УСЛАР

ГУРИЙСКИЙ ОТРЯД В 1855 ГОДУ

Войска наши оставались на хетской позиции 26-го, 27-го и 28-го чисел октября. Неприятель, между тем, занял Зугдиды и выставил авангард свой у Цейша. Все это, как естественное последствие предшествовавшего боя, не [287] могло иметь никакого влияния на план наших дальнейших действий: произошли другие явления, гораздо более для нас важные.

Вслед за сражением на Ингуре. в мингрельской милиции, находившейся при отряде, оказался большой недочет; недочет этот включался не в убитых и не в раненых, которых ни одного человека не было в милиции, так как она вовсе не участвовала в деле. 28-го числа генерал-майор князь Дадиан донес, что вся мингрельская милиция самовольно разбежалась, за исключением нескольких лиц, ему преданных и оставшихся при нем. Это известие обнаружило нам, чего можно было ожидать от мингрельцев на будущее время. Многие стараются приписать побег милиции вине начальства гурийского отряда, говоря, что оно не озаботилось заранее, чтобы имущество и семейства жителей были убраны в безопасные места, и что мингрельцы разбежались по домашним обстоятельствам. Обвинение это несправедливо. Никто и не рассчитывал на верность жителей приингурских селений: Дарчени, Канар-джиясь-Мухуры и других, занятых турками тотчас же после боя, и тем менее, что еще до боя эти жители находились в явных сношениях с турками; но народонаселение нагорной части Мингрелии не могло отыскать более безопасных мест, как те, на которых оно поселено; — расположением отряда на верхне-мингрельской дороге у Чаквиджи, под начальством генерал-майора князя Григория Дадиана, и милиции на аббас-туманской, под начальством майора князя Константина, запирался для турок вход в нагорную полосу: цель обеспечения семейств и имущества вполне достигалась, и тем более, что милиция поддерживалась регулярными войсками. Нельзя не заметить при этом, что народная война, по-видимому, составляет [288] явление, которого причины совершенно неуловимы: одни говорят, что жители принимают деятельное участие в войне только тогда, когда дело идет о спасении того, что для них всего дороже, т.е. семейств и имущества, и что в противном случае они погружаются в обычное свое равнодушие; другие, напротив, утверждают, что для возбуждения в них воинственности прежде всего необходимо, чтобы они были совершенно спокойны насчет своих семейств и имущества.

Как бы то ни было — мингрельская милиция разбежалась; все правительственные лица скрылись неизвестно куда из отряда, который очутился как бы в опустелом крае: не через кого и не для кого было делать каких-либо распоряжений в отношении к Мингрелии. Хетская позиция вдруг утратила всю свою военную важность; оставаться далее на ней было крайне опасно; всякое дальнейшее колебание было бы непростительною ошибкою. Между тем, редут-кальский гарнизон был усилен; турки устроили ночью переправу через Циву (у Редут-Кале) и начали разрабатывать дорогу от укрепления вверх по правому берегу Хони; от продолжительной, почти беспримерной засухи, лес, тянущийся от Хет по направлению к Редут-Кале, сделался совершенно удобопроходимым. Дороги, ведущие от устья р. Чурии в тыл Хетам и в тыл всем завалам, устроенным нами в хоршнских дефиле, не представляли более неприятелю никакого затруднения, кроме нескольких устроенных прежде завалов, которых оборонять было некому, потому что крайне опасно было бы раздроблять наши войска по лесу, в особенности при двусмысленном расположении к нам мингрельцев. Турецкие мародеры начали уже производить тревоги в тылу нашем, между Хетами и Хони: неприятельские суда подходили к [289] устью Чуpии, и оттуда делались рекогносцировки вверх по течению этой реки. В вожаках у турок недостатка не было. Перемена погоды, конечно, могла бы совершенно изменить наше положение, но небо оставалось безоблачным: сухой восточный ветер дул с замечательным постоянством.

Несмотря на все эти неблагоприятные обстоятельства, нет сомнения в том, что отряд наш мог держаться с полным успехом на хетской позиции до тех пор, пока не истощился бы запас продовольствия, находившийся в тамошнем магазине. Это даже могло привести нас к самым блестящим результатам, если бы в это время к Цхенис-Цхале прибыл уже достаточно сильный резерв. Но о прибытии резерва из Грузии — не было и слуха; батальоны, поставленные под начальством подполковника Бибикова в хоршнских дефиле, не только не удержали бы наступление неприятеля вверх по р. Хони, но, оставаясь там, несомненно подверглись бы совершенному и бесплодному истреблению, так как все завалы, ими устроенные, обходимы были с тыла по дорогам, ведущим от Чурии и сделавшимся так некстати удобопроходимыми. Ничто не мешало Омер-паше, оставив линию Ингура, перейти берегом моря к Редуту и по хоршнской дороге дойти до Наджихеви, откуда небольшими далее частями мог он быстро занять всю плоскость Мингрелии, перейти через Цхенис-Цхале, овладеть Кутаисоми, и, что всего было важнее для него, захватить все наши магазины и склады, расположенные на Техуре, в Усть-Цхенис-Цхале и в Кутаисе. Припомним, что, как выше было сказано, все внутреннее пространство Гурии, Мингрелии и Имеретии охраняемо было в то время только 1 1/4 батальоном. Не только на содействие нам народонаселения, но даже на нейтральность [290] его мы не могли рассчитывать при таковых обстоятельствах.

В ночь с 28-го на 29-го октября, хоршнская и хетская колонны снялись с мест своего расположения и к утру соединились между хопским монастырем и наджихевским постом. Естественным последствием такового отступления было уничтожение нами хетского магазина и всего того, чего невозможно было вывезти. Несмотря на то, что перевозочные средства наши с каждым днем приходили в большее расстройство, потому что черводарские лошади были изнурены до крайности чрезмерною работою, а приискание новых сделалось совершенно невозможным, — количество вывезенных складов значительно в сравнении с количеством истребленных. После полудня весь мингрельский отряд, за исключением колонны генерал-майора князя Дадиана, расположился на цивской позиции, в числе 8 1/2 батальонов.

Цивская позиции, усиленная в 1854-м году значительными полевыми укреплениями, несмотря на многие невыгоды, может быть обороняема с успехом против неприятеля, двигающегося по большой наджихевской дороге; но для этого необходимым условием должна быть возможность предупреждать всякие обходы через экские возвышенности к Сенакам, и чтобы теклятский лес был обеспечен от неприятеля. Во всяком случае, позиция эта протяжением своим не соответствовала слабости нашего отряда; посему, для оборонительного боя предположена была другая, на ручье между Цивою и Техуром, где, пользуясь лесом, можно держаться довольно успешно, если неприятель не действует решительно, но нельзя надеяться достигнуть других результатов, кроме кратковременного задержания его.

Здесь необходимо порвать рассказ о передвижениях [291] отряда и обратиться к тогдашним отношениям нашим к Мингрелии. Эти отношения имели решительное влияние на наши передвижения.

Бой на Ингуре обнаружил, что Омер-паша, не ограничиваясь одними демонстрациями в Абхазии и Самурзакани, намерен, наперекор очевидной для себя опасности, идти во внутрь Мингрелии с завоевательною целью. Перемена погоды должна была в скором времени положить конец этому наступлению: сардарь должен был остановиться там, где застигнет его осень. Ему необходимо было граждански организовать пройденный им край сколь возможно поспешнее, потому что, в противном случае, владея только пространством, занимаемым его лагерем, он должен был вполне испить чашу бедствий, которую готовила ему мингрельская осень. Эта гражданская организация до крайности затруднительна, как известно по опыту, в крае, из которого удалились прежние местные власти. Очевидно, что для нас предметом первостепенной важности было — препятствовать всеми зависящими от нас средствами Омер-паше в этом деле, и что для этого необходимо было удержать в своих руках нити гражданского управления Мингрелией. На этот предмет обращено было особенное внимание. Беда была еще невелика, что мингрельская милиция разбежалась вслед за переходом турок через Ингур: это можно было приписать не измене, а отвычке от войны, паническому страху, который, быстро возникая, быстро и рассеивается. Мингрельское правительство не обладает популярностью, но, тем не менее, для замены его другим требуется время, — а все дело было во времени.

Между тем, из части Мингрелии, занятой неприятелем, начали доходить до нас непонятные слухи. В лагерь Омер-паши появились не отдельные мингрельские [292] изменники, не люди, преследуемые законами и заклейменные общественным мнением, от которых посему нельзя и ожидать ничего лучшего, — но лица известные, обладающие влиянием на народ. Число таковых лиц с каждым днем более и более увеличивалось. Все они объявляли всенародно, что присланы для того, чтобы исполнять требования турецкого главнокомандующего и строго наблюдать за тем, чтобы жители не предпринимали ничего враждебного против турок. Конечно, этих подозрительных симптомов в военное время совершенно достаточно было, чтобы с нашей стороны были бы приняты меры к предупреждению еще худших последствий, как это увидим ниже.

