ОЧЕРК О КАВКАЗСКИХ ГОРСКИХ ПЛЕМЕНАХ,

с их обрядами и обычаями в гражданском, воинственном и домашнем духе.

Администрация и некоторые законы.

Всякое племя разделяется на четыре сословия: а) Княжеское, б) Узденей 1, 2 и 3-й степени. Первый две степени суть потомственные дворяне высшего класса, получившие звание свое от султанов, последние возводятся в это достоинство за заслуги, а иногда по капризу владетельных Князей. Владелец, желая возвысить слугу своего или подданного, жалует в уздени, и дарит избранного конем, своим оружием и одеждою, снятою с плеч своих: почему этой степени дворяне называются княжескими; [37] они избавляются с семейством от всех княжеских работ, кроме готовности быть всегда, везде и во всяком случае при лице своего господина, в) Вольноподвластных, поселившихся на условиях в княжеском владении, и г) на крепостных приобретенных покупкою или наследованных от предков. Все эти классы повинуются владельцу. Но поселившиеся на условиях могут, по желанию своему, переходить от одного владельца к другому, и желания их не могут быть остановлены помещиком, ниже распространить власть свою на собственность переселяющегося; впрочем такие примеры редки: надобно, чтобы были сильные к тому причины со стороны владельца, иначе ни один не решится нарушить изустного условия, оно для горца свято. Что же касается до крепостных, то воля Князя не ограничена, как в жизни, так и в имуществе; этот класс людей безмолвно покоряется своей участи; на нем лежать все хозяйственные владельческие работы: одним словом, Князь есть закон и закон грозный ¹⁹. За всем тем, как бы ни тяжела была участь рабов, но они не подвергаются телесному наказанию, или другим истязаниям и утеснению: свободно производят полевые и все прочие работы, платя Князю условную долю от заработков, все же прочее приобретение остается в их пользу. Бывают однако же случаи, что нерадивые и непотребной жизни крестьяне, подвергаются наказанию, но такие примеры также редки. Если же крестьянин бежит, учиня воровство или убийство и будет отыскан, то уличенный в таком поступке подвергается смерти или жестокому истязанию и лишению собственности, смотря по преступлению; семейство же его, как малонадежное к пользе владельца, продается по одиночке в разные руки и тем истребляется зло, как зараза, легко прилипающая к слабым и распространяющая плод свой, от малейшего соприкосновения. [38]

За несправедливую обиду претендатель тут же должен обличить виновного пред посторонними свидетелями и отмстить при них же за понесенное нарекание, если только обидчик не принесет перед всеми обиженному извинения; хотя это примирение и должно бы уничтожить всякое негодование, но горец так щекотлив и мстителен, что никогда не забывает самомалейшей обиды и будет изыскивать все средства отплатить за себя, если бы на это нужно было десять лет времяни. Для разбора же подобных дел между Князьями, если обида нанесенная не может оканчиваться миролюбием, и если обиженный не замышляет кровавого мщения, то может просить адата ²⁰.

Все домашние несогласия или разбор семейных ссор судятся и разбираются главою семейства, а потому никакая власть не может вмешиваться в семейные раздоры, не подвергаясь посрамлению. Как бы ни жестоко было домашнее наказание, никто из мужчин не вправе спрашивать ни о причине жестокости, ни о здоровье женского пола: эта обида и стыд очищается только кровию; одни мы христиане исключены из ответственности, по незнанию нашему этого обычая, но если вы обратите внимание на лице, к которому относится вопрос ваш, то можете заметить недовольную мину горца, онемевшего от такой неожиданности.

Некоторые законы из Алкорана.

По шариатному закону из книги Муад Зода, определяется: «если родные дети или ближайшие наследники знали и видели, что отец их или родственник продал или подарил какую вещь, даже часть имущества, стороннему лицу и о том умолчали, то по смерти первого приобретателя не вправе иметь судебный иск о возврате подаренного, ибо в книге Алкорана Шархумиг Масурль Бахрен сказано: всякий подарок, чего бы он ни стоил, [39] не может быть отобран ни подарившим оный, ни наследниками его». В книге Дурах Мухтора – говорится: если бы наследники, желая возвратить подаренное отцем их или родственннком, будут утверждать, что подарок перешел к взявшему его, недобровольным путем, а принят в лихоимство, и если со стороны ответчика будет достаточное опровержение, то суд далее не может продолжатся, и претендателям отказывается даже и в таком случае, если бы со стороны их представлены были свидетели.

Всякое завладение чужею собственностию или воровство без убийства, не считается у горцев уголовным преступлением, и потому разбор жалоб их решается Шариатом по разуму статей Алкорана, приличных обстоятельствам, или же по преданиям древних обычаев. Первый, как зависимый от понятия духовенства, большею частию или лучше сказать без исключения, не бывает соразмерен удовлетворенно претензии. Все решение заключается на произвольном толковании священной книги, следовательно с пристрастием на сторону задобрившего судью; в этом случае горцы прибегают, кроме рабского состояния, к Адату, и решение избранными в судьи стариками, не подлежит уже никакой аппелляционной форме: оно обсужено и решено по строгой совести и опытными примерами. Впрочем эти дети природы, не постигающие ни письменности, ни гражданских прав в защиту своей собственности, всегда почти рассчитываются с обидчиками по своим привычкам, тем же взаимным порядком, и всегда с лихвою: начинщик, как виновный, не имеет права искать законной защиты, знавши, что дело продлиться до неопределенного времяни, и что по обычаю их такого рода возмездие слишком свойственно, да и никто не может протестовать о самоуправстве в таком народе, где всегда и все совершается на праве сильного.

К числу гражданских законов принадлежат также и духовные обряды; а) исполнять все заповеди, молиться усердно и уделять неимущим, калекам и изуродованным [40] десятину от избытков; б) каждую пятницу, седьмой день в неделе (джума гун), собираться в мечеть (молитвенный дом), для общей молитвы; в) в два годовые праздника Рамазан держат пост, продолжающиеся от начала рождения луны до появления новой, совершать моление в мечети. Обряд поста заключается в строгом воздержании, и потому ни один магометанин во весь день не употребляет ни пищи, ни пития, до появления первой звезды, тогда начинается пир и продолжается до полуночи; потом прочитывается молитва, и всякий предается сну; с первой же появившейся денницы все просыпаются, делают омовение и становятся на молитву, выпив один или два глотка воды разведенной солью, как бы к возбуждению жажды для перенесения вместе с голодом. Таким образом продолжается это воздержание двадцать восемь дней, в память побега из Мекки в Медину пророка их Магомета и укрывательства его от преследования. В последний день поста, от заката солнечного, несколько молодых людей выходят вооруженные за аул и занимают высоты, а некоторые помещаются на крышах домов своих, и стерегут появление луны: первый узревший, с радостным криком, делаете выстрел, от него принимают другие, тогда открывается повсюду празднество, поздравление и угощение продолжающиеся семь дней в скачках, пляске и других забавах. Праздник же, называемый курбан-байрам, состоит из трех дней и принят с меньшею важностию. г) Всячески стараться воздерживать себя от соблазна женщин, пьянства и воровства, д) В молитвенном доме соблюдать всю строгую благопристойность, не разговаривать даже шопотом, не оглядываться по сторонам, не заводить споров, а кольми паче драки и не оспоривать ложною клятвою, а предаться от глубины сердца единому Богу.

