ПО ПОВОДУ СТАТЬИ:

ВОСПОМИНАНИЕ ДРАГУНСКОГО ОФИЦЕРА

О ДЕЛЕ 8 АПРЕЛЯ 1851 ГОДА.

В 103 № «Русского Инвалида», помешена статья: «Воспоминание драгунского Офицера о деле 8 апреля 1851 года, в первый день св. Пасхи».

Автор этой статьи, служивший в Нижегородском драгунском полку и бывший свидетелем печального в нашей кавказской войне эпизода, при описании оного, рисует страшную картину битвы между спешенным драгунским эскадроном и семьюстами отборных мюридов, засевших в небольшом укреплении на горе; гибель же этого эскадрона автор приписывает исключительно безрассудный отваге подполковника Золотухина ¹, решившегося на штурм крепкой позиции, занятой в несколько раз сильнейшим неприятелем.

Прочитав эту статью, грустно делается тем, которые лично и близко знали Золотухина, грустно потому, что, по прошествии девяти лет с того кровавого дня, о котором идет речь, начинают снова тревожить прах храброго драгуна, [82] бросают тень на память этого истинно честного боевого солдата и благородного человека и оскорбляют ее тяжелыми, но не заслуженными упреками.

Неудавшийся штурм Золотухина, конечно, факт. Но если мы, во всякой неудаче, будем искать только обстоятельств, обвиняющих людей, и никогда не станем указывать на то, что может объяснить действия этих людей или оправдать их, то приговор наш, делаясь строгим, может быть иногда пристрастен и несправедлив. Обвинить человека гораздо легче, нежели сказать что нибудь в его защиту.

Покойный Дмитрий Матвеевич Золотухин был человек редкой прямоты и честности; он пользовался общим уважением и товарищей, и начальников. Многие нз тех и других приобрели на Кавказе вполне заслуженную известность своими достоинствами и воинскою доблестью.

Оправдывать Золотухина безусловно, как командира драгунского дивизиона, конечно, нельзя; но для оправдания его, как человека, можно привести весьма многое. Защиту его, в этом случае, должно было бы, по нашему мнению, принять на себя само общество, выработавшее те убеждения, которые не могли не иметь влияния на Золотухина и послужили основною и важнейшею причиною неудачного боя 8 апреля 1851 года.

Обратимся же к этому бою и постараемся разобрать, точно ли Золотухин пал вследствие одной своей запальчивости и не была ли смерть его искупительною жертвою убеждений, присущих тогдашнему кавказскому обществу? Конечно, Золотухина можно обвинить в излишней храбрости; но едва ли упрек этот не будет одинаково применим почти ко всем служащим в кавказских войсках. Что же касается до его неудачи, то мы не видим справедливости за один и тот же образ мыслей и те же действия бросать камнем в человека в случае неудачи и превозносить его в случае успешного исхода его военного предприятия.

Чтобы несколько слов, которые мы хотим сказать в оправдание памяти Золотухина, могли иметь значение для читателя, мы будем принуждены заняться подробностями дела 8 апреля 1851 г., проследить его от начала до конца. К счастью, рассказ о нем сохранился в наших походных записках. Сколько мы помним, на страницах «Военного Сборника», нигде еще о нем не было говорено; читатели же «Русского [83] Инвалида» не посетуют на нас за некоторые повторения уже прочитанного ими, так как без этих повторений статья наша утратила бы надлежащую последовательность и связь. Вот в чем дело:

В начале апреля 1851 г., сборный дивизион Нижегородского драгунского полка, составленный из 1-го и 10-го эскадронов, под командою подполковника Золотухина, пользовавшегося в полку репутациею одного нз лучших боевых штаб-офицеров, выступил из штаб-квартиры полка в аул Большие-Казанище, находящийся во владениях шамхала тарковского. Дивизион этот назначался в состав отряда, собиравшегося тогда в окрестностях Темир-Хан-Шуры, для действия в горах. Вместе с тем, ему приказано было иметь в виду, что Гаджи-Мурат делает частые набеги на Шамхальское и Мехтулинское ханства, и принять сообразные с этим военные предосторожности.

