Я отправился в крепость Владикавказ, как центр
предстоящей мне деятельности. Здесь, пока
собиралась команда казаков, имевшая следовать за
мною в горы, обитаемые полумирным, вооруженным
населением, я приискивал себе переводчиков и
готовился в горный путь. До меня дошло, предание
будто в 1842 году, когда проезжал тут военный
министр князь Чернышев, ему были поданы разными
Осетинскими племенами поголовные прошения,
заключающиеся в следующем: одним и тем же лицам
при первом крещении были выданы крест, снурок,
рубашка и полтинник; при втором крещении крест,
снурок и рубашка; при третьем крещении крест и
снурок. Просители ходатайствовали о выдаче
следующих им по одной рубашке и по два
полтинника.
Выехал я в горы на Страстной неделе, и первое
поразившее меня обстоятельство было то, что
Осетины, из язычников обращенные в Православие,
совращались в Магометанство преимущественно
муллами, тайно приходящими из земель Назрановцев
и Галгашевцев, покорных Шамилю. Церкви в горах
представляли самый беднейший вид. Вместо богатых
иконостасов наших православных храмов,
встречались, в виду прежних благовидных
языческих капищ, християнские церкви самой
невзрачной наружности, в которых иконостасы
топорно сколочены из голых, грубо отделанных
досок с висячими, крошечными иконами. Царских
дверей не было, занавес состоял из бедной
бумажной ткани, ризы священников в заплатах.
Впрочем все это порождало своеобразное чувство и
убеждало в высоком значении Християнства: и при
этой, столь скудной обстановке, совершаются те же
великие таинства, исполняемые среди роскоши и
пышности в православных храмах России.
Одно здание, мною посещенное, очень
замечательно. Над ледниками, на самом рубеже
вечных свегов, в урочище "Рекоме", [267] которое считается святым
местом у объязычившихся Християн, заменивших
священнослушателей своими "Деканозами",
стоит низенький сруб, к которому все без
исключения не иначе подходят как разувшись
сажень за двести. Никто не решался открыть дверь
строения в отсутствии местного "Деканоза",
вероятно не успевшего приготовиться к этому: для
того целую неделю он должен питаться одним
молоком, которым также обязан ежедневно омывать
все свое тело. С трудом бывшие со мной священники
и я ухитрились открыть дверь этого святилища. Что
же мы нашли? В сенях стояла жестяная купель для
крещения, и лежал колокол в аршин вышины, с
Грузинской надписью "хуцури", —
доказательство, что Християнство исповедывалось
здесь еще во времена Грузинских царей. В срубе в
одной стороне сложены были доски, обитые
листовым железом с горельефами, изображающая
Де-Иисуса и другие иконы. Ясно, что эти доски
прежде составляли иконостас. В другом углу
лежала огромная куча по полам изломанных стрел.
Сопровождавшие меня старики Осетины пояснили
мне, что в давние времена был здесь воинский
обычай брататься следующим образом: два воина
отправлялись в Рекому, из каждого колчана
вынимали по стреле, перемешивали их, одну
переламывали по полам и оба куска оставляли в
стенах Рекома. Это обязывало с самоотвержением
оборонять друг друга в бою, а в случае гибели
одного побратима, другой должен вынести тело из
сражения и похоронить его.
Християнство в Осетии находилось в самом
печальном виде. Приходские священники из Грузин,
с начала своего определения, в продолжении
многих лет, не узнавали ни слова поосетински, а
прихожане никакого языка не знали кроме своего
природного и Черкеского. Церковная служба
отправлялась на языке Грузинском. Был сделан
опыт печатать Осетинский перевод Грузинскими
буквами, но вышли звуки никому не понятные
(азбуки собственно Осетинской не было). Я нашел
Осетинское духовенство в ужасном положении;
скудного содержания решительно не доставало ему,
и она с семействами, не в состоянии будучи даже
изъясняться с прихожанами, действительно
голодало. Сверх того приходов было очень мало, и
те перемешаны с язычниками и враждебными
Християнам Магометанами. Можно сказать, что
духовенство совершенно изводилось вследствие
трудных пеших переходов по исполинским горам, в
которых круглый год свирепствовали ужасные
непогоды, обыкновенный в горных странах. Хотя
Осетины охотно крестились, но так как не было и
помину об утверждении новоокрещенных, то они
также легко впадали в отступничество.