Названные лица самовольно разошлись по местам занятым неприятелем, под предлогом охранять край от разорения. Неизвестно, какие инструкции даваемы были этим лицам; положительно известно только то, что, по прибытии своем на назначенные им места, они тотчас же являлись к турецкому главнокомандующему, который вообще принимал их весьма ласково, но удерживал при себе, возлагая на строжайшую и личную их ответственность наблюдение, чтобы жители не только не позволяли себе никаких неприязненных действий против турок, но чтобы беспрекословно исполняли все военные требования, охраняли армию передовыми караулами и заблаговременно извещали обо всех наших предприятиях и передвижениях. Взамен этих услуг, сардарь поручился, что жители не подвергнутся никакому разорению, и что даже за все забираемое у них будет выплачиваемо им исправно, если не всегда звонкою монетою, то, по крайней мере, турецкими ассигнациями и квитанциями. Поименованные лица, поощряемые страхом наказания или честолюбием, обнаружили деятельность и усердие, которых мы в них и не подозревали; некоторые [293] за верную и ревностную службу удостоились даже получить от Омер-паши турецкие знаки отличия. Редко в военной истории встречаются примеры такого быстрого водворения гражданского благоустройства в крае, занятом силою оружия: едва прошло дней десять после ингурского сражения, как уже англичане, находившиеся в свите Омер-паши, рассыпались в одиночку на охоту по лесным трущобам, где горсть вооруженных туземцев могла бы задержать сильный отряд.

Несмотря на все происходившее, начальник отряда не отказывался от надежды водворить должный порядок в Мингрелии. Зная, что никто не обладает таким влиянием на мингрельцев, как князь Григорий Дадиан, князь Мухранский, от 1-го ноября за № 891-м, предписал ему сдать командование над колонной, отступавшей по верхней мингрельской дороге, и отправиться но горам для вызова князей и дворян, которых потом должен он был поручить князю Константину для занятия экских возвышенностей. «Возлагаю это поручение на вашу светлость, писал князь Мухранский, так как дело это, при настоящих обстоятельствах, есть первостепенной важности, и никто не имеет столько средств выполнить его успешно, как вы». Сдав командование вверенной ему колонны полковнику Чихачеву, он, с примерным самоотвержением, отправился по Мингрелии, чтобы вновь собирать рассеявшуюся милицию. Пламенное усердие его увенчалось блестящим результатом: не более, как через четыре дня, успел он собрать до 400 отборных всадников, привел их на недоступные экские высоты и передал начальству брата своего майора князя Константина. Каков бы ни был дальнейший ход дел, — во всяком случае милиция эта оставалась там в совершенной безопасности; она могла служить центром [294] притяжения для народного восстания в Мингрелии и висела бы над турками, как черная туча, готовая разразиться громовыми ударами.

Между тем, положение Гурии начало внушать сильные опасения.

До последних чисел октября, на кобулетской границе все было спокойно; носились слухи, что, одновременно с движением Омер-паши через Ингур, Мустафа-паша перейдет через Чолок, но незаметно было положительных приготовлений к этому наступлению. 27-го и 28-го октября кобулетский отряд внезапно усилился прибывшими из Батума войсками, под начальством Мемеда-паши, в числе более 8 т. пехоты, с 8-ю полевыми орудиями. 30-го октября, по самым положительным сведениям, в одном переходе от нашей границы собрано было 15 т. пехоты, 3 т. кавалерии, при 14-ти орудиях, кроме значительного числа башибузуков из лазов, чаквцев, аджарцев и др. Сверх того, ожидались войска на 8-ми судах. Против устья Супсы, у Григорет, постоянно крейсировал пароход, спуская шлюпки для промеров.

Генерал-майор Бруннер, начальствовавший войсками в Гурии, имел в распоряжении своем всего 4 3/4 батальона, при 2-х легких, 4-х горных орудиях и 3 сотни рачинской милиции. Пехота представляла в наличности не более 2 т. штыков. При таковой решительной несоразмерности сил своих с силами неприятеля, и опасаясь, при быстром наступлении его, быть совершенно отрезанным от Усть-Цхенис-Цхале, генерал-майор Бруннер счел невозможным удерживать акетскую позицию. 1-го ноября отступил он с нее по двум направлениям: 3 3/4 батальона поставлены были им на чехотаурских высотах, один батальон на чепакской дороге. Отступлением к Чепакам [295] обнажалась кодорская переправа со стороны Гурии, где уже по левому берегу Риона, от Чепак до Поти, не оставалось более регулярных войск; вся же масса гурийской милиции обращена была тогда к кобулетской границе, лицом к лицу с отрядом Мустафы-паши. Необходимо было уничтожить кодорскую переправу: азовские баркасы, там стоявшие, глубоко сидя, не могли быть подняты, по мелководью реки, к Усть-Цхенис-Цхале и взорваны были капитан-лейтенантом Савиничем.

Чтобы яснее изобразить обстоятельства, определившие наши дальнейшие военные соображения, необходимо представить общий очерк нашего положения 4-го числа ноября.

Погода была необыкновенно хороша; уже слишком месяц, как не выпало ни капли дождя; все лесные дороги на равнине сделались удобопроходимыми для пехоты: физические оборонительные средства Мингрелии ослабли в неимоверной степени.

Местные власти скрылись от нас и частью передались на сторону Омер-паши, который нашел в них ревностных исполнителей своей воли. Мингрельцы частью сформировали уже из себя милицию турецкой службы; масса жителей пламенно желала отступления нашего в Имеретию, что избавило бы край от тягости войны и неразлучного с нею разорения. Эти чувства выражались открыто, на словах. Ненависть мингрельцев в особенности обнаруживалась в отношении к имеретинам, находившимся в нашем отряде; неприязненно против нас мингрельцы еще не действовали, потому что боялись нас, но, несмотря на то, нельзя не сказать, что мы находились в то время в неприязненном крае.

По соединении войск, высадившихся в Редут-Кале, с теми, которые перешли через Ингур, силы [296] Омер-паши возросли до 40 т. человек. Авангард расположен был у Квалони и Наджихеви; главные силы в Зугдидах и по дорогам хетской и хоршнской.

Сверх того, на р. Чолоке стоял корпус Мустафы-паши, численностью около 20 т. человек.

Таким образом, неприятель, в весьма значительных силах, занимал все входы в Мингрелию и Гурию. Выше было объяснено, что море доставляло этим отдельным отрядам выгоды внутренних линий. Сверх того, положительно известно было, что Омер-паша ожидал к себе прибытия речных пароходов, чтобы открыть по Риону продовольственную линию.

При таковом расположении, наступательные действия с нашей стороны, предполагая даже, что силы наши были бы сколько-нибудь соразмерны с силами неприятельскими, не могли привести нас ни к каким решительным результатам: самый слабый пункт неприятельского базиса был Зугдиды, но ничто не препятствовало бы туркам отступить к Анаклии, где они были бы в безопасности, как в Редуте, в Николаевске или в Кобулетах. Но о наступлении с нашей стороны нечего было и думать при тогдашних обстоятельствах.

Расположение гурийского отряда было следующее: на верхне-мингрельской дороге, между Техуром и Абашой, были 2 1/2 батальона на позиции чрезвычайно крепкой, удобообходимой. Небольшая колонна эта, как мы видели, была отправлена по верхне-мингрельской дороге для поддержания и развития в нагорном крае народной войны, — попытка совершенно неудавшаяся. Слабость этой колонны дозволяла неприятелю не обращать на нее никакого внимания при наступлении.

На почтовой мингрельской дороге: 10 батальонов между Цивой и Техуром. Здесь не встречается никакой позиции, [297] которая бы представляла тактические выгоды, заслуживающие внимания; местность везде лесиста, слегка волнообразна вдоль течения нескольких полувысохших ручьев; дорог весьма много, сделавшихся удобопроходимыми по причине чрезвычайной засухи и допускавших, как ближние, так и дальние обходы; каждый таковой обход для обороняющегося весьма опасен, потому что отступать нельзя иначе, как по лесным дефиле. Для человека, сколько-нибудь усвоившего себе тактические рассуждения, очевидно, что таковая местность исключительно благоприятствует выгодам численного перевеса, потому что выгоды на стороне того, кто более имеет средств раздробляться: тут тактических ключей никаких нет. На местности, благоприятствующей численному перевесу сил, вступать в бой с неприятелем, в семь или восемь раз сильнейшим, без надежды на достижение каких

бы то ни было результатов — есть дело безрассудное, для которого нет никакого оправдания в глазах военного человека.

Сообщение между Мингрелией и Гурией не могло производиться иначе, как через Усть-Цхенис-Цхале, потому что кодорская переправа была уничтожена, и весь левый берег Риона открыт для неприятеля до Чепан. В чепанском лесном дефиле стоял один батальон, которому там совершенно нечего было делать, кроме, как только погибнуть на подобие 300 спартанцев в Фермопилах: притом, Чепаны — не Фермопилы. На Чехотауре 3 3/4 батальона, на весьма сильной позиции; но для обороны ее, сил этих было недостаточно, о чем генерал-майор Бруннер предупредил заблаговременно.

На каждом из вышеозначенных пунктов, кроме пехоты, находилась в большем или меньшем числе имеретинская милиция, одушевленная превосходным духом, но [298] от нее покуда мало еще можно было ожидать пользы, потому что, будучи расположена в узких дефиле вместе с регулярными войсками, она только производила бы замешательство во время боя; отделять же ее от отряда в стороны нельзя было в крае, жители которого питали к ней враждебное расположение.

И так, мы видим, что каждый пункт нашего расположения занят был нами крайне слабо и не представлял других боевых выгод, кроме весьма худо удовлетворяемых условий пассивной обороны. Пункты эти не имели ни взаимной связи, ни общего резерва. Все расположение как бы основано было на правилах австрийской кордонной системы, давно уже сделавшейся неприменимою. Турки, не успев еще углубиться далеко во внутрь края, могли смело делать демонстрации, которые удались бы, по причине неловкости нашего расположения. Из Гурии нельзя было помогать Мингрелии, ни из Мингрелии Гурии; если бы неприятель начал решительное наступление в одной из этих стран, а в другой ограничился демонстрациями, то часть отряда подверглась бы всей тяжести неравного боя, а другая осталась бы праздною. Но, с потерею Гурии, сама собою терялась и Мингрелия с находящимся в ней отрядом, и, наоборот, с потерею Мингрелии терялась бы Гурия. Если бы мы заранее очистили Гурию, и колонну генерала Бруннера притянули к себе на Циву, то весьма естественным образом Омер-паша мог быстро переменить свой план действий; Мустафа-паша в четыре дня мог дойти до Усть-Цхенис-Цхале, в тылу своем усилиться насчет армии Омер-паши и заставить нас отступить поспешно из Мингрелии, чтобы предупредить в Кутаисе неприятеля — что нам едва ли бы далее удалось.

