ВЕСНА 1854 ГОДА В КУТАИСЕ.

Каком образом прошла в Кутаисе зима, вы уже знаете. Теперь я опишу вам нашу весну, но попрошу вас воротиться несколько назад. Вы помните, как зимовал наш отряд в Озургетах, и как начальник этого отряда, кутаисский военный губернатор, переносил многое множество трудов, обеспечивая губернию от нападения Турок, а находящийся в распоряжении его отряд от недостатка продовольствия и болезней. С наступлением весны положение наше во многом улучшилось, но тревожное состояние края все еще продолжалось, и тем более, что, с объявлением войны [415] морскими державами, у нас принуждены были несколько изменить план войны и вывести войска из черноморских береговых укреплений и части озургетского уезда. Черноморские баталионы вел владетель Абхазии; генерал-лейтенант князь Шервашидзе и, не смотря на то, что между Абхазцами есть много буйных голов, охотников до резни и добычи, никто не осмелился потревожить это десятидневное шествие с тяжелыми обозами по неустроенной дороге, пересекаемой, кроме множества речек, большими реками Кодором и Ингуром. Трудно даже поверить, что во все это время один только Абхазец вздумал напасть на отставного солдата, с намерением отнять у него ружье, да при выходе из Цибельды некоторые подкрадывались также к ариергарду, чтобы отрезать кинжалом дорожные мешки. Конечно, это более всего относится к заслугам и достоинствам владетеля, и его светлость оказал огромную услугу своей Абхазии тем, что она, чрез подобное поведение, выставила себя в выгодном свете, и не расторгла благодетельных для нее связей с Россиею. Русские солдаты, выходя из Сухума и прощаясь с Абхазцами, говорили: «Прощайте, братцы, но жаль только, что кажется не надолго; скоро опять прийдется вернуться в ваш болотный климат.» В Гурии очистили часть уезда по реку Супсу, и жители, с полною покорностью, хотя и не без душевного сожаления, [416] исполнили эту меру необходимости, оставляя на произвол судьбы свои жилища, и спасая только семейства с домашними пожитками. Конечно, нечего скрывать правды: нашлось и между Гурийцами человек пять, шесть, которые остались, или потом перешли к Туркам, но это капля в море, и не имеет никакого влияния на массу народа. Перед выходом из Гурии, все тамошние князья и дворяне, по приглашению губернского предводителя, присягнули, как требовал народный обычай, защищать до последней капли крови свою родину и, если нужно, умереть за славу Русского Царя и за Христианскую Веру. Последствия доказали, как свято и благородно Гурийцы исполнили эту клятву. Что же касается до Имеретин, то о них нечего и говорить: с беспредельною преданностью они продолжали служить Русскому Государю, кто чем мог: одни работали дороги и даже пролагали новые пути; другие выставляли подводы; третьи шли на войну, или устроивали резервы, или ставили караулы по ущельям; одним словом — дома оставались только немощные, старцы и дети, да и те, в случае крайности, готовы были вооружиться, а между тем, для предосторожности, укладывали втихомолку свои пожитки, и приготовляли семьи для переселения. В Кутаис весною наехало множество гостей из Редута, Сухума и других мест, но обычная тишина и спокойствие не нарушились нисколько, и если [417] городское ополчение приготовляло оружие, а заботливые отцы семейств принимали из подтишка некоторые особенные меры предосторожности, то это вовсе не мешало спокойствию и даже веселью. Танцовальные вечера в собрании и частных обществах продолжались по прежнему. Войска тоже сохранили самый бодрый дух, и горели нетерпением сразиться с врагом, тем более, что по соединении гурийского отряда с ахалцыхским под одно управление, главным здесь начальником назначен был известный победитель при Ахалцыхе, опытный и заслуженный воин, генерал-лейтенант князь Иван Малхазович Андроников. Но время битв еще не приспело. Князь сначала оглянулся кругом, а потом расположил свои силы таким образом, как искусный игрок располагает шахматами: в центре, на Усть-Цхенис-Цкали, поставлен был резерв; направо — мингрельский отряд, под начальством генерала Майделя; на лево другой отряд, генерала Бруннера; все же вместе они поручены были кутаисскому губернатору князю Гагарину. Такое расположение войск дало возможность двигать их без затруднения взад и вперед, вправо и влево, и сосредоточивать там, где укажет надобность. Но Турки подобных соображений не поняли и осмотрительность приняло за знак слабости.

