ДУХОВСКИЙ С. Д.

МАТЕРИAЛЫ

для

описания войны на западном кавказе.

_____________________

ДАХОВСКИЙ ОТРЯД НА ЮЖНОМ СКЛОНЕ ГОР В 1864 ГОДУ

(Окончание.)

Убыхи. — Письмо к убыхам и первые переговоры. — Характер местности между течением Туапсе и Псезуапе. — Движение от поста Лазаревского к Вельяминовскому и далее нагорною полосою от верховий Туапсе по Пшинахо, Пшияхо и Тхаценако к устью Псезуапе.

6-го марта, на дневке под постом Лазаревским, походный обеденный стол начальника отряда удостоили разделить моряки черноморского флота. Это было первое знакомство офицеров отряда с офицерами-моряками, знакомство, обратившееся вскоре в чувство взаимной симпатии. Даховский отряд и начальник его гордились тем, что в большинстве черноморцев, в людях, смотревших на все, что происходили в горах, со стороны, что в большинстве моряков постоянно встречались и искреннее сочувствие успехам отряда и справедливая оценка трудов и дел его. За столом, между прочим, пили за здоровье шхуны "Псезуапе", именинницы, как ее называли, придираясь к тому, что командиру и офицерам ее досталось впервые быть на берегах реки Псезуапе. После обеда, вместо десерта, гостям доставили случай присутствовать при первых переговорах с убыхами. "Убыхские старшины подъезжают" — разнеслась весть по лагерю часу в третьем пополудни — "убыхи, те самые, которых давно все ждут с нетерпением. Абадзехи, шапсуги уже надоели. Судьба их решилась. Об участи убыхов никто не знал ничего.[278] Что-то будут делать убыхи, как к ним подойдут pyccкиe? рассуждали между собою офицеры.

— Драться, разумеется, решали молодые, искавшие боя и славы.

— Ну, Бог весть: ведь они видят свою обстановку, возражали опытные и хладнокровные.

Убыхи было последнее серьезное племя, с которым остались покончить на западном Кавказ. Было известно, что числительность их значительно менее шапсугов и абадзехов; но в то же время большинству они представлялись особенно сильными и могучими.

Знакомство с убыхами начальства и войск Кубанской области началось задолго до вторжения в их землю. Да и как было не интересоваться убыхами, когда от них исходили все поддержки, как нравственные, так и материальные? Про убыхов и горцы отзывались с особенным уважением; убыхи и русским войскам, когда они подходили к ним с юга, показали себя немало сильными. Неужели, в самом деле, племя это так страшно? — вот вопрос, который желательно было разрешить с самого начала знакомства с убыхами.

Факт за фактом постепенно доказывал и наконец прибытие старшин на место подтвердило, что убыхи далеко не такиe, как их малевали. Действительно, убыхи не то, что шапсуги и абадзехи; действительно, есть основание называть их головою западно-кавказских горских племен. Но спрашивается: опасна ли голова, когда от нее отрезали туловище и конечности?

Особенность убыхской природы дала жизни этого племени направление, отличное от жизни шапсугов и абадзехов. Шапсуги и абадзехи были земледельцы и скотоводы. На покатых скатах северного склона и сравнительно невысоких горах южного, от Новороссийска до Туапсе и несколько дальше, было, где разгуляться сохе. Там беспрестанно встречались богатые посевы, а на верху гор нередки пастбища, где на чудной траве могут свободно пастись десятки тысяч скота.

У убыхов иное: местность пересеченнее, закрыта горами от северных ветров, климат благодатнее. Виноград, всевозможные фрукты, тутовые деревья растут превосходно. Хотя во многих местах в одно лето можно собирать, и собирали, две жатвы, но здесь выгоднее во всех отношениях разводить [279] сады, покупая или выменивая хлеб у соседей. Скотоводства не может быть вовсе, если и имелись у убыхов стада, то пасли их на землях абадзехских. Богатство даров природы, меньшая потребность в труде удешевили рабочие руки и способствовали развитии в высокой степени элемента аристократического, в ущерб классу холопов. У убыхов владельцы были богаче, чем где-либо у соседей, а холопы беднее. Море действовало с своей стороны: из убыхской аристократии большая часть по нескольку раз бывала в Typции; очень многиe состояли в родстве с именитыми турками. Торговля, ничтожная вообще у горцев Кавказа, была развита больше всего в убыхской земле. Вообще не убыхский народ, а убыхские владельцы, или, как мы назвали их, аристократы, особенно отличались богатством и развитостью. Им легче, чем кому-нибудь доставались власть и сила. К ним скорее, чем к кому-нибудь, в случае нужды, обращались за советами. Влияние их было распространено в горах далеко. С своей стороны убыхский богатый класс кичился и важничал, придавая себе весьма часто гораздо больше значения, чем заслуживал.

Между тем, материальной силы у убыхов было немного. Они одни, отдельно, по числительности и средствам не только не были в силах противиться неприятелю, столь настойчивому и сильному, как pyccкиe, но даже не могли бы существовать. С покорением абадзехов и шапсугов, они лишились хлеба и скота. Хорошо понимая свое положение, убыхские старшины постоянно заботились, чтобы по возможности дольше поддерживать закрывавшие их от русских племена. Иногда они сами принимали начальство над партиями абадзехов и шапсугов, по временам высылали на помощь большие и малые партии. Разумеется, в партиях участвовал цвет населения. На глазах у соседей самолюбивые убыхи действительно сражались отлично; оттого пpиo6peли они громкую известность, как храбрецы и наездники, несмотря на то, что масса народа, как оказалось, вовсе не такова. Но убыхи не столько поддерживали соседей, сколько подстрекали их. Всевозможные, ходившие по горам, письменные воззвания, слухи и извещения распространялись и выпускались убыхами. Наконец, видя, что абадзехам и шапсугам становится плохо, убыхи первые хватаются за последнее средство: ищут помощи за [280] границею. Письма и обещания от разных личностей прежде всех получались убыхами и от них уже расходились. Авантюристы-европейцы, прибывавшие к кавказскому берегу, получали пристанище у убыхов. На их же берегах ждали горцы высадки какого-то европейского войска.

Таким образом, убыхи выдерживали роль свою до последнего момента. Им самим и людям, имевшим о положении дел у них сведения верные, было ясно, что силы их начали падать давно, а с изъявлением покорности шапсугами южного склона сделались ничтожны. Но они не в состоянии были забыть свою прежнюю громкую славу, рассчитывали на то же в других и в русских, и все еще надеялись, что их никак нельзя сравнить и не сравняют с какими-нибудь, как они выражались, шапсугами.

Чем ближе подходили русские к убыхской земле, тем более беспокоились убыхи. Но беспокойство это проявлялось различно. Люди умные видели, что русских не пересилить; они понимали, что сопротивление с оружием в руках поведет только народ к разорению, а исход дела не изменится, и потому более и более склонялись против войны. Но заявлять гласно о необходимости покориться без боя не решался никто: это прямо противоречило понятиям о самолюбии и о чести. Большая часть таких людей молчали и выжидали. Некоторые действовали гораздо эгоистичнее: не заботясь о народе, думали о себе, вступали тайно в сношение с нами, вызывались устраивать дела в пользу русских и нахально просили себе за то платы.

Так, например, еще 10-го сентября 1863 года, в лагере на реке Шекодзе, было получено полковником Гейманом письмо, где, между прочим, говорилось (перевод с арабского):

"Когда мы увидели нашего посла Исмаила Баракая, приехавшего недавно из Турции, который сообщил нам различные известия, то поняли, что в нашей земле должны быть большие перевороты. Весь народ принял с радостно весть об оставлении за нами земли, которою мы владеем, и советовался долго между собою об этом деле. Нам известно все, что они желают предпринять против вас.

"Посылаем вам подателя сего письма с тем, чтобы вы успели уничтожить все их замыслы против вас. Мы также [281] можем противодействовать, если получим от вас за это плату. Тогда мы разделили бы эти деньги между теми старшинами, которые стараются вредить вам в делах с нашим народом, и тем заставили бы их молчать и не принимать никакого участия в народных делах и совещаниях... "

и т. д.

Подобного нахального продажничества не встречалось ни в одном из племен горских.

В письме, посланном им в ответ 30-го сентября 1863 года, между прочим, сказано:

"Вы, я думаю, знаете, что воина украшает слава, а не деньги, поэтому победа купленная деньгами, есть для воина бесчестие, и Бог, никогда не благословит его оружия..." и т. д.

Вообще из всех убыхских владельцев' наиболее влиятельны в то время были трое представителей фамилии Берзеков: 1) хаджи Керендук-Догомуков, 2) хаджи Алим-Гирей-Бабуков; 3) Эльбуз-бек-Хапакх и представитель фамилии Зефш, Исмаил Баракай. Меньше всех дорожили честью убыхского народа Бабуков и Эльбуз, люди более богатые. Они заботились преимущественно лично о себе. Баракай, имевший много родных в Typции, проповедовал без устали о помощи из-за границы; он привез в убыхскую землю авантюристов-европейцев; у него они имели убежище и вместе с ним уехали. Наконец Догомуков был главным подстрекателем к войне, часто начальствовал над партиями абадзехов, убыхов и шапсугов и до последней минуты отстаивал необходимость сопротивления.

Молодежь убыхская составила партию с противоположными убеждениями. Она только кричала о войне. Она думала, что одно имя убыхов уже значит много, а сил их достаточно для удержания русских. Впрочем, некоторые из партии войны говорили: если действительно pyccкиe пересилят, сдадимся тотчас же, чтобы не допустить себя до разорения. Но как же покориться, не померившись силами?

Тотчас по приходе отряда на Псезуапе, 5-го марта, к убыхам послано было следующее письмо на арабском языке:

"От начальника русских войск, генерала Геймана, убыхскому народу приветствие.

"Вы очень хорошо знаете, что народы абадзехский и шапсугский безусловно покорились нашему оружию и свободно [282] переселяются в Турцию; те же, кто пожелал, выходят к нам и получают землю на Лабе и Кубани. Теперь, убыхи, вы остаетесь последние. Если хотите знать наши требования относительно вас, то вот они: немедленно выдать всех русских пленных; сейчас же, без означения срока, те, кто желают идти в Турцию, должны собраться табором на берегу моря, в трех пунктах: 1) у устья Шахе, 2) у Вардане и 3) у устья Сочи. Туда переносить все имущество и, у кого есть, хлеб. За безопасность Вашу тогда я отвечаю. К этим пунктам могут приставать турецкие кочермы и пароходы, на которых вы можете ехать в Турцию. Лишние ваши вещи можете продать войскам — это будет дозволено. Те же, кто хочет идти к нам, должны сейчас же выселяться на Кубань, где им будет отведена земля. На свободный проезд я дам билеты. Если вы этого не захотите исполнить и с вашей стороны будет сoпротивлениe, тогда да рассудит нас Бог.

"Я знаю, что между вами есть люди умные, и вы не допустите себя до разорения, как абадзехи, потому что силою оружия я освобожу ваших холопов, закрою путь в Турцию, и вы будете поселены на берегу Азовского моря. Вспомните, что вы подняли против нас абадзехов и заставили несчастный народ дойти до нищеты."

6-го марта, после обеда, в ответ на письмо, пpиexaли, для переговоров, до пятнадцати убыхских стариков. Почти все они жили по соседству с шапсугами, около низовий Шахе; на них, следовательно, должны были обрушиться первые удары нашего оружия. В главе был один из Берзеков, Эльбуз-Хапакх; с ними пpиexaли и другой Берзек, хаджи-Бабуков.

Начальнику отряда заранее сообщили, что они приехали не с изъявлением покорности, а только для переговоров, имея в виду выговорить отсрочку для вторжения в их землю русских войск. Им нужно было дотянуть до лета: тогда будет во сто крат более шансов на успех войны, и, может быть, они думали, при успехе согласятся оставить убыхов на занимаемой ими земле. Генерал Гейман, зная, лучше чем кто-нибудь, о настоящем положении дел у убыхов, решился с первых же слов посбавить их гордость, показать им, что в глазах русских убыхи не только не страшны, но [283] ничтожны и даже презренны. Для убыхов, как оказалось впоследствии, не могло быть удара сильнее.

— "Ну что же, убыхи? сказал, выходя в старшинам генерал. — Зачем вы пришли ко мне? Где же войска ваши в европейских мундирах, о которых вы столько кричали? Где нарезные оружия и снаряды? Где союзники ваши?

— "Мы уже убедились — отвечали старшины — что все надежда наши на постороннюю помощь — мечта: мы видим, что остались одни, и все, кто прежде заискивал в нас, отворачиваются. Но мы все-таки остаемся убыхами, мы все-таки целый народ и, кажется, можем для своего блага вступать в сношения и заявлять свои требования.

— Вам ли, убыхам, переговоры вести? Победите нас, прогоните войска. Ведь вы сильны, могучи.

— "Трудно теперь нам надеяться на победу. Мы можем биться до крайности, можем нанести вам много вреда, но, конечно, разоримся и сами. Чтобы избавиться от подобных невзгод, мы желали бы покончить дело мирным путем. Мы хотим только срока месяца три; мы все желаем выйти в Турцию; у нас есть больные, есть имущество: многие живут далеко от берега. А до тех порт, мы просим не вводить войск в нашу землю.