Наблюдение за таким порядком относиться до обязанности владельца. Если кто учинит воровство в том ауле, где живет, хотя на цену одного рубля и менее, подвергается уплате двадцати рублей серебром, Кто [41] уворует у родных, когда имение, в котором он сам имеет часть, еще нераздельно, не подвергается никакому взысканию. Если же раб украдет у господина своего или последний у раба, оба не подлежат пени. Учинивший в мечети спор, платит десять рублей серебром, но по решению Шариата проситель или ответчике за неправильный иск платит три рубл. серебром в пользу владельца. Кто не явится в молитвенный дом хотя один раз в сутки ²¹, платит пени три руб. серебром, если он совершенных лет и не был одержим болезнию. Если всякий возвратившийся из отлучки до заката солнца не был в мечети, платит три рубля серебром; но ежели же он прибыл в дом свой в сумерках, неповинен наказанию. Все штрафы от узденей и вольных принадлежать владельцу, а штрафы взыскиваемые с холопей господам их. Буде же сам владелец или холоп его будут уличены в воровстве, платят штраф по пятидесяти руб. серебром в пользу всего аула; равным образом владелец платит в пользу аульной кассы десять руб. сереб., если он не был в мечети на семидневной молитве. О дознании виновных, выбираются всем аульным обществом депутаты или надзиратели поведения: без их свидетельства о нарушении постановленных обычаями правил, никто не может налагать штрафа; но если бы обвиняемый оказал сопротивление в уплате налагаемого взыскания, тогда депутаты берут от него противу воли, двух быков или коров в пользу главного владетельного Князя; если же воспротивился бы такому налогу и сам владелец, тогда все аульное общество настоятельно взыскиваете с него пятьдесят руб. сереб. в пользу общественную, и он не может отказаться, не подвергаясь нареканию или потере уважения. Как сам главный владелец, так и частные, не вправе назначать денежное наказание, ибо эта повинность воспринимает свое действие тогда только, когда вина открыта депутатами и виновный будете уличен. [42]

Закон уголовный более отличается строгостию от гражданского: убийцы преследуются кровомщением, если только не войдут в положение обеих сторон люди, заслужившие общее уважение, чтобы склонить враждующие стороны к денежному вознаграждению; тогда только мстительное убийство, изобретаемое всякими дозволенными и недозволенными средствами, может остановить самое жестокое мщение; но ежели враждующие стороны не могут окончить ненависти своей мирным согласием, то кровавая месть превзойдет всякую меру жестокости и не будет еще удовлетворена если бы истребилось до последнего одно из враждующих семейств. Такое кровомщение может распростираться до седьмого колена или до того времяни, когда у потомков обеих сторон не останется в памяти и следов вражды предков их; но такой случай почти несбыточный: матери передают грудным детям своим о нанесенном оскорблении фамилии их, и дитя, всасывая с молоком ненависть и мщение, делается с возрастом новым и сильным врагом виновного, и кровопролитие бесконечное!

Нередко бывают и такие случаи, что по истреблении одного из враждующих семействе не останется ни одного мстителя ни из домашних, ни даже из родственников, тогда этот кровавый обет принимают на себя друзья или сторонние, и междоусобие с такою же жестокостию и хитростями всякого рода, допускаемыми обычаем, возобновляется. Так неизменны горцы и так непоколебимы в своем честолюбии: всякий из них нелегко забывает свою обиду, если не омоет ее потоками крови.

Ежели же покушение на убийство сделано было, не по ссоре и азарту, но по корысти, с намерением грабежа или нанесения женскому полу обиды, дознанной хотя не лично, но чрез посторонние слухи: тогда обиженная сторона требует Шариатного суда, куда и вызывается обвиняемый к ответу. Этот суд составлен из духовных лиц и людей благоразумных по летам и опытности. Ответчик, явясь перед судьями, представляет к оправданно своему [43] свидетелей, которых допрашивают, записывая кратко показание каждого, не расспрашивая ответчика о случившихся обстоятельствах; потом объявляют свидетельское показание претендателю, со стороны которого также должны быть свидетели, для улики обвиняемого; судьи, принявши от обеих сторон показание свидетелей, и не входя ни в положительное решение дела, ни даже в рассмотрение его, объявляют тяжущимся, что они потребованы будут к суду в свое время, и так решение суда остается на три года, без вснкого дальнего производства. По прошествин же этого времени вызываются те же свидетели к новому вопросу, и если хотя один из них со стороны истца или ответчика не подтвердить в точности своего первого показания, то дело решается в пользу того, чьи свидетели при вторичном показании не сделали противу первого ни малейшего отступления: ложные же свидетели подвергаются денежному штрафу и поступок них делается известным во всем ауле, после чего эти нарушители совести, носят иго общего презрения и стыда, как лишенные всякого доверия; им возбраняется входить в молитвенный дом, до тех пор, пока они не очистят совести своей искренним раскаянием и другими пожертвованиями в пользу общества и духовника. Все же прочие жалобы и ссоры разбираются или владельцами или же почетными стариками, а недовольный решением их может просить Шариата.

Всякий обман между горцами судится строго как бесчестный поступок. Но этот же гнусный порок, противу христиан, или иноверцев не принимается в строгом смысле, а потому если бы занесена была от обиженного иноверца владельцу или старшинам жалоба, то они примут ее с насмешливым равнодушием, и обиженный никогда не получит удовлетворения, а виновный не подвергнется наказанию. Впрочем есть между ими люди честные, на слова которых можно положиться, но они редки, и потому надобно всячески избегать тесного с ними знакомства.

Горский народ от природы одарен здравым умом и тонкою хитростию, он ласков без душевного [44] сосознания и коварен до невероятности. Если вы будете внимательно наблюдать за горцем, то заметите, что ни один из них не выскажется удовлетворительно: на все ваши вопросы ответы его будут нерешительны и так стянуты, что нельзя извлечь из них ничего положительного. Если бы горец жил с вами неразлучно десять лет, вы не приобретете от него задушевной преданности и не узнаете чистоты его характера, как бы ни старались быть внимательны. Он, при всей лести своей, будет к вам недоверчив и осторожен, не упуская случая изучить вашу слабую сторону и по мере того располагать себя в отношениях к вам единственно из одних корыстных видов. Всякий ваш подарок горец не считает обязательным, он принимает его равнодушно, как бы возвращаемую его собственность, даже не поблагодарит вас. Ничто не может этих полудикарей привести в восторг: они так мастерски утаивают свои страсти, что на все смотрят с наружною холодностию, исключая если увидать у вас хорошее оружие, тогда глаза его загораются полудиким огнем и он весь предается восторженному вниманию. Но если вы с намерением или по случаю приехали в дом его, о! тогда он весь ваш, угощению не будет конца, все лучшее, что только есть у него, будет перед вами, со всем азиатским комфортом и роскошью; все желания ваши предупреждаются с радушием: вы, прислуга ваша и лошади не будут забыты не исключая самосохранения, словом в доме кунака вашего (друг) вы во всем обеспечены как бы в собственном своем, и безопасны между злейшими врагами вашими, как во время пребывания у знакомца, так и в пути; вас следить невидимая стража и не допустить до самомалейшей опасности– это закон, принятый во всех горах и у всех горских народов; нарушить его было бы поводом к жестокому кровавому мщению, на полвека: здесь принимают участие не только родственники вашего знакомца, но и все посторонние со всею азиатскою необузданностью, как бы в собственном своем деле. Ни в каких оскорблениях [45] не проливается столько крови, как за нарушение святости гостеприимства ²²: здесь грозит месть всего аула и виновный не избежит смерти и раззорения, он не найдет защитников себе даже посреди ближних родственников, и самое семейство его будет гнушаться преступным отверженником.

