ЗАБЫТЫЙ ПОДВИГ

В истории Дагестанского пехотнаго полка, составленной г. Игнатовичем под скромным именем «Боевой летописи», встречается один эпизод, который безусловно занял бы одну из самых блестящих страниц в истории нашей кавказской войны,– если бы автор передал его так, как он происходил в действительности. Довольно сказать, что десять, а потом пять человек солдат, под командой храброго офицера, последовательно отразили одну за другою две сильные партии горцев,– и не только отразили, но заставили их бросить всю захваченную у нас добычу. Ничего подобного вы не найдете у г. Игнатовича,– и дело, поистине достойное легендарных времен Цицианова, получило в его рассказе обычную окраску.

Мы говорим это, однако, не в укор почтенному автору, талантливый и вполне добросовестный труд которого заслуживает полного уважения. Автор воспользовался в данном случае одними оффициальными источниками: журналом военных происшествий и донесениями майора Богдановича, капитана Ассеева и штабс-капитана Лазарева, которые и ввели его в заблуждение. Давно известно, что история не может довольствоваться одними оффициальными сведениями. Ее жизненная сила – рассказы очевидцев, которые не только иллюстрируют, но иногда и совершенно изменяют самый смысл казенных бумаг, составляемых нередко под влиянием таких соображений, которые не имеет ничего общего с описываемым делом. Приведенный выше эпизод лучше всего подтверждает эту старую истину.

Вот как записано это дело в журнале военных происшествий ¹. [418]

«23-го ноября 1854 года команда из 32-х человек нижних чинов Дагестанского пехотнаго полка, под начальством штабс-капитана Лазарева ², сопровождая из Оглов транспорта с дровами для Аймякинского укрепления, была атакована неприятельскою партиею, которая, пользуясь густым туманом, пропустив голову колонны, где шла большая часть команды,– бросилась в середину транспорта в шашки. Штабс-капитан Лазарев, несмотря на превосходную численность неприятеля, ударил без выстрела в штыки, опрокинул горцев и отбил несколько захваченных в плен жителей; потом, открыв ружейный огонь, он начал преследовать отступавшего неприятеля к Араканскому спуску. По тревоге этой выбежалп оглинские и кулецминские жители и стремительно бросились за отступавшими, желая отбить захваченных в плен четырех человек своих односельцев; в запальчивости они наткнулись на другую еще сильнейшую партию, бывшую в засаде, и могли бы пострадать, но были вовремя поддержаны командиром 1-го батальона Дагестанского полка майором Богдановичем,– поспешно выбежавшим на тревогу с частью аймяшинского гарнизона и аймякинскими жителями,– который, не дав опомниться горцам, быстро атаковал их, прогнал и освободил тем подвергавшихся большой опасности оглинских и кулецминских жителей. С нашей стороны в рукопашной схватке тяжело ранен несколькими сабельными ударами один рядовой и легко ранены два жителя».

В этом рассказе есть все: и команда, прикрывающая транспорт под начальством офицера, и быстрый сбор отрядов на тревогу, и стремительные атаки пехоты,– есть все, и нет только правды. Будучи хорошо знаком со всеми подробностями этого дела, я считаю долгом, к славе того же Дагестанского полка, в рядах которого нашлись герои, проникнутые духом Карягина и Котляревского,– рассказать эпизод этот так, как он происходил на самом деле, а не на бумаге. Но прежде скажу несколько слов о тех источниках, которыми я в свою очередь буду руководствоваться.

В 1887 году, собирая материалы для описания кавказской войны, мне удалось розыскать в архиве бывшего штаба кавказского корпуса довольно объемистое дело, озаглавленное так: «По просьбе Дагестанского пехотнаго полка капитана Лазарева о награждении его за дела с горцами» ³.

Это большое, весьма любопытное в бытовом отношении дело тянулось почти девять лет, и, в конце концов, несмотря на все [419] воздвигаемые препятствия, все-таки выяснило истину. В своем рассказе я и буду руководствоваться этими вполне оффициальными документами, дополнив их только сообщениями очевидцев, которые успел записать в Дагестане.

Это было в том же 1887 году, когда мне пришлось посетить Хунзах в одну из самых интересных минут его жизни – в день освящения знамени, пожалованного аварскому народу в память поражения Кази-Муллы под Хунзахом. На это торжество собрался почти весь Дагестан в лице лучших своих представителей, и я имел возможность познакомиться со многими выдающимися деятелями Шамилевской эпохи. Здесь, между прочим, встретил я и старых мюридов, приехавших из Аракан, и жителей наших мирных аулов, одинаково участвовавших в деле 23-го ноября и передававших подробности о нем с такою наивною и детскою простотою, от которой веяло одной только святою истиной.

