ЗИССЕРМАН А. Л.

СОВРЕМЕННОЕ СОСТОЯНИЕ КАВКАЗА

Сегодня исполнилось ровно пятнадцать лет моего пребывания на Кавказе. Легко сказать, пятнадцать лет!

Оглянувшись на прошедшее, на этот длинный период времени, времени лучших молодых лет жизни; вспомнив, сколько раз капризной судьбе угодно было перебрасывать меня из одного угла нашего обширного, разнообразного Кавказа в другой, знакомить с тысячью различных лиц всех возможных наций, нравов, понятий и характеров; припомнив неисчислимые случаи и происшествия, где я лицом к лицу сталкивался со всевозможными опасностями, физическими и нравственными лишениями, — становится как-то грустно, и невольно жалеешь о прожитом времени… В одном лишь находишь утешение, — что не совсем без пользы провел я эти лучшие годы моей жизни. Ознакомясь и с краем, и с его жителями, с их языком, бытом и нравами, — я могу, по крайней мере, поделиться моими сведениями об этой стране, так мало известной не только иностранцам, но — увы! — даже и большинству русских. Одно меня пугает: материал слишком обилен, и я не справлюсь с ним. Нужна смелая, бойкая кисть художника, чтобы яркими, но верными красками рисовать картины такой любопытной, чудно-своеобразной страны. Тут нужен и поэт, и философ, и военный историк, одним словом, — нужен сильный талант, которому легко дается умение ладить с обилием и достоинством материала.

Несмотря, однако, на отсутствие всех этих качеств, я решаюсь взяться за перо и обещаюсь заменить их беспристрастною истиною. [26]

Служа последнее время в Чечне, участвуя во всех происходящих здесь военных действиях, я ее избираю предметом статьи, и заранее прошу снисхождения к моему слабому рассказу.

Считаю необходимым бросить сначала беглый взгляд на события, породившие войну в этом крае, чтобы яснее обрисовать наше положение в нем в настоящее время.

Параллельно северному склону главного Кавказского хребта, тянется довольно высокая, покрытая густым лесом цепь гор, известных под названием Черных. От их подножия до другого незначительного горного хребта, называемого Сунженским, стелется обширная плодородная долина, покрытая густым лесом, отчасти орешником, омываемая на всем почти протяжении от юго-запада на северо-восток рекою Сунжею и прорезанная множеством горных речек и ручьев, впадающих в Сунжу. Вся эта долина заселена ингушами, назрановцами, галашевцами, карабулаками и чеченцами, принадлежащими по языку и обычаям к одному чеченскому племени. Река Аргун, протекая с юга из главного хребта на север, где впадает в Сунжу, прорезывает таким образом плоскость Чечни на две части. Лежащая по правому ее берегу названа Большою, а по левому — Малою Чечнею. Восточную часть этой плоскости, северную границу которой, вместо Сунжи, повернувшей к Тереку, составляет Качкалыковский лесистый хребет, омывает река Мичик в слиянии с Гумсом, и на ней живут чеченцы, названные мичиковцами; а еще восточнее, в гористой и менее плодородной части этого края, обитают ичкеринцы и ауховцы — все того же племени.

Все сведения о происхождении и времени пришествия чеченцев в эту страну ограничиваются несколькими изустными преданиями. По ним, лет двести тому назад, несколько семейств из бедного горского племени Нашахой (на Аргуне), стесненные на прежнем месте, спустились с гор и поселились в описанной нами долине. Земля, которую они заняли, полная девственных сил, удовлетворяла всем потребностям человека, сторицею вознаграждая его труды; а вековые лесные чащи, быстрые реки и топкие шавдоны (черные воды) ограждали ее от соседних племен. Таким образом, юное общество мужало и увеличивалось, не тревожимое ни сильными в то время лезгинами, ни кабардинцами, ни кумыками.

Итак, с течением времени, в занятой несколькими бедными выходцами пустынной долине, вместо одиноких шалашей, стали появляться большие селения; чащи лесные вырублены и обращены в пахотные поля; на лугах появились стада и даже табуны. Казалось [27] бы, чего желать людям, слабые труды которых так щедро вознаграждены природой? Оставалось благоразумно пользоваться щедростью природы и внутренним благоустройством упрочить свое общественное благосостояние. Только не от чеченцев, да и не от всякого другого кавказского племени, можно было ожидать подобного порядка вещей. В основании характера этих людей кроется не желание политической свободы, как мы понимаем это слово, а дух необузданной вольности, дух хищничества; желание без труда, силою или хитростью, приобретать чужую собственность. Без религии, без всяких нравственных понятий о чести, о долге, о праве собственности, каждый горец, для которого не существует отечества, кроме его бедной, грязной сакли, думает об одном лишь, чтобы удовлетворить своей страсти к приобретению — тем или другим путем — чужого добра. Не понимая значения свободы, он, само собою, не может уважать ее в других, и захватив кого бы то ни было, не принадлежащего к его обществу, с зверскою жестокостию подвергает его мучительной судьбе кабального. Все честолюбие его ограничивается желанием приобрести известность ловкого грабителя или вора, подвиги которых воспеваются женщинами на празднествах и дают уважение в народных сборищах; а славою он считает отвагу, иногда действительно изумительную, но тем не менее направленную все к той же цели — найти или отстоять свою добычу. Впрочем, это и понятно: где нет идеи о долге и чести, там не может быть понятия об их исполнении. Вообще, кавказские племена или черкесы, как их называют в Европе общим именем, считаемые какими-то героическими рыцарями «защитниками свободы», также похожи на благородных рыцарей, как идиллические пастухи на пастухов обыкновенных.