Если горские племена, имеющие потомственных владетельных Князей, пожелают выбрать одного из достойных валием (народный преставитель), то должны ему принести присягу (байгат). Вот клятва их: «мы князья уздени и все подданные, с общего согласия нашего условились, во имя Бога и по закону Пророка, повиноваться выбранному нами валию, исполнять все его повеления, не нарушая и не переступая Шариата на основании также Алкорана: Аты гуллаги о! атыгу рассула юлиль амру минкум – повинуйтесь люди султану или валию, он назначен мною управлять вами по закону, и слову моему». Вали есть полномочный правитель народа, пользуется неограниченною властию – объявлять войну и заключать мир, по своему [46] усмотрению, и все повинуются ему безусловно. Всякий может быть выбран временным или и постоянным; но звания своего не может передать наследникам.

Сделавши некоторый очерк характера диких сынов Кавказа, с дурной и хорошей их стороны, мне необходимо познакомить читателя и с последствиями, от того проистекающими, чтобы в общей связи нравственных соотношений наших с этими народами, можно было судить и о влиянии всех тех мер, которыми стараются приблизить их к нашим обычаям и удержать от необузданной волн, путями более спокойными к приобретению своего благосостояния. Горцы, по природной хитрости, всегда готовы изъявлять преданность свою, но без всякого искреннего самосознания, и вся цель их к сближению с нами основана на видах корысти, а потому, достигая своей меты, они готовы оказывать незначущие услуги, и всякая из них будет облечена затруднением и опасностию: это первый шаг горца получить от вас подарки, соответственные по мнению вашему трудам его, вам первая заманка открывающая горцу надежный путь к интересу. Но если он заметит ослабевшую к нему веру и боясь близкого открытия своих плутней, тогда, притворяясь обиженным, старается удалиться на некоторое время, не от стыда, мало известного горцам, но чтобы чрез несколько забытого времени, с новою силою и наглостию войти в прежнее отношение с лицем давно для него интересным, и все это устроит он при таких изысканных обстоятельствах, где услуги его будут казаться необходимыми: вы радуетесь потерянной находке – дарите щедро своего клиента, в ожидание услуг им обещанных и получите наверное столько, сколько льстит вашим надеждам, но не советую полагаться на них, вы обмануты по крайней мере на половину, и за всем тем, вам совестно будет подозревать тонко плутовских расчетов своего преданца. Много, много надобно времени чтобы узнать мысли горца – эта изучается постоян ным и назидательным опытом близкого с ними сношения.

К способностям горцев можно отнести наклонность их [47] к торговой промышленности. Так как общее корыстолюбие более управляет деятельностию этого народа, одна боязнь и недоверие останавливает их предприимчивость, а потому они и не выходят из первобытной своей колеи. Вот причины давшие высокую мысль Его Светлости Князю Наместнику Кавказскому принять основанием, кроме громких побед и воинской славы, преобразование диких сынов Кавказа, миролюбивыми средствами, чтобы такою системою ослабить их упорное невежество и предрассудки, удаляющие этот народ от спокойного пребывания, и вместе с тем дать вообще и каждому возможность улучшать свои жизненный потребности. На такой благодетельной мете усилены меновые пункты, куда приезд горца и нашего промышленника мог бы свободно завязать дружественные между ними связи посредством торгового интереса, всегда и верно сближающие к взаимным сношениям, доверию и кредиту. Этими глубокими политическими соображениями, разрешается умственная способность горцев к промышленным отношениям от ограниченных понятий, исчезает постепенно невежество и, умягчая нравы, введет их незаметно в заботливую и тихую предприимчивость. Следовательно человек, встречаясь на каждом шагу с предоставленными ему выгодами, невольно должен будет забывать свои буйные навыки и сам по себе перейдет от крайности кровавой к тихому спокойствие. Вот мудрая идея великого человека, от которой можно ожидать верного плода. Трудно первоначально проложить тропу: но время и терпение откроет в последствие широкий путь, ибо нет тех препятствий, которых бы ум человеческий не мог преодолеть.

На таких твердых началах учреждены по новому образованно меновые дворы и к прочей промышленности присоединена казенная соль, не с теми видами, чтобы от сбыту ее в таком незначущем количестве можно было извлекать выгоды, но чтобы сделать верный приступ к заманке горцев на эти пункты, куда должны были присоединяться, как главные деятели, наши промышленники, [48] завязать с ними тесное сближение в торговых отношениях и указать взаимную выгоду. Горцы, при всем вражденном недоверии, скоро поняли благодетельное участие к их положению, а встречаясь при меновых дворах с нашими торговцами, обратили внимание на промышленность. Отсюда открылась добрая воля дикарей к новым занятиям, и опыт убедил в выгодах сбыта горских произведений и изделий, в руки наших торговцев, всегда предлагающих услуги свои с умением и ласкою. Таким порядком начали переходить товары, меною и за деньги, друг к другу и горцы, возвращаясь в дома свои, привозили семейству новые и невиданные еще ими подарки; они начали привыкать к спокойному и полезному приобретению, и вместе с тем дорожить взаимным столкновением с людьми по промышленности. Вот существенные доказательства, что чем более народного сцепления в торговых отношениях, тем ближе можно достигнуть до желаемого результата: эти убеждения утверждены вековыми опытами; они исчислены историями и, проходя постоянно чрез все времена, не могли измениться в своем направлении. И потому, по приводимым доказательствам, одна общая свободная торговля может принести существенную пользу, по тем соображениям: что горцы, приучась от колыбели сносить терпеливо всякое лишение, легко могут удовлетворять свои недостатки, на привычные для домашнего обихода изделия и оставаться в прежнем усыплении, не обращая далее заманчивого внимания ни на улучшение переданного от отцев их искусства, ни на деятельные изыскания других богатых сокровищ, сокрытых в тайниках чудной Кавказской горной природы, чтобы посредством трудов, можно было разветвить промышленную деятельность, где собственность ими добываемая тихими трудами, проходя между многим купечеством нашим, не могла впадать в руки одного лица, подвергаясь расчетам вредной монополии. Такой порядок в общей свободной торговле не разъединяет, но сплачивает обе стороны и развязываете ход промышленных дел во всех его отраслях и изгибах. Я бы [49] много мог привести истин в доказательства успехов промышленной связи нашей с горцами, при постоянном продолжении и средствах неразлучных с действиями, к достижению прямой и более полезной в политических отношениях цели: но этот предмет удалил бы меня от настоящего.

