и зима, которые не разгоняют отрядов, а собирают новые, для зимней экспедиции, что им нужно же было чем-нибудь прожить до весны, что много тысяч народа лишились возможности собрать хлеба с полей, а собранное погибнет с появлением русских.

По следующим действиям можно было заключить, что эти интриги способствовали к быстрейшему покорению Кавказа, стало быть имели свою хорошую сторону.

Хотя всякий бывший в последней зимней экспедиции, с каким-то грустным чувством представляет те картины ужасной борьбы солдат с бедствиями, ниспосылаемыми природой, какие выпадали нам на долю, однако мы успели дойти зимою до Гойтх, а весною достигли берега моря.

По приходе в Хадыжи, полковник Граббе был решительно осаждаем просьбами приезжавших горцев. Мы, конечно, интересовались подобными съездами, и всегда узнавали только одно, что горцы приезжали просить об освобождения арестованных горцев, о которых упомянуто выше. Пользуясь их съездом, начальник отряда постоянно напоминал им, что срок очищения пространства между Пшишем и Пшехою уже подходит и что он замечает полное равнодушие горцев к сроку 13-го сентября, конечному термину, назначенному для выселения горцев. При этом начальник отряда грозил даже скорым своим визитом к горцам, а они все твердили об арестованных, хотя уже несколько раз получали один и тот же ответ: что их следовало бы наказать самым строгим образом за обнажение оружия в мирное время, за полное ослушание против начальника в районе лагеря, в намерении убить казака, исполнявшего долг свой, и что, снисходя только просьбам почтенных старшин, он решается отпустить их по возвращении ими пленных женщин.

На третий или четвертый день появилась толпа солдат, окружавших странный поезд: на седле сидела женщина, а сзади ее, на крупе лошади, примостился горец. Казак, поднявший эту законную кутерьму, кинулся на встречу к своей жене, которую давно не видал. Ее сняли с седла; молча подошла она к мужу и стала рядом с ним перед начальником отряда. Но не долго скрывала она свои чувства: [14] сначала молча, поглядывала только на мужа, потом полились у ней градом слезы. Ни обниманиями, ни поцелуями она не высказывала своих чувств; ее рыдания были так понятны, что некоторые едва не вторили ей.

А что, видно, ей больно было хорошо-то у татар? сказал кто-то.

— Еще бы!… ишь, сердечная, заливается: должно быть ей жаль расстаться с этими чертями! ответил другой.

Привели и связанного горца. Распутали ему локти, среди насмешек и острот солдат. Отдали ему ружье, потом шашку, пистолет, наконец портмоне, взятый у него при арестовании. Он заглянул в него и объявил, что там было 10 р. бумажками. Переводчик, честный и добрый человек, находившийся при полковнике Граббе, поклялся, что он, при отбирании вещей, перед всеми показывал, что портмоне горца было пусто; но абадзех продолжал требовать своих денег. Обман был явный. Но, чтобы не дать повода такому гадкому человеку выдумывать про нас, что его ограбили, полковник Граббе приказал выдать ему объявленную сумму из своих денег. Потом, по приезде другой женщины, был освобожден и нукер горца.

Мир с абадзехами продолжался; но выполнение некоторых условий шло очень медленно.

Полковник Граббе, во все время пребывания своего с отрядом в Хадыжах, твердил беспрерывно заезжавшим к нему абадзехам, чтобы выселялись: или за реку Белую, или куда хотят, только чтобы скорее очищали пространство между Пшишем и Пшехою. Конечно, все эти слова оставались словами. Горцы торговались за время, мешкали; а, между тем, откладываемое перемирие, могло прекратиться, и тогда нам пришлось бы иметь дело с целым населением. Чтобы придать словам своим более веса, полковник Граббе взял пять батальонов пехоты, роту сапер, дивизион драгун, две сотни казаков и шесть горных орудий (Стрелковые батальоны 19-й ширванский, апшеронский, самурский и сводно-линейный № 1-й. Дивизион Тверского драгунского полка. Казачьи сотни Темирговская и Убежинская. Четыре горных орудия 20-й артиллерийской бригады и два орудия только что прибывших облегченной № 3-го батареи 19-й артиллерийской бригады.) и 3-го сентября двинулся внутрь пространства между Пшехою и Пшишем. [15]

Раскинув для осторожности боковые цепи и переваливаясь по арбяным дорогам с одной высоты на другую, колонны шли между аулами. Значительная часть их была уже брошена; оставшиеся же там жители сильно были перепуганы этим движением. При приближении войск к жилым местам, видно было издали, как белые сорочки убегающих женщин мелькали среди зелени кустов и деревьев, как нагруженные арбы поспешно подымались в гору и как запоздалые хозяева копошились около сакель. С нашей стороны, конечно, не было сделано ни одного выстрела. Мир сохранялся. Таким образом, сохраняя перемирие, мы расположились на позиции около какой-то пересохшей реченки.

В течение 4-го и 5-го сентября отряд не переменял своего лагеря, а отправлял только колонны в разные стороны для фуражировок. Также посылались они и для того, чтобы большая часть остававшихся в этих местах горцев собственными глазами видели прогулку наших войск по их владениям, потому что это производило несравненно лучшее впечатление. Приезжавшим же абадзехам полковник Граббе объявлял, чтобы они торопились выселением и что он очень скоро пришлет колонну для сожжения аулов.

Между тем, весть о появления наших войск пронеслась по всей окрестности, почему надежда их на оттягивание времени для переселения была окончательно уничтожена, и это-то подвинуло мирные переговоры вперед, как ни одно из прений в Ширванской станице. Выселение началось очень быстро. Горцы поминутно съезжались к полковнику Граббе, толковали о своем переселении и не торговались более о протягивании времени. Ласковым и дружественным тоном начальник отряда внушал к себе их доверенность, и они охотно слушали его советы.

4-го сентября, одна из колонн, отправленных на фуражировку, нечаянно наткнулась в своих поисках на жилой аул и была свидетельницей, какое впечатление производила на горцев необходимость выселения. В несчастном ауле, предавшем сначала судьбу свою воле Аллаха или русскому «авось», поднялись такой вопль, крик и плач, что начальник колонны, желая хотя сколько-нибудь успокоить несчастных жителей, не доходя до аула, остановил колонну и до тех пор не подходил к нему, пока оттуда не выбралось все [16] население со своими пожитками. Потом явился к начальнику колонны один из стариков, прося, чтобы при фуражировке оставили ему хотя немного сена. Конечно, просьба его была выполнена. В другом же ауле хозяин был более горячего темперамента, и, при появлении наших войск, он подбежал с требованием, чтобы не смели трогать его имущества и сейчас же возвратились назад, иначе он грозил стрелять; но, видя, что ультиматум его не уважен и отряд разбирает его сено, горец пришел в такой азарт, что с криком кинулся было один на всех, но, к его счастью, был остановлен и обезоружен другими горцами.

Фуражировки этих дней были решительным благополучием.

Такое быстрое движение вперед, какое сделал пшехский отряд в течение последних шести месяцев, ясно говорило и за будущие блестящие результаты; но в то же время продовольственная часть начинала страдать от дальности перевозки. Склады наши были слишком далеки от войск. Особенно трудно было продовольствовать лошадей: трава на полях сгорела совершенно, а ближайший запас сена находился в станице Пшехской, это значит около 46 верст, а до отрядного сенника было около 63 верст. Наложить воз в 25 пудов, в сухую погоду его привозили в Хадыжи около 18 пудов; а в грязь, когда копанные дороги представляли густое месиво из глины, не привозили даже и 15 пудов, по причине большого количества дней провоза; как от дурной погоды, так и от постоянных поломок пропадали иногда целые возы и запалялись лошади, что весьма затруднило перевозку. Поэтому движения, делаемые нами до 6-го числа, для лошадей были не тяжестью, а отдыхом. После этого иногда бывали фуражировки по правой стороне Пшиша, а горцы к этому времени начали продажу сена.

Больше месяца отряд наш простоял около Хадыжей, проводя время в мелочных занятиях. В это время на позицию наехали разного рода продавцы, устроилась гостиница, и отряд зажил как-то оригинально.

Лагерь отряда был расположен амфитеатром по уступам ската горы, начиная от укреплении до реки. Перед нами открывалось все пространство внизу лагеря, обширная, ровная долина реки Пшишь и высоты противоположного [17] берега; местность кругом была живописна. Самый лагерь имел весьма живописный вид. Наиболее оживленная деятельность кипела внизу, где были расположены в два ряда шатры и плетушки духанщиков и продавцов разных товаров. На улице между ними, как на петербургском толкучем рынке, теснился всякий люд: солдаты, казаки, горцы, чумаки, даже офицеры пестрели в этой массе; с наружной стороны, вокруг духанов, стояли в разных местах кружки любопытных, центром которых большею частью были горцы, продававшие разные разности. Там базарный шум смешивался со скрипом ароб, с писком кларнетов, раздававшихся во всех углах (На Кавказе кларнетисты составляют необходимую принадлежность песенников, и каждый ротный командир старался о заведении таких музыкантов. Усердие их слишком знакомо всем.), со звуками шарманки, отхватывающей в каком-то духане камаринскую с удалыми вскрикиваниями пляшущего под эту музыку. Все это напоминало уголок ярмарки в каком-нибудь русском городе, почему большинству жителей лагеря нравилось все это, как родная песня на чужбине. Даже такие явления в походной жизни редки; но, всматриваясь попристальнее на все происходящее вокруг, нельзя сказать, чтобы это была картина мира: залпы команд, разряжающих ружья, вдали мелькающие пикеты, цепь, охраняющая пастьбу — все это говорило не совсем миролюбиво. Можно было даже часто замечать солдат, подтрунивающих над горцами, а порою и горцев, которые исподтишка, с лукавою улыбкою посматривали на какого-нибудь плохого ездока или сильно хлебнувшего молодца. Вообще недоверие между солдатами и горцами было очевидно: солдат знал, что этот же самый «байгуш», который таким смиренником продает лесные орехи, завтра, может быть, даром будет посылать в колонну орехи свинцовые.