Гаджи-Мурат, действительно, вторгнулся, в то время, в шамхальство, отбил несколько лошадей в одном из пехотных полков, захватил в плен ханшу, родственницу шамхала, и наконец появился в окрестностях Шуры. Встревоженные жители немедленно уведомили командующего войсками в прикаспийском крае об угрожающей им опасности. При первом известии о появлении партии Гаджи-Мурата, дивизион выступил из Больших-Казаннщ. Это случилось в первый день Светлого Праздника. На пути, к дивизиону присоединились — часть шамхальской милиции и батальон Апшеронского полка На походе, однако, несмотря на то, что пехота шла настоящим кавказским шагом, она далеко отстала от кавалерии. Золотухин вел свой дивизион вперед, с полною уверенностью, что его поддерживает пехота. Каково же было его удивление, когда подскакавший Татарин подал ему записку от батальонного командира, который его извещал, что батальон его давно уже повернул на совершенно противоположную дорогу, вследствие особого распоряжения начальника штаба ². Драгуны с этой минуты были уже предоставлены одним собственным силам, потому что на милицию была плохая надежда; к тому же, ее было немного. [84]

В то время, как Золотухин окончил чтение этой роковой, по своим последствиям, записки, прискакали еще несколько Татар. Издали они уже кричали: «партия Гаджи-Мурата в нескольких верстах!» Милиция шамхала тарковского неожиданно натолкнулась на Гаджи-Мурата, и шамхал требовал подкрепления.

Раздумывать было некогда. Золотухин немедленно послал записку к начальнику штаба, с известием, что «он уже преследует Гаджи-Мурата», а сам с дивизионом понесся вслед за провожатыми Татарами. На помощь пехоты он рассчитывать не мог: был полдень, а пехота могла прибыть только к вечеру.

Проскакав несколько верст, увидели и гаджи-муратовскую партью. В ней было около 500 человек, как в последствии говорил сам Гаджи-Мурат ³ (а не 700, как показывает автор статьи «Русского Инвалида»). Если бы 200 человек драгун не атаковали пятисотенную партью горцев, то драгуны и начальник их Золотухин, вероятно, подверглись бы весьма горькому упреку, — по крайней мере, в то время.

Едва горцы заметили приближающийся дивизион, как тотчас же отступили; Нижегородцы увлеклись в погоню за ними.

Теперь необходимо сказать несколько слов о личности самого Гаджи-Мурата, чтобы уяснить, какое он имел влияние на все дело. 1851 год был годом величайшей славы этого знаменитого кавказского наездника. С каждым днем он становился смелее и смелее в своих набегах и самый круг его военных действий делался все шире и шире. После взятия в плен, из Дженгутая, мехтулинской ханши, после этого самого блистательного и удачного гаджи-муратовского набега, для Гаджи-Мурата, казалось, не было ничего невозможного. С тремя, с четырьмястами отборных джигитов, он бросался из Дагестана в Чечню, и, в то время, как чеченские отряды поднимались преследовать его, он уже успевал уйти в [85] шамхальские или мехтулинские владения и исчезал оттуда по первому сбору войск. Партия его перебиралась за Терек, нападала в астраханских степях, и через несколько времени говорили, что Гаджи-Мурат в Шамхальской губернии. По удачному выражению одного старого Кавказца, «он был везде и нигде»!

Одним словом, он олицетворил собою самое высшее кавказское наездничество. Из этого можно заключить, что некоторым войскам нашим не было покоя ни днем, ни ночью. Они жадно бросались ловить его партии; но Гаджи-Мурат искусно ускользал от них. Он еще не был ни разу разбит Русскими. В то время любимая мечта кавказского офицера заключалась в том, чтобы как нибудь схватиться с этим заколдованным наездником.

Представьте же себе, что эта самая партия наконец в виду удалых драгун — уйти ей уже некуда! В первый раз еще догнали Гаджи-Мурата регулярные войска, — и кто же? Нижегородцы, эти лихие рубаки, этот цвет кавалерии. Все зашумело тогда: «Гаджи-Мурат, Гаджи-Мурат». Гаджи-Мурат понял, что дело его пропало. Он кинулся в лес и, в глазах драгун, уже вскочил на горку (имевшую версты две в окружности), поросшую густым лесом, спешился и засел, не за укреплением — потому что слово «редуте», употребленное автором статьи «Русского Инвалида», означает нечто близко подходящее к правильному укреплению — а за простым бревенчатым, полуразвалившимся забором, поставленным когда-то пехотою, рубившею здесь дрова н собиравшеюся на ночь на вершину этой горы, которая имела вид усеченного конуса. Эта ограда, давно уже поставленная, пришла в совершенную ветхость; но горцы успели наскоро обложить ее срубленными деревьями и ветвями и, таким образом, образовали нечто в роде завала.