Описавши нравы и обычаи в военном и гражданском духе во всех тех горских племенах, которые более близки к общему их порядку, я должен упомянуть и о тех, которые имеют некоторое исключение в обычаях, нравах и общежительстве, как-то: Башлы-Баевцы, поселившиеся за Кубанью, ведут свое происхождение от Монгол, тип их более похож на калмыцкий, но вера магометанская. Этот народ мало воинствен и трудолюбив, домашний быт их отличается от прочих горцев неопрятностию, но они добродушнее, не столь свирепы и словоохотливы, любят веселиться и угощать. В прежние времена Башлы-Баевцы, придерживались бесчеловечному обычаю предков, зарывать в могилы живых дряхлых, глубокой старости родителей и родственников своих, без всякого сострадания: никакая мольба, никакое убеждение не могло избавить обреченной жертвы от мучительной смерти,– все это исполнялось как долг сыновней любви. Ныне этот варварский обряд не существует более, он смягчен до шутовства: старых людей мужеского пола, лишенных, по дряхлости лет, сил быть полезными для семейства, одевают в женское платье и переводят с процессией в женское отделение, как будто исключая его из рода мужеского, где он и должен окончить жизнь свою чуждым ласке детей своих.

Карачаевцы, живущие на высотах под Эльборусом, хотя народ немногочислен, но храбрый, имея врагами своими, с правой стороны Закубанцев, а с левой Кабарду, никогда еще не был побежден и самостоятельность его еще более наводит страх на неспокойных соседей. В 1828 году, это племя состоящее отдельно из пяти небольших деревень, много наносило в границах наших беспокойства и тревог, а потому [50] и обратило на себя особенное внимание здешнего Начальства Командующий Войсками на Кавказской линии, Генерал от кавалерии Эммануель первый понял эту важность, и первый обратил внимание утвердить с этим народом доброе согласие, поставить их, по самой местности, щитом препятствия к соединению двух сильных народов, ко вреду жителей центральной полосы Кавказа. К приведению в исполнение хорошо и прочно обдуманного плана, г. Эммануель, не смотря на неприступность местности, собрал небольшой отряд и, двинувшись к Карачаям, достиг до так называемой Кинжал горы, далее он не мог следовать с кавалериею и орудиями. Общество Карачаевского народа, никогда не ожидавшее видеть во владениях своих Русских, и не дожидаясь дальнего движения, выслала к отряду избранных депутатов, узнать о намерении начальствующего Русскими войсками. Эммануель обласкал их, потом предложил условия быть покорными престолу Государя Императора; депутаты, не противясь предложению его, принесли от имени народа присягу в покорности, и с того времяни свято сохраняют свою преданность. А так как Карачаевское общество имеет поселение свое на таком пункт, которого миновать нельзя, то и сообщение Закубанцев с Кабардою делается недоступным, тем более что предгории и плоскости, занятые нашими кордонам и, отнимают уже у враждебных народов всякую возможность на покушение впадать партиями в наши пределы, в особенности в центре линии. Карачаевский народ есть потомок Монгольских татар, и не смотря на связь близко обитающих к ним других племен, сохранил свой язык с некоторым изменением вкравшихся сторонних слове. Обществом их управляют пять старшин и это достоинство есть потомственное. Вообще Карачаевцы отличаются от прочих горцев опрятностию одежды, чистотою домашней жизни, любезностию в обращении и верностию данного слова; впрочем все обряды религии исполняются по вере Сунитской, они имеют народного Эфендия (главного духовника) и [51] прочее низшее духовенство. Мужчины среднего росту и стройны, белолицы и большею частию с голубыми, блестящими глазами, в особенности женский пол красив. Лошади их считаются из лучших Кавказских пород, они более ценны смелостию своею в езде по скалистым и крутым тропам; шаг их верен и спокоен: – вы давши свободу своему коню, можете безбоязненно проехать по такому неприступному пути, где только может уместится копыто лошади вашей и где ни одна из других пород не может сделать ни одного шага, да и вы, сколько бы ни желали, не можете принудить это животное идти по такой почти отвесной крутизне, где инстинкт самохранения удерживает ее со всем упрямством, свойственным животному. Овцы их также особой породы, шерсть необыкновенно длинная, тонкая и мягкая, как кашемир.

За ними следуют, с левой стороны по протяженно цепи гор, ближайшие соседи Уруспиевцы, потом Баксанцы, Чегемцы, Болкарцы, Хуламцы и Дигорцы – племена Ассов, бывшие христиане, но не будучи поддерживаемы в православии, обратились в невежество и приняли исламизм, слабо исполняемый. Эти племена имеют жилища свои между высотами снежных гор и более миролюбивы, нежели воинственны; каменистая местность не допускает их заниматься хлебопашеством, все их посевы заключаются в нескольких саженях, с трудом и едва обработанной, земли, для кукурузы, или ячменя; из первой приготовляют муку и пекут лепешки под горячею золою, или чореки в вырытых на два фута глубины и на 1 1/2 в диаметре ямах; эти ямы к верху уже, их обмазывают тщательно глиною; в яму кладут дрова и зажигают: когда стены придут от жару в известную температуру, тогда из приготовленного теста, разделывают в полвершка, или тоньше лепешки, и женщина с закрытым лицем, кроме одних глаз, прилепляет одну пышку подле другой к боковым краям ямы, и по мере времени снимают каждую из них железным крючком. Этот хлеб довольно вкусен, если еще не остыл, но [52] после делается тверд, как мягкой камень, и так сытен, что небольшого куска довольно для насыщения, особливо бесприхотливому горцу.

