ДУХОВСКИЙ С. Д.

МАТЕРИAЛЫ

для

описания войны на западном кавказе.

_____________________

ДАХОВСКИЙ ОТРЯД НА ЮЖНОМ СКЛОНЕ ГОР В 1864 ГОДУ

Положение дел на западном Кавказе в конце 1863 и в начале 1864 годов. — План действий на южном склоне. — Сбор даховского отряда и движение его к укреплению Гойтх.

Веляминов справедливо говорил, что война на Кавказе — это осада обширной и сильной крепости, где с успехом можно подаватся вперед только шаг за шагом. Дело подтвердило слова его. Успех войны на Кавказе сделался очевиден только тогда, когда линиями станиц и укреплений, связанных повозочными дорогами, как бы паралелями и батареями, мы отрезывали у неприятеля кусок за куском и становились везде твердою ногою. Таким порядком, как известно, занята была большая часть западного Кавказа.

Многие обстоятельства заставили с осени 1863 года, когда, почти весь северный склон и часть южного до реки Ту, были уже в наших руках, эту медленную систему действий оставить и приступить к другой, более быстрой.

Так в письме к командующему войсками Кубанской области графу Евдокимову, от 4-го сентября 1863 года, начальник главного штаба кавказской армии, генерал-лейтенант Карцев, между прочим писал (Все письменные документы и извлечения, приводимые в этой статье, взяты исключительно из дел даховского отряда и начальника оного) :

"Военный министр, в предвидении политических [146] затруднений, которые могут вспыхнуть с новою силою, а может быть доведут нас до войны (весною 1864 года), просит Великого Kнязя о возможном усилении действий в Кубанской области" и т. д.

Сведения из гор, собранные раннею осенью, были такие: "Абадзехские старшины возвратились из Константинополя с письменными увещеваниями к горцам от Магомет-Эмина и Карабатыра не изявлять покорности русскому правительству, не переселяться в Турцию, убеждая, что в самом непродолжительном времени обявится европейская война, в начале которой будут отправлены турецкие войска на восточный берег Черного моря. Сильный десант подкрепит всех враждующих с русскими горцев и поможет им занять свои места, завоеванные в настоящее время русскими. В этих же письмах Магомет-Эмин, для большего убеждения в справедливости своих обещаний, сообщает что те из горцев, которые отправились в нынешнем году на переселение в Typцию, остановлены турецким правительством в Трапезонде, где собраны турецкие войска, из которых предполагают отправить десант в Сухум-Кале или же в Новороссийск. В ожидании распоряжения, войска совершенно готовы к выступлению с большим запасом провианта и боевых припасов.

"Иностранный офицер, сошедший с парохода, пристававшего к берегу Черного моря, на сборе убыхов сообщил, будто он прислан от своего правительства для убеждения горцев, чтобы они держались против русских во враждебных отношениях и что в самом непродолжительном времени все горцы, ocтавившие свои земли, увидят себя на прежних местах, которые им помогут возвратить союзные aрмии, дав им войско и все необходимое для ведения войны с русскими. Сообщив эти сведения убыхам, офицер возвратился обратно к пароходу в сопровождении партии и самого хаджи-Догомукова (Один из наиболее влиятельных на народ убыхских старшин.) .

"Вследствие этих обстоятельств, горцы, вдохновенные надеждами, приостановились переселением в Typцию, и все отправившиеся через Туапсе, в настоящее время, в ожидании результата распространенных слухов, остаются на берегу, не продолжая своего путешествия в Typцию. [147]

"Натухайский народный эфендий Куштануков, находившийся в Турции, возвратился через Джубгу обратно к месту своего жительства и с своей стороны подтвердил увещания народу, абадзехам и шапсугам не покорятся русским и не переселятся в Турцию, а оставатся во враждебных отношениях к русским, на сколько позволит возможность; не обессиливать себя военными действиями в больших размерах, а держатся лишь в оборонительном положении. Он же уверял народ, что от правительства турецкого выдан для горцев порох, 160 ящиков, который принят им и сложен в Трапезонде и в скором времени будет доставлен в горы; в доказательство же справедливости своих слов показал народу ключ, под которым будто бы хранится порох.

"В ожидании возвращения Магомет-Эмина, убыхи устраивают мехкеме (Народные сборища для совещаний) , собирают стapшин, для приведения всего в порядок к его приходу...." и т. д.

Сведения эти препровождены были командующим войсками Кубанской области, в числе прочих лиц, и начальнику действовавшего в горах даховского отряда, полковнику Гейману, при следующем предписании от 29-го августа 1863 года. № 1,425:

"Из прилагаемой при сем копии сведений из гор.... ваше высокоблагородие усмотрите, как серезны меры противодействия, подготовляемые нашим неприятелем, под влиянием внешнего вмешательства. Теперь больше чем когда-нибудь нам нужно стремится быстро осуществить предположенные предприятия, а потому я счел себя обязанным, призвав ваше внимание к настоящему положению дел, просить обратится с польною энергией к испольнению указанных мною действий и, не теряя благоприятного еще времени, не жалея труда, спешить окончанием предположенных движений, работ и других предприятий. По моему мнению, каждая потерянная теперь минута будет искупатся впоследствии дорогою ценой, если только быстрыми и настойчивыми действиями мы не успеем обставить себя таким образом, чтобы быть вне всякой зависимости от слагающегося противодействия."

В подтверждение и допольнение к приведенным сведениям, [148] командующему войсками и начальнику даховского отряда доставлялись разного рода воззвания и письма, полученные и распространяемые в горах в конце лета и осеню 1863 года. Они исходили частью от прежних выходцев из гор, живших в Турции, частью от различных, преимущественно убыхских старшин.

Вот более интересные из них: а) Письмо к абадзехам из Турции. Перевод с арабского (Получено в лагере отряда на р. Шекодз 24 августа 1863 года):

"Всем обществам абадзехским, ученым и разумным людям и прочим мусульманам почтение.

"Я действительно уже вступил в суждения о ваших делах, т. е. относительно оставления за вами земель, на которых вы живете. Мусульмане если вы желаете опустошить ваши земли, то переселяйтесь в Турцию; если желаете быть покорными неверным, переселяйтесь к ним. Но если не желаете ни того, ни другого, то подождите, пока мы увидимся с вами лицом к лицу. Мы прибудем к вам скоро, если угодно будет Богу. Уже в совете держав положено: а) чтобы русские держались в прежних границах и оставили бы черкесам занятые ими места; б) чтобы черкесы вошли в состав подданных турецкой державы и в) чтобы все державы были врагами русских.

"Итак, если одолеют русских, то заставят их уступить вам все ваши земли; но если pyccкиe останутся победителями, то тогда уже, конечно, они сделают с вами что захотят, без всякого участия со стороны держав. В скорости увидим что будет? Откроется война или нет, но мы все-таки приедем к вам; до того же времени не спешите, мусульмане, не забывайте свои стесненные обстоятельства. Если pyccкиe будут идти с войском к вашим деревням, чтобы овладеть ими, то удаляйтесь от них далее в ущелья и на вершины гор. Клянемся великим Богом, что земля ваша останется вам. Если вы этому не верите, то клянемся истинным Богом, что все сказанное нами, без сомнения, сущая истина. Будте уверены в этом так , как уверены в том, что единство Всемогущего Бога несомненно.

"Сообщите о всем вышесказанном русским властям, когда они будут заключать с вами договор. Они все это [149] знают, однако продолжают воевать с вами. Все их поступки очень ясно известны всем державам. Неужели вы не понимаете, что ни одна из держав нe может ничего сделать без согласия других?

"В заключиние извещаем вас, что все просьбы наши и желания приняты на совете держав, занимающихся обсуждением ваших дел, и уже утверждены общим подписом. Если начнется война, то вы не торопитесь кончать дел с русскими и старайтесь продлить их на год или более, потому что поддержат вас — это есть общее желание всех держав. И это дело — дело великое! Как же вы так поспешны и нетерпеливы, что не хотите подождат до нашего к вам прибытия? Бог сказал: не отторгайтесь от милости людей! Я вездесущ и бойтесь Меня! Я окажу вам милость, и вы увидите ее; Я воззову к вам, и вы услышите зов Мой; Я дам вам ум и вы будете мудры.

"Мы не замедлим подать вам помощь, не раньше как через месяц. Pyсскиe уверяют вас, что воевать с вами им разрешено всеми державами; не верьте этому: это неправда и сущая ложь." Печати нельзя было разобрать (У мусульман часто к письмам вместо подписей прилагаются печати с изображением имени и фамилии).

б) Перевод с арабского письма старшин из Турции к убыхам (Получено в лагере на р. Шекодз 30 августа 1863 года):

"Любезные братья юноши и старцы народа убыхского посылаем вам наше приветствие.

"Уведомляем вас, что мы старались и стараемся непрестанно о том, что для нас полезно и что может избавить нас oт врагов наших.

"Мы педставляли жалобы великой державе, министрам и агентам всех дворов; посылали депутатов в Париж, Лондон и Египет. Мы не забываем, ни на один день, ваших стеснительных обстоятельств и не можем забыть их. И если мы писали державам о том, что видели и слышали, прося средств к нашему избавлению (в чем встретили польное сочувствие), то не для того только, чтобы узнали об этом народы. Мы не можем вам выразить, с какою готовностью были приняты всеми дворами наши просьбы. Результат наших стараний превзошел наши ожидания. [150]

"Итак, братцы, мы скоро нагрянем к вам и принесем с собою все то, что полезно для нас и может успокоить нас в этой жизни. Все державы уже слышали о вашей отличной храбрости и мужестве; о вашем желании сохранить земли и жилища и быть независимыми от русских; вашу любовь к войне , стеснительные обстоятельства ваши; знают о том, сколько лет вы проливали кровь свою безизвестно, без всякого участия и помощи со стороны других держав. Им известны силы русских и ваши как нельзя быть лучше. Теперь эти державы подадут вам скорую помощь, дадут возможность открыто воевать для того, чтобы избавится от врагов ваших и быть независимыми. Не полагайте своих надежд на русских, как это делали вы прежде; не уходите в чужие земли до тех пор, пока мы придем к вам. Вы увидите скоро чудо от Бога.

"Наступят времена нашей славы; придет день, когда русские дадут тыл и обратятся в бегство. Вы увидите, что мы сделаем для вас, в этой жизни, при помощи милосердного Бога! Не переставайте же быть мужественными против врагов ваших.

"Желаем вам здоровья и избавленья от всех бед. Печати приложили: Карабатыр, Хассан, Кам-Гирей, Сулейман (фамилия неизвестна), Измаил - Абреков и Беслан-Азазиев."

в) Письмо Догомукова к Куфтовым и Хатуковым (абадзехским старшинам) (Препровождено начальнику даховского отряда из штаба Кубанской области при предписании от 20-го августа 1863 года, № 1,376) .

"К друзьям и братьям нашим Куфтовым и Хатуковым после всех приветствий.

"Да будет известно вам, что в Трапезонд прибыл пароход с большим числом войска и пушками большого калибра. Начальник его в настоящее время приехал в горы и гостит у нас и говорит нам весма приятные вещи, кои должны радовать всех мусульман, вследствие чего просим вас не переходит пока на сторону русских, а оставатся в настоящем положении к ним, имея в виду, что через месяц они, как говорит начальник этот, должны очистить земли горские. Вы же должны идти к нам, где будете жить [151]

и довольствоватся всем, чем довольствуемся мы, если вы испольняете закон мусульманский."

г) Перевод с арабского письма убыхских старшин к абадзехским (Получено в лагере на

р. Шекодз 9-го сентября 1863 года) :

"Любезным братьям нашим хаджи-Магомеду и хаджи-Измаилу почтение. Да будет на вас милость и благословение Божие!

"Уведомляем вас, что посланный наш Измаил сын Барак-Зефш, уже прибыл, при помощи Господа-мздовоздателя с пятью орудиями, множеством пороха и свинца и с военными припасами на 5.000 человек. Вce это сделано по распоряжению..... Уверяем, что это сведение верно. Скоро мы будем спокойны так же, как были прежде, если будет угодно Богу.

"В заключение да будет мир и благословениe на всех следующих истине. Подписали: Шемит, Хассан, Осман и Измаил-эфенди. 1281 года (от г. М.). Месяц рабиул-ахира, 3-го дня.

"PS. Прибыло к нам пять человек англичан и пят французов, которые будут руководить нами."

д) Перевод с арабского: " От народа убыхского, старшим и почетных людей хаджи-Керендукова и других, к абадзехскому народу наше задушевное приветствие (Письмо это доставлено в лагер отряда 17-го сентября 1863 года) .

"Известившись о милости..... мы спешим отправлением к вам этого письма и желаем соединится с вами в один народ, для чего нам и нужно собратся в одно место.

"Уведомте нас в скорости, по получении вами этого писма, где нам лучше собраться: в вашей ли земле — в таком случае мы приедем к вам — или же в другом месте.

"Братцы не медлите. Уведомте нас об этом поскорее: если же пройдет время, то мы повредим сами себе. Советуйте всем оставаться, а не отправлятся за море (в Турцию). Да, впрочем, никто теперь не может отправится, потому что мы стережем все бухты, в которые входят суда.

"Старшины, приехавшие из Турции вместе с Измаил-пашею, привезли пушки, порох и сформировали много войска. Пушек числом пять, пороху 60 ящиков; кроме того много одежды, которую мы даже и назвать не имеем знаков. [152]

"Да будет же мир и благословениe на тех, кто следует истине", и т.п.

Большая часть писем и воззваний, распространяемых по горам, сообщались полковнику Гейману еще на дороге из Турции или от старшин и потом неслись и раздавались по назначению.