— "Об участи вашей вы знаете давно от шапсугов. Кто хотел, успел приготовиться к выселению. О вреде русским я не беспокоюсь: здесь ведь нам не будет труднее, чем когда мы покоряли абадзехов и шапсугов. Но о милости и жалости к вам вы и не думайте. Кто, как не вы, бесчеловечно, безжалостно поступал с абадзехами? Кто поджигал их на войну с русскими? Кто рассказывал им басни и распускал ложные слухи? Ваши жены и дети были спокойны, ваше имущество цело: а на то, как, по вашему наущению, попусту лилась ручьями кровь ваших единоверцев, вы смотрели хладнокровно. Вам, убыхи, несчастные, нищие теперь, разоренные до тла абадзехи должны сказать спасибо за все. Если бы не вы, они спокойно, в довольстве давно уже жили бы в Турции. Так стоите ли вы хотя какой-нибудь милости? Знайте же, что более переговоров с вами я не хочу вести никаких. Требования мои я сказал вам в письме, а не хотите исполнять — я с войсками приду помигал, вам. [284]

— "Мы знаем — заговорил Эльбуз — что требования русских мы должны исполнять. С теми, кто победил Шамиля, кто подчинил своей власти весь Дагестан и Чечню, кто покорил многочисленных абадзехов и шапсугов, нам не по силам сражаться. Мы и теперь народ уже падший, но, лежа,

просим у вас милости. Великодушию и благородству свойственна милость.

— "Нечего рассказывать сказки! Я знаю вас насквозь, ничтожные и надменные убыхи! Вы еще счастливы, что я не сейчас иду к вам: еще есть время всем выйти на берег. А кто не знает, как идти к берегу, пусть спросит у шапсугов и абадзехов. Уступок с моей стороны нет и не будет вперед. Мало того: денег от меня никто из вас не получит ни гроша; я помогал и давал награды людям честным и верным, а не таким, как вы."

Убыхские старики понурили головы и сконфузились. Они привыкли видеть, что с ними обращаются как с людьми важными и именитыми, ласкают и лелеют их и тем, как говорится, подливают в пламя масла, а тут выряжаются так круто. В довершение же всего, когда генерал отвернулся и ушел. Заурбек, старшин шапсугского общества Гои, сказал им:

— "Напрасно, убыхи, вы еще хорохоритесь. Ничего вы не сделаете с вашею глупою спесью. Вздумаете драться — будет вам худо: вспомните мое слово. Вы знаете, что в свое время, когда было нужно, я был всегда впереди вас, первый против русских. То время прошло, и я без стыда покорился. Я достаточно приобрел себе славы военной, чтобы стыдиться своим поступком, а, между тем спас целость семейств и имущество всего общества. Не думаете ли вы, что если убьете двести, триста русских солдат, сделаете тем вред правительству? Вместо их пришлют тысячи. Тех истребите вместе с начальниками, вышлют опять еще больше, а от вас не отстанут.

Картина переговоров была необыкновенно эффектная; группа почетных убыхов, и впереди их хромые от русских пуль Эльбуз и еще какой-то старик, была весьма живописна. В осанке, во взгляде каждого читались яркими буквами сознание полного достоинства и необузданная свобода. Ни капли унижения, ни капли боязни. Между тем, было ясно, что такие [285] минуты, быть может, в первый и в последний раз у них в жизни. Видно было, что они задеты за самую слабую струну — за самолюбие. Гордые и богатые, залитые в галуны и серебро, убыхи вынуждены были признать себя гласно бессильными.

Из предложенного убыхам в приведенном письме чувствительнее всего была угроза освободить холопов. У многих было их по нескольку сот: понятно, что людям разумным и расчетливым это приходилось не очень-то по нутру. Холопам, конечно, хотелось войны, и потому сначала они были на стороне молодежи. Но потом им объявлено, что если владельцы сражаться не будут, а они поднимут оружие, им нечего и думать об освобождения.

По отъезде убыхских старшин, остался один Бабуков. Он просил дозволения у генерала переговорить о собственных своих делах. Войдя в палатку, он понизил тон совершенно. Он говорил, что не сомневается в успехе нашем против убыхов, что бы они ни предприняли; повторил, что лично будет содействовать всему в пользу нашу, и просил дозволения отправить имущество для продажи через Белореченский перевал в станицы. Все же, что возьмет с собою в Турцию, он намерен был вывезти на берег моря и просил, если войска застанут его транспорты еще в движении не трепать их. При этом Бабуков между прочим высказал, что из аула его к морю лучший путь не все вниз по Шахе, а через средоточие убыхской земли к прибрежью общества Вардане. На Шахе же — он говорил - около впадения Чесмая, при большой воде, вниз по реке остается доступною одна только тропа по горам, столь трудная, что вьюков провезти невозможно. Да и для разработки нужно много времени: все скалы да скалы. Сведение это, потом поваренное на месте, послужило одною из причин для изменения впоследствии общего плана военных действий.

Лагерь отряда под постом Лазаревским раскинулся широко на поляне к западу от стен, бывшего укрепления. На ровном, просторном мнение люди отдохнули.

Редко бывает такой удобный бивуак. В горах большею частью помещаются на покатостях, тогда довольно крутых; ни самому поместиться, ни вещей разложить, просушить негде. К тому же погода 5-го и 6-го марта была великолепная. Небо [286] ясно, солнце не жжет, с моря дует свежий, прохладный ветерок. Если бы такие дни были постоянно во время походов, не было бы горя. Едва пришли войска, уже в середине бивуака образовался базар. Опять та же история, что была в Вельяминовском, разумеется, в меньших размерах и по ценам далеко не так низким.

Под вечер 6-го числа, на одной из разгрузившихся шхун послан был к командующему войсками, оставленный им в отряде адъютант его, капитан Клюки-фон-Клугенау, с известием о благополучном занятии без выстрела бывшего форта Лазаревского и о прочем происходившем. Известие это застало графа Евдокимова в Ставрополе, перед самым отъездом в Тифлис.

Заняв бывший Форт Лазаревский, и обеспечив вновь учрежденный пост продовольствием, предстояло очистить от туземцев все пространство между течениями Туапсе и Псезуапе. К вечеру 6-го марта данный шапсугам срок истекал.

Нагорное пространство между реками Туапсе и Псезуапе с первого взгляда представляется изрытым во всевозможных направлениях. Из хребтов резче обозначаются следующие:

1) Часть главного водораздельного, от 20 до 23 верст от берега моря.

2) Часть второстепенного хребта. Этот извилистеe, местами выше и вообще суровее первого; от берега отстоит верст ни одиннадцать. Через него в узких и длинных теснинах прорываются: Псезуапе, Ашше (Ашечей), Туапсе. Верховые притоки этих трех рек в глубоких и плодородных ущельях наполняют собою все пространство между хребтами. Здесь-то гнездились главная масса населения горского. В котловинах, где сливаются такие притоки, перед выходом рек в упомянутые теснины, можно сказать, был аул на ауле. По этим же, нередко раскрытым, и большею частью параллельным водоразделу, побочным ущельям идет продольная нагорная дорога.

3) Береговой хребет меньшей высоты, от двух до четырех верст от моря. Через него, кроме Псезуапе, Ашше и Туапсе, прорываются, берущие начало на юго-западном склоне второстепенного хребта, малые реки: Дедерукой. Макопсе, Шепсы и другие. Продольные ущелья между этим хребтом и [287] второстепенным также населены густо. Здесь аулов было меньше, но почти все большие.

На пространстве между береговым хребтом и морем населения было немного; аулы встречались только там, где горы дальше отходят от берега.

Генерал Гейман намеревался: отходя назад, к посту Вельяминовскому, очистить пространство между второстепенным хребтом и морем; на посту Вельяминовском запастись провиантом и присоединить к отряду несколько вновь назначенных из других отрядов батальонов; потом подняться вверх по Туапсе до Мевабу, нагорною полосою пройти до верховьев Псезуапе и оттуда спуститься к устью этой реки.

Движение начато было по утру 7-го числа. В гарнизоне поста Лазаревского, как сказано, оставлено три батальона без стрелковых рот. Таким образом, свободных войск было только пять батальонов (2-й севастопольский, кабардинский, 21-й, 3-й сводные стрелковые и 2-й черноморский), три стрелковые роты (5-я Севастопольского полка, 1-я Черноморского и 1-я Бакинского полков), четыре горных орудия, с эскадроном драгунов (Тверского Его Императорского Высочества Николая Николаевича Старшего полка).

Продовольствия велено взять на три дня; остальное, как и лишние тяжести приказано оставить на посту Лазаревском.

7-го числа войска отошли до реки Макопсе. Отряд двигался двумя колоннами:

Левая, мaйopa Калинина: десять рот, четыре орyдия, кавалерия и весь обоз, шла намывною береговой дорогою.

Правая, подполковника фон-Клугенау: пятнадцать стрелковых рот, направлена горами.

Последняя выжгла селения но низовым притокам реки Ашше. Жителей, где их заставали, выводили предварительно с их имуществом. Многие шапсуги, видя движение отряда, бежали с семьями в горы. Ночлег был при впадении Макопсе в море. Из левой колонны, прибывшей ранее, перед вечером отряжено шесть рот под начальством майора Попова-Азотова, в прикрытие фуражировки. Когда Фуражиры возвращались, горцы пустили в колонну несколько выстрелов.

8-го марта отряд дошел до реки Шепсы. Переход небольшой, с тою целью, чтобы успеть очистить пространство не [288] торопясь. Здесь берегой хребет отходит от моря далее. Поэтому отправлены были три колонны.

Правая, подполковника Клюки-фон-Клугенау — одиннадцать рот стрелков — поднялась вверх по Макопсе, очистила верховые притоки этой реки, перевалила под второстепенным хребтом к истокам Шепсы и спустилась вниз той же pечкой к лагерю.

Средняя, майора Попова-Азотова — шесть рот — выжгла аулы по отлогому склону берегового хребта.

Левая, мaйopa Калинина — восемь рот, четыре орудия, кавалерия и весь обоз - прошла прямо берегом.

На ночлег, у низовий Шепсы, последняя колонна пришла рано; первая же стянулась едва к поздней ночи. Когда смеркалось, горцы с высот опять тревожили apиepгapд выстрелами.

9-го числа подполковник фон-Клугенау со стрелками (одиннадцать рот) направлен был легчайшим береговым путем. Он составил левую колонну, с артиллериею, кавалериею и вьюками всего отряда.

Средняя колонна, мaйopa Калинина (четыре роты), прошла нагорною прибрежною полосою, а правая, мaйopa Попова-Азотова (десять рот), между хребтами береговым и второстепенным.

Уже совсем стемнело, когда весь отряд собрался под пост Вельяминовский.

Таким образом, в первые три дня движения выжжено было дочиста все пространство между второстепенным хребтом и морем. Оставлены только для переселенцев аулы, ближайшие к берегу и к местам сбора. Время было посредственное, хотя 8-го и 9-го, и днем и ночью, шел дождь. Ни в людях, ни в лошадях, ни в оружии потери не было. С честь сборов несколько кочерм уже отплыли в Турцию; многие нагружались.

У поста Вельяминовского войска застали прибывшие из распущенного джубгского отряда, вновь назначенные в состав даховского, 2-й крымский и 4-й ставропольский батальоны. В то же время получено сведение, что самурский стрелковый батальон и четвертая рота кавказского саперного

№ 2-го батальона, также вновь назначенные в даховский отряд из пшехского, прибыли в ущелье Туапсе и стоят бивуаками верстах в семи от моря. На следующий день присоединилась к отряду сотня [289] казаков Кубанского войска № 15-го полка. Числительность отряда увеличилась, таким образом, до 15 батальонов и трех рот, шести горных орудий, четырех полевых (на постах), одного эскадрона и одной сотни.

Для предстоявших действий войска эти распределены были следующим образом:

В гарнизоне поста Лазаревского, как упомянуто, оставлены три батальона без стрелковых рот.

В гарнизон поста Вельяминовского вступил один батальон (2-й крымский).

На туапсинской кордонной линии остались два батальона (4-й ставропольский и 5-й кубанский), с двумя горными орудиями и вновь прибывшею ротою саперов. Начальником линии назначен подполковник Лaгopиo. Ему же временно подчинен батальон (4-й кубанский), находившийся в гарнизоне укрепления Гойтх.

Затем в подвижной части отряда остались десять батальонов и три стреловые роты, одна рота саперов. Четыре горных орудия, один эскадрон драгунов и одна сотня казаков. Войска эти должны были выступить в горы 10-го марта, взяв с собою из тyaпcинскогo магазина пpoвиантa на десять дней.

