(Из дорожных записок 1844 года.)

Природа Кавказа и Грузии неизобразимо прелестна, величественно прекрасна: вся эта цепь снеговых гор, эти утесы, то живописные, то угрюмые и ужасающие, и теперь у меня перед глазами. А народ! — сколько различных племен встречал я в путешествии! Видел я Черкес различных названий, и «в ауле на своих порогах», и на коне, на высокой горной тропинке, видел в схватке, видел на переправе через буйные реки; наконец, видел, как иной с неизменным ружьем цепляется за камни, чтобы, с опасностью жизни бросить где-нибудь на площадке горсть бедной пшеницы для насущного чурека. Грузины, Имеретины, Татары, Турки, Персияне, Лезгины, Осетины, Чеченцы, Кабардинцы Назраны, Беслинейцы, Абадзехи, Нагайцы, Кумыки, мелькнули передо мною. Все это Азиатское человечество пело, божилось, торговалось на своем языке, смеялось и плакало по своему, пестрело разноцветными костюмами, бросалось в глаза странными, резкими обычаями. Тифлис большой город, смесь Азиатского с Европейским; но преобладание первого над последним поразит вас с первого взгляда. Стоит он в долине и издали не представляет ничего особенного: а в самом городе есть места, откуда не [217] налюбуешься на эти бесчисленные домы с плоскими крышами, на эти сады, из которых словно вырываются стройные тополи; не насмотришься на буйную Куру, на старинные храмы, Метехский замок, развалины древней крепости и на величественную скалу св. Давида. На этой скале в монастыре погребен Грибоедов. По четвергам обыкновенно Грузинки и Армянки в белых чадрах, босыми ножками всходят на скалу Давида помолиться, выпить воды из источника и с теплою верою вымолить себе желаемое. Для этого они берут обыкновенно у источника камешки и втыкают их в стены храма, обходя по нескольку раз церковь со всех сторон, целуя стены и творя молитву. Я не мог однакож узнать начала этого религиозного обряда. Базары в Тифлисе также шумны и деятельны, как и везде на востоке: ремесленники в лавках публично отправляют свои ремесла в ужаснейшей тесноте, на узких улицах, где чистоты и опрятности не спрашивайте, хотя беспрестанно маленькие бичо (мальчики) поливают и метут улицы. Почти вся торговля в руках Армян — живого и промышленного народа, который не только не уступит Евреям, но, как говорят: самый плохой Армянин надует опытного Иудея. Есть там и честные потомки Израиля, однако в малом количестве, Турецкие и Персидские, в восточных костюмах; но и под [218] острым папахом и чухой с откидными рукавами легко узнать Еврея по физиономии. Почти ни у одного из них не видел я кинжала за поясом; но аршин и Азиатская чернильница — неразлучные их спутники. Жиды и там разносят и развозят товары, как и у нас в Польши и Малороссии. Темный базар сходствует с нашими гостиными дворами: и здесь также хватают за полы покупателя, который иногда не знает, как отбиться от услужливых сидельцев. Тифлисские купцы обыкновенно по праздникам запирают лавки и гуляют в садах, или дома, смотря по обстоятельствам. Но в темном базаре иногда и по праздникам кипит деятельность: хозяева запирают лавки, однако же часть товаров позволяют детям своим продавать, и что мальчик выручит сверх известной цены, то остается в его пользу. Вот тут-то надо посмотреть на ловкость, расторопность и плутни красивых ребятишек, особенно Армян: это коммерческое племя с детства приучается к весам, аршину, к счету различных денег и к разным языкам, в том крае употребляемым. Мальчишка лет десяти сидит у своей лавочки, поджав ноги, и, перебирая четки, ждет покупателя. Зной склоняет его к лени и ко сну; он будто дремлет. Но вот раздались шаги — идет Русский чиновник, — уже бичо вертится около него кубарем и, на чистом [219] Русском языке, деликатно предлагая товары, неделикатно по Азиатски тащит его к лавке. Чиновник отбился и идет поспешая вперед. Проходит Татарин — уже мальчик говорит с ним по Татарски, и торгуется, мерит канаус или мовь и перекликается с Грузином по-Грузински, с Осетином по Осетински, считает деньги, дает сдачу и тут же ловко сбивает шапку с проходящего мальчика и передразнивает дряхлую старуху, ползущую в чадре и туфлях с высокими каблуками мимо его лавки... Не насмеешься и не налюбуешься на проворство этих маленьких плутов. Более всего любил я табачные и оружейные лавки, которых бездна в Тифлисе. Потребность табаку и оружия повсеместная; следовательно, нигде нет такого стечения народа, как в тех или других лавках. Купец (он же и мастер) точит ручки кинжала или шашки, тот пишет золотом на полосе или на стволе винтовки и пистолета; тот под чернь обделывает ножны или рукоятку. А покупатели со всех сторон идут и идут к оружейникам. В табачных же лавках целые кучи крошеного Турецкого табаку, желтого, свежего, душистого; целые пирамиды черешневых чубуков, Цареградских трубок, — и все это изумительно дешево. Курите сколько угодно — вы этим обяжете хозяина, потому что, может быть, купите у него; а если купили хоть [220] фунт, он вам еще горсть прибавит, и табак велит отнести за вами на квартиру, как бы вы далеко ни жили. В кофейнях занимательно; но я предпочитал их вблизи бань, где живут правоверные, которые, сидя поджавши ноги и прихлебывая кофе, дымят свой кальян и слушают, часто зажмуря глаза, какого-нибудь краснобая: здесь и Татары в разноцветных чухах и Турки в неизмеримых шальварах и роскошных чалмах убивают досужее время. Но бани Тифлисские — истинное наслаждение. Здесь не подогревают воды, а проводят из гор минеральные источники, и вы можете выбирать температуру какую угодно. Вас введут в чистый предбанник, где и диван, и стол, и зеркало к вашим услугам; оттуда вы проходите в баню. Пол устлан гладким камнем; пар валит из бассейна, куда цедится горячая, серная вода. Распарившись в ванне, вы ложитесь на гладкие чистые доски, и банщик начинает свою операцию: сперва выломает вам члены так, что хрустят составы; но прикосновение его нежно и деликатно; потом положит вас спиной к верху, вскочит на вас и начнет ездить на пятке по всему позвоночному столбу, быстро поворачивается, скользит по членам и только-что не пляшет лезгинку; после вычистит шерстяною перчаткою, посадит и начнет обливать волнами душистой мыльной пены, так-что вы [221] находитесь словно в белом жемчужном облаке; наконец окатит вас несколько раз водою, ударит ладонью по спине и скажет свое обычное яхшы (хорошо). Везде по городу, особенно в торговых частях, стоят духаны (трактиры), где приготовляется съестное, а вина и водки целые бурдюги. Духаны всегда набиты народом. Дешевизна вина изумительна. Только кто не привык к нефтяному запаху, сообщаемому бурдюгом, тот сначала пьет неохотно, но легко привыкает. Мелькают здесь иногда и Русские мужики, мастеровые, удалые промышленники. Я не мог не дивиться отваге Русского народа, когда двух Владимирцев встретил с коробками по Кабардинской плоскости. Пробираются с ружьями на авось: двум смертям не бывать, одной не миновать!

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминания о Тифлисе. (Из дорожных записок 1844 года) // Журнал для чтения воспитанникам военно-учебных заведений, Том 67. № 266. 1847