ВОСПОМИНАНИЕ

О ЗИМНЕЙ ЭКСПЕДИЦИИ МАЙКОПСКОГО ОТРЯДА

После 1851 года — года постройки Белореченского укрепления — наступательные действия наши за реку Лабу возобновились в апреле 1857 года, когда значительный отряд, под командою генерал-майора Дебу, занял то место, на котором расположено теперь Майкопское укрепление. Я говорю "наступательные действия" в том смысле, что отряд двинулся с целью, заняв позиции, утвердиться на ней навсегда и, таким образом, дать начало устройству белореченской линии; отрезавшей у горцев большое пространство земли между реками Лабою и белою.

Между 1851 и 1857 годами, войска наши часто вторгались в залабинские земли, но это были набеги, по большей части, кордонных начальников, вызванные или слишком дерзкими хищничествами горцев, или желанием поживиться на счет их имущества. Такие набеги всегда сопровождались более или менее сильными перестрелками, но не приносили нам существенной пользы потому, что пройденные отрядом места, вслед за уходом войск, тотчас же занимались горцами и сожженные аулы выстраивались. Правда, горцы теряли много своего имущества и скота, но они скоро пополняли убыток мелкими хищничествами по всей нашей кордонной линии и, можно полагать, пополняли с лихвой.

В бесполезности набегов, кажется, убеждено было и само начальство: но, по необходимости, приходилось ограничиваться ими: для решительных действий войск было [248] недостаточно. До майкопского похода, в районе Лабинского округа, мы вели войну, можно сказать, оборонительную, стараясь оградить занятый нами линии от беспрестанных набегов беспокойных соседей. Сформирование после кампании 1853-1856 годов двух новых полков, Крымского и Севастопольского, и перевод из Нальчика Кубанского полка, которому штаб назначался на реке Белой, дали возможность выйти из пассивного положения и принять образ действия, так удачно прилагавшийся уже тогда на левом фланге, т. е. постепенно подвигать наши линии в пределы горцев, укрепляя их за собою или вновь поселяемыми станицами, или же штабами полков и постами.

По занятии места для Майкопского укрепления, войскам предстояло много трудов. Отряд очутился среди самого густого горского населения, а потому частые столкновения были неизбежны. Доставка в возникавшее укрепление необходимого для построек леса, перевозка провиянта и овса из станицы Тенгинской, косьба травы в окрестностях самого Майкопа, все это сопровождалось частыми и довольно жаркими перестрелками. Даже водопой не обходился никогда без жертв с нашей стороны. Левый берег Белой, насупротив лагеря, был покрыт дремучим лесом, постоянно занятым горцами, так что два раза в день приходилось выбивать их из него артиллерийским огнем, чтобы дать возможность напоить лошадей отряда и запастись людям водою для варки пищи. С упалью воды в Белой, решено было обеспечить водопой, вырубив лес на левом берегу до подножие хребта гор, отделяющего ущелье реки Белой от ущелья реки Курджупса, Решение было исполнено с сильными перестрелками, и вскоре легкий мост соединял Майкопское укрепление с блокгаузом, построенным на левом берегу Белой. С этого времени водопой стал почти безопасным; говорю "почти", потому что горцы не пропускали ни одного раза, чтобы не стрелять по водобою из крепостных ружей. Потеря наша была весьма незначительная, и, по необходимости, приходилось жертвовать несколькими людьми в месяц, так как занятое летом лесистой горы, постоянного приюта горцев, было бы сопряжено с большим уроном.

Несмотря почти на каждодневные перестрелки, войска продолжали свое дело, и возведение валов Майкопского [249] укрепления шло быстро. К началу зимнего периода действий отряда можно было покойно оставить Майкоп с небольшим гарнизоном, я всеми войсками предпринять движение для очистки окрестностей от горского населения. Это и составляло задачу отряда, выполнение которой я намерен рассказать. Свидетелем летних действий отряда я не был, а потому и не берусь описывать их, надеясь, что кто-либо из участников примет на себя труд пополнить делаемый мною большой пробел. Предложить же читателю описание этого периода на основании одних официальных данных я не решаюсь, чтобы не подорвать веру в рассказ очевидцев и участников. Правдивое описание кавказской войны именно только тогда и возможно, когда оно будет составлено на основании рассказов участников, конечно с пополнением необходимыми числовыми данными из официальных источников.

I.

В ночь с 2-го на 3-е декабря я прибыл в отряд, чтобы заменить товарища, раненого в ноябре при движении от Белореченского укрепления в ущелье реки Пшехи. Выехав из станицы Тенгинской с колонною, конвоировавшею крепостную артиллерию и дивизион пешей артиллерии 18-й бригады, 1-го декабря, мы добрались до Майкопа только 2-го числа ночью. Почти весенний день выступления сменился зимним, с мятелью, и к приходу нашему в Майкоп все окрестности были покрыты глубоким снегом. Измученному двухдневным переходом, сначала под дождем, потом под снегом, мне было не до того, чтобы рассматривать лагерь и укрепление, хотя лунная ночь и прекратившая снег делали это возможным. Я скорее старался отыскать землянку офицеров своей батареи и, найдя их еще бодрствующими, попросил чаю. Продрогшему до костей, землянка показалась мне раем, несмотря на то, что вход в этот рай чуть-чуть не сопровождался вовсе невеселым обстоятельством: при спуске в него чуть я не расшиб себе нос, поскользнувшись на мокрых земляных ступенях. Землянка наша (считавшаяся, одною из лучших в отряде), состояла из двух отделений. Правая половина собственно комната офицеров, была аршин сею длины и пяти ширины; небольшие сени отделяли ее от [250] другой, почти такой же величины комнаты, назначенной для прислуги. Офицерское помещение было довольно опрятно смазано глиной, имело под крышей длинное окно со стеклами, огромный камин в углу и потолок, подшитый полками офицерской палатки. По сторонам были три койки, по средине стол для обеда и для письменных занятий дивизионера. Встреченный радушно старым и добрым моим товарищем, дивизионером В*, я расположился в землянке как у себя дома. Отогрев меня чаем и легкой закуской, В* объявил, что в пять часов утра отряд выступает в Курджупское ущелье и что взвод, которого я назначался командиром, тоже должен идти. Было около двух часов ночи; до выступления отряда оставалось всего три часа, и потому, прекратив всякие разговоры, я, одетый, бросился на постель и заснул богатырским сном.

Часа через два с половиною разбудил меня вестовой, говоря, что чай давно готов и что отряд сейчас выступит. Делать было нечего: я неохотно покорился настоятельным просьбам вестового, но, по выхода из землянки, резкий ночной мороз мигом прогнал остаток моей сонливости. Приняв свою новую команду, я повел взвод за черту лагеря.

Войска, хотя уже выведенные в поле, были разбросаны в беспорядке, ожидая приезда начальника и указания мест. Баталионы черными большими квадратами отделялись на белом покрове снега. Немного в стороне тянулась темная полоса кавалерии, выходившей из лагеря в авангард; полоса эта в некоторых местах прерывалась частями конной артиллерии, казавшейся издали небольшими кучками конных казаков. Там и сям, между баталионами, стояли взводы пешей артиллерии, остановленные на своем пути в том порядке, в каком двигались. Адъютанты и ординарцы шныряли между войсками, отыскивая начальников частей и передавая им приказания. В воздухе стоял глухой шум от сдержанного говора нескольких тысяч человек. Ближе к баталиону шум делался несколько яснее: можно было различить смех, остроты, тихое похлопывание греющихся солдат; однако все это делалось без обычного крика, всему придавалась какая-то таинственность. Но вот ближайшие к лагерю войска притихли; проехало главное начальство, отдавая окружающими приказания; потом все задвигалось разом; адъютанты [251] засуетились еще более; пехотные части, сталкиваясь, пошли на назначенные им места; артиллерийские колеса завизжали по мерзлому снегу и из разбросанных войск образовалась стройная грозная масса. Шум опять стих; от пехоты отделились небольшие команды в боковые цепи, и затем весь отряд, по команде "марш", передаваемой в полголоса, двинулся вперед.

Отряд прошел небольшое пространство по направлению к укреплению Белореченскому, и, повернув правым плечом, стал на правом берегу Белой, Фронтом к реке. Берега реки оказались замерзшими; но пробить лед было делом одной минуты, и несколько сотен кавалерии, быстро перейдя реку, заняли левый берег.

Светало. Отряд, стоявший насупротив Курджупского ущелья, занял левый берег и вход в ущелье кавалериею и частью, перевезенной уже туда, пехоты. Пехота разбирала завал, устроенный горцами поперек всего ущелья, от горы и до берега Курджупса; несколько, сотен кавалерии занимала позиции впереди завала, в самом ущелье; остальная кавалерия перевозила солдат на левый берег реки. Завал мог служить превосходной защитой для горцев и, вероятно, постройка его стоила им большого труда. Он состоял из двух плетней, расположенных параллельно в расстоянии аршина один от другого; промежуток между ними был завален камнями, наружная сторона плетня, обращенного к реке, обсыпана землею. Нет сомнения, что если бы занятие этой позиции было произведено нами днем, то не обошлось бы без большого числа убитых и раневых. Горцы, защищаемые завалом, почти безнаказанно били бы нас во все время переправы и всегда имели бы возможность отступить в ущелье, прикрываясь стрелками, расположенными в лесу, на горе, отделяющей Белую от Курджупса. Теперь же большая часть войск была уже в ущелье, когда горцы заметили наше движение и увидели, что надо помышлять не о защите позиции, а о спасении своих семейств и имущества из ближайших аулов. По уничтожении завала, войска немедленно приступили в разработке спусков к реке и вырубке леса по обоим берегам Белой.