У поста Вельяминовского сбор горцев, выселявшихся в Турцию, был, по пpежнему, большой. По сведениям, собранным заведывающим переселением, с 23-го Февраля по 9-е марта с устья Туапсе отправилось 69 кочерм, с 14.000 горцев. 9-го числа отряд застал здесь еще 13 кочерм, готовых к отплытию, и турецкий пароход «Хидасти-бахри», направленный сюда трапезондским консулом нашим. Вообще трудно было представить себе, чтобы пepeceлениe целых народов могло идти так быстро, как это было весною 1864 года. В особенности громадно количество отплывших от Туапсе: тут была главная пристань шапсугов: сюда направлялась с северного склона большая часть абадзехов. К 1-му мая с 23-го февраля от Туапсе отравились до 60,000 горцев, а всего в 1864 году в районе даховского отряда, т. е. от Туапсе до Хосты и Мзымты, oколo 140,000 (Мужчин, женщин и детей). Впрочем, эти цифры приблизительные, и, конечно, он менее того, что было действительно: значительная масса уехала до занятия края войсками, да и после занятия [290]нельзя было усмотреть, чтобы суда отходили только от пунктов, где находятся гарнизоны; нельзя было добиться, чтобы о всех отплывающих между постами cyдax получались хотя приблизительные сведения.

Упомянутый пароход был первый, на который решились сесть горцы, да и то благодаря хаджи-Каспулату. Хаджи-Каспулат, отправив семью, холопов своих и имущество, был приглашен остаться до тех пор, пока не прибудет какой-нибудь пароход: он должен был показать пример; сел первый, и только за ним пошли пpoчиe. Конечно, впоследствии горцы поняли разницу и сами рвались на пароходы.

Трапезондский консул наш, не зная обстоятельно, где находится даховский отряд, когда явилась возможность направить для перевозки черкесов «Хидасти-бахри», указал ему прийти в Сухум, и оттуда уже следовать куда окажется нужным. Из Сухума пароход этот отправили, со шхуною «Туапсе», вдоль берега, также не зная наверное, где теперь находится даховский отряд. Легковерные горцы, видя пароход с матросами в Фесках, вообразили, что к ним едет давно ожидаемое заморское войско на помощь. Закопошились переселенцы на берегу: поднялась у них тревога. Разумеется, вскоре все обнаружилось.

Пользуясь случаем, трапезондскому консулу нашему было сообщено, что, несмотря на запрещение горцам вывозить с собою русских пленных, несмотря на возможное наблюдение за исполнением этого, многих пленных увозят в Турцию насильно. Через несколько времени консул уведомил, что он предупредил просьбу и многих переслал уже в Poссию.

10-го марта, с рассветом, отряд потянулся вверх по Туапсе. Начался поход в нагорную полосу, быть можем, труднейший из всех походов отряда. Чем далее в горы, темь было хуже. Уже два дня кряду дождь не переставал, временами лил как из ведра. В горах стало грязно, холодно и ветрено. Вершины хребтов подернулись густейшим туманом: иногда в нескольких шагах ее видать было ничего. Нижние чины, неся на себе шестидневный провиант, то и дело взбирались по крутому подъему или спускались по обрывистой узкой тропе. В первый день переход сделан в 15 ? верст. На местности ровной это было бы пустяки. Здесь же более 7,000 людей и 1,000 навьюченных лошадей должны были [291] вытянуться один за другим по тропинке. Ариергард подтянулся к месту бивуака в 11 часу вечера.

11-го числа отряд повернул в продольные долины. Он разделен был на две колонны:

Левая, подполковника Солтана (шесть батальонов, артиллepия, кавалерия и обоз) шла вверх по Пшинахо. Ущелье Пшинахо уже было очищено пшехским отрядом.

Правая, подполковника Клюки-фон-Клугенау(четыре 6атальона стрелков) поднялась по Алипсе, опустилась потом на Пшинахо и вытянулась в ущелье Пшияxo. Эта колонна дорогою выжгла мною аулов. Жители, видя, что и здесь им негде укрыться, потянулись с семьями к берегу моря. У впадения в Пшинахо реки Кудесхаб обе колонны соединились.

Отсюда в бассейне реки Ашше, через поперечный хребет, идет одна, и то едва проходимая, тропинка. Дождь сделал ее весьма трудною и опасною. Часто она так узка, что негде поставить всю ногу, или так поката и скользка, что нужны большие усилия, чтобы удержаться, а, между тем, возле сейчас же круча, где едва виднеется дно. Люди приходили в изнурение от усталости: лошади беспрестанно обрывались. Остановиться на ночлеге было негде: ущелье тесно, местность обрывиста и скалиста. Ночь застала в движении большую часть отряда. Бивуачное место выбрано было на водоразделе притоков Туапсе от притоков Ашше. В темноте и тумане батальоны едва находили места, где бы им поместиться. Apиергард прибыл под утро. На промокшей земле, промокнув насквозь, привычные люди большею частью не спали всю ночь.

В довершение всего, как только стемнело, горцы с высот над тропинкою стреляли по тянувшимся вьюкам и ранили несколько лошадей.

Начальник отряда и его штаб остановились на каком-то кургане: нельзя было сыскать даже ровной площадки под палатку генерала. Тут же возле, по обыкновению, пристроилась команда конвойных казаков. К счастью, случился поблизости, в овражке, небольшой горский хутор. Крыши с хлевов и амбаров, почти сгнившая солома да папоротник, тотчас разобраны нарасхват: это был единственный корм для коней.

Плетневые стены служб и заборы сейчас же сломаны для костров. Осталась одна небольшая ветхая сакля. В нее [292] набилось двадцать казаков. Они развели огонь в камине, стали варить себе пищу и сушить башлыки и черкески. Шашки, кинжалы и ружья закрыли собою все стены. На полу разостлали сплошь бурки, и на них отдыхал кто управился.

Проходя мимо сакли, всякий невольно засматривал: кто это так беззаботны и веселы? Шум, говор, смех, споры раздавались далеко. Нет признака недовольства; нет тени ропота.

— Так неужели и взаправду бывают походы труднее? спрашивает молодой, стройный казак, сидя у огня, возле пожилого, с умным лицом и огромною бородою, который мешал деревянной ложкою варившийся в висячем котле суп.

— А ты думаешь как — возразил тот — что трудность только горы да горы?... Не в том она. Мало ль мы с тобою и снегу летом видали и карабкались по скалам, и не ели по суткам, по месяцам глодали сухарь... Не в том она, трудность-то, а в непривычке. Вот бы сюда на три дня кто не привык, кто все по ровному месту ходил: накричался бы, и на словах-то насказали бы, и навеки веков себя прославили бы. А мы вот за десятый год маемся: ничего — и не жалимся. Так вот она, трудность-то! За то сказано: за одного битого двух не битых дают.

12-го марта отряд спустился на реку Ашше. Главная колонна с обозом прошла 8 1/2 верст. Подполковник Клюки-фон-Клугенау опять с четырьмя батальонами обошел влево ущельем реки Тхаценако, a майор Щелкачев с кабардинцами - правее, другим притоком Ашше. В этот день уничтожено более ста аулов. Во всех трех колоннах были небольшие перестрелки. У нас ранен один рядовой кабардинского стрелкового батальона. Селения были только-что оставлены жителями. Они уходили частью далее в горы, в верховья Псезуапе, а более к морю. Лагерь разбит был при соединении Тхаценако с Ашше. Одним батальоном и кавалерией занят левый берег Ашше. Быстрая и в обыкновенное время, река эта после долгих дождей, стала глубока и крайне опасна. Лошади едва держались на ногах при переправах: так сильно сшибало течением. Глубина брода была выше пояса.

Местность в верховьях Псезуапе особенно сурова. Здесь главный и второстепенный хребты сходятся ближе и оба принимают огромные размеры. Перевалить из бассейна Ашше [293] в бассейн Псезуапе, не спустившись предварительно к морю, оказалось весьма затруднительным. И туземцы считают тут нагорные тропы весьма неудобными. Отряду в полном составе, с вьюками, нечего было и думать пускаться. С другой стороны, вниз по Ашше представлялась опасность от частых переправ.

Начальник отряда решился отрядить в верховья Псезуапе подполковника Клюки-Фон-Клугенау с четырьмя стрелковыми батальонами налегке, без вьюков, а самому, с остальными войсками и всем обозом не выжидать, пока спадут реки — судя по погоде, пришлось бы ждать долго — а пробираться вниз, по течению Ашше, чтобы потом пойти берегом моря.

Колонна, подполковника Клугенау шла до устья Псезуапе три дня: 13-го. 14-го и 15-го марта. Ночлеги были: первый на одном из правых притоков Псезуапе, второй в четырех верстах от Лазаревского поста. Все встреченные аулы были уничтожены. Жители ближе к низовьям реки вышли, а у истоков, в верховых ущельях, где гнездилось полудикое общество Хакуц, собрались партии для вооруженного сопротивления. Еще 13-го числа они завязывали перестрелку; 14-го же, как только колонна вытянулась по тропе, насели на apиеpгapд и открыли но нем с соседних высот огонь. Сзади всех отступали стрелковые роты Черноморского и Таманского полков. С одной из высот горны с гиком бросались в шашки, но, тотчас же, поворачивали назад. У черноморцев ранено шесть стрелков: у таманцев трое. Числительность неприятельской партии за горами определить трудно: разом показывалось не более 120 человек.

16-го марта почти до самого моря горцы провожали колонну выстрелами. В этотт день ранен только один рядовой сводно-стрелкового № 3-го батальона. Того же батальона один рядовой утонул при переправе через реку Псезуапе.

Главная колонна прибыла к устью Псезуапе также в три дня. Оба ночлега были на берегу реки Ашше, в 12-ти и 2-х верстах ось устья. Переходы 13-го и 14-го марта были хотя невелики по числу верст, но весьма тяжелы: в теснине по которой Aшшe прорывается к морю, беспрестанно, то справа, то слева, подступают вертикальные скалы: тропа то и дело перебегает с одного берега на другой. Пришлось переправляться через глубокую, выше пояса, иногда до груди, и [294] стремительную Ашше, до десяти раз. Если бы в реке такой глубины течение было слабое и дно ровное, и тогда переправа была бы трудна. А тут вода бьет со страшною силою, пенится и местами крутит, а на дне крупные камни, которые под ногами, как только ступишь, ворочаются. На каждом броде приняты были меры для предотвращения опасностей. Пехоте велено переправляться не иначе как группами, отделениями или повзводно, взяв друг друга под руки. Если и отрывало и сносило течением, то только тех, кто шел с краю. Для спасения их с низовой стороны брода, поставлены были шеренги драгунов и казаков. Если бы не эти всадники, многие пошли бы ко дну. Туземцы не верили, чтобы отряд мог пробраться по такому пути, в такую высокую воду. Смотреть со стороны на переправу было поразительно. Большая часть солдат для сбережения платья, раздевались до груди догола, завернув кверху низшее платье. Обувь, платье, патронташ примащивают повыше около шеи, да и ранец подтянут как

только можно, чтобы не подмочило. Ружье то торчит за спиною, но также притрочено как-нибудь выше; руки заняты: надо держаться соседей. Но все предосторожности оказывались малодействительными. Не мочило скудных доспехов солдатских водою речною, так мочило дождем, или капало на них, накрученных около шеи, с мокрой, косматой папахи. То несется по реке между пеною серая солдатская шинель, то кожаный рамень, то еще что-нибудь. «Ах, Бог ты мой! горе какое!» воскликнет солдат, провожая глазами какую-то мокрую массу: там в заветном кармане, в бумаге и в тряпках заворочено несколько кровных рублей.

Утопших людей не было: кого срывало, все были спасены. Затопило много лошадей, упущено болеe сорока ружей и потонуло несколько ящиков и патронташей да кулей с сухарями.

Таким образом, все предположенное движение исполнено в девять дней. Часть южного склона между Туапсе и Псезуапе, за исключением истоков последней реки, очищено совершенно.

В военном журнале даховского отряда от 7-го по 20-е марта движение это закончено следующими слонами:

"Во все время описанного движения, войска даховского отряда покалили новый пример полной готовности по первому требованию переносить самые тяжелые труды, самые большие лишения. Девять дней без дневок, с тяжелою ношей, они [295] выходя на рассвете, двигались по местности, значительной своею суровостью, и стягивались на бивуаки уже в темноте, к позднему вечеру. От дождей одежда людей промокла насквозь, а осушить ее было некогда. Обувь от грязи и частых переправ поизносилась. Ночлеги в горах под открытым небом, при непогоде, не давали возможности оправиться. Между тем, все чины до последнего солдата исполнили обязанности свои с примерным усердием."

V.

Дело у развалин монастыря и каштанового леса. — Прибытие к устью реки Шахе. — Сведения о положении дел у убыхов после 18-го марта. — Обстоятельства, заставившие изменить первоначальное предположение о военных действиях.