Из ячменя Осетины варят отличное пиво, которое вкусом и тонкостию не уступает нашим лучшим, но оно очень крепко и с особенною горечью. Осетинское пиво и сыр славятся во всем Кавказском и Закавказском крае. Скотоводство самое бедное, коров заменяют козы, и самый богатый из них не более имеет ста штук; молоком этих животных они питаются с семействами и выделывают сыр. Лошадей редко кто имеет, они заменяются ослами, на которых возят всякую потребность. Язык их совершенно особенный, богат в выражениях и приятен для слуха. Духовенства очень мало, а потому они и примешивают к магометанским догматам, идолопоклоннические обряды предков своих. Мужчины их более среднего роста, дурно сложены; но женщины стройны и почти вообще блондинки с голубыми, темно-синими и черными глазами, с нежною белизною. Осетинки далеко превосходят черкешенок, хотя последние и занимают, как античные красавицы, первое место у всех поэтов; по крайней мере я, по долговремянной и бродячей жизни моей на Кавказе, не встречал еще кроме двух или трех черкешенок в полном смысле красавиц. Они все вообще тонки, безе всяких черте отличающих красивую форму, щедушны, с впалою грудью, узко-продолговатым лицем, тонким носом, смуглы и не имеют той грации, которая бы остановила глаз мужчины; молодость их так же скоро проходяща: одним словом красота черкешенок можете зарождаться только в поэтическом воображении, но несущественная. А потому горянки имеют несравненное преимущество противу обитательниц равнин. В этих подснежных красавицах, редко встречается лице простое без приятности, или уродливого сложения. В каждой деревни можно найти несколько совершенных красавиц, готовых во всех нациях оспаривать свои достоинства. К этим физическим совершенствам, горная женщина [53] обладает нежным пронзающим до души взглядом, приятною миною и столько имеет кокетливого очарования, от которого едва ли не растопится самое ледяное сердце. Осетинки вообще свободны и в большом уважении у мужчин, редко можно найти ревнивого мужа, укрывающего жен своих от глаз сторонних: такой поступок уронил бы его во мнении своих соотечественников и вооружил бы все женское поколение, готовое защищать свободу свою открытою и жестокою силою. Всякая горная женщина мастерски умеет управлять оружием – это чистые спартанки нашего века. – Мстить за оскорбление, и любить безотчетно со всею пылкостию души, есть лучшая их добродетель. Все увеселения Осетинок заключаются в хороводах, собирающихся в летнее время, в любимых заветных рощах: здесь они поют, пляшут и выдумывают разные игры. А в день праздника Великомученика Георгия, 23 Апреля, ими уважаемого, все молодые женщины и девицы, в лучших нарядах, приготовляют куклу, не более в два с половиною фута, обвешивают ее разными манистами, и на сделанных в роде портшеза носилках, носяте на себе, сперва по улицам деревни, а потом в рощу: там становят на площадку и взявшись рука за руку поют, кружась тихо и грациозно; в этом напеве они просят, чтобы Боге даровал им изобилие урожая и не иссушил посеянного зерна, вместе с тем поливают куклу водою. После этой процессии статую оставляют по средине лужайки, а сами разделяются на разные партии и расходятся: каждая под свое заветное, огромное ветвистое дерево, в тени которого они пируют до самой ночи, потом берут кумира, уходят по домам. Вообще напев осетин приятный, голоса нежны и согласны. Женщины этого племени, как вообще у горцев, управляют домашними заботами, а мужчины, кроме охоты на зверя, грабежей и праздности, ничем не занимаются: они как гости и в семейном быту, не обращают внимания на труды своих подруг, ими управляет одна из старших. Горцы сколько ни сладострастны, но редко можно найти из простого народа, который бы, даже при состоянии, имел [54] двух или трех жен: такая роскошь принадлежит одним вельможам. Эти два класса отличаются от прочего нисшего народа, всевозможною роскошью им одним доступною, и потому во всех горах ханств, мало можно найти не торгующего гражданина, кроме слуг. Все площади их заняты караван-сараями (гостинный двор) и отдельно лавочками или мастерскими. В этих торговых заведениях вы найдете все азиатские фабричные шелковые и бумажные изделия, всех родов фрукты, доставляемые из Персии, и своего произрастения, исключая апельсин. Для горных Дагестанских и прибрежных к Каспийскому морю городских жителей, сады и фонтаны чистой кристальной горной воды есть роскошь в высшей степени; в летнее знойное время они наслаждаются приятною прохладою и всеми удовольствиями азиатской неги. Здесь от знати до последнего бедняка все имеют свои сады и садики с фруктовыми деревьями, и всякий из них наслаждается с полным восторгом; в этих садах вы встретите нарочито устроенные цветники из роз, лилии и других свойственных климату цветочных растений. Все азиатцы, исключая горных полудикарей, имеют страсть к цветам, но преимущественнее любят розу, из которой варят в меду варенья, гонять воду, извлекают розовое масло.

Растительность левой стороны Кавказского края чрезвычайно роскошна, садовые деревья суть: персики, абрикосы, разных сортов груши, бергамоты, сливы всех сортов и цвета, яблоки, в особенности зимние, чрезвычайного вкуса и сочности, смородина, крыжовник, гранаты, винные ягоды, финики, миндаль, фисташки, и разных сортов виноград необыкновенного аромата и сладости, из которого приготовляют изюм; грецкие и мелкие орехи, а также каштаны довольно крупной величины и мясисты. Из диких пород по всему пространству Кавказа: сосна, дуб, карагучь, клен, бучина, дикий грецкий орех, чинар, дикая пальма, кипарисе, липа и другие сорты; флора Дагестанская и вообще всего края роскошна и богата. Один Бакинский округ беден растительностию по неспособности земли, наполненной источниками земляного масла и солонцами, [55] перемешанными с волканическою золистою землею; на этой почив изобильно растет шафран, собираемый весною и осенью, и часть виноградника. Бака не имеет ни речной, ни горной чистой воды; ее колодцы высеченные на каменном грунте, глубиною до 30 фут. и более, наполнены солоноватою водою с нефьтяным запахом.

В Баке есть одно замечательное место называемое огненною землею, расстоянием от города верстах в 15-ти, на этой плоскости выстроены пагоды, живущих здесь огнепоклонников или гебров. Эти монашествующие труженики обрекают себя на разные искажения, и в такой, избранной по воле своей, уродливости, остаются на всю жизнь. Огонь добываемый ими служит святынею и на другие домашние потребности, для чего они делают из глины цилиндры, в диаметре нижнего конца в вершок, верхний же конец в 1/2 верш.; эти трубочки длиною в фут и несколько более. Когда нужно извлечь огонь, тогда берут небольшую палку и провертывают ею в земле отверстие, на известную глубину; над этим отверстием ставят глиняную трубку, к поверхности коей подносят зажженную свечу; от прикосновения ее воспламеняется газ. Такого рода светильников можно иметь сколько кому угодно – но если бы нужно было остановить огненный поток, тогда закрывается сверху трубка глиняным кружком и пламя исчезает.

Все города восточной и северной стороны Дагестана не имеют в себе ничего достопримечательного, они вообще единообразны с узкими кривыми улицами, некрасиввм строением, исключая Дербента, знаменитого только своею древностию и оградою, выложенною из огромной величины камней; вокруг города стены Дербента и часть ее называемая Дубары, оканчиваются более на полверсты в море. Здесь заслуживают внимание, два водохранилища, принимающие воду с гор посредством проведенных труб ²³; [56] вода впадает в два огромные бассейна, устроенные из тесанного камня со сводами, обштукатуренными внутри и отверстиями в верху для воздуха. Эти хранилища наполняются до известной высоты горною, как кристалл, водою и отсюда, по таким же проводам, ниспадает по всем направлениям в городе, лежащий на покатости, так что каждый дом имеет во дворе своем неистощимый бассейн.

Впрочем, все горные города и лучшие деревни богаты прекрасною водою, в устроенных фонтанах. Вода есть одна из первых потребностей азиатской роскоши, и поэтому везде, на безлюдных распутиях, устроены караван-сараи, для путников проходящих и проезжающих. Они не имеют содержателей, и свободны всегда принять странников под покров свой, без всякой платы, как будто общая принадлежность. При каждом из них вы найдете фонтан с каменным бассейном или колодезь с корытом для пойла животных.

О преданиях.