Все это так просто и очевидно, что мои длинные [299] рассуждения, конечно, не могут не показаться совершенно излишними.

После полудня, 4-го ноября, неприятельский авангард двинулся от Наджихеви к Циве; в тоже время снялся оттуда арьергард наш, под начальством полковника Мамацева. Главные силы наши, расположенные на Техуре, тронулись в тот же день. К вечеру, 5-го числа, весь мингрельский отряд расположился на левом берегу Цхенис-Цхале, между Ганырами и Маранской станцией; в тот же день колонна, стоявшая под начальством генерал-майора князя Дадиана на верхней мингрельской дороге, переправилась через Цхенис-Цхале, в окрестностях Хони. Таким образом, Мингрелия была очищена от наших войск, за исключением небольших отрядов конницы, оставленных на правом берегу Цхенис-Цхале в виде наблюдательных постов. При отступлении нашем от Техура сожжены были бараки, устроенные в Сортиани, и техурский магазин. Наши черводарские лошади, без отдыха бывшие в движении после ингурского дела, пришли в совершенное истощение, но, тем не менее, для них предвиделось еще много работы на левом берегу Цхенис-Цхале, потому что нельзя было заменить их другими; таким образом, оставаться долее в Мингрелии для вывоза тяжестей, пока неприятель не принудил бы нас к отступлению, было бесполезно и опасно: бесполезно потому, что мы только нагромоздили бы в Маранской станции склады, которые пришлось бы там уничтожить, по невозможности ни вывезти, ни охранять их; опасно потому, что трудно отступать при сильном натиске по дефиле, запруженном вьюками, которые в таковом случае легко даже могли бы достаться в руки неприятеля. Утвердительно можно сказать, что в продолжение всего похода, туркам [300] не удалось ничего захватить из того, чего мы не могли вывезти (Помещенное в иностранных газетах известие о 12,000 тулупах (fourrures), захваченных будто бы Омер-пашою в Хони, совершенно несправедливо. Авт.).

Прежде чем мы на время расстанемся с Мингрелией, остается нам сказать, что мингрельская милиция, столь успешно собранная генерал-майором князем Григорием Дадианом и поставленная на экских высотах, была распущена по домам, и тем участие ее в военных дальнейших действиях прекратилось.

Необходимо теперь представить краткий очерк физических свойств течения реки Цхенис-Цхале, на протяжении от выхода ее из горного ущелья до впадения в Рион.

Протяжение это составляет около 80-ти верст. В то время, как происходили описываемые нами действия, воды в реке вообще было мало, бродов весьма много; в отношении стремительности течения, Цхенис-Цхале значительно уступает Ингуру; не было никакого повода сомневаться, что Омер-паша, успев переправиться через Ингур, не поколеблется переправиться и через Цхенис-Цхале. Тем не менее, оборона этой реки представляла для нас весьма значительные выгоды.

По выходе своем из ущелья, Цхенис-Цхале течет несколькими рукавами в низменных берегах, сухих и открытых против Хони; по мелководью, переправа здесь была весьма удобна для всех родов войск и, тем более, что грунт дна твердый и хрящеватый. Но для переправы всеми силами на этом протяжении реки, неприятелю представлялись многие невыгоды: чтобы перейти с почтовой мингрельской дороги на верхнюю, против Хони, неприятель, для безопасности своей, должен был начать фланговое [301] движение от Сенак к Банзе, через что заранее обнаружил бы свои намерения. Местность правого берега Цхенис-Цхале против Хони открыта и удобообозреваема на большое пространство; следовательно, неприятелю трудно было бы произвести неожиданно переправу значительными силами; совершив переправу, для дальнейшего движения ему нельзя было миновать огромного селения Хони, которое с окрестными селениями составляет сплошной округ садов, полей, домов, окруженных живыми изгородями, где движение может производиться не иначе, как по лабиринту кривых улиц. Достаточно было зажечь Хони, чтобы задержать там на долгое время наступающего; а между тем, силы наши, расположенные на остальной части течения Цхенис-Цхале, поспели бы к Хони и принудили бы неприятеля к весьма невыгодному для него бою, потому что, в случае неудачи, он был бы отрезан от Мингрелии и отброшен к горам, где окончательная гибель для него была неминуема. Для охранения этой части реки, в Хони поставлено было 5 батальонов; впереди, по Цхенис-Цхале, для наблюдения выставлена значительная часть кавалерии. Начальство над этой колонной вверено было генерал-майору князю Гр. Дадиану.

Несравненно большие выгоды для переправы представляла неприятелю средняя часть течения реки, центральным пунктом которой было селение Ганыри. По мелководью, река здесь была также удобопроходима, как и против Хони; грунт дна везде твердый и хрящеватый; возможность переправы прерывается в иных местах тем, что то тот, то другой берег, хотя и не высокий, делается совершенно обрывистым. Успев переправиться против Ганыри, неприятель приобретает ту огромную выгоду, что разрезывает центр нашего расположения по Цхенис-Цхале и [302] становится на прямейшей дороге к Кутаису. Местность по обоим берегам покрыта густым колючим кустарником, что, с одной стороны, способствует скрытности переправы, с другой же, благоприятствует упорству обороны. Эта часть оборонительной линии представляла наибольшую опасность, потому что неприятель на ней мог достигнуть самых решительных результатов; на ней сосредоточены были главные силы гурийскаго отряда, около сел. Ганыри.

Верстах в 3-х выше Маранской станции свойства Цхенис-Цхале совершенно изменяются. То один, то другой берег становятся столь обрывистыми, что переправа делается совершенно невозможною. Грунт реки постепенно обращается из твердохрящеватого в иловатый, затрудняющий или даже в иных местах делающий невозможною переправу. Река не разделяется более на рукава, но течет в одном русле. Правый берег Цхенис-Цхале весь покрыт лесом; на левом сначала мелкий, но густой и колючий кустарник; против Маранской станции местность открытая; ниже занята она садами, селениями и лесом. Можно было быть уверенным, что на этом протяжении реки неприятель не предпримет переправы главными силами. Разумеется, он мог навести понтонный мост на почтовой дороге, против Маранской станции, чему весьма способствовали и ближайшие изгибы реки, и спокойное ее течение, но переправа на этом пункте была бы крайне опасна. Начиная от реки Кобзы, почтовая дорога составляет весьма острый угол с рекою Цхенис-Цхале, и неприятельские колонны должны бы в ближайшем от нас расстоянии производить фланговое движение. Предполагая даже, что мы бы не помешали ни этому движению, ни наведению понтонного моста у Маранской станции, первые переправившиеся части все-таки подверглись бы величайшей опасности, [303] потому что окрестная местность левого берега допускает действие большими силами: опрокинув переправившиеся части, нам нетрудно было бы отрезать их от моста и отбросить в тесный угол (cul-de-sac), образуемый слиянием Риона с Цхенис-Цхале. Для нас это могло бы составить решительный успех, который повел бы к окончательному поражению турецкой армии.

Из вышесказанного очевидно, что неприятелю всего выгоднее было перейти через Цхенис-Цхале вброд против Ганыри. Дорог на правом берегу, выводящих от Абаши к этой части течения Цхенис-Цхале, весьма много; большею частью они узки и извиваются между изгородями селений, но совершенно удобопроходимы. Противодействия со стороны тамошнего мингрельского народонаселения неприятелю нечего было опасаться. С нашей стороны, как мы сказали, около Ганыри сосредоточены были главные силы отряда; один эшелон поставлен был верстах в 5-ти, между Ганыри и Маранскою станцией. В случае переправы против Ганыри, эшелон этот должен был действовать во фланг неприятелю; та же обязанность возложена была и на хонскую колонну, которая, даже при благоприятных обстоятельствах, могла во время самого боя перейти на правый берег, чтобы увеличить расстройство неприятеля, действуя ему в тыл.

При некотором ознакомлении с общими местными свойствами рионского края, весьма ясным становится, что Усть-Цхенис-Цхале составляет важнейший стратегический пункт. Если на пункте этом устроить сильный укрепленный лагерь, при пособии работ долговременной фортификации, с обеспеченными переправами через Рион и через Цхенис-Цхале, с магазинами, госпиталем и бараками внутри, так чтобы Кутаис лишился всякого военного [304] значения, то, конечно, усть-цхенис-цхальский укрепленный лагерь мог бы изменить все стратегические элементы рионского края (Если когда-нибудь в мирное, безмятежное время приступлено будет к подготовлению рионского края на случай войны, то неизбежно сосредоточить внимание наУсть-Цхенис-Цхале. Единственное неудобство этого пункта заключается в нездоровости климата; но, быть может, есть средства отвратить это расчисткою окрестных лесов и осушением болот. Не могу решить вопроса, но замечу, что климат в Усть-Цхенис-Цхале ежегодно улучшается. В продолжение лета 1855-го года, часть войск, там расположенные, менее потерпели от климата, чем те, которые стояли в Кутаисе. Авт.). Но если, взамен такового укрепленного лагеря, построить наскоро какой-нибудь тет-де-пон, это столько же забавная мысль, как бы вооружить солдата курком вместо ружья!