Однако торговля на хадыжинском базаре шла самая деятельная; толпы татар сменялись новыми толпами и в самое непродолжительное время возвращались домой с деньгами за сбытый товар.

Главный сбыт их было сено. С утра и до вечера целые вереницы ароб с этим товаром тянулись по всем направлениям лагеря и скрипом своим, лучше всякого азиятского базарного крикуна, сзывали к себе толпы покупателей. [18] Сколько ни привозили его, требования постоянно превышали предложения, почему и цена на него начинала понемногу подыматься. В начала месяца можно было купить сено копеек по пяти за пуд, а иногда и дешевле; а через несколько времени, особенно после первой половины сентября, когда начали закупать сено в экстренный склад, цена поднялась копеек до 12 и более за пуд.

Другой важный сбыт горцев — это рогатый скот и баранта. Дешевизна скота сильно поддерживала их торговлю, потому что артели прекратили посылку за ним на линию. Бык, которого горцы продавали за 9 р., на линии нельзя было достать и за 18 р. Нужно однако сказать, что говядина из горской скотины была далеко не так вкусна, как из скотины, присланной с линии; но дешевизна выручала это обстоятельство.

Затем следуют, по количеству сбыта: верховые лошади и оружие всех видов. В некотором отдалении от духанов, на площади каждый день являлись конные горцы, показывавшие достоинства своих лошадей; некоторые из них пускались в карьер и, ловко осадив коня на 30 или 40 шагу, быстро поворачивали назад и с места кидались снова карьером на несколько шагов; другие ловко вертели гибкого коня на одном месте, откидывая зад лошади ударами нагайки; третьи плавно носились на спинах добрых иноходцев, и проч. Цены на лошади тоже не были велики: почти ни за одну лошадь не требовали больше 60 р.; а между тем, встречались такие лошади, каких нельзя было отыскать на линии и за 80 р.

Предмет торговли составляли также разные мелочи, между которыми, не достоинством, а количеством и наружным видом, отличались красные окованные сундуки с звенящими замками; затем овес, орехи и дикие каштаны, птица, мед, яйца, масло, а также и домашние вещи: медная посуда, соломенные коврики, столики, плохие зеркала, вертела для шашлыков, и проч.

Мена капиталов в этой торговле была такого рода: горцы все необходимые для себя вещи добывали променом на свои; за предметы же, приносимые ими на продажу, брали звонкою монетою. В течение всего времени, пока шла эта торговля, десятки тысяч разменной серебряной нашей монеты перешли в руки горцев, готовящихся на переселение в Турцию. [19]

Может быть, иному покажется непонятным, как вели торговлю непонимающие друг друга лица: ведь не все же могут нанимать переводчиков. Еще покажется более странным, если сказать, что почти всякий солдат объяснялся с горцами очень свободно. Наш солдат везде составляет какой-то смешанный язык, обоюдо-понятный, и объясняется на нем как на родном. Вот маленький образчик лингвистической изобретательности наших солдат.

Посылаемые за покупкою сена обыкновенно пораньше выходили за лагерь, выбирали удобные места для наблюдения за окрестностью и выжидали появления товара. Но вот движется цуг ароб, и кто-нибудь уже бежит навстречу, с призывным криком горцев «уй!», стараясь произнести его такой же резкой фистулой, как произносят горцы. Хозяин сена замечает.

— Здорова, знаком! (Слово знаком родилось во время мирных сношений. Горцы, желая иметь свободный вход к офицерам, выпрашивали у кого-нибудь из нас записку, в которой бы засвидетельствовали о нем что-нибудь хорошее. Записки такого рода писались обыкновенно: «такой-то знаком с поручиком N». Отсюда они позаимствовали его и, кажется, не знали настоящего значения этого слова, потому что во всех случаях, где обыкновенно употребляют выражения: друг, приятель, братец и т. п., они постоянно обращались со словом «знаком! знаком!» Помещаем объяснение абадзехских слов: Моко — сено. Сату — торговать. Акча или акч — деньги. Сом — рубль. Сомонок — полтинник. Яман — худо. Якши — хорошо. Коп — много. Жеребцом — перековерканное слово жерепцюр, что значит гуртом. Шалтай-болтай — слово собственного изобретения, которое солдаты навязывают всем восточным народам — означает: болтать по-пустому. Баранчук — молодой; солдаты употребляли в смысле маленький. Джигит — принесенное солдатами с левого фланга и из Дагестана; оно мало знакомо здешним горцам, у которых есть слово хаджирет, так же, как и джигит, выражавшее наездника, молодца. Видя, что наши, желая кого-нибудь похвалить, употребляют слово джигит, они принимали его как однозначащее со словами очень хорошо, прекрасно и проч. Абаз — грузинская монета, двадцатикопеечного достоинства.) говорит подходящий покупатель.

Горец молчит и продолжает вести волов.

— Моко сату?

— Сату.

И арба останавливается.

— Сколько акча?

— Арба — сом-сомонок!

— Яман! очень коп! говорит солдат. — Бери один сом.

— Нэт сату! отвечает сурово горец и ведет быков дальше. [20]

— А жеребцом сколько акча? начинает опять солдат.

Горец останавливает арбу и упорно повторяет, откладывая для большей ясности по пальцам: «арба — сом-сомонок; арба — сом-сомонок!»

Солдат сердится, что не может никак уломать упрямого горца, и снова с притворною ласкою обращается к продавцу.

— Знаком, зачем твоя шалтай-болтай?… арба баранчук! Моко яман.

— Моко якши, джигит! Нэт шалтай-болтай! возражает горец и ведет арбы дальше.

— Да что — говорит другой солдат — отсчитай ему вместо абазов — пятнадцатикопеечников. Вишь, бегут еще покупатели. Плати. Разберем три арбы.

— Знаком! знаком! — кричит опять солдат — На!… Сату!… и показывает издали приготовленное серебро. Горец опять останавливает арбы. Солдат выбирает три из них и, подходя к каждой, говорит: «один арба — сом-сомонок; другая — сом-сомонок; третья — сом-сомонок».

Видя согласие покупателя на назначенную цену, горец подставляет до черноты загорелую руку. Солдат кладет ему на ладонь пятнадцатикопеечники, приговаривая за каждым: «абаз, абаз, абаз»… и, насчитав пять, говорит: «сом»; так досчитывает он до четырех сом; откладывает еще предполагаемых два абаза. Пока все идет хорошо; но пришлось для счета положить и гривенник — горец заметно встревожился.

Редкий из них в то время мог отличать значение мелкой монеты без сравнения с другими; но в сравнении с гривенником он отгадал, что вместо двугривенных ему наклали пятиалтынных. После этого, конечно, начиналась известная базарная сцена.

При таком сообщении горцев с солдатами, сближения между ними все-таки не было заметно. Случаи, которые в военное время бывают причинами, поддерживающими неприязнь между враждующими, особенно резко выдавались в кавказской войне: сегодня рассказывают, что нашли унтер-офицера, 13-го стрелкового батальона, с изрубленною головой двенадцатью шашечными ударами; вчера принесли солдата, самурского батальона, который застрелен был в то время, когда [21] на дереве собирал груши; завтра непременно будет еще какой-нибудь случай убийства, и т. д. С кордонов постоянно получались известия, что горцы, несмотря на перемирие, часто нападают на одиночных безоружных. А рассказы пленных разве не волновали крови у слушателей?… Часто можно было слышать, как вскрикивали из толпы: «бить их проклятых! Эх, задали бы мы им, кабы начальство не запрещало!^» Неласково блестели в это время глаза солдат, и не смущение выражали лица горцев, видевших, к кому обращались эти угрозы.

Еще в первых числах сентября говорили о скором приезде командующего войсками Кубанской области. Наконец он приехал, и 11-го числа часть отряда, назначенная для встречи графа Евдокимова, проводила его из Апшеронской станицы по просеке генерал-майора Зотова. Граф Евдокимов лично убедился в быстроте успехов нашего отряда. В мае, во время последнего своего посещения, он видел только начало постройки Пшишской станицы, теперь же Пшишь был плотно заставлен постами и станицами до Схалюко, а отряд стоял среди совершенно обезлюженной долины. Следующий день командующий войсками Кубанской области провел в осмотре окрестных гор; с ближайших высот узнал некоторые вершины, находившиеся в районе действий даховского отряда, и приказал топографу определить их на плане. Приняв старшин, он согласился последний раз на просьбу их, дозволив жителям между Пшехою и Пшишем отложить срок перемирия еще на пять дней. В то же время он приказал полковнику Граббе 18-го сентября отправить туда колонну для окончательного изгнания остатков населения. Граф Евдокимов на месте узнал о положении дороги к перевалу и тут же предположил, в скором времени, двинуться внутрь горных ущелий по Пшишу.

По отъезде графа Евдокимова, как это всегда бывало, понеслись по отряду разные слухи: главный из них был — о движении нашем к перевалу. Начали разрешать вопрос, какой из отрядов пойдет за перевал, наш или даховский. Говорили также, что оба отряда соединятся вместе и генерал-майор Зотов будет общий отрядный начальник, и что скоро приедет граф и тогда пойдем вперед.

Затем, по-прежнему, настало полное бездействие. Опять [22] спустились к нам тишь да гладь; приелись уже и базар и шум его. Кое-где строили себе землянки, везде подымались скирды купленного сена. С 18-го же числа началась постройка маленького предмостного укрепления. 20-го была послана колонна для сжигания аулов, и это было последним доказательством для горцев, что данные полковником Граббе обещания выполняются в точности. Не осталось для утопающего и соломинки; почему 20-го же числа нижние абадзехи изъявили покорность и готовились к выселению.

Повременам мы производили и фуражировки. Вообще до 25-го сентября время тянулось однообразно. Впрочем, в это время были произведены три тревоги, хотя и без выстрелов, и одно убийство.