К вечеру весь отряд, с обозом, расположился лагерем в углу, образуемом впадением Курджупса в Белую. [252]

В этот же день, когда значительная часть пехоты, было переправлена на левый берег реки, генерал Козловский (командовавший войсками кубанской линии и Черномории), с частью кавалерии, сделал рекогносцировку Курджупского ущелья, бывшего до сих пор для нас terra incognita.

Курджупское ущелье, довольно узкое при входе в него, идет дальше постепенно расширяясь и верстах в пятнадцати представляет уже довольно большую равнину, перерезываемую частыми изгибами реки того же названия. Гребень гор, отделяющий это ущелье от Майкопского, был покрыт густым лесом, в особенности на стороне, обращенной к Майкопу. Верстах в трех от входа в ущелье, была небольшая конная тропа через гору, выходившая насупротив самого Майкопа, а немного далее арбяная дорога, тоже оканчивавшаяся насупротив Майкопа, но выше его. По гребню гор была также дорога, разработанная горцами летом, собственно для провоза своих орудий. На этой последней дороге, в разных местах, были устроены три батареи, состоявшие из небольшой расчищенной площадки с насыпью вместо вала. С правой стороны такая же гора отделяет ущелье Курджупское сначала от Ханского ущелья, потом от долины, образуемой рекою Пшехою и ее притоками. Гора отходит от берегов реки Курджупса, прилегая более к левой стороне ущелья, отчего образуется довольно широкая поляна, перерезанная поперечными лесистыми балками. Берега Курджупса были покрыты частыми аулами, свидетельствовавшими о густоте населения.

Осмотрев на несколько верст ущелье и указав, какие работы должны быть произведены немедленно, генерал Козловский в тот же день возвратился в Майкоп, предоставив генералу Дебу распоряжаться отрядом. Потеря наша в этот день состояла из нескольких казаков раненых при рекогносцировке.

Начинало темнеть, когда обоз окончательно устроился в лагере и явилась возможность пробраться от одной палатки к другой, не опасаясь наткнуться на коновязь, оглоблю, колесо или какой-нибудь артельный хлам. Я сунулся было навестить лагерных товарищей; но оттепель превратила наш бивуак в такое болото, в котором ноги вязли до колена. Отложив осмотр лагеря и посещение товарищей до другого [253] дня я возвратился в палатку, разбитую на куче навоза. Обычная дробь и одна, палка вызвали писарей к ставке начальника отряда. Вскоре они вернулась с приказанием, что "завтрашнего числа, в пять часов утра, назначается колонна на рубку леса, под командою полковника Кутневича"; затем следовало исчисление частей, а в конце было сказано: "до выступления люди должны пообедать".

В пять часов, колонна, под командою полковника Кутневича, выступила из лагеря и, пройдя версты три вверх по реке Курджупсу, остановилась против горной тропы. Оставив баталион пехоты со взводом легкой артиллерии (Легкой № 2 батареи 19-й артиллерийской бригады (ныне нарезная батареи)) внизу горы, полковник Кутневич повел остальные войска горной тропой, расположил их частями по дороге, прикрыл с правой стороны цепью, со взводом горной артиллерии (Батарейная батарея 19-й бригады (ныне 2-я облегченная)), и затем приказал начать работу. Было еще темно, как удары топоров, огласившие лес, возвестили проспавшим горским часовым, что гора занята. Выстрелы с их стороны дали знать жителям ущелья о движении наших войск и вызвали всегда готовых джигитов на место, рубки. Осмотрев занятую нашими войсками позицию и убедясь, что выдвинутый немного вперед баталион, оставленный у подошвы горы, может отрезать им путь отступления, в случае если бы они затеяли перестрелку с цепью, прикрывавшею рабочих, горцы обменялись несколькими выстрелами с войсками расположенными внизу и, отойдя на вершину горы, оставались целый день в наблюдательном положении.

Здесь кстати будет сказать о начальнике колонны, Полковник Кутневич принадлежал к числу самых неутомимых людей. Он никогда не ожидал, пока ему дадут какое-либо занятие, но всегда старался отыскивать его и охотно предлагал свои услуги для выполнения всех возможных поручений. Водить колонны была его страсть, и никто добросовестнее его не выполнял этого назначения. Выступая непременно в назначенное, по приказу время, он отдыхал не более двух часов в продолжение целого дня. Постоянно можно было его видеть разъезжающим на белой лошадке между рабочими или по цепи. Под его начальством никто не мог зазеваться; в одно и то же время он был [254] везде и предупреждал всякую оплошность. Пахотные солдаты и офицеры его больно недолюбливали: "длинный козырек едет" — так обыкновенно звали Кутневича солдаты, по причине фуражки с длинным козырьком, которую он носил, чтобы защитить свои слабые глаза — и в миг все брались за топоры и лопаты и работа кипела. В деле полковник был храбр до увлечения, всегда разъезжал по цепи и ободрял солдат. Солдаты уверяли, что козырек спасает его от пуль. Действительно, можно было удивляться, как Кутневич оставался цел, и это удивление могло, пожалуй, породить оригинальное убеждение солдат. Три адъютанта, состоявшие при полковнике, были убиты или ранены один за другим, так что генерал Козловский не позволил ему больше брать офицеров, и потому для посылок он имел при себе Юнкера, который вскоре тоже был ранен. Можно смело сказать, что половина работ майкопского отряда была исполнена под непосредственным надзором Кутневича и что без него сработано было бы несравненно меньше.

4-го декабря работа шла быстро: горная тропа была обращена в довольно сносную дорогу, лес с правой стороны вырублен почти на ружейный выстрел, и в шесть часов вечера колонна возвратилась в лагерь, не потеряв ни одного человека.

5-го числа полковник Кутневич продолжал вчерашние работы. Горцы с ужасом смотрели, как валится их вековой лес, но не предпринимали наступательных действий и ограничились, как и в предыдущий день, незначительной перестрелкой с резервами, расположенными под горой.

Одновременно с этим движением, войска, остававшиеся в Майкопе, занимались устройством временного моста чрез Белую, насупротив блокгауза. К вечеру 6-го декабря он был кое-как окончен. Из нашего лагеря обычная колонна опять пошла оканчивать свои работы, а два батальона посланы для разработки дороги по левому берегу Белой, от лагеря до моста. В два часа отряд возвратился новой дорогой в Майкоп. Колонна полковника Кутневича прошла чрез ущелье, по устроенной им чрез гору дороге.

При возвращении в лагерь, мы имели возможность оценить способность лошадей русской и черноморской породы переносить труды похода. Дивизион артиллерии 18-й бригады, [255] запряженный красивыми русскими лошадьми, после движения, продолжавшегося три дня, и притом движения чрезвычайно легкого, явился в таком виде, что смотреть жалко было на него. Лошади не могли вытащить орудия на возвышение в 20-30 шагов длины, под углом падения градусов 9 или 10. На спуск и подъем артиллерии мы теряли много времени, потому что приходилось выпрягать лошадей и везти орудия и ящики людьми. Черноморские же лошади проходили безостановочно эти самые возвышения. Дивизион 18-й бригады, по возвращении в Майкоп, был отправлен на лабинскую линию.

С этого времени вся деятельность войск майкопского отряда сосредоточилась на рубке леса левого берега Белой и обращенного к нам ската горы. Лес был дорог для Майкопа, как строительный материял, который прежде приходилось брать довольно далеко в Круглом или в Длинном лесе. Каждый день назначалась колонна на гору и, в добавок к ней, высылались от частей войск, остававшихся в лагере, рабочие для перевозки на транспортных повозках бревен. Вереница повозок тянулась с утра до вечера чрез мост в Майкоп. Постройки в крепости стали заметно подвигаться; в разных местах показались чистенькие рубленные домики офицеров Кубанского полка; вдоль фасов укрепления вытянулись длинные казармы, из которых одна, назначенная для временного госпиталя, была уже окончена; везде начали обозначаться улицы. Провиянтский магазин занял почетное место над обрывом Белой, а под обрывом, на отлогом берегу, появились пекарни и, необходимые для русской натуры, бани. В солнечный теплый день начали показываться на улицах жены офицеров Кубанского полка, и крепостная жизнь, со своими беззатейными удовольствиями, началась во вновь устроенном укреплении.

Баталионы Кубанского полка были уже расположены в самой крепости; остальные войска находились в лагере, на прежнем месте, правее укрепления.

Колонны для рубки леса, как я сказал, высылались ежедневно; для прикрытия правого фланга работ в то же время посылались кавалерийские части, располагавшиеся на правом берегу Белой, противу Курджупского ущелья, чтобы, в случае нападения горцев, можно было отрезать им путь [256] отступления. Горцы внимательно следили за нашими, работами и выжидали, по-видимому, только случай помешать им.