При таком направлении, не удивительно, что чеченцы, с достижением значительных размеров народонаселения, начали тревожить своими набегами соседние племена, и постепенно усиливаясь, распространяя круг своих действий, стали появляться на Тереке и даже за этою рекой, угрожая безопасности наших козачьих поселений.

Подобные обстоятельства, как здесь, так и в других местах, прилегающих к Закавказскому краю, отдавшемуся под покровительство России, и близких к ведущим туда путям, заставили нас прибегнуть к силе оружия. И вот началась эта полувековая борьба цивилизации и законности с безначалием и хищничеством, которым содействовала природа, поставившая на каждом шагу неодолимые преграды нашим войскам. [28]

Несмотря, однако, на это, превосходство образованных войск над беспорядочными толпами дикарей, отважных только при грабеже беззащитных жертв, но трусливых при громе орудий и движении стройной массы войск, само собою, дало нам на первых порах значительный перевес, и одно за другим буйные племена Кавказа стали покоряться нам, обещая исполнять одно требовавшееся от них условие — жить мирно, не тревожа своих соседей.

Без единства, без сильной власти, направляющей действия общества к одной цели, не только отдельные селения, но даже целые племена, предоставленные самим себе, легко подвергались ударам самых незначительных наших колонн. Открывалось ли, что набег произведен партиею, принадлежащею к какому-либо обществу или селению, или оно возмущалось, не исполняя заключенного условия о покорности, они подвергались наказанию наших отрядов, и спокойствие на время опять водворялось; а соседние племена и общества не только не принимали в этом никакого участия, но из боязни наказания и по врожденному корыстолюбию, за ничтожную плату, содействовали нашим войскам.

Подобное положение дел в этом крае давало нам возможность без особенно больших затруднений прочно утвердиться в нем, прекратив тем беспрерывные, кровавые столкновения, и предупредив гибельные последствия продолжительной, ожесточенной войны.

Но незнание ли в подробности края и народа, с которым мы имели дело, и которому поэтому мы слишком много доверяли, или незначительность военных средств и частые заграничные войны, отвлекавшие наше внимание от малоизвестного тогда Кавказа, были причиною, что мы не воспользовались означенным положением нашим.

Между тем, в двадцатых годах, появились на Кавказе люди, называвшие себя вдохновенными последователями и толкователями веры Магомета. Пользуясь легковерием и невежеством горцев, они, под предлогом учения о мюридизме, внушали им непримиримую ненависть к христианам и возбудили казават, то есть войну против неверных. Свирепость дикарей увеличилась фанатизмом, постоянно поджигаемым хитрым духовенством, которое приобретало чрез это больше влияния и, само собою, личных выгод. Мюридизм, возмутив общее спокойствие Дагестана, где скалы и непроходимые дороги укрывали горцев от наших ударов, долго, однако, не выходил из пределов этого края и Чечня, легче доступная, оставалась в том же спокойном, почти [29] покорном положении; тем более, что с постройкою в 1818 году на реке Сунже крепости Грозной, и на восточной оконечности чеченской долины крепости Внезапной, и с увеличением поселений и резервов на Тереке, мы имели больше возможности во всякое время проникнуть к ним с оружием в руках.

В 1839 году, Шамиль, третий из имамов (Имам-эль-аазам, — глава духовенства), принимавших на себя этот титул со времени появления учения о мюридизме, потерпевший до того уже при встрече с нашими отрядами несколько неудач, начавших колебать его влияние в горах, избрал в Северном Дагестане известное по своей неприступности селение Ахульго и укрепился в нем, со всеми своими приверженцами и имуществом. Не смотря однако на неприступность этого места, укрепленного природою и искусством, и на отчаянную защиту нескольких тысяч фанатиков, решившихся умереть с своим предводителем, Ахульго не устояло против геройских усилий нашего отряда: половина защитников пала, половина взята в плен, и только Шамиль с несколькими человеками, спустившись по едва заметной тропинке с крутой скалы, успел спастись и явиться бедным беглецом в одно из мелких обществ на Аргуне, где его приняли по закону гостеприимства, но без всякой власти и значения.

Тем не менее, пребывание Шамиля в таком близком соседстве с Чечнею было весьма опасно. Одаренный большим природным умом, самостоятельным характером и большою силою воли, главное, отлично зная горцев, этот человек умел приобретать над ними влияние и подчинять их себе.