В действительности, разумеется, поддержка горцев извне была далеко не такова, какою ее выставляли подстрекатели. В августе 1863 года командующий войсками Кубанской области был извещен по телеграфу, что из Константинополя вышел пароход с баржею, который везет opyжиe и авантюристов для высадки к кавказским берегам. Сделав распоряжение о посылке крейсеров для воспрепятствования высадке и поступления с пароходом согласно утвержденной для крейсерства инструкции, он поручил полковнику Гейману, в случае, если упомянутому пароходу удается достигнуть своей цели, узнать: а) что за люди прибывшие и в чем начала проявлятся их деятельность; 6) сколько привезено оружия и припасов и каких именно, и в) что с оружием и припасами делается. Через несколько дней (27-го августа) в ответ полковник Гейман послал графу рапорт (№ 1.414). следующего содержания:

"Через верных лазутчиков получены мною следующие сведения:

Пароход с баржею прибыли на убыхский берег, однако чуть не попались в руки наших крейсеров. Убыхи встретили их с пальбою и радостными криками.

"На этих судах привезено пять нарезных пушек, ящики с оружием, порохом,платьем и артиллерийскими снарядами и при них восемь авантюристов.

"Из восьми авантюристов шестеро поляки и французы, седьмой их слуга и восьмой турок. который прежде здесь проживал. Все они живут у Баракая (один из убыхских старшин), который с ними npиexaл, и обещают, что придет много войск к ним на помощь, что им будут отданы все земли и что Poccия не справится потому, что со всеми державами будет иметь войну. Сколько и какое привезено оружие, а также снаряды и мундиры, нельзя пока узнать, потому что они сложены в больших сундуках и под замком у Баракая. [153]

"Пушек привезено пять: две большие, которые можно возить только по хорошей дороге, две горные и одна совсем маленькая, как говорят, последние три можно на лошади возить, на вьюке. Все они совершенно снаряжены для действия.

"Оружие пока не раздается.

"Ключи от сундуков находятся у Баракаева, который женат на дочери хаджи-Догомукова. Брат ее обещал мне украсть ключи и доставить по одному экземпляру оружия и снарядов к пушкам, а также мундир и шапку, привезенные из Константинополя.

"Убыхи всеми силами стараются восстановить против нас абадзехов, но пока в этом еще мало успевают."

Вообще положение дел в горах к концу лета 1863 года видимо было такое, что без сильной поддержки, при энергических действиях с нашей стороны все оставшееся горское население должно было пасть скоро. Но, повторяем, при энергических действиях с нашей стороны.

К этому времени на северном склоне оставалась только часть абадзехов; из них верхние абадзехи жившие прежде от Фарса до Белой, по Белой до Майкопа, по всему течению Курджипса, верхним течениям Пшехи, Пшиша и между этими реками были стеснены в особенности сильно: течение Пшехи было занято даховским отрядом до Маратуковского поста, на этой реке строились станицы: Самурская, Ширванская, Апшеронская и другие ниже по реке; на Пшиш пшехский отряд доходил до Хадыжей и возводились станицы: Тверская, Кубанская и другие. С севера были заняты низовья Пшиша, а с запада наши войска доходили близко к Псекупсу.

Видя себя в крайне стеснительном положении, абадзехи начали вести переговоры, а некоторые из них стали выходить в Турцию. Но подстрекаемые извне и убыхами, они колебались, избегали всякого решительного шага и только тянули время.

Тогда было занято остальное течение Пшиша, построено укрепление Гойтх и занят перевал по направлению с Пшиша к Туапсе. Абадзехи вынуждены были отказатся окончательно от сопротивления. В уважение того, чтобы народ, и так уже разоренный войною, не подвергся самым ужасным бедствиям, неизбежным при переселении зимою, им дан срок по 1-е февраля. [154]

Таким образом, осенью на северном склоне не стало более неприятеля, исключая немногих самых горных ущельев в верховьях Пшехи, Пшиша и их притоков, проникнуть в которые прямо с севера, вверх по ущелям, по свойству местности, невозможно. Вся масса оставшихся абадзехов столпилась на небольшом пространстве Псекупса; да и здесь, занятые войною, они не успели с осени испахать землю. Поэтому единственное средство не умереть будущий год с голоду им оставалось выселится. Между тем, желающих идти на Лабу все-таки было мало, а в Турцию не пускали убыхи и шапсуги. Следовательно, все дело стало за тем, чтобы нанести удар жителям южного склона и тем открыть путь к выселению абадзехам.

В то же время, как жители южного склона гор, и в особенности убыхи, неутомимо подстрекали абадзехов держатся до последнего, сами они, до тех пор не тронутые русскими, постепенно слабели и готовились к распадению.

Шапсуги были сильно потрясены действиями джубского и адагумского отрядов. Убыхи, без абадзехов и других закрывавших их от русских племен, стали совершенно бессильны. Люди более умные,в том числе почти все старшины, ясно видели, каков будет исход; многиe из них сознавали, что слухи о поддержке из-за границы крайне не надежны, если не совершенные басни, и потому были против войны, в пользу окончания дела путем мирным. Но самолюбие воинственных народов, как говорится, зажимало им рот. В пользу войны была в горах сильная партия, которой всякий поднимающий голос против, представлялся изменником родине. Поэтому многие старшины сочли за лучшее, для cnaceния обществ, от разорения и для обеспечения лично себя, вступить заблаговременно в сношения с русскими и coдействовать тому, чтобы занятие края войсками состоялось по возможности без пролития крови, без разорения края. Подстрекательства к войне в глазах их представлялись как бы последними, безотчетными, судорожными усилиями отдалить еще хотя несколько время своего окончательного падения. Между тем, масса населения южного склона молчала и колебалась: она была в таком положении, что если не дать ей опомнится и нагрянуть на нее вдруг, она падет разом. Известия о покорении абадзехов, об успешных экспедициях [155] в самые непреступные в глазах горцев трущобы, и в самое суровое время, об экспедициях зимою с Гойтха на Кушу и потом в Тубу (в истоках Пшехи) навели на жителей южного склона гор чуть-ли не панический страх. Единства в народе уже не было вовсе: он видимо расшатался.

Все эти обстоятелства заставляли в основание предстоящих действий на западном Кавказе положить быстроту и решительность. Останавливаться и укрепляться на каждом шагу; устраивать повозочные сообщения уже некогда. Передовые пристройки огромной крепости все взяты; северный склон и часть южного до р. Ту заняты; в главном вале пробита брешь — занят перевал. Не ясно ли, что пора делать штурм, что пора, собравшись с силами, ринутся во внутренность крепости и стараться разом сломить все, что осталось?

Но это быстрое вторжение в земли южного склона, этот штурм мог имет верный успех только в том случае, ежели будет начата как можно скорее.

Когда распустится лист, начнут подниматся хлеба, явится подножный корм, все оживает и средства горцев к войне удесятеряются. Леса дадут им защиту: теплое время дозволяет иметь убежища вне селений, скот для пищи оправляется, и его можно держать при себе. Зимою, напротив того, уничтожение запасов и селений действует гибельно; горцы остаются совершенно без крова, с меньшими средствами для защиты и крайне стеснены в пище.

Кроме того, оставляя свою прежнюю землю раннею весною, переселенцы имеют возможность устроится на новых местах еще до лета, а к осени могут получить свой собственный хлеб. Имея это в виду, всякий, конечно, скорее решится на выселение раннею весною, чем летом.

Далее: сношения с нами партии противников войны не могли понемногу не открыватся. Партия эта, довольно многочисленная, для своей безопасности нуждалась в помощи русских и молила о скорейшем наступлении.

Наконец, если бы, под воздействием современных политических событий, разыгралась внешняя война, то она началась бы весною и летом 1864 года, и, следовательно, к этому времени полезно было бы сделать свободными несколько лишних десятков тысяч штыков.

Вот что говорил между прочим влиятельнейший из [156] шапсугских старшин в письме (получено 12-го Февраля 1864 года, в лагере у поста Мирного, на Пшише) полковнику (тогда уже генерал-майору) Гейману:

"Одним словом, по всему видно, что от поспешного вашего действия все придет в ужас в этих местах и никто не решится встать на дороге противоречия, потому что убеждены в своем бессилии; если же что будет против своего же благополучия и спокойствия, то это нисколько не помешает. Теперь убедительнейше просим поспешить прийти к нам и успокоить весь край..." и т. д.

Также один из шапсугских старшин в письме к графу Евдокимову (в начале 1864 года) (Копия с этого письма доставлена начальнику отряда в начале января 1864 года) говорил:

"Если вам благоугодно будет знать о нашем положении, то я скажу вам следующее: если только вы пойдете на Туапсе, то, не встречая сопротивления, вы можете спокойно npийти и расположится. Но не нужно медлить, потому что с весною, когда распустятся деревья и вырастет трава, последний горец, не имеющий ни черкески, ни рубашки, и тот подымется, тогда как все это можно покончить в марте месяце..." и т. д.

Вот почему поход на южный склоне необходимо было начать сколь возможно раньше, и, есть можно, даже еще зимою.

Действия на южном склоне были возложены на отряд даxoвский, состоявший под начальством полковника, а со 2-го января 1864 года генерал-майора — Геймана

(Даховский отряд получил свое название летом 1862 года, nocле занятия долины общества Дахо, ключа к завоеванию самой трудной части западного Кавказа — наиболее возвышенного и сурового пространства по обеим сторонам водораздельного хребта, oт верховьев Пшиша к востоку. Вследствие особого ходатайства начальника, отряд сохранял это название до роспуска его. В период времени от занятия Дахо до наступления на южный склон, отряд занимался очисткою части упомянутого пространства по северную сторону водораздельного хребта, действуя главным образом против верхних абадзехов). Сначала предполагалось начать наступление в январе: но обстоятельства заставили исполнить это месяцем позже, так что войска перешли через перевал только 20-го февраля.

Такое промедление было следствием двух причин:

С одной стороны, весь январь и начало февраля погода стояла весьма суровая. В горах выпал снег, в эту зиму [157] особенно глубокий, и морозы доходили до слишком 25 град. Войска, утомленные действиями в ноябре, декабре 1863 года и в начале января 1864 года, замечательными по трудностям, требовали хотя небольшого отдыха.

С другой стороны, только 1-го февраля кончался срок, данный абадзехам: надо было выждать, как они испольнят обещание. Если бы абадзехи оказали сопротивление и не стали выселятся, пришлось бы, может быть, поход на южный склон отсрочить еще, а войска даховского отряда направить на время к верховьям Псекупса, для содействия находившемуся там отряду пшехскому.

Впрочем, время остановки военных действий не было потеряно, в течение его употреблены все усилия, чтобы в укрепление Гойтх подвезти возможно болшее количество провианта. В случае неисправной доставки морем или замедления в достижении моря, это был единственный источник для продоволствия отряда.

При военных действиях на западном Кавказа составление предварительном плана встречало постоянно большие затруднения в неизвестности местности. В европейской войне всегда можно иметь карты пространства, куда предполагается идти: хороши они или дурны, они есть. Здесь нет ничего: съемка впервые производится только тогда, когда идет отряд. При каждом отряде обыкновенно имеется топограф, и дорогою делается цепью промер. Но и то, в особенности при туманной погоде, снимается только пространство недалеко в стороны от маршрута. Все соображения приходилось основывать на расспросах и предположениях.

Между тем от горцев-лазутчиков, единственного источника для расспросов, обстоятельных сведений о местности было очень трудно добиться. Например, для расстояний, ни верст, ни миль они не знают и если мерят расстояние, то часами ходьбы; но и о часе у них понятия самые смутные и разнообразные. Случается, что один проводник скажет три часа ходу, другой шесть, а. выйдет ни то, ни другое. Или о качестве пути: они могут сказать только: "дорога трудна", "очень трудна", "хороша", "так себе" или что-нибудь в роде того. А бывает, что по пути, указанному как трудный, отряд пройдет, скорее и легче, чем по тому, который назвали хорошим. Поэтому составлять заблаговременно [158] подробный и обстоятельный план действий в предстоящем походе оказывалось невозможным.

Но, принимая в соображение, что в горной войне особенно важно занятие тех пространств, который как цитадели в крепости командуют над остальною местностью и по свойствам своим могут играть роль последнего надежного убежища, главное внимание было обращено на полосу наиболее возвышенную, ближайшую к водоразделу.

По сведениям от горцев можно было заключить, что почи на всем протяжении южного склона паралельно водораздельному хребту идет другой хребет, не менее первого возвышенный; что между этими двумя хребтами туземное население многочисленно, местность сурова и что вдоль всей этой продольной нагорной долины, переваливаясь безпрестанно из бассейна одной реки в бассейн другой, идет продольная нагорная дорога, имеющая частые сообщения с морем. По этой-то продольной нагорной дороге и предположено было производить наступлениe.

С другой стороны, опыт предшествовавших лет войны показал, что, для завладения течением какой-нибудь горной реки, не к чему лезть вверх по ущелью, рискуя на каждом шагу быть остановленным ничтожными силами, довести болшую потерю и не сделать неприятелю ничего, а достаточно занять верховья реки и низовья. Тогда весь бассейн очистится поневоле: сверху вниз по ущелью, в случае надобности, будет уже легко действовать. Поэтому, идя нагорною полосою, предполагалось в то же время, даже несколько впереди, занимать один за другим приморские пункты.

Наконец время от времени имелось в виду посылать части войск из гор к морю, для поддержания сообщений, для окончательного очищения ущелий от населения и для подвозки провианта: все доволствие предстояло получат с моря.