16-го и 17-го марта войскам даховского отряда, после трудного похода в нагорную полосу, дан двухдневный отдых. Солдаты, давно привычные к боевой жизни, уже к вечеру первого дня были как ни в чем не бывало. На сухой земле, при хopoшей погоде, было где отдохнуть. В речке помыли белье, на солнце просушили одежду, поисправляли обувь и почистили ружья. Кто был по свободнее, успел погулять по базару, побалякать с шапсугами, посмотреть и поворочать в руках разные продажные вещи. К вечеру со всех сторон слышались песни. Звонкие голоса веселых запевал разносились далеко по окрестностям и, отдаваясь от соседних гор множеством эхо, сливались с громкими звуками хоров. Всякий военный в душе не мог смотреть равнодушно на широкий, размашистый лагерь боевого отряда. К прибывшим десяти батальонам прибавились еще два: 1-й черноморский и 1-й бакинский, выведенные из поста Лазаревского; там оставлен только один 1-й севастопольский батальон. Двенадцать батальонов, все развернутым фронтом стояли огромным покоем. Примкнув открытою стропою к одному из фасов бывшего укрепления. С одного конца лагеря до другого было более двух верст. Вечерние зори были необыкновенно эффектны. Звуки горнов и барабанов дальних батальонов, начатые, по обыкновению, с зоревым выстрелом, долетали много позже ближайших. Особенно торжественна при такой обстановке молитва после зори. Весь лагерь, целые тысячи воинов, обнажив головы, молятся вместе; почти в каждой роте хор поет "Отче наш". Сколько души, сколько неподдельного чувства в этой молитве [296] простых православных людей, каждый из которых давно уже свыкся с мыслью, что, может быть, сегодня последний день в его жизни! С какою теплою верою крестится каждый солдат! С каким глубоким убеждением в святости минут общей молитвы, все, что ни есть в лагере, обращается вдруг к одному, шумный говор и смех прекращаются разом; песни умолкают повсюду. Все от мала до велика, встают и не покрывают голов до тех пор, пока не умолкнет последний звук запоздавшего хора молитвы Господней.

По утру 18-го марта предположено было, согласно с программой, продолжать наступать на Шахе.

Легковерные и хвастливые убыхи, после удара, нанесенного им при первых переговорах 6-го числа, снова, но уже в последний раз и на короткое время, подняли было головы. Русские отступили от Псезуапе — говорили подстрекатели к войне — они увидели, что мы (убыхи) не поддаемся им, и испугались. Сколько старики ни убеждали в несправедливости таких рассуждений, молодежь не слушала. Решили собрать партию и выйти навстречу. Может быть — говорили — собравшись с силами, pyccкиe сунутся в нашу землю: мы не допустим их и до границы убыхской земли. В партию собралось все что было готово к войне, все что искало войны. Убыхи сочли нужным пригласить ахчипсхувцев. Но все-таки общий итог, который лазутчики доводили до цифры громадной, немногим превышал тысячу человек. Партия, выступая, по обыкновению, поклялась умереть поголовно, а не пустить русских дойти до Шахе. Но, к несчастью горцев, партия была без главы: хаджи-Керендук-Догомуков уже несколько недель быль в отлучке, в Абхазии, и не возвращался.

Возвращение ограда в лагерь под постом Лазаревским заставило убыхов встрепенуться, а партию приготовиться к обороне. Авантюристы-европейцы, понимая, что слишком мало шансов на исход успешный для горцев, собрались к отъезду с Кавказа: уложили привезенные ими доспехи и перевезли часть их к кочерме, готовой к отплытию в Турцию. Только одно, наиболее тяжелое орудие, нарезное, железное, системы Армстронга, с принадлежностями, опущено в воду в реку Лоо, перед местом, где был аул хаджи-Баракаева.

Орудие это впоследствии было вынуто из воды нашими войсками и отправлено в артиллерийский склад укрепления [297] Константиновского. Оно оказалось совершенно исправным. Но, приготовясь к отъезду, авантюристы не уезжали. Они все еще надеялись, что может быть, по оплошности или по какой-нибудь другой причине, русские не займут убыхской земли раннею весною. В таком случае отдалилась бы цель поездки их на Кавказ. В партии ни один из европейцев не участвовал: тогда кредит их в глазах горцев уже упал и на нарезные орудия немного рассчитывали.

Вообще экспедиция восьми авантюристов-европейцев в горы Кавказа была одним из самых неудачных предприятий. Разумные, хорошо понимавшие дело горцы говорили потом сами, что приезд европейцев только ускорил падение их и авантюристы принесли пользу не горцам, а русским. Известно, что чеченцы сражались отлично до тех пор, пока у них не появлялись орудия. То же самое было и здесь. Когда ecть пушки, горцы все надежды полагают на них: можно лично самим уже быть осторожнее, не к чему лезть вперед с прежнею смелостью. Этого мало. В первое время по прибытии Баракаева с иноземцами все внимание горцев обратилось на новинку. Баракаев в глазах всех много вырос; все хлынули к нему, и партия хаджи-Догомукова значительно ослабела. Между тем, не было у убыхов предводителя лучше чем Догомуков, не было личности, которая бы с большею настойчивостью чем он проповедывала отстаивать до последнего независимость. Дело кончилось тем, что Баракаев и Догомуков сделались врагами, и убыхи как одно целое пошатнулись еще более. Впрочем, и в глазах партии Баракаева авантюристы не были в особенном почете. Надо было слышать, с какою едкою иронией горцы смеялись над не внушающею уважение наружностью большинства пришельцев, над их дурным оружием, плохими лошадьми, некрасивою ездою верхом. «Нет, нет — говорили про них, - это не джигиты, не наездники». Но лучше всего положение пришлых европейцев в горах характеризуется тем, что генералу Гейману несколько раз предлагали принести головы всех их за 300 рублей серебром. Так ценили спасаемые своих спасителей!

17-го числа в лагере отряда получено было сведение, что партия убыхов, находившаяся в сборе, разделилась на две части и стоит на двух путях ведущих от Псезуапе к Шахе. По утру 18-го числа лазутчики дали знать, что вся [298] масса горцев сосредоточилась вблизи моря, на выгодной позиции.

Отряд для движения разделен был на три колонны:

1) Средняя, под личным начальством генерала Геймана — из 2-го и 3-го севастопольских, 1-го кубанского и 2-го Черноморского батальонов, с двумя горными орудиями и кавалериею имея в голове севастопольских стрелков — направлена вдоль берега моря, по возвышенностям. Она должна была встретить партию с фронта.

2) Правая, подполковника Солтана — из 1-го бакинского и двух таманских батальонов, имея в голове самурских стрелков - вело вьюки отряда по самому берегу.

3) Левая, подполковника Клюки-фон-Клугенау — из 21-го Кабардинского, сводного № 3-го стрелковых и 1-го черноморского батальонов. С двумя орудиями горной apтиллерией — пошла горами. Ей приказано, если в средней колонне завяжется дело с партией, обходить горцев с правого их фланга.

Около восьми часов утра весь отряд кончил переправу через Псезуапе и тронулся далее. Чтобы движение трех колонн было на одной высоте, левой и средней приказано, отойдя версты на четыре от Лазаревского поста, остановиться, выбрав по выгоднее позицию и ждать, когда подтянется правая: вьюки по обыкновению, собрались последние и сильно оттянули. Потом приказано крайним колоннам соображаться со среднею.

С высоты, на которой остановилась средняя колонна, открылся весь сбор убыхов и ахчипсхувцев.

В пяти верстах от Псезуапе впадает в море небольшая речка Годликх. Она течет в глубокой балке. По левую сторону балки, почти у самого моря, был некогда христианский монастырь. Теперь остались от него только развалины каменных стен и ограды. От монастыря к стороне гор начинается большой по пространству и густой каштановый лес, а внизу, под развалинами, в балке, аул. Здесь-то горцы думали дать нам отпор. В ауле, в развалинах, обращенных в завалы, и около толпились убыхи и ахчипсхувцы. Между ними виднелось несколько белых значков.

Прибыв к севастопольским стрелкам лично и осмотрев позицию нeпpиятеля, генерал послал приказания:

Одному из батальонов левой колонны повернуть вниз [299] по балке и ударить на противника справа; остальным войскам подполковника Клугенау идти, по прежнему, в обход.

Подполковнику Солтану, с самурским стрелковым батальоном, как только послышится выстрелы, спешить береговою дорогою слева.

С фронта должны были броситься севастопольские и бакинские стрелки, имея в резерве 2-й и 3-й батальоны Севастопольского полка. Взвод горных орудий откроет пальбу с правой стороны балки.

В скором времени распоряжения стали приводиться в исполнение. Вниз по балке подходили кабардинцы. Средняя колонна наполовину стянулась. Самурцы приближались. Перестрелка продолжалась уже несколько минут. Начальник отряда приказал начать атаку.

Севастопольские и бакинские стрелки, под командою капитана Козелкова, сбросив ранцы на возвышенности, бегом, с криком «ура!», бросились вниз, прямо в аул. Mайор Щелкачев с кабардинцами одновременно атаковал горцев справа. Аул был тотчас взять. Горцы собрались наверху за завалами и открыли оттуда сильнейший огонь. Севастопольские стрелки, не останавливаясь ни минуты, полезли наверх на завалы. Две роты стали заходить неприятелю в тыл, две роты с Фланга. 2-й батальон подоспел на помощь. Артилерия стреляла через головы. Горцы гикали, порывались броситься в шашки и делали залп за залпом. Как только стрелки поднялись, они не выдержали и пустились постыдно бежать — постыдно в полном смысле этого слова, не оглядываясь и не oтстреливаясь. Севастопольцы и кабардинцы бросились вслед; крайнее утомление не позволило преследовать далеко. Войска остановились на высотах за балкою. Атака была так стремительна, что в ауле и в завалах горцами брошено более двадцати тел, много бурок, папах и других вещей.

Главная часть горцев направилась вдоль берега моря; меньшая вогнана в глубь каштанового леса, и, миновав его, отдельными толпами и группами потянулась к горам.

У нас в этом деле убито семь нижних чинов Севастопольского полка поручик Гавронский, командир 3-й стрелковой роты. Он умерь от тяжелой раны, через полчаса после прихода на место ночлега. Со смертью его потерян один из лучших офицеров в отряде. Ранено 14 нижних чинов [300] (5 тяжело и 9 легко) и один офицер, командир пятой стрелковой севастопольской роты, поручик Ивановский, который до конца дела оставался во фронте.

Подполковник Солтан с самурцами подошел, когда дело уже кончилось. Его задержала разброска завала из баркасов, устроенного горцами на береговом пути. По всему было видно, что неприятель ожидал движения наших войск только берегом.

Колонна подполковника Клугенау спешила зайти в тыл противника. Сначала человек 200 хакуч завязали было с нею перестрелку, но вскоре скрылись. Убыхи и ахчипсхувцы бежали так быстро, что отрезать им отступление было невозможно. В группы их пущено было несколько гранат.

Сбив неприятеля, головные войска продолжали следовать далее. 1-му батальону Черноморского полка приказано подобрать раненых. Для прикрытия его движения, поставлены в стороне на высотах два батальона.

Вскоре отряд стянулся на место ночлега у устья береговой речки Чухукх, в семи верстах (по прямому направлению) от Лазаревского поста, почти на половине пути до Шахе.

Таким образом, первая попытка убыхов задержать наступление даховского отряда кончилась для них весьма неблагоприятно.

Переселенцы-шапсуги, собравшиеся в таборы у берега моря, сколько можно было заметить, во время дела вели себя честно. Они держались в стороне и нашими войсками не тронуты. Во многих местах стояли совсем уже нагруженные кочермы; они ждали попутного ветра для отплытия в Турцию.

По прибыли на Чухукх явились с покорностью местные шапсугские старшины, в то же время от Эльбуза-Хапапх, старшины убыхов, живущих около низовий Шахе, получено следующее письмо:

Перевод с арабского: от почетного старшины Эльбуз-бека начальнику русских войск генералу Гейману (Да продлить Бог великие дни его жизни до будущего пришествия и да наградить его в этом миpe самыми лучшими дарами.)

"Первое мое желаниe послать тебе это письмо состоит в том, чтобы ты не считал нас виновными в теперешнем собрании горцев из народа убыхского и общества Ахчипсху, [301] которые все поклялись умереть, но сражаться с вами. Что касается до меня и живущих в моем участке, то мы совершенно согласны на твои предложения и не поступим подобно первым. Доказательством этому служит то, что я готов теперь с моими родственниками выйти на берег моря и явиться к вам с семействами, но не раньше, как когда вы придете на реку Шахе. Раньше не в состоянии выселиться, потому что остальной народ старается разъединить наши семейства и смотреть на меня злонамеренно.

"Но я надеюсь видеть в тебе верного заступника и поручителя в деле моем, потому что ты видишь и знаешь все лучше нас. Писавший эти строки, Исхак-эфенди также уже в полной готовности отправиться в счастливый путь, как он сам хорошо понимает, что это остается последнее.

"Как я, так и он решились не идти против своих обещаний. Когда же вы придете на Шахе, я хочу поговорить и посоветываться с тобою о своем деле. Итак, приветствую тебя счастливым успехом надежд твоих."(Получено вечером 18-го марта 1864 года, в лагере у устья реки Чухукх.) Подписаль Эльбуз-бек.

Это было первое официальное заявление хотя частию убыхов полной покорности. Ему (Элбузу) тотчас же отвечали:

"Почетному старшине убыхского народа Эльбуз-беку от начальника русских войск в горах, генерала Геймена, приветствие.