Если быстро поспевали подкрепления верст на пятнадцать и если тревоги на кордонах имели интерес, то несравненно выше, по быстроте своей, стоят тревоги в самих отрядах. Прекрасен кавказский солдат на тревоге: особенность кавказской войны, требовавшая очень часто от каждого рядового значительных личных соображений, сделала то, что каждый из них, некоторым образом, обладал чувством самоуправления. Звук тревоги отзывался у него в ушах русским призывным криком: «помогите, кто в Бога верит!» Солдат, взяв ружье, больше не ждал команды, он сам делался командиром; в этих случаях он не задавал себе вопроса, много ли с ним народа; смелости ему тоже нестать было занимать, поэтому у кавказцев не бывало на тревоге первых людей и уже подавно первых рот, первых батальонов и проч. Не давали кавказцы бежать одному человеку, а бежали все, не зная ни рот, ни батальонов; у всех была задача одна: догнать неприятеля, и они силились ее исполнить, пока кавалерия не обгоняла утомленную пехоту.

Вот одна из тревог. 20-го сентября, едва только скрылась колонна, назначенная для сожжения аулов между реками Пшишем и Пшехою, как в каком-то углу горнист протрубил тревогу. Ни одному барабанщику, ни одному трубачу не удалось поддержать ее. Крики: «татары! татары!» были лучшею электрическою искрой; все закипело в лагере: забрякали ружья, и поле перед позициею покрылось бегущими солдатами.

В это время в нашем лагере находился эскадрон нижегородских драгун, который показал нам при этом [23] случае свою удаль: не успела пехота отбежать еще и двухсот шагов, как одиночные драгуны, обогнав пехоту, неслись уже дальше. Они знали, как быстро исчезал неприятель после проказ, и потому, пока одни седлали лошадей, более нетерпеливые уже неслись на неоседланных конях, лишь бы скорее напасть на след. У нижегородских драгун, кажется, сильна была такая иррегулярная привычка. Что подняло тревогу? где неприятель? никто не мог ответить. Через несколько времени привели несколько человек пленных, укравших у нас скотину. Хотя пустяками кончилась тревога, но в виду находившихся в лагерях торгующих горцев поймать вора было крайне полезно для других, которые, во время перемирия, постоянно попадались в разных проказах. Для них-то и хорошо было, как говорится, задавать холоду.

С этого же времени начался также усиленный «перелет фазанов». Впрочем, может быть, за пределами Кавказа немногие знают, что кроме птиц есть еще люди-фазаны.

Существуете предание, что на бывший левый фланг Кавказа, в один из отрядов, прибыло из Петербурга несколько офицеров, вероятно, сделать карьеру или получить награду и возвратиться назад. Приехав, они захотели в тот же вечер попробовать свежих фазанов. Достали. Вечер просидели за картами и, по-петербургски, часов за двенадцать, потребовали ужин. При появлении лакомого жаркого, они не могли удержать своего восторга и встретили его громкими криками: «фазан! фазан!» Между тем, надо упомянуть, что позиция была в опасном месте. Часовые стояли начеку, прислушиваясь ко всякому шороху среди глубокой тишины, и вдруг до них долетели какие-то крики; некоторые из них, менее хладнокровные, сделали выстрелы; дежурный барабанщик ударил тревогу, и все поднялось на ноги; а передовая цепь не прекращала пальбы до утра.

Произведя на другой день подробное исследование причин тревоги, начальник отряда узнал, что виною всему был фазан. Рассердившись, он назвал приехавших офицеров «фазанами» и предложил им выехать из отряда.

В настоящее время называют фазанами тех, которые приезжают в отряды, на короткое время, за наградами. Наружные признаки их: незагорелое лицо, хороший сюртучок, надеваемые всюду белые перчатки и небольшой узелок [24] вещей. Появление их всегда предсказывало какое-нибудь хорошее движение, могущее разразиться крестами, чинами и другими благами.

Подобного рода фазаны не были тяжестью для отряда; но случалось, что в числе их являлись и такие, которые положительно вредили всем: они приезжали с намерением покомандовать частями… Избави Бог, бывало, попасть в такую колонну! Они все приносили в жертву своему желанию «дать горцам сражение», и почти всегда, измучив людей, возвращались в лагерь, не встретив ни одного противника. Если же случалось, что завязывалось дело серьезное, то они «стушевывались», и делами орудовал уже какой-нибудь капитан или еще меньший в чине, до которого дошел чуть не двадцатилетней службою.

Узнавая о всех предстоящих движениях в Тифлисе, фазаны, конечно, редко знали настоящее положение отрядов и обстоятельства, при которых они находились, почему являлись часто не вовремя.

Так случилось и с приезжими в наш отряд. Время предстоящего движения было неизвестно, а жизнь в отряде была прескучная. Это сильно обеспокоило фазанов, и они молили Бога, чтоб раздался хотя один выстрел, который мог бы им дать право сказать, что они были в делах, и затем уехать; а тут, как назло, ни одного выстрела и ни одной оказии поводить колонну! Не возмущал ангел воды в купальне Вифезда и чающие ее движения разъехались по домам, либо отправились в даховский отряд поискать счастья.

VI.

Соединение даховского отряда с пшехским. — Наступление, 3-го октября, обоих отрядов вверх по ущелью Пшишь. — О числительности кавказских батальонов. — Позиция на Мальгошеп. — Перемирие, заключенное 6-го октября с верхними абадзехами. — Движение части отряда на Гойтх. — Разработка дороги. — Сведения о сборище хаджи-Догомукова. — Движение против него 8-го ноября. — Обстоятельства, помешавшие исполнению плана полковника Граббе. — Возвращение пшехского отряда к устью реки Шебси. — Окончание работ. — Движение по Сеже. — Плен найденных семейств. — Тяжелая ночь с 30-го ноября на 1-е декабря. — Состояние войск на позиции Гойтх. — Возвращение в Хадыжи. — Позиция при Воцепсин. — Движение вниз по левому берегу Пшиша.

Настало давно ожидаемое время для наступлении совокупными силами обоих отрядов, нашего и даховского. 26-го сентября прибыл обоз даховского отряда, который, свалив [25] тяжести, отправился обратно. 30-го числа, на высотах, примыкающих к хадыжинскому укреплению, раздались песни, и чрез несколько времени показался полковник Гейман, со своим штабом, а за ним войска. Закипела деятельность в нашем лагере: батальоны пшехского отряда готовились принять батальоны своих же полков, находившихся в даховском, а левофланговые и дагестанские части войск — своих кунаков, с которыми расстались уже давно. Запуска для офицеров и водка для солдат были приготовлены везде; только попытка на церемониальное вступление как-то не совсем гармонировала с простодушием ожидавших их знакомых. Как-то не шло производить парады на кавказской боевой позиции; лучшее торжество — музыка; есть она — пусть ее играет. Но пытаться приодеть солдат и стройною колонной отмаршировывать мимо войск другого отряда — не представляло ничего торжественного. Так оно и вышло: передний батальон даховского отряда был в полукафтанах, а остальные в чем Бог послал. Особенно забавлял солдат тамбур-мажор. Многие из них бежали за ним, как мальчишки за медведем, чтобы посмотреть на «выкрунтасы», которые он выделывал. Как бы то ни было, но солдаты и офицеры радушно приняли своих боевых кунаков, и произошла попойка превеликая.

Позиция даховского отряда была выбрана за Пшишем на плоскости, примыкающей к противоположным высотам от нашего лагеря.

К вечеру полковник Гейман отдал приказ по даховскому отряду: три батальона пехоты при двух горных орудиях, с дивизионом драгун, должны выступить в полночь; два батальона пехоты, при двух горных орудиях — в два часа утра, а три батальона пехоты, при двух горных орудиях, с эскадроном драгун и сотнею казаков — с рассветом.

Все мы недоумевали, куда пойдет и что будет делать даховский отряд. На другой день, проснувшись, мы увидели выше по Пшишу пылающие аулы и услышали пальбу. Правда, там были аулы; но если отряд наш, находясь с ними по соседству, не сжигал их, стало быть на то была причина. В тяжелое время для лошадей, когда сено сильно вздорожало, тверские драгуны всегда отправлялись в те аулы и покупали [26] его у тамошних жителей очень дешево. Сжечь эти аулы было не хитро; но за то вместе с ними должен был иссякнуть последний источник дешевого сена. Туда ездили тверские драгуны как к кунакам, а даховский отряд вывез несколько человек ранеными.

Утром вернулся отряд с набега. Затем кутеж закипел с новою силой и длился до вечера. Поздно приехал граф Евдокимов. К утру другого дня уже начались подготовительные движения: четыре батальона пехоты, два взвода горных орудий и дивизион драгун (Стрелковые батальоны: самурский и 19-й; взвод горных орудий 20-й артиллерийской бригады и дивизион Тверского драгунского полка — из пшехского отряда; 1-й и 2-й батальоны Кубанского пехотного полка, два горных орудия 19-й артиллерийской бригады — из даховского отряда.) двинулись в горное ущелье Пшиша, чтобы, разработав хотя немного дорогу, облегчить движение остальным войскам. Затем пшехский отряд спустился с высот и стал также за Пшишем на плоскости левее лагерей даховского отряда, но поближе к прежней своей позиции.

3-го октября, в шесть часов утра, авангард, с командующим войсками Кубанской области и начальниками обоих отрядов, был уже на высотах левой стороны Пшиша и потянулся по узкой дороге без обоза. За ним следовали прочие войска отряда. Несколько позже тронулся и бесконечный обоз всех частей.

____________________________________

Соединенный отряд, состоявший из 17 батальонов пехоты, двух дивизионов драгун, четырех сотен казаков, сотни милиции и 14 орудий (Пехотные полки: Севастопольский и Кубанский; стрелковые батальоны: 19-й, апшеронский, ширванский, самурский, кавказский-гренадерский, кабардинский, 21-й, сводно-линейные кавказские №№ 1-й и 3-й; дивизион Нижегородского и дивизион Тверского драгунских полков; артиллерии: три взвода горной батареи 19-й, два взвода 20-й артиллерийских бригад, один взвод облегченной № 3-го батареи горных орудий, взвод облегченной № 4-го батареи.