Нижегородцы прискакали к этому месту по следам неприятеля; здесь они нашли сильную шамхальскую милицию, доходившую — сколько, по крайней мере, говорили тогда — до тысячи человек. Она спокойно стояла не вдалеке. Сам генерал-адъютант, шамхал тарковский, подъехал к Золотухину.

— Что прикажете делать, ваше сиятельство? спросил его подполковник.

— Действуйте, как знаете, отвечал шамхал коротко. [86]

Тогда подполковник Золотухин только попросил его милицию в свое распоряжение и решился действовать сам. Он сознавал, что броситься на штурм — дело отчаянное; а дожидаться пехоты казалось ему делом невозможным: наступят сумерки, и партия Гаджи-Мурата разбредется по лесу. А уйди Гаджи-Мурат, упусти Золотухин случай схватиться с его партией, — и те же самые люди, которые так беспощадно теперь осыпают его упреками, может быть, упрекали бы его более! Всякий, кто помнит тогдашнее настроение умов на Кавказе, подтвердит наши слова: конечно, никто бы не извинил Золотухина, если бы он упустил представлявшийся случай разбить, а может быть и взять в плен Гаджи-Мурата.

Тот же князь Аргутинский, который, во всю свою службу, сделал одно только несправедливое дело, отвернувшись от праха Золотухина, может быть, сказал бы ему с упреком: «отчего не пошли на штурм?» если бы Золотухин воздержался штурмовать позицию горцев.

Вот какие соображения могли представляться, и, вероятно представлялись, Золотухину. Некоторые советовали ему разбить дивизион на части и этими частями занять все лесные тропинки, в ожидании пехоты; но Золотухин не мог разъединить свои и без того небольшие силы и тем дать неприятелю возможность кинуться всею своею партиею на одну из слабых частей отряда,

Итак, слово «штурм!» было произнесено. Весь первый эскадрон, в числе 80 человек, спешился у подошвы горы и передал лошадей своих пикинерному эскадрону. Капитан Джемарджидзе ⁴, командир этого эскадрона, был, может быть, и прав, решившись заметить дивизионеру затруднительность штурма. Он поступил так, как поступили бы многие. Но капитан Джемарджидзе был подчиненный; следственно, на нем не лежала ответственность, ежели бы партью Гаджи-Мурата упустили, уже однажды столкнувшись с нею. А кто знает, может быть, и сам капитан Джемарджидзе, находясь тогда в положении Золотухина, поступил бы так, как поступил командовавший дивизионом, предпочитая смерть — обидному и незаслуженному упреку. [87]

Распоряжение о штурме было сделано следующее: восемьдесят человек драгун, подойдя почти к самому завалу, прикрытые густыми кустарниками, должны были броситься вперед прямо в штыки. В то же время, вся милиция, двинувшись по горе с другой стороны, должна была отвлечь на себя значительную часть неприятеля. Ошибка Золотухина состояла в том, что он рассчитывал на милицию и думал, что драгунам придется опрокинуть не пятьсот, а, может быть, только триста человек (потому что хотя двести должны же были отойти против милиции). А одному против трех на Кавказе, а в особенности Нижегородцам, ходить не в диковинку. Если бы всегда разсчитывали производить нападение на горцев равными силами, так много ли бы набралось на Кавказе блистательных дел, которыми так богата история кавказских полков и батальонов. Да и что же, в самом деле, за блистательное дело, если регулярный Фронт будет драться в равных силах с безпорядочными, хотя бы н храбрыми толпами? Он, натурально, побьет их: иначе, регулярный строй снизойдет на степень той же безпорядочной толпы, если не будет иметь перед нею в бое никакого преимущества.