По этому сначала они украдкой пробрались чрез гурийскую границу и робко оглянулись; видя же, что [418] отряд наш не пошевельнулся, опи потом тронулись далее я заняли Озургеты; наконец расхрабрились до такой степени, что сели на суда и, под защитою английского флота, сделали десант на Редут, где только оставлен был один баталион и несколько милиции. Сейчас от английского адмирала явился на берегу парламентер. Разряженный как на бал, в палевых перчатках, в лакированных сапожках, раздушенный, распомаженный, он расшаркался перед воинским начальником и подал ему весьма учтиво письмо с предложением сдаться в четверть часа. Воинскому начальнику было очень совестно, что он такого разряженного гостя принял в домашнем костюме, без перчаток, в запыленных и кажется нечищенных по-колено сапожищах; а еще досаднее было, что не мог его угостить, как следует, но за то предложил ему выкурить папироску. Тем переговоры и кончились. По истечении четверти часа, парламентер, видя бесполезность переговоров, пожал, плечами, проворчал сквозь зубы какое-то английское слово, в роде обычного «годдем», и сел на шлюпку, после чего тотчас началась канонада из бомбических орудий. Деревянные здания Редута вспыхнули; баталион выстроился, плюнул на десант, и пошел себе, заломив фуражки на бекрень, на безопасную позицию к Наджихевам. А как жители еще прежде успели забрать из Редута все [419] имущество, то победоносным Туркам остались только обгорелые стены, да случай написать высокопарную реляцию о том, как они с бою заняли важный (будто бы) торговый город, как заставили отступать расстроенный меткими выстрелами наш многочисленный отряд, и как наконец они ждут не дождутся удобного случая окончательно уничтожить наши силы. Чтож, милости просим! Князь Андроников ждал их несколько дней сряду, но как они не заблагорассудили выйти из своих траншей, то он, обеспечив позицию в Наджихевах, прикинулся огорченным и начал говорить, что ему придется, быть может, отступать к Кутаису. Разнесшийся об этом слух сильно взволновал Турок, сидевших в Озургетах. Они были сильны: там находился весь кобулетский корпус, под начальством мушира, известного Селима-паши, который умом и заслугами успел из простого солдата дослужиться до высокого звания главнокомандующего. Кроме того, у него под рукою были два известные храбреца: Паша Гассан-Бей, из кобулетских князей Тавдгеридзевых, и Мачаварияни-паша, из имеретинских дворян, взятый в плен еще в малолетстве. Как с такими значительными средствами не отведать счастия, хотя бы и противу Русских! Гассан-Бей взялся провести часть Турок отличною дорогою, мимо Чехотауры, чрез селения Нигоити, напиться чаю в [420] Марани и в тот же день плотно поужинать в Кутаисе. На нигоитской позиции у нас стояло всего только десять неукомплектованных рот и несколько сотень гурийской и рачинской милиции. Этот небольшой отрядец, узнав о внезапном приближении неприятеля, выступил вперед, но был окружен со всех сторон многочисленными полчищами. Тогда он, как лев, настигнутый стаею гончих, прижался к горе, тряхнул своею гривою, распустил свои стальные когти, пригнулся и вдруг сделал такой молодецкий прыжок в самую средину стаи, что не прошло часу как Турки потеряли два орудия, более двух тысяч убитыми и весь обоз, а Гассан-Бей потерял свою буйную голову, которую у него отрубил один гурийский милиционер. Милиция наша дралась на славу; начальник отряда, подполковник князь Эристов, приобрел заслуженную известность; но кто был настоящим героем этого дня, так это, по общему отзыву, баталион князя Воронцова полка (бывший куринский). Он делал чудеса храбрости и, не смотря на многочисленность врага, как будто играл с ним в кошку и мышку. «Ну-ка, братцы, говорили солдаты, в кусты, в рассыпную, да по-лезгински их нехристей. Ура не кричать, а то еще испужаются и уйдут непроученными; гикнем лучше по-нашему, по-курински.» Чудо, что за народ, молодец к [421] молодцу! За то они поживились и добычею, потому что Турки ничего не успели взять с собою, и все бросили на месте.