Войска, оставшиеся в Хадыжах и в других местах, в этот счет не входили.), был, конечно, очень значителен, но определить его числительность могут только служившие на Кавказе в последнее время. Нет никакого сомнения, что незнакомый с положением войск на Кавказе может считать в подобном отряде до двенадцати тысяч человек, даже принимая в расчет самую большую убыль при [27] обыкновенных обстоятельствах. Между тем, при самом малом расходе, который только случается на Кавказе, числительность нашего соединенного отряда не превышала 4,500 человек. Остановлюсь для объяснения этого вопроса, вероятно интересующего каждого читателя.

Подобный расход людей происходил, во-первых, от военных действий, как непосредственной причины; во-вторых, от военных действий, как причины, усложняющей войсковое хозяйство. При упоминании о первой причине, невольно рождается мысль об убитых и раненых; но эта цифра была самая ничтожная, особенно в последнее время. Если предположить, что в год выбывало из отряда триста таких человек, которые не возвращались более в строй, то это будет уже значительное число; разделив его хоть на то количество батальонов, которые считались в октябре 1862 года, выйдет около двадцати двух человек на батальон. Такая убыль не превышает обыкновенную убыль во всех полках. Но если кто захочет узнать настоящую причину убыли войск на Кавказе, пусть обратится к медикам, которые сообщат, сколько тысяч больных успевало перебывать в госпиталях в течение года. В последние годы не кровью покорялся Кавказ, а тратою здоровья и сил солдата. Приходилось в зимние морозы и сильнейшие летние жары быть в поле, в делах, на работах; каждую осень и весну спать в глубокой грязи, под проливным дождем, от которого могли спасти только хорошие дома, а не полотняные палатки; круглый год долбить скалы и прорубать леса, делать страшные переходы, то карабкаясь по кручам, то перебираясь через броды во все времена года. Вот славные дела и подвиги кавказских воинов, подвиги, стоившие больших жертв. Не было роты, в которой, среди лета, когда начинаются лихорадки, состояло бы менее ста больных. При трудных работах или переходах количество больных увеличивалось на гораздо большую цифру, и только в хорошую зиму цифра больных упадала значительно.

Вторая причина большего расхода людей — хозяйство войск. Система военных действий на Кавказе, при введении системы колонизации в крупных размерах, обусловливала постепенное и беспрерывное движение вперед, при чем войска отдалялись от своих складочных пунктов на значительное [28] расстояние и постоянно находились в местах безлюдных. Покупать все необходимое для войск не было никакой возможности; только вновь приобретенный капитал — земля выручала артели из такого положения: каждую весну все части заводили свои огороды, располагая их около главных складов отряда или, вернее, около оград передовых станиц. Кроме огородов, необходимость заставляла командиров частей иметь свой запас сена в шестимесячной пропорции, некоторое количество голов порционного скота, даже некоторые постройки для хранения вещей. При значительном удалении войск от главных складов, образовывались второстепенные, промежуточные, в которых было необходимо оставлять сторожей и унтер-офицеров для присмотра за ними. Наконец, приходилось брать из строя людей в пекарни, для посылки на линию за покупкою порционного скота, сала, круп и водки. Кроме того, по требованию командиров, в штабы полков посылались люди для присмотра за вьючными, ротными, батальонными и офицерскими лошадями и т. п. Вследствие этих командировок, при благоприятных обстоятельствах, в роте оставалось налицо не более шестидесяти человек.

Вводя в итог непополненную убыль в ротах с пятидесятых годов, простирающуюся до 20 человек, получим в расходе около 170 человек.)

Мы считали необходимым упомянуть об этом для того, чтобы дать надлежащее понятие о числительности кавказских войск. Отсюда видно, что рота кавказских войск, по числу людей, равнялась полувзводу полной роты, да и то только при счастливых обстоятельствах; а батальон кавказский — с ротою полного состава, и также при благоприятных условиях, потому что очень часто, даже в описываемом движении, были [29] батальоны, имевшие в строю только 180 человек. Впрочем, в кавказской войне отряд и в 4,000 считался весьма значительным.

_______________________________________

Перевалив через высоты, образующие длинный полуостров, омываемый течением реки Пшиша, которая протекает в этом месте в ущелистой долине, отряд опять спустился к реке. Продолжая путь то горами, то темными ущельями, частенько переправляясь в брод, авангард, нестесненный тяжестями, прибыл на позицию около пяти часов пополудни. Не поздно появилась и голова обоза; но общая линия его, по причине узкой и неудобной дороги, до того растянулась, что хвост обоза пришел далеко за полночь.

В том месте, где остановились оба отряда, горы, сжимающие Пшишь, вдруг отступают от его левого низменного берега, образуя круглую, обширную долину, за которой снова подходят к самой реке, образуя крутые, утесистые берега Пшиша.

Красива была тогда долина Мальгошеп. Совершенно чистая площадь окаймлялась лесом, покрывавшим все скаты гор, у подошвы которых выглядывали из земли часто насаженные маленькие аулы. По приказанию графа Евдокимова, было строго запрещено разорять эти аулы, а все приобретать от жителей покупкою, почему были даже поставлены к аулам наши часовые.

Странно было видеть русских часовых, оберегающих почти пустые татарские аулы; но умиляться духом, зная не совсем братское расположение наших солдат к абадзехам, не приходилось.

С прибытием отряда на позицию закипела сильная деятельность: саперы, под руководством инженер-полковника Гогеля, трассировали дорогу; посылаемые в обе стороны колонны снова застучали кирками и топорами; топографы со своими планшетками, перебираясь с вершины на вершину, наносили на них еще незнакомую нам местность. В отряде же каждый вечер около ставки графа Евдокимова играла музыка Севастопольского полка, и горцы с любопытством приходили ее послушать. 6-го октября, часа в два пополудни, к командующему войсками Кубанской области собрались старшины верхних абадзехов, уже не для слушания музыки, а [30] как приглашенные принять присягу на точное выполнение условий перемирия. Главнейшие из этих условий заключались в следующем: что до 1-го февраля они могут оставаться по-прежнему между Пшишем и Пшекупсом; чтобы горцы во все это время не брались за оружие, не присоединялись к враждующим племенам, чтобы не препятствовали в их землях проводить дороги и делать съемки; чтобы помогали войскам в приобретении фуража за плату, которая будет ими самими назначена, и что с каждым нарушившим эти условия будет поступлено как с изменником. С 1-го же февраля 1864 года этот народ должен переселиться на указанные места в полосе земли, высочайше предоставленной для наделения покоряющийся туземцам. На другой день было предписано начальникам отрядов: в течение означенного срока не давать охранительных билетов от крепостной зависимости тем из абадзехских холопов, которые будут просить о них для выселения к нам.

После некоторых споров между собою, абадзехи решились дать клятву на коране, по окончании которой употреблен был особенный способ подписки своих фамилий безграмотными старшинами: каждому пачкали конец мизинца чернилами, и они, по-очереди, прикладывали пятна, около которых с боку письменным переводчиком прописывались имена приложивших руку. Старшины разошлись уже после зори. Отряды улеглись спать и костры горели уже слабо…

Вдруг, часов в десять, раздались в нескольких местах ружейные залпы против наших засек на окрестных горах; вслед за ними послышались и наши ответные выстрелы. Такого рода сюрприз повторился несколько раз. Все тогда пожелали знать, не из присягавших ли на мир хотели этою пальбой показать, как верно будут держать они эту клятву.

Еще было далеко до восхода солнца, как по всей позиции раздался треск падающих зданий — уничтожение горских аулов было ответом на вчерашние выстрелы. Сухой лес разрушенных сакель грудами складывали около кухонь; великолепные костры запылали везде по линии расположения войск. Утра, кстати, были уже очень холодны.

Дальнейшее наше движение вверх по ущелью реки Пшиша было совершенно обеспечено. Жители, оставшиеся в горах [31] по правому берегу Пшиша, где мы еще не были, и которые, по договору, должны были уже выселиться, не смели тревожить нас из опасения навлечь на себя преждевременно грозу. Жившие же по левому берегу Пшиша были уже связаны перемирием, и нарушать его было крайне для них невыгодно, из опасения лишиться среди зимы последнего убежища, куда теперь начали стекаться на зимовку тысячи абадзехов из тех мест, где жилища были уничтожены и горцы оставались без крова.

Таким образом, не ожидая никаких препятствий, часть отряда, из 8 1/2 батальонов пехоты, 8 горных орудий, двух сотен казаков (Стрелковые батальоны: 21-й, ка6ардинский, кавказский гренадерский, сводно-линейный № 1-й; 1, 3 и 4-й батальоны Севастопольского пехотного полка, 3-й батальон Кубанского пехотного полка; артиллерии: два взвода горной батареи, взвод облегченной № 3-го батареи 19-й артиллерийской бригады и взвод 20-й артиллерийской бригады; одна сотня Терской, другая Кубанской областей; кроме того, команда пластунов и саперы.), под начальством полковника Геймана, выступила 8-го октября вверх по Пшишу. Версты четыре шла колонна по хорошо разделанной дороге, оканчивающейся около брода через Пшишь; за нею тянулась хотя не обширная, но тоже ровная поляна. Татарская дорога, по которой мы шли, круто поворачивала налево и, перевалив небольшую высоту, тянулась опять по обширной площади пахотных полей и хорошо заселенной, судя по значительному количеству аулов. Далее равнина эта постепенно суживалась и обращалась в узкую трещину, дно которой занимала река. Так подавались войска все дальше. Долина Пшиша выдерживала прежний характер: горы, окаймляющие реку, попеременно то подходили друг к другу, сжимая реку между своими обрывистыми боками, то расступались, давая человеку место для поселения и жизни. Будучи однообразным в общих чертах, ущелье это не лишено тех характерных частностей, которые придают ему местами оригинальную красоту.

При нашем появлении, жители этих мест толпами выходили на дорогу, дико осматривая незваных гостей. Сначала они боялись даже приближаться к солдатам, и каждый выносивший что-нибудь на продажу был окружен целым роем своих байгушей. Но занимательнее других был один абадзех, который, почему-то, предсказывал нашу гибель. [32]

— Пропал урус!… пропал!… Убых коп!… старый ружо паф!… пропал урус!… (По переводу на понятный язык означает: «Берегись, русский! Убыхи в большом сборе, имеют орудия. Ты их не одолеешь.) кричал горец.