Из всех племен населяющих Кавказские горы и равнины, ни одно не имеет положительного понятия о своем происхождении и о прочих исторических сведениях: они не изучали изустных преданий о событиях, случившихся в жизни предков их; все что известно им, не углубляется в давно прошедшее, этот круг очерчен не далее дедовского времени, исключая Лезгин, признающих себя выходцами из Индии. Одни Кабардинцы имеют неясное убеждение, почитая себя пришлецами из Аравии, с Ханом по имени Абун ²⁴, и поселенцами на Восточном берегу Черного моря; но как прежде они именовались, ничего не осталось в их изустной хронике. Вот все, что сбережено в потомстве нынешних, так называемых, Черкес: первый хан их был Абун, второй Инал и [57] последний Адыге. Инал был христианин, носил на шеи золотой крест, хотя они не знают соседей своих христиан, от которых был крещен Инал; но вероятно, Греки, жившие колониями на Восточном берегу Черного моря, обратили как самого Князя, так и многих подданных его в веру Христа. Основываясь на этих данных, должно полагать, что некоторые зодчества ныне уцелевшие в горах, были произведения Греческого, сами же Черкесы, по дикому невежеству своему, не имели никакого понятия в искусствах. От последнего владельца своего они получили звание Адыге, сохранившееся до настоящего времени. Потом это племя было вытеснено, из первых жилищ своих, другими пришедшими народами; по какими именно, не осталось никаких следов в их памяти; за тем оставивши и вторые места, от частых набегов Крымских татар, переселились к Бештовским горам, а с последних мест, занятых Русскими, подались к цепи снеговых гор и расположились при реках: Малке, Баксане, Чегему, Шалухе, Нальчику, Чорек, Урух и проч. Вот все, что осталось в изустной истории Кабардннцсв. Но почему дали им название Черкес, им вовсе неизвестно, да и на языке их нет слова Черкес. Многие полагают, что имя Шархез происходит от Персидского (поганый), но это ничем не доказывается: во первых, прибытие их на Кавказ из Аравии с ханом Абун, никогда не сближало это племя ни по местности первого поселения, ни при двух последовавших за тем, с Персидскими границами, где бы, по образу дикой жизни и по необузданной воли, можно было иметь причину придать им имя поганых; во вторых, ближе они могли быть известными Абхазии, Карталинии или Имеретии, от которых и получить сходное с жизнию их наименование, но и в языке Абхазском, Грузинском и даже Армянском, нет переводного слова Черкес. Ближе всего можно принять за факт, что это имя происходит от собственного чары (ступня) и кес, от глагола, резать, данного им Крымскими татарами, бывшими их врагами: ибо этот народ, находясь в самом диком состоянии, не только [58] имел, но и удерживает до нашего времени обычаи, заменять нужды свои грабежами. Он впадал, разбойнически, к соседям своим, даже в Крыме, и между добычею, брал в плен мужеский и женский пол: первый покорял невольничеству, а последних упрочивал за собою брачным союзом; но как были нередкие случаи побегам невольников, то необходимость заставила их прибегать к самым крайним мерам, разрезывать у виновных пятки и засыпать в раны мелко рубленный конский волос, и потом залечивать: хотя эта жестокая операция не была помехою производить работы, но отнимала всякую возможность на покушение к дальнему побегу, и поэтому, на татарском языке, увековечили за собою имя чарыкес. Эта истина подтверждается многими случаями, и последний из них я помещаю здесь в доказательство. В 1832 году был взят в плен чиновник Шаров, и когда потерял всякую надежду на выкуп, он, избравши удобное время, решился бежать, был пойман и наказан телесно, но запавшая мысль к освобождению себя из под тяжкого ига никогда его не покидала; им сделана была попытка к другому побегу, но судьба не оставляла преследовать несчастного,– он отыскан в лесу и привезен в аул, его наказали с двойною жестокостию, заковали в цепи при удвоенном надзоре. Этого наказания страдалец не мог перенести и более четырех месяцев был в ранах; но когда исцелился, то хозяева, не желая оставлять его праздным, ослабили присмотр и начали употреблять в разные работы. За всем тем горькое чувство страдальца, оторванного судьбою от нежно любимого им семейства, как камень лежало на сердце бедняка, и все мысли его были наполнены надеждою вознаградить неудачу первых двух покушений. Он в одну ночь сделал третий побег, но, не знавши местности, бродил четверо суток по лесу, стараясь днем укрываться в дебрях, а в ночь пускался в путь наудачу, не имея в памяти в какую сторону принять направление к границам нашим: все упование его было возложено на милосердие Божие. Но страдалец, не достиг своей цели, на пятые сутки был пойман и отвезен в тот аул, [59] где содержался, в ожидании тяжкого телесного наказания, как сверх всякого чаяния он был выведен на площадь, где собрался ожидающий виновного народ и между ими все содержащееся в этом ауле пленные, несчастный был связан ремнями и положен на землю: здесь, в казнь прочим невольникам, разрезали ему на обеих ногах пятки, всыпали в раны конский волос, и, стянувши тщательно, сделали перевязку; рана залечена была в шесть недель, но мученик, потеряв уже вею надежду увидеть тех, которых любило его сердце, упал духом и, истощаясь в физических и душевных силах, принял мученический венец. Таких событий, сохранившихся в памяти моей, я мог бы привесть более, но это будет отступлением от моей цели!

В племенах, обитающих на левом фланге, начиная от Чечьни до ханств Дагестанских и Дербента, подобного варварства не существует: оно неотъемлемо или наследственно принадлежите одним Черкесам. Все же прочие горные дикари, по врожденной свирепости своей, имеют обычаи содержать пленных в оковах и стараются дать им возможность на выкуп своего невольничества, предоставляя иметь переписку с родными, знакомыми или начальством, верно передают получаемые ответы и по этому располагают пленным, Если из переписки заключенного, они видят свои непременные выгоды, тогда участь страдающего улучшивается некоторым облегчением от тяжких цепей и содержанием; когда же начинает теряться надежда на получение ожидаемого выкупа, тогда усугубляются постепенно всевозможный истязания, дабы понудить страдальца к старанию заплатить за себя положенную цену. Здесь привожу в пример одно обстоятельство, случившееся в 1816 году, с родным братом моим майором Павлом Швецовым, служившим в бывшем Грузинском Гренадерском полку, любимым учеником славного Генерала Котляревского, известного всей России, своими воинскими доблестями. Давно не видавшись с родными, брат мой, взяв отпуск, выехал из Шемахи, и чтобы сократить путь, отправился на Баку, Кубу чрез Дербент, [60] Дагестаном и по Кумыкской плоскости до г. Кизляра, где один из старших братьев наших был полициймейстером. Не доезжая до города шести верст, он был встречен залпом ружейных выстрелов, хищническою партиею из 50-ти человек, скрывавшеюся в засаде среди густого камыша, простирающегося на 9 верст от Лащуринского карантина до реки Терека. Удачное направление ружейного огня, лишило Швецова из числа 19 спутников, одиннадцати человек убитыми наповал, трое были тяжело ранены, три же Кумыка, ехавшие с ним, обратились в бегство. Брат мой остался один с двумя деньщиками, бывшими при вьючных лошадях; в это время хищники начали делать на добычу свою натиск ее лицевой стороны, но Швецов с саблею в руке, защищаясь со всем мужеством, трех тяжело ранил и навел такой страх, что разбойники, не желая застрелить его, не имели духу кинуться массою и обезоружить сопротивника; брат, видевши нерешимость их, более воодушевился защитою, в надежде, не подоспеете ли на помощь из проходящих нередко по этому тракту команде. Наконец, не видя спасения, он начал ослабевать в силах, и в то самое время, один из Чеченцов скрытно зашел ему в тыл и подкравшись ударил в затылок ружейным дулом, от этого сотрясения брат мой потерял память и был схвачен, тут же связали ему руки и чтобы не мог кричать завязали рот, а с добычею, доставшеюся от убитых и от вьюков брата моего, с деньщиками при нем бывшими обратились не прямо к горам, но далее в камыши, по направлению к Каспийскому морю. Когда весть дошла до Кизляра о сделанном партиею хищников нападении на проезжих, старший брат, по какому то предчувствию, собравши отчаянных жителей из татар до 60-ти человек, пустился к месту происшествия, чтобы по открытым следам преследовать разбойников, а узнавши от раненных что брат наш был взят в плен, он тотчас обрезал следы и быстро понесся за неприятелем: партия была открыта и хищники видели себя в затруднительном положении, дали знать [61] преследователям, не начинать дела и в это самое время вывели пленного вперед, с обнаженными кинжалами. Тогда Чеченцы объявили о готовности своей драться до последнего с тем, что неминуемою жертвою будет пленный и в эту минуту развязали ему рот: несчастный, видевши неизбежную погибель, просил брата не домогаться о спасении его, и с полного надеждою на милосердие Всевышнего, покорился своей участи. Преследователи возвратились, принявши от хищников отпущенного ими одного из двух деньщиков, а партия, обеспечившись безопасностию и развязавши руки пленного, обратилась к горам.