В подтверждение своих слов, приведем пример штурма, 22 сентября 1849 года, сильно укрепленной позиции близ аула Мискенджи, во время ахтинской экспедиции, где три баталиона Графского полка ⁵, имея по семисот человек каждый, двинулись на штурм. Аул был защищаем несколькими тысячами самых отчаянных мюридов. Баталионы должны были взбираться на крутые горы, брать один ряд завалов за другим, и все это под сильнейшим ружейным огнем обороняющегося, употребившего в дело, сверх того, и огромные камни. Несмотря на эту отчаянную оборону сильнейшего неприятеля, Графцы взошли на горы. — и мискенджинская позиция была взята.

Положим даже, что при этом нашим войскам помогали гранаты и ракеты, а у Золотухина артиллерии не было; но и позиция Мискенджи была нечета лесному завалу Гаджи-Мурата. Да, наконец, как оказалось впоследствии, при атаке [88] Мискенджи, гранаты и ракеты наши, поддерживая дух войска, не причинили почти никакого существенного вреда неприятелю. Так, по крайней мере, говорили сами горцы, сознаваясь, что бежали перед русскими штыками.

Приводим еще другой пример: подвиг одного эскадрона того же самого Нижегородского полка, под командою штабс-капитана Петрова ⁶, разбившего вчетверо сильнейшую партию горцев, при встрече с нею, в 1847 году, во время разъездов эскадрона близ Миатланской переправы.

Можно также напомнить взятие аула Кутиши отрядом генерал-лейтенанта князя Бебутова ⁷, бывшее в 1846 году, где драгуны, ворвавшись конные в самый аул, принуждены были спешиться я, после кровавой работы, в продолжение которой на одного драгуна приходилось по 5 и по 6 человек горцев, остались победителями. В этом весьма неравным бою, особенно отличился 7-й эскадрон, под командою Дмитрия Матвеевича Золотухина.

Конечно, Нижегородцы не забудут и Элису ⁸: с этим именем сопряжено одно из самых славных преданий боевой жизни их. Спешенный драгунский дивизион, под командою храброго Барковскаго, пошел на штурм этого грозного аула и взял его, в то время, когда несколько штурмов пехоты бы ли уже блистательно отбиты горцами.

Неужели все эти примеры неравного боя, в которых наши войска, несмотря на свою значительно меньшую против неприятеля численность, выходили победителями, не могут извинить Золотухина, хотя отчасти, в его решимости штурмовать, с восьмидесятью человеками своего дивизиона, пятисотенную партью горцев, и, в добавок, когда в этой партии находился Гаджи-Мурат, имя которого придало бы новый блеск победе?

Возвращаемся к своему разсказу.

Драгуны быстро взошли на гору и остановились возле опушки кустарников. Отсюда оставалось всего до завала не больше [89] 25 шагов. Вместе с тем, зашевелилась милиция и подошла к горе с другой стороны; но, вместо того, чтобы двинуться вперед или, по крайней мере, хотя показать намерение на это, она залегла за кустами и начала стрелять вверх на гору, не причиняя своими выстрелами никакого вреда неприятелю, до которого, по дальности расстояния, едва доносились пули.

Гаджи-Мурат понял (и понял, вероятно, по навесным выстрелам), с какою милициею Бог приводит его иметь дело. Он отрядил противу нее несколько человек, приказав им выстрелами отвечать на выстрелы милиционеров и разными криками отвлекать их внимание от того, что будет происходить по другую сторону горы. Сюда он направил почти все свои силы, — и расчет его был верен.

Когда драгуны, имея впереди себя Золотухина и Джемарджидзе, с криком «ура!» кинулись на завал, они, действительно, столкнулись с пятьюстами горцев.