Хотя мюридизм, в течение пятнадцати слишком лет, до Ахульгинской катастрофы, и не успел глубоко укорениться между чеченцами, остававшимися все это время, как выше сказано, покорными нам, однако этот дух фанатизма, поддерживаемый духовенством и несколькими агентами Шамиля, в особенности Ташав-гаджи (Один из деятельнейших помощников Шамиля), успел частью проникнуть сюда, усилить затаенное на нас неудовольствие, возникшее вследствие невозможности заниматься безнаказанно хищничеством, и облегчил тем предстоявшее Шамилю приобретение власти над чеченцами.

Шамиль не дремал. Обеспечив прежде свою личную безопасность влиянием на ничтожное общество, в котором поселился, и которое готово было, при малейшем усилии с нашей стороны, и даже за деньги, выдать его нам, и окружив себя несколькими стами прибывших к нему из Дагестана мюридов, [30] искренно ему приверженных, он вошел в сношения с чеченцами, и ловко воспользовался первой вспышкой проявившегося неудовольствия на нас. Подстрекаемые несколькими его агентами, внесшими уже сюда семена мюридизма, и убежденные опытом, что без власти, могущей дать единство действиям буйной толпы, им нечего ожидать успеха, чеченцы послали к Шамилю депутацию, приглашая его к себе имамом и правителем.

Зная с кем имеет дело, Шамиль не тотчас согласился приехать в Чечню; только после продолжительных переговоров и данной чеченцами клятвы в совершенном повиновении его воле, он прибыл, и тотчас потребовал заложников от всех лучших семейств. (Это было в марте 1840 года). После он начал вербовать в мюриды к себе и к своим помощникам лучшее юношество. Мерами этими он привязал к себе первые чеченские семейства. Каждый вступивший в мюриды к Шамилю, или другим близким к нему лицам, приносил на Коране присягу, слепо и свято исполнять все его приказания, какого бы рода они ни были; он обязывался поднять руку даже на родного брата, если бы начальник того требовал; таким образом мюриды составили как бы особый орден, чтивший лишь волю человека, которому служил, и забывавший для него самые узы родства. Столь строгий устав мюридизма в руках такого умного человека как Шамиль, служил для него самым верным орудием к распространению власти. Он употреблял мюридов для истребления опасных ему своим влиянием людей, и таким образом мюрид, совершивший несколько убийств по приказанию своего начальника, не только ставил тем себя в полную от него зависимость, но давал вместе с тем и ручательство в верности ему своего семейства и родственников. Возбудив убийствами против себя врагов, мюрид находил спасение лишь в руке человека, восстановившего их противу него. Семейство мюрида, и без того уже привязанное к начальнику, которому он служил, по влиянию, какое он имел на судьбу любимого ими человека, еще более привязывалось к нему, когда мюрид делался убийцей. По обычаю чеченцев, между семейством совершившего злодеяние и между родственниками убитого возникало кровомщение, а оттого невольным образом семейство и родственники мюридов поступали в число слепых приверженцев Шамиля и карателей его врагов. Кроме того, убийцы прикрывали свои злодейства постановлениями мюридизма, во имя которого они их совершали и по этому самому не смели уже после отказываться от своего звания мюридов. Все это невольно переносит [31] воображение к временам «Старшины горы» и общества ассасинов.

Приобретая таким способом все более и более влияния в Чечне, Шамиль, чтобы обуздать вольность дикого народа, уничтожил адат (обычай), потворствующий слабостию своих постановлений буйным страстям чеченцев, и вместо него приказал судить все преступления по шариату, то есть по постановлениям Корана.

Затем разделил он всю Чечню на три участка: Мичиковский, Большую и Малую Чечню, назначив каждому из них особого начальника (наиба), который соединяет в лице своем военную и гражданскую власть; для разбирательства гражданских дел, при наибе постоянно находится кадий. Наибство делится на округи, которые управляются маазумами; при них для разбора дел находятся муллы. Кроме того, в каждой деревне есть свой мулла, решающий маловажные дела словесно. Вообще духовенству дан более значительный вес в Чечне со времени прихода Шамиля; а для распространения познаний, необходимых этому званию, он в разных местах при мечетях учредил школы, назначив туда наставниками людей, преданных ему, и, само собою, дающих благоприятное для него направление умам юношества.

Распространив таким образом окончательно власть свою на всю Чечню, исключая назрановцев и ингушей, живущих на открытой плоскости, вблизи значительной крепости Владикавказа, давно отвыкших от войны и занятых своим хозяйством, Шамиль вызвал и с нашей стороны энергические меры к подавлению возмущения и восстановлению прежнего спокойствия в Чечне.