Подъезжая к аулу Большой Атаге, партия, по обычаю всех горных племен, возвестила жителям удачный подвиг свой, и с торжеством стрельбы из ружей, вызвало всех на встречу удалой дружине: все, что только могло учавствовать в этой радости, теснилось около пленного, многие плевали на него, а некоторые вынув кинжалы показывали намерение как бы они славно нанесли ему удар, но были отгоняемы приставниками к пленному.

Когда вся восторженность утихла, пленного отдали на сбережение одному из почетных стариков. Несчастного посадили в особенное отделение сакли, заковали в кандалы и цепь, надетую поперег и протянутою сквозь стены в смежное отделение, приставили караульных, деньщика же оставили на свободе и дозволили ему находиться при своем господине. Но как дикари полагали добычу свою за знатного чиновника, то, не смотря на обычай снимать с пленных в пользу свою всю одежду и заменять ее ветхим и грубым рубищем, брата моего оставили в том, в чем он был взят, даже не дотронулись до крестов, на нем бывших. В таком положении он оставался до двух месяцев. Чеченцы, не видевши со стороны заключенная никаких замыслов к побегу, облегчили цепи и улучшили содержание, а наконец предложили ему писать к родным и хлопотать о выкупе, – назначив цену 10-ть араб (род телеги) серебрянной монеты. С этим письмом послан был на линию деньщик его, который, по преданности своей к господину, исправно и с охотою [62] исполнил свое поручение. Письмо отдано было бывшему на Кавказ командующему войсками Генерал-Майору Дельпоцо, от него передано матери нашей, с тем, чтобы она в ответе своем к сыну нисколько не упоминала о намерении Правительства, с целию принудить их образумиться в неслыханной назначаемой ими цене. Ответ был послан с нескольким бельем, с тем же деньщиком. Полученное письмо наперед прочтено было нашими беглыми грамотеями, всем же присланным воспользовался содержатель пленного, одно письмо передано брату, из которого они не видели никакой надежды к своему освобождению, но не упадал духом, возлагая теплое упование на Всевышнего. После первой попытки, Чеченцы несколько стеснили положение содержащегося и принуждали его повторять письмо о выкупе, назначив 250,000 руб. серебром. В то время родственники наши, Кабардинские и Ногайские владельцы, собрали отчаянных молодцов до полутораста человек и тайно отправили в Чечьню с тем, во чтобы не стало, выкрасть пленного, но старание их не было удачно: Чеченцы, узнавши о намерении скрывавшейся в лесах партии, вырыли яму глубиною до 4-х аршин и шириною в три, поставили к одной стороне столб, и заковав ноги и руки несчастного, с цепью поперег, утвержденною в столбе, опустили в это подземельное жилище, бросив туда для подстилки пук саломы, яма была закрыта досками с небольшими отверстиями для воздуха; в таком неутешительном положении страдалец должен был провести грустную жизнь свою год и четыре месяца. Но когда уведомлен был о несчастии брата моего, благородный и храбрый Генерал Петр Степанович Котляревский и сообщил доброму приятелю своему Контр-Адмиралу Головину, эти два благородные товарища, знавши брата моего как известного воина, разделявшего славу Русского оружия при Асландузе, Ленкоране и прочих местах, приняли самое близкое участие. Они первые сделали пожертвование на выкуп храброго сослуживца своего, опубликуя в газетах, приглашали всех желающих к посильной жертве, на освобождение доблестного воина, из рук дикого варварства. [63] Эта весть, с быстротою молнии, пронеслась по всей России, даже по рядам войск и все соотечественники, всегда с радушием отличающим сердце русское, Готовы были лететь на помощь ближняго. Начались пожертвования с полною щедростию так, что корпус бывшего Графа Воронцова принял самое теплое участие, не исключая нижних чинов пожертвовавших половиною третного жалованья на выкуп военного товарища. Все эти пожертвования собирались в одну кассу, до времяни приезда на Кавказ Главнокомандующего Генерал от Артиллерии Алексея Петровича Ермолова; с прибытием его в г. Георгиевск, он не мог лично своею особою сделать распоряжение об освобождении пленного, по причине поспешного выезда своего в Тифлис и оттоле посольством в Персию, но в собственноручном письме его к матери нашей, которое я сохранил в подлиннике и помещаю здесь точную копию. Вот, что он писал, от 1-го Февраля 1817 г., из Тифлиса:

«Милостивая Государыня Анна Ивановна. Если бы не знал я сколько терпит несчастный сын ваш в плену у Чеченцов, довольно мне страдания вашего, и вашего семейства, чтобы принять к сердцу участь его. Уверяю вас, Милостивая Государыня, что не упускаю ни одного из средств, которое может способствовать к его освобождению. «Может быть были бы действительнее они, ежели бы в начале употреблены были, но столько прошло времяни и так доселе мало обращено стараний, что на мою долю остались все трудности и с чрезвычайною медленностию сопряженные успехи, которым сверх того препятствует скорой отъезд мой в Персию. Честию отвечаю вам, что заступающему место мое поставлено будет в особенную обязанность обратить на участь сына вашего возможное внимание, и он столько же усердно будет о томе заботиться, как и я сам. Нас всех должна побуждать к тому обязанность пещись об участи товарищей по службе. После письма его к родным, вами ко мне доставленного, я относился к Генералу Дельпоцо и поручил ему требовать решительнее от арестованных князей, его [64] освобождения. – Я надеюсь что он ничего не упустит из виду, особливо когда я и часто, и настоятельно того требую. Сверх того ожидаю я также ответа от людей со стороны моей употребленных. С совершенным почтением имею честь быть».