10-го декабря колонна, по обыкновению, выступила до рассвета и заняла место на горе без выстрела. Работы отошли уже далеко от ущелья, по которому тянулась горная тропа, и подвигались к другому ущелью, где проходила изрядная арбяная дорога. По странной случайности, цепь заняла не вершину горы, как делалось прежде, а была отодвинута вниз на некоторое расстояние, так что не только Курджупское ущелье, но даже и скат горы, обращенный к нему, были совершенно закрыты от стрелков. В полдень, горцы, собравшись на противуположной стороне, неожиданно заняли вершину хребта и бросились на цепь, состоявшую из 3-го баталиона Севастопольского полка, офицеры которого, как говорили, собрались обедать. Севастопольский полк, только 490 сформированный из линейных баталионов черноморской береговой линии, надо сознаться, не отличался тогда боевой славой. 3-й баталион, увидев толпу горцев, бросившихся в шашки, смешался и повернул назад, открыв рабочих. Преследуя цепь, горцы обрушились на рабочих Кубанского полка, не успевших бросить топоры и разобрать ружья. Ротный командир, капитан Потулов, собрав около себя десятка три солдат, с криком ура бросился на горцев и оттеснил их в лес; между тем, приведенный в порядок своими офицерами, 3-й севастопольский баталион поддержал команду Кубанского полка и горцы должны были отступить на гребень. Здесь бой закипел опять. С обычным уменьем пользоваться местностию, неприятель занял вершину горы и сильным огнем удерживал наши войска в почтительном расстоянии. Почему наша цепь, тесня горцев, не заняла тотчас же гребня горы, а остановилась на прежнем месте, мне неизвестно. Знаю только, что сильная перестрелка продолжалась до тех пор, пока генерал Козловский, выскакавший по первым выстрелам почти со всею кавалериею из Майкопа, не зашел в тыл горцам в Курджупском ущелье. Кавалерия на рысях подскакала к ближайшему аулу Сала-Ахмет и, заняв его почти без выстрела, зажгла со всех концов. Увлеченные перестрелкой с цепью, прикрывавшею дровосеков, горцы сначала мало обратили внимания на движение нашей кавалерии, имея конечно [257] в виду, что высоты, занимаемые ими, недоступны для конницы, и что они всегда могут отступить по вершине горы, покрытой сплошным лесов; но когда увидели, что ближайший аул горит и что кавалерия направляется вверх по Курджупсу, то немедленно прекратили перестрелку и с воплем бросились к своим жилищам. Наша цепь, вслед за отступлением их, заняла вершину, а генерал Козловский, видя, что его движение принесло желаемый результату оставив до вечера небольшую наблюдательную колонну в Курджупском ущелье, с остальною кавалериею возвратился в лагерь.

Потеря наша в этот день была довольно, значительная. Длинный ряд носилок дотянулся с горы в укрепление и был встречен в воротах сердобольными женщинами, вышедшими посмотреть на перестрелку. Некоторый из них, в числе раненых и убитых, находили своих мужей или родственников и тогда носилки сопровождались до госпиталя всхлипываниями и причитываниями. Других никто не провожал и никому до них не было дела, разве какая словоохотливая баба спросит: "аль покойник?" на что, по большей части, получала грубый ответ: "видно глаза вылезли; видишь, с головой”... Лаконизм наших солдат до того иногда бывает темен, что невольно требует разъяснения. Услышав подобный ответ, я обратился к стоявшему около меня солдату и подучил следующее разъяснение: "стало быть, помер, ваше благородие; изволите видеть с головой закрыть, ну, и значить покончился."

Сколько я заметил, солдаты, несущие раненого или убитого, на вопросы отвечают всегда неохотно и раздражительно. Присутствие мертвого или страдающего человека делает их угрюмыми, желчными и не то чтобы горе, а скорее ожесточение проглядывает в каждом их слове, в каждом движении. Они злятся на неприятеля — причину несчастия; на начальство — затеявшего перестрелку, но их мнению, для того только, чтобы самому отличаться; на присутствующих — в вопросах которых видят не участие к страдальцу, а простое любопытство. Солдату больно, что смерть собрата, на месте которого статься может, он сам будет завтра, не возбуждает ничего, кроме любопытства, и под влиянием такого чувства он никогда не оставит безнаказанным [258] простое любопытство. "Смотри, брать, видно раненого еще не видал", скажет он, обращаясь к кому-нибудь, или, скажет в сторону, безлично: "и чего, Господи, смотрят, томно душу усопшего тревожат". А посмотрите, какими заботами и попечением окружают солдаты раненого товарища! Последнюю кроху уделять для того, чтобы исполнить прихоть страдальца. Часто случается, что солдат идет в госпиталь проведать почти незнаконого ему человека, какого-нибудь земляка, с которым в крестьянском быту и не видывался. Нисколько раз я был свидетелем, как приходил Фейерверкер просить, от всей артели, позволения послать кого-нибудь с колонной в Белореченскую (куда начали отправлять больных, по причине большого их числа в майкопском госпитале) узнать о здоровье какого-нибудь Пименова или Филимонова. На вопрос: "родня ему кто-нибудь из вас?" всегда был ответ: "какой родня! у него никого нет! да вот, слава Богу, сколько лет служим вместе, так почитай лучше родных стали”. И действительно, можно безошибочно сказать, что товарищеские отношения наших солдат прочнее родственных, которые зачастую изменяются в продолжительный срок службы.

После 10-го декабря горцы не препятствовали нашим работам. Гору продолжали очищать от лесу; земляной предмостный блокгауз заменили рубленым; другой точно такой же был поставлен ниже Майкопского укрепления, так что из него можно было наблюдать за Курджупским ущельем. Войска работали неутомимо как в самом укреплении, так и вне его. Каждый день, до зари, одна колонна выступала на гору, а другая или в Белореченское укрепление, отвозя туда больных и раненых и привозя оттуда провиянт, или в станицу Тенгинскую, откуда тоже шла доставка провиянта. Последние командировки были самые тяжелые для солдат. Отправляясь в колонну на два (в Белореченское) или на четыре дня (в Тенгинскую), солдаты оставались все это время под открытым небом, без палаток и часто без горячей пищи. В лагере у них были хотя какие-нибудь землянки, дававшие, после утомительной дневной работы, теплый приют в холодные зимние ночи; в колоннах же приходилось целую ночь дрогнуть под шинелью пред самым скудным костром, так как лес в окрестностях ночлегов был [259] вырублен на большое расстояние. Шинели же, да и вообще одежда и обувь солдат, особенно бывших в отряде с апреля месяца, так обветшали, что не могли защитить от непогоды. В отряде уже начали, появляться обмороженные. Каждая колонна доставляла двух-трех человек, которые и были единственными выбывавшими из строя в период с 10-го по 23-е декабря.

К этому числу снег выпал почти в поларшина и морозы настали русские — крещенские. Хотя и следовало бы прекратить всякие работы и посылку колонн, но обстоятельства, которых не сумели предугадать и отстранить, сложились так, что изменение принятого порядка могло оставить войска без провиянта и фуража. Сено, заготовленное войсками отряда на зиму, приходило к концу. Неразсчетливый призыв кавалерии, конной и пешей артиллерии (отряд генерала Войтицкого) к началу зимнего периода, помог уничтожению экстренная сена. Уже с 15-го декабря уменьшили обыкновенную дачу лошадям, а потому генерал Козловский обратился к удачно прилагавшемуся прежде способу продовольствовать отряд запасами, сделанными горцами. С этою целью была назначена колонна под начальством полковника Преображенского (ныне генерал-майор), в составе пяти или шести баталионов пехоты, двух взводов пешей артиллерии, четырех сотен казаков, взвода конной артиллерии и нескольких милиционеров, в качестве проводников.

Колонна выступила из отряда после обеда 22-го декабря. Чтобы скрыть настоящую цель движения, она пошла по дороге между Длинным и Круглым лесом, служившей прежде путем сообщения с Тенгинскою станицею. В сумерки колонна, пройдя оконечность Длинного леса, повернула направо, и направилась к реке Уль. Движение ее было чрезвычайно медленно: изнуренные транспортные лошади становились на каждом шагу; глубокий снег, от сильных морозов обратился в сыпучую массу, так что ноги тонули будто в глубоком песке. Кавалерия, шедшая впереди, чтобы протаптывать дорогу для пехоты, не могла, при таких условиях, принесть надлежащей пользы, и каждому солдату приходилось пробивать себе дорогу и перемалывать собственными ногами сыпучий снег. Несмотря на сильный мороз, солдаты были в поту от такой утомительной работы. К несчастию, сена [260] на Уле где, по словами милиционеров, был большой запас, оказалось всего несколько копен; нужно был отыскивать его дальше. В добавок, Уль, образующийся из теплых родников, покрылся лишь тонким льдом, который проламывался под кавалерией, так что пехота должна была перейти реку в брод.

Перейдя реку Уль, колонна остановилась; миллионеры поехали отыскивать сено. Усталые, вспотевшие люди были сразу охвачены морозом, доходившим до 30°, и в течение слишком двухчасовой остановки солдаты напрасно топтались на одном месте или бегали взад и вперед, стараясь отогреть застывавшие ноги. Некоторые из них падали в изнеможении и засыпали навеки. Колонный начальник, полковник Преображенский, ознобив ноги, сдал начальство другому штаб-офицеру, который, в свою очередь, сдал третьему, так что наконец трудно было отыскать колонного начальника; Как ни терпеливы кавказские солдаты, однако и они начали поговаривать, что из-за каких-нибудь пятидесяти копей сена не стоило выносить такой холод и, забыв запрещение разводить костры, свалили с транспортных саней сено, взятое нами, не доходя Уля, и зажгли его. Но как этот запас топлива исчез скоро, то, после приятного тепла, холод почувствовался еще сильнее. Обмороженных нижних чинов стали складывать на сани и прикрывать попонами, рогожами, всем, что оказалось под рукой. Наконец, число их дошло до того, что офицеров, пострадавших от ознобления, принуждены были перекладывать и пересаживать с саней на артиллерийские лафеты и передки. Колонна, потеряв терпение, повернула к Майкопу. Ариергардные части первые тронулись в обратный путь; за ними, гуськом, потянулись остальные войска. Жестокий мороз и резкий ветер кололи лицо словно иглами и мы, понурив головы, мерно отмеривали шаг за шагом, не зная даже, по какому направлению идем. Поднявшаяся мятель засыпала нам след; войска шли ощупью, протаптывая себе новую дорогу. В это время послышалось несколько орудийных выстрелов. Предполагая, что выстрелы сделаны в лагере, мы повернули по тому направляю, откуда они доносились. Заря застала нас насупротив оконечности Длинного леса, при спуске к Майкопу, верстах в семи от последнего. Вид лагери ободрил войска. Те, которые Чувствовали себя здоровыми [261] могли по крайней мере рассчитывать, что ночное бедствие их окончилось и что они прийдут целыми в свои землянки. Перед Майкопом нам приказано было остановиться за чертою лагеря, для того чтобы частные начальники могли произвести осмотр людей. Всех с обмороженными членами велено было отнюдь не впускать в землянки, но оттирать снегом или заставить их держать окоченевшие члены в холодной воде до тех пор, пока на теле не покажутся ледяные иглы. Я был в числе тех, на долю которых выпали холодные ванны и могу засвидетельствовать, что это довольно изрядная пытка. В первое время я не чувствовал никакой боли, кроме чрезмерной усталости и непреодолимая сна; но когда ноги мои начали немного оттаивать, то я ощутил такую нестерпимую боль, как будто их медленно сдавливали между досками. Самая крепкая натура, я уверен, не выдержим этой операции без слез.