Посреди описываемых нами военных обстоятельств и мы, и турки не могли не смотреть на тесное пространство, образуемое крутыми изломами Риона и крутобережним течением Цхенис-Цхале, как на западню, в которую, при неловком маневрировании, можно попасться на конечную свою гибель. Впрочем, весьма естественным образом допускалось предположение, подтверждавшееся показаниями лазутчиков, что Омер-паша метит на Усть-Цхенис-Цхале для достижения весьма важной военной цели. Все течение Риона ниже этого пункта, равно как и правый берег Цхенис-Цхале, были уже в его руках; расположив армию свою в совокупности на почтовой мингрельской дороге, на Абаше, или еще ближе — на Кобзе, он мог отделить незначительную даже команду на каюках по Риону, чтобы захватить беззащитные усть-цхенис-цхальские магазины, чему могли способствовать команды штуцерников с правого берега Цхенис-Цхале; найденные запасы были бы для него бесценной добычей, которая обеспечила бы его на [305] долгое время: могли бы осуществиться надежды его и на прибытие речных пароходов; в таком случае усть-цхенис-цхальская коса представила бы собою превосходный складочный пункт, обеспеченный двумя реками, а с сухого пути перекопом в 150 саж., обстреливаемым батареей с правого берега. Я говорю обеспеченный, потому что мы ничего не могли предпринять, пока армия Омер-паши стояла на правом берегу Цхенис-Цхале, в промежутке между этим пунктом и Ганыри. Действовать, конечно, можно было бы с правого берега Риона, но, по очищении нами Гурии, неизвестно еще было, что произойдет в этой стране.

Отсюда видно, какие великие затруднения составляли для нас усть-цхенис-цхальские склады, помещенные на плоской и открытой косе, удаленной от Ганыри, где был центр расположения нашего отряда. Непозволительно было ни минуты останавливаться на нелепом предположении занятия маранского угла целым отрядом: не имея там возможности ни двигаться, ни действовать, мы бы подвергли себя неизбежному и решительному поражению, оторвались бы от всех подкреплений, следовавших к нам от Сурама и, наконец, предоставили бы Омер-паше полную возможность, став на левом берегу Цхенис-Цхале, отделить от армии своей небольшую часть для овладения Кутаисом, где склады наши были гораздо значительнее еще, чем в Усть-Цхенис-Цхале. Предположить, что мы, оставаясь главными силами у Ганыри, возложили бы на особый отряд оборону Усть-Цхенис-Цхале: очевидно, что это расположение также было бы безрассудно, как и первое. Не значило ли бы это — отправить на верную гибель таковой отряд, потому что, как ему действовать на узкой, плоской и голой косе против целой армии Омер-паши, беспрепятственно занимающей правый берег Цхенис-Цхале? При этом мы бы [306] бесполезно ослабили только ганырский отряд, от которого зависела судьба целого похода.

Оставалось решиться на одно: сколь возможно деятельнее вывозить все запасы из Усть-Цхенис-Цхале в Кутаис и продолжать это до тех пор, пока турки не помешают нам. Когда же неприятель сделает какое-либо покушение на наши склады, то, при невозможности оборонять их, предать пламени все то, чего мы не успели вывезти, чтобы не досталось оно в руки турок. Вывоз запасов из усть-цхенис-цхальских магазинов начался еще в то время, когда мы находились в Мингрелии, и продолжался беспрерывно и без отдыха до 7-го числа. Состав перевозочных средств наших был в то время крайне ограничен: черводарские лошади, состоявшие при отряде, приведены беспрерывною работою в совершенное изнурение. Имеретия почти вся поднята в виде милиции и ополчений. Это вооруженное народонаселение поглощало большое число местных перевозочных средств; на тех, которые оставались, жители увозили вдаль свои семейства и имущество. Прежде всего приступлено было нами к спасению огромных артиллерийских запасов: их успели вывезти вполне; потом начали вывозить провиант. Вокруг провиантского магазина и на мосту через Рион приготовлены были горючие вещества для быстрейшего произведения пожара в случае нужды: это возложено было на команды от черноморского линейного № 10-го батальона, которые обязаны были потом на каюках переправиться через Рион и пробраться левым берегом в Кутаис. Команды эти ограничены были пределами необходимости, так как на них не возлагалось обязанности удерживать неприятеля, и притом, чем они были малочисленнее, тем легче могли отступить. Своевременное сожжение складов было дело первостепенной важности, и потому, [307] несмотря на малочисленность команд, оставленных в Усть-Цхенис-Цхале, главное начальство над ними поручено было генерал-майору Миронову.

После отступления нашего 4-го числа от Техура, турецкая армия перешла из Хет на Циву; авангард ее выдвинулся на Техур, выставив передовой эшелон к Абаше; вся конница, составленная из регулярной турецкой кавалерии, со значительным скопищем черкесов, абхазцев, самурзаканцев и мингрельцев, под личным предводительством Фергат-паши, перейдя через Абашу, приблизилась к Цхенис-Цхале. 7-го числа произошла перестрелка между нашими казаками и отрядом неприятельской кавалерии, на пространстве между р. Кобзою и Цхенис-Цхале. Все это обнаруживало, что Омер-паша решительно намерен идти к Кутаису: переменить план действий для него уже сделалось поздно и трудно. Настало время противопоставить ему отпор всеми силами, и 7-го числа генерал-майору Бруннеру предписано было, очистив Чехотаур и Чепаны, со всею гурийскою колонною присоединиться к главным силам в Ганыри, что и было исполнено им в ночь с 7-го на 8-е число. Командование над гурийскою милициею поручено было князем Мухранским майору Мачавариани. В случае наступления неприятеля из Кобулет, каждый дружинный начальник должен был действовать сам по себе, сообразно прежде полученным инструкциям; для охранения магазина и бараков в Акетах, предписано было поставить там команду милиционеров, которая, в случае очевидной опасности, должна была предать все пламени.

Множество примеров военной истории показывают, как редко удается улучить настоящую минуту для приведения в исполнение какого-нибудь действия — если таковое действие непременно должно быть исполнено в определенный [308] момент, никак не раньше и не позже (Сожжение рижских форштадтов в 1812-м году; взрыв моста на Эльстере после Лейпцигского сражения в 1813-м году; взрыв мины под Браиловым в 1828-м г. и пр. Авт.). Таковая судьба постигла усть-цхевис-цхальские склады. Как ни прискорбно это происшествие, но, чтобы не переступать, при обсуждении его, пределов справедливости — необходимо вникнуть в положение людей, оставленных нами при этих складах. Оборонять их они не только не могли, но даже и не должны были, потому что, допустив к себе неприятеля для боя, они бы потом не успели произвести пожара. Узнавать о приближении неприятеля и тем менее еще судить о степени опасности, они также были не в состоянии, потому что противоположный берег Цхенис-Цхале, закрытый селениями и лесом, мог служить пристанищем для невидимого неприязненного скопища, которое мгновенно могло на них нахлынуть. Каждый, от генерала до простого солдата, проникнут был мыслью, что, в случае малейшего замедления, все эти запасы попадутся в руки неприятеля. Легко догадаться, в каком напряженном состоянии духа все находились; легко и догадаться, какое действие должна была произвести первая тревога. Что было поводом к этой тревоге — объяснить нельзя, как то всегда бывает в таковых случаях: быть может, выстрелы, произведенные без намерения какими-нибудь милиционерами, или толпа, внезапно где-нибудь показавшаяся, или приказание, непонятое или нерасслышанное, или, наконец, пожар, случайно происшедший. Как бы то ни было, но, на рассвете 8-го числа, усть-цхенис-цхальский провиантский магазин объять был пламенем. Смятение мгновенно распространилось оттуда до рионского моста, по которому в то самое время проходил хвост колонны генерала Бруннера. Конечно, пожар был [309] для всех неожидан; но, как на каждый пожар, тотчас же сбежалась толпа окрестных жителей, в надежде поживиться чем-нибудь, при общей суматохе. Вещей ценных не представилось для их жадности; тяжелых мешков с провиантом нельзя было много унести, ни на себе, ни даже в нескольких каюках, подплывших с противоположного берега. Толпа преимущественно ринулась на железо, остававшееся в складах, и на холщевые мешки, для унесения которых выкидывалась мука, в них заключавшаяся. В продолжение часов двух, в Усть-Цхенис-Цхале господствовал величайший беспорядок: солдаты тщетно старались разгонять хищников; одни гасили пожар, другие распространяли его, думая, что так приказано. Узнав о том, князь Мухранский поспешно послал приказание прибывшему в колонне генерала Бруннера батальону брестского пехотного полка, под командою полковника Осипова, возвратиться в Усть-Цхенис-Цхале. Полковник Осипов успел прекратить пожар и хищничество, но привести в порядок разбросанные, полусгоревшие и полуистерзанные мешки с провиантом не было никакой возможности. Нельзя было поручиться, что утренние беспорядки не возобновятся через несколько часов еще в большем размере: молва о случившемся должна была перенестись на правый берег Цхенис-Цхале и привлечь большую толпу мингрельцев, быть может, даже турецкий отряд. 9-го числа, приказано было полковнику Осипову сжечь рионский мост, равно как и остатки усть-цхенис-цхальских запасов, после чего присоединиться к эшелону полковника Эггера, ближайшему к Маранской станции.