Вот все, что можно было предположить сначала; подробности плана действий или изменения должны были выяснится при самом вступлении в край.

Но во всяком случае начать поход следовало переходом через перевал от Пшиша на Туапсе, занятием всего течения Туапсе, взятием бывшего форта Веляминовского и устройством на берегу моря магазина и склада. Так и было [159] решено начальником отряда и одобрено командующим войсками.

5-го Февраля 1854 года на левом берегу Пшехи, против станицы Ширванской, на широкой поляне, покрытой глубоким снегом, собрались после трехнедельного отдыха войска даховского отряда (Отряд был в составе 11 1/2 батальонов и 6-ти горных орудий. Начальник отряда генерал-майор Гейман; квартирмейстор отряда генерального штаба капитан Духовской; дежурный штаб офицер капитан Тимофеев. — 3-я poта кавказского саперного № 2-го батальона — штабс-капитан Бирюков; 1-й батальон Севастопольского полка и при нем 5-я стрелковая рота — командир подполковник Дове; 2-й батальон Севастопольского полка — командир майор Калинин; 3-й батальон Севастопольского полка — командир подполковник Лутохин; 1-й батальон Кубанского полка — командир майор Эльснер; 21-й стрелковый батальон — командующий капитан Пригара; сводно-линейный стрелковый № 3-го батальон — командир подполковник Клюки-фон-Клугенау; 1-й батальон Черноморского полка — командир майор Кременецкий; 2-й батальон Черноморского полка — командир майор Попов-Азотов; 1-й батальон Таманского полка — командующий штабс-кипитан Аристов; 2-й батальон Таманского полка — командир майор Подрез. Оба батальона Таманского полка состояли под начальством командира полка полковника Габаева. 1-й батальон Бакинского полка — командующий капитан Меркульев; 6 орудий горной батареи 19-й артиллерийской бригады — командир батареи полковник Казиков). Лагерь, или, правильнее бивуак, вытянулся большим полукругом, открытою стороною к Пшехе. Днем черная полоса на ярком белом фоне, ночью множество бивуачных огней виднелись с окрестных высот издалека. В середине полукруга оставлено было просторное место для молебствия. Aртилерия поместилась в исходящей части дуги; штаб стал в центре.

Все были уверены, что в последний раз досталось им выступать в экспедицию; все были уверены и в том, что эта последняя экспедиция потребует огромных трудов; вызовет большие лишения. Нетрудно было предвидеть что предстоит отряду: на южном склоне местность и так особенно пересечена, тропы так весьма трудны, а тут приходится двигаться в самое суровое время. Ни овса, ни cенa, ни соломы найти негде. Штаб-квартиры и ближайшие населенные места останутся на сотни верст сзади. У жителей южного склона запасы сена и хлеба, ничтожные и в обыкновенное время, теперь, когда от абадзехов, главной их житницы, нельзя было получить ничего, не существовали вовсе. Подвозка всего необходимого из магазинов северного склона через перевалы, по страшной затруднительности в сообщениях, была [160] до лета положительно невозможна: доступен был только магазин в одном укреплении Гойтх, и то учрежденный на крайний случай и на первое время; туда, преодолев все препятствия, свезены были месячная пропорция провианта на 12-батальонный отряд и самое ничтожное количество сена. Черное море, на котором останавливались все надежды, в конце февраля и в августа неспокойно; к тому же на Константиновской морской станции, т. е. в распоряжении начальства Кубанской области, было весьма немного судов, да и те должны были подвозить продовольствие разом в несколько пунктов.

Принимая в соображение все это, приказано войскам выступать с самым ограниченным количеством вьюков; переходить данную норму вьюков запрещено, под опасением строгой ответственности (Норма дана следующая: а) для поднятия котлов и npoвианта на каждую роту по три артельные лошади; б) для патронов на каждую роту но одной подъемной лошади; в) под сухарный провиант на роту по четыре казенных подъемных лошади; г) под овес и сно но одной казенной подемной лошади на роту; д) под четыре солдатских палатки для офицеров каждого батальона по одной казенной подъемной лошади на батальон; е) под офицерские вьюки, и в том числе верховые под батальонных командиров, адъютантов, на каждый батальон по десяти лошадей). Для нижних чинов палаток не велено брать совсем; на офицеров на пять или на шесть приходилось по одной, легкой, солдатского образца. Артиллерии взято самое ограниченное количество. Kaвалерия сначала не была даже введена в состав отряда вовсе.

Войскам не приказано двигаться из под станицы Ширванской до тех пор, пока не получится приказание от командующего войсками. Надо было выждать что будут делать после 1-го февраля абадзехи.

Но вот 6-го числа прибыл, после свидания с графом Евдокимовым, начальник отряда, 7-го отслужен молебен, 8-го отряда в полном составе потянулся на станицу Апшеронскую, а оттуда к укреплению Хадыжи, куда прибыл 10-го февраля.

До Хадыжей дозволено иметь колесный обоз; до сих пор уже была готова повозочная дорога. Далее приходилось идти на вьюках. В Хадыжах Пшиш едва держался. Тонкий лед местами ломался под тяжестью человека. Переправа совершилась благополучно; только одна повозка с котлами ушла под лед. Через день по переправе Пшиш разошелся. [161]

11-го числа отряд двинулся вверх по Пшишу. До укрепления Гойтх войска дошли в три перехода; но остановившись после первого перехода у поста Мирного и nocле второго у Тухского, отряд занимался очищением окрестностей верхового Пшиша, производя ежедневно движения несколькими колоннами по различным направлениям. Под yкрепление Гойтх даховский отряд прибыл 18-го февраля.

Переход через перевал и занятие течения реки Туапсе и бывшего форта Вельяминовского.

19-го февраля, в день вступления на престол ныне благополучно царствующего императора, в лагерь даховского отряда, под укреление Гойтх, прибыл командующий войсками Кубанской области, генерал-адъютант граф Евдокимов, и с ним кабардинский стрелковый батальон, 1-й дивизон Тверского драгунского полка, три сотни 6-й бригады Кубанского казачьего войска, две сотни кабардинской милиции. Тогда же в составе отряда зачислен находившиеся в гарнизоне укрепления Гойтх 5-й батальон Кубанского пехотного полка. Таким образом даховский отряд увеличился до 13 1/2 батальов, шести орудий, двух эскадронов и пяти сотен. По прибытии графа, все эти войска должны были двинуться за перевал, к берегу Черного моря.

Все нагорное пространство около водораздела, верст на 15 по южному склону и верст по 35 или 40 по северному, было покрыто глубоким и рыхлым слоем снега. Войскам предстояло двинуться по узкой и трудной горной тропе, след которой был заметен совершенно. Чтобы уменьшить хотя сколько-нибудь предстоящие трудности, 19-го числа, с утра, выслано из лагеря 600 человек рабочих с лопатами и рота саперов — раскапывать cнег. К сумеркам успели тропу расчистить версты на четыре.

Ночь с 19-го на 20-е февраля была ненастна: шел то сильный дождь, то частый снег: с гор дуль сильный холодный ветер. Поляна, где был лагерь, обратилась в слой вязкой грязи, где пешеход вязнул четверти на полторы, а местами выше колена. Палатки у офицеров и одежда у людей, в полном смысле, пропитались насквозь дождем и грязью. Можно представить себе, каково было собраться и вьюкам и людям. [162]

13 1/2 батальонов, шесть орудий и семь эскадронов и сотен для горной войны отряд очень большой. Горные тропы обыкновенно так узки, что надо вытягиваться в одного человека и в один конь. Весьма часто обойти стороною, обогнать впереди идущих нет возможности: с одной стороны обрыв, с другой высь; какой-нибудь ординарец или посланный с приказанием задерживает целую колонну. Но это бы еще ничего, что задержит: только отряд будет долго тянуться; а дело в том, что подвигаться приходится всегда потихоньку, шаг за шагом. То надо лезть круто в гору, останавливаясь после нескольких шагов перевести дух, то спускаться с опасностью ежеминутно оборваться в кручу. А к тому же у пехотинцев за спиною ранец с сухарями дней на шесть, котелок, шанцовый инструмент и проч. Необходимость ограничивать количество вьюков заставляет навьючивать людей более обыкновенного. Какой бы ни был морозь, после нескольких верст похода, люди все в поту, точно будто на двадцатиградусной жаре. Про вьюки же и говорить нечего: быть назначенным в коноводы ко вьюкам солдаты считают большим наказанием: "тянешь, тянешь — говорят — лошадь, а она тебя в обрыв тащить". Да на каждом шагу, то с одной стороны о скалу, то с другой о дерево вьюк ударится и свернется в сторону или совсем свалится: возись с ним, а сзади все стой и дожидайся. Обрыв лошадей вьючных в кручу и потеря вещей здесь дело весьма обыкновенное. Одним словом тот, кто привык к походным движениям по ровному цвету, не может себе и представить, что это такое поход в горах. За то люди, привыкшие к горным походам, когда выйдут на плоскость, как, например, войска кавказские, из горных отрядов попав на холмистые предгорья левого берега Кубани, делают легко переходы по 80 верст в сутки и нисколько не считают их форсированными.

Но как ни тяжел поход по горам, летом он все легче и, в особенности войсками привычными, выносится без больших невзгод. При такой же обстановке, при которой приходилось производить движение даховскому отряду в начале 1864 года, трудности превосходят всякие описания. Иногда так круто, что и по сухому люди едва тащились бы, а тут нога скользит по грязи или проваливается в снег. То вдруг [163] целая глыба снегу, где была прежде набита тропинка, оборвется и ринется вниз вместе с людьми, или, в особенности для ариергарда, тропу истопчут и изомнут так, что каждый раз, чтобы сделать шаг, надо с усилием вытянуть ногу из грязи. Обувь облипает со всех сторон тяжелыми массами грязи, весь с головы до ног перепачкаешься, а сверху целый день льет частый дождь или валит густой снег.

Начальник отряда имел в виду перевести на истоки Туапсе через перевал все войска разом. Один вид громадной массы войск уже действует панически на горцев. Движения отрядов видны с высот отлично, иногда за несколько верст: "несметное количество русских идет", говорят горцы целый день тянутся, тянутся — конца нет.

По той же причине и на ночлегах бивуаки, если можно, разбиваются пошире, пораскидистее, да костров по ночам приказывают раскладывать побольше.

Чтобы не тревожить людей, отряд разделен был на три колонны. Первой приказано выступить в пять часов утра; второй и третьей играть по возам и сбор тогда, когда хвост предыдущей вытянется на ближайший подъем. Продовольствия взято на десять дней, из того числа на четыре дня поднято на вьюках.

Было еще совершенно темно, когда передовые войска двинулись. В двух шагах нельзя было заметить человека. Впереди всех потянулся 3-й сводно-стрелковый батальон под начальством подполковника Клюки-фон-Клугенау. За ним рота саперов и 500 рабочих с лопатами, собранные со всех батальонов отряда. Расчищенная накануне тропа размылась водою: местами человек или лошадь проваливались на целый аршин. Миновав часть, расчищенную прежде, надо было разрывать снег вновь. Движение еще более замедлилось. По сторонам тропы выдвигались стены из снега, вышиною в сажень и больше. Головному же батальону, прикрывавшему движение, пришлось шагать по цельному мосту. Вторая колонна начала вытягиваться часу в первом пополудни, непосредственно за первой, а третья едва в начале пятаго часа, сейчас за второю. Начальник отряда следовал при первой колонне, за рабочими; командующий войсками со второю, [164] составленною исключительно из кавалерии. Вьюки все были оставлены в третьей колонне.

Походные движения в горах, не только в отношении процесса похода отличны от походных движений на местности ровной, но и относительно распределения войск, порядка движения должны иметь свою особенность. Для того, чтобы главная масса войск могла следовать спокойно и в безопасности, как известно, высылаются авангард и apиepгард. Числителность и отдаление авангарда и ариергарда зависит от числительности отряда и нeпpиятеля, которого предполагают встретить, а также от свойств местности. Чем местность открытее, тем скорее, в случае нужды, можно дать знать в главные силы и выслать части на подкреплениe авангарда. Здесь, в горах, местность пересечена в высшей степени. Иногда версту надо идти два часа. Heприятель может появиться внезапно, из-за какой-нибудь закрытой скалы или глубокого ущелья. Количество неприятеля хотя приблизительно и известно, но в горах, легче чем где-нибудь, может быть в тайне от нас увеличено. Потому авангард здесь лучше всего не отделять вовсе, как и делалось постоянно в отряде даховском, а вести непосредственно перед главными силами. Вьюки и обоз обыкновенно идут сейчас же за войсками. Отделить их значило бы поставить их в положение самостоятельного отряда, следовательно потребовалось бы в прикрытие большее количество войск. В горах неприятель может появиться скрытно со всех сторон, и если благополучно прошел отряд какой бы то ни было силы, нельзя еще надеяться, что войска, который пойдут сзади, в безопасности. По той же причине ариергард, при движениях наступательных и авангард при отступательных, следуй непосредственно первый за второй перед войсками и обозом, назначаются гораздо сильнее, чем там, где неприятеля рассчитывают встретить преимущественно с одной стороны. Из шести, например горных орудий, имевшихся в даховском отряде, обыкновенно два следовали с авангардными батальонами, два с ариергардными и два где-нибудь в середине. Перед отрядом и позади его высылается несколько звеньев. И как только входит в лес или вообще в место закрытое, также как только на местности открытой завидится неприятель, рассыпают цепь. Для безопасности со сторон [165] многие начальники отрядов, особенно в прежнее время, распоряжались так: массу войск направляли, например, по низу ущелья, вдоль речки, легчайшею дорогою, а вправо и влево, на гребнях соседних высот, или, если они слишком далеки, в полугоре, посылали цепи стрелков с небольшими резервами: цепи эти заключали отряд как в ящик. Подобный порядок имеет много существенных неудобств. Движение по хребтам гор или по скату в полугоре, без дорог, затруднительно в высшей степени. Почти беспрестанно встречаются скалы, с которых надо спускаться на руках, или подъемы, где надо карабкаться как кошка. Не говоря уже о том, что войска в цепях страшно утомляются, движение их крайне медленно. Средней колонне приходится иногда, в буквальном смысле, сделать несколько десятков шагов и ждать полчаса, час. В течение целого дня, выступив до рассвета, прийдя на ночлег к сумеркам, стучалось, отряд делал четыре или пять верст.