Сколько оказалось ознобленных собственно в нашей колонне, не могу определить точное так как они были в эту ночь в трех колоннах, и части полков и батарей входили в составь каждой из них; но можно безошибочно сказать, что треть обмороженных выпала на долю нашей колонны.

В тот же день, 22-го декабря, другая колонна возвращалась из Белореченского укрепления, куда ходила для встречи оказии из станицы Тенгинской, доставлявшей в отряд разовые съестные продукты. Колонна эта выступила из укрепления Белореченская часов около десяти утра и, дойдя до Камирисского леса, сделала привал. Поднявшись с привала довольно поздно и к ночи пройдя лес, она сбилась с дороги. Отыскивать дорогу было некому, потому что кавалерия была отпущена вперед (Бывшие при этой колонне две сотни казаков отпросились у колонного начальника, подполковника Шашкевича, поохотиться в Камирисском лесу и уже оттуда прибыть в лагерь прямою дорогою), а пешие солдаты, бродя ощупью из стороны в сторону, выбились из сил. Люди решились идти по тому направлению, где, как они предполагали, должен был находиться Майкоп. Пройдя верст пять и не видя лагерных огней, передние люди убедились, что взятое имя направлениe неверно, а потому остановились. К счастию, в эту критическую минуту проезжал в отряд генерал-майор Тихоцкий (командир Тверского драгунского полка). Видя [262] отчаянное положение колонны и узнав, что колонный начальник не сделал никаких распоряжений, генерал вышел из экипажа и принял начальство над колонной. После бесполезного отыскивания дороги, он приказал взводу артиллерии сделать несколько выстрелов.

Выстрелы были услышаны в лагере, где, после прихода сотен, с беспокойством ожидала прибытия колонны. Крепостная артиллерия отвечала тотчас же. Оказалось, что Майкоп был недалеко от блуждавшей колонны. Таким образом, сделанные по приказанию генерал-майора Тихоцкого выстрелы спасли две колонны: подполковника Шишкевича и полковника Преображенского. Число обмороженных в колонне Шишкевича, несмотря на то, что она была гораздо меньше колонны Преображенского, оказалось значительнее нежели в последней.

Третья колонна, под командою полковника Моренца (бывшего командира Ставропольская пехотного полка, ныне генерал-майора), ночью с 22-го на 23-е декабря выступила из лагеря для рубки леса на противоположной горе. Эта колонна к утру прислала в лагерь тоже обмароженных, но в числе несравненно меньшем противу двух первых колонн.

Вообще все три колонны доставили до 1,200 человек обмороженных, требовавших или продолжительного лечения, или ампутации членов. Не ручаясь за безусловную точность этой цифры, потому не имею под рукой официальных, источников; но, судя по числу людей, выходивших на работы и в прикрытие их, позволительно думать, что приведенное число не преувеличено, а скорее уменьшено. Молва насчитывала обмороженных до 3,000 человек.

Лагерь наш, после 23-го декабря, обратился в огромный госпиталь; в каждой части было очищено по одной, по две землянин, для помещения больных. Майкопский госпиталь был переполнен, а потому нашлись вынужденными оставить на время больных при частях. Присмотр за ними, конечно, не мог быть так хорош, как в госпиталях. Войска каждый день назначались, в колонны или на рубку леса, и могли, при больных, оставлять самое ограниченное число людей, да и то по большей частя из менее обмороженных. Часто начали слышаться унылые звуки рожка или флейты, [263] наигрывавших печальную симфонию — последнюю почесть солдату. Было двое или трое похорон офицерских.

Последствия ночи с 22-го на 23-е декабря, по наружности, ничем не отразились на обычном распределении занятий войск. Как и, прежде, каждый день высылались колонны, с, тою только разницею, что число баталионов было, назначаемо больше нежели до 22-го декабря, потому что численный сочетав каждого баталиона значительно уменьшился. Многие баталионы выходили в 200 и даже в 175 человек и командовали или обер-офицеры, иногда в поручичьем чине. Это не доказывает, впрочем, чтобы недостающие чины все должны были, вследствие обморожения, оставить службу: многие из них появились во фронте через две-три недели или через месяц; но в первые дни число обмороженных и ознобленных было чрезвычайно велико. Из офицеров, серьезно обмороженных, т. е. поплатившихся какими-нибудь членами или двухмесячным лежанием в постели, было до 15 человек.

Если значительное число обмороженных не изменило порядка назначения на работы, за то оно грустно отозвалось на наших праздничных удовольствиях. Конечно, удовольствия не могли быть разнообразны, но все-таки посещение трех-четырех семейств и разговор, выходящий из рамки служебной деятельности, радовали людей, восемь или девять месяцев не знавших никакого развлечения. И что же нас ожидало в рождественские праздники? Наши визиты обратились в посещение страждущих. Везде встречались лица, истомленные мучениями; везде слышался один и тот же печальный рассказ о постигшем несчастии, сетования, что не было принято мер ни к предупреждению беды, ни к облегчению страдальцев. Жалобы на последнее были неосновательны: при всем желании облегчить страдания больных, отрядное начальство ничего не могло сделать в скором времени. И на мысль никому не приходило, чтобы в лагере собралось столько обмороженных; стало быть и зоготовить разом все необходимое для подания им помощи не было возможности. Лучшее лекарство в подобном случае, гусиный жир, надлежало, выписывать из ст. Тенгинской, более чем за 50 верст. Здоровые очень хорошо понимали неосновательность жалобы, но убедить больных было трудно.

На 26-е декабря был назначен новый поход, с целью проложить чрез гору удобную дорогу и просеку для [264] соединения Курджупского ущелья с Майкопским, минуя самое укрепление, так чтобы войска наши во всякое время могли появится в Майкопском ущелье и двигаться вверх по левому берегу Белой, не переходя реки в брод, что при полноводии было невозможно. Вероятно, кроме цели обеспечить от нечаянных нападений укрепление и сделать в последний период зимних действий отряд более подвижным, генерал Козловский имел в виду удалить войска из лагеря, от накопления больных могли развиться болезни, и поддержать моральное настроение солдат, потрясенное катастрофой 23-го декабря.

26-го декабри отряд потянулся, чрез мост, в Курджупское ущелье. Обогнув гору и пройдя верст шесть вверх по р. Курджупсу, он расположился лагерем против места, где назначалось провести дорогу. 27-го приступили к разработке дороги и рубке просек, которые, без всяких стычек с горцами, были окончены 30-го декабря. 31-го декабря прибыл в отряд генерал Козловский, произвел, с большею частью войск, движение вверх по реке Курджупсу, приказал вырубить лес и сады, прилегавшие к дороге, сжег ближайшие хутора по берегу реки и, потеряв нескольких человек, возвратился в лагерь. Отсюда войска тотчас же снялись и перешли в Майкоп.

Обмороженных в лагере оставалось немного; большую часть их переместили в майкопский госпиталь, откуда выздоравливающих отправили в Белореченское укрепление. Уныние, овладевшее солдатами после 23-го декабря, исчезло вместе с удалением из лагеря больных, и войска приготовлялись весело встретить и провести первый день нового года. Спустя несколько часов после прихода войск, появились ряженые; разыграна была комедия, в которой молодой солдатик исполнял роль "непокорного сына Альфреди"; кругом лагеря начали разъезжать троечные сани; в офицерских землянках затеялись пирушки и раскрылись для карточной игры походные столики, с приклеенным с помощию сургуча листом бумаги, вместо сукна. Все старались быть веселы и забыть прошлые невзгоды, надеясь на лучшее будущее. Увы! для некоторых это будущее было очень коротко: раньше конца первого месяца нового года они уже переселились к праотцам. [265]

II.

После первого дня 1858 года, проведенного в официальных и частных визитах, 2-го января начались прежние занятия отряда. Вся деятельность войск сосредоточилась опять на противоположной горе. Около 10-го января отряду назначено было выступление. Так как экспедиция должна была протянуться до конца зимнего периода действий, то необходимо было обеспечить майкопский гарнизон строительным материалом и топливом, вывозимым с левого берега Белой.

3-го января, в то время когда войска, недопускавшие никакого сопротивления со стороны горцев, беспечно были заняты рубкою леса на горе, несколько выстрелов в наблюдательном отряде, располагавшемся, как я уже сказал, противу Курджупского ущелья, дали знать о появлении неприятеля. Генерал Козловский, взяв два баталиона пехоты, взвод резервной батарейной батареи и несколько сотен и эскадронов кавалерии переправился чрез р. Белую по мосту и левым берегом двинулся вниз по реке к угрожаемому пункту. Опасность оказалась еще далеко. Горцы собрались в значительном числе на левой стороне р. Курджупса и начали переправу, вероятно с целью напасть на правый фланг и тыл рубщиков леса, которые охранялись всегда наблюдательными пехотными постами и кавалерийской колонной. Видя присутствие войск в углу между р. Курджупсом и Белой, горцы прекратили переправу и, заняв лесистый берег реки и прилегающую горную возвышенность, завязали перестрелку с нашею цепью, расположившеюся вдоль правого берега.