Таким образом, 9-го ноября, гурийский отряд стоял в полном сборе и в полной готовности встретить Омер-пашу решительным боем на левом берегу [310] Цхенис-Цхале. Накануне еще, отряд наш усилился прибытием 8-х батальонов из Грузии, под начальством полковника Опочинина; через два дня прибыли еще два батальона; силы ваши возросли до 22-х батальонов. Выше было объяснено, на какие тактические выгоды мы рассчитывали для боя; в начале этой статьи замечено было также, что, в случае неудачи на Цхенис-Цхале, при настойчивом преследовании, отступление затруднительно, потому что должно направляться всеми силами по лесистому дефиле к одной точке, а именно, к мосту через Рион, находящемуся в беззащитном Кутаисе. На этой невыгоде сосредоточилось внимание одного из наших старших военных начальников, который всячески старался отклонить начальника отряда от решимости принять бой на Цхенис-Цхале, находя лучшим заблаговременно отступить через Кутаис на Краевую речку (в 3-х верстах за Кутаисом, по дороге в Тифлис). Невыгода эта, впрочем, в действительности далеко была не так велика, как представлялась. Предполагая даже решительную победу на стороне Омер-паши, во всяком случае, армия его должна была придти в большое расстройство после упорного боя, и едва ли бы он решился следовать за нами на плечах наших до Кутаиса, в особенности при известной своей медлительности и осторожности. Но если бы князь Мухранский послушался такового совета, то последствия были бы неисправимо гибельны для нас. Оставляя Кутаис, мы должны были бы истребить все находившиеся там запасы, более значительные, чем усть-цхенис-цхальские, и составлявшие последний источник нашего продовольствия. Оборонять Кутаис с левого берега Риона, кроме множества причин, нельзя было уже по одному тому, что на правом берегу находилось более 2,000 наших больных и раненых, которых вывезти было не на чем и некуда, и [311] которых, посему, мы должны были поручить великодушию Омер-паши. Отряд наш не мог оставаться на Краевой речке, потому что продовольствия для него нельзя было подвезти зимою, и, для спасения себя от голодной смерти, он должен был идти навстречу провианту по направлению к Сураму. Ранее весны ничего нельзя было бы предпринять против Омер-паши, который, пользуясь превосходной конфигурацией оборонительной линии Риона, спокойно владел бы Мингрелией, Гурией и частью Имеретии по Рион. В этом положении застали бы его парижские мирные переговоры. Не знаю, сколько веса придали бы дипломаты его успехам, но знаю только, что нельзя не быть вполне благодарным главнокомандующему за то, что, если он уже вознамерился заменить начальника гурийского отряда другим лицом, то, по крайней мере, сделал это не ранее конца декабря, когда судьба предприятия Омер-паши решена была безвозвратно.

С переходом нашим в Имеретию, мы нашли самое благоприятное для нас расположение умов в тамошнем народонаселении. Все, что случилось в Мингрелии, не только не поколебало преданности имеретин, но, напротив, воспламенило их рвение выказать противоположные чувства, их одушевлявшие. В виду грозящей опасности, имеретины отправили в безопасные места семейства и имущество свое, но сами сочли за позор последовать туда же; кроме милиции, получавшей жалованье от правительства, безвозмездно образовалось народное ополчение, худо или почти вовсе не вооруженное, но приносившее большую пользу в виде наблюдательной цепи там, куда не могли быть отделены части от отряда; помещики вооружали поголовно своих крестьян. Все это служило нам порукою в том, что действия в Имеретии, как в земле чисто русской, [312] несмотря на разницу языка и на разницу происхождения, представят Омер-паше несравненно большие трудности, чем предшествовавшие его действия в Мингрелии.

Безусловная справедливость требует, между прочим, сказать, что не все мингрельцы покинули нас посреди тех крайне затруднительных обстоятельств, в которые мы были временно поставлены несоразмерностью сил наших с силами Омер-паши.

«Мингрельцы особый народ, мингрельцы не русские», — это представляет полную характеристику тогдашних суждений. Таковые понятия в особенности старался распространять французский подданный граф Розмардюк, которому, несмотря на войну, дозволено было правительством нашим, для коммерческих дел его, остаться в Мингрелии. Человек этот явился к Омер-паше добровольно и, пользуясь отличным знанием края, сделался одним из самых деятельных его помощников. Не внимая этим хитросплетенным толкованиям, презирая угрозы своих соотчичей, несколько богатых мингрельских помещиков (князья: Елизбар Дадиан, Григорий Пхеидзе, Нико Микадзе и некоторые другие) оставили дома и имущество свое на жертву врагу и последовали за отрядом на левый берег Цхенис-Цхале, с твердою решимостью не возвращаться на родину, если судьба войны окончательно предаст ее в руки неверным туркам. Сверх того, более 200 человек мингрельцев, главными руководителями которых были князья Пагавы и дворяне Чиковани, не отставали от прочих и искренно желали изменения системы внутреннего управления Мингрелии. Начальник гурийского отряда решился опереться на эту партию, чтобы возжечь народную войну в Мингрелии.

10-го числа, авангард турецких войск, под личным [313] начальством Фергат-паши, дошел до самого Цхенис-Цхале, и разъезды его появились на правом берегу, по временам перестреливаясь с имеретинскою милицией. В тот же день князь Григорий Дадиан отправил партию преданных ему мингрельцев в пространство между Абашою и Цхенис-Цхале.

11-го числа произошла первая перестрелка в тылу передовых частей турецкого авангарда, причем несколько турок было ранено и убито. Эта перестрелка сильно встревожила Фергат-пашу, поколебав его уверенность, что он находится в совершенно мирном и покорном крае, каким представлялась ему до сих пор Мингрелия. Чтобы навести страх на жителей, он приказал задерживать всех людей, попадавшихся ему на пути, и над некоторыми, показавшимися ему наиболее подозрительными, приказал сделать все приготовления к смертной казни, но потом отпустил их. Все это ни к чему не повело. На другой день князья Пагавы произвели новое нападение, хорошо соображенное и имевшее последствием, несмотря на совершенное неравенство сил, рассеяние значительного отряда турецкой кавалерии. Чтобы поддержать и развить эти партизанские действия на пространстве между Техуром и Цхенис-Цхале, 13-го числа, под командою гвардии полковника князя Шервашидзе, на правый берег Цхенис-Цхале отправлено было до 600 человек всадников из конной имеретинской милиции, с 200 линейных казаков; но отряд этот, на предназначенной ему полосе действия, уже не нашел более неприятеля.

Перестрелки 11-го и 12-го чисел сами по себе были так незначительны, что, конечно, не обратили бы на себя большого внимания турецких пашей, если бы в перестрелках этих участвовали наши казаки или имеретины. Всего [314] важнее показалось то, что они исключительно произведены были одними мингрельцами. Содействие мингрельцев составляло в то время, как для нас, так и для неприятеля, вопрос первенствующей важности. Действительно, несмотря на сосредоточение и на усиление нашего отряда на Цхенис-Цхале, Омер-паше нечего было опасаться наших наступательных действий, пока мингрельцы, находившиеся у него в тылу, оставались ему преданными. Лесистая местность не позволяла нам дать генерального сражения где-нибудь на Техуре; обходы не могли удаться при враждебном к нам расположении туземцев; преимущество огнестрельного действия, по причине численного перевеса штуцерников, было на стороне турок и придавало большие выгоды обороне над наступлением. Несмотря на все это, предположим, что мы, не обращая внимания на наши потери, под градом штуцерных пуль, штыками узких штурмовых колонн принудили бы неприятеля к отступлению. Ни в каком случае не могли мы помешать ему отступить на берег моря под прикрытие пушек Редут-Кале. Но очевидно, что Омер-паша не мог остаться на Циве и на Техуре; чтобы достигнуть положительного результата, ему необходимо было овладеть Кутаисом, для чего вступить в решительный бой с нашим отрядом на Цхенис-Цхале. Исход боя, конечно, был сомнителен для турок; в случае поражения, окончательная гибель их сделалась бы несомненною: стоило только мингрельцам внезапно восстать и захватить в свои руки пространство между Квалони, Наджихеви и Хони, где их быстро можно бы было подкрепить частями регулярных войск — турецкая армия была бы в таковом случае совершенно отрезана от моря, следовательно, от всех средств своего продовольствия и от единственного средства выйти из отчаянного положения. Конечно, благоприятное расположение [315] мингрельцев было весьма важно для Омер-паши, пока он еще не переходил через Техур; но, при дальнейшем движении к Цхенис-Цхале, вопрос этот становился для него вопросом на жизнь или на смерть, так как для боя он должен был иметь свои силы в совокупности и, не ослабляя себя, не мог оставлять сильных эшелонов у себя в тылу. Таким образом, все, что подвергало этот вопрос сомнению, не могло не тревожить сильно турецкого главнокомандующего, не могло не парализовать его решимости.

Фергат-паша, Омер-паша и начальник гурийского отряда, следуя диаметрально противоположным впечатлениям, одинаково придали величайшую важность небольшим перестрелкам 11-го и 12-го чисел, как первому проявлению народного восстания в Мингрелии. 12-го числа Фергат-паша отступил с целым авангардом своим на правый берег Техура и присоединился к главным силам. Омер-паша снова обратился к осторожной системе своей предварительного морального подготовления в свою пользу края, где ему предстояло действовать, и через это потерял еще несколько драгоценных для себя дней. Впрочем, старания его в этом отношении остались не без результатов на пространстве между Техуром и Цхенис-Цхале: несмотря на присутствие партизанских отрядов Пагавы и Чиковани, большинство народонаселения, отуманенное своими мдиван-беками, склонилось на сторону турок. Из жителей сел. Сенаки и окрест лежащих Омер-паша составил себе конвой, сопровождавший его в его разъездах; жители сел. Самикаво стреляли даже по партии Пагавы и ранили трех князей. Вместе с народным восстанием могла возникнуть и междоусобная война в Мингрелии.