"Кто поступает честно и крепко держит свое слово, тот всегда может рассчитывать на все доброе с моей стороны. Сегодня убыхи и ахчипсхувцы, которые поклялись умереть, дрались с нами. Многие из них умерли, а остальные постыдно бежали, вероятно умирать дома. Желающие драться с нами пусть дерутся: это не остановит моих действий. Я буду тоже сражаться и уже не пощажу их как тех, кто хочет исполнять мои требования.

"Я на Шахе буду послезавтра, и мне приятнo будет видеть тех, кто следует моему совету.» (Послано 18-го марта 1864 года, из лагеря у устья Чухукх.)

Перед вечером начальник отряда приказал выбрать из батальонов, принимавших непосредственное участие в деле, севастопольского стрелкового и кабардинского, по два нижних [302] чина, особенно отличившихся, и навесил им и одному выбранному из команды охотников георгиевские кресты. Это были из числа тех двенадцати знаков, которые командующий войсками граф Евдокимов оставил отъезжая начальнику отряда, для особых случаев. Молодые кавалеры были счастливы. В частном письме к графу Евдокимову от 20-го марта, с поста Головинского, генерал Гейман, между прочим, говорит:

И не приберу слов выразить мою благодарность вашему сиятельству за пожалованные в мое распоряжение кресты. Награда на месте дороже всего, в особенности для начальника, который может тут же награждать.

Весь вечер 18-го числа в лагере отряда только было и толку, что об утреннем деле.

Не успели еще все войска стянуться к месту бивуака, как начальнику отряда доложили, что тяжело раненый в деле офицер кончается и просит его, своего командира полка на несколько слов. На горе, возле бивуака одного из севастопольских батальонов, на носилках, лежал неподвижно бледный как полотно молодой офицер. Куда девались цветущее здоровье, свежесть, румянец! Пуля перебила ему ребро, раздробила печень и вышла в пояснице. Другая ранила в ногу и положила на месте коня его. Он исходил кровью, мутными глазами смотрел на окружающих и по временам начинал говорить. Генерал наклонился к умирающему и с четверть часа с ним беседовал, потом вынул из кармана сюртука его начатое накануне письмо к отцу, сказал еще несколько слов, перекрестил его, простился и встал. Раненый был спокоен.

— Поедете в Петербург — обратился он прерывистым голосом к приезжему в отряд адъютанту — расскажите, как мы здесь умираем.

— А с вами мы вместе были сегодня — проговорил он едва слышно другому. Потом через несколько слов: — господа, отойдите: дайте умереть мне спокойно.

И через минуту его не стало.

На другой день, рано поутру, товарищи - севастопольцы несли тело убитого от места бивуака к берегу моря, Оно было завернуто в бурку и сверху перевязано веревками и ремнями. Позади солдаты несли одно за одним еще семь тел, [303] завернутых и зашитых в белое как снег полотно. Далее медленно двигалась третья стрелковая рота, горнисты и барабанщики играли протяжно заунывный похоронный марш.

Весь лагерь в ущельи внизу и кругом по высотам стоял безмолвно, без шапок. У многих на глазах были слезы. Молча донесли офицеры товарища до прибрежья и осторожно положили на дно лодки. В соседство ему спустили тела нижних чинов: также нагрузили еще одну лодку. Турок, хозяин лодок — его наняли перевезти тела на пост Лазаревский — попросил нахально на водку и оттолкнулся от берега. Лодки заколыхались на волнах Черного моря, и долго сослуживцы провожали глазами павших в брани товарищей.

В настоящее время, когда приближаешься к остаткам бывшего форта, ныне поста Лазаревского, у устья реки Псезуапе, прежде всего бросаются в глаза развалины бывшей на углу башни в несколько ярусов. В середине ее из камней сложена могила, а в этой могиле покоятся одни из последних жертв кавказской войны: офицер и семь нижних чинов. Может быть, со временем, когда пройдут годы и по берегу Черного моря водворится поселение, мирный житель окрестностей или путeшественник издалека остановится над этой могилой, вспомнит о кавказской войне, о кавказских солдатах и помянет первых христиaнcкиx поселенцев этого края добрым словом.

19-го марта ожидалось новое дело. Говорили, что убыхи поклялись, если не умрут все на первой позиции, у развалине монастыря, встретить русских на второй, несколько не доходя до Шахе. Уже пробили сбор и войска вытягивались в движение, как пpиexaли к генералу несколько посланных накануне лазутчиков. Они сообщили, что убыхи и ахчипсхувцы после вчерашнего поражения разбрелись. Нигде нет даже ничтожных пapтий. После дела неприятель не досчитывал более чем 60 человек. Все в убыхской земле упали духом.

Отряд двинулся далее тремя колоннами: левая, подполковника фон-Клугенау — четыре батальона стрелков, с двумя орудиями — горами вышла на Шахе, верстах в четырех от ее устья. Средняя, той же числительности, как и вчера, прошла высотами над берегом. Правая, подполковника Солтана, двигалась по ровной береговой дороге. [304]

Еще до выступления, на месте ночлега, сейчас после лазутчиков, выехали к генералу вместе со старшинами несколько десятков окрестных шапсугов. Они изъявили готовность действовать с нами против неприятеля и присоединились к свите начальника отряда. Это явно доказало, что сведения лазутчиков верны и что дорогою никакого дела не будет.

Через несколько верст таким же порядком выехали навстречу несколько убыхских старшин, ближайших к Шахе. У убыхов видимо посбавилось спеси. К передовым постепенно присоединялись, группы за группами, туземцы. Вообще, чем ближе подъезжал к Шахе начальник отряда, тем больше становилась сопровождавшая его масса туземных всадников.

Военный журнал даховского отряда, от 7-го по 20-е марта 1864 года, оканчивается такими словами:

"19-го марта. В два часа пополудни, я (генерал Гейман), в сопровождении сотни казаков и до 300 конных шапсугов и убыхов, занял форт Головинский. Отряд стянулся в лагерь к устью реки Шахе."

Под постом Головинским войскам опять дано два дня отдыха.

19-го числа, вечером, получено сведение, что хаджи-Керендук-Догомуков возвратился домой. Он не знал еще о вчерашней судьбе убыхского сбора. Проездом через общество Саше (на левом берегу низовий Сочи) Догомуков говорил народу, что скоро настанет пора дать русским отпор, и выставлял необходимость браться всем за оружие, готовиться к обороне. Не успев приехать домой, он был поражен как громом известием о происшедшем . Взбешенный поведением бывшего убыхского сбора, он выходил из себя, приказывал участвовавшим в партии собраться снова и употреблял все усилия, чтобы увеличить сколько возможно массу горцев, готовых на бой. Извещенный о прибытии отряда к устью Шахе, Догомуков стал уверять, что до наступления лета на убыхскую землю русское войско не вступит, а летом еще что-то Бог даст. Все эти сведения, 20-го числа, по утру, начальником отряда были поверены через других лазутчиков и оказались вполне справедливыми. Авантюристы-европейцы, с Баракаем, после дела 18-го числа, [305] решили было уехать, но, услышав о распоряжениях хаджи-Догомукова, приостановились. Около обеда 20-го числа приехили в лагерь Эльбуз и с ним несколько почетных убыхов из живших ближе к Шахе. Они подтвердили также все только - что сказанное и прибавили, что весь убыхский народ, что называется, растерялся. Страх, наведенный решительным поражением сбора, распространялся по горам далее и далее. Все оставшиеся племена теряли надежду на сохранение независимости. Внимание их обратилось на целость семейств и имущества, на то, чтобы не довести себя до нищенского положения, в котором они видели абадзехов. Партия, наиболее ненавидевшая русских, партия войны, расшаталась, и происки хаджи - Догомукова не имели успеха. Молодежь, проученная, слушалась его неохотно. Люди богатые отказались от войны, и многиe, в том числе и Бабуков, начали выходить к берегу моря. Наконец, несколько сот прибрежных семейств, понимая, что каждый лишний день войны может породить только кровопролитие, наняли кочермы и поспешно отправились за море. Эльбуз и товарищи говорили, как велики последствия от того, что хаджи-Догомуков опоздал к делу, опоздал к тому времени, когда разбитая наголову партия, разбежавшись в разные стороны, навела всюду ужас, и уверяли, что убыхский народ теперь в таком положении, что если войска русские вступать в его землю сейчас же, то падение его неизбежно. Этого мало: приезжие убыхи просили, как милосги, не откладывать наступления. "Нас — говорили они — народ обвиняет за преданность русским; нас считают виновниками теперешнего положения дел. Отправиться сейчас же мы не можем: мы рискуем, что жены, дети и имущество наше подвергнутся грабежу своих же ожесточенных единоплеменников. Все, кто выходит к морю — а таких уже становится немало — того и гляди будут разорены; придите защитить и спасти нac.

Начальник отряда решился, пользуясь таким положением дел, не медля ни дня быстро двинуться вперед, дабы, не дав горцам опомниться, занять средоточие убыхской земли. В то же время осмотр ущелья реки Шахе, в нескольких верстах от ее устья, подтвердил справедливость слов хаджи -Бабукова относительно качества пути от моря к его аулу. Проведение кордона вдоль по Шахе потребовало бы больших [306] трудов и много времени. Раскинуть отряд колоннами вверх по реке и начать работу разом на нескольких пунктах, как предполагалось, оказалось невозможным: уже верстах в двух от берега тропа так трудна, что вести по ней вьюки очень рискованно. К тому же подробные расспросы пояснили, что только на пространстве близ берега, где местность не очень пересеченна и растительность наиболее благодатна, где были общества Хобз и Вардане, убыхское население сгруппировано особенно тесно; на прочих же местах, и тем более высоко в горах, оно разбросано по суровым ущельям. Здесь население распределено в порядке противоположном тому, как было между Туапсе и Ашше: там главная масса жила ближе к водоразделу, не очень суровому, здесь — ближе к морю. Следовательно, заняв прибрежное пространство от низовий Шахе до низовий Сочи, можно было, наверное, рассчитывать, что убыхи не будут в состоянии держаться.

Принимая в соображение все это, генерал Гейман увидел себя еще более в необходимости идти, несмотря ни на что, быстрыми переходами в убыхскую землю.

В военном журнале даховского отряда, от 20-го по 26-е марта 1864 года, между прочим сказало:

"От предшествовавших трудных движений и действий отрад был крайне утомлен и расстроен. Одежда у людей поизносилась; обувь у многих сделалась совершенно негодною: из десяти человек у двух или у трех вместо сапогов были наскоро сделанные из сырой кожи поршни. Количество больных и слабых, при постоянных дожде и непогоде, было весьма значительно. Лошади драгунская, казачьи, офицерские и вьючные почти два месяца не видели сена; если корм и имелся, то полусгнившая солома с крыш саклей; от непомерных трудов кони истощились и на каждом переходе падали помногу. Между тем, чиниться и отдыхать было некогда: дать горцам срок значило дать им одуматься, оправиться, собраться с силами. С каждым днем приближалась весна: на прибрежье деревья уже зазеленели. Отложить вторжение в землю убыхов значило предоставить горцам новые средства к защите, затянуть и много затруднить окончательное покоpeниe западного Кавказа. Поэтому 21-го марта я (генерал [307]Гейман) велел наскоро навести через Шахе пешеходный мост, а 22-го намерен был двинуться к убыхам».

Еще 19-го числа, перед вечером с Константиновской морской станции пришла к посту Головинскому шхуна "Новороссийск". Она доставила сухари в пропорции только на один день для отряда и муку для продовольствия гарнизона. На ней же прибыл адъютант командующего войсками, капитан Бутурлин, с письмом от графа Евдокимова, в котором генерал извещал, что, против ожидания выезжает из Ставрополя в Тифлис, по требованию начальства, не 25-го марта, а 15-го, и что пробудет в Тифлисе по 21-е или, если что-нибудь задержит, по 22-е число. Полагая, что всякое лишнее сведение о положении дел на южном склоне для графа Евдокимова было особенно интересно в Тифлисе, начальник отряда недоумевал: послать ли курьера прямо в Тифлис, через Поти, или путем кружным, на Новороссийск и Ставрополь. 20-го числа послали за капитаном "Новороссийска".

"Если вы сегодня, часа в четыре пополудни, выйдете с курьером, когда можете поспеть в Поти?"

"21-го числа, часам к двум», отвечал капитан.

Тотчас приказано находившемуся в отряде адъютанту военного министра, поручику Пущину, быть готовым к отъезду. Ему велено отвезти письмо к графу, последний военный журнал с отчетною картою и рапорт об изменении на будущее время составленного в конце февраля предположения о действиях отряда. А так как легко могло случиться, что поручик Пущин, выехав из Поти 21-гo марта, прибыл бы в Тифлис уже по отъезде графа, то ему приказано тотчас по прибытии в Поти послать телеграмму:

"В Тифлис, графу Евдокимову.

"18-го марта убыхи наголову разбиты на реке Годликх, в развалинах монастыря. У нас потери: убитых 1 офицер и 7 солдат: ранены 1 офицер и 14солдат. Убыхи постыдно бежали. 19-го занято, без выстрела, Головинское. Все покоряется. Убыхи с вершин Шахе уже тронулись к морю. Не позже 26-го буду в Сочи, а потом растяну кордон от Вардане до вершин Шахе. Надеюсь, что к Пacxе, все падет к ногам нашего Государя. Поручик Пущин через [308] Поти везет вам журнал , карту и рапорт о причинах , почему не по Шахе будет кордон ."