Вот как происходило дело: транспорт, следовавший из Кака-Шуры, жители которой, в виде натуральной повинности, обязаны были доставлять дрова в Аймякинское укрепление,– ночевал 22-го ноября в Оглах. Так как ему на следующий день приходилось перевалить через высокий хребет, за которым лежало Аймякинское укрепление, то его отправили задолго еще до восхода солнца, под прикрытием не 32-х, как сказано в «журнале», а всего 20-ти рядовых при двух унтер-офицерах. Прикрытие очевидно назначено было слабое, а между тем правитель Мехтулинского ханства Иван Давыдович Лазарев уже за несколько дней перед тем уведомил командовавших на передовых постах дагестанскими ротами майора Богдановича и капитана Ассеева, что в Араканах собирается значительная партия горцев с целью напасть на наши верхние Мехтулинские деревни. Следил ли араканский наиб Ибрагим за движением этого обоза, или же случайно узнал о нем от лазутчиков,– неизвестно,– только он решил тотчас же воспользоваться слабостью прикрытия и напасть на транспорт, чтобы отбить волов и захватить в плен подводчиков. Партия выступила ночью и, достигнув Араканской долины, отделила от себя 200 человек под начальством Самсудина, который, поднявшись на Аймякинские горы, должен был сделать засаду в том месте, где Оглинская дорога, поднявшись на самый хребет, начинает спускаться к укреплению. Сам же Ибрагим с пятью стами всадников остался в долине, чтобы в случае погони прикрыть отступление Самсудина и дать ему возможность увезти добычу.

Утро было сырое и туманное. Огромный транспорт из 68 воловых подвод, при которых находилось 68 подводчиков, медленно поднимался на гору по узкому ущелью, обрамленному с обеих [420] сторон нависшими скалами. Прикрытие частью шло впереди, а частью рассыпалось вдоль всего обоза, помогая аробщикам втаскивать тяжело нагруженные арбы на гору. Малорослые быки выбились из сил, и транспорт растянулся. Задние арбы не добрались еще до половины подъема, когда передние достигли уже перевала, откуда начинался еще более крутой, идущий зигзагами спуск к самому укреплению. До него оставалось не более двух верст. В ясные дни Аймякинское укрепление с его массивными башнями видно отсюда, как на ладони, но тогда оно затонуло в волнах ходившего внизу тумана, и даже кругом ничего не было видно. Вдруг грянул залп, и в ту же минуту партия горцев с гиком ринулась в шашки. Смятение произошло ужасное. Безоружные погонщики в ужасе не смели даже бежать и сами отдавались в руки неприятеля. Прикрытие, захваченное врасплох, не могло оказать сопротивления и было рассеяно; один солдата, настигнутый горцами, был изрублен шашками, остальные бежали. Только унтер-офицер Еремей Иванов с двумя рядовыми засел за какую-то арбу и, решившись умереть на своим посту, отстреливался от горцев. Неприятель между тем проворно отпрягал волов, сбивал их в кучу и забирал подводчиков, считая их уже своею добычею. Но тут, благодаря случайному обстоятельству, которого не могла предвидеть предусмотрительность горцев, дело приняло совершенно иной оборота.

Спустя два-три часа после ухода транспорта, по той же Аймякинской дороге выехал из Оглов штабс-капитан Лазарев, командовавшей 2-ою мушкетерскою ротою. Он ехал в Аймяки в гости к одному из товарищей и взял с собою конвой из десяти рядовых с унтер-офицером Качковским. Они уже догоняли обоз,– как вдруг впереди послышался ружейный залп и затем дикие крики, шум, гам и смятение. Лазарев, ехавший верхом, вскочил на ближайший уступ и увидел страшную картину разгрома нашего транспорта, мимо него бежали одиночные, спасавшиеся люди. Он стал их останавливать, а между тем подоспел конвой, и Лазарев, выдвинувшись с ним вправо от обоза, дал дружный залп и вслед за тем с криком «ура!» бросился на неприятеля. Все это произошло так неожиданно, так быстро, что дружный удар 11-ти человек привел неприятеля в полное замешательство. Не видя в густом тумане, кто на них нападает, горцы дрогнули и отхлынули назад от обоза. В эту минуту Лазарев дал новый залп, и когда несколько всадников слетело с коней, неприятель, не отдавая уже отчета, что происходит кругом, обратился в полное бегство, едва успев подхватить своих убитых и раненых.