— «Кто! Урус пропал!…» закричали со всех сторон солдаты. — «Врешь, старая, бритая, некрещеная голова! Пропал абадзех, шапсуг, убых — все пропал жеребцом (оптом)… Урус джигит!»

Черкес поворачивал только глаза то на одного, то на другого из напустившихся на него солдат.

Пройдя в этот день около 20 верст, колонна начала вступать на обширную площадь, где Пшишь делает поворот, почти под прямым углом. Залп из кустов был первым адресованным нам приветствием; но когда посланные туда стрелки дошли до кустов, то там уже никого не застали. В аулах, стоявших в этой долине, накануне квартировала значительная партия убыхов, под начальством хаджи-Догомукова, намеревавшаяся встретить наши войска; но, узнав, что идет отряд несравненно сильнее ихнего, убрался подобру-поздорову в горы, окружавшие эту поляну. Здесь, у подошвы главного хребта, отряд расположился надолго, и в этот же день на всех ближайших высотах и на остроконечной вершине горы Гойтх были устроены засеки для обеспечения отряда от нечаянных нападений. В течение следующего дня шла перестрелка во всех засеках, и, как кажется, горцам особенно не понравилась засека на горе Гойтх, где, на беду их, сидели испытанные в боях кабардинцы.

Отряд полковника Геймана, заняв эту позицию, заслонил от убыхов значительную часть течения реки Пшишь и от Гойтх до Хадыжей обеспечивал все работы по устройству дорог.

Количество горцев, начавших переселяться из этих мест на Лабу, увеличивалось значительно: во-первых, потому, что появление наших войск около перевала, в 35 верстах от моря, разрушило у многих надежду, каким бы то ни было способом, отстоять свой родной край; во-вторых, многие желавшие давно уже выселиться не смели до этих пор привести в исполнение свои желания, опасаясь убыхов и шапсугов, которые решительно запрещали им переселяться, под опасением быть убитыми, теперь же, [33] под покровительством войск, расположенных по всему ущелью, они могли переезжать безопасно.

Кабардинцы из своей засеки несколько раз слышали, по ночам, перестрелки между горцами, и по справкам, от приходящих на сатовку, узнавали, что это убыхи нападали на караваны переселенцев и что при этом было достаточно убитых и раненых.

С первых же дней по всему ущелью были начаты работы по устройству дороги; взрывы, которыми рвали скалы, раздавались в разных местах. Горцы продолжали изредка перестреливаться с нашими постами; даже по ночам они иногда подкрадывались к засеке кабардинцев, но все было напрасно. В это время отряд полковника Граббе был разделен на несколько частей и расположен от долины Ашабшинской до Хадыжей, что значительно ускорило ход работ: подобным расположением дана была возможность каждой части работать против своей позиции, без траты времени на дальние переходы на работу и обратно; кроме того, расположение это облегчало конвоирование обозов.

Сам же полковник Граббе, оставшийся по отъезде графа Евдокимова старшим, заведывающим военными предприятиями обоих отрядов, избрал своим местопребыванием позицию при впадении реки Сеже в Пшишь, у Ашабшинского поста, стало быть только в пяти верстах от Гойтх.

Первое время стояли отличные дни, с очень холодными ночами; но недолго продолжалось это удовольствие. 13-го октября, когда все отряды думали отпраздновать рождение Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Николаевича, полил сильнейший дождь. Этот день был замечателен: с него началась настоящая горная осень; дожди не прекращались до самых снегов, вследствие чего в скором времени земля глубоко промокла и сообщения сделались весьма затруднительны.

Для иного фазана или туриста время это показалось бы самым пустым, а занятия вредным промедлением; но истинно военный легко мог заметить, что появление наших войск на Гойтхе еще не могло закрепить за нами ущелья, что для этого требовалось еще много труда: иначе, зимою, когда от дождей уничтожались броды и засыпались снегом ущелья, нам нужно бы было отступить, из боязни быть отрезанными [34] от складов; а потому не только зимою, но даже и ранней весною, по той же причине, не пришлось бы возобновить военные действия. Следовательно, было необходимо, во что бы то ни стало, скорее кончить дорогу по всему ущелью и обеспечить ее постами; да и противник наш убедился опытом, что только те места отходили от него навеки, где проводились дороги. Пережидать же дурную погоду в такое время было невозможно; она могла тянуться очень долго, как это и случилось в ту зиму, и мы, не приготовив себе опорной точки по этому ущелью, не могли бы быть весною у берега. Вследствие этих соображений начались изнурительные работы: промокшие до костей от безжалостно ливших дождей и стоя по колено в грязи, солдаты целые дни долбили каменистые слои горы. Этот труд, как по цене жертв, так и по блестящему результату, заменил славные сражения: каждая колонна в Хадыжи увозила с собою много больных тифозною горячкой и сильно простуженных солдат; за то, опираясь на плоды трудов их, мы были весною там, где без всякой дороги, при тогдашнем настроении умов в Европе, мы были бы еще Бог знает когда.

Почему до сих пор не придают настоящей цены подобным работам? почему до сих пор сражения, не только не утомляющие солдат, но даже заключавшие что-то притягивающее для военного человека, имеют преимущество перед такими работами, где и офицеры и нижние чины поголовно жертвуют своими силами и здоровьем?

Если б можно было предложить кавказским солдатам на выбор: или два хороших сражения, или работу одной недели, то поголовно выбрали бы первое. Они не боялись дел; но им не по сердцу приходились мучения целого дня, которые обходились всегда дорого. Жертвы сражений, как плата за наши успехи, нисколько не имеют влияния на других: на кого выпадет жребий, тот и страдает. Работа же изнуряет всех, отнимает силу войск, и все это разражается страшною смертностью. Раны, залеченные после сражения, несравненно меньше мучат солдат, чем ревматизмы, от которых многие лишаются ног.

Некоторые говорили, что следовало бы около всех дорог поставить столбы с наименованием тех батальонов, которые их делали, потому что в глазах кавказца это имело бы [35] великое значение. Другие же очень основательно замечали, что больше найдется таких, которые, проезжая по отличной, дорожке, пожалуй, с улыбкою скажут: «что за геройство выкопать дорогу!»

В конце октябре те части войск, которые принадлежали прежде к пшехскому отряду, начали понемногу переходить из позиции при Гойтх в Ашабшинскую долину. Таким образом, в первых числах ноября как даховский, так и пшехский отряды вошли в прежние свои составы.

Горцы, между тем, не теряли надежды нанести нам какой-нибудь вред. Они хорошо понимали важность позиции даховского отряда и, кажется, против него-то именно и замышляли что-то решительное. Появление эмиссаров и подвозка нарезных орудий с боевыми припасами подзадоривали их, вследствие чего горцы все яснее и яснее стали выражать свои намерения. Против наших засек на Гойтхе и на других высотах виднелись неприятельские пикеты; чаще стали они надоедать своими мелкими стычками. Известно было, что горцы, выбрали даже позицию, с которой хотели обстреливать лагерь. Полковник Граббе, как заведывающий действиями обоих отрядов, получал ежедневно известия от полковника Геймана: то о скоплениях больших партий, то о необходимости скорейшей высылки батарейных и облегченных орудий. Зная, что находящиеся у него восемь батальонов пехоты слишком слабы своею числительностью, полковник Граббе начал через своих лазутчиков усиленно следить за положением неприятеля. Вскоре он узнал, что главный сбор горцев расположен на Челипси; что там находится, под начальством хаджи-Догомукова, четырехтысячный отряд, с четырьмя горными нарезными орудиями и значительным количеством эмиссаров, и что, расположившись на перевале верстах в шести от даховского отряда, Догомуков намеревается вскоре сделать на него нападение, но когда именно, было неизвестно.

7-го ноября явился лазутчик с известием, что завтра или послезавтра нападение на позицию при Гойтх непременно состоится и что к убыхам присоединились еще шапсуги. Мешкать было нечего. Полковник Граббе, по предварительным сведениям, полученным от полковника Геймана, не мог рассчитывать на один даховский отряд, и, зная, что [36] ответ за всякую неудачу, хотя бы и даховского отряда, падет на него, он, в полночь с 7-го на 8-е число, сообщил начальнику даховского отряда, что, узнав о намерении неприятеля напасть на позицию при Гойтх, он сам хочет предупредить это покушение нападением на расположение горцев, и предлагал полковнику Гейману: взяв шесть батальонов пехоты и четыре орудия, двинуться прямой дорогою по ущелью к челипсинской скале, прибавляя, что сам он пойдет дорогой, ведущей мимо позиции даховского отряда. Таким образом, полковник Граббе думал с рассветом атаковать расположение противника с двух сторон, куда вели две дороги: одна — прямая, мимо укрепления на горе Гойтх, по ущелью небольшой реченки, потом через невысокий перевал на верховье Челипси; другая — кружная, по правому берегу Ази-Пшишь, идущая по горам.

Полковник Граббе, собрав немедленно на ашабшинской позиции 6 батальонов пехоты, 3 эскадрона драгун и 6 горных орудий (Стрелковые батальоны; 19-й, кавказский гренадерский, самурский, ширванский, сводно-линейный № 1-й и один батальон Кубанского пехотного полка; 3-я саперная рота; эскадрон Нижегородского и эскадрон Тверского драгунских полков; горный взвод облегченной № 3-го батареи 19-й артиллерийской бригады, облегченной № 7-й и легкой № 8-й 20-й артиллерийской бригады.), приказал им запастись трехдневным провиантом, а в два часа ночи повел вверх по Пшишу. Конечно, превосходными совокупными силами нагрянуть на скопища было бы крайне хорошо; но «человек предполагает, а Бог располагаете», говорит народная поговорка.