"Гейман."

Но расчет не сбылся, шхуна "Новороссийск ", только - что вышла в море, повредилась и вместо того, чтобы держать курс прямо на Поти, направилась в Сухум. Там курьер пересел на другой пароход, и только 23-го числа его доставили в Поти; но прибой был так силен, что высадиться можно было только на следующий день. Телеграмма пришла в Тифлис, когда граф Евдокимов уже выехал.

Упоминаемый посланный рапорт (от 20-го марта 1864 года, № 240, в лагере под постом Головинским) был следующего содержания:

"19-гo марта даховский отряд занял бывший форт Головинский. Оказалось, что земля убыхов отсюда еще далеко. Убыхи собственно (под именем убыхов на северном склоне разумели всех жителей южного от Туапсе) племя весьма небольшое, живущее в верховьях Шахе, по Вардане (где их средоточие) и по Сочи. Ущелье Шахе, в расстоянии нескольких верст от моря, тесно и сурово. Туземная тропа часто переходит с берега на берег, а река так велика, что сообщение прекращается после каждого небольшого дождя. Разработать дорогу по одному берегу, конечно, можно; но трудно и медленно: много скал. Между тем, от Вардане есть в горы удобный путь. Оп выходит на Шахе верстах в десяти ниже бабуковского (самого верхнего по Шахе) аула, на урочище Шамычупа. Это главное сообщение поперек убыхской земли. Верные сведения о нем я получил от хаджи-Бабукова: он обыкновенно по нем направлял свои транспорты от Вардане и этим путем просил дозволения вывозить имущество к берегу моря. Обстоятельства эти навели меня на мысль просить разрешения вашего сиятельства несколько изменить данное мне приказание: вести кордон для сообщения с северным склоном не по низовьям Шахе от Головинского, а по Вардане. С другой стороны, ежедневно новые факты меня убеждают, что главный залог для успеха настоящих действий моих — быстрота и решительность. Весть о поражении убыхов у развалин монастыря и каштанового леса разнеслась по горам и навела на остатки туземного населения много страха. Хотя убыхи, живущие за Сочею, и получили [309] неизвестно откуда весть, что их, может быть, оставят на настоящей земле, но все они — мне известно положительно — боятся, что, в случае сопротивления, их не пустят в Турцию. Значительная часть их, можно сказать большинство, готово выйти на берег и даже уже начали выходить; но многие опасаются притеснений молодежи: для этих-то занятие приморских пунктов русскими имеет большое значение. Я уверен, что быстрое наступление в средоточие убыхской земли будет иметь самые благоприятные результаты.

"Принимая в соображение все это, я решился:

"Исправив пост Головинский и запасшись провиантом, идти на Вардане, устроить у устья этой реки укрепленный пункт и начать вести кордон в горы. До того же, пока приступлено будет к постройке постов, я намерен двинуться к Сочи и занять бывший форт Навагинский: это собственно для того, чтобы там, а не в Головинском, иметь свои склады и провиант. Шахе от Вардане дальше чем Соча, и со стороны Форта Навагинского нет опасных переправ. Проведя кордон вверх по Вардане, я надеюсь, главная масса убыхов двинется к морю. Остальных, равно и пространство до Псезуапе, мне очистить будет уже нетрудно. С верховий Шахе я могу спуститься вниз по Сочи, на пункт уже занятый, или действовать по Мзымте, смотря по обстоятельствам. У устья Вардане я надеюсь быть 23-го марта, в бывшем форте Навагинском 25-го или 26-го; а 29-го, если непредвиденные обстоятельства не воспрепятствуют, начну постройку поста Кубанского, первого на кордонной линии."

Пост Головинский. — Переправа через реку Шахе. —- Изъявление покорности убыхами. — Занятие Сочи и бывшего форта Навагинского. — Депутаты от джигетов, общества саше и хакучей. — Приезд командующего войсками, графа Евдокимова, и Его Императорского Высочества командующего кавказскою армиею.

Бывший форт Головинский найден в таком же состоянии как и Лазарев. Стены целы; но башни на углах разрушены и ров местами завален. Две отдельные башни: одна у взморья, прикрывавшая пристань, и другая, защищавшая водопой, развалились также. От прежних садов, бывших возле стены к стороне моря, не осталось и следа: роскошные виноградники, тюльпанные деревья и персики исчезли совершенно. В разных местах. внутри бывшего Форта и вне его, [310] найдены семь старых чугунных орудий; все они негодны никуда. В дни пребывания отряда в лагере у устья Шахе высылались рабочие для исправления бывшего укрепления: очищен ров, устроены укрепленные ворота, возведены на местах башен

батареи. Здесь, в бывшем форте Головинском, ycтрoeн пост и в гарнизон его вступили две роты 2-го таманского батальoнa. Пост этот по величине почти вчетверо мощнее поста Лазаревского; здесь и прежде стоила одна, много две роты. Таким образом, на постах Головинском и Лазаревском остался батальон в полном составе одного из вновь сформированных (Таманского) полков. Вообще во все время действий отряда, при первой возможности, батальоны новых полков (черноморский, таманский, бакинский) оставлялись в гарнизонах постов, для прикрытия вагенбургов и других подобных обязанностей. Им, непривычным к горной войне, походы были гораздо чувствительнее, чем войскам старым. В горах опытность и привычка важны больше, чем где-либо.

Для постройки наскоро пешеходной переправы через Шахе, лес велено заготовлять еще 20-го числа.

Река Шахе широка и быстра. Это самая большая река на южном склоне от Hовоpoccийскa до Сочи: от небольшого дождя возвышается вдруг и много. К приходу отряда стремительность доходила до страшных размеров: pекa, вся в пене, сворачивала огромные камни. Туземцы решались переезжать только в очень немногих местах. За людей бояться было нечего, несмотря на то, что глубина бродов доходила до груди: они привыкли уже к таким переправам. Но лошади, худые, под тяжелою ношею легко могли бы обрываться с вьюками и уноситься течением. Обойтись без моста едва-ли было возможно. Между тем, в материале чувствовался большой недостаток. Для козел лес еще имелся, а для настилки в окрестных аулах едва промыслили до тридцати штук старых, тонких и узких досок. Место для устройства моста, или, правильнее, кладней на козлах, выбрано удобнейшее, в версте от устья, где река текла тогда четырьмя рукавами: главный, самый опасный, шириною в 22 сажени: остальные три менее, неглубокие и не очень быстрые.

С рассветом 21-го числа зазвенели топоры. Рота саперов, от всех частей плотники и до 200 нижних чинов, под руководством саперного штабс-капитана Бирюкова, принялись [311] за работу. К вечеру установлены 12 козел, и на них положена настилка, по две, по три доски в ряд, скрепленные за неимением гвоздей виноградными лозами. Приказано по мосту перевести батальоны и перенести на руках все вьюки, а лошадей, развьюченных, направить в брод. Прежде всех для занятия левого берега велено было переправиться 2-му батальонy Черноморского полка.

22-го марта, рано утром, началась переправа. Целую ночь и целый день крупный дождь лил как из ведра. Небо было черно; тучами закрылись даже ближайшие, невысокая горы. На море была сильная буря. Вода в Шахе поднималась, можно сказать, ежеминутно. Переправа, и так зыбкая, сделалась весьма опасною. Узкие доски сильно качались под тяжестью человека и стали скользкими. Козлы едва выдерживали напор воды. И по такой переправе надо было перейти двенадцати батальонам, надо было перетащить все вьюки отряда!

Почти целый день у входа на мост теснились войска. Солдаты осторожно и медленно, в нескольких шагах один за другим, перебирались по летучей настилке. Беспрестанно надо было останавливать переправу, поправлять козлы, закреплять доски. Но более всего возни было с вьюками. Мост скрипел и, под тяжелыми ношами, казалось, готов был обрушиться. Вода подходила под пастилку все выше и выше. К сумеркам, как только переправились последние люди, она подошла под самые доски, свернула несколько козел и снесла середину моста. Точно будто сам Бог хранил войска при переправе.

Кавалерия и вьючные лошади переведены в брод, при чем затопило более десяти лошадей. Кроме их, точением сносило оброненные офицерские и артельные вещи, несколько ящиков с патронами, кулей с сухарями. Горные орудия артиллеристы предпочли переправить водою. Под одним из них лошадь на середине реки не могла удержаться, и орудие насилу вытащили со дна.

Перед выступлением из лагеря, генерал Гейман узнал, что к отряду вдоль берега моря от поста Вельяминовского следует небольшая колонна, из 80 человек, выписных нижних чинов и 10 офицеров. Навстречу им послан самурский стрелковый батальон, которому велено потом присоединиться к отряду. Но как мост снесло, то батальон на несколько дней был задержан у поста Головинского. [312]

Перейдя через реку, отряд двинулся далее, но благодаря непогоде и проволочке времени на переправе, в этот день отошел не более четырех верст и ночевал в ущельи речки Хобзы, заросшем, как густым лесом, богатыми фруктовыми садами.

В ночь с 22-го на 23-е число дождь не переставал лить. На утро отряду велено выступать. Войска распределены опять на три колонны: 1) подполковника Клугенау — четыре батальона и два орудия; 2) полковника Позена — четыре батальона и два орудия, и 3) подполковника Лутохина — четыре батальона и весь обоз. Последняя направлена берегом моря, первая и вторая по возвышенностям, параллельно морю.

Внезапность наступления подействовала желаемым образом. Еще на ночлеге на Хобзы получено было сведение, что хаджи-Догомуков, видя нерешительность и распадение народа с одной стороны и получив известие о переправе отряда на левый берег реки с другой, пришел в недоумениe. 22-го числа, на походе, выехали навстречу начальника отряда несколько убыхов, и один из них, как оказалось потом, агент Догомукова, объявил, что до хаджи дошли слухи, будто генералу передали о желании его остановить русских силою; «действительно - говорил он — Догомуков собирал убыхов, но вовсе не для войны, а для того, чтобы с большим почетом выйти к русским с покорностью". Таким образом, и гордому хаджи-Догомукову пришлось преклонить перед русскими голову. Оставалось выждать, когда он явится лично.

Ночлег с 23-го на 24-е марта был на реке Лоо, в обществе Вардане. Все многочисленные селения общества сожжены; в числе их уничтожен и аул Баракая, где были убежище и арсенал приезжавших иностранцев. В ауле Баракая, когда прибыли наши стрелки, догорали зажженные горцами шесть деревянных лафетов. Сами иноземные пришельцы, и с ними Исмаил-Баракай-Зефш, как только узнали о наступлении войск за Шахе, отчалили от кавказского берега. Выстрелов в этот день и вообще после дела 18-го числа не было вовсе. Убыхи с семьями выходили к берегу моря.

От самурских стрелков получено известие, что они заняты исправлением моста на Шахе. Они могли далеко отстать от отряда. Для того, чтобы движение их было вполне обеспечено, начальник отряда оставил у устья реки Лоо [313] подполковника Лутохина, с тремя батальонами и взводом горных орудий. Как только подойдут оамурские стрелки, вся эта колонна должна была направиться к отряду берегом моря.

24-го марта остальные войска очистили пространство до реки Догомыса и на этой реке ночевали. Движение производилось опять тремя колоннами: 1) подполковника Дове — три батальона с обозом — шла берегом; 2) полковника Позена — три батальона с двумя орудиями — вдоль берега, по возвышенностям: 3) подполковника фон-Клугенау — еще левее. Сопротивления опять никакого: жители выходили заранее. У yстий рек войска заставали таборы переселенцев; во многих местах нагружались кочермы. Погода, по прежнему, состояла ненастная.

Когда подходили к ночлегу, хаджи-Догомуков выслал к начальнику отряда несколько старшин и почетных убыхов — просить позволения выехать самому.

Через несколько минут из ущелья показалась группа убыхов, все в бурках и башлыках. Она медленно приближалась навстречу.

— Здравствуй, хаджи — сказал начальник отряда, когда Догомуков подъехал и несколько секунд простоял молча — очень рад с тобою познакомиться.

— А я, по правде сказать, очень не рад знакомству с тобою, отвечал тот.

— Ты, я слышал, хотел быть у меня (Хаджи-Догомуков письменных сношений с начальством Кубанской области не имел никаких, но несколько раз на словах передавал генералу Гейману, что желал бы вступить в сношения с ним.); да ведь вы, убыхи, больно спесивы: так я сам первый приехал.

— От таких гостей нам очень, очень невесело, отвечал Догомуков.

— Что же ты скажешь? с чем ты приехал теперь? спросил генерал.

— Мы желаем оставить нашу землю — отвечал Догомуков — хотим ехать в Турцию; нам нужно собрать имущество, продать скот.

— А чем же вам кормить войска, который приедут на помощь из-за моря? спросил генерал.

— Какие войска теперь! со злостью проговорил гордый горец.

Дождь, разом усилившийся, заставил прекратить [314] разговор; все двинулись к месту, где была назначена ставка генерала, и там слезли с коней. Через несколько времени беседа возобновилась.