Между тем, почти всегда только с некоторых высот можно ожидать появления противника, а большая часть высот такова, что для задержания нашего движения занятие их бесполезно или даже невозможно. Опытный глаз с первого взгляда определяет это на месте. Поэтому в даховском отряде, вместо движения ящиком, делалось постоянно таким образом: отряд тянется по тропе, весь в совокупности, как было рассказано. Кроме цепей в авангарде; и apиepгарде, как только встретится в стороне высота, с которой неприятель может легко вредить нам выстрелами, и в особенности откуда ему удобно броситься в шашки, тотчас же туда направляется рота, две роты, взвод или полувзвод, смотря по надобности. Заняв пункт, часть остается на нем, пока пройдет весь отряд, и присоединяется к apиepгарду. Такой порядок нисколько не задерживает движения, и части, командированные в стороны, не утомляются.

На сколько важно при походных движениях обезпечить заблаговременно путь занятием высот, откуда противник может действовать из ружей или бросаться в шашки, на столько же, а иногда еще более, важно занятие тех мест, откуда он может спускать на дорогу камни. Каждый удачно попавший с большой высоты камень наносит страшный вред; потому подводить войска под такие места, пока они [166] еще не заняты, значить наверное вызывать большую потерто. Понятно, что решаться на это можно только в случаях крайней необходимости; а подвести, при обыкновенном движении, отряд под удары камней и бревен, доказываеть прямо непредусмотрительность начальника.

Коснувшись особенности походных движений в горах, нельзя не упомянуть и о том, что разделение отряда на колонны для движения по нескольким паралельным дорогам здесь совершенно неприменимо, и поневоле приходится все войска, как бы отряд велик ни был, направлять по одной тропе. На местности ровной, в случае опасности в одной колонне, нетрудно соединиться с другою; в течение всего перехода можно быть в постоянных сношениях с соседними колоннами, хотя бы расстояние между дорогами было и значительное. В горах совсем не то. Вдоль каждого ущелья обыкновенно идет одна тропа: если она и расходится на двое, на трое, то только временно, чтобы опять сойтись. Если направить часть войск по соседнему ущелью, то легко может случиться, что она будет иметь горячее дело и будет разбита, об этом в других колоннах никто ничего и не узнает. Часто хребты, разделяющие ущелья, так высоки, что за ними не слышно даже выстрелов, и так суровы и труднодоступны, что поперек их послать известить даже человека, привыкшего к горам, неть возможности. А на карте ширина такого хребта, т. е. расстояние между двумя тропами, иногда небольшое.

Возвратимся к рассказу, чем дальше поднимался отряд, тем больше встречалось препятствий. На рассвете пошел густой мокрый снег, залеплявший глаза, и поднялась стужа. Спуски в некоторые балки были так круты, что по тропам надо было нарезывать в снегу ступени. Mногие предпочитали этим ненадежным ступеням сесть на cнег и просто скатиться. На одно из деревьев, и густом лесу, возле тропы, все невольно обращали внимание: на верху, на сучке, сидел замерзший горец. Обнаженная, бритая голова его свесилась вниз, точно будто уснул он, и косматая папаха валялась внизу по снегу. Оборванная черкеска едва прикрывала замерзшее тело, ноги были голы совершенно. Это был, вероятно, один из пикетных, наблюдавших за русскими. Но вот наконец cнег перестал и начали показываться ущелья, направленные [167] к югу, следовательно ущелье бассейна Туапсе. Одна за одной открывались впереди ярко-белые, то тупые, округленные, то остроконечные вершины гор южного склона. Вдруг где-то впереди раздался выстрел — это горцы сигнал дают — он повторился несколько раз в окрестностях, и долго слышны были вдали протяжные дребезжащие крики. Поднялась у неприятеля тревога. Вскоре на ближайших высотах показались группы людей, небольшие партии горцев.

Перевал Гойтхский, от Пшиша на Туапсе, вообще говоря, хорош; у горцев сообщение по нем производилось весьма деятельное, и нет сомнения, что современем здесь будет один из самых важных трактов не Кавказе. Путь этот соединяет устья Туапсе, середину кавказского берега, с Майкопом и много сокращает дорогу от моря на Ставрополь и Кубань. И с той и с другой стороны подъемы на перевал относительно невелики: можно провести путь так, что почти не заметишь, когда пройдешь перевал. С перевалом Хакучинским (с Пшехи на Псезуапе), Пшехинским (с Пшехи на реку Шахе), Белореченским (с Белой на Шахе), Малолабинским (Псегашко, с Малой Лабы к Мзымту) и дальнейшими к востоку его невозможно сравнивать. Вообще, чем дальше к востоку, тем перевалы труднее. Последний Туапсинский (Гойтхский), где можно поддерживать сообщениe круглый год и нетрудно устроить колесную дорогу. У горцев движение здесь прекращалось только во время больших снетов, на месяц и даже менее. В феврале 1864 года он был в таком положении, хуже которого едва-ли бывает когда-нибудь.

Сведения о дороге от Гойтха по Чилипсу и Туапсе собирались давно. Я говорил уже о том, как мало данных имелось обыкновенно на Кавказе для того, чтобы судить о пространстве, в которое приходилось вступать отрядам впервые. Надо было основываться исключительно на рассказах лазутчиков-горцев, а добиться от них чего-нибудь обстоятельно почти невозможно. Как бы то ни было, знали, что на этом пути две теснины, два места наиболее опасные: 1) низовья Чилипсу, перед впадением р. Чилипсу в Туапсе, и 2) на урочище Мевабу, на середине течения Туапсе. На остальном протяжении ущелья, где проходит дорога, скаты с обеих сторон довольно развалисты. На этих-то двух тесных [168] местах, как говорили, и в особенности на последнем, горцы думали остановить отряд. Впрочем, по сведениям, полученным в январе и в начале февраля, можно было полагать, что если отряд у Гойтха не будет мешкать и наступление к морю будет произведено энергично, быстро, то горцы не успеют собраться. Они были далеки от мысли, чтобы русские войска в состоянии начать движение в самое суровое зимнее время. тем более, что в этот год, как нарочно, снегу на перевале было особенно много. Поэтому-то успех занятия течения Туапсе преимущественно обязан тому, что, во-первых, наступление начато в средине февраля и, во-вторых, что отряд двигался не шаг за шагом, а, несмотря ни на какие препятствия, делал переходы относительно большиe. В Гойтхе 18-го и 19-го февраля лазутчики сообщили, что общего сбора нет. Группы горцев. показавшиеся на высотах, были жители ближайших аулов.

Как только завиделся неприятель, голова колонны остановлена, чтобы стянуть хотя несколько батальонов.

Партизанская команда Севастопольского полка, следовавшая, по обыкновению, впереди, рассыпалась в цепь и завязала небольшую перестрелку. Мало по малу подтянулись сводный, 21-й и севастопольский стрелковые батальоны, с двумя горными орудиями. Приказано продолжить движение.

Ущелье реки Чилипсу по мере отдаления от водораздела cтановится уже и уже и оканчивается тесниною с почти вертикальными с обеих сторон cтенами. Тропа шла низом, перебегая беспрестанно с одного берега на другой. Высоты справа и слева доставляют неприятелю выгодные позиции. В обе стороны на горы высланы роты. Перестрелка увеличилась. При наступлении и наших цепей, горцы тотчас же отходили назад. Подвигаться пришлось весьма медленно. Движение стрелков на высотах, за глубоким снегом и пересеченностью местности, было весьма затруднительно.

Около двух часов пополудни стрелки вышли в долину Туапсе. Отойдя с версту от места впадения Чилипсу по левому берегу Туапсе, передовые батальоны стали располагаться бивуаком. Это были выступившие в 5 часов утра. Остальные, один за другим, подтянулись нескоро. В особенности замедлилось прибытие вьюков. Несмотря на то, что весь переход был восемь верст с небольшим, ариергард [169] дотащился к 9-ти часам утра другого дня, не отдыхая всю ночь...Вот что значит горный поход большим отрядом!

5-й батальон Кубанского полка, под начальством подполковника Лагорио, как только перевалился на южный склон, направлен был на одну из высот над ущельем Чилипсу. На него возложена постройка поста (чилипсинского) для обеспечения сообщения от Туапсе на Пшиш. Он тотчас же начал разгребат снег и заготовлять хворост. Оказалось, что там в некоторых местах снегу было пять, шесть и более аршин.

Потеря наша 20-го февраля состояла из одного раненого рядового 21-го стрелкового батальона, и двух казачьих лошадей, оборвавшихся с круч.

Ночь с 20-го февраля на 21-е была еще хуже предыдущей. Дождь все время лил ливмя. Все промокло. Между тем, в отряде очень мало к кому успели подойти вьюки с вечера, мало кому удалось поесть на ночь теплого. Солдаты мочили сухари и глодали их. Даже костры развести было трудно: мокрый лес едва горел. Первое желание у людей, конечно, было осушиться. Но это оказалось невозможным: сушит солдат грудь, у костра сидя, а спина, только-что перед тем просушенная, уже снова замокла. Аммуниция, ранец и одежда, за что ни возьмись, из всего выжимаешь воду. Полушубки, верхнее платье нижних чинов, сделались мягкими до крайности. У иного полушубок был до колена, а тут вытянулся до пяток. Под полушубком рубашвка, нижнее платье, все пробрало водою насквозь. А глядя на ноги нельзя было определить, какова обувь: так много у каждого на ногах было грязи.

Прибытие в один переход большого отряда на Туапсе произвело желаемое действие. К вечеру 20-го же числа в лагерь явились старшины окрестных шапсугов, с изъявлением полной покорности. Жители пришли в ужас. Большинство, видя громаду, которая ломит в их землю, не взирая ни на что, не думали уже драться, а спешили вывозить свои семьи и имущество. Старшины просили дозволить им беспрепятственный проезд к берегу моря и отправление в Турцию. Им назначен последний срок, но прибавлено, что если ночью и по утру, по примеру целого дня 20-го числа, горцы будут стрелять в лагерь, то завтра же окрестные аулы [170] уничnожатся дотла. Все эти переговоры ведены были, по поручению командующего войсками, начальником отряда. Генералу Гейману лучше чем кому-нибудь было известно положениe дел в крае. Издавна уже, действуя с отрядом в полосе северного склона, ближайшей к водоразделу, он беспрестанно вступал в сношения с влиятельнейшими людьми и старшинами южной стороны гор. Да и горцам он был знаком, больше чем кто-нибудь.

Продолжать 21-го числа движение далее значило бы крайне утомить войска. В один день большой партии собраться не могло, а войска хотя несколько оправились бы. К тому же был предлог, который в глазах горцев выставлял дневку не промедлением, а сделанною с целью. Несмотря на обещания старшин, всю ночь и все утро стрельба в лагерь с высот со всех сторон не прерывалась. 21-го числа было назначено сделать движение налегке, несколькими колоннами, в окрестности для уничтожения аулов.

Непривлекателен был первый бивуак русских на Туапсе. Поляна, на которой раскинулся кругом отряд, занесенная снегом, вскоре по приходе войск сделалась грязна и топка не менее, как было на Гойтхе. Растоптанный снег перемешался с рыхлою пахатною землею. Спустишь ноги с постели, чтобы стать в середине палатки — и завязнешь на четверть, на две. А места получше, где бы разбить палатку, решительно не найдешь. Можно представить себе, в каком положении в зимних походах было небогатое имущество офицеров. По полу палатки по всевозможным направлениям текут потоки грязной воды, а сверху целую ночь, целый день и опять целую ночь барабанит частый, крупный дождь. Если бы еще был мороз, как обыкновенно зимою, можно бы выкопать в середине яму и наложить туда с костра жару. А тут и сырость и стужа, а ничего неподелаешь. Думаешь, что придя на бивуак, отдохнешь, сбросив промокшее платье, ринешься на постель — вдруг оказывается, что она насквозь пропиталась водою; дорогою вьюк или в реку упал, или просто дождем промочило его совсем. Поневоле ни день, ни ночь не выходишь из сырости и мокроты. Если бы подобная обстановка продолжалась несколько дней или недель, все бы нипочем. Но в том-то и дело, что ей почти не видно было конца. Уже несколько лет, на западном Кавказе, отряды [171] находились в горах, в крае суровом и безлюдном, на сотни верст от жилых мест, бессменно и зиму и лето. Приехать в станицу, поместиться в скверной курной избе офицеры считали блаженством: там сухо и тепло, что в походе зимою случается редко.