Без шума шли наши войска. Не доходя до расположения даховского отряда, мы переправились через реку Ази-Пшишь и пошли по высотам правого ее берега, намереваясь к рассвету обойти неприятеля и, став в тылу, ожидать появления полковника Геймана, по ущелью Челипси, против фронта горцев, чтобы потом сделать одновременное нападение. Но непредвиденные обстоятельства помешали исполнению этого хорошо задуманного плана.

Дорога была страшно размочена дождями и проходила по крутизнам, которые, по системе Лемана, считались недоступными для пехоты. Свойство дороги было хуже, чем могли предполагать; туман был решительно непроницаем. Все это замедляло наше движение. Когда передние батальоны начали спускаться к Челипси, то было уже не очень рано, хотя время [37] еще не ушло; поэтому начальник отряда сначала не хотел идти только с тремя передовыми батальонами и, дав им отдых, решился подождать немного остальных. Между тем, в хвосте нашей колонны произошла страшная кутерьма: по неисповедимым судьбам, войска даховского отряда, под начальством полковника Геймана, пошли тоже по дороге пшехского отряда, по совершенно неизвестной причине. Полковник Гейман знал про кратчайшую дорогу к Челипси, потому что туда уже ходили его войска. Как бы то ни было, перепутавшиеся части нашей колонны с войсками даховского отряда при спуске в балку были задержаны. Узнав о случившемся, полковник Граббе, не желая терять время, велел двум батальонам спускаться к Челипси. Лагерь неприятеля был расположен на левом берегу этой реки; орудия и пороховой запас находились сзади их шалашей.

В это время, с высоты правого берега, горный взвод облегченной № 3-й батареи открыл по неприятельскому лагерю пальбу. Дальнейшая атака была напрасна: перепуганный неожиданным появлением наших войск, противник быстро бросился в горы, и, как после говорили, иностранные эмиссары были в числе первых беглецов, причем оставили на месте орудия. Горцы на руках успели вывезти свое сокровище наверх, куда отступили и остальные; значительная же часть их, разойдясь по ущелью, завязала с нами перестрелку из всех балочек; наши стрелки отвечали очень успешно.

Какова была местность около Челипси, можно судить по тому, что другой артиллерийский взвод успел отыскать позицию только для одного горного орудия. Через несколько времени по открытии пальбы пороховой склад в лагере противника взлетел на воздух; говорят, что они сами взорвали его. Затем подошла остальная часть нашего отряда, а неприятельские выстрелы стали редеть и наконец совсем умолкли. Отдохнув на месте боя, мы вернулись прямою дорогою по Челипси на Гойтх, а оттуда перешли на поляну выше устья реки Шебси. Потеря 8-го ноября состояла из 3 убитых и 20 раненых.

Не тот бы вышел результат, если бы… ну, да дело прошедшее! Жалели, правда, все, что все так перепуталось и орудия не были отобраны у неприятеля; но потом мало-помалу стали забывать эту неудачу. [38]

В это время слышно было, что иностранные эмиссары понемногу начали стушевываться, что они потеряли всякое значение в горах и что настоящая тому причина было желание их вернуться в Турцию, вероятно, вследствие той ужасной погоды, которую должны были они переносить большую часть времени без крова, а может быть и вследствие личного убеждения в невозможности остановить наше стремление, исход которого делался ясным и должен был состоять в том, чтобы весною войска наши непременно были у берега; почему все их радужные мечты, которые они так усердно навязывали горцам, лопались как мыльные пузыри.

В скором времени после 8-го ноября, полковник Граббе уехал в Майкоп, и многие офицеры отпросились на побывку по разным станицам до возвращения начальника отряда. Только такие случаи и давали офицеру возможность хотя на короткое время погреться в хате, около печки, немного обсушиться и починить погибающее платье.

Утомительная скука снова водворилась в лагере. Доставать книги было очень трудно.

Долго стояли мы на этой позиции. Погода, как назло, выдерживала все прежний характер: то шли проливные дожди, то моросило по целым суткам; воздух охлаждался все более и более; кашель раздавался в каждой палатке. Повременам начинал выпадать снег. Когда же случалось, что облака, отсыпав на землю лишний груз, подымались выше вершин окрестных гор, тогда, футов на полтораста выше нашей позиции, открывалась оригинальная картина, и мы могли любоваться, как объиндевевший лес верхней полосы резкою чертой отделялся от темной безлиственной чащи, стоящей ниже его.

Работы, между тем, шли своим чередом во всех четырех лагерях, на которые разделился пшехский отряд:

1) Колонна полковника Ильинича разрабатывала колесную дорогу в семь аршин ширины, от впадения речки Шебек вверх по реке Пшишь.

2) Колонна подполковника Комарова достраивала пост Шебсинский, при впадении реки Схальдуко, и уширяла дорогу от этого поста к долине Мальгошеп.

3) Колонна подполковника Папчинского оканчивала Тукский пост в долине Тук и ограду около поста, для склада провианта на четыре тысячи четвертей, и дорогу вверх по реке Пшишь. [39]

4) Колонна подполковника Солтана уширяла дорогу.

Работы эти приходили к концу. Дорога, сделанная пшехским отрядом, простиралась от Хадыжей по всему ущелью до поста Ашабшинского, и только остальные верст семь недоконченной дороги разрабатывались войсками отряда полковника Геймана.

Вся линия постов была выстроена пшехским отрядом, именно: Мирной, Шабшинсий, Тукский и Ашабшинский.

Завладев Пшешским ущельем вполне, мы могли приступить к новым предприятиям.

Сначала обратили внимание на Тубу. Не будучи в силах отделить туда достаточное количество войск из своего отряда, полковник Гейман просил содействия полковника Граббе, который немедленно направил к нему недавно прибывший 6-й резервный батальон Крымского пехотного полка и кавказский гренадерский стрелковый батальон. По прибытии этих войск в Самурскую станицу, к ним был присоединен резервный батальон Дагестанского пехотного полка, со взводом конно-казачей артиллерии. Весь этот отряд подчинили полковнику Виборгу, которому предписано: сначала устроить дорогу вниз от Самурской станицы, потом, окончив ее, оставить один батальон впереди станицы, а с остальными войсками окончить ограду Ширванской станицы.

Наконец дошла очередь и до племен, живущих по правому берегу Пшиша. От командующего войсками Кубанской области прислано было приказание начать одновременное движение обоими отрядами: пшехскому — по реке Сеже, а даховскому — по верховьям реки Пшиша. На этом основании, 27-го ноября, часть пшехского отряда, именно: 5 батальонов пехоты, две сотни казаков и 4 горных орудия были стянуты к Ашабшинскому посту (Стрелковые батальоны:19-й, кавказский гренадерский, ширванский, апшеронский и сводно-линейный № 1-й; Петропавловская и Родниковская казачьи сотни; горные взводы 19-й и 20-й артиллерийских бригад.), для наступательных действий; 2 батальона пехот, при взводе горных орудий (Самурский и сводно-кубанский стрелковые батальоны, при взводе горных орудий 20-й артиллерийской бригады, остались на позиции при г. Гойтх, где еще оставался Апшеронский резервный батальон от даховского отряда.), со всеми остающимися вьюками от подвижной колонны, были отправлены в Гойтхское укрепление, с приказанием подвезти продовольствие из Хадыжей, пока войска, назначенные для [40] движения, не вернутся на Гойтх; а чтобы не прерывались неоконченные работы, 6 батальонов пехоты и рота сапер (На Мальгошепе: самурский и мингрельский резервные батальоны, 4-й 6атальон Кубанского пехотного полка и 1/2 роты сапер. На Тукской поляне: 1, 2 и 3-й батальоны Кубанского полка и ¹/₂ р. сапер.) были взяты из разных мест пшишской кордонной линии и расположены между рекою Мальгошеп и Тукским постом.

Уже в продолжение очень многих дней мы не видали даже сносной погоды; но ночь и утро на 28-е ноября были хороши. Ночной мороз скрепил грязь и обманчиво показал нам сухую землю; восходящее солнце выглянуло сквозь раздвинувшиеся на востоке облака, как бы желая напомнить о своем существовании.

Ущелье р. Сеже находится по правую сторону р. Пшишь, стало быть в той местности, которую абадзехи должны были давно очистить. Между тем, горцы, впрочем руководствуясь нашим русским «авось», досидели в своих аулах до того, что наши войска должны были изгонять их силой.

Первое наше появление в долине реки Сеже сопровождалось истреблением аулов.

Выступив рано утром, колонна наша шла больше правою стороной реки Сеже. По отлогим высотам берега реки было разбросано множество аулов. Все шло своим порядком В командах, наряженных для сжигания аулов, опытом приученные солдаты осторожно подходили к ним, оцепляли кругом и, после тщательного осмотра наружных сакель, отправлялись к следующим. Пока осматривались внутренние сакли, крайние были уже в огне. Так было сожжено в этот день значительное количество аулов, брошенных неприятелем. Наконец одна из очередных команд подошла к довольно хорошему аулу. При осмотре его внутренних сакель, вдруг какой-то солдат во все горло крикнул:

— «Жители живут!»

— «Взять их!» было ответом.

Вслед за этим приказанием команда мигом сбежалась к жилой сакле и, наклонив штыки в двери, скрылась внутрь ее; вскоре затем раздались отчаянные вопли испуганных женщин. Для возможного успокоения горянок, немедленно был послан туда переводчик, с обещанием, что их никто не обидит, лишь бы мужчины оставались покорными. Между [41] тем, крайние сакли начали уже куриться; еще немного, и дым покрыл внутренние сакли аула; из-за него, по-прежнему, слышались то плач детей и женщин, захваченных врасплох войсками, то увещевания переводчика, передаваемые во все горло, чтоб перекричать отчаянные их возгласы. Наконец, охраняемые конвоем, горцы вышли из пожара. Между тем, в густом дыме пожара мелькали еще неясные, темные фигуры с пламенем в руках, быстро перебегающие от сакли к сакле разгорающихся зданий аула… Вскоре море огня охватило весь аул. Такова безусловная необходимость, таковы были неумолимые требования войны — с целями водворения вечного мира в неспокойных трущобах Кавказа.

Более уже не встречалось жилых аулов — все было пусто — и колонна продолжала свое движение, оставляя за собою пылающие аулы, оставленные населением.