Это прекрасное дело происходило 27-го мая. 29-го князь Андроников двинулся на Озурсеты. Наши солдаты и милиционеры рвались вперед; сконфуженный турецкий корпус начал отступать и бросил в Озургетах и свои виды на Имеретию, и свои продовольственные запасы, и лавки, набитые дешевыми товарами. Предполагая навсегда остаться в Гурии, Турки вздумали, для привлечения народа, продавать в Озургетах соль и разные английские изделия ни почем. «Идите, дескать к нам, и посмотрите, как мы блаженствуем!» Конечно, это штуки Англичан, которые везде и всегда действуют как мелкие торгаши, стараясь поймать на удочку легковерный народ мнимою дешевизной. Но Гурийцы не такие простаки, чтоб попасться на подобную приманку; их этими фокусами не обморочишь: они хорошо знают положение Турции, и блаженство тамошних жителей. Вместо того, чтоб выкидывать такие фокусы, гораздо лучше сделала бы гг. Англичане, если б посоветывали своим дружкам мусульманам вести себя поскромнее, а то не успели они поселиться в Озургетах, как уже и давай ловить со всех сторон девочек, и мальчиков.... В лагере, в числе оставшихся вещей, найдено было множество дамских безделушек и [422] даже турецких женских костюмов, в которые победители предполагали облечь здешних красавиц и послать их в подарок пашам и Султану. А такими поступками не привлечь народа на свою сторону! Но пусть поступают, как хотят, не наше дело быть их дядьками, на то есть Французы и Англичане, которые за грош готовы научить чему угодно; наше же, дело не учить неучей, а в случае надобности проучить нахалов, и дать им порядочную таску. Оно так и сделал князь Андроников. Не найдя Турок в Озургетах, он отправился далее, но как, к сожалению, два дня проливного дождя задерживали отряд на разлившихся реках, то Турки воспользовались этим обстоятельством, и за рекой Чолоком, на турецкой стороне, под защитою лесов и оврагов, устроили себе в городе завалы и установили их сильными батареями. За сим они вздохнули уже свободно, никак не воображая, чтоб Русские, видя их многочисленность и крепость позиции, посмели начать атаку. Но не на таких напали: русский человек кроток, тих, пожалуй, тяжел на подъем, но как расходится, то идет пошибче английского парохода, и его не остановят никакие препятствия. Да и князь Андроников не хотел даром терять время и заряды. Пожалуй, реляцию по-турецки написать не трудно, но что толку в этих мыльных пузырях, которые разлетаются при первом столкновении с [423] истиною. Нам нужно было существенное, т. е. наказать дерзкого врага и уничтожить кобулетский отряд, который был для нас как бельмо на глазу. «Ребята, марш вперед!» сказал князь, а нашим ребятам этого только и нужно. Мигом началось дело. Гурийские милиционеры рассыпались по лесам, и стали выгонять засевших там турецких стрелков, при чем отняли у них значительные трофеи. За сим показались наши передовые колонны с генерал-маиорами Майделем и Бруннером; ими командовал князь Гагарин, и не смотря на то, что он был ранен с самого начала дела, что у него текла кровь из рукава, он продолжал действовать, а действие отряда было так стремительно, так быстро, что через час с небольшим наши молодцы были уже на завалах, овладели 13-ю батарейными орудиями, перекололи множество Турок и захватили лагерь и весь обоз. Победа была полная, добыча огромная! Селим-паша едва спасся бегством, на раненной лошади; но надобно сказать правду, он дрался молодцом, отчаянно, и только видя невозможность держаться против непреодолимого напора русских героев, скомандовал: «Ребята, ранцы долой, спасайся, кто может.» Спаслись однако немногие: сам Селим-Паша прибыл, в Батум, имея при себе только трех человек. Поле и леса усеяны были Турками; их преследовали милиционеры, и тем [424] достойно окончили это славное дело, в котором они показали столько отличия.