Догомуков, от имени убыхского народа, изъявил полную покорность и был готов исполнить все, что только прикажут. Некогда грозный и сильный, бывший руководитель абадзехов, тот перед которым дрожали целые племена, теперь просил как милости, нескольких дней срока для выселения. Много грустного и неприятного, но вместе правдивого приходилось ему выслушать.

- Помнишь, хаджи — говорили ему — не дальше, как два года назад, когда всем предлагали окончить дело мирным путем, помнишь, как ты уговорил всех не слушать и решил перед графом Евдокимовым: «так пусть рассудит нас Бог»? Вот Бог рассудил нас. Кто же выиграл, кто проиграл?

Слова эти закончили переговоры горских старшин осенью 1861 года и натянули войну еще на два слишком года. Эти же слова были повторены в письме к убыхам, приведенном нами выше, в своем месте.

— Ты знаешь, хаджи — также говорили ему — до чего в последнее время дошли абадзехи: богатый народ разорился до крайности. Кто тут виноват больше всех? Ты, хаджи, кто больше всех подстрекал их к войне, кто их обманывал, обнадеживал разными баснями? ты был источник всего. Так тебе больше всех они должны быть благодарны.

- Нет — возразил на это Керендук-Догомуков — они меня не слушали, и в том-то все горе. Если бы они делали так, как я их учил, было бы совершенно иное. Вот и здесь должна бы литься кровь ручьями, а теперь ни с кем ничего не поделаешь!

Таким образом, убыхи, как отдельный народ, пали. Страшные только из-за абадзехов, они, когда остались одни, лицом к лицу с войсками, завоевавшими огромные и густо населенные пространства северного склона, сами сознали свою ничтожность. И так 18-го марта 1864 года, в день пятидесятилетней годовщины взятия союзными войсками Парижа и окончания кровавой драмы 1812, 1813 и 1814 годов, суждено было быть последней открытой борьбе горцев против русских, последнему вздоху умирающего, непокорного Кавказа. [315]

Приведем теперь слова военного журнала отряда, от 20-го до 26-гo марта, высказанные тотчас после описания падения убыхов:

"Но, будучи вполне убежден, что вновь покоряющимся убыхам ни оправиться, ни собраться с силами уже невозможно, я (генерал Гейман) однако удерживаюсь от донесения об окончании с ними дела. Легкомыслие и вероломство убыхов заставляют меня донести об этом только тогда, когда я посещу горы и лично увижу, что нагорные, вольные убыхи и прочие племена, тесно с ними связанные, действительно положат оружие, будут покидать свои земли и выходить к берегу моря, когда значительная часть ныне стоящих в таборах уедет уже в Typцию. Твердо надеюсь, что время это настанет скоро."

Этот же военный журнал оканчивался следующими словами:

"В полдень 25-го марта, в день Благовещения, я занял, без выстрела, бывший форт Навагинский, ныне пост Сочи. В гарнизон его, с барабанным боем, вступил 1-й батальон Черноморского полка. Отряд стянулся в лагерь под пост, близ устьев Сочи. На море судов не было видно никаких.

Лагерь отряда расположился кругом бывшего форта; через несколько дней прибыла и колонна подполковника Лутохина. Она стала отдельно, на правой стороне реки Сочи, и тотчас же приступила к устройству моста через реку.

Еще 15-го марта, воротясь из похода в нагорную полосу на пост Лазаревский, отряд застал на рейде Лазаревском шхуну "Псезуапе", которая, по причине свежего ветра, едва держалась у берега. Ей поручили передать начальнику Константиновской морской станции предписание, в котором было сказано, что отряд, после двухдневного отдыха, идет вперед, и потому необходимо не позже 23-го числа доставить к устью реки Шахе, к Головинскому, провиант в количестве как можно большем. Имея в виду выйти из Лазаревского 18-го числа, войска могли взять с собою продовольствия до 28-го марта. 23-е число было назначено поточу, что от переправ и горных путей легко могло — да так и случилось — много провианта утратиться дорогою. 19-ю числа, как мы упоминали, шхуна "Новороссийск" привезла в [316] Головинcкое сухарей только на один день. Следовательно, в отрядt провbант считался по 29-е число, а на cамом деле, в особенности в некоторых частях, он вышел весь уже несколько дней раньше. При непогоде и тяжелых трудах, неимение сухарей, разумеется, чувствительно в высшей степени. Здесь же было не так, как на Туапсе: скот не только не был дешев, но даже достать его было трудно: убыхи. как более практические и рассудительные люди, чем абадзехи, нашли для него выгодный сбыть на различных пунктах северного склона. Впрочем, скота в убыхской земле было весьма немного, и большая часть пошла на собственное продовольствие во время переселения.

Уже несколько дней отряд стоял у устья Сочи. Солдаты и офицеры то и дело подходили к берегу и смотрели вдаль. Между тем море страшно бушевало и на горизонте не показывалось ничего. Роты, имевшие экономию, и у кого было мало растраты дорогою, делились остатками сухарей с неимущими, но все-таки многие принуждены оставаться на одной, и то самой скудной, кашице. Офицеры были не богаче солдат. Походное платье поизносилось и порвалось; много вещей посносило водою, попадало с круч; провизия вышла.

26-го числа, на другой день по прибытии отряда, к общей радости, показался пароход. То была шхуна "Туапсе", которая доставила в отряд с Сухумской морской станции три азовских баркаса. Ее тотчас откомандировали в Новороссийск, с настоятельным требованием прислать поскорее провиант не в Головинский, а в Сочу. Да и на посту Головинском приказано еще 19-го числа, как только привезут провиант не разгружаться, а безотлагательно препровождать его в Сочу. Один из прибывших баркасов послан в укрепление Гагры (за 40 верст), с запросом воинскому начальнику: сколько в тамошних магазинах имеется провианта, на сколько человек госпиталь, можно ли достать все нужное для офицеров.

Между тем, как объяснилось впоследствии, флот был не виноват. Сначала в Цемесской бухте дул сильнейший северо-восточный ветер, при котором судам не только выйти в море, но и нагружаться в Hoвopoccийcке было нельзя. Потом, когда несколько пароходов вышли в море, поднялась буря и занесла их к абхазским берегам, в Пицунду. Вот [317] почему суда с провиантом показались едва только 29-го числа, и, к удивлению всех, со стороны Сухума. Трудно представить себе, как были тогда счастливы все без исключения в отряде, от мала до велика. Рабочих для разгрузки судов, против обыкновения, явилось со всех сторон множество.

Прежний форт Навагинский был едва-ли не лучший из всех укреплений черноморской береговой линии. На живописном месте, отлично отстроенный, он и в развалинах был приятен для глаза. Очертание форта неправильное, сообразное с очертаниeм высоты, где он построен; внутри было когда-то прекрасное здание, церковь, купол которого, как маяк, виден издалека, и хорошие сады. При занятии форта отрядом, от зданий оставались одни стены: батареи и башни были разрушены, а ограда, как и в других укреплениях, стояла, почти целая. В развалинах найдено 13 наших старых, испорченных, крепостных орудий. Ограда: на сколько возможно, была исправлена, и на месте форта ныне учрежден пост. 26-го марта 1864 года составлен на имя командующего войсками Кубанской области следующий рапорт (№ 285):

,,25-го марта даховский отряд, спустившись из гор, занял без выстрела бывший форт Навагинский. Вашему сиятельству известна важность этого пункта. На сколько занятием Дахо положено начало завоеванию самой трудной части западного Кавказа, на столько занятием Сочи из гор делу этому полагается конец. В настоящее время вся нагорная полоса южного склона и бывший форт

Св. Духа почти можно считать в наших руках.

"Вашему сиятельству не менее известно, что быстрое и успешное занятие Сочи есть прямое следствие: действий даховского отряда. Мы пользуемся теперь плодами прежних успехов. Действия наши в верховьях Белой, в истоках Пшехи и Пшиша обессилили некогда грозные племена южного склона. Форсированное движение через перевал к Туапсе и в особенности от Туапсе далее заставили их пасть разом. Не буду говорить, сколько трудов и усилий нужно было, чтобы подготовить и исполнить подобное дело.

"Даховский отряд был бы особенно счастлив, если бы, в воспоминание настоящих успехов, имя его осталось неразлучным с именем Сочи. Ныне на месте бывшего форта Навагинского устроен пост Сочи. Если бы ваше сиятельство [318] разрешили посту этому носить название Даховского, вверенный мне отряд счел бы это за большую для себя награду".

Вскоре разрешено посту на месте бывшего Навагинского форта именоваться постом Даховским.

Убыхи, сколько можно было судить по сведениям, готовились к выселению. В лагерь отряда каждый день приезжали с разных сторон старшины, изъявляя покорность и высказывая полную готовность исполнить немедленно все наши требования. 26-го числа, под вечер, пpиexaли депутаты от джигетов. Бывший в главе их Гечь-Решид обратился к начальнику отряда, на вопрос, "с чем они пpиехали?" со следующими словами:

"Мы джигеты; мы народ вольный; никогда ни с кем открыто не воевали и никогда никому не подчинялись. Теперь мы видим, что все кругом нас покоряется русским, и мы уже считаем землю нашу собственностью poccийскогo императора. Услышав что ты здесь, генерал, мы приехали к тебе спросить приказание: как ты скажешь, так и будет. Дозволишь оставаться, не скроем, это будет нам особенно приятно; прикажешь выселяться, мы, вместе с другими мусульманами, уйдем в Турцию».

"Я — ответил им генерал — ни дозволить вам оставаться, ни приказать выходить самовольно не могу. Я исполняю распоряжения высшего моего начальства и могу вам только передать желание старших. Окончательный ответ на вопрос ваш я сообщу вам, когда получу на то приказание».

Вместе с приведенным выше рапортом, составлена следующая

Записка о предстоящих действиях даховского отряда.

"Из рапорта моего от 20-го марта, за № 240, Вашему сиятельству известно, почему я решился отказаться от устройства кордонной линии вверх по Шахе. Я упоминал, что надеюсь занять Сочу 25-го или 26-го числа, а 29-го заложу первый пост на кордонной линии по Вардане. Вчера, 25-го, отряде мне вверенный, сталь лагерем под бывшим фортом Навагинским. Форсированное движение в центре убыхской земли принесло желаемые результаты: убыхи не успели опомниться, не успели собраться с силами, и пали. Общество Хакуц [319]выселяются в Турцию (Впоследствии оказалось, что приезжавшие старики хакучей не могли уговорить к переселению все общество; впрочем, мало по налу из хакучей отправились в Турции несколько сот семейств). Общество Caшe, живущее по левым верховым притокам Сочи, изъявило покорность. Джигеты выслали своих депутатов и беспрекословно повинуются. Остается выждать, когда все эти племена действительно очистят обитаемые ими ущелья. Незначительные общества Медовеевцев, Псху, Ахчипсху, нет сомнения, уже не могут долго держаться. И все это следствие быстрого и решительного наступления. Для войск движение это, правда, было весьма тяжело. Но отказаться от него я считал безчестным: так сложились обстоятельства после дела 18-го марта. Если бы я упустил случай, не воспользовался победою самым энергическим образом, то — это было мне ясно — мы сами положили бы в руки неприятеля новые средства к защите.

"Доношу теперь вашему сиятельству о том , что намерен я предпринять в будущем .

"В обществе Вардане не одна главная река, а их несколько. По одной из них, именно по реке Догомыс, я полагаю вести кордонную линию. Здесь самое короткое расстояние от берега моря до Бабуковского аула и путь, сравнительно с прочими, лучший. Из верховий Шахе я намерен перевалить в истоки Сочи: Соча сливается из двух больших верховых притоков: истоки правого смежны с истоками Шахе, левого — со Мзымтою. Все это ясно видно с высоты около поста Сочи, где была отдельная батарея. Из верxoвий Шахе, если будет возможно, я открою сообщение с Хамышками и Пшехою. Но, к сожалению, движение это я не в силах исполнить скоро. Главная задержка — крайне неисправная доставка провиантa морем . Даховский отряд в горах никогда не нуждался в провианте, а теперь у моря людям нечего есть. Кроме того от полковника Кишинского (Начальник хамышкинского отрада, на истоках реки Белой, на северном склоне) получено сведение, что движение через перевал будет возможно не раньше мая или разве в конце апреля. Наконец, войска весьма утомлены. Вот почему я полагаю все движение окончить с таким расчетом, чтобы к святой неделе вернуться на отдых к посту Сочи. [320]

"Затем я намерен: подняться снова вверх по Сочи, перевалить из левого верхового притока ее на Мзымту, открыть сообщение с Псебаем и Мзымтою и спуститься к бывшему форту Святого Духа.

"Впрочем, описанному порядку движения я не придаю особенной важности. Я почти убежден, что серьезных препятствий со стороны горцев не встречу нигде..

..................................................................................................................................................................................................................................................................................