Долина реки Сеже местами очень ровна, широка и весьма удобна для поселения и хлебопашества. Окаймляющие ее окрестные высоты покрыты густым кустарником и невысоким лесом. В этот день нами было захвачено 51 человек пленных и 50 штук баранты. Дойдя до большого аула Хуаже-Хабль, где завязалась перестрелка с горцами и мы потеряли трех человек убитыми, отряд остановился на ночлег. По прежнему побрызгивал дождик, поэтому нельзя было не похвалиться этой позицией, доставившей нам в изобилии сухие дрова.

Недалеко от аула Хуаже-Хабль находился общий исток двух небольших речек: Большого и Малого Сеже, из слияния которых образуется река Сеже; первая из этих речек берет начало близ верховий реки Пшиша, а вторая вытекает из горы Куши.

На другой день запылал наш ночной приют, и колонна потянулась вверх по речке Большому Сеже, долина которой быстро суживалась. На пятой версте мы уже вошли в узкую лощину, которая, через некоторое расстояние, получала вид трещины, ограниченной отвесными скалами. Едва-едва удалось нам подняться на чрезвычайно крутую высоту правого берега речки. Затем, пройдя немного по верхней площадке, мы увидели, что отступившие от реки горы снова образовали значительную долину, по которой небольшими частями двигалась наша кавалерия и пылали аулы. [42]

Спустившись с высот и стянувшись, мы отдохнули и снова двинулись в поход, но скоро оставили долину верховья реки Сеже и повернули в долину реки Чунца-Пер, впадающей в Сеже, и затем начали переваливаться в долину верховья реки Пшишь. Путь наш через перевал на Пшишь был тяжел: долго шли мы по крутым косогорам без дороги, между кустами, постоянно подымаясь все выше и выше.

— «Эй, братцы, немного осталось до неба», приговаривали запыхавшиеся солдаты.

— «Ну-ну! еще маленько осталось», понукали самих себя ни от чего неунывающие кавказцы.

Так шли мы, пока не взобрались на очень высокий хребет, и только на ровных местах верхней площадки немного отдохнули и сомкнулись. Но вот и спуск. Войска остановились. Погода немного разгулялась, и перед нами открылся громаднейший лабиринт лесистых отрогов, изрезанных глубокими промоинами и лощинами. Там, вдали, виднелись отары овец, стада рогатого скота; кое-где выглядывали аулы. Все это было явными обличителями невыселившегося народонаселения. Началась военная облава: кавказский гренадерский, 19-й, а потом и ширванский стрелковые батальоны были спущены вниз и, образовав одну общую длинную цепь, охватили все изгибы гор и трещин. Постепенно подвигаясь вперед, они наткнулись, совершенно неожиданно, на целые семейства женщин и детей, которые расположились среди своего имущества, сваленного в кучи. Спасаясь от колонны даховского отряда, который шел вверх по Пшишу, они попали в руки другой. Несколько мужчин бросились защищаться, и, конечно, одни легли на месте, другие были взяты в плен. Один убитый, один смертельно, а два легко раненые составляли нашу потерю.

Конвоируя огромное количество пленных и большие стада, весь отряд спустился по промоине маленькой речки Хапс в долину реки Пшиша, где и расположился на левом берегу реки, в виду лагеря даховского отряда, который во все это время шел вверх по Пшишу и тоже набрал множество пленных.

Непривлекательна была картина той части лагеря, где были расположены пленные: три небольших костра едва обогревали окоченелые их члены. Сырой воздух, мокрая земля, [43] легкое платье женщин невольно возбуждали сочувствие в положении захваченных горцев. Этим трем группам все, за очень малым исключением, помогали чем могли: хлеб, масло, чай приносили со всех сторон. Не говоря об офицерах, у которых такой взгляд и сочувствие к несчастным есть прямое требование нравственного развития, следует с полным уважением упомянуть и о солдатах, которые очень охотно таскали для пленных дрова, делились с ними своими сухарями; даже некоторые давали им деньги, уделяя из своих ограниченных достатков.

Холодный ветер с сильным дождем приветствовал наши сборы на следующее утро. Даховский отряд рано поднялся и направился в долину реки Пшехи; а наш отряд, выступив в десять часов, отправился на Гойтх.

Кто не был на Кавказе, тот едва ли может себе представить положение войск зимою. Кавказский солдат мокнет и дрогнет бывало всю зиму и обсушивался только тогда, когда позволяла сама природа. Перенести же такую зиму, как 1863–1864 годов, могло только войско, вполне закаленное в непогодах, и люди, так плотно свинченные, как русские. Безжалостный дождь с 13-го октября и по 11-е декабря шел постоянно, с перерывами самое большее на два дня, и во все это время солдат щеголял в мокрой рубашке, проходил беспрерывно броды по колено и по пояс в воде и останавливался для ночлега в грязи, смешанной со снегом, прикрываясь только палаткой, а повременам обходясь и без нее. Целых два месяца почти под беспрерывным дождем и стоя в глубокой холодной грязи, солдат проводил время в долблении и других работах по прокладке дорог. Все это, взятое вместе, с дополнениями, составило так называемую зимнюю экспедицию.

Но 30-му ноября хотелось, кажется, отличиться перед другими днями: дождь, пробирающий до костей, лил на все лады и был как-то особенно жесток. Поздно вечером прибыла колонна на позицию, к укреплению Гойтх, залитую водой от дождей и размокшую до безобразия. Худшая же участь выпала на долю арьергарда, конвоировавшего пленных (Кавказский гренадерский, 19-й стрелковые батальоны и горный взвод облегченной № 3-й батареи 19-й артиллерийской бригады.): большая часть пленных состояла из женщин, [44] которые, несмотря на то, что слабейших из них солдаты несли на руках, не могли поспевать по грязной и скользкой дороге за войсками. Идя шаг за шагом, арьергард понемногу отставал от обоза; между тем, наступил вечер, и вскоре, вследствие наступившей непроглядной ночи, заменившей серый туманный день, дальнейшее движение войск сделалось почти невозможным. Надо было решиться на что-нибудь: или, пренебрегая опасностью, сбиться с дороги и попасть в какую-нибудь промоину, идти далее, или расположиться на ночлеге. 19-й стрелковый батальон решился идти на соединение с отрядом и сообщить о положении остальных. То же мог бы сделать и кавказский гренадерский батальон; но опасения за орудия и в особенности за положение несчастных пленных, выбившихся из сил, остановили его.

Шум реки, сливаясь с шумом падающего дождя, с сильным завыванием ветра и рыданием пленных, представлял что-то худшее мокрой одежды. Конечно, лучше было остановиться. Ощупью поставили на позицию орудия и расположили на бивуак батальон. Можно ли было достать сухие дрова, как единственное облегчение такого положения — о том никто еще не знал. Сквозь непроницаемый мрак такой ночи нельзя было различать предметов; никто не узнавал местности, хотя в эти места войска приходили на фуражировку. Дороги и тропинки обратились в ручьи; все углубления на поле залились водою; Пшишь начал сильно выходить из своего ложа и, теряясь противоположным берегом во мраке, представлял бесконечное водное пространство, перегораживавшее местами дорогу. К счастью, несколько человек в своих поисках наткнулись на плетень, который был мигом разобран; костры едва-едва разгорелись…

Дождь, между тем, шел с прежним ожесточением. Дрожащие от холода пленные жадно кидались к кострам; но ночью не могли найти много дров, и костры были невелики. Пленные и пленницы кружками теснились вокруг огней. Около одного из них сидела жена старшины, молодая женщина, рядом с другою, должно быть своею родственницею; они были почти одних лет. Княгиня (как называли солдаты первую), по-видимому, ослабела и горько плакала, ни на минуту не осушая глаз; легкое ситцевое платье не защищало ее от холода, и члены ее дрожали. Пожилые женщины [45] совершенно изнывали от такой погоды, и стоны их, прерываемые дрожью, походили скорее на издержанные глухие крики, раздававшиеся около всех костров. Но одна из пленниц отличалась от всех остальных: наружность ее не подходила ни к одной из окружающих: бронзовый ровный цвет кожи, черные волосы и хорошо очерченные глаза, в которых трудно было отличить зрачки, придавали ей вид типичной цыганки; покрытая одною промокшею сорочкой, она, наклонившись, прикрывала собою от дождя маленькое дитя свое. Несмотря на страшную дрожь и видимые страдания, она не только не уронила ни одной слезы, не издала ни одного стона, но даже лицо ее выдерживало постоянно спокойное выражение. Она была или истинная фаталистка, либо женщина-герой.

Нехорошо было и положение войск, оставшихся без обоза, с которым ушли все припасы; но до какой степени заботливы и осторожны кавказские войска, может служить примером этот непредвиденный случай. Прошло не более часу после разведения костров, как фельдфебели пришли с докладом, что ужин готов. Многие ротные командиры были даже удивлены. Каким образом явились необходимые продукты — решительно было секретом опытных кавказцев. Да и денщики, вышедшие из той же школы нужды и горя, еще более удивляли робинсоновскими способностями.

— «Вот бы чайку теперь напиться!» сказал кто-то из офицеров, вероятно, строя воздушные замки.

— Прикажете поставить? раздался из кружка чей-то отрядный голос.

— «Наставь! наставь!» крикнули в одно время все.

— «Да где же у тебя взялся чай и сахар?» спросили его.

— У меня в кармане, спокойно отвечал денщик.

— «А наставлять же в чем будешь?»

— Со мною медный чайник.

— «Да ведь и пить-то не из чего.»

— Достанем что-нибудь, ответил денщик, ставя чайник на угли.

Через несколько времени чай был готов и отысканы две посудины для питья… кто бы мог отгадать, какие? одна маленькая деревянная мисочка, а другая — нижний обломок бутылки, ровно отколотый, с острыми, как бритва, краями; который и выполнял у владельца его должность стакана. [46]

Бог знает каким образом при таких обстоятельствах у одного из ротных командиров явились суп с фасолью и ячневая каша, у другого — суп с курицей, и все это делилось на всю офицерскую братию.