– Мы знали наперечет,– разсказывал мне в Хунзахе один [421] из горцев,– сколько людей находилось в прикрытии, видели, как они бежали и заключили, что эти дружные, выдержанные залпы могли принадлежать только какой-нибудь новой части, которая скрытно шла за обозом, и о которой мы ничего не слыхали. В первую минуту нам ясно представилось, что лазутчики нам изменили, что роты, стоявшие в Оглах, уже отрезали нам отступление, – и мы естественно прежде всего должны были позаботиться о собственном спасении.

Таким образом, Лазарев с одним своим конвоем спас целый транспорт, выручил разбитое прикрытие, отбил назад 136 волов и освободил от плена 68 подводчиков, из которых один был прострелен пулею в плечо.

Приказав Качковскому с пятью рядовыми остаться при обозе, он со всеми остальными людьми бросился преследовать бегущих. Дорога представляла собою узкую тропу и шла по гребню Аймякинской горы, до самого места, где начинался спуск в Араканскую долину. Спуск этот был перекопан нами глубоким рвом с целью затруднить отступление горцам из наших пределов,– и партия летела во все повода, чтобы как можно скорее перескочить этот ров, за которым могла считать себя в безопасности. Солдаты, едва переводя дух от усталости, продолжали стрелять на бегу и если не причиняли горцам вреда, то все же свист проносившихся пуль удручающе действовал на горцев, показывая, что погоня у них на следу.

Туман, между тем, стал подниматься, и Лазарев заметил новый конный отряд, который шел в гору, видимо направляясь на перерез неприятелю, по прямой дороге, мимо Ах-Кента. Это были оглинские и кулецминские жители, выскочившие на тревогу, под начальством своего пристава, Магомет-кадия оглинского, человека настолько же храброго, насколько запальчивого до сумасшествия. Их было до сорока всадников. Они обогнали Лазарева над спуском в Араканскую долину, но неприятель был уже на той стороне перекопа, и благоразумие требовало бы остановиться. Но, во-первых, оглинский кадий во всю свою жизнь не мог разобраться, где находилась граница между благоразумною осторожностью и самою неразумною трусостью, которые в его понятиях как-то отождествлялись между собою; а во-вторых, случилось еще одно обстоятельство, которое заставило кадия забыть всех и все на свете: четверо из его оглинцев, увлекшись погонею, заскакали слишком далеко и были захвачены горцами. Вскипел Магомет-кадий. Не раздумывая долго, он перескочил овраг и пустился по Араканской долине, решившись настигнуть горцев и во что бы то ни стадо отбить у них своих односельцев. К счастью, он не проскакал и нескольких сажен, как один из дозорных заметил за выступом скалы стоявшую засаду и крикнул об этом кадию. [422] Оглинцы повернули назад, но было уже поздно. Прямо на них неслась огромная партия самого Ибрагима – пять значков впереди,– а в тылу лежал роковой перекоп, который на этот раз сослужил дурную службу оглинцам. Прижатые к нему, они не могли уже перескочить через него под натиском горцев и были окружены. Положение было отчаянное.

В эту роковую минуту опять появился Лазарев; с ним было только пять нижних чинов, а остальные, растянувшись по гребню горы, были еще далеко. Дело происходило на спуске в долину, всего верстах в пяти от сильного койсубулинского аула Кудух, тогда как наши Оглы находились верстах в 11-ти и, следовательно, скорой помощи нам ожидать было нельзя. Тем не менее, видя, что оглинцы, прижатые ко рву, вот-вот будут раздавлены, Лазарев решился на подвиг столько же отважный, сколько рискованный: он бросился за перекоп, занял позицию, и шесть человек лицом к лицу очутились со всею пятисотенною партиею. Эти шесть человек были: сам штабс-капитан Лазарев, унтер-офицер Иванов и рядовые: Новосадов, Мизяев, Варварин и Свистунов. Они засели на крепкой позиции, шагах в тридцати от неприятеля, и открыли такой учащенный огонь по густой массе столпившихся горцев, что те, поражаемые почти в упор, вынуждены были наконец отхлынуть от милиции. Магомет-кадий тотчас воспользовался этим моментом, чтобы перескочить окоп,– и удар неприятеля исключительно обратился на горсть наших солдат, из которых каждый имел перед собою более сотни противников. Пользуясь удобною местностыо, команда держалась стойко, с холодным мужеством; тем временем к ней стали подбегать остальные люди, и выстрелы их, внезапно раздавшиеся с той стороны окопа, произвели окончательное смятение в неприятельской партии. Полагая, что за этими передовыми людьми идут уже войска из Аймякинского укрепления, горцы опасались ввязаться в серьезное дело и поскакали назад к Араканам. Сумятица при этом отступлении была у них так велика, что двое оглинцев (сыновья почтенного Тайкюп-кадия), отрезанные от своих при самом начале атаки, очутились теперь в толпе бежавших горцев, и никто их не тронул: до того все торопились уходить, ожидая за собою погони. В руках неприятеля только остались те четверо оглинцев, из-за которых и завязалось все дело. Одного из них, с русской медалью «За усердие», горцы почему-то приняли за лазутчика; поэтому они его убили и бросили тело на дороге, а остальных увезли с собою.