Князь М. С. Воронцов вникнул во все эти
подробности, сделал что от него зависило и с
энергией настоял, чтобы, во первых во
Владикавказском училище преподавалась
Осетинская письменность по азбуке, составленной
академиком Броссе и вполне приспособленной к
звукам Осетинского языка, и во вторых, чтобы
немедленно было приступлено к постепенному
переводу на Осетинский язык всего
богослужебного круга книг, начиная с четырех
Евангелий. [268]
Bсe мною здесь описанное относительно
Християнского просвещения Осетинского народа
подтверждается делом гражданской канцелярии
Наместника Кавказского и доказывает, что
основание духовной проповеди посреди Осетин
следует отнести не к 1745-му году, а ко времени
основательных и практических распоряжений князя
М. С. Воронцова.
Припоминая эту мою поездку в северную Осетию и
Дагорию, естественно не могу я не сожалеть, что по
окончании трудных военных событий, тогда все
дело поглощавших время и внимание Кавказского
начальства, не приступается к изучению того края,
что без сомнения обогатило бы науку. Край этот
изобилует народными легендами, былинами,
преданиями, памятниками. Здесь, как и в Грузии,
гигантские развалины, драгоценные археологам,
приписываются царице Тамаре; например
циклопическая стена, поставленная поперек
целого ущелья, перекинутая через бешеный поток и
кончающаяся башнею на самой вершине исполинской
горы. Там капища языческая, развалины крепостей,
и пр. и пр. Каки богатства открылись бы для
геологии, минералогии, фауны, ботаники в этой
неисследованной горной стране! Наконец, образ,
каким люди сливались в общества, в Осетии не
имеет гадательного характера ипотезы: в этой
каменной стране видно воочию, по сохранившимся
древним жилищам родоначальников, постепенное
размножение семейств, в последствии переходящих
в племена, из которых наконец сложился и сам
народ. Не перечтешь всего что разные отрасли
науки нашли бы себе нового, пояснительного в
Oceтии. Я мог только верхоглядно заметить это; но
мне не предстояло возможности что либо
исследовать, по неимению надлежащих специальных
познаний и времени: слишком месяц, проведенный
мною в горной Осетии, был весь посвящен
исполнению служебной обязанности, возложенной
на меня и требовавшей значительных трудов, в том
числе и физических, так что ежедневно, при
наступлении ночи, в полном смысле я изнемогал от
изнурения. К тому же и военные обстоятельства
того времени очень стесняли всякую попытку
какого либо научного исследования, когда всюду
фланкеры тщательно рассматривали личность, и
само военное прикрытие во все стороны смотрело в
оба. Теперь же в стране, о которой идет речь, чуть
ли не спокойнее, чем в иных местах самой России.
По прекращении побед военных, кажется, пора бы и
очень пора бы приступить к завоеваниям науки.
Время уходит, поколение изчезает, и без сомнения
скоро многие следы скроются, а это в будущем
значительно усугубит труд изыскания: что теперь
видно воочию, со временем даст повод только к
гадательным предположешям.
Понадеемся, что и для наших Кавказских гор
своевременно найдется личность, подобная
господину Миклухо-Маклаю, неутомимо
исследующему дальнюю чужбину.
27-го Марта 1875.
Бараново.
Текст воспроизведен по
изданию: Из служебных воспоминаний В. С. Толстого.
Поездка в Осетию в 1847 году // Русский архив, № 7. 1875