Можно себе представить, какое впечатление произвело бы на любителя чая, если б он взглянул на желтоватую, мутную бурду, состоящую из настоя карманного чая в воде, густо разболтанной глиною; но мы пили его с таким наслаждением, с каким не пивал богдыхан лучшего из чаев своей империи. Согревшись немного и утолив голод, все почувствовали дремоту; но спать было почти невозможно: огромные потоки, бежавшие с гор, уже шипели около костров и перескакивали каскадами чрез лежащие кругом бревна. Однако сон взял свое, и многие офицеры задремали сидя, а другие заснули подмостив под себя хорошие бревна. Этот дождь, поклявшийся, кажется, вывести из терпения даже привычных кавказцев, мало имел успеха относительно солдат: нашлись чудо-богатыри, которые улеглись просто в грязи и усердно похрапывали во всю носовую завертку.

Просыпавшиеся офицеры не оставались без дела: они брали под свои бурки по нескольку детей и, закрывая их от дождя, отогревали понемногу; некоторые отдали свои бурки матерям этих детей. Около полуночи солдаты заметили, что один мальчик теряет уже силы, подхватили его и давай вертеть перед огнем; но все оказалось тщетным, и через час покойник лежал уже под ружьями. К утру одна девочка тоже окончила свои страдания…

Начало светать. Заметив, что забор был разобран далеко не весь и что вблизи находится еще и сакля, солдаты кинулись туда, и костры, через несколько времени, запылали сильным огнем; а дождь все не унимался. Часов в восемь, в северо-западной стороне над горами появился клочок голубого неба и дождь начал понемногу утихать; к десяти часам он прекратился. Небо немного расчистилось, и наша позиция получила вид прачешного двора: на натыканных кольях были развешены для просушки разные части солдатского гардероба.

В одиннадцать часов мы оставили это место, где могилы двух детей свидетельствуют о том бичевании, которое перетерпели несчастные пленники от неумолимой погоды. [47]

Не прошли мы еще и версты, как с левого берега Пшиша раздались по нас ружейные выстрелы, которые провожали колонну верст шесть, и хоти пули ложились очень хорошо, но вред, ими причиненный, был только отбитый палец у стрелка и пробита скатанная шинель на артиллеристе. Показавшееся солнце, утершее слезы несчастных пленников, потешало нас недолго: опять дунул сырой западный ветер, опять небо покрылось тучами и вчерашнее угощение начинало скопляться над головами.

Пришли к позиции; но разлившийся Пшишь не позволил переправиться на левую сторону его, где стоял отряд. Этому прибывшему остатку вчерашнего арьергарда кое-как верхами переправили все продукты, спирт и палатки, как для солдат, так и для пленных; часть офицеров переехала на левую сторону. Но не весело было и в отряде. Правда, палатки, по-видимому, прикрывали войска от дождя, но в палатках было грязи на четверть аршина глубиною; люди, в промокших полушубках и папахах с нависшим на лицо мокрым курпеем, бродили как полумертвые; костров почти не существовало, так как за дровами приходилось ходить версты за три; песни и лагерный, шум притихли, и лишь изредка какой-нибудь подгулявший солдат заорет что-то такое странное, либо прокричит любимое выражение кавказских солдат: «горе, горе, где ты живешь? на Кавказе!», и снова ничего не слышно на позиции, кроме шлепанья по грязи проходящих солдат. Часа в четыре опять полило сверху и не переставало весь вечер, целую ночь и следующий день. Пшишь на другой день поднялся в берегах еще выше, а грязь сделалась еще невылазнее. Наконец, дождь добился до своего: шел он до тех пор пока не вымочил не только всего, что было на солдате, но и того, что было в его торбочках, лишив, таким образом, возможности надеяться на сухую рубашку, приберегаемую им к морозу или к хорошей погоде. Затем с 3-го на 4-е декабря хватило морозом. Солдат был поставлен еще в худшее положение: мокрое платье и рубашка замерзали на его теле, а переменить было нечем.

Утром невозможно было хладнокровно смотреть на сгорбившиеся и трясущиеся фигуры солдат, которые, не будучи в силах разжать пальцы, должны были оседлывать лошадей и [48] подтягивать несгибавшиеся подпруги, чтобы отправиться в Хадыжи за провиантом и фуражом, как было приказано накануне. Кругом позиции на значительное расстояние было выбрано все сено и вырублен весь лес даховским отрядом, простоявшим на этой позиции почти два месяца.

Несчастные лошади, не евшие сена двое суток, подобрав под себя задние ноги, тряслись всем телом, буквально, стоя по колени в грязи. С жадностью они ели палки и хворост, но и этого лакомства достать было негде. Не выдержали лошади такой пытки, и по всей позиции виднелись их трупы, как цветные острова на грязном море.

Колонна, отправившаяся за провиантом 4-го числа, вернулась поздно 7-го, побросав по дороге огромное количество лошадей. Броды дождями были уничтожены, а копанная глинистая дорога сделалась почти непроходимою. Оставаться на этой позиции и подвозить фураж из Хадыжей было невозможно; не было батальона, который бы не потерял менее двенадцати лошадей.

Начальники, по крайней мере, были довольны тем, что за все это время не было ни одного несчастного случая с солдатами, кроме усилившегося числа больных. Даховский отряд, как рассказывали, тоже потерял много больными.

Узнав о нашем положении, командующий войсками Кубанской области, выжидавший окончания движений наших отрядов в Пшехской станице, велел войскам отступить и сам уехал в Ставрополь. Наш отряд, 10-го числа, выступил под дождем из Гойтх и прямой дорогой двинулся через Ази-Пшишь, потом через высокий горный отрог, миновав, таким образом, копанную дорогу до Тукского поста. 11-го числа отряд выступил из Шабшинской поляны, где провел хорошо ночь. Это был первый день, который, после такой отвратительной погоды, позволил войскам идти без башлыков и не ощупью в тумане отыскивать себе дорогу. Сильный восточный ветер с помощью теплого солнца принялся за трудную работу — высушивать целые глуби морской глины. В третьей часу отряд стал сходиться в Хадыжах, располагаясь впереди предмостного укрепления.

Следующей день был истинно отрадный для измученного отряда. Это был чисто-весенний день. Теплое солнце выманило всех из палаток. Пользуясь им начались всеобщая [49] просушка, чистка и починка. В первый раз в эту зиму, замелькали по лагерю рубахи; полушубки встречались только вечером. Еще таких же прекрасных два дня провели мы на этой позиции и начинали уже понемногу забывать прошедшее.

15-го назначено было части отряда перейти на левую сторону Пшиша и расположиться лагерем в восьми верстах ниже Хадыжей. Проснулись рано утром, а хорошей погоды как не бывало: снова встретил нас старый знакомый и вечный спутник солдатских походов — «не осенний мелкий дождичек», что «брызжет, брызжет сквозь туман».

Новая позиция отряда находилась по левую сторону Пшиша, при впадении в него реки Воцепси. В первый раз войска наши перешли Пшишь. Перемирие с абадзехами, жившими за рекой, должно было скоро кончиться, и расположение наших войск, чуть не на пороге их сакель, было самое действительное средство для напоминания им о выселении и угрозою немедленным вторжением в их пределы за малейшее покушение с их стороны открыть неприязненные действия.

Не успел отряд перейти на позицию, разбить палатки, как приказано было двум батальонам пехоты, двум сотням казаков и двум горным орудиям трогаться дальше с начальником отряда. Назначенные части выступили и, пройдя виднеющийся на правой стороне Схалюкский пост версты за две, остановились на ночлег. Утром проводили мы полковника Граббе еще верст шесть и остановились против Тверской станицы; а драгуны Тверского полка, выехавшие навстречу, продолжали конвоировать начальника отряда до Пшехской.

Дорога по этому берегу была несравненно лучше копанной, проложенной по правому: она все время шла по плоскости ровной, почти без заметных спусков и подъемов, непересекаемая ни крутыми балками, ни глубокими промоинами, и в то время была даже очень веселая, потому что проходила по целому ряду аулов. Жители не убегали при нашем приближении, но выходили навстречу даже без кинжалов, которые составляли у них принадлежность пояса, и выносили то воду желающим напиться, то угольки для закуривания трубочек. Заметно однако было, что неожиданное появление наших войск, раньше срока, сильно встревожило их; многие [50] поспешно сгоняли свои семьи в сакли, а сами выходили на дорогу. Встречались нам и вооруженные всадники, которые рысью спешили куда-то; в разговорах видно было у всех желание узнать цель нашего движения. Один, понаивнее других, подошел к офицеру во время движения колонны и начал разговор с тою же целью.

— «Знаком, знаком!» заговорил горец, лаская офицера по рукаву.

— «Здравствуй, знаком!» отвечал офицер.

— «Знаком, моя Лаба гайда… баранчук коп, марушка коп; арба пропал, бик пропал… бик работай, арба работай, Лаба гайда (По переводу на понятный язык означает, что он имеет большое семейство и что если он и не переходит еще на Лабу, так потому, что нет ни быков, ни арбы, а как только достанет то и другое, сейчас же и перейдет.).

— «Лаба гайда; Лаба садись; Лаба якши…» ответил ему офицер.

— «Знаком, знаком — начал опять хитрый горец, немного помолчав, решившийся прямо приступить к цели. — Стреляй будешь?»

— «Твоя стреляй не будет, урус стреляй не будет», отвечали ему.

Узнав, что не с воинственным направлением пришли мы к ним, обрадованный горец поторопился проститься и побежал, вероятно, известить свою семью о полученном сведении.

Правду сказать, никто из нас не отгадывал цели нашего движения. Большинству казалось, что это простая рекогносцировка дороги по левому берегу.

17-го декабря колонна вернулась на позицию при реке Воцепси, на которой весь отряд оставался до февраля месяца.

К. Гейнс.

(Продолжение будет.)

Текст воспроизведен по изданию: Материалы для истории покорения западного Кавказа. Пшехский отряд, с октября 1862 по ноябрь 1864 года // Военный сборник, № 3. 1866