Но действия значительных отрядов, в летнее время, в стране густо поросшей вековым лесом и непроходимым частым кустарником, пересеченной множеством болотистых речек и канав, затрудняющих на каждом шагу движение войск, не могли иметь положительного успеха. Цель — настигнуть неприятельскую толпу, и нанеся ей решительное поражение, сокрушить сильным ударом власть, давшую им единство, не могла быть достигнута. Для чеченца лес — родная стихия. Ловко пользуясь всеми выгодами местности, управляемые одною сильною волею, каравшею смертью неповиновение и трусость, они дрались отчаянно и оставляли поле битвы не иначе, как причинив нам значительные потери, не вознаграждаемые слабым результатом. Выходя на открытую местность, где мы могли иметь все преимущества на нашей стороне, мы не встречали уже неприятеля; появляясь в чаще лесной, в изрезанной оврагами и болотами трущобе, он заставлял [32] нас брать с бою каждую сажень дороги, загроможденную, кроме того, завалами из поваленных вековых деревьев, и затем исчезал, скрываясь в леса и узкие неприступные ущелья Черных гор, куда переносились их селения, с более открытых мест плоскости.

Три года подобных, малоуспешных действий и принятая потом на время оборонительная система войны, сильно возвысили дух горцев и поставили Шамиля на степень самовластного правителя над ними. Истребив везде влиятельных, богатых людей, окружив себя значительным числом приверженцев, видевших в таком положении дел личные свои выгоды, он сделал горцев слепыми исполнителями своей воли, убедив их, что за все потери, за все страдания, причиняемые им неравной, ожесточенной борьбой, их ожидает блаженство рая, наполненного гуриями.

Когда же в 1843 году, взволновав весь Дагестан, прикрываемый ничтожным числом наших войск, ему удалось преодолеть неимоверно-геройское сопротивление слабых гарнизонов, и захватить несколько башен и редутов (Это были даже не редуты, a небольшие пространства, огражденные кругом сложенными из булыжного камня, без извести, стенками, способными лишь прикрывать лодей от ружейных выстрелов, но валившимися от трехфунтового ядра горного единорога), с бывшими в них пушками, он еще более возвысился в глазах горцев. Он обещал им скорое истребление неверных и полное блаженство, как в настоящей, так и в будущей жизни.

В 1844 и 1845 годах, опять предприняты были наступательные действия большими отрядами. Войска наши проникали в глубь гор, преодолевая неимоверные труды и лишения, боролись на каждом шагу и с природой, и с значительными толпами горцев; сражались и на крутых ребрах скал, и в мрачных, едва проходимых лесах, достигли резиденции Шамиля — Дарго, и разрушили его; горцы понесли значительные потери лучшими людьми, редкое семейство не оплакивало кого-нибудь из своих членов, но, не смотря на все это, Шамиль остался в прежнем положении и результат наших усилий опять был неудовлетворителен. Мы имели дело не с неприятельскою армиею, которую можно разбить, лишить сообщений, отрезать отступление, заставить положить оружие, и тем принудить противника к принятию предлагаемых условий. Нет, — мы столкнулись с воинственным, вооруженным народонаселением, возбужденным к войне жаждою хищнической воли и фанатическим учением исламизма; мы встретились с [33] хищными зверями, рожденными в лесах и трущобах, у которых одна цель, одно стремление — грабить.

Наконец родилась мысль систематических, последовательных действий, цель которых — не гоняться за неприятелем, или, лучше сказать, за призраком его, а постепенно утверждаясь на занимаемых пунктах, пролагая удобопроходимые пути сообщения, более и более теснить враждебное население к горам, отнимая у него лучшие, хлебородные и пастбищные долины, лишая его средств существования. Одним словом, начались действия, медленнее, но вернее, ведущие к цели; действия, громадные результаты которых может видеть каждый, даже совершенно незнакомый с этим делом человек, взяв на себя труд проехать лишь от Владикавказа, не только по течению Сунжи, но и по самому подножию Черных гор до границы Ичкерии и Ауха. (В апреле нынешнего года проехал этим путем наш главнокомандующий).

Бросим теперь беглый взгляд на образ этих действий, начавшихся с 1846 года с небольшими средствами, и развитых впоследствии (1850 г.) до более обширных размеров.

Сами чеченцы, первый раз увидев наш отряд, снабженный, кроме ружей, топорами, сказали: вот оружие, которым русские нас покорят!

При возмущении 1840 года, все чеченские селения, расположенные в открытых местах на берегах Сунжи и Аргуна, бежали. Вырубая в лесах поляны для хлебопашества, они селились там, прикрывая себя от нас полосами непроходимого орешника, топкими канавами, волчьими ямами и всякими другими препятствиями. Преодолевая все это, легкие отряды наши часто проникали туда, истребляли жилища чеченцев, сжигали несколько копен сена, но отступление всякий раз было сопряжено с большими затруднениями и потерею. Собиравшиеся в лесах толпы неприятеля пользовались неизбежными на такой местности остановками отряда, занимали каждый овраг, каждый отдельный куст, и поражали нас меткими выстрелами своих винтовок. Семейства их с стадами, бежавшие в дальние леса при первом известии о приближении нашем, возвращались назад; сожженные домики в три дня возобновлялись и вторжение отряда забывалось, тем более, что первый удачный набег к нам, особенно если попадался кто-нибудь в плен, вознаграждал за понесенные потери. Очевидно, что этим способом действий трудно было приобрести положительный результат. [34]

Но началась новая система действий, о которой упомянуто выше, и плоды ее не замедлили обнаружиться. Заняв течение верхней Сунжи казачьими станицами, вырубив от них по направлению к горам широкие, всегда удобопроходимые просеки, от коих выведены еще, соображаясь с надобностью, боковые рукава, поставив у предгорий несколько укреплений, гарнизоны коих. могли всегда делать в окрестностях движения, мы совершенно очистили плоскость Малой Чечни от враждебного населения. Оно частью поселилось под стенами наших укреплений, частью бежало в горы. Потеряв свои плодородные поля и привольные пастбища, стесненные в добывании насущного пропитания, лишенные возможности наживаться добычами, претерпевая при каждом набеге поражение от стекавшихся со всех сторон по первому выстрелу козаков и пехоты, они упали духом.