Расказывают, что когда Хуршит-Паша, или Гюйон, принял команду в Карсе и, делая фальшивые тревоги, увидел, что Турки, вместо явки на сборные пункты, разбегаются в разные стороны, он пришел в негодование, и, собрав свои войска, сказал им следующую речь: «Собаки вы этакие! как же вы будете сражаться с Русскими, когда они прийдут сюда!» — «Да какие это Русские? спросили его некоторые из храбрейших: не те ли, что дрались под Баш-Кадык-Ларом?» — «Конечно, те самые.» — «Ну, так попробуй сначала сам подраться с ними, а как попробуешь, так точно так же будешь бегать при каждой тревоге, как и мы.» Это говорят со стороны Карса, а теперь, поверьте, то же самое будут говорить и со стороны Кобулета, тем более, что в одержанной князем Андрониковым чолокской победе Турки оказали редкую стойкость и мужество, и что там у них находился многочисленный корпус, составленный из храбрейших племен Азии — Кобулетцев, Лазов и Аджарцев. Они имели при себе всю казну и военные снаряды, и никак не воображали, чтоб Русские, под убийственным картечным огнем, овладели крепкою позициею. Они даже ждали полного себе торжества, — но Бог судил иначе. Он смирил кичливость врагов, Он [425] одушевил русское воинство новым мужеством, Он успокоил нашу мирную сторону, которая горячо молилась Ему о даровании победы. Еще жарче была благодарственная молитва наша, когда мы, тотчас по получении известия о чолокской битве, отправились в храм Божий, и там, коленопреклоненные, возносили Ему благодарственную песнь за дарованную нам милость, и молили о долгоденствии нашего Государя, который подвизается за правое дело противу врагов Христа и их нечестивых поборников. Несколько дней улицы Кутаиса полны были народом, как в дни Светлого праздника, и все поздравляли друг друга с победою, а с приезжими из отряда обнимались, как в Светлое Воскресенье. Сколько веселых, одушевленных расказов слышалось тогда со всех сторон! «Ну, господа, дождались мы праздника и на нашей улице! говорили одни; и что за добыча! жаль, что вас не было.» Но не все говорили о добыче. Иные с восторгом расказывали о подвигах нашего войска, восхваляли до небес известное мужество князя Андроникова, превозносили храбрость князя Гагарина, и хвалили как генералов, так и офицеров, которые все до одного действовали молодцами. Так, например, один офицер, раненый в правую руку, сказал хладнокровно: «Турки воображают, что, лишив меня правой руки, они избавятся от моих ударов. Слава Богу, у меня для них есть [426] рука левая!» и затем остался в деле. Между прочими анекдотами я заметил следующий: Под Нигоитами ранен был Куринец в голову, на смерть; ему перевязывали рану; но когда он услыхал победные клики, то не выдержал, вскочил на ноги и изо всей силы стал кричать: ура! — «Что ты делаешь? сказал ему медик: ты умрешь от напряжения?» — «Ничего, ваше благородие, во время победы умирать не страшно.» И тут ate отдал Богу душу. Раненые, привезенные в госпиталь, смотрели так весело, как будто они возвратились с пира. «Ты, брат, порядочно ранен,» сказал комендант одному рядовому того же полка. «И, ваше высокоблагородие! это уж пятая рана; ничего, мы привыкли.» Чего не сделаешь с такими молодцами и каких не преодолеешь с ними препятствий! Подобные расказы продолжались целую неделю, но веселое смешивалось с сериозным, а иногда и с печальным. Так, многие говорили с сожалением о потере своих родных и знакомых. Но ни о ком столько не сожалели посторонние люди, как о полковнике Харитонове и о князе Кайхосро-Микеладзе. Оба они убиты были в одном месте, пронизанные несколькими пулями, и оба умерли как герои. Полковник Харитонов известен был здесь своею благотворительностью и благородством характера; он был любим и уважаем всеми, кто только знал его, и многим он делал добро. [427] Князь Кайхосро пользовался также общим уважением. Он был представителем самой многочисленной из княжеских фамилий Имеретии, и еще при царе Соломоне был храбрым воином, а при Русском Правительстве, и