А нижние чины горных отрядов даже забыли, как живут под крышею. Палатки для них не брались почти никогда: и с кухнями да с офицерскими вьюками возни много. В двадцати градусный холод, в сильнейший, продолжительный дождь они ночуют под окрытым небом. Хорошо, если случится близко бивуака аул: можно натаскать досок и устроить навес; а из хвороста без листьев зимою, не так, как летом, не устроишь никакого балагана. Где покажется солдатику получше, там он ляжет и спит. Случалось, зимою выйдешь из палатки пройтись — вдруг в темноте наткнешься на что-то: думаешь, верно бревно валяется, занесенное снегом, а окажется, спит "служба", прикурнув и согнувшись под неизменным спутником и другом походным — серою боевою шинелью. Единственная отрада солдата на бивуаке — ярко пылающий костер. Зимою в каждой роте их разведут помногу. Кто только свободен, сейчас к костру, и все время около него пробавляется. Но и это удовольствие достается не даром. Хорошо, если лес близко; а большею частью, не успел сбросить ранец, несмотря на усталость, поднимайся куда-нибудь на высокую гору, дров нарубить. Мало того: при таких трудах, пища по необходимости самая скудная. Свежей зелени и хлеба иметь с собой невозможно. О щах и каше нет и помину. Нередко чистой воды достать негде, а процеживать некогда. Хорошо еще, если мяса можно промыслить достаточно. Вся еда — одно блюдо: незатейливая кашица, с размоченными в ней сухарями; но и то бывает готово, очень часто, не ранее позднего вечера. И ко всем подобным невзгодам люди так привыкают, что не только не ропщут, но смотрят на них как на самое обыкновенное дело и и пригорюнятся разве тогда, когда уже больно жутко приходится. За то свежему, постороннему человеку нельзя не преклониться перед подобными людьми, нельзя не отдать справедливости, что с такими войсками нет ничего невозможного.

Несколько строк назад, мы говорили, что порядок походных движений в горах неодинаков с порядком [172] походных движений на плоскости. Мы, кажется, достаточно пояснили, что различие происходить только от применения к местным условиям общих правил военного дела, остающихся и для горной войны неизменными. Следовательно, говорить, например, что война на Кавказе велась совершенно оригинально и что знание военного дела вообще не могло приносить здесь пользы, было бы несправедливо. То же самое скажем теперь и о расположении бивуаков и лагерей.

В горах кавказских, как мы упоминали, на первый план выступало ycловие, что неприятель может легко, подойдя скрытно, производить нападение со всевозможных сторон, Понятно потому, что здесь бивуаки и лагери не могли быть, как в европейской войне обращены в одну сторону и обеспечены аванпостами только спереди. Понятно также, что для полной безопасности, они не должны быть разбросаны малыми частями.

Даховский отряд обыкновенно располагался следующим образом.

Как бы велик отряд ни был, весь он стягивался вместе или, в особенных, редких случаях, разделялся надвое. Выбиралось место по возможности ровное и просторное, вблизи воды и леса, наблюдая, чтобы вокруг его было поменее командующих высот. Батальоны становились один возле другого, лицом во все стороны, большею частью развернутым фронтом, чтобы внутреннее пространство оставалось побольше. Вьючный обоз и все лошади, также кавалерия, помещались всегда в середине; артиллерия, снятая с передков — на пунктах выгоднейших. Линии батальонов редко могли быть прямые: соображаясь с местностью, они или вытягивались дугою, или были изогнуты. Одним словом, все направлено к тому, чтобы, в случае тревоги, противник не мог ворваться во внутрь и не было бы суматохи.

Порядок охранения лагеря видоизменяетса также. Обыкновенно линия аванпостов состоит из парных часовых, с небольшими резервами. Чем лучше видно, тем реже ставятся пары или ведеты. В горах можно выбрать такие места, откуда ясно видно кругом на несколько верст. Следовательно, тут наблюдательные пункты могут быть гораздо реже. С другой стороны, каждый из пунктов отдельно может, совершенно неожиданно, подвергнуться нападению. Подоспетб на [173] помощь по крутым подъемам не так-то легко и скоро. Если бы на высотах кругом лагеря расставлять только пикеты по два, по четыре человека, то их легко могли бы, в особенности ночью, вырезать. Потому обыкновенно на более важные наблюдательные пункты высылаются команды в 10, 20, 30 и более стрелков, с унтер-офицерами или офицерами, и приказывают им огородиться засекою из хвороста, сложить из камня или из срубленных деревьев небольшой, кольцеобразный завал или вообще укрепиться как только найдут удобнее. Две, три, четыре таких засеки охраняют лагерь довольно большого отряда. Разумеется, если, независимо от засеки, почему-нибудь потребуются наблюдательные посты на пункты, немного удаленные от лагеря или от засек, куда, в случае нужды, легко подоспеть помощи, высылаются и небольшие пикеты. Наконец, если надо наблюдать за тропинкою, оврагом или ущельем каким-иибудь, если есть место при этом поместить людей скрытно и им можно при опасности отступить незамеченными, назначаются секреты. На ночь кроме того каждая часть высылает вперед себя несколько залогов или секретов, размещая их смотря по надобности.

Итак, 21-го февраля, отряд должен был оставаться на месте; в окрестности лагеря назначено движение тремя колоннами, для уничтожения туземных жилищ. Первая колонна, подполковника Клюки-фон-Клугенау — 13 рот и две сотни казаков; вторая, майора Щелкачева — семь рот с дивизионом драгунов и милицией; третья, мaйopa Попова-Азотова — одиннадцать рот. Первые две переправились через Туапсе и пошли по ущельям правых притоков; третья направлена в ущелья левого берега. Им кстати велено запастись фуражем. Уже две недели, как лошади в отряде не видели cенa. У артиллеристов и драгунов еще оставалось немного овса: офицерским и казенно-подъемным лошадям приходилось кормиться полусгнившими папоротниками, снятыми с крыш горских саклей. Кто на фуражировке найдет связку соломы, считает себя особенно счастливым. Перед вечером все три колонны возвратились на бивуак. Сожжено несколько десятков аулов, и фуражиры привезли скудный корм для коней.

Потери в войсках не было.

Вечером 21-го числа снова npиехали к генералу Гейману старшины, прося подтверждения вчера данного срока и обещая [174] впредь строго следить за точным соблюдением обещания. Действительно, ночью на 22-е число уже не стреляли по лагерю.

22-го числа отряд передвинулся на 13 верст вниз по Туапсе. Этот переход был гораздо легче предыдущего. Снегу чем дальше, тем было меньше. До впадения в Туапсе речки Пшинахо долина широка и развалиста. Далее за урочищем Мевабу начинается теснина. Движение исполнено благополучно. Шапсуги не только не задерживали отряда, но с разных сторон выезжали на встречу депутации местных старшин. Все oни изъявляли готовность исполнить немедленно наши требования. В этот день выбежали к пешим войскам из гор несколько русских пленных. Один из них вышел как paз на свою бывшую роту. Он был взят два года назад, где-то на берегах Белой. Все эти пленные, оборванные, в рубищах, казались счастливыми в высшей степени. Они рассказывали, что весь окрестный шапсугский народ растерялся. Внезапность и быстрота наступления поразили всех как громом. Большая часть бросились к домам вывозить семьи и вещи.

Но в то же время, как старшины шancyгcкиe и масса народа изъявляли безусловную покорность, небольшие партии горцев, провожая отряд по сторонам, выискивали случай нанести нам хотя какой-нибудь вред. То справа, то слева слышались выстрелы. На небольшую команду 3-го севастопольского батальонa, охранявшую больных, и отставшую за трудностью дороги от общей колонны, в глухом месте ущелья бросились несколько горцев в шашки: двое рядовых положены на месте, а один получив семь тяжелых ран шашками, кой-как доплелся до своих.

Для ночлега отряд разделен на две части. Если бы стягивать весь вместе, хвосту пришлось бы прибыть поздно ночью. Одна часть, 7 1/2 батальонов пехоты, 4 горных орудия и вся кaвaлepия стянулась на бивуак в девяти верстах от моря, а пять батальонов со взводом артиллерии остались в 2 1/2 верстах сзади, близ урочища Мевабу, недалеко от входа в теснину. Граф Евдокимов и генерал Гейман находились при первой колонне, вторая вверена полковнику Габаеву.

"Завтрашний день дойдем до моря", было только и разговора в отряде весь вечер 22-го числа. Завтрашнего дня все ожидали с нетерпением. "И что это такое за море?" [175] спрашивали солдаты своих товарищей. "Слыхать слыхал, а видать никогда не видал". отвечали большею частью. "И как это воды столько, что конца ей не видно?" возражали иные. Да и как было не интересоваться морем! Большинство, не только нижних чинов, но и офицеров и отряде, никогда не бывало на берегу моря. Но не столько новость предмета всех занимала, как каждому хотелось освободиться от тяжелого, давящего вас, если так можно выразиться, влияния гор. Уже сколько времени даховский отряд находился безвыходно в ropax. Куда ни оглянешься, крутые, суровые свесы, глубокие обрывы, глухие ущелья, замкнутые со всех сторон котловины. Не верилось, что перед нами представится ровное, безграничное, отвсюду открытое пространство. Море в умах всех представлялось чем-то заветным; казалось, с достижением его, будет положен конец всем бедствиям, сопряженным с горным походом.

В сумерки вернулся с устья Туапсе лазутчик и сообщил, что несколько дней в виду берега держатся наши пароходы. Это были посланные по распоряжению графа Евдокимова из Константиновской морской станции военные суда, с грузом провианта, четырьмя орудиями и батальоном для дессанта. На завтра надеялись дессант увидеть на берегу и провиант хотя частью выгруженным. С другой стороны, вдоль берега моря, не завтра, так после завтра, ожидалось прибытие войск джубгского отряда. Но не тут-то было: в ночь поднялся ветер, забушевало море, и к рассвету суда скрылись. Они возвратились в цемесскую бухту, к укреплению Константновскому, а войска джубгского отряда были остановлены разлившимися реками. О приморских шапсугах лазутчик говорил, что они не только не думают сопротивляться, но вышлют старшин на встречу.

Ночью в лагерь приехал влиятельнейший из приморских шапсугских старшин — хаджи-Каспулат-Сау. Он жил близ берега моря, недалеко от устья Туапсе, на правом берегу этой реки. Представитель одной из самых почетных фамилий, умный, богатый, он ворочал всеми окрестными жителями. Хорошо понимая, что у него и его соплеменников не станет силы сопротивляться русским, он решился покончить дело путем мирным. Явившись к генералу Гейману, хаджи с первых же слов обявил, что он и все [176] приморские у устьев Туапсе шапсуги отказались oт всяких притязаний на землю и считают ее уже собственностью русского государя. Он просил только дать им возможность с семьями и имуществом в безопасности cесть на суда и yйти в Турцию. Хаджи безпрестанно вспоминал про абадзехов, говорил, что они сами, упорствуя в исполнении требований русских, разорили себя, и прибавлял, что если это богатое, воинственное и многочисленное племя не в состоянии было устоять, то им, шапсугам, нечего и пробовать бороться. В довершениe всего он упоминал про свое влияние на народ, про то, что уговорил соседей не поднимать оружия и обещал завтра выехать с почетом на встречу.

Ночлег с 22-го иа 23-е февраля был уже в той прибрежной полосе, где снеу почти не бывает. Бивуак первой колонны помещался в котловине, представлявшей собою один большой сплошной сад, с множеством ореховых и других фруктовых деревьев. На рассвете, когда пробили генерал-марш, все было подернуто легкою изморозью. Батальоны собрались и выстроились как-то особенно скоро. Вьюки также на этот раз не заставили дожидаться. На лицах, всех можно было прочесть если не радость, то по крайней мере полное спокойствие и удовольствие. Видно было, что настоящий переход, выдается из прочих.

Дорога к морю вела вдоль течения Туапсе. Ущелье от местa ночлега вниз версты на четыре очень тесно; река прорыла себе русло между крутыми, высокими горами. Туземная тропа безпрестанно переходила с одного берега на другой, обходя скалы. У горцев не было средств пробить тропу и отвесном камне, да и некому было взяться за работу. На этом самом месте, три месяца спустя, была готова, вдоль правого берега, отличная широкая дорога. При следовании же отряда надо было несколько раз переходить через воду.

Если увидеть Туапсе, как и всякую горную реку, впервые среди лета, то трудно даже представить себе, что делается с нею весною, когда тают снега. Из тихой и мелководной она обращается в шумную, глубокую, пенящуюся. То и дело подмываются берега, сворачиваются камни; быстротою уносится все, что ни встретится. Переправа тогда становится весьма трудною. Стремительность течения сшибает с ног людей и коней. На дне из крупных камней и обломков скал [177] нужны большие усилия, чтоб удержаться, особенно с тяжелою ношею или ведя, разумеется неохотно подающуюся, лошадь под вьюком. Глубина бродов на Туапсе в некоторых местах доходила до груди. Привычные солдаты, подняв кверху ружья и патронташи и большая часть разувшись, потихоньку, осторожно, помогая друг другу, перебирались через бурливую реку. Одного снесенного рядового Севастопольского полка не было возможности удержать. Его закрутило и затопило.

Начальник отряда, со штабом и с конвойною командою, ехал впереди всех.

Еще рано по утру человек тридцать почетных шапсугских старшин, в парадных одеждах и на лучших своих конях выехали навстречу. Они были представлены генералом графу и, следуя все время потом в конвое начальника отряда, сами показывали дорогу. С детским любопытством разглядывали недавние наши враги теперешних спутников.