Большая Чечня и мичиковцы продолжали еще держаться. Значительное число народонаселения, близкое пребывание Шамиля в новой резиденции — селе Ведень, толпы дагестанских горцев, приводимых им сюда для противодействия нашим отрядам (которых, между прочим, чеченцы обязаны были продовольствовать на свой счет, и поэтому не только принимали у себя неохотно, но радовались даже их поражению), множество топких шавдонов и сплошные чащи орешника давали здесь неприятелю все средства более упорного сопротивления. Рубка просек производилась под неумолкаемым пушечным и ружейным огнем горцев, требуя значительных частей войск для прикрытия работ; возвращение колонн из лесу в лагерь сопровождалось жарким боем не только в самом лесу, но даже при выходе на открытые места, где неприятель имел преимущество, употребляя в дело большое число ловких всадников, тогда как у нас в кавалерии был недостаток. Тем не менее, вековые леса исчезали, одна за другою открывались обширные плодородные поляны; села, лишенные естественной защиты, пустели, и, гонимые с места на место, чеченцы скрывались в бесплодные ущелья Черных гор. Они предвидели свой конец; они ясно понимали, что, теряя богатые места, некогда их собственность, они теряют с ними средства к существованию, и готовы были с истинным раскаянием просить пощады; но Шамиль зорко следил за каждым их шагом; его мюриды внимательно вслушивались в каждый шепот, в каждый звук, вылетавший из уст порабощенных ими людей, и смертная казнь грозила не только виновному, но всему его роду, всем его друзьям; страх оковал и волю и мысль чеченцев, этих некогда буйных, необузданных хищников. На жалобы о претерпеваемых [35] бедствиях, на слезы голодных жен и детей, мерзнувших по месяцам в лесах без пристанища, когда начинались наши зимние действия, имам отвечал стихами из Корана, обещаниями скорой перемены этой плачевной участи, а главное, блаженством рая....

Но положение чеченцев не улучшалось; войска наши увеличились новыми резервами; число кавалерии возросло так, что неприятельские всадники не смели уже и показываться вне местных, крепких прикрытий; способ рубки и истребления лесов, вследствие многократного опыта, улучшился, и мы стали проникать за леса, считавшиеся неодолимою преградою. Наконец, в 1852 году, отряд наш, под начальством князя Барятинского, тогда начальника левого фланга, прошел всю Большую Чечню и Мичик, окончательно подняв таинственное покрывало, за которым толпилась значительная масса враждебного населения. Этот блистательный поход решил судьбу Большой Чечни и Мичика; он указал новые направления предстоящей рубки; он открыл новые пункты, требовавшие нашего постоянного присутствия; он послужил основанием того истинно замечательного плана предстоявших в этой стране действий, результаты коих теперь совершенно ясно выказались.

Вспыхнувшая война с Турцией ободрила на время горцев. Шамиль не замедлил воспользоваться удобным случаем и уверил их, что теперь настала пора их торжества, что соединясь с турками в Тифлисе или Дербенте, он покажет им истребление неверных, бегущие остатки коих достанутся в добычу хищным зверям и птицам на безлюдных степях астраханских, и т. д. Это было в то время, когда наши батальоны отдыхали на полях Баш-Кадык-Лара и Кюрук-Дара, покрытых вражескими трупами. Распространившиеся об этом в горах слухи были опровергаемы Шамилем довольно энергически: жестокое наказание ожидало рассказчиков. Вскоре чрез Владикавказ потянулись партии пленных турок; горцы видели их, говорили с ними, положительно узнали, что не только до Дербента и Тифлиса армия их не надеется Дойти, но не может больше защищать и собственных владений в Азии, и наконец убедились, что имам и в этот раз играл их легковерием.

А между тем отряды в Чечне продолжали свое дело. Теснее и теснее становился район занимаемых чеченцами земель, тягостнее становилось полуголодное их существование, труднее довольствие приходящих на подкрепление дагестанцев, и, не смотря на строгость надзора, на страх наказания, одна за другою потянулись [36] скрипучие арбы, нагруженные голодными семействами чеченцев, и пришли они к нам просить места, просить насущного хлеба.

Их приняли. Им дали денег на покупку хлеба; им дали способы приобретать себе пропитание; одним словом, с ними поступили, как поступает просвещенное, христианское правительство, всегда великодушное, всегда милосердое.