В селении Дженгутае ⁹, мы не раз имели случай видеть одного татарина (к сожалению, не упомним имени). Он служил векилем в Дагестанском конно-иррегулярном полку. Этот Татарин, бывший в числе нескольких человек, передавшихся к нам с Гаджи-Муратом, участвовал во всех замечательных набегах своего наиба и был правою рукою его. В шутку, мы, обыкновенно, называли его гаджи-муратовским начальником штаба. Вот что рассказывал о штурме 8 апреля 1851 года этот, поистине, храбрейший человек: «Когда ваши драгуны крикнули «ура!» и кинулись на штурм, мне показалось, что у каждого солдата было по девяти голов; а ведь я не из числа трусливых! ¹⁰ Горцы дали страшный залп из всех ружей, но не выдержали, дрогнули и кинулись прочь от завалов. Мы были бы истреблены горстью ваших драгун; но тогда сам Гаджи-Мурат выхватил свою шашку и собственноручно срубил двух мюридов ¹¹. Этим только средством он удержал свою партью от бегства. Мы кинулись опять к завалу. Здесь уже было несколько человек Русских.» [90]

Это был сам Золотухин, с несколькими драгунами. Он первый вскочил на завал, и, в тот момент, как он уже схватил неприятельский значек ¹², сам Гаджи-Мурат кинулся к нему, выхватил из-за пояса пистолет, выстрелил в упор и положил Золотухина на месте.

Все здесь описанное, конечно, произошло мгновенно: в то время, как одни падали под неприятельскими пулями на самых завалах, другие только что подбегали к ним; но, видя смерть Золотухина и рану эскадронного командира, капитана Джемарджидзе, потеряв половину своих товарищей, драгуны смешались и повернули назад. Как ни торопливо было отступление их, но они успели, по прекрасному кавказскому обычаю, захватить с собою не только тело убитого подполковника Золотухина, но и многих нижних чинов. В руках горцев остались только трупы отчаянных храбрецов, отделившихся при начале еще от фронта, с прапорщиком князем Ратиевым, который погнался за значком и погиб со всеми за ним последовавшими. Конечно, он увлекся. Но мы не упрекаем и Ратиева, как не упрекали Золотухина. Мир костям храбрых!

Гаджи-Мурат открыл убийственный огонь по отступающим. Эскадрон потерял убитыми: 1 штаб-офицера, 1 обер-офицера и, кажется, 23 рядовых; раненых было очень много. Но до совершенного истребления эскадрона было далеко. По крайней мере, сколько нам помнится, на пополнение эскадрона, из Чир-Юрта было послано не более сорока человек. Гаджи-Мурат, с шашкою наголо, выскочил первый из завала, с намерением окончательно уничтожить отступающую горсть наших; но его любимый нукер, тот самый дженгутайский знакомец наш, о котором мы выше говорили, схватил его за руку и удержал в нем этот «бешеный порыв», по его собственному выражению.

— Что ты делаешь? кричал он ему: — опомнись: в лесу, вероятно, есть еще драгуны, и нас уничтожат. [91]

Эти слова подействовали: Гаджи-Мурат опять собрал всех на вершину горы и расположился там, в ожидании сумерек.

В сумерках приехал и сам командующий войсками в прикаспийском крае, генерал-адъютант князь Аргутинский, с частью милиции. Горцы, заметив еще издали приближение наших войск, воспользовались наступившею темнотою и разбрелись по лесу. На другой день после описанного нами боя, поймано было только несколько человек из всего скопища.

Между тем, как совершенно уже стемнело, начала подходить и пехота. Ее немедленно направили на гору; но на горе никого уже не было. Следовательно, расчет Золотухина, в этом отношении, оказался верным: пехота опоздала, и если бы Золотухин стал ожидать ее, чтобы начать дело, дела бы, вероятно, не было вовсе.

Князь Аргутинский выслушал от раненого капитана Джемарджидзе подробности боя и был ими недоволен. Он отвернулся от лежавшего тут тела подполковника Золотухина; но о словах его: «жаль, что тебя убили, очень жаль: я бы тебя под суд отдал» ¹³, мы не слыхали ни от кого из очевидцев этого дела.

Мы полагаем, что Золотухин, не говоря об обстоятельствах, от него не зависевших и поставивших его в такое, с самого начала дела, затруднительное положение, может быть еще оправдан и тем, что дал приказание штурмовать, хорошо зная дух горцев, и основывал надежду на успех на многих уже бывших примерах таких успехов, как мы сказали выше. В этом деле оправдывает его самое поведение неприятеля: горцы уже дрогнули; а у Азиатов от этого до совершенного бегства только один шаг. Победа была бы наша; но ее вырвал из рук Золотухина сам Гаджи-Мурат. Вся честь этого дня принадлежала ему одному.