В то время превосходство горской винтовки перед нашим пехотным ружьем делало подобный бой неравными: мы могли расчитывать на большую потерю, зная, что горцы не понесут никакой. Позиция их была хороша: скрытые большими деревьями, они не страдали не только от нашего ружейного огня (наши пули к ним почти и не долетали), но даже и от картечи двух батарейных орудий: приготовление и отход орудийной прислуги предупреждали горцев о грозящей опасности и они скрывались за прикрытием. Наши же войска, стоя на открытом месте, служили превосходной целью. К сожалению, до окончания работ колонною, рубившею лес, отступление нашей цепи было невозможно; иначе горцам открылась бы переправа чрез Курджупс. Да и [266] горцам не хотелось, под артиллерийским огнем, отступать на открытую вершину горы, и волей — неволей обе стороны должны были держаться на занятых ими позициях. Таким образом перестрелка длилась до отступления нашей цепи, последовавшей за отступлением, колонны, рубившей лес. Горцы преследовали отступающих бранью, но не рискнули переправиться чрез Курджупс. Благодаря дальнострельности горских винтовок потеря наша была вовсе не соразмерна с уроном противника. По сведениям, доставленным лазутчикам, у них был всего один раненый, тогда как наша потеря превышала десять человек. В числе раненых был юнкер, исполнявший, должность адъютанта при полковнике Кутневиче.

Здесь кстати сделать маленькое замечание. Сказанное мною выше о превосходстве горских винтовок пред нашим оружием, противоречит словам графа Д. Добровольского-Евдокимова (Смотри "Военный сборник" № 11 1866 года: "По поводу статьи действия и занятия войск средне-фарского отряда" стр. 59). Он говорит: "правда, во время покорения Кавказа с 1856 по 1864 год, дела ослабели, но благодаря превосходству нашего вооружения и маневрам, а не упадку неприятеля; куда же было горцам тягаться с нашими нарезными ружьями!" Замечание это в существе своем верно, но 1856 год выставлен неправильно. Все, бывшие в майкопском отряде в 1857 году могут засвидетельствовать, что в то время, из войск, входивших в состав отряда, нарезными ружьями (именно литихскими штуцерами) был вооружен только один 19-й стрелковый баталион. В продолжение лета присылалось поочередно по одной роте этого баталиона, а в зимний период баталион был весь под командою полковника Позняка. Стрелковые роты баталионов были вооружены тогда ударными ружьями, с прицелом для дальней дистанции., и стреляли цилиндро-сферическими пулями. Все же остальные роты имели ударные ружья, а некоторые даже и кремневые, чем конечно объясняется та отчаянная храбрость горцев, какою они отличились в перестрелках 1857 и 1858 годов. Только к концу 1858 и к началу 1859 годов стрелковые роты войск правого фланга были вооружены нарезными ружьями, семилинейного калибра. Нужно следовательно предполагать, что замечание графа Д. [267] Добровольского-Евдокимова относится до войск левого крыла и закавказских, которые могли быть вооружены нарезными ружьями еще в 1856 году, так как перемена вооружения всегда начиналась с этих войск.

4-го и 5-го января работы производились без столкновений горцами. Обыкновенная торжественность церковной службы 6-го января увеличилась для майкопского отряда освящением крепости. За молебствием и парадом на площади крепости (ныне церковной), следовало освящение воды, сопровождавшиеся пальбой из крепостных орудий. Не зная причины пальбы, горды собрались на горе и заставили холостые заряды переменить на боевые; несколько посланных гранат и ядер принудили толпу разойтись. Остаток дни проведено был войсками в весельи, по русскому обычаю. Далеко за полночь еще слышен был тулумбас, раздавался писк кларнетов и нестройные голоса, песенников; наконец весь этот гам завершился пальбою из орудий, доказывавшей, что и начальство веселится.

10-го января отряд, почти в полном составе, двинулся опять в Курджупское ущелье. По причине глубокого снега войска медленно тянулись гуськом и скрывались из виду огибая гору. Тяжелый подъем артельного колеснего обоза, наваленного всевозможным хламом, чрезвычайно затруднил движение колонны. Авангард пришел уже на позицию, где предполагалось сделать ночлег, а ариергард только что выступал из Майкопа. Первый ночлег был протяну просеки сделанной в последних числах декабря. 10-го же числа к отряду прибыл генерал-лейтенант Козловский и на другой день нам предстояло начать движение вверх по Курджупсу.

Движение имело целью осмотреть Курджупское ущелье; но в тоже время решили произвести рекогносцировку в ущелье реки Пшехи отрядом генерал-майора Войцицкого. Этот последний отряд начинал движение от Белореченского укрепления и, идя вверх по Пшехе, должен был встретиться с майкопским отрядом на месте соединения двух ущелий. Выступление отряда генерал-майора Войцицкого было назначено в одно время с нашим выступлением из Майкопа.

Движение обеих колонн не могло не встретить сильного сопротивления со стороны горцев. Как та, так и другая вступали в самые населенный места. И без того [268] значительное число мятежей этих ущелий увеличилось в последнее время населением разоренные аулов, бывших по р. Белой и при входе в Курджупское ущелье. Частое появление больших партий в виду отряда, постоянные дневные и ночные пикеты неприятеля, на окрестных горах, густые столбы дыму, появлявшиеся в ближайших аулах — все доказывало, что горцы или не предвидели нашего движения в глубину ущелья, или думали упорным сопротивлением заставить отряд отживаться от предположенной цели. Вечером 10-го января мы заметили усиленную деятельность горцев по дороге нашего наступления.

1-го января отряд двинулся вперед. С первого же шагу раздались выстрелы горцев, и конные толпы их, медленно отступая пред войсками, как бы указывали нам путь на переправы чрез Курджупс. Вскоре отряд действительно должен был остановиться пред рекою, делающею в этом месте крутой поворот налево и перерезывающей все ущелье. С правой стороны отряда открылся аул, судя по суете горцев, еще не совсем брошенный. Так как аул находился на правом берегу, то цепь была подвинута вперед и усилена двумя взводами артиллерии; кавалерии же приказано было его уничтожить. Давно ожидавшая этого приказания, кавалерия понеслась к аулу и чрез несколько минут он запылал под звуки частой перестрелки. Суетившиеся около аула горцы, видя, что здесь дело покончено, отправились на подкрепление тех своих товарищей, которые беспокоили правую цепь из леса, находившегося в угле, образуемом поворотом Курджупса и приближавшаяся к дороге. Картечь не позволяла им выйти на опушку леса, а потому, скрывшись в глубине его, горцы открыли почти безвредную для вас пальбу. Заунывный звон долетавших до нас на излете пуль возбуждал смех и остроты солдат: "слышь, брать! сиротка летит! вишь как жалобно воет!" Иногда, впрочем, сиротка задевала кого-нибудь в толпе; жалобный звон ее оканчивался тяжелым шлепком и вслед за тем слышался стон раненого. Тогда в рядах начиналась суматоха, раздавалось несколько голосов, кричавших "носилки" раненого уносили и толпа опять смыкалась. "Вишь, проклятая, таки своего нашла", замечали солдаты, и при этом, иногда, можно было слышать рассказ о предчувствиях раненого, например, как ему [269] сегодня снилась какая-нибудь, давно умершая, бабка или мать и все звали его к себе. Отсюда, конечно, выводилось заключение, что раненый вероятно не переживет дня и его заранее считали покойником.

Вообще, когда солдаты находятся под выстрелами неприятеля, не будучи сами заняты, каждый раненый производит на них тяжелое впечатлите. Оно и весьма естественно: смерть или рана товарища напоминает последний смертный час, который может, для каждого из них, пробить так же неожиданно, как пробил для какого-нибудь Филимонова или Алексеева; невольно, при этой мысли, вспоминается прежняя беззаботная сельская жизнь и как бы для контраста с нею, выступает жизнь в солдатском быту, полная лишений, всевозможных тревог и без всякого родственного участия. Каждому солдату припоминаются близкие дорогие, оставленные им надолго, а быть может и навсегда; праздное беспокойное воображение и усиленно рисует по этой канве и, разумеется, такие рисунки не развлекут и не развеселят человека. Самые испытанные храбрецы и забубенные люди, способные лезть очертя голову в какую угодно свалку, делаются в это время серьезными и готовыми остановить остроту и шутку новичка, желающего похрабриться.

Спуск к Курджупсу и подъем были уже разделаны и отряд, перейдя реку, расположился лагерем на левом берегу. Тотчас же были назначены войска для рубки леса в окрестностях лагеря, и преимущественно на левой горе, близко подходящей к дороге. Здесь явилась забота начальников артиллерийских и кавалерийских частей. Взятое из Майкопа сено было израсходовано, оказалось необходимым посылать команды в лес за сбором сухих листьев и мелких прутьев, чтобы хотя что-нибудь закладывать лошадям в коновязь, на время длинной морозной ночи.

Вопрос о довольствии лошадей всегда служил темою рассказов собравшихся артиллерийских и кавалерийских офицеров. Это до того вошло в обыкновение, что возбуждало даже насмешки офицеров других частей. Для тех, которые не служили ни в артиллерии, ни в кавалерии подобные разговоры в самом деле могли казаться просто предлогом к болтовне; но в положении частных начальников, вопрос о фураже был вопросом серьезным, существенным. Стоит [270] только вспомнить отношения начальников кавалерийских и артиллерийских частей, бывавших в отряде, к их непосредственным начальниками, командирам полков и батарей. Официально каждый из них носил титул командира дивизиона, взвода или эскадрона, и являлся в отряд лицом самостоятельным, в действительности же значение их было гораздо скромнее: они были только исполнителями воли полковых и батарейных командиров. Отправляясь в отряд, каждый из субалтерн-офицеров принимал часть, значившуюся на бумаге в отличном порядке и обязан был, при возможно-меньшем (относительно положенного) требовании всего от командиров, сдать ее обратно в таком же виде. Между тем, нередко случалось, что, при отправлении в отряд, офицер, начальник малой части, получал худших лошадей, старую амуницию, подмазанную дегтем, да два-три изломанные повозки посылались с ним в отряд для починки, на том основании, что лес всегда под рукою.