особенно в последнее время искал везде случая, чтоб показать свою отвагу и преданность Государю и Отечеству. Всю зиму провел он в гурийском отряде, и не иначе хотел воротиться домой, как по, окончании войны. После полученных им ран, он жил несколько часов, и когда родные утешали его словами: не бойся, Кайхосро, не бойся, рана неопасна, — он отвечал через силу: «Мне бояться нечего; я боялся только одного, чтобы как нибудь мое тело не осталось у врагов; а когда я умираю у себя, и не на постеле, а в лагере, после победы, то мне бояться уже нечего!» — После нигоитского дела привели к нам 104 человека пленных. Их сопровождали милиционеры, и надобно было посмотреть, с какою важностью и самодовольством шли эти добрые, тихие Имеретины, гордясь своим успехом и своею славною добычею. Меня занял больше всего один мальчик-милиционер, который шел сзади пленных и, улыбаясь направо и налево, держал двоих за веревочку: он как будто играл с ними в лошадки. «Не ты ли, молодец, взял этих Турок в плен, что так крепко их держишь? спросил я у него.» — «Нет не я, отвечал он, тетка [428] взяла.» — «Как тетка?» — «Да так. Когда Турок поколотили под Нигоитами, несколько из них прибежали без оглядки в нашу деревню, к теткиной сакле, и начали умолять тетку, чтоб она их спрятала. Тетка отворила дверь, а когда набралось в сакле человек пять или шесть, — хорошенько не упомню, — она приперла дверь бревном, и потом сосед доставил их связанными в отряд.» — «Молодец твоя тетка!» — «Да у нас многие женщины понабирали пленных; только, правду сказать, не всех выдавали; например, раненых они прячут. Да и на что эти колеки Русским, а нам за них дадут выкупу рублей по десяти с человека: это дороже Турецких катеров.» — «Ну, а этих кто взял?» спросил я, показывая на Турок из регулярных солдат. — «Этих поп взял.» — «Какой поп?» — «Да наш, христианский поп, священник. Турки встретились с ним на дороге, и из страха, чтоб он их не укокошил, начали кричать ему: мой Христиан, мой Христиан — и крестились обеими руками. Священник связал и представил их в лагерь. Только они проклятые надули его. Наевшись и отдохнувши, они перестали уже креститься, и говорят, что они это делали в шутку.» — «Ты однако смотри за ними покрепче, чтоб не убежали.» — «Нет, не уйдут, отвечал мальчик: они рады, что в полон попали; они говорят, что против нас не виноваты, что даже и воевать не хотели, [429] да их Англичане принудили, а сами-то ничего, вишь, не делают, только плавают на кораблях, да бьют Турок же на ученье; да как больно, говорят, дерутся.» — «Ну, а скажи мне еще: русские солдаты много в плен брали?» — «Не так, чтобы очень; им некогда было возиться с пленными.» — «А знаете-ли, как Русские поступали с Турками? сказал недошедший ко мне имеретинский князь: — я сам был свидетелем одного случая: смотрю, после сражения, на поле лежит раненый Турок, и около него суетятся двое солдат; я думал, что они его обирают; подъезжаю, и что-же вижу? один нарвал целую охапку папоротника, и кладет под голову раненому, а другой из ветвей устроивает над ним навес.» — «Это, ваше благородие, такой же солдатик, как и мы, сказали, оборотившись ко мне, эти добрые люди: жаль его, пусть отдыхает.» Наконец, первое впечатление победы прошло, и все принялись за обыкновенные свои дела. Крестьяне обратились с полною уверенностью к полевым своим работам, горожане к своим торговым делам и постройкам. На другой же день после чолокского дела, у губернского архитектора, который долго сидел сложа руки, взяли на постройку дома один план, на третий день четыре плана; даже просьбы начали поступать обычным порядком, с тою только разницею, что крестьяне подавали их с каким-то особенно-веселым видом, и были [430] одеты в турецкие шинели, которые они или брали как добычу, или покупали на базаре по три и пяти абазов. Чем-то Бог благословит далее? — Будем ждать и надеяться на великие милости, которыми Он благословит нашего Великого Государя и Его Христолюбивое воинство.