Между тем, мингрельская осень, которая до сих пор, [316] как бы находясь в тайном изменническом сообщничестве с турками, так медлила своим приходом, вдруг разразилась над нами и над неприятелем неимоверным обилием проливных дождей и непроходимой грязи. Все реки переполнились водою, в особенности Цхенис-Цхале, через которую броды сделались для пехоты и артиллерии совершенно невозможными, а для кавалерии крайне опасными. На несколько дней всякие военные действия невольно прекратились. Соображаясь с переменою физических свойств края, князь Мухранский изменил план дальнейших действий. Форсированная переправа вброд через Цхенис-Цхале сделалась для Омер-паши невозможною; понтонных мостов нельзя было наводить против Хони или Ганыри, так как река течет там многими рукавами, обратившимися в стремительные потоки. Оставалось турецкому главнокомандующему одно: это — навести понтонные мосты против Маранской станции для дальнейшего движения к Кутаису. Но таковое наступление было в высшей степени опасно для турок, потому что мы, прикрывая фланг свой непереходимой линией Цхенис-Цхале, могли обрушиться всеми силами на неприятеля и вбить его в тесный угол слияния Риона с Цхенис-Цхале. Расположение отряда на фланговой позиции в окрестностях Хони доставляло нам к тому полную возможность и, сверх того, ту выгоду, что местность там, по сухости своей, более удобна для бивачного расположения, чем болотистые окрестности Ганыри. Но обстоятельства уже решительно стали обращаться в нашу пользу; усиление нашего отряда до 24-х батальонов позволило нам помышлять не об одной лишь обороне. Движение Омер-паши к Кутаису сулило нам столь большие выгоды, что мы не смели даже надеяться на осуществление этой надежды. Выше было объяснено, что движение по почтовой [317] мингрельской дороге прямо против фронта неприятельского расположения не могло нас, даже при успехе, привести к каким-либо решительным результатам: неприятель, под прикрытием устроенных им в разных местах на пути полевых укреплений, медленно отступил бы в хоршнские дефиле, без больших потерь для себя и подвергнув нас весьма чувствительным. Оставался один лишь путь действий, который, при успехе, мог привести нас к положительной развязке: принять за основание Хони; переправить против этого пункта отряд через Цхенис-Цхале, когда лишь представится к тому возможность; двинуться по дороге, ведущей через с. Банзу, к Сортиани, во фланг расположения турецкой армии; привлечь в эту сторону ее внимание; потом, пользуясь восстанием мингрельцев, отделить на экскую дорогу более или менее сильные части, которые бы зашли в тыл расположения турецкой армии и, занятием входов в хетское и хоршнское дефиле, отрезали ее от моря. План этот не заключал в себе ничего несбыточного: каков бы ни был ход действий — сообщение наше через Банзу с Хони оставалось обеспеченным; от нас зависело, пользуясь гористостью местности, принимать бой или уклоняться от него по своему произволу. Предполагая даже, что неприятель прорвался бы в хоршнское дефиле, — во всяком случае, он не мог сделать этого без величайших потерь, т.е. не потерпев совершенного поражения. Сил для приведения в исполнение этого плана было у нас достаточно; но необходимым и не зависевшим от нас условием было состояние погоды. От погоды зависела возможность переправиться через Цхенис-Цхале. Преодолев это затруднение, мы, тем не менее, оставались бы в полной зависимости от исправности транспортировки от Кутаиса через Хони к Сортиани. Всякая остановка в [318] транспортировке расстраивала бы наши военные соображения; трудно было надеяться, чтобы таковые остановки в зимнее время не случались беспрестанно. В конце ноября, в кутаисском складочном провиантском магазине находилось 8,500 четвертей, в продовольственном 830. Этой пропорции достаточно было для тогдашнего гурийского отряда слишком на два месяца; но, тем не менее, даже части, расположенные в Хони, затруднялись в продовольствии, подвоз которого, после каждого ненастья, прерывался разлитием речки Губис-Цхале; дожди останавливали прием провианта, размывали печи, не дозволяли производить ни печения хлеба, ни сушки сухарей. Отсюда видно, как неосновательно мнение, будто бы уничтожение усть-цхенис-цхальского магазина воспрепятствовало нашим наступательным действиям, лишив нас продовольствия. Продовольствия было довольно; затруднения проистекали от одного лишь ненастья и зимней распутицы; этому горю не пособило бы сохранение усть-цхенис-цхальских складов в целости. Увеличение состава гурийского отряда в декабре не принесло бы ни малейшей пользы в военном отношении, а только бесполезно умножило бы всякого рода затруднения, которые произвели бы в рядах наших потери несравненно более чувствительные, чем могла произвести турецкая картечь. Было время придти к нам на помощь, но время это было на Ингуре, и пропущено безвозвратно.

Затруднения, которые мы на каждом шагу встречали в доставке продовольствия для отряда, заставляли нас догадываться, что и Омер-паша в этом отношении находится не в лучшем положении. Показания лазутчиков подтверждали это вполне. Дорога от Редут-Кале до Техура, несмотря на устроенное в иных местах шоссе, сделалась крайне затруднительною для движения тяжестей. При [319] содействии местного мингрельского начальства, реквизиционная система могла послужить для Омер-паши важным пособием. Со своей стороны, мы должны были заботиться о том, чтобы не позволять туркам пользоваться местными средствами в нагорной полосе Мингрелии. Хотя вода в Цхенис-Цхале все еще не сбывала, но 18-го числа генерал-майор князь Дадиан успел переправиться со своими мингрельцами, имеретинскими конными дружинами и двумя сотнями линейных казаков. Пройдя Банзу, приблизился он к Сортиани. Появление нашего конного отряда на Техуре побудило многих мингрельцев присоединиться к князю Григорию, но большая часть осталась на стороне турок; между ними князь Петр Мхейдзе успел в это время спасти от неожиданной опасности Омер-пашу. Последний, не подозревая приближения русской конницы, выехал, вместе с двумя другими пашами, из турецкого лагеря, в сопровождении мингрельского конвоя, и остановился в Сенаках, для беседы с тамошними жителями. В продолжение этой беспечной беседы, князь Дадиан подошел к Сенакам на три версты. Об этом узнали некоторые мингрельцы, находившиеся в конвое Омер-паши. Случай захватить в плен турецкого главнокомандующего показался им слишком соблазнительным, и они решились тотчас же дать знать о том князю Григорию: плен или смерть, в случае сопротивления, были неминуемы для Омер-паши. Но этот импровизованный заговор дошел до слуха Петра Мхейдзе, который тотчас же сообщил о том сардарю. Последний, со своими пашами, вскочил на лошадей, и тем кончилось все дело (Этот случай отозвался в Константинополе, где в продолжение нескольких дней носился слух о том, будто бы Омер-паша захвачен в плен мингрельцами. Авт.).

Между тем, вопреки ожиданиям, 21-го числа, [320] Омер-паша тронулся со всею армией своей с Техура и двинулся вперед по направлению к Цхенис-Цхале. Погода в это время несколько поправилась, но реки все еще были полноводны и дороги крайне грязны. Для перехода через реки, Омер-паша имел в распоряжении своем целый понтонный парк. На почтовой мингрельской дороге заготовлен был нами хрящ, которым Омер-паша воспользовался, чтобы засыпать грязь. Обстоятельства уже изменились не в пользу турок, но из наступательного движения Омер-паши нельзя было не вывести заключения, что он решился стремиться, во что бы ни стало, к достижению единственного возможного удовлетворительного результата своей экспедиции — к овладению Кутаисом. Кутаис или Редут, — для Омер-паши не оставалось другой середины. Но, для овладения Кутаисом, необходимо было прежде разбить гурийский отряд, занимавший в полном составе левый берег Цхенис-Цхале. Для этого жадно ожидаемого нами боя, вновь сделаны были все прежние приготовления: гурийский отряд спустился по левому берегу Цхенис-Цхале и занял прежние места своего расположения. Часть кавалерии оставлена была для наблюдения в Мингрелии; остальная возвращена на левый берег Цхенис-Цхале, для принятия участия в бою. 22-го числа авангард турецких войск прибыл к Цхенис-Цхале и расположился против бывшей Маранской станции; Омер-паша лично находился при авангарде. Все прочие турецкие войска продолжали стягиваться, наводя мосты через реки и устраивая шоссе в грязных местах. Солнце выглянуло ненадолго; снова пошел проливной дождь. Генерал-майор князь Григорий Дадиан, видя, что вода быстро прибывает в Цхенис-Цхале и угрожает совершенно отрезать от нас часть конницы, оставшейся в Мингрелии, возвратился с нею на [321] левый берег. 23-го и 24-го ноября, неприятель, кавалерийскими отрядами и командами штуцерников, производил рекогносцировки по всему протяжению правого берега, начиная от Усть-Цхенис-Цхале до Хони, причем в некоторых местах происходили через реку перестрелки. 25-го числа, когда оставалось только навести понтонный мост на Цхенис-Цхале, турецкий главнокомандующий внезапно переменил свой план действий и начал общее отступление.