Не прошло двух лет, половина населения Большой Чечни уже теснилась кругом наших укреплений и станиц. Милиция их участвовала во всех движениях и набегах наших войск; дралась против своих братьев также, как вчера дралась против нас; за несколько рублей открывали они нам и неизвестные дороги, и удобные для нападения места.

Теперь мне остается набросать очерк настоящего нашего положения в Чечне, или, лучше сказать, в крае, составляющем большую половину левого крыла кавказской линии, чтобы окончательно познакомить читателя с одним из четырех театров кавказской войны.

Не могу не повторить при этом моей покорнейшей просьбы быть снисходительным к моему труду. Пусть он, по крайней мере, послужить материалом будущему историку Кавказа.

Большую часть левого крыла составляет пространство, ограниченное с юга цепью Черных гор, с запада и севера р. Тереком, и с востока Обществом Салатовцев и р. Сулаком. Все течение Терека от крепости Владикавказа занято козачьими станицами, составляющими третью линию; такое же поселение по Сунже, с крепостью Грозной и несколько мелких укреплений, с полковым штабом в Хасав-Юрте, и крепостью Внезапною, — составляют вторую линию; затем, ряд укреплений и постов с крепостью Воздвиженскою, расположенных у подножия Черных гор, с возведенным в нынешнем году укрепленным лагерем в Шали и строющимся укреплением на Хоби-Шавдоне — составляют первую боевую линию нашу против гор. На плоскости между третьею и второю линиею поселены теперь туземные аулы, с определенными для каждого участками земли. Все это покорное население туземцев разделено по племенам на приставства и управляется особыми офицерами. Все споры, тяжбы и жалобы разбираются учрежденными у них народными судами, в которых заседают депутаты, из них же избранные. Только важные уголовные преступления судятся нашими законами. Повинностей народ не несет никаких, кроме выставки где нужно караулов и милиции, получающих от нас содержание; заслуги и отличия награждаются [37] щедро, многие получают временные и пожизненные пенсии; дети офицеров и почетных лиц воспитываются в казенных заведениях и служат в наших войсках. Кроме обычных занятий хлебопашеством и скотоводством, кроме выгодного сбыта нашим войскам всех мелочных своих произведений, туземцы получают большие выгоды от перевозки для войск всяких продовольственных припасов. Вообще у них ничего не берется и они ничего не делают даром: отвезет чеченец куда-нибудь спешную бумагу — заплатят; укажет кратчайший путь или брод — заплатят; словом, за всякую услугу платят. Несмотря на природную лень, беспечность и невежество, состояние покорных племен, сравнительно с непокорными, я, смело, и ничуть не преувеличивая, назову блестящим.

Одно это положение покорных нам обществ казалось бы достаточным ручательством в их спокойствии; но оно, кроме того, обеспечено присутствием на каждом шагу военной силы, готовой наказать всякую попытку к нарушению его. Впрочем, в настоящее время нечего и думать о подобных попытках: пример немирных чеченцев на глазах, и едва ли кто-нибудь захочет лишиться наследственных земель, чтобы искать приюта в чужих обществах и делаться чуть не крепостным. Из всего вышеописанного пространства, находящегося в настоящее время в нашей власти, остается восточная оконечность его, то есть общества Ичкиринское и Ауховское, где мы еще не утвердились. Но теперь и здесь положено начало действиям, результат которых с математическою точностью может быть определен заранее. Расчистка нынешней зимой доступа в Аух и произведенная туда главнокомандующим в апреле месяце рекогносцировка, решили это дело. Занятие войсками прикаспийского края горы Буртунай и основание там постоянного укрепленного пункта покоряет Общество Салатавцев, обеспечивает шамхальскую плоскость от хищнических вторжений и служит точкою опоры дальнейшим нашим действиям в этой части края. Буртунай связывает Дагестан с левым крылом и эта связь вскоре покажет свои плоды. Не будем забегать вперед и предупреждать события: они заговорят сами за себя.

Таким образом, следуя принятой системе действий, мы прочно обеспечили себя в занятых уже пространствах и приготовили дальнейшее занятие непокорных земель. На Плоскую Чечню Шамиль, как говорится, махнул уже рукой и полагает все свои надежды на неприступные горы Дагестана, на преданность фанатических лезгинских племен. Но и здесь упорство не может быть [38] слишком продолжительно. Прочным завладением всех плоскостей и предгорий, мы лишаем горцев средств существования; скудные пашни, которыми они владеют у себя, не могут обеспечить им продовольствия; большую половину хлеба они приобретали на плодородных долинах, перешедших теперь в наши руки.