11-го января было объявлено, в вечернем приказании, что, завтра выступает одна колонна в Майкоп, для доставки оттуда сена, а другая, под командою генерал-майора Тихоцкого, для разработки дороги вверх по реке Курджупсу. Колонна, отправлявшаяся в Майкоп, должна была придти обратно не позже 13-го января, так как 14-го числа предполагалось движение всего отряда вперед. Впрочем, если бы даже и не было назначено срока, то и тогда колонна эта не могла возвратиться раньше другого дня; одна приемка экстренного сена, которое отпускалось теперь чуть не по фунтам, требовала, по меньшей мере, двадцати часов, а доставка его, на изморенных транспортных лошадях, в отряд по глубокому снегу и по пути, треть которого приходилось идти в одну повозку и на этом пространстве делать три подъема, тоже требовали не менее двадцати часов. Как бы то ни было, но начальникам частей предстояло измышлять средства к прокормлению лошадей в течение двух суток. Задними де боялись, особенно при хорошем присмотре часовых; но ночи нас сильно пугали после того, как в одной части уже появилось несколько лошадей с объеденными хвостами. Нужно было, как говорили солдаты, "забавлять лошадей чем-нибудь", и это что-нибудь составляло хворост, листья и даже пни молодых дерев, с которых к утру лошади очищали кору. [271]

12 января колонна генерала Тихоцкого, выйдя за черту лагеря, начала выстраивать в боевой порядок. Лежавшее пред нами ровное поле позволяло развернуть силы, и тем давало возможность с меньший потерей занять лес, окаймлявший широкую канаву, вероятно прежнее русло реки. Три батальона пехоты, с двумя взводами артиллерии и цепью 19-го стрелкового баталиона, составлявшие первую линию, разом двинулся вперед; вторая линия и кавалерия последовали за ними. Горцы, ожидавшие нашего движения, открыли перестрелку еще в то время, когда колонна выстраивалась; но ответы 19-го стрелкового баталиона заставили их отойти к лесу. Здесь они считали себя достаточно обеспеченными и потому, мало обращая внимания на наш артиллерийский и ружейный огонь, поддерживали оживленную пальбу во все время движения колонны до канавы, и наконец, видя бесконечность своих целей, решились отступать. Но отступать до следующего леса, в котором скрывался аул Кудинетова, пришлось по открытому месту, под учащенным огнем ваших стрелков, которые немедленно заняли деревья, только что оставленные горцами. Тут мы были свидетелями грустной сцены. Старик-мулла был ранен; молодой горец тщетно старался поднять его на лошадь, несколько раз наклонялся он к раненому, чтобы подхватить его, но горячий конь, отпрыгивавший от ложившихся вблизи ее пуль, делал все усилия молодого человека бесполезными. Тогда он соскочил с коня, взял на руки старика и пустился бежать. Раненый, в свою очередь, горец упал, однако приподнялся и пытался взбросить на себя муллу. Офицеры наши кричали стрелкам не стрелять в него, но голоса их были заглушаемы пальбой. Вскоре молодой горец свалился.... Набежавшая цепь, конечно, не пощадила обоих: они были заколоты прежде, чем успели офицеры дойти до места сцены.

Войска быстро подвигались за цепью и, вслед за отступающим неприятелем, вошли в пылающий аул Кудинетова, из которого не все имущество было вывезено. Что побудило горцев оставить имущество в ауле ближайшем к отряду и лежащем на пути его наступления? Нельзя предполагать, чтобы они надеялись принудить наши войска отказаться от движения вперед; ничего подобного никогда еще не случалось [272] на правом фланге. Не расчитывал ли противник, что глубокий снег заставит отложить наступление отряда до более удобного времени? Этого гордо не могли ожидать от генерала Козловского, которого ничто не останавливало. Вероятнее всего, что горцы были введены в заблуждение рубкою леса на левой горе; они могли предполагать, что настоящее движение ограничится разработкою новой дороги в Майкопское, ущелье, или же что отряд, по новой просеке, перевалился чрез гору и откроет действия в нетронутость еще Майкопском ущелье. Такое заблуждение казалось тем возможнее, что отряд генерала Войцицкого, вместо движения вверх по реке Пшехе, как было ему назначено, ограничился пассивною ролью: пройдя версту семь от Белореченского укрепления, он думал уже возвратиться. Что горцы были убеждены в нерешительных действиях белореченского отряда, в, этом уверелись все 13-го января присутствием Мегмет-Алим и всего населения обоих ущелий на реке Курджупсе.

Так или иначе, только аул Кудинетова был оставлен жителями и зажжен ими при нищем приближении. Войскам нашим досталась лишь самая незначительная добыча, в том числе нисколько колчанов и стрел. Отступившие в ближайший лес горцы ждали нашего дальнейшего движения, и оно не последовало 12-го января. Зная о значительном сборе неприятеля, генерал Козловский призвал необходимым ограничиться, до времени, сделанным движением и, воспользовавшись расположением войск, обеспечить путь отступления. Тотчас же застучали топоры и к вечеру пройденная колонною, дорога была очищена от леса. Войска в сумерки возвратились в лагерь, принеся несколько солдат раненых и убитых.

13-го января, колонна, под командою полковника Кутневича, рано утром отправилась расширять вчерашнюю просеку. Пройдя сожженный аул Кудинетова, авангарду под командою полковника Моренца, расположился на берегу Курджупса, делающего в этом месте обратный поворот направо. Колонну из баталионов Севастопольского полка, под начальством полковника Лихутина, составляла правую цепь и заняла лес за бывшим аулом Кудинетова, а левая, из баталионов. Кубанского полка, под командою полковника Преображенского, вошла в лес, росший вдоль того хребта, который [273] отделяет ущелье реки Белой от ущелья реки Курджупса. Позиция была занята без выстрела и войска, оградив себя цепью, принялись валить деревья, находившиеся в образованном ими четырехугольнике. Предо авангардом, по другую сторону Курджупса, тянулась большая открытая поляна, перерезанная с правой стороны плетнями, для предохранения посевов от нашествия диких свиней (В кавказских лесах водится множество диких свиней, производящих страшное опустошение на хлебных полях. Горцы, преимущественно засевающие кукурузу, любимую пищу свиней, должны были особенно заботиться о сохранении своих посевов; с этой целью каждый хозяин огораживал свой загон плетнем или частоколом, а иногда, сверх того, окапывал канавой). Плетни эти, одной стороной, примыкали к лесу, идущему вдоль правой возвышенности, а другой к дороге, вверх по ущелью.

Около восьми часов, горцы, собравшись в значительному числе, начали из лесу перестреливаться с правой колонной и, в то же время, конный толпы их показались на открытой поляне, пред авангардом. Цепь, авангарда была переброшена чрез реку и штуцерные 19-го стрелкового баталиона залегли на правом берегу Курджупса. В правой, колонке перестрелка постепенно разгоралась и скоро приблизилась к авангарду, так что горцы, забравшись в небольшую балку, на отлогости правой горы, почти безнаказанно тревожили угол соединения правой колонны с авангардом. Огонь четырех орудий, двух батарейных правой колонны и двух легких авангарда, был сосредоточен на этот естественный ложемент; но снаряды наши или заседали в наружной покатости, или, делая на вершине ее рикошеть, перелетали чрез балку и впивались в гору. В это же время, разъезжавшая пред нами толпа спешилась, заняла ближайший плетень и открыла огонь по прикрытию авангардных орудий, который тот час же были направлены на плетень и одна рота Ставропольского полка послана на правый берег Курджупса, для усиления цепи. Горцы заметно стали прибывать; огонь их становился все живее и живее; несколько раненых и убитых были уже вынесены из цепи и прикрытия на перевязочный пункт. Оставаться под таким огнем, не имея даже утешения причинить вред горцам, было неприятно для, войск, привыкших наносить неприятелю чувствительные поражения с небольшою потерею для себя. — "Эх, кабы позволили турнуть этих оборванцев!" слышалось в прикрытии. — "Небойсь, [274] удирали бы проклятые, как зайцы", — "Только тем анафема, прости Господи, и берет, что прячется в лесу или в норе..."

Наши солдаты бывали пристрастны и не отдавали должной справедливости горцам: их возмущал усвоенный неприятелем образ ведения войны. "Разбойники! право слово, разбойники! выстрелить из-за куста, да и драла!" Они не соображали, что, при численном меньшинстве, только такой способ наносить нам вред и был возможен. Солдат наш любит открытую борьбу; ему нужно видеть неприятеля; он с удовольствием пойдет тогда один на трех и, если потерпит неудачу, то все же ему остается утешение, что своими глазами видел урон неприятеля. Поэтому наши солдаты всегда отзывались с уважением о тех горцах, которые бросались в атаку на открытом месте: "Вот джигиты, так джигиты! захотели драться и лезут как чертив — "Глупы только", сокрушительно прибавляли солдаты, "думали что-нибудь взять!... Нас вона какая сила, а их что? десять, двадцать, — да и обчелся!" В подобном случае солдаты не скрывали даже своего численного перевеса, тогда как, при атаке в лесу, горцев всегда было "видимо не видимо". — "А что много горцев?" спросишь, бывало, солдат, ведущих раненного из цепи. "И.... и.... и Боже мой! сколько!" — непременно ответят вам, вытягивая букву и до невозможности.