"Но, выставляя положение дел таковым, каково оно есть в настоящую минуту, я не могу скрыть, что оно может измениться. Здесь более чем где-либо нужно действовать по пословице: "куй железо, пока горячо". Горцы все единогласно отказываются от земли и готовы к выселению. Между тем, за перевозочными средствами остановка большая. По всему берегу моря от Туапсе до Джигетов стоять таборы переселенцев. Кочермы приходят и отходят беспрестанно; у Туапсе, появился даже пароход. Но всех этих судов весьма недостаточно. Кроме того, столпившись на берегу, горцы терпят всевозможные лишения. Весьма вероятно, что пройдет месяц, другой, распустится лист, явится подножный корм и многие горцы, кто не успеет сесть на суда, удалятся снова в трущобы, искать себе средств для поддержания жизни. Неимущие же, которым нечего заплатить за проезд — а их огромная масса — сделают это поневоле. Нам придется тогда с новыми жертвами и усилиями вытеснять их из гор и отправлять на Лабу или на Кубань, с тем, чтобы продовольствие их принять на себя. Полагаю, что в настоящее время крайне необходимо вмешаться в это дело правительству и употребить все силы, чтобы с одной стороны увеличить количество занимающихся переселением горцев судов, а с другой, дать средства неимущим. Повторяю: дело это первой важности. Оставив его без внимания, мы рискуем потерять все, что нами сделано."(Отправлено из лагеря отряда у поста на Сочи, 26-го марта 1864 года).

В частном письме к командующему войсками, посланном при этой записке от 26-го марта, начальник отряда писал:

"С убыхами, можно сказать, дело кончено; но я еще не доношу официально собственно по следующим причинам: они так легковерны, что, пока мы не совершенно владеем горами, [321] нельзя полагаться на них. Положим, ничего оcобенного они не могут сделать; одмакож всегда они пострелять могут. К 16-му апреля, я думаю, буду уже в Бабуковском ауле и устрою кордон…"

По возвращении баркаса из Гагр, 29-го числа, доставлена, оттуда, между прочим, телеграмма, посланная из Тифлиса, начальником главного штаба на имя генерала Геймана 24-го марта 1864 года:

"Его Высочество, ускоряя свой выезд из Тифлиса, на днях полагает быть у вас в отряде, приказывает вам не форсировать действий, двигаться вперед только тогда, когда за вами не останется неприятеля. Ждем приезда вашего курьера, чтобы узнать о ваших подвигах. Надеюсь скоро лично поздравить."

Все эти документы, частью со шхуною "Туапсе", частью 29-го числа вечером, как только разгрузилась "Анапа", посланы были в Ставрополь; но курьер, приехав в Новороссийск, узнал, что граф Евдокимов уже несколько дней как выехал оттуда, на другом пароходе, к отряду.

Известие о пpиезде Великого Князя всех оживило и обрадовало. В одном из частных писем к графу Евдокимову (от 19-го марта, с Головинского), начальник отряда, между прочим писал:

"Ежели Великий Князь посетить нас, то Его Высочество увидит нас черными, оборванными и большею частью в поршнях: за то мы встретим дорогого гостя не краснея и со спокойною совестью, потому что только наши кавказцы в состоянии делать такие походы. Ежели будем починяться, то дело пойдет вяло и медленно, да и некогда: ведь мы с места на место все переходим. Вот беда, что лихорадки уже начались; я сам уже две недели болен. Некогда нежничать: надо кончать; а потом попрошу отдыха, тогда и лечиться."

30-го числа опять от Сухума показался пароход. Войска живо выстроились на поляне, для встречи. Это, оказалось, был граф Евдокимов; его также буря носила по морю.

Батальоны в колоннах, все рядом, образовали длинную линию боевого отряда (28-го числа к отряду прибыл 1-й батальон Крымского полка, с полковою музыкою). Артиллерия стояла в середине пехоты; кавалерия на левом фланге. Не бросались в глаза [322] войска изяществом и щеголеватостью. На них были старый, давно пожелтелые шинели, в которых люди валялись целый зимы в снегу и по месяцам мокли под дождем; на головах изношенные папахи, походные подушки солдат; загорелые от ветра и жизни без крова лица свидетельствовали о перенесенных трудах и невзгодах. Офицеры, кто в сюртуке, кто в мундире, у кого что нашлось и уцелело, оделись сколько можно почище. По у каждого из этих черных солдат было светло на душе; каждый был убежден, что не выговор, а ласковое слово он услышит от начальника.

Показался командующий войсками; войска отдали честь.

" — Моя седая голова кланяется вам, братцы, за вашу молодецкую службу", был первый приветь графа. Единодушное, из глубины души "ура!" заглушило слова закаленного в боях старика. "Кланяюсь вам, братцы, за вашу молодецкую службу", повторял граф каждому батальону, поднимая шапку над своими сединами. "Ура!"- не умолкало. "Командующему войсками графу Евдокимову "ура!" произнес начальник отряда, когда граф объехал войска и несколько поутихло. Горы и ущелья снова огласились победоносными криками, и все, что было кругом графа, обнажило головы. "Ваш старый командующий войсками один кричит "ура!" за славный даховский отряд и его начальника!" воскликнул граф Евдокимов. Снова "ура!" потрясло воздух и не дало докончить графу слов его.

Через несколько минут войска уже отдыхали на бивуаках. Отряд как стоял в одну линию, в колоннах, так и двинулся с места с музыкою и барабанами. Надо было посмотреть тогда на кавказцев. Воодушевленные ласковою встречею, музыкою и барабанным боем, в сомкнутых колоннах строй, которым в горах не приходилось действовать никогда, притом 13 батальонов вместе, в один ряд, войска, казалось, готовы были наделать чудеса. Люди точно переродились: сделались необыкновенно бодрыми, свежими, веселыми.

Во всех батальонах сами затянули песни.

— Эх бы под турка теперь — говорили офицеры — вот бы досталось: все бы сломили, что бы ни встретили.

— Много ли нужно русскому солдату — прибавляли [323] некоторые — два, три приветливых слова начальника, и он доволен и счастлив!...

К приезду Его Высочества приказано было собраться всем старшинам племен, изъявивших покорность российскому императору. Приехали шапсуги, гой, убыхи, джигеты и несколько старшин ахчипсхувских. Тут были Заурбек Догомуков, Бабуков, Эльбузь, Геч-Решид и с ними целые толпы. Все они несколько дней ожидали прибытия брата Монарха.

Ставка начальников, помещенная на этот раз в середине бывшего форта, разрослась, с каждым пароходом прибывали новые личности. 31-го числа приехали началыник Натухайского военного округа и бывшего адагумского отряда генерал-майор Бабич, и атаман Кубанского казачьего войска, бывший начальник распущенного джубского отряда, свиты Его Величества генерал-майор граф Сумароков-Эльстон.

Войска с нетерпением ждали, когда покажется пароход под великокняжеским флагом. К сожалению, подул свежий ветер, море заколыхалось, и обстоятельство это, конечно, должно было замедлить прибытие Его Высочества. Наконец, по утру 1-ю апреля, еще издалека была замечена, по большим кожухам над колесами, императорская паровая яхта "Тигр".

Вот как рассказано о поездке Великого Князя к даховскому отряду в газете "Кавказ", № 28-й, 9-го апреля 1864 года: "В Сухуме (по пpиезде туда Его Высочества) получено было положительное известие, что отряд генерала Геймана уже занял устье реки Сочи (бывшее укрепление Навагинское). Относительно убыхов сведения были совершенно разноречивы: по одним — народ этот готовился к сбору для ожесточенного сопротивления нашим войскам, по другим — они совершенно покорились своей участи, спешат распродавать свое имущество и все идут к берегу, чтобы отправиться потом в Typцию. Противоречия эти могли быть разъяснены только на месте, а потому Его Высочество в тот же вечерь отплыл к устью реки Сочи.

"Прибой от зыби и здесь заставил простоять на якоре почти целые сутки, в одной миле от берега, и в виду нашего отряда, который частью занимал бывшее укрепление, частью расположен был вокруг него бивуаками. Отряд этот состоял из 13 батальонов, эскадрона драгунов, одной сотни казаков и четырех горных орудий. Утром 2-го числа [324]прибой на столько уменьшился, что уже представилась воэможность спустить с берега баркас, и командующий войсками Кубанской области, генерал-адъютант граф Евдокимов, вместе с начальником отряда, генерал-майором Гейманом, явился на пароход и доложил Его императорскому Высочеству, что после поражения, которое было нанесено партии убыхов 18-го марта, у развалин монастыря на реке Голиехт, Годликx, народ этот отказался от всякой надежды на успех сопротивления; что старшины убыхские явились в наши отряды с изъявлением полной покорности и что примеру убыхов последовали также джигеты и ахчипсхувцы, старшины которых ожидают в лагерь прибытия Его Императорского Высочества, чтобы просить только об одной милости — назначения некоторого срока для выселения из гор.

"Отпустив графа Евдокимова к отряду, Его Императорское Высочество в полдень изволил сесть на катер и, несмотря на довольно сильный еще прибой, благополучно вышел на берег, в сопровождении начальника главного штаба армии, кутаисского генерал-губернатора, командующего войсками в Абхазии и других лиц, составлявших свиту его.

"Здесь Его Высочество был встречен командующим войсками Кубанской области, начальником отряда, наказным атаманом Кубанского войска, начальником Натухайского округа и начальником артиллерии Кубанской области. Отряд был выстроен в линию колонн на поляне, у подошвы высоты, занимаемой укреплением.

"Его Императорское Высочество, объехав войска сперва вдоль фронта, потом в середине между рядами колонн, благодарил всех за службу и подвиги, обнял перед фронтом генерал-адъютанта графа Евдокимова и генерал-майора Геймана и затем пропустил все части войск мимо себя церимониальным маршем, благодаря еще раз каждую из них.

Милостивые слова высокого начальника, казалось, изгладили в солдатах и самые воспоминания перенесенных трудов. Смотря на стройное движение колонн под звуки музыки, в эту минуту трудно было представить, что это были те самые люди, которые совершили в феврале переход через главный кавказский хребет, а в течение марта прошли почти безостановочно от Туапсе до Сочи, то поднимаясь к снеговым горам, то спускаясь к морю по тропинкам, [325] считавшимся доселе недоступными для регулярных войск. Ряды батальонов, правда, были не сильны числом; но нельзя было без особого уважения смотреть на них, нельзя было не видеть, что не в числе их сила, и что если бы перед этими людьми встал новый Кавказ, они не остановились бы перед ним.

"Осмотрев войска, Государь Великий Князь прибыл в укрепление, где уже приготовлены были палатки для Его Высочества и для всего штаба и где ожидали его старшины шапсугов, убыхов, джигетов и Ахчипсху. Великий Князь принял их по племенам, одних после других. Все они объявили, от имени всего народа, безусловную покорность и готовность исполнить все приказания, с единственною просьбою дать им возможность переселиться в Турцию, как страну, ближе им известную, нежели те земли, которые предназначены для водворения их на Кубани. Его Высочество изволил отвечать им, что согласен на их просьбы и дает им месяц сроку для того, чтобы они могли приготовиться к переселению и выйти на берег с своими семействами: что, по истечении месяца, со всеми, которые не исполнят этого требования, будет поступленно как с военнопленными, для чего и будут к тому времени присланы еще новые войска. Слова Его Высочества старшины приняли с видом полной покорности и повторили обещание в точности исполнить их. В искренности слов шапсугов нет сомнения, потому что большая половина их племени уже переселилась в Турцию; остальные почти все без исключения вышли из гор на морской берег и под наблюдением наших войск живут во временных таборах, ожидая только судов для переезда. Bлиятельнейшие из убыхских фамилий, со всеми своими подвластными, также перешли на берег, уничтожив сами свои аулы. Джигеты, по своей слабости и по близкому соседству с нами, без помощи убыхов не могут оказать никакого сопротивления. Только жители Ахчипсху и Псху, занимавшие труднодоступные ущелья по верховьям рек Мзымты и Бзыби, по своей дикости и в надежде на недоступность местности, может быть, еще будут пытаться отстаивать свои трущобы; но как числительность этих племен не достигает и 1,000 семейств, то сопротивление их едва-ли будет продолжительно.

"Таким образом, сопротивление последних и самых [326] непримиримых во вражде к нам неприятелей одолено. И если нельзя сказать, что война кавказская совершенно окончена, если еще и остаются в неприступных складках горных ущелий в соседстве с вечными снегами, несколько сотен семейств, упорствующих в непокорности, то на эти остатки никак не следует смотреть как на серьезных неприятелей, сколько-нибудь для нас опасных. Для того же, чтобы по возможности очистить край даже и от мелких хищников и чтобы предотвратить возможность нарушения обязательств, данных убыхами и джигетами, Его Императорское Высочество приказал войскам продолжать предположенные прежде движения с двух сторон: из Кубанской области через главный хребет в верховья Мзымты и Бзыби, и на встречу им из Кутансского генерал - губернаторства, от устий этих рек.

"Проведя ночь в лагере, Его Императорское Высочество, утром 3-гo апреля, изволил обозреть окрестности и после полудня отплыл обратно к укреплению Гагры, осмотрел батальон, составляющий гарнизон этого укрепления, лазарет и казармы. На следующий день (4-го апреля), в восьмом часу утра, Его Высочество изволил снова прибыть в Поти, а 6-го, в половине второго часа утра, благополучно возвратился в Тифлис."