Набеги и вторжения неприятельских партий со стороны Чечни скоро сделаются преданиями. Несколько лет тому назад не проходило дня без тревог, без происшествий, державших войска наши в беспрестанном напряжении. Теперь, изредка лишь услышишь, что несколько хищников прокрались за наши кордоны и угнали пару быков, или убили неосторожного, невооруженного человека, или увлекли в плен запоздалого, одинокого путника. И это не всегда проходит им даром: наткнутся на секрет, по тревоге сбегутся команды козаков, раздастся несколько выстрелов, и бросив добычу, оставив тела товарищей, хищники переплывают Терек, спасаясь поспешным бегством. Если же неприятель и задумает иногда собрать значительную партию, рассчитывая воспользоваться оплошностью или временным ослаблением на каком-либо пункте наших резервов, то лазутчики тотчас дают об этом знать; принимаются нужные меры, и задуманный набег остается не приведенным в исполнение или кончается неудачей. Вообще, ни один замысел, ни одно предприятие Шамиля и его наибов не остается для нас тайной. Алчное корыстолюбие чеченцев, готовность их продать родного брата за деньги, доставляют нам за весьма дешевую плату все сведения. Каждую ночь не только в лагери отрядов, но во все крепости являются десятками лазутчики, пересказывая каждодневные происшествия, распоряжения имама и т. п. Они довольствуются рублем, даже полтинником. В пример этой гнусной продажности, расскажу следующие случаи.

В 1852 году дали знать одному из отрядных начальников, что два орудия, находящиеся в распоряжении наиба Большой Чечни, могут быть взяты, если войска наши проникнут тайно в аул — пребывание наиба. Предложение было заманчиво; но исполнить предприятие скрытно не было возможности: на пути к орудиям было разбросано несколько деревушек и хуторов, которые не могли не открыть нашего движения, и в таком случае предуведомленный неприятель принял бы меры защиты, и мы, кроме потери, не достигли бы другого результата. Что же вы думаете? за несколько рублей все обитатели деревень и хуторов были подкуплены, и когда войска ночью двигались мимо их саклей, хозяева [39] держали своих собак, не давая им лаять, чтобы не нарушить сна караульных, а некоторые указывали ближайший, удобнейший путь. Пред рассветом, отряд достиг цели своего движения и застал наиба со всем селением спящих... О последствиях нечего рассказывать: к вечеру войска возвратились с двумя отбитыми орудиями, с изрядным числом пленных и добычи. При отступлении, по обыкновению, отряд был отчаянно преследуем, и люди, указывавшие нам ночью путь и державшие собак, принимали в бою самое деятельное участие...

Не далее как на днях я был свидетелем следующей сцены. Довольно пожилой чеченец приходит к начальнику с просьбой выселить его в другой аул, или не позволять селиться вместе с ним новому выходцу из гор NN. «Почему это? Ведь вас селят по семействам, а NN вам же родственник?»

— Это правда. Но вот в чем дело: когда я с своими родственниками бежал к русским и из благодарности за оказанное покровительство стал им верно служить, и мы будучи не раз проводниками причиняли непокорным чеченцам вред, тогда наиб их оценил наши головы по 50 рублей за каждую, обещая убийцам кроме того постоянную милость свою и даже Шамиля. В течение двух-трех лет злодейски умерщвлены шесть человек моих сыновей, братьев и племянников. Невидимый враг преследовал нас на каждом шагу; мы везде натыкались на засады, мы не могли свободно выходить из наших домов. Что же наконец обнаружилось? Предателем нашим был NN — однофамилец и родственник наш! он аккуратно за каждую голову получал по 50 рублей; теперь, боясь лишиться этих денег, которые под первым удобным предлогом будут у него отняты самим же наибом, он бежал к русским, и хочет поселиться в одном с нами ауле. Воля твоя, начальник; не я, так остальные мои родственники убьют его; я их не в силах удержать от правдивого мщения. Девайся с ним куда хочешь.

Пятнадцать лет знаю я кавказских горцев; я давно привык к их безнравственному изуверству, к их полной продажности и гнусной алчности. Но тут и я удивился. Человек, убивающий шесть своих родственников за 300 рублей, там, где родство в таком сильном уважении, и где кровомщение составляет коренной закон, оставляет обитель правоверных, как они называют непокорные общества, и имеет дерзость бежать к нам, чтобы не потерять участка земли при общем наделении и под нашим покровительством хочет наслаждаться благоразумно нажитым [40] достоянием! Прошу найти приличный эпитет подобным людям.

Я мог бы написать целые томы, рассказывая о делах наших кавказских горцев. Нет того гнусного поступка, на который они не решатся за деньги, — мало, за деньги: за кусок материи, за серебряную гайку к пистолету. Он подведет отряд к спящему аулу, в котором сам живет, и будет из-за камня смотреть, как гибнут под штыками полусонные братья его, как пылают их дома и запасы хлеба, как воют жены и дети, хватаемые страшными для них урусами. Он отстанет от своих товарищей, идущих в набег, предуведомит об их направлении русских, укажет сам удобное место засады и в стороне от нее останется немым свидетелем их истребления. Он украдет лошадь, возьмет с товарища свой пай, а после явится к ее хозяину и за деньги укажет, у кого она. Одним словом, повторяю, нет гнусного дела, от которого бы отказался любой горец, нет достаточно слов, чтобы очертить его характер, его наклонности. Эго такая смесь понятий, убеждений, закоренелых, бессмысленных обычаев, суеверия, уважения к самым ничтожным вещам, и презрения ко всему человеческому, что я не берусь разрешать это психологическое явление, — обязанное, впрочем, сколько я понимаю, своим происхождением окружающей горцев природе, их невероятной разноплеменности и разноязычию, и тому языческому состоянию, в котором они и теперь остаются, несмотря на принятие магометанства, совершенно ими непонимаемого.