Погребение убитых подполковника Золотухина и прапорщика князя Ратиева совершено в укреплении Темир-Хан-Шуре, при огромном стечении всего народонаселения, со всею печального, трогательною церемониею. Над гробом Золотухина не было памятника. Я знаю, что Нижегородцы делали на него подписку. «Кровь его на нас!» могло сказать общество, [92] потому что каждому члену его угрожала, или могла угрожать, подобная же участь.

Память о Золотухине долго еще будет жить в простых солдатских песнях, которые составляют на Кавказе своего рода памятники. Нижегородцы воспевают каждое дело, но личностей в них выводят мало: на это они скупы. Вот почему имя Золотухина, попавшее раз в песню, будет уже переходить от одного поколения Нижегородцев к другому. Не останется в эскадроне ни одного человека, кто бы помнил это роковое дело; а песня все еще будет петься о нем...: Золотухина любили солдаты и вспоминают о нем с гордостью.

Тяжело вспоминать,
Что пришлось увидать,
    Как погиб командир перед нами!...
Да за то весь Кавказ
Не забудет про нас
    И начальство зовет молодцами!

Так кончается песня лейб-эскадрона Нижегородского драгунского полка: «На смерть Золотухина».

__________________________________

Выше мы привели уже несколько примеров, из которых читатель мог усмотреть, что войска наши на Кавказе неоднократно вступали в дело с неприятелем в несколько раз сильнейшим и что бой 8 апреля 1851 г. не был столько следствием запальчивости Золотухина, сколько следствием общепринятой в то время на Кавказе системы. Теперь расскажем еще несколько подробнее о деле, бывшем уже после смерти Золотухина. В этом деле горсть драгун, под начальством князя Чавчевадзе, принуждена была выдержать бой с неприятелем, по крайней мере, в десять раз превосходившим наш небольшой отряд своею числительною силою.

Это произошло в 1853 году, который был обилен происшествиями в Нижегородском драгунском полку. В январе месяце, 4-й дивизион, под начальством подполковника Шульца ¹⁴, разбил сильную партью, пытавшуюся отбить лошадей в полку, во время водопоя на Сулаке. В августе же [93] месяце произошло дело, о котором мы имеем намерение вести теперь речь. Осенью, 3-й дивизион, под командою майора Петрова ¹⁵, в отряде князя Аргутинского-Долгорукого, сделал баснословный переход через снеговые горы и внезапно явился из Дагестана на Лезгинской Линии, в то время, когда крепость Закаталы была окружена огромными скопищами горцев. Конец года полк провел в Турции, где, в баяндурской и баш-кадык-ларской битвах, принимал самое блистательное участие. Все лето было тревожно: лазутчики поминутно давали знать нам, что сильная партия горцев намерена перейдти Сулак, произвести нападение вблизи аула Султан-Юрта и отбить табун артиллерийских лошадей, ходивших там на пастьбе. Командующий Нижегородским драгунским полком немедленно приказал взять этих лошадей с пастьбы и держать их на конюшне. Лошади были взяты, а слухи о близком нападении горцев, между тем, не прекращались. Нужно было ожидать нападения на один из мирных аулов, разбросанных по Сулаку.

В таких слухах и тревожном ожидании, тянулось время до 30 августа. Утром в тот день, в Чир-Юрте был церковный парад, по случаю теизоменитства Государя Императора; но еще не успела окончиться божественная служба, как внимание всех привлекло на себя новое боевое зрелище. В Чир-Юрт вступали охотники Нижегородского полка — впереди ехал храбрый граф Менгден — они вели за собою только что отбитых у горцев лошадей и везли, по кавказскому обычаю, кровавые трофеи, взятые ими с поля битвы. Оказалось, что, в ночь, партия горцев, намеревавшаяся переправиться через Сулак, внезапно наткнулась на удалых охотников и потерпела решительное поражение.

Это обстоятельство дало повод думать, что горцы нескоро отважатся на новое предприятие. Убеждение это было так сильно, что даже охотники не отправились в следующую ночь в свои обычные разъездные поиски, а, утомленные трех-дневными поисками по соседним горам, предались отдыху в самом Чир-Юрте.