Только тогда, когда бой окончился, прибыл майор Богданович с ротою штабс-капитана Васильева из Аймякинского укрепления, и [423] капитан Ассеев с ротою из Оглов. Но неприятель миновал уже Араканскую долину, и преследовать его было бесполезно.

Насколько молва о подвиге пяти солдат, расстроивших замыслы пятисотенной партии, распространилась по всем горам, можно судить по тому гневу, который выразил Шамиль своему араканскому наибу.

– Не будь Ибрагим родственником Шамиля (он, кажется, был его двоюродным братом),– говорил мне один араканец,– ему бы никогда не удержаться на наибстве, но теперь дело ограничилось для него только домашним арестом.

Сами горцы сознавали позор своего поражения. Когда, через несколько времени, 14-го января 1855 года, Лазареву пришлось со своею ротой быть снова в Араканской долине при размене пленных, Самсудин подъехал к нему вместе с 13-ю старшинами, участвовавшими в деле, и просил показать им тех пятерых солдат, которые отбили их конницу. Лазарев вызвал их перед фронт, и горцы, разглядывая их, долго с удивлением качали своими головаия. Казалось бы, что дело Лазарева было совершенно ясное; но при самом составлении реляции в ней сразу уже допущены были отступления от истины. Так, сам Лазарев в своем рапорте называете себя начальником прикрытия из 32 человек и, ни словом не упоминая о первоначальной катастрофе, описываете только отражение неприятельской партии от транспорта, потом преследование ее и, наконец, стычку на Араканском спуске. По этому рапорту, командир батальона, майор Богданович, представил Лазарева к ордену св. Владимира 4 степени с бантом, а пятерых нижних чинов, бывших с ним на Араканском спуске, к знакам отличия военного ордена. Но чем дальше подвигалась реляция, тем больше уклонялась она от истины и, наконец, в последней инстанции вылилась в ту окончательную форму, в которой и попала в журнал военных происшествий. На основании этого журнала, награды вышли майору Богдановичу и штабс-капитану Васильеву, а Лазарев не получил ничего, также ничего не получили и бывшие с ним нижние чины. Лазареву естественно было поднять об этом вопрос, и вот начинается то пресловутое дело, которое тянулось почти девять лет. Прежде всего запросили самого Лазарева, почему он неправильно написал свой рапорт. Лазарев ответил, что, «назвав себя начальником прикрытия, он не только не увеличил, а значительно ослабил отличие своей команды, не желая из видов честолюбия доносить, что прикрытие, находившееся без офицера, покинуло свой пост».

«В этом случае,– писал он,– я руководствовался чувством [424] уважения к воинской чести той части, в которой служу. Но как бы я ни донес, сущность дела остается одна и та же, заключая в себе спасение мною волов и безоружных подводчиков от плена».

Против этого, конечно, возражать было нечего. Тогда запросили бывшего полкового командира, который ответил: «что ежели Лазарев ничем не награжден, то без всякого сомнения и не был ни к какой награде представляем, потому собственно, что в деле исполнял только долг каждого служащего в военной службе; да если бы и оказал какое-либо отличие, выходящее из общего круга действия противу прочих, то, во всяком случае, на основании Свода Военных постановлений, не имеет никакого права просить себе оной». Против этого, конечно, возразить можно было многое, тем более, что в полковой канцелярии отыскались и наградные листы как Лазарева, так и нижних чинов, находившихся при нем во время боя. Особенно ценным являлось свидетельство майора Богдановича, командовавшего в то время 1-м батальоном, занимавшим нашу передовую линию. Он писал следующее:

«Свидетельствую по сущей истине:

1) что за отличный подвиг мужества и самоотвержения, оказаннаго с малым числом людей при освобождении казенного транспорта от значительней партии горцев, атаковавших 68 ароб и такое же число аробщиков, на высотах между селением Оглы и Аймякинским укреплением, 23-го ноября 1854 года.