Весь этот эпизод похода Омер-паши до сих пор остается довольно загадочным. Наступательное движение его можно объяснить, как отчаянный порыв привести экспедицию свою к какому-либо результату: лично для него, дело шло о спасении от конечной гибели той колоссальной репутации, которую стечение особенных обстоятельств создало ему в Европе. Принимая в соображение расчеты самолюбия, можно допустить, что, при таковых обстоятельствах, позволительно играть свой va-tout. Гораздо труднее объяснить, почему он внезапно отказался от своего наступательного движения. Отзывы французских военных журналов, в высшей степени нерасположенных к действиям русских генералов, до такой степени вынужденно лестны для князя Мухранского, что мы выписываем отзыв о движении Омер-паши, как невольную дань уважения к распоряжениям бывшего начальника гурийского отряда: се n'etait qu'une simple reconnaissance ayant pour objet de s'assurer, que les Russes sous les ordres du general Bagration-Moukhranski, renforce par le general Brunner, avaient pris position a Levano (?) et a Koutry (Кутыри). Quand Omer-pacha eut reconnu qu'il n'avait rien a entreprendre dans cette direction, il se decida a se retirer sur Redout-Kale. (Spectateur militaire, 2 Serie. Tome 13 (Т. е. это была простая рекогносцировка, с целью убедиться в том, что русские, предводимые генералом Багратионом-Мухранским и усиленные генералом Бруннером, расположились в Левано (?) и в Кутырах. Омер-паша, увидев, что ему тут ничего нельзя сделать, решился отступить к Редут-Кале.

Заметим это выражение «ничего нельзя сделать». Омер-паша в то время, несмотря на усиление нашего отряда, был, по крайней мере, вдвое сильнее нас. Авт.). [322]

Но для рекогносцировки нет надобности двигать по безвыходной грязи целую армию. Нечего и говорить о том, что сдача Карса не могла иметь никакого влияния на распоряжения Омер-паши, который знал, что блокада продолжается по-прежнему и не мог надеяться заставить снять ее движением своим от Техура к Цхенис-Цхале. И так, мы должны остановиться на предположении, что уже, решившись на бой, Омер-паша разведал опасности, подготовленные ему распоряжениями князя Мухранского, и вследствие того, вместо боя, решился на отступление. Быть может, к этому подвигло его и плачевное зрелище, представляемое в то время его армией, страдания которой превосходили уже всякое описание.

Как бы то ни было, по 25-го ноября, ровно месяц после дела на Ингуре, кончилось наступательное движение Омер-паши, столь громогласно возвещенное всеми западными газетами. В течение этого месяца, ни в Крыму, ни под Карсом, не происходило никаких замечательных военных действий, и внимание света сосредоточено было на рионском крае. Стечение особых обстоятельств необыкновенно благоприятствовало Омер-паше. Он начал экспедицию свою в период войны, ознаменованный взятием южной стороны Севастополя. Таковое событие, а еще более отбитие карсского штурма, не могло не отозваться в умах кавказского туземного народонаселения, не могло не поколебать [323] временно их верование во всемогущество и непобедимость России. В моральном отношении, путь для успехов союзников был уже подготовлен глубоко в Закавказье; трудно даже обозначить пределы, где останавливалось это моральное подготовление. Много такта, много политической изворотливости требовалось в это грозное время от высшего кавказского начальства, чтобы удерживать на своей стороне пошатнувшееся общественное мнение; но нельзя не сознаться, что люди, глубоко изучившие характер народный, с недоверчивостью смотрели на новую систему отношений к туземцам, круто принятую нашим главнокомандующими. Едва коснулся Омер-паша Закавказья, как нашел себе ревностного помощника в лице Михаила Шервашидзе, которого влияние на народ, искусственно созданное и взлелеянное многолетними и постоянными стараниями нашего правительства, сделалось, наконец, краеугольным камнем нашего владычества в обширном пространстве Закавказья. Все коренные невыгоды, проистекающие из системы управления Мингрелией, прямо обратились в пользу Омер-паши. Выше объяснено, с какими затруднениями, по физическим свойствам края, сопряжена оборона Мингрелии и Гурии. К этим невыгодам присоединим и несоразмерный численный перевес Омер-паши над нами, вследствие поглощения александропольским отрядом всех резервов. Наконец, неслыханно продолжительная сухая осенняя погода помогала туркам. Несмотря на все это, Омер-паша не должен был надеяться экспедицией своей спасти Карс. Если он действительно питал таковую надежду, то она, как совершенно несбыточная, не осуществилась; но по всем расчетам вероятностей, он должен был осенью 1855-го года овладеть Мингрелией, Гурией и частью Имеретии по Рион. Эти успехи могли весьма много весить в будущем, могли [324] придать азиатской кампании 1856-го года совершенно новый характер. При содействии черкесов, абхазцев и сванетов, Омер-паша легко мог из Кутаиса взволновать Карачай, Кабарду и Осетию. С нашей стороны, ранее весны невозможно было бы приступить к решительным мерам против Омер-паши; во всяком случае, азиатские военные действия из наступательных превратились бы в оборонительные: нет надобности говорить, что из этого могло воспоследовать. Соображая все выгоды, бывшие на стороне Омер-паши, все опасности, нам грозившие, нельзя не сказать, что общая развязка была для нас так благоприятна, как того даже непозволительно было надеяться при тогдашнем положении дел. Не достигнув решительно никаких результатов, Омер-паша погубил армию свою, составленную из отборных войск турецкой империи, лишился всех материальных средств, собранных с большим трудом, с большими издержками, и которые восстановить в прежнем виде уже сделалось едва ли возможно. Со своей стороны, мы не могли привести дела к таковой развязке без многих пожертвований; вся тайна многотрудного военного искусства заключается в верной оценке, чем должно и чем не должно жертвовать. Мы пожертвовали нашим провиантом, но не пожертвовали ни Мингрелией, ни Гурией, ни Кутаисом. Если бы начальник гурийского отряда вздумал подчинить свои военные соображения сохранению провианта, то без сомнения был бы разбит: отряд наш погиб бы вместе с провиантом. Поддержание нашего влияния посреди самых критических обстоятельств на умы имеретин и гурийцев, возбуждения восстания между мингрельцами, все это представляло величайшие затруднения и достигнуто было с полным успехом. В решительную минуту, когда обстоятельства упростились до того, что не могли развязаться [325] иначе, как боем, — Омер-паша застал нас в столь благоприятном положении, что не посмел вступить в бой, несмотря на то, что был вдвое сильнее нас.

И так, экспедиция Омер-паши кончилась. Возобновить ее он не мог иначе, как получив весьма сильные подкрепления; но этого нельзя было ожидать ранее весны. Весною же, утвердительно можно было предполагать, что присутствие турецкой армии окажется необходимым на совершенно другом театре войны. Омер-паше оставалось помышлять только о том, как бы выбраться из Мингрелии с наименьшими для себя потерями. Адмирал Ахмед-паша получил приказание собрать все турецко-египетские пароходы для обратной амбаркации армии сардаря. С нашей стороны заботы должны были клониться к тому, чтобы сделать отступление турок сколь возможно более бедственным. План действий по флангам и в тылу неприятеля, составленный начальником гурийского отряда, мог привести к самым решительным результатам; но полноводье рек и состояние погоды не допускали никаких средств двинуть отряд в Мингрелию; должно было по необходимости до времени ограничиться действиями отдельных конных партий и местного народонаселения.

25-го числа, вода в Цхенис-Цхале была так высока, что нашелся только один смельчак, вызвавшийся переправиться для узнания о том, что делается в Мингрелии. За отвагу заплатил он жизнью, не достигнув противоположного берега. Мингрельцы с правого берега были счастливее: к вечеру несколько человек прибыли с известием о том, что Омер-паша начал отступление всеми силами.

В продолжение ночи с 25-го на 26-е число дождя не было; к утру вода в реке начала сбывать, и в тот же день переправа была произведена в разных местах [326] почти вплавь. Князь Григорий Дадиан, с мингрельским ополчением, направился к Банзе; гвардии полковник князь Шервашидзе, с линейными казаками и конной дружиной, переправился у Ганыри и двинулся к Абаше; штабс-ротмистр князь Микеладзе, с тремя имеретинскими стрелковыми сотнями, переправился кое-как вблизи Маранской станции и двинулся вслед за неприятелем по почтовой дороге. В тот же день повсеместно начались перестрелки; ближайшее к Цхенис-Цхале народонаселение пробудилось от своего апатичного состояния и, по мере средств своих и степени мужества, обратилось против отступающих турок. Нельзя было сомневаться в том, что, при тогдашних обстоятельствах, большая часть мингрельцев пристанет к нам.

Между тем, наши партизанские отряды рассыпались в разные стороны. Вечером 26-го числа, князь Микеладзе открыл из леса ружейный огонь по эшелону неприятельского арьергарда, начавшему располагаться лагерем на левом берегу Абаши, и принудил его перейти на правый берег. Князь Шервашидзе произвел внезапное нападение на турецкую кавалерию, отклонившуюся от дороги в сторону для фуражировки, опрокинул ее и прогнал к главным силам. Не смея нигде долго останавливаться, неприятель отступал день и ночь; вьючные и артиллерийские лошади падали от изнеможения; люди тащили тяжести на себе, идя большею частью босиком в грязи, по недостатку обуви. Счастье Омер-паши, что он двигался в то время по единственной сколько-нибудь устроенной дороге в Мингрелии, и в особенности, что мы, не имея понтонного парка, лишены были всякой возможности переправить наши главные силы через Цхенис-Цхале; в противном случае, поражение его было бы несомненно. 28-го числа вся турецкая армия расположилась между Техуром и Цивой. Того же числа князь [327] Шервашидзе, перейдя на Техур, опрокинул в Сенаки отряд турецкой кавалерии, прибывшей туда под начальством Искендер-паши для закупки продовольствия, и изрубил несколько человек штуцерников, рассыпанных по местечку. В тоже время, князь Григорий Дадиан, с мингрельскими охотниками, прошел по экской дороге и начал тревожить турок с тыла, разрушая мосты, устроенные на пути их отступления.