Офицеры провели вечер у одного эскадронного командира, у которого, по случаю именин хозяина, составились танцы. Никому не приходило в голову, что горцы опять близко. [94]

Перед рассветом офицеры разошлись по домам; но едва начался день, как прискакал на двор командующего полком ¹⁶ запыхавшийся Татарин. Он только мог объяснить: что ночью горцы нападали, у султан-юртовских жителей отбили скот и теперь переправляются через Сулак на свою сторону. В Нижегородском полку затрубили тревогу. Командующий полком выскочил на улицу и, встретив дежурный 7-й эскадрон, который только что шел к водопою, приказал ему немедленно вернуться, а остальным эскадронам — седлать.

Вместе с 7 эскадроном должен был скакать на тревогу и 1-й, бывший на очереди дежурного. Этот сводный дивизион поступил под начальство командира 1-го дивизиона, подполковника Барковского ¹⁷.

Эскадроны направились прямо к Сулаку. Им приказано было перейдти его в брод. Хотя тогда через Сулак и был устроен мост неподалеку от старой крепости Чир-Юрта, но, направляясь на этот мост, эскадроны ни в каком случае не успели бы уже перерезать отступление горцам. Нужно было выиграть время, тем более, что броды по реке, в это время, были.

К несчастью, 7-й эскадрон, первый, прискакавший к Сулаку, не напал на брод и взял несколько вправо: страшная быстрота течения сбила его, закружила, н несколько лошадей перевернулось на спину. Суматоха сделалась ужасная. Люди, едва сами удерживающиеся от напора воды, принуждены были помогать друг другу и заботиться о лошадях. В то же время, первый эскадрон взял еще ниже и попал на еще большую глубину ¹⁸.

Между тем, капитан князь Чавчевадзе выскочил раньше других на противоположную сторону. Увлеченный порывом храбрости, он не захотел терять ни одной минуты понапрасну, крикнул эскадрону, чтобы он догонял его, а сам, с [95] 20 человеками, понесся вперед, чтобы только настигнуть партию.

Утро было туманное, мешавшее явственно разглядеть отдаленные предметы. Проскакав несколько верст, он увидел наконец скот, как будто бы отдалявшийся от Сулака в горы. Несколько всадников, разъезжавших по сторонам, убедил наших, что это султан-юртовский скот, отхваченный партией; но едва наша горсть подскакала к ним, как вся партия вдруг села на коней, и перед князем Чавчевадзе явилось 500 человек горцев.

Горцы употребили весьма искусный маневр: в то время, как они переправлялись за Сулак с своею добычею, отдельные всадники их рыскали почти у самого Чир-Юрта, наблюдая, что будет происходить там; они даже следили (как признавались потом и сами) за нашею несчастною переправою и, конечно, обо всем уведомляли свою партию. Когда Чавчавадзе понесся с 20 человеками, горцы уже знали об этом. Желая завлечь наших, они слезли с лошадей и перемешались в огромном стаде. Только несколько человек остались на конях.

Все это князь Чавчевадзе разглядел тогда, когда был уже лицом к лицу с неприятелем. Положение его было крайне затруднительно. Он решился действовать так, как всего меньше ожидали горцы, т.е. наскоро устроив своих храбрецов, он, очертя голову, кинулся в шашки. 500 человек татарских наездников, ошеломленных неожиданностью, подались назад. Не давая оправиться им от смущения, Чавчевадзе ударил на них снова; а, между тем, начали подскакивать один по одному и остальные, переправлявшиеся через Сулак, люди. Все это бросалось в бой поодиночке. Но горцы скоро оправились. Джигиты их врезались в самую середину наших, и закипел бой. Сам князь Чавчевадзе выбыл из Фронта раненый, н эскадрон его, дав блистательное доказательство своей храбрости, наконец дрогнул. В это самое время, прискакал подполковник Барковский, с последними остатками 7-го эскадрона. Он принял команду, — и его личному мужеству обязан эскадрон спасением: он быстро привел его в порядок и снова устремился на горцев, дрогнувших при этом вторичном на них нападении. [96]

Но едва завязался решительный бой, как вдали показался 1-й эскадрон, под командою штабс-капитана Макарова ¹⁹. Он понесся в полном порядке на выручку 7-го эскадрона. Стремительная атака развернутым фронтом и прямо в шашки кончила все дело. Горцы повернули к нам тылом и понеслись в разные стороны. Драгуны гнались за ними до самых гор. Здесь преследование было остановлено, потому что горцы были дома. Эскадроны собрались и пошли назад, отбив обратно часть захваченной хищниками добычи.