Но вот наконец сделал последний поворот по ущелью и завиделось вдали давно желаемое море. Горы не позволяли раскрыться разом большому пространству: сначала показалась только частица в глубине длинного ущелья Туапсе. Все вдруг повеселели; начальник отряда въехал на ближайший бугор и остановился подождать батальоны. За ним последовал штаб, и один за другим поздравили генерала с занятием моря, а друг друга с совершением события, которого все ожидали с нетерпением. Это была одна из минут, которые забываются нескоро. Небольшой, в ту пору, штаб, составленный исключительно из коренных чинов даховского отряда, испытывал как бы семейное, домашнее празднество. Mногие прослезились; все искренно сочувствовали делу. "Так вот наконец мы к морю пришли", сказал начальник отряда. "Мы не сами пришли, а вы нас привели", отозвался кто-то. Шапсугские старшины, видя всю эту сцену, слезли с лошадей и, подойдя к генералу, протягивали руки и также поздравляли. "С чем же вы-то поздравляете?- возразил он. "Нам приятно, что ты, а не кто другой пришел к нам первый", отвечали шапсуги. Подошел головной, севастопольский стрелковый батальон. Перед каждой ротой были впереди песенники. Звонкая [178] русская песня, с бубнами и кларнетами, раздавалась по ущелью Туапсе. При виде моря, громкое "ура!" заглушило звуки и полетели вверх папахи. Радость была общая, непритворная.

Хаджи-Каспулат, с ассистентами, выехал близ самого моря. Масса сопровождавших начальника отряда туземцев чем дальше, тем становилась больше.

Через час устье Туапсе и быший форт Вельяминовский были в наших руках.

Все это время шел дождь и с моря дул сильный порывистый ветер. Небо заволокло тучами; ближайшие горы то открывались, то закрывались. Волнение и прибой были очень сильны. На горизонте моря не было видно ничего. Несколько турецких кочерм стояли возле берега, вытянутые на сушу. На них грузились горцы, отъезжающие в Турцию. Возле устроился целый табор переселенцев, с женами, детьми и имуществом. Это было на широкой поляне, образованной наносами из гор при самом устье Туапсе.

Форт Вельяминовский находился на небольшой плоской возвышенности, сейчас возле моря, на правом берегу Туапсе, в нескольких стах саженях от реки. Когда-то он был отделан как игрушка, полон постройками для помещения гарнизона, с небольшим садом снаружи и алеями тополей по спуску к морю и в середине. В 1854 году все

это было взорвано и разрушено. Десять лет спустя, 23-го февраля 1864 года, даховский отряд застал на месте форта только ничтожные следы его. Видны были места разрушенных стен, ров перед ними, наполовину засыпанный, да кое-где едва coxpaнившийcя фундамент зданий. Обломки тесаных камней, из которых были сложены постройки, валялись всюду. Внизу у самого моря, где приставали кочермы, из камня был сложен наскоро ряд сараев. Прежде в сараях этих помещались приезжие из Турции с товарами торговцы, а теперь здесь укрывались от непогоды семейства переселенцев. В разных местах найдено шестнадцать наших старых чугунных испорченных орудий.

На месте бывшего форта, при приближении войск, не было ни души.

Отряд стянулся в лагерь в балку, близ устья Туапсе. В ущельи, в одиннадцати верстах от моря, оставлена [179] колонна полковника Габаева: два батальона со взводом горной артиллерии.

Таким образом, все течение Туапсе и бывший форт Вельяминовский были заняты почти без потери. Мало того, как увидим ниже, прямым последствием занятия Туапсе было покорениe пространства почти до Псезуапе. И все это произошло, повторяем, оттого, что, во-первых, наступление начато еще зимою, во-вторых, что оно ведено было решительно.

Пребывание отряда под постом Веньяминовским.- Устройство туапсинской кордонной линии. — Переселение горцев в Турцию. — Изъявление покорности обществами, жившими по Шепсы, Мокопсе и низовьям Ашше. — Рекогносцировка с моря части южного склона до Сочи и предположение о действиях отряда в марте и апреле. — Движение к устью реки Псезуапе и занятие бывшего форта Лазарева.

Близ устья Туапсе даховский отряд простоял от 23-го февраля до 4-го марта. Mногие причины не позволяли двинуться далее раньше.

Прежде всего надо было запастись провиантом. День шел за днем, а пароходы из укрепления Константиновского не показывались. Все удивлялись, что это значит. Правда, почти все время погода стояла ненастная и море было неспокойно. "Но почему же кочермы ходили свободно, а наши военный суда не смели показываться?" говорили в лагере. С собою у войск было взято продовольствия только по 1-е марта. Чтобы не пришлось голодать, на другой же день по прибытии к морю велено имевшийся провиант растянуть по 5-е марта, а взамен уменьшенной дачи сухарей довольствовать людей полуторафунтовою порциею мяса: скота продавали переселенцы много и по дешевой цене. Кроме того, 27-го февраля, посланы в укренление Гойтх от всех частей вьючные лошади, под прикрытием 21-го стрелкового батальона. Колонне этой пришлось пройти тридцать-пять верст по отвратительной, измятой отрядом, где грязной, где снежной, горной тропе и, взяв провиант в пpoпopции на шесть дней, тотчас же возвратиться к морю. 27-го числа погода установилась и море сделалось тихо. 28-го, рано по утру, к общему удовольствию, на туапсинский рейд прибыла из Новороссийска эскадра из четырех паровых шхун. Два сигнальные выстрела из горных орудий известили об этом весь отряд. Лагерь ожил. Явились новые лица; привезли сухарей, [180] муки, патронов, артиллерийских зарядов. Приехал маркитант со всякой всячиной. Графу Евдокимову прислано известие о производстве его в чин генерала-от-инфантерии. Старику-ветерану было особенно приятно получить весть о милости царской именно в такой обстановке. Дессантного батальона на этот раз не было. Для вооружения береговых постов привезены четыре орудия: два облегченных и два легких, с зарядными ящиками, прислугою и всею принадлежностью, но без лошадей. На взморьи началась сцена, до тех пор в отряде не виданная. Наскоро устроили на козлах пристань. К пароходам и от пароходов безпрестанно сновали баркасы. Надо было сгружать с них кули с провиантом, ящики с патронами. Множество солдат суетились, толкали друг друга, не знали, как взяться за работу. Огромные толпы любопытных совались со всех сторон. Никакими средствами нельзя было водворить порядок. Весь груз сначала складывали на берегу. Куда ни оглянешься, везде были груды. Там бочки какие-то и возле них хлопочет торговец-грек; здесь колесо от лафета, зарядные ящики без колес. В третьем месте деньщик складывает офицерские вещи, в четвертом офицер выходить из себя, распределяя рябочих перетаскивать груз со взморья наверх, на пост, в магазин. В первый раз людям отряда пришлось производить выгрузку. Очень многие пришли только взглянуть на пароход; иных невозможно было отогнать от берега: так они были заняты зрелищем. Интересные замечания слышны были отовсюду. "А как же это, сказывали, море-то Черное - говорил, например, какой-то солдатик — вишь оно совсем не такое". Никто не разрешил ему его недоумения. В тот же день, к вечеру, в недавно-занятом Вельяминовском стояли бунты с провиантом; перед ужином то там, то здесь кричали "ура!", роты пили водку и ром. Офицеры прибавили к скудному походному столу своему кто что успел захватить из провианта доставленной откуда-то купцом-аферистом.

На развалинах бывшего форта Вельяминовского возведен пост Вельяминовский. По следу прежней ограды сложена насухо новая, из камней, собранных возле. Вышла слабая тень некогда сильного укрепления. В отряде нашлись офицеры, старослуживые береговой линии, которые жили долго в [181] форт. Вот здесь — рассказывали они — был дом комендатский; здесь офицерский флигель; тут, в садике, по воскресеньям, играла незатейливая доморощенная музыка, были гулянья. А вот в этой стороне — показывали недалеко за крепость, к горам — там, за деревьями, обыкновенно на кургане, как только кто выйдет из ограды, сейчас же стреляют. Страшны были тогда горцы. Бедный гарнизон, в полном смысле, сидел замкнутым, в четырех стенах. Лес везде рос вблизи, а для топлива привозился пароходами каменный уголь. Камень, из которого были выведены стены и здания, доставлялся по страшно-высокой цене из Керчи, а тут же, недалеко, за версту, за две от моря, имелись и имеются отличные каменоломни. Чуть ли не каждый день в окрестностях слышались выстрелы. Окрестные горцы, как рассказывали они теперь, видели в этом забаву и удовольствие. Как есть свободное время, так горец заряжает ружье и едеть куда-нибудь на курган к морю караулить, не представится ли случай пустить лишнюю пулю. Между тем многие семейства жили спокойно и весело: некоторые, когда велено было взорвать укрепления, со слезами расставалнсь с этим поводимому грустным жилищем. Какая разница ныне, когда войска наши спустились с гор, с тех самых гор, который прежде казались недосягаемые! Не хотелось верить рассказам о минувшем.

Кроме поста Вельяминовского, на взморье и Чилипсинского, по Чилипсу, для обеспечения сообщения с укреплением Гойтх, возведено еще несколько постов вдоль течения Туапсе. Таким образом составилась туапсинская кордонная линия, по которой с каждым днем движение увеличивалось. В марте, в апреле здесь беспрестанно встречались из Екатеринодара, Майкопа и других мест торговцы, а в июне и июле у устья Туапсе образовалось уже род небольшого местечка, наполненного товарами всевозможных сортов.

В то же время, как возводились посты и устраивался складочный пункт у берега моря, разработывалась, сколько было возможно, дорога по Туапсе. Главное внимание обращено на часть ближе к морю, где надо было избежать переправ. Для удобства работы, из общего лагеря выведены в ущелье Туапсе две колонны: одна поставлена в семи, другая в десяти верстах от моря. [182]

Между тем занятый край понемногу очищался. Срок данный шапсугам на выселение, исходил, и они исполняли данное слово. Табор на берегу, где приставали турецкие кочермы, с каждым днем разрастался и ко времени выступления отряда дошел до огромных размеров. Сроки шапсугам назначались самые короткие. Впрочем, горцы были к тому приготовлены. Еще осенью с северного склона им давали знать несколько раз, что, при наступлении войск, от тех, кто не оставит края заблаговременно, будет требоваться немедленное выселение. В то же время, нак к берегу собирались массы шапсугов. приходили с северной стороны гор целые толпы абадзехов. Срок, данный им осенью, окончился 1-го февраля, и пшехский отряд уже действовал в верховьях Псекупса. Переселенцам дозволено, в ожидании отправления, останавливаться на пространстве на две версты от устья Туапсе вверх по течению и на версту в стороны. Кто мог и успел, устроил себе из досок балаганы. У самого места нагрузки на суда ежедневно собирался многолюдный базар.

Рассудительные, рассчетливые горцы распродали свое имущество заранее; большая же часть тянула до последнего и сильно поплатилась. Некоторые, кому было удобно, прогоняли скот и лошадей на северный склон, к станицам и прочим отрядам, и продавали их по цене сходной. Mногие же согнали все, что имели, к берегу моря, и тут единственным покупщиком был отряд даховский. Предложение большое, спрос ограниченный. Цепы упали баснословно. Хороший бык в восемь пудов продавался за рубль серебром, баран за двугривенный или четвертак. "Просто беда — жаловался через несколько дней по уходе отряда артельщик, прибывший из Туапсе к ротному командиру, кажется, в Лазаревское — приступу нет теперь к мясу, цены страшно возвысились: за пару волов спросили с меня два целковых без гривны." Один офицер купил сорок овец за четыре абаза — восемьдесять копеек. Лошади были едва-ли еще не дешевле; рогатый скот и бараны требовались для пищи, а кони, за неимением фуража, служили только бременем. Но как не увлечься дешевизною? Многие офицеры завели себе по нескольку лишних коней; частные начальники старались вознаградить большую потерю подъемных лошадей в предыдущих [183] походах. Впрочем, горские рублевые лошади оказывались малонадежными: правда, по горами карабкались хорошо, но были худы и слабы до крайности. Порядочную лошадь, с седлом и полным убором, покупали рубля за четыре или за пять. Попадались и хорошие породистые лошади; их ценили рублей в двадцать, тридцать и даже дороже. За то простые горскиe кони доставались весьма легко: им цену считали копейками. Солдаты особенно разохотились покупать лошадей. Иной сам не знает зачем, а тоже придет и торгует. Горец пальцами силится показать, что хочет получить за коня своего рубль или два, а солдат ему предлагает абаз, даже пол-абаза (гривенник). Вдруг, к общему удивлению, продавец, соглашается. "Ну куда ты коня купил — говорить как-то фельдфебель солдату — что ты с ним станешь делать?" — "Да перейду через речку и брошу", отвечаете тот, не задумавшись.

Но продажа скота и лошадей далеко не представляла собою главного дела. Она производилась в сторонке, где попросторнее; собственно на базаре картина была поразительная. С раннего утра до позднего вечера толпилась масса народа в несколько тысяч: абадзехи, шапсуги, греки, турки, наши солдаты и офицеры перемешались. Главный предмет торговли было opyжие: горцы знали, что в Турции его носить не позволят. Дорогие шашки, в богатой обделке, отдавались за бесценок. То, что прежде ценилось в 200, 300 рублей, здесь можно было приобрести за 30 и 40. Иногда один набор портупеи или одна ручка на вес стоили больше, чем просили за всю шашку. А про клинки и говорить нечего. Некогда они составляли главное богатство у горцев. За древний, xopoший клинок отдавали десятки холопов, сотни баранов. Теперь же все пошло прахом. Изящные, в серебряной оправе кинжалы, лучшее украшение в горском костюме, ружья, пистолеты, всего было много. Едва-ли в отряде найдется один человек,который не купил бы себе чего-нибудь из оружия горского. Казаки и милиционеры особенно поживились. Иной повез на линию десятки кинжалов и ружей: "у нас-де дома спрос большой на них". Кроме оружия, серебряные принадлежности туалета черкешенок, иногда железные кольчуги и многие другие предметы ходили по рукам на базаре. Иногда горцы в особенности офицерам навязывали свою продажу. [184]

Большое затруднение было в размене денег. Горцы брали не иначе, как серебром. В кредитных билетах они толку не знали; за то на блестящую мелочь у них глаза разбегались.