Прибывший на место перестрелки, полковник Кутневич разом отгадал настроение солдат: он понял, чего можно достигнуть, двинув войска вперед. Горцы, залегшие в балке справа, должны были бы оставить свой пост, так как наша цепь, пройдя немного вперед, могла поражать их анфиладным огнем и нам пришлось бы вести перестрелку только с теми, которые занимали плетни, и огонь которых уравновешивался бы огнем нашей цепи, с переводом ее за первый плетень. К сожалению, полковник Кутневич употребил в дело слишком небольшую часть войск. Подскакав к цепи, он обратился к роте ставропольцев и приказал прогнать горцев. Только этого и ждали солдаты. Дружное "ура" раздалось в небольшой кучке людей и, с этим победным криком, первый плетень был занят. Горцы отступили к следующей изгороди и как бы поддразнивали солдат, увлекая их вперед. Командир роты, поручик Хуцесов, повторил [275] опять победный крик, и рота, взбила горцев из второй изгороди, раненый в руку, он разгорячился, бросься вслед за отступавшими горцами, но, перепрыгивая третий плетень, был вторично тяжело ранен. Рота, оставшись без офицера, смешалась, однако заняла плетень и поддерживала перестрелку, надеясь на помощь колонны. Помощи не высылали. Напрасно друг Хуцесова, честная храбрая личность Месхиев, упрашивал полковника Моренца позволить ему броситься на выручку своих. Разрешение не давалось, а между тем рота Хуцесова, потеряв много людей, оставила занятую ею позицию и торопливо стала отступать. Раненый Хуцесов был оставлен вместе с несколькими солдатами, пытавшимися вынести своего ротного командира. Когда горцы, заняв плетни и балку, открыли сильный огонь; взвода легких орудий, закрываемый до селе ставропольскою ротою, после беспорядачного отступления, получил возможность стрелять картечью. Самая частая пальба только сдерживала горцев, но они не очищали занятых позиций.

В это время прискакал из лагеря генерал-лейтенант Козловой.

Узнав, что офицер и несколько рядовых оставлены в руках неприятеля, генерал Козловский немедленно прекратил рубку леса и, стянув к авангарду всю колонну, двинулся вперед. Перейдя р. Курджупс, отряд пошел ровной открытой поляне до самого аула Дух-Хабль. Кряж гор с левой стороны, значительно отходить в этом месте от дороги, так что левая цепь, идя по полугоре, оторвалась от цепи авангарда. В этот промежуток была поставлена кавалерия, пришедшая с генералом Козловским.

За аулом Дух-Хабль, поперег всего ущелья, тянется глубокая балка; сторона ее, противоположная нашему наступлению, была окоймлена густым лесом, оставлявшим за аулом небольшой проход, по которому тянулась дорогу. По дороге чрез балку был переброшен довольно прочный мост.

Колонна быстро подвигалась вперед, тесня пред собою, толпы конных горцев. Вот уже показались сакли, но почти в то же мгновение густой дым взвился над ними, и пламя охватило аул со всех сторон. Горцы скрылись.... Можно было предполагать, что они поспешили к следующему аулу, чтобы до нашего прихода спасти свое имущество. [276] Предположение это не оправдалось. Едва авангардная цепь начала приближаться к балке, как дружный залп, направленный преимущественно против кавалерии, вынес много жертв из наших рядов. К счастию, внезапность не озадачила казаков; в миг они спешились и бросились в рукопашную. Три сотни, бывшие впереди, хотя и потеряли при залп своих начальников, однако не последовали примеру ставропольской роты. Они поклялись отмстить — и отмстили молодецки: более 80 неприятельских трупов остались в балке. Резервы авангарда спешили поддержать кавалерию и свою цепь, но самая главная часть их отделялась пылающим аулом. Недолго думая, пехота бегом бросилась через аул; артиллерия последовала за нею. Пробежав аул, авангард попал на не совсем еще разрушенный мост и, пройдя его, занял дорогу и лес с правой стороны ее. В конце дороги, разделявшей оба леса; открылась опять большая поляна, весьма удобная для действия артиллерии. Став во фланг горцам, занимавшим балку, и на пути их отступления, мы, артиллеристы, могли только любоваться картиною кровавой схватки, но не могли принимать в ней участия, так как казаки, драгуны, пехотные стрелки и горцы сбились в кучу. Неприятель не выдержал, бросился наутек чрез поляну; здесь он был встречен картечью двух легких орудий авангарда и при бывших из правой колонны двух батарейных орудий. Видя, что путь отступления с этой стороны отрезан, горцы устремились в лес вдоль балки, надеясь вершиной ее пробраться на тору; но левая колонна преграждала и эту дорогу. Картечный залп двух горных орудий и дружное ура кубанцев окончательно озадачили горцев: они попятились. Между тем, задержанная боем колонна перешла наступление. Тогда горцы решились пробиться чрез левую колонну. Попытка эта дорого стоила передовым смельчакам и отбила охоту у других последовать их примеру. Неизбежная гибель, при отступлении этим путем, заставила неприятеля избрать первый, где не приходилось прокладывать себе дорогу чрез наши войска, а важно было только пробегать под выстрелами их. Перекрестный огонь шести орудий (двух авангардных легких, двух батарейных правой колонны и двух горных левой) и цепи провожали горцев до тех пор, пока сам они скрылись в лесу. [277]

После такого решительного поражения, горцы уже не отваживались оказывать какое-либо сопротивление, несмотря на убеждения и угрозы Магомет-Амина, лично распоряжавшегося перестрелкой в этот день: густыми толпами они отступили на вершины окрестный гор, где все время оставались зрителями.

Колонна, подобрав раненых (Из офицеров ранены были: полковник Преображенский, прочноокопской сотни Мильахим и еще другие, фамилии историк не упоминает. Убиты: есаул Колосов, сотник Копанев и поручил Хуцесов (тело последнего взято было горцами раньше)) и убитых, который было много, двинулась дальше. Несколько десятков наездников показались опять в почтительном расстоянии от цепи, и, отступая пред нею, как бы составляли авангард нашей колонны, в ни одного выстрела не было сделано с их стороны: кажется, они ехали собственно для того, чтобы уничтожать запасы сена и аулы, лежавшие на пути нашего следования. Колонна и не рассчитывала двигаться до аулов; пройдя версты три, она остановилась и принялась расчищать дорогу. С утра висевшие над нами густые тучи разразились обильным снегом, и войска, проработав до сумерек, возвратились убеленные в лагерь.

Наша потеря в этот день состояла из шести или семи офицеров и, если не ошибаюсь, из 40 нижних чинов, выбывших из строя. Преимущественно пострадали казаки, и, между ними, более других, лихая прочноокопская сотня. Урон горцев был втрое, если не больше. Они отказались от перестрелок до конца зимнего периода действий отряда.

В моем рассказе читателю может показаться неправдоподобною фраза: "артиллерия двинулась чрез пылающий аул."

В Оправдание себе я должен сказать, как соблюдались в кавказских отрядах правила предосторожности от взрывов. Отчего в продолжение всей войны не было ни одного несчастного случая? На этот вопрос можно отвечать только словами солдат: "Бог миловал". Для большей ясности, опишу, как обыкновенно располагалась артиллерия в наших лагерях.

Ее ставили всегда повзводно или подивизионно между баталионами, при чем орудия и передки выдвигались за черту лагеря, а первые ящики становились на линии войск. Интервал, между артиллериею и пехотою, оставлялся до десяти [278] шагов иногда не менее, но никак не более, и на этом расстоянии начались костры пехоты, складывавшиеся тоже шагах в десяти или пятнадцати пред баталионом. Артиллерийские офицеры конечно протестовали, но большею частию, напрасно; много-много если приказывали костер отодвинуть еще шагов на пять, и это обыкновенно бывало в тех случаях, когда искры относило ветром на ящики. В других же случаях, протестовавшему офицеру выставляли на вид усталость солдат, невозможность обойтись им, промокшим или продрогшим до костей, без костров, примеры десятком лет, когда костры раскладывались точно таким же образом, и, благодаря Бога, никакого несчастия не было.... и т. п. доказательства. Иногда, после долгих прений, спор доходил до колонного начальника и разрешался приказанием "быть поосторожнее". Приказание это передавалось ротными командирами фельдфебелям, и выполнение его состояло в том, что солдатам запрещалось бросать бревна на костер, чтобы не подымать столбы искр, а класть их осторожно... А костры все таки догорали мирно на тех местах, где были заложены. Отдаление пехоты от ящиков на большое расстояние вызвало бы переменно назначение какой-нибудь части в ночной караул, противу чего начальники пехотных частей, жалея солдат, восставали. В летнее время подобное распоряжение не могло быть обременительно, ибо люди покойно спали между орудиями, но зимою. когда солдат только и засыпал, пригреваемый костром, такое назначение было бы действительно тяжело. Еще затруднительнее было соблюсти предосторожности при выступлении артиллерии из лагеря. Ночью, при сборе колонны на работы, частям артиллерии, противуположного фаса тому, пред которым выстраивались войска, приходилось идти к соборному пункту или через лабиринт повозок, коновязей, офицерских кухонь и т. п., или же, окружной дорогой, по черте лагеря, обыкновенно предпочитаемой первой. При этом неизбежно было переходить чрез два-три не совсем еще потушенных костра или лавировать между горящими кострами. От таких постоянных хождений с зарядными ящиками вблизи огня, солдаты становились до высшей степени беспечными, и движение артилерийской части к сборному пункту требовало большой бдительности со стороны офицеров. Образцом беспечности солдат могут быть два следующие примера, [279] получившие в свое время некоторую гласность. В феврале 1862 года, при отдыхе средне-фароского отряда около Майкопского укрепления, артиллерийский офицер, отлучившийся в укрепление за приемкою снарядов, возвратясь к своей части, увидел следующую картину: на колесах двух соседних ящиков была положена палка, с висящим на ней котелком, под которым разведен был огонь. Прикрытое, назначенное к артиллерии, готовило себе ужин.... В марте 1863 года, один из высших начальников ужаснулся, увидя ездового, управляющая ящичными лошадьми, который спокойно курил трубку. Конечно, в обоих этих случаях виновные не остались безнаказанными, но сколько сот случаев остались незаученными, не говорю высшим начальством, но даже своим ближайшим. После таких примеров, я думаю, читатель поверит, что солдаты не задумались махнуть маршем чрез пылающий аул тогда, когда дело коснулось выручки своих товарищей.