В этом неравном бою, эскадрон потерял несколько нижних чинов. Под подполковником Барковским была убита лошадь, в то время, как он устраивал эскадрон: горец выстрелил в него из пистолета почти в упор, но попал в шею лошади. Князь Чавчевадзе спасся от смерти только тем, что был в эполетах, которые не успел снять с сюртука после вечера у капитана М… Горец нанес ему такой сильный удар, что шашка, разрубив кованый, кавалерийский эполет пополам, остановилась только на кости плеча: значит, не будь эполета, он бы разнес его до седла! В то же время, другой горец, выбив у него шашку, разрубил кисть правой рукн. Эта рана была так значительна, что князь Чавчевадзе долго не мог вынимать шашки, хотя в башка-дык-ларском бою и носился, попрежнему, впереди своего эскадрона.

ДРАГУН.

Комментарии

1. Дмитрий Матвеевич Золотухин служил прежде в Московском Драгунском полку; в 1845 году, он переведен в Нижегородский драгунский полк, в чине капитана.

2. Это распоряжение было сделано, как надо думать, в следствие какого нибудь ложного донесения о появлении партии Гаджи-Мурата в другой стороне... Авт.

3. В 1853 году, Гаджи-Мурат, с несколькими любимыми своими нукерами, передался нам и жил в Тифлисе. Действительно ли ссора с Шамилем побудила его на это, простое ли желание выведать Русских? Это до сих пор не известно. Последняя догадка, кажется, вероятнее, потому что, прожив довольно долго в Тифлисе, Гаджи-Мурат покушался бежать в горы. К тому же, ему, кажется, и нечего было опасаться Шамиля, потому что он имел свою значительную партию приверженцев. Авт.

4. Ныне полковник и командир Переяславского драгунского Его Императорского Высочества Великого Князя Александра Александровича полка.

5. Графский полк — бывший пехотный его светлости князя Варшавского графа Паскевича-Эриванского, а ныне Ширванский пехотный Его Императорского Высочества Великого Князя Николая Николаевича Старшего полк.

6. Ныне полковник, командир Гребенского Линейного казачьего полка и, вместе с тем, командир 10-й бригады кавказского линейного казачьего войска.

7. Впоследствии баш-кадык-ларский и курюк-дарский победитель.

8. Аул Элису принадлежал Даниель-Беку, элисуйскому султану, бывшему генерал-майору русской службы; впоследствии он передался Шамилю и стал любимейшим его наибом.

9. Дженгутай — столица Мехтулинского ханства.

10. Этому можно поверить, если вспомнить, что Гаджи-Мурат обязан исключительно ему похищением мехтулинской ханши из самого дворца ее.

11. Одного он изрубил на смерть, другого только крепко ранил. Авт.

12. Каждый наиб, даже просто предводитель, не только большой, но и всякой мелкой партии, имеет свой значок, составляющий для них что-то в роде наших знамен. Обычай возить значки перешел и к нам: на Кавказе каждый частный начальник имеет свой собственный значек. Авт.

13. «Русский Инвалид», № 103.

14. Ныне полковник и командир Новороссийского драгунского Его Императорского Высочества Великого Князя Владимира Александровича полка (2-й легкой кавалерийской дивизии).

15. Ныне командир Гребенского линейного казачьего полка.

16. За отсутствием, в то время, командира полка, полковника князя Чавчевадзе, полком командовал старший дивизионер, подполковник, Шульц.

17. Ныне поиковник и командир Тверского драгунского Его Высочества Великого Князя Николая Николаевича Старшего полка.

18. При этой переправе, в эскадроне утонуло, кажется (сколько помню), 2 лошади, а в 1 эскадроне — 4 рядовых. Нижегородцы эту переправу называют: «морским делом».

19. Ныне подполковник.

Текст воспроизведен по изданию: По поводу статьи: Воспоминание драгунского офицера о деле 8 апреля 1851 года // Военный сборник, № 11. 1860