12-го июня прибыл в Кутаис командующий ахалцыхским и гурийским отрядами, князь Иван Малхазович Андроников.

Радостными толпами встретили его кутаиские жители: всадники выехали за несколько верст за город, граждане стояли с хлебом и солью на рионском мосту, военные и гражданские чиновники дожидались его сиятельства у дома, назначенного для его квартирования. Во время этой встречи, почетный гражданин прапорщик Степан Окопов сказал на грузинском языке следующую речь, переведенную здесь по русски:

«Ваше сиятельство! позвольте, от имени всех обитателей г. Кутаиса, принести вам искреннее поздравление с одержанною вами блистательною победою над турецким муширом при реке Чолоке, а вместе с тем позвольте выразить и чувства глубочайшей нашей признательности за ту великую радость, которую вы нам доставили. Радость эта состоит, во-первых, в том, что победа ваша приобрела новую славу воинству Его Императорского Величества, нашего Защитника, Отца и Благодетеля, [431] и во-вторых, в том, что она успокоила жителей и дозволила им снова приняться за мирные домашние дела, между тем как до сих пор все наше внимание и все помышления были устремлены к гурийскому отряду, который, под начальством доблестного нашего губернатора, князя Александра Ивановича, ограждал наше спокойствие и беспечность в течение всей прошлой осени и зимы. Турки знали силу русского оружия, но, будучи ослеплены коварными советами и завистью западных держав, вздумали выдвинуться вперед. Тогда вашему сиятельству свыше суждено было совершить дела великие: осенью вы поразили турецкий корпус под Ахалцыхом, весною вы разбили на реке Чолоке другой корпус, мечтавший уже о несбыточных для него успехах. Этим вы исполнили волю нашего Отца Государя, этим вы принесли высокий дар вашей родине, которая всегда с любовию следила за вашим служебным поприщем, и этим вы приобрели прочную славу, напечатлев ваше имя в благодарных сердцах наших и начертав его в летописях славных событий, совершенных во имя Веры, Царя и Отечества. Честь и хвала вам, сиятельный князь, и благодарение Господу, который послал вас для дарования нам Своих милостей.» За сим кутаисское общество, движимое как благодарностию к победителю князю Андроникову, так и чувством любви и уважения к военному [432] губернатору, устроило было для их сиятельств большой обед; но, к сожалению, оба она были нездоровы, а не могли принять этого приглашения, сделанного обществом от всей души и от всего сердца. Посему обед не состоялся, но вместо того были угощены раненые, для которых предположено обратить и все деньги, собранные для обеда.

19-го числа князь Андроников выехал, со всем своим штабом, в Боржом.

Вот наши весенние события, которые хотя несколько и вдвинулись в границы лета, но начались собственно в мае месяце. Вообще война в нашей губернии может делиться пока на два периода. Первый период осени и зимы, — когда Турки, не зная еще силы русского оружия или, лучше сказать, забывши об оной, вздумали наседать на нас со всех сторон, но были осажены у Ахалцыха знаменитою победою князя Андроникова, а со стороны Озургет были останавливаемы постоянно неусыпною бдительностью начальника гурийского отряда. Второй период начался назначением сюда князя Андроникова, и оканчивается славною чолокскою битвою. Теперь наступило лето, — но оно еще в руце Божией!

И так, за сим следовало бы окончить настоящую статью, но я не могу не обратиться к некоторым отдельным событиям, которые имеют свой особенный интерес. [433]

12-го июня проходила чрез Кутаис возвращавшаяся от Чолока грузинская конная дружина, составленная из лучших князей и охотников разного звания, в число которых поступили Тушины, Осетины и даже несколько Греков. В Имеретии она прогостила недолго, но оставила по себе самое выгодное впечатление. Во время похода, грузинские милиционеры вели себя так скромно, так прилично, как лучшее регулярное войско; во время сражения, они действовали молодцами, врываясь в толпы регулярной пехоты, а после поражения неприятеля преследовали его деятельно, не смотря на то, что оставленный Турками лагерь представлял соблазнительную добычу. Начальник этой дружины, подполковник князь Джандиеров, был везде впереди, и когда его милиция врезалась в каре турецкой пехоты, то на него вдруг напало трое турецких солдат: один пронзил штыком грудь его лошади, а двое устремили штыки с боков на самого Джандиерова; но он схватил боковые штыки руками, и отделался только раною в ногу. В этом деле из дружины пало несколько храбрых людей, и между прочими князь Андроников, молодой человек, родственник командующего отрядами, и князь Вахвахов, у которого четверо старших братьев тоже были убиты в разных сражениях. В числе раненых замечателен князь Чив–зе: одна пуля прошла ему на вылет в горло, а [434] другая и плечо; но князь свободно уже ходит и говорит. Наша имеретинская и гурийская милиция тоже отличалась необыкновенною отважностью, и имела счастие приобрести значительные трофеи. Так милиционеры, под начальством титулярного советника Мачавариани, расстроили баталион регулярной пехоты, убили бинбашу (полковника), командовавшего баталионом, взяли другого бинбашу в плен, и отняли с бою орудие, знамя и два знака. Говоря о милиционерах, я не могу не упомянуть о двух случаях, доказывающих, какое участие принимали туземцы в деле войны и с каким усердием они служили и служат Великому Государю.