29-го числа, несмотря на то, что вода в Цхенис-Цхале снова поднялась от проливных дождей, князь Мухранский переправил на черводарских лошадях сводно-штуцерный батальон, составленный из всех штуцерников отряда, вместе с отрядною конницей, и лично отправился с этими частями для управления действиями народной войны в Мингрелии. 30-го числа казаки двинулись вниз по Техуру, левым берегом, но уже неприятеля нигде там не оказалось: он отступил к Циве; казаки направились вслед за ним 1-го декабря, по большой дороге; 2-го числа арьергард турецкий прогнан был на правый берег Цивы. Турки потеряли несколько человек убитыми и ранеными, причем действовали штуцерники, расставленные лично князем Мухранским по окрестным высотам. Вся неприятельская армия, за исключением нескольких отрядов, находившихся ближе к морю, расположилась на крепкой квалонской позиции, усиленной значительными работами полевой фортификации.

3-го декабря, совершив накануне переход по горам в 75 верст, князь Григорий Дадиан произвел смелое и блестящее нападение на Зугдиды, занятые несколькими батальонами турецкой пехоты: до 150-ти неприятелей было изрублено, гораздо большее еще число ранено; 3 офицера и до 40 нижних чинов взяты в плен. Это нападение, [328] произведенное глубоко в тылу главных турецких сил, поразило ужасом Омер-пашу. Конечно, Редут-Кале и, под прикрытием его, безопасное убежище на морском берегу, были не далее, как верстах в 35-ти; расстояние небольшое, которое люди, несмотря на топкую грязь, легко могли перейти в два перехода. Но, при потере всех перевозочных средств, транспортировка тяжестей до Редут-Кале представила неимоверные затруднения: эта транспортировка заняла целые шесть недель! Сам Омер-паша уехал в Редут, армия его расположилась более или менее сильными эшелонами по всему протяжению дороги, от Квалони до Редут-Каде; каждый эшелон обеспечил свое расположение укреплениями, в иных местах построены были бараки. Ежедневно люди двух соседних эшелонов выходили друг другу навстречу и с раннего утра до позднего вечера трудились над перетаскиванием тяжестей от одного эшелона к другому; часто требовались неимоверные усилия в продолжение нескольких дней, чтобы перетащить одно орудие на протяжении двух-трех верст безвыходной грязи. Немногие в состоянии изобразить неимоверные страдания, перенесенные в это время турецкими солдатами; их терпеливость, не допускавшая никакого ропота, вызывает к ним невольную дань уважения. Дезертиров почти вовсе не было; европейские офицеры и газетные корреспонденты большею частью жили в это время довольно комфортабельно в Редуте и в Требизонде. Число людей в каждом эшелоне беспрестанно изменялось, сообразно с потребностью в человеческих руках. Самый сильный эшелон был, само собою разумеется, ближайший к нам, расположенный на квалонской позиции, с оборонительною боевою целью. По отдаленности его от моря, неприятелю всего труднее было доставлять для него довольствие; но вблизи позиции, в [329] Сачичуа (округе, лежащем между рек. Хони и Цивой) находилось значительное количество запасов у жителей, бывших большею частью на стороне турок. Не имея средств с одним батальоном штуцерников и с кавалерией, без артиллерии, атаковать турок в Квалони, князь Мухранский решился, по крайней мере, отрезать от них местные запасы и держать их в беспрестанном опасении. 6-го декабря, присоединив к себе партию князя Григория, он расположился около Хорши и на высотах, тянущихся к северу от большой дороги, между Квалони и Хони. Снежные метели сменялись оледенелым дождем. Находясь на высотах, мы терпели от погоды более неприятеля, хотя и не утопали в грязи, как он. Время года настоятельно требовало остановки в военных действиях; но, тем не менее, перестрелки происходили ежедневно. 10-го и 11-го чисел, турки, чтобы освободиться от нашего соседства, предпринимали значительными массами пехоты сбить князя Мухранского с высот; но, несмотря на численный перевес свой, будучи вынуждены действовать по весьма невыгодной для себя местности, они были отражены с весьма чувствительным уроном. К 15-му числу в Квалони осталось не более шести батальонов; все находившиеся у окрестных жителей запасы истощены были присутствием наших легких отрядов. Дальнейшее занятие нами хоршнских высот оказалось излишним; притом, нельзя было не дать нескольких дней отдыха людям и лошадям, крайне изнуренным холодом, ненастьем и беспрерывным движением. Часть конной милиции была распущена; сводно-штуцерный батальон расположился в Сенаках; кавалерия — там, где могла для себя доставать фураж. Для дальнейших действий против турок, сделано было распоряжение о поспешном сборе мингрельской милиции, которую [330] предназначалось отправить в тыл неприятелю, на путь его сообщения с Редутом. Наступательных действий со стороны турок нельзя было ожидать; но князь Мухранский не оставлял надежды успеть привести в исполнение свой собственный наступательный план действий целым отрядом, когда только позволит то погода. 17-го числа прибыл он в Хони, где в это время находился князь Бебутов. 23-го числа был он отозван в Тифлис от гурийского отряда, начальство над которым поручено было другому генералу.

Этой переменой должно заключиться мое описание в тех пределах, которые я себе предназначил. Достаточно сделать краткую характеристику системы, которой последовал новый начальник, и которая диаметрально противоположна прежней.

1) Возникло убеждение, что Омер-паша не только не намерен очистить Мингрелию, но ждет прибытия к себе сильных подкреплений, чтобы возобновить свои наступательные действия. Князь Мухранский был убежден в противном; развязка оправдала справедливость его заключений.

2) Чтобы прекратить неблагоприятное столкновение партий в Мингрелии, князь Бебутов объявил, что все прошлое должно быть предано забвению. Быть может, нашлись люди, которые поддались невероятно наивному верованию, что таковое объявление может заглушить дух партий, но я уверен, что к числу верующих не принадлежал князь Бебутов: высокий ум его и глубокое знание политического быта Мингрелии не дозволяют допускать в отношении к нему такового предположения.

3) Предположено было охранять Мингрелию, но держать войска на левом берегу Цхенис-Цхале. Подробным разбором физических и моральных элементов я старался [331] доказать несомненность этих двух предположений. Быть может, военные действия опровергли бы самым решительным образом мои рассуждения; но так как такого рода опровержений не воспоследовало, то я держусь своего мнения.

4) Князь Мухранский предполагал, направив всю мингрельскую милицию на фланги и в тыл неприятелю, возобновить в большом размере партизанские действия, начавшиеся уже в декабре. Между тем, милицию расположили в виде наблюдательной линии от устья Цивы через эксские и другие, лежащие к северу, высоты до джварского округа. Мингрелия явилась размежеванною между нами и неприятелем; взамен прежних тревог воцарилось глубокое спокойствие, которое не нарушилось ни одним выстрелом в продолжение целого января. Пользуясь этим спокойствием, турки успели восстановить в занятом ими крае благоустройство, которое временно нарушено было действиями прежнего начальства гурийского отряда. Турецко-мингрельская аванпостная цепь выставлена была против нашей русско-мингрельской. Зугдиды заняты сильным гарнизоном, который, наученный горьким опытом, устроил значительные укрепления вокруг местечка. Под прикрытием своей турецко-мингрельской аванпостной цепи, и пользуясь распускаемым через двойных лазутчиков слухом о наступательных замыслах своих, турки успели благополучно перевезти тяжести свои в Редут. В этом много пособили им 800 лошадей, присланных Михаилом Шервашидзе (Сладкие мечты его и доброе согласие с Омер-пашой продолжались недолго. После занятия Самурзакани, Омер-паша отдал ему во владение эту страну, как верный задаток будущих богатых приобретений. Но вскоре рассеялось очарование. Омер-паша очутился посреди самых неблагоприятных обстоятельств, и, по свойственной людям слабости, начал отыскивать и нашел человека, на которого мог свалить вину безрассудной мингрельской экспедиции; козлом отпущения сделался Михаил Шервашидзе, который, действительно, сначала был душою всего предприятия. Вскоре Омер-паша отнял от него Самурзакань, открыв, что она не принадлежала прежде Абхазии. Несмотря на то, Михаил Шервашидзе подал руку помощи сардарю в критическом его положении, прислав ему 800 лошадей. Но и это не восстановило прежних дружеских отношений. Омер-паша впоследствии приглашал в Требизонд владетеля Абхазии для личных объяснений; последний не поехал — и хорошо сделал. Авт.). [332]

В ночь с 27-го на 28-е января, турки внезапно отступили к Редут-Кале и к Анаклии, на берег моря; при этом пьяный Искендер-паша сжег и разорил до основания Зугдиды. В феврале, в окрестностях Редут-Кале происходили небольшие перестрелки между турками и милиционерами гурийскими и мингрельскими, но уже все это, по обстоятельствам, не имело ни малейшей важности.

26-го февраля получено было с неприятельских аванпостов известие о заключенном в Париже перемирии. Этим кончилась великая восточная война.

Выражение: «все прошлое должно быть предано забвению» невольно приходит мне на мысль в эту минуту. В самом деле, теперь все кончилось; к чему смущать настоящее мирное настроение наше рассказом о том, что, быть может, возбудит в иных неприятные воспоминания? Но прошлое есть единственный источник знания для будущего, кто забывает прошлое, тот ничему не научится в будущем; прошлое можно только прощать, забывать его не должно.

Итак, не станем закрывать глаз на наше прошлое; пусть каждый расскажет о нем, кто что знает, смело и [333] совестливо, как следует честному человеку. Эти рассказы послужат запасами для великого знания. Как лепту в сокровищницу знания, приношу я беспристрастный рассказ о том, что видел и слышал…

Услар.

Текст воспроизведен по изданию: Гурийский отряд в 1855 году // Кавказский сборник, Том 5. 1880