Возвратись в лагерь, войска застали уже в нем колонну, посланную 12-го числа в Майкоп. Все с жадностию бросились узнавать новости, будто оставили крепость Бог-весть как давно. Надобно самому испытать все муки ожидания и, потом, радость получения давно желанных известий, чтобы понять, что значить приход колонны в лагерь. Весть о приближении ее с быстротою молнии облетает войска; еще колонна едва виднеется, а все ожидавшие чего-нибудь уже столпились за чертою лагеря и жадно следят за каждым шагом ее приближения. Взгляните на все лица: как резко написано на них томительное ожидание и вам ясно обозначается все внутреннее состояние души. Часто улыбка удовольствия, предвещающая сладость сбывшихся надежд вдруг сменяется унынием мелькнувшего сомнения.

Вот, например, офицер, оставивший свое семейство в стадии на линии: пробыв шесть месяцев в отряде, он просил полкового командира разрешить ему недельный отпуск. Разрешение это должно прибыть с настоящей колонной. Офицер естественно желает получить утвердительный ответ, но смутное предчувствие говорит, что скорее можно ожидать отказ, и он в волнении шагает впереди ожидающих.

— Что, Петр Михалыч? дожидаетесь? [280]

— Да, кажется теперь-то нет причины отказать. Шесть месяцев, батюшка, безвыходно отдежурил.

— Ну, а если откажет?

— Откажет?... Посмотрел бы я, как он это сделает... Да и ему тогда всю правду отпою. Архангельской целый год в штабе, Полянский тоже, Петров тоже — а чем они лучше меня?... Если откажут, подам рапорт о болезни. Я прямо скажу...

И офицер начинает только горячиться.

Вы думаете, что он и вправду приведет в исполнение свою угрозу? Нет; он только тешит самого себя и все дело кончится словами, сказанными сгоряча.... Офицер очень хорошо сознает, что ничего прямо связать не может, не повредит себе и своей семье.... Отпуска он не получит, погорячится еще час, а потом мирно начнет перечитывать приказания, доставленные из штаба, и поверять счеты артельщика, прибывшего с линии.

— Ну, господа: говорить другой офицер, если я и теперь не произведен, то, ей Богу, подам в отставку — Вот увидите... прибавляет он внушительно — зная наперед, что его слова встречены сомнением товарищей, слышащих эту угрозу чуть ли не десятый раз. И тут все кончится словами. Добровольная отставка для этого офицера немыслима, потому что жалованьем он содержит мать и сестру. Через час, его ожидания, обманутый с приходом колонны, перейдут в надежду, что, может быть, посчастливится в другой раз и он покойно приступить к своим, прерванным на час, занятиями.

— "Вы тоже чего-нибудь ожидаете?" надоедает всем третей. Лицо его сияет улыбкой; видно, что он с уверенностью ждет привода колонны, убежденный в исполнении своих желаний. Интерес его ожиданий, если хотите звать, мелочен, но в лагерном быту и он имеет свое значение. Офицер послал за разными покупками своего расторопного деньщика и заранее уверен, что тот хорошо выполнить поручение".

— "Что привез?" — "Все привез, ваше благородие". — "Ай да молодец! я знал, что мой Савельев в грязь лицом себя не ударит", обращается он безразлично к толпе и, довольный, идет в лагерь, в сопровождении Савельева, сгибающегося под ношею. [281]

— "Афроську видел", спрашивает солдат, с плутоватой улыбкой на лице, своего товарища, которого посылали за покупкой в станицы.

— Видел.

— Ну?...

— Что ну?... Значить видел, когда говорю.

— Небойсь шалить?... Меня спрашивала?...

— Как же! надеть не дождется.... Говорить, беспременно кланяйся.

И вопрошавший отходить с самодовольной улыбкой.

А сколько обманутых надежд остаются скрытыми от наблюдателя! Сколько в толпе таких, которые, лучше владей собою, не выскажут причины, заставившей их выйти на встречу колонны.

Но вот и хвост колонны втянулся в лагерь. Везде видна суета около разбирающихся повозок; в палатках идут оживленные разговоры; вновь прибывшие не успевают отвечать на вопросы, которыми их осаждают со всех сторон; обжившиеся уже в лагере стараются в свою очередь, на перерыв друг перед другом, сообщить отрадные новости — кто ранен, кто убит, кому какая досталась пожива при набеге. Фельдфебеля степенно отбирают отчет у артельщиков и разговор их оканчивается полушепотом у палатки, в которой оба должны предстать с докладом пред ротным командиром. В офицерских палатках слышны или веселый смех, или громкое чтение новых газет. В отрадном штабе тоже идет суета; там получены новые распоряжения и решается головоломная задача, как разделить десять-пятнадцать возов экстренного сена и не обидеть ни одну часть. Жаждущих получить сено много; все они собрались в штабе в тормошат отрядного адъютанта, стараясь каждый, доказать, что ему, но таким-то и таким-то причинам, должно быть отдано предпочтение пред другими. Адъютант спасается в палатку отрядного начальника, но выходе его стерегут зорко, и едва только они показался, как его вновь осаждают теми же просьбами.

13-го числа адъютанту пришлось хуже нежели когда-нибудь. В Майкопе частям не отпустили сена из эскадронного склада, а потому претендентов в лагере явилось больше обыкновенного. К радости адъютанта, и к удивленно всех [282] нас, вопрос этот генерал Козловский разрешил самым неожиданным образом. Он распек первого попавшегося просителя, артилерийского офицера, за те, что у него не заготовлено в достаточном количестве сена, и приказал немедленно выслать из отряда часть, которою тот командовал. Мы не верили, чтобы отданное сгоряча приказание было приведено в исполнение. Нас удивило подобное решение со стороны начальника, распорядившегося приказом о заготовлении сена только до 10-го января, и мы тем более могли расчитывать на отмену приказания о высылке из отряда именно этой части, что гроза обрушилась на офицера, не принимавшего участия в заготовлении сена и прибывшего в отряд только в зимний период. Но отмены распоряжения не последовало, и через час мы увидели, как дивизион артиллерии, под конвоем сотни казаков, выступил в Майкоп. Часа через полтора, такое же приказание было отдано генерал-майору Тихоцкому, и к утру он тоже оставил отряд вместе со своими драгунами.

Перестрелкой 13-го января, можно сказать, окончились действии майкопского отряда. 14-го января отряд прошел еще несколько верст вверх по р. Курджупсу, но горцы, после неудачного дела у аула Дух-Хабль, почти не оказывали сопротивления. 17-го января генерал-лейтенант Козловский получил донесение от генерал-майора Войцицкого, что, по причине глубокого снега, он не мог выполнить назначенного ему движения и возвратился в укрепление белореченское. Отряд его прошел по р. Пшехе верст шесть, и самый дальний пункт, осмотренный им, было то место, где теперь расположена станица Пшехская, т. е. семь или восемь верст от укрепления Белореченского.

Сколько я помню, в Кубанской области ни одно совокупное движение двух отрядов, имевших целью осмотреть какие-либо места и соединиться в известном пункте, не удавалось. Отчего это происходило, не берусь решить; но могу в доказательство привести еще следующие, примеры. В 1859 году должны были соединиться отряды майкопский, генерал-майора Преображенского, шедший по ущелью р. Белкой, и лабинский, генерал-майора Войцицкого, двигавшийся чрез Хамкеты. Майкопский отряд прошел до впадения в р. Белую р. Фюнфт, и 28-го января начальник отряда [283] подучил уведомление, что отряд генералу Войцицкого не мог двигаться по причине густого тумана, и возвратился на лабинскую линию. В 1862 году два раза предпринималось движете по Курджупскому и Пшехскому ущельям с тем, чтобы отряды сошлись в верховьях р. Курджупса, и оба раза соединения не состоялись. В 1863 году отряды генералов Геймана и Граббе, при движении к урочищу, занятому горцами на р. Чилипси, вместо того чтобы соединиться в известном пункте, сошлись на дороге, в нескольких верстах от лагеря.

20-го января последовал роспуск майкопского отряда, неутомимо действовавшего почти в продолжение десяти месяцев. С какою радостью войска спешили на место, об этом нечего и говорить. Переходы, которые делались, при выступлении в отряд, в два-три дня, теперь оканчивались в один; скудные остатки провиянта и фуража раздавались щедрой рукой; не к чему было расчитывать на будущее и загонять экономию: все знали, что через несколько дней будут дома и, по крайней мере, месяц или полтора отдохнут после тяжелых трудов.

__________________________________

Откровенно говоря, результаты действий майкопского отряда были далеко не соразмерны с потерею, которой стоило нам занята и утверждение на этом месте, что и обнаружилось в походы следующих годов. Вслед за роспуском отряда, горцы опять стали селиться в Курджупском ущелье, по-прежнему спокойно поживали в своих аулах и посещали, довольно часто, окрестности Майкопа. Пространство между реками Белой и Лабой осталось доступным для их набегов как и прежде, доказательством чему служили постоянные происшествия на лабинской линии до 1862 года. Самое сообщение с укреплением Майкопом было возможно только с значительным прикрытием, и Майкоп долго еще оставался одинок на передовой линии, приносил такую же пользу, как и Белореченское укрепление, т. е. служил сборным пунктом для отрядов. Главная же цель майкопского отряда, устроить белореченскую линию, осуществилась только в 1862 году.

В.

Текст воспроизведен по изданию: Воспоминание о зимней экспедиции Майкопского отряда // Военный сборник, № 12. 1868