С каждым днем новые кочермы нагружались и отходили за море. Почти всегда, как только отходит от берега кочерма, начинается стрельба пассажиров из ружей. Это горцы прощаются с родиною, где проливали кровь их отцы и братья. Некоторые, выстрелив в последний раз вблизи кавказской земли, с отчаянием бросали дорогие ружья свои в море.

Решившись однажды на выселение в Турцию, горцы спешили прибыть на новые места заблаговременно, чтобы весною вспахать и засеять земли. Кочермы, эти небольшие суда, которые кажется при первой сильной качке рассыпятся, были привилегировнным способом для переезда горцев. Только их они и видывали прежде, у своих берегов, только им поэтому и вверялись. Горцам говорили о пароходах, которые должны были, согласно с контрактом, заключенным с керченским купцом Штейном, вскоре прибыть; но они не хотели и слушать. Между ними был слух, что пароходы их повезут силою во внутрь Poccии, а там тотчас же всех отдадут в солдаты. Едва-ли не турки-кочермщики выпускали подобные вести. Цель достигалась: охотников на кочермы была бездна. Цены за проезд брали различные, иногда довольно высокие. На кочерму перевозчики, желая выручить поболее денег, сажали огромное количество пассажиров. Кажется, судно едва подымает несколько десятков людей, а туда набьют 200, 250, 300 человек, да еще с багажем. Как усадятся на палубе один возле другого, так и надо сидеть все время. Hет места не только пройтись, даже лечь, протянуться. Матросы рассказывали, что когда, при противном ветре достается быть в море дней пять или шесть, на палубе воздух становится так тяжел, что они поневоле взлезают на мачты и сидят там. Можно представить себе, что делалось с такими судами в море, когда поднимется буря.

Разумеется, такие возмущавшие душу картины не могли не обращать на себя всеобщего внимяния. Тотчас же по приходе войск к морю были приняты меры. На посту Вельяминовском назначен особый офицер заведывал ходом переселения. Кочермщикам запрещено брать болеe сперва 3, после 2 [185] рублей, и для каждого судна определялось наибольшее число пассажиров. Их обязывали запасаться надлежащим количеством пресной воды. Поборы в пользу людей, которые приискивали для кочермы пассажиров — а таких аферистов расплодилось немало — строго запрещены. При распределении людей на суда, велась очередь, чтобы не приходилось одним долго прождать, а другим уезжать сейчас по приходе, отбив себе силою судно. С тех пор на Туапсе пошло лучше.

К coжалению меры, принятые на Туапсе, не могли много помочь делу. Горцам всюду рассылалось сказать, чтобы они стекались по преимуществу в Туапсе. Но исполнения этого нельзя было и думать добиться. Самые вопиющие злоупотребления происходили в районах, еще не занятых нашими войсками, где многие торопились убраться до появления русских. В стране неприятельской мы, конечно, не могли ничего сделать, тем более, что пунктов, откуда отходили кочермы, было множество. По мере дальнейшего занятия края, горцам, правда, назначались новые сборные пункты, но часто случалось так, что подойдет кочерма куда-нибудь, не успеет вытянуться насушу, как уже окрестные горцы атакуют ее и чуть не силою заставляют везти их скорее. Растянуть же войска вдоль всего берега, да еще, по тогдашнему положению дел, в значительных массах, оказывалось положительно невозможным.

Сведения из окрестностей, чем дальше шло время, тем болееe были благоприятные. В первые дни пребывания отряда на Туапсе нинаких старшин не являлось. Строй общества у черкесов таков, что редко встретишь в чем бы то ни было полное единодушие. Эта раздробленность, это разномыслие и служили, как известно, главным пocoбием действиям наших войск на западном Кавказе. Например, при вступлении на южный склон даховского отряда, уже было занято все течение Туапсе, в соседних ущельях старики ясно видели необходимость покориться и даже прислали начальнику отряда следующее письмо:

(Перевод с арабского) "Начальнику войск русских в горах (мир и благословение над тем, кто следует по прямому пути).

"Весь народ Мокопсе (Мокопсе и окрестностей), переселяющийся в Typцию, приносит тебе всенижайшую просьбу: суда турецкие, как вам известно, уже готовы для перевозки [186] переселенцев; но перемены погоды и сильный ветер мешают нам отправиться в путь. Кроме этого мы только сегодня узнали, что вы пришли к устью Туапсе. Поэтому собрались старшины и придут к тебе за советом: что прикажешь для нашего успешного отправления. Мы готовы теперь отправиться в путь безотлагательно и всевозможно будем стараться отстранить малейшее непослушание и не скроем никого, кто решиться принести вам вред. Да будет тебе известно, что абадзехи, живущие в ближних аулах от моря, готовы также cесть на суда и отправиться с нами. Клянемся тебе и перед Богом, что мы забыли наши неприязненные отношения и никогда не войдем во вражду с тобою, и, без всякого сомнения, мы все готовы бросить свои жилища". Приложили печати старшины: Хум-Аль-Карзачий, Саид-Гирей, хаджи-Карзачий и другие из переселенцев.

Несмотря на то, что старшины прислали это письмо, молодежь все еще хорохорилась. Уже многие семьи поспешно уехали в Турцио, а старшины не решались выезжать с покорностью: не имели полномочия от своих обществ. К тому же yбыхи, последнее непокорное племя, пределов которого до сих пор не касалось русское оружие, подстрекали оставшихся шапсугов. Как народ более промышленый, умный, убыхи по возможности силились удержать перед собою стену из соседних племен. Они называли шапсугов бабами, грозились убить хаджи-Каспулата и клялись умереть все до единого, а не пустить русских в свою землю. Небольшие napтии убыхов бродили по шапсугской земле.

Происки убыхов и настояния молодежи сделали то, что на Шепсы собралась небольшая партия, в полной готовности действовать с оружием в руках. Раз начальник отряда объезжал окрестности лагеря, с целью удостовериться, исполняются ли приказания относительно соблюдения чистоты, что особенно важно в здешнем климате для здоровья людей.

Объехав весь лагерь, генерал направился к устью Туапсе выбрать удобнейший брод для переправы отряда при предстоящем движении. Встречается группа шапсугов. "Откуда вы?" — С Шепсы. — "Что нового?" — Там стоит партия. — "Большая?" — Огромная, страшная, говорил шапсуг: он, как оказалось впоследствии был одним из ярых поборников молодежи. — "Ну, а сколько числом?" — Шестьсот [187] человек, ответил он с важностью. — Все расхохотались. — "Ну, а как ты полагаешь, сколько у нас войска?" — Да у вас мы хорошо знаем: тридцат-пять тысяч. — "Правда", сказали ему и оставили в приятном убеждении.

Наконец, 1-го марта, остатки шапсугов одумались, и старшины с речек Шепсы, Мокопсе и Ашше большим сбором прибыли в лагерь. Им объявлено, что до тех пор, пока партия в сборе, мирных переговоров нет никаких. На другой день старшины приехали снова. Они говорили, что бывший сбор имел целью не войну, а только суждения о собственных делах, и просили дозволения, если не сойдемся, ехать в Тифлис, ходатайствовать об оставлении их на месте настоящего жительства, "а вы тем временем не входите в нашу землю". Начальник отряда ответил, что они могут отправляться куда им угодно, но он действий своих не остановит и от данных ему приказаний не отклонится ни на волос. Шапсугам пришлось согласиться на все. Им приказано собираться к берегу моря и обещано, что до 7-го марта жилища их останутся неприкосновенными. Бoлеe тысячи семейств пожелали выйти на Кубань; им тотчас же были выданы билеты на свободный проезд.

Из четырех пароходов, прибывших с грузом на туапсинский рейд, раньше всех разгрузилась шхуна "Псезуапе". Командующий войсками, пользуясь хорошей погодой, пожелал сделать, вместе с начальником отряда, рекогносцировку морских берегов не покоренной еще части западного Кавказа. В двенадцатом часу утра, 28-го февраля, все, кому следовало, были на шхуне. Трудно было выбрать день лучше. Морская поверхность была гладка как зеркало. Небо чисто и солнце светило ярко. Горы были открыты, что случается редко. Обыкновенно как ни ясно, над наиболее возвышенными хребтами ходят черные тучи и скрывают от глаза верхи гор.

Шхуна, следуя где в миле, где в двух от берега, прошла Псезуапе, Шахе, Вардане и приблизилась к Сочи. Вид гор с моря поразительно эфектен. Чем дальше судно отходит от берега, тем больше хребтов поднимаются перед вами один из-за другого. В миле местами уже открывается главный, водораздельный хребет. Он и второстепенный, паралельный водораздельному, перерезывающий весь южный склон почти по середние, были покрыты тогда громадными [188] массами снега. Остроконечные верхушки блестели на солнце, и только вертикальный голо-гранитный зубец Оштена оставался неодетый: на обрывах его снег не держится никогда. Впереди подернутых снегом хребтов стояли горы меньшие, темные, почти черные, поросшие густым дремучим лесом. Наконец, на покатостях ближе к берегу виднелись признаки жизни: пахатные поля и кой-где аулы.

Горцы, и особенности убыхи, видя идущий вдоль берега пароход, массами высыпали к морю. Они все еще не теряли надежды, что к ним придет на помощь какое-то иностранное войско. Видно было, как у устий всех рек собирались толпы. Многие взлезали на стены бывших фортов. Когда пароход подошел к Сочи, была пора возвращаться назад. Вид устий Сочи и бывшего форта Навагинского показался особенно привлекательным: в окреетностих уже зазеленелa трава и показался лист на деревьях. Какая разница с Туапсе, где не было и признаков весны!

Прибрежье, интересное как базис для будущих действий, оказалось далеко не везде одинаково. От Туапсе почти до Псезуапе последние отроги гор сносны; здесь особенных препятствий для движений войск не предвиделось.

От Псезуапе или, правильнее, от Aшшe до Шахе совершенно другое: тут берег дик. Почти к самому морю подступают высокие горы с крутыми покатостями и тесными между ними ущельями. Это, по рассказам туземцев, самая трудная часть южного склона. Здесь главный хребет делает выгиб к стороне моря и особенно близко подходит к берегу: таким образом, в истоках Псезуапе хребты как бы столпились. Образовались трущобы, пересеченные в высшей степени, доступ в который возможен только в течение трех с половиною месяцев. В этих-то трущобах поселились "хищные," как их называли туземцы, хакучи, вечно воевавшие со всеми соседями.

От Шахе до Сочи и далее опять новое. Тут полоса к берегу роскошна и живописна. На пространстве между второстепенным хребтом и морем высоких, крупных, хребтов нет. Долины развалисты, скаты гор обработаны. Всюду богатые фруктовые сады и множество жилищ. Здесь-то былo ядро туземцев южного склона. Нигде промышленость и благоденствие не были развиты в горах в такой степени, [189] как у убыхов, живших на Вардане. За то полоса выше, между второстепенным и главным хребтами, здесь была обитаема весьма мало. Тут местность не так пересеченна, как в истоках Псезуапе, но хребты выше и котловины, где могут быть жилища, реже. Там образовались ничтожные во всех отношениях общества горных убыхов и медовеевцев, доступ к которыми по ущельям был однако легче, чем к хакучам.

Только что шхуна " Псезуапе" повернула на высоте Сочи назад, генерал Гейман сошел в каюту и на листке бумаги карандашем наскоро написал:

"Предположение, о военных действиях даховского отряда в марте и апреле 1864 года.

"Из 13 1/2 батальонов, ныне составляющих даховский отряд, оставив три батальона со взводом артиллерии в ущельи Туапсе и два батальона на посту Вельяминовском, остальные 8 1/2 батальонов при четырех горных орудиях двинутся в первых числах марта по предгорью морского берега. Очистив от населения все прибрежье, отряд займет устье реки Псезуапе и возобновит форт Лазарев. В форте Лазарева останутся два батальона. Остальные войска возвратятся к Вельяминовскому посту, запасутся провиантом, и, взяв один из остававшихся на посту батальонов, присоединятся к колонне в ущельи Туапсе. Затем отряд очищает от населения верхнее течение Туапсе, двигается по левому его притоку Пшинахо до главного хребта, оттуда спускается на Мокопсе (На месте оказалось, что Мокопсе получает начало с южной стороны второстепенного хребта: следовательно, с верховий Пшинахо на Мокопсе спуститься нельзя, а есть дорога прямо в бассейн вepxoвий Aшшe и оттуда по Псезуапе. Вообще pекy Aшше, до тех пор, пока отряд не посетил ее, считали незначительною. На нее смотрели до тех пор только с моря, а устье ее — в тесном ущельи. Оттого-то, на всех прежних картах, Ашше, вытекающая с главного хребта, обозначалась ничтожною реченкою), устраивает, eжели окажется нужным, тут опорный пункт, горною полосою переходит к вершинам Псезуапе и по этой реке доходит до моря. В этот период времени, флот, доставив 450 четвертей муки с пропорциею круп на пост Вельяминовский, подвезет продовольствие к посту Лазаревскому. Все эти действия будут исполнены приблизительно в 20 дней. [190]

"Около 25-го марта отряд, очистив уже от населения пространство до Псезуапе, двинется по првибрежью к реке Шахе и займеть форт Головинский. Сюда направится подвозка провианта. Укрепив форт Головинский, вверх по Шахе устроится кордон, откроется сообщение с хамышкинским отрядом и с верхне-пшехскою линией.