Можете судить, как забавно бывает после всего этого слышать суждения и понятия европейцев о кавказских горцах, основанные на фантастических вымыслах. Героические рыцарские типы бесстрашных защитников свободы, в истинном виде, возмутили бы душу легковерно восторженных фантазёров. Взглянули бы они поближе па этих красивых, стройных наездников, покрытых лохмотьями никогда не переменяемой рубахи, распространяющих кругом себя грязь и вонь, питающихся диким чесноком и копченым бараньим жиром; посмотрели бы они, как один из рыцарей, с подобострастием, чуть не ползком, подходит к приставу, чтобы по секрету открыть ему виновников какого-нибудь убийства или воровства, и с какою жадностью бросается он на презрительно брошенный ему рубль; и вообще, пригласил бы я почитателей кавказского рыцарства заглянуть сюда, поближе присмотреться к их образу жизни, к их семейным отношениям, к их бесхарактерным, лукавым действиям во всех [41] случаях общественного быта, и посмотрел бы я, как исчезла бы эта поэтическая оболочка, которою окутали горцев, и какая жалкая, прозаическая картина предстала бы очам, от которой, я уверен, всякий порядочный человек поспешил бы отвернуться!...

Но нам суждено поминутно смотреть на нее, на эту грустно неприятную картину; нам суждено бороться с фанатизмом, с необузданным буйством, с грозной природой, с вековыми предрассудками. Нам суждено обмыть эту грязную копоть, покрывающую кавказских дикарей; нам суждено подарить свету новое благоустроенное общество, заключающее в себе зародыши блистательной будущности. И мы поборем это необузданное буйство, эти вековые предрассудки; мы переделаем диких невежд, мы, назло им, превратим их в людей, которые будут благословлять память своих теперешних, мнимых, врагов и обеспечим Грузию от повторения ее кровавых испытаний.

Не пустое самохвальство вызывает у меня эти слова. Нет! искреннее, душевное убеждение, основанное на близком знакомстве с предметом, дает мне право так положительно выразиться. Да и может ли быть иначе, когда видишь эту многочисленную армию, каждый член которой, поистине, может назваться рыцарем, по одушевляющей его преданности своему долгу, по безропотному, бесстрашному, неутомимому исполнению доставшегося на его долю тяжелого труда!

Возьмите вы нашего офицера, заброшенного за несколько тысяч верст, в дикую, полную опасностей страну, лишенного в лучшие молодые годы своей жизни всех радостей, любви родных, их заботливости, общественных удовольствий, всех удобств и заманчивой прелести юношеских восторгов, который всем этим жертвует благородному честолюбию! Взгляните на нашего солдата, поживите с ним здесь, пристально вглядываясь в образ его существования, следуя за ним и на поле битв, и на дорогу, пролагаемую в голых утесах его руками, и в лес, падающий под ударами его топора, и в укрепления, воздвигнутые его трудом, и в казарму, им же построенную; посмотрите на каждый шаг земли, взятый его грудью, обрызганный его кровью, им же обработанный, им же заселенный и им же оберегаемый. Оторванный от родины, от своего мирного села, в котором осталась его любимая мать или сестра, где он проводил свою молодость за привычным трудом, ожидая свадьбы с избранной девушкой; заброшенный в такую даль, средь незнакомой ему природы, разлученный со всем ему дорогим, в беспрерывной борьбе со всевозможными [42] опасностями, со всевозможными лишениями, — он не только несет все это без ропота, — он еще с песнями выступает в поход, он с нетерпением ожидает встречи с «оборванной татарвой», как он их называет, и досадует, что татарва стоит за две версты и только дразнит кровь молодецкую! Целый месяц стоит этот солдат в холодной грязи, в мокром снегу, подверженный всем невзгодам невыносимо-слякотной южной зимы, каждый день ходит на рубку леса, или на земляную работу, редкую ночь не проводит на часах или в цепи, по нескольку часов стоит под ядрами или слушает жужжание винтовочных пуль; проводит так дни за днями длинный срок своей службы, но — клянусь — вы не услышите не только ропота, вы не заметите тени уныния или неудовольствия. Всегда весел, всегда покорен своей судьбе, он всегда готов на всякий подвиг, совершая его в тишине, без громкой огласки, и мечтая разве о георгиевском кресте — предел его честолюбия....

Да, с гордостью называя себя членом этой геройской семьи, товарищем этих богатырей — кавказских солдат, жизнь и дела которых не гремят по свету, но будут оценены потомством, я еще раз беру смелость повторить: мы поборем эту необузданную зверскую волю кавказских дикарей, эти вековые предрассудки, эту величавую, дикую природу; мы смоем нашей кровью копоть векового невежества, налегшую на стольких людях.

А. Зиссерман.

25 Июня, 1857 года.
Кр. Грозная.