Когда наш отряд находился еще в Озургетах и там начал оказываться значительный недостаток в фураже, так что, по неволе, принялись за соломенные крыши, то начальник отряда князь Гагарин предложил одному мингрельскому князю Микадзе перевезти значительное количество сена на баркасах от укрепления Поти в устье реки Супсы. Микадзе согласился, но как эта операция заключалась в том, что суда должны были из реки Риона выйти в море, а потом уже войти в реку Супсу, и следовательно сопряжена была не только с большим риском по случаю зимних непогод, но и с опасностью попасться в руки турецким крейсерам, то он отклонился от всякого условия в цене за перевозку, решившись [435] выполнить ее, как услугу правительству, и выполнил молодецки, так что, обманув бдительность Турок, он благополучно доставил сено на Супсу, откуда оно, к крайнему утешению многих боевых коней, было перевезена в Озургеты.

Во время пребывания в Кутаисе князя Андроникова, привезены были сюда трофеи, отбитые у неприятеля: знамена, барабаны и орудия. Последних было 15, а именно: три большие пушки, шесть длинных гаубиц, две гаубицы короткие и четыре горные орудия. Все они отлиты в Константинополе и имеют на себе турецкую надпись с именем султана Абдул-Меджида; оси у них железные и весь прибор, сделанный в Англии, отличной работы. Вместо зарядных ящиков при них находились вьючные сундуки. В числе повреждений, нанесенных им нашею артиллериею, бросаются в глаза: перебитая ядром железная ось, разбитая станица и пробитый пушечный передок. Нашим же орудиям турецкая артиллерия не причинила никакого вреда, кроме того, что пронизала ядрами два пустые пороховые ящика. Впрочем, надобно отдать справедливость и врагу: неприятельские артиллеристы действовали молодцами и большею частию погибли, исполняя свою обязанность. Когда солдаты бросились на батарею, то вдруг из под одного орудия выскочил турецкий артиллерист и, закричавши: «молодцы Русские, молодцы!» направил было [436] зажженный фитель к заряженной пушке, чтобы выстрелом в упор исполнить последний свой долг; но один из наших рядовых мигом вскочил на орудие и сел на него верхом около затравки, а другой принужден был убить храброго неприятеля, не хотевшего сдаться. Солдата, оседлавшего пушку, едва уговорили с нее сойти, потому что он никак не хотел оставить своей славной добычи, приобретенной им с таким самоотвержением. Артиллерия наша, как всегда и везде, действовала прекрасно, и артиллеристы спокойно и весело исполняли свою обязанность. При одном орудии, во время его движения, у лошади перебило ядром ногу; по этому хотели было остановиться, чтобы ее отпрячь, но ездовой сказал: «оставьте ее на месте, я хорошо знаю эту лошадь, она побежит отлично и на трех ногах.» И точно, лошадь нисколько не затруднилась своею раною, и довезла орудие куда следовало, как ни в чем не бывало. Вообще наши солдаты действовали под Чолоком с полным присутствием духа и шли в дело шутя. Мне расказывали между прочим следующий анекдот: когда один баталион шел на неприятельские завалы, то на марше попалась ему кадушка с постным маслом. Останавливаться было невозможно; один из рядовых однако ухитрился и, поравнявшись с кадкою, опустил в нее сначала одну ногу, потом другую и затем, отряхнувшись, [437] пошел за товарищами. — Эй, любезный, что ты там делаешь? сказал ему офицер. — «На походе сапоги смазываю, ваше благородие,» — весело отвечал солдат, выступая в кровавый бой.

Текст воспроизведен по изданию: Весна 1854 года в Кутаисе // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 111. № 444. 1854