"Далее, ежели обстоятельства позволят, отряд перейдет в вершины Сочи; спустившись по этой реке, займет бывшее укрепление Навагинское и войдет в сношение с постом Головинским. Эти действия желательно окончить к 20-му апреля."

В самом начале нашей статьи мы говорили, что, по свойствам горной войны, главное внимание должно быть обращено на пространства наиболее возвышенные, которые, как цитадели в крепости, командуют над остальною местностью и по свойствам своим могут играть роль последнего надежного убежища. Мы упоминали, что поэтому на южном склоне главное наступление предполагалось направить по горному пути, между водоразжельным и второстепенным хребтами, и в то жe время для учреждения складов с продовольствием занимать соответственные прибрежные пункты и производить движения из гор, вниз по ущельям, к морю. Мы прибавили:

"Вот все., что можно было предположить сначала. Подробности или изменения должны были выясниться при самом вступлении в край".

После рекогносцировки вдоль берега моря и более обстоятельных сведений, собранных от туземцев, общие положения должны были измениться таким образом:

Нагорный путь к востоку от Псезуапе до Шахе оказался до лета положительно недоступен. Следовательно, поневоле между Псезуапе и Шахе пришлось ограничиться занятием берегового пространства. К тому же занятие берега, как оказывалось, обнаруживало необыкновенное нравственное влияние на горцев: ближе к берегу жил цвет населения, все, что было сильно и богато; заняв море, горцам казалось, что мы, при сопротивлении с их стороны, преградим путь в Tyрцию, а на Турцию они смотрели как на обетованную землю. Наконец, когда впереди были убыхи, о ничтожных хакучах не стоило и думать. Впрочем, и их не имелось в виду оставить в покое. По занятии Шахе, когда [191] будет проводиться кордонная линия к Белореченскому перевалу, с северного склона должен был спуститься хамышкинский отряд. Этот-то отряд, вместе с казаками, которых, как предполагалось, можно было бы выслать по первому требованию, должен был посетить все нагорные трущобы хакучей.

Если бы начать движение от Туапсе прямо полосою нагорною, не дождавшись предварительно занятия бывшего форт Лазаревского, то могло бы случиться, что отряд, спустившись из гор к устью Псезуапе, остался бы на несколько дней без продовольствия. Опыт показал, что весною, когда Черное море бурливо, на исправную доставку морем трудно рассчитывать. Следовательно, надо было сначала занять Лазаревское и начать сгружать там провиант, а потом пуститься в горный поход.

Занять Лазаревское можно было бы дессантом. Но судов в распоряжении начальства Кубанской области находилось так мало, что их с трудом доставало для подвозки провиантa. А для занятия Лазаревского, имея впереди еще массы непокорных, требовалось не менее четырех батальонов. Пришлось направить войска по сухому пути. Впрочем, для войск, давно привыкших, к тяжелым горным походам, пути по прибрежью не могли представить больших затруднений. К тому же общества почти до Псезуапе уже покорились. Следовательно, можно было выбирать дороги более легкие.

Составленное на пароходе "предположение о действиях в марте и апреле" тотчас же было прочитано командующему войсками, одобрено им и на другой день представлено при рапорте.

Уже пала ночь, когда шхуна вернулась к Туапсе. Множество огней на черном фоне гор обозначали место, где раскинулся лагерь отряда. Впереди лагеря, у самого моря, стоял бивуак переселенцев. Горцы, их жены и дети теснились к огням погреться. Некоторые жарили шашлыки.

Едва только граф отчалил от правого борта, на шхуне был зажжен ряд фальшфейеров. Шлюпка с командующим войсками и сопровождавшими его генералами осветилась белым огнем и ярко обрисовалась на сумраке ночи. Граф обнажил голову и приветствовал моряков за честь.

Войска еще не спали, когда командующий войсками и [192] начальник отряда еxaли с берега к своим ставкам. Люди, отдохнув несколько дней стоянки у моря и подкрепившись провизией, на первом плане которой в глазах их стояли заморские ром и бордо, были свежи и веселы. Во многих ротах слышались песни. Молодецкое, "ура!" при виде начальников раздалось у моря и разнеслось далеко по горам и ущельям.

3-го марта в лагерь у поста Веляминовского прибыл начальник пшехского отряда генерал-майор Граббе, со штабом и с несколькими сотнями казаков в конвое. Пшехский отряд переваливался с Псекупса и стал лагерем в верховьях Туапсе.

4-го числа, по утру, командующий войсками, граф Евдокимов, сделав на месте надлежащие распоряжения, уехал на пароходе в Новороссийск, а оттуда отправился в Ставрополь. С отъездом графа все казаки, милиция и эскадрон тверских драгунов отправлены по домам, на северный склон, через гойтхский перевал. В отряде, из всей кавалерии, оставлен один 1-й эскадрон Тверского полка; но и тот, по совершенному неимению корма к концу похода потерял до половины лошадей. Сейчас же по отъезде командующего войсками отправился назад и генерал Граббе.

По приезде в Ставрополь графа Евдокимова, его вскоре потребовали в Тифлис, откуда, пробыв там несколько дней, 21-го марта он выехал обратно. К этому времени о действиях даховского отряда граф получил только одно известие: о занятии Лазаревского, совершившемся согласно с предположением. Между тем, на месте обстоятельства заставили ускорить ход дела.

4-го числа назначено было движение береговою полосою к устью реки Псезуапе. Свободных войск осталось в отряде: восемь батальонов, одна стрелковая рота, четыре горных орудия, один эскадрон; два батальона, со взводом привезенных морем орудий, оставлены на посту Вельяминовском (под командою майора Эльснера), а три батальона, с двумя горными орудиями (полковника Габаева). оставлены, по прежнему, в долине Туапсе. В движение велено выступить всем свободным войскам. Хотя можно было надеяться, что сопротивления со стороны горцев не будет, но ручаться в этом, разумеется, было трудно. Притом же имелось в виду в гарнизоне у [193] устья р. Псезуапе выставить три батальона; следовательно на обратное движение оставалось только пять батальонов.

Наступление береговою полосою можно было производить несколькими колоннами. Здесь усилия были не совсем такие, как при движении по Туапсе. Здесь горы не суровы и сообщения между паралельными путями возможны непрерывные; даже почти все время из средней колонны видны были крайние. Неприятеля можнo было предполагать спереди и слева: следовательно, движение предстояло в роде флангового. Обоз лучше всего направить вдоль самого берега. К тому же и дорога здесь легче: нет ни подъемов, ни спусков, а все время надо идти по ровному морскому намыву. Такая дорога существует здесь от Туапсе сплошь до Гагр и далее в одну сторону и далеко в другую.

Оригинален кавказский берег Черного моря: на протяжении нескольких сотен верст, на три-четыре сажени от берега, глубина уже выше роста человеческого, а далее увеличивается весьма скоро на десятки сажен. Нигде нет ни рифов, ни подводных камней, ни раковин или тины. При тихой погоде суда подходят, поэтому, весьма близко; за то на узкой ленте, где прикасается суша с водою, как только поднимется ветер с моря, бывает такой сильный прибой, что лодки и баркасы выбрасываются волнами на берег. Вся эта прибрежная лента состоит из мелких каменьев, отшлифованных водою в круглые и овальные формы. Нередко сейчас возле нее отвесные обнаженные скалы; горы, выступающие к морю, как бы срезаны вертикально рукою человека. Намывная прибрежная полоса во время высокой воды местами разливается совершенно; впрочем, хотя с трудом, все-таки сообщение по ней конное и пешее поддерживается. Полоса эта неширока: при низкой воде, в самых широких места сажен двадцать, в самых узких — аршин, два аршина. Солдаты однако этой ровной дороге предпочитали идти по горам, несмотря на то, что близ берега беспрестанно приходится переходить глубокие ущелья и балки: "там — говорят — все камни да камни: обувь носится скоро — не напасешся ее".

Еще 3-го марта три стрелковых батальона: кабардинский, 3-й сводный и 21-й, с двумя горными орудиями, перешли в брод через Туапсе и заняли высоты левого ее берега.

4-го марта, рано по утру, движение начато тремя колоннами: [194]

Средняя, подполковника Дове - 1-й, 2-й севастопольский и 1-й бакинский батальоны, с двумя горными орудиями — направлена горами паралельно берегу.

Левой, подполконника Клюки-фон-Клугенау — кабардинский, 3-й сводным и 21-й стрелковые батальоны, также с двумя орудиями горной артиллерии — велено подняться выше в горы и идти по тропе верстах в двух или трех от средней.

Правая майора Кременецкого — 1-й, 2-й черноморские батальоны и весь обоз — пошла береговою дорогою.

Двадцати-четырем охотникам партизанской команды Севастопольского полка приказано систь на два, назначенные в состав отряда азовские баркаса и держаться несколько впереди головы правой колонны.

В таком порядке отряд дошел до речки Шепсы.

С первого же шага можно было увидеть, что покорившиеся шапсуги были далеки от мысли изменить своему слову. Старшины, каждый в своем районе, окруженные толпами местных жителей, выезжали навстречу и провожали отряд. Они просили только не трогать, до истечения срока, их селений, семейств и имуществ, что, конечно, исполнялось бы и без их представления.

Видя, что движение двух колонн по горами не ведет ни к чему, а только утомляет людей, начальник отряда приказал всем стянуться на привал к устью Шепсы, а после привала идти ровною, береговою дорогою. Ночлег быль у устья реки Мокопсе.

На местах, назначенных пунктами сборов переселенцам, отряд застал толпы туземцев. Mногие вывезли туда и семейства. Горцы с полным доверием обращались к начальнику отряда с просьбами: их притесняли и обманывали перевозчики-турки. Шапсугам объявлены правила, утвержденные недавно на Туапсе. С согласия народа, для водворения порядка и наблюдения за успешным ходом переселения, на месте каждого сбора назначены особые старшины. Они обязаны были доносить об отплывших кочермах и во всех случаях надобности обращаться к воинским начальникам ближайших постов.

От Шепсы до Мокопсе начальник отряда, со своим штабом, следовал на одном из азовских баркасов, предварительно высадив оттуда охотников. При совершенном безветрии [195] баркаcы на веслах шли ходко и опередили версты на три голову колонны. Высаживаться в Мокопсе или подождать колонну — -представился было вопрос. На берегу стояла вооруженная толпа, может быть до тысячи горцев, многие из которых еще не видывали русских вблизи. Баркасы причалили. Сначала вышли двенадцать охотников и чинно построились; за ними генерал, его штаб. Шапсуги с удивлением, с лобопытством и вместе с полным доверием обступили. Их стали распрашивать о ходе переселения. Они отвечали будто старым знакомым.

На следующий день, 5-го марта, продолжалось то же самиое. Все войска двинуты берегом; только три батальона стрелков направлены в левой цепи, горами. В селениях шапсугских, по дороге, жителей почти уже не было. В некоторых был выставлен белый парламентерский флаг. К трем часам по полудни отряд благополучно доспиг устья реки Псезуапе и занял бывши форт Лазарев.

И тут, не успел отряд стать бивуаком, показалась масса всадников. То были представители шапсугского общества Гои, соседнего с убыхами, жившего по низовьям Псезуапе и Шахе, и во главе их статный, красивый старшина Заурбек.

Шапсуги слезли с коней и подошли к генералу. На многих ярко горели широкие галуны нарядных черкесок и блестело облитое серебром и золотом дорогое оружие. Старшины здесь, на Туапсе, и выезжая дорогою, говорили, как будто заранее согласившись, все сходно. Они начинали с силы и могущества русских, с успехов на северном склоне, говорили об абадзехах, об их жалкой участи, следствии неблагоразумного упорства, о ничтожестве и бессилии племен южного склона без северного и кончали заявлением, что считают уже землю, на которой живут, не своею и просят только о целости семейств и имущества.

Бывший форт Лазарева, где тотчас по занятии учрежден пост Лазаревский, найден в полуразрушенном состоянии. Тщательно отделанное квадратное укрепление до 250 шагов в каждом фасе было выведено на правом берегу Псезуапе, в полуверсте от моря, на середине широкой поляны. На двух диагональных углах были выступные, в несколько ярусов, фланкировавшие рвы, башни, а на двух остальных — батареи. Внутри стояло несколько сводчатых и простых [196] каменных зданий. Пристань на берегу оборонялась особою башнею. Теперь река Псезуапе отошла на несколько сот сажень к востоку, а на ее прежнем русле остался ничтожный рукав. Красивые, из тесаного камня, стены с бойницами были почти целы, но башни и батареи разрушены взрывами в 1854 году, а от зданий внутри остались кой-где стены, кое-где фундамент. Уцелел только пороховой погреб.

В гарнизон поста вступили 1-й севастопольский, 1-й черноморский и 1-й бакинский батальоны. Воинским начальником назначен подполковник Дове. Ровно десять лет назад, при cнятии черноморской береговой линии, он (Дове) покинул бывший форт Лазаревский, и теперь снова судьба привела его на место прежнего жительства. На другой день, 6-го числа, гарнизон приступил к возобновлению и исправлению стен и расчистке рвов. Тогда же, 6-го марта, прибыли на лазаревский рейд три паровые шхуны, с провиантом. Их стали разгружать. На шхунах доставлено два легких орудия, для вooружения поста. Весь этот день отряд оставался на месте.

Сергий Духовской.

(Продолжение в следующем номере.)