2) За преследование им опрокинутых горцев по аймякинскому хребту к спуску в Араканскую долину, и

3) За бесстрашный подвиг при внезапной встрече на этом спуске с другою сильнейшею партиею, предводимою араканским наибом Ибрагимом в числе 500 человек, при пяти значках, атаковавших до сорока человек оглинцев и кулецминцев, выехавших на тревогу,– я удостоил г. Лазарева к ордену св. Владимира 4 степени с бантом в представлении, сделанном спустя два дня после дела, т. е. 25-го ноября 1854 года. Но почему г. Лазарев не получил этой награды, заслуженной им столь редким подвигом, превышающим силу самого статута,– мне не известно».

Другое, не менее важное свидетельство получено было от аварскаго хана флигель-адъютанта полковника Ибрагим-хана. Он писал: «В присутствии членов дивана Мехтулинского ханства были опрошены: пристав горных деревень этого ханства поручик Магомет-кадий и другие жители-очевидцы из селений Кака-Шуры, Оглов, Кулецмы и Аймяков и показали следующее:

1) 23-го ноября в 9 часов утра, в туманную погоду, капитан Лазарев нагнал на спуске к Аймякам транспорт с казенными [425] дровами на 68 арбах с подводчиками из с. Кака-Шуры и с прикрытием из 20 рядовых при двух унтер-офицерах. Видя, что неприятель отрезал транспорту дорогу и рассеял прикрытие, Лазарев, следовавший по собственной надобности из Оглов в Аймяки, бросился на горцев со своим конвоем, состоявшим из 11 человек, и, личным самоотвержением и отвагою одушевляя солдат и оробевших жителей, опрокинул неприятеля. При этом он освободил как прикрытие, так и подводчиков с 136 волама. В этом деле были ранены: один солдат смертельно и житель Кака-Шуры Мама-Гассан-оглы.

2) Вслед за тем капитан Лазарев, усилив свою команду из транспортного прикрытия, начал преследовать опрокинутую партию, отступавшую без добычи и пленных по хребту к спуску в Араканскую долину, и встретился на высотах этого спуска с оглинским приставом Кади-Магомою, который, спустившись с 40 конными оглинцами и кулецминцами в долину, наехал на засаду араканского наиба Ибрагима. Наиб, с большим скопищем кинувшись на милицию, поставил ее в безвыходное положение на крутом подъеме на тропе, глубоко перекопанной. При этом случае капитан Лазарев, не дожидаясь всех людей своей команды, с пятью солдатами бросился геройски на неприятеля и заставил его после нескольких ружейных залпов обратиться в бегство, без содействия рот, вышедших на тревогу из двух довольно не близких пунктов: Оглов и Аймяков. В этом деле взяты были в плен два оглинца и один раненый кулецминец Али-Дебир-Гаджи-оглы. Затем остальные милиционеры, более чем 36 человек, были спасены самоотвержением капитана Лазарева».

Когда таким образом собраны были все сведения, командующий войсками в Дагестанской области генерал-лейтенант князь Меликов 23-го июня 1861 года представил все дело временно командовавшему тогда кавказскою армиею генерал-адъютанту князю Орбелиани, прибавив, что он затрудняется выразить о нем свое мнение, так как его сиятельству, как бывшему тогда командующим войсками в Дагестане, дело это может быть более известно.

Прошло еще два года, и только с приездом на Кавказ главнокомандующим великого князя Михаила Николаевича дело это получает наконец правильное решение. Рассмотрев его во всех подробностях, августейший главнокомандующий немедленно вошел с представлением о награждении Лазарева орденом св. Владимира 4 степени, «которого он был лишен собственно по личным неудовольетвиям к нему бывшего полкового командира его, ныне уже умершего» ⁴. [426] Представдение это было отправлено военному министру 6-го июня 1863 г., а 7-го июля генерал-адъютант Милютин донес великому князю сдедующее: «Государь император соизволил пожаловать майору Лазареву орден св. Анны 3 степени за отличия и усердную службу и труды, понесенные во время экспедиции в 1861 году в Терской области, и орден св. Владимира 4 степени с мечами и бантом за отличие в деле с горцами в ноябре 1854 года».

Комментарии

1. Журнал военных происшествий в Прикаспийском крае с 21-го по 28-е ноября 1854 года.

2. Яков Давыдович Лазарев, родной брат знаменитого Карсского героя, генерал-адъютанта Ивана Давидовича,– ныне полковник в отставке.

3. Дело наградного стола 1858 года по описи № 70. Начато 7-го февраля 1858 года. Кончено 27-го августа 1865 года на 94 листах.

4. Дело Штаба Кав. в. окр. 1865 года № 70.

Текст воспроизведен по изданию: Забытый подвиг // Русская старина, № 5. 1901