Прибывши к месту, при всех многотрудных заботах своих в новом еще для него крае, он не забыл сделать распоряжения об участи страдальца, и с полным наставлением, предписал Генералу Дельпоцо вызвать всех Кумыкских князей и владельцев, чрез земли которых провезен был Майор Швецов, предложить им решительные меры освободить и доставить его в г. Кизляр, непременно чрез десять дней, до того же всех их содержать под строжайшим караулом с тем, что если пленный не будет освобожден в назначенный срок, то они все, в числе осьмнадцати человек, будут повешены на бастионах крепости. Такое решительное условие заставило арестованных владельцев думать о своей жизни; тут же посланы были от них приверженцы в большую атагу, для выкупа пленного. Эти поверенные склонили хищников на цену десяти тысяч рублей серебром и, утвердив договор ручательством, возвратились с этою приятною вестию в Кизляр. По доставленному от них сведению отправлен был для принятия пленника, отряд войск с орудиями, к назначенному со стороны Чеченцов пункту, куда должен был доставиться узник. Несчастный не был извещен о мерах правительства, он уже более не получал никаких известий о его участи, эта надежда угасла в страдальческой душе его и отчаяние кружилось в мыслях неутешного, тем более он знал хорошо обычай этого варварского народа,– знал, что все, лишенные средств освободиться из тяжкого плена выкупом, не передавались продажею другим племенам и не уходили в глубь Азии, но были жертвою всех мучений, какие только может изобресть злость человека: в таком настроенном духе ему оставалось ожидать судьбы своей, и все мысли его заняты были роковою минутою. О! такая участь человека ужаснее всех несчастий, всех тяжелых душевных скорбей! здесь [65] живое разумное существо, в лучшем цвете лет, должно лишиться приятных утех земных радостей, надежд и всего, что было мило для сердца, и как лишиться! мученическим страданием медленной смерти. В одно время, при первых петухах, несчастный пробужден был не от сна, но от тяжелой дремоты, стуком покрывавших его досок, – при этом неожиданном случае сердце замерло у страдальца: вдруг представилась ему мысль о последней минуте его жизни, и что роковой час пробил, когда ему надобно предстать на позорное место собравшегося народа, где он, неосужденный, должен быть привязан к дереву, и где всякий, от стара до детей 8-ми летнего возраста, будут наносить обреченной жертве не смертельные, но легкие удары ножом или другим орудием до самой последней минуты жизни мученика – это ужасно! Несчастного освободили от столба, и опустя к нему веревку дали знать, чтобы он ухватился за конец ее, его вытащили из ямы, сняли цепи, освободили от оков, и завязав крепко глаза, подвели лошадей, на одну из них был посажен пленный, а на других двух сели провожатые и отправились в неизвестный путь. – Вот минута для несчастная, расстроенного уже мыслями: его воображению представлялась ужасная картина; рассеянный разум страждущая, не мог остановиться ни на чем утешительном, и смерть, в полном ужасе, овладела его геройскою душею. Путешествие их продолжалось довольно долго и безмолвно, сердце страдальца стеснялось по мере медленной езды и глубокая молчания сопровождавших, наконец он стал прислушиваться в какой то невнятной шум, принятый им за место своей мучительной казни: этот момент обратил все мысли его к Царю Небесному, и предав преждевремянно в руки Господни дух свой с жаркою молитвою, он принял заочно благословение от матери, и обнявши мысленно всех родных и друзей, стал более спокойно ожидать своей гибели. Между тем гомон более и более приближался к ним, и вдруг лошади остановились, его сняли с седла и поставили среди дороги, [66] не развязывая глаз; в это время несчастный мог только слышать обратный топот лошадей удаляющихся проводников, но не в состоянии был понять причины их отъезда, так сильно душа его была занята приближающимся говором, что он не в силах был решиться снять с глаз повязку; а шум более приближался к нему, и вдруг раздался общий радостный крик: но как несчастный занят был только своею участью то и не мог различить восторгов спасителей своих, на родном языке произносимых, и стоял как онемелый в том же положении, в котором поставлен, подоспевшие к нему товарищи, развязали глаза и начали обнимать страдальца, но он не трогался с места, как очарованный, лишенный рассудка, и наконец зарыдал и бросился обнимать друзей своих. Эти сладостные слезы облегчили грудь, наполненную тяжелыми воспоминаниями едва минувшего: но и эта восторженность была первым ощущением, последствия же жестокой неволи и предстоявшей грозной участи, расстроили умственные способности его, надобно было время, чтобы нервный порядок возымел правильное направление. Попечение родных и участие друзей, достигли своей цели; наконец этот страдалец пришел в первобытное свое состояние заботливостию близких его к сердцу и остались одни следы от тяжких оков, на опухлых ногах несчастного.

Главнокомандующий Генерал Ермолов, возвратясь из персидского посольства, принял храброго майора с особенным вниманием и ласкою, оживляющею душу каждого воина, служившего под руководством незабвенного Котляревского, а тем более любимого ученика его.

Приведенными здесь событиями, я не хотел выставить подвиги родного брата моего, воспитанного мною после покойного отца, в чине поручика, и не смею преувеличивать доблестных достоинств его, известных всему Кавказу, хотя такие храбрые офицеры и много подобных им стираются из памяти рукою времяни. Этим примером, я желал только ознакомить читателя с обычаями горских народов, в отношении к пленным и подкрепить [67] доказательствами факт, что одно только племя Адыге имело в обычаях разрезывать неблагонадежным пленникам пятки, от чего и получило название Чары-кез. Некоторые же племена имеют другие свои жестокости с попавшимися в руки их несчастными: одни из них оставляют у себя в тяжких работах, и стараются склонить принять магометанскую веру, согласных освобождают от всех работ, дают ему жену и обзаведя хозяйством причисляют к гражданству; другие продают невольников из рук в руки, и, наконец, бедный узник исчезает в самых отдаленных странах Азии, если только он молод и силен. После освобождения из плену, брат мой, бывши на лучшем замечании Главнокомандующего, заслужил полную доверенность, был повышаем в чины и награждаем за свою храбрость другими отличиями, а достигши чина Полковника, назначен полковым командиром Куринского Пехотного полка, что ныне полк Светлейшего Князя Воронцова. Штаб полка был в г. Дербенте, где этот славный офицер, не достигши лестных надежд, обещавших ему в будущем блестящую карьеру, от приключившейся сильной простуды, окончил в 1822 году жизнь свою к прискорбию родных, друзей и боевых товарищей. Он был похоронен близ друга и боевого товарища Полковника Верховского, убитого изменою от воспитанника своего Амалат-Бека. Прах брата моего, и в этом последнем убежище, не мог оставаться покойным: Амалат, влюбясь в дочь Аварского Хана, добивался руки ее, но отец, по желанию которого было совершено убийство Верховского, не хотел остановить жадного мщения своего на уверении Амалат-Бека он требовал в доказательство, головы врага, преследовавшего все изменнические замыслы этого изувера, противу русских, тогда как, по ходатайству главного Начальника Кавказская края, он был отличен Государем Императором, званием Генерал-Майора и другими щедрыми наградами. Амалат-Бек, ни сказавши ни слова, пустился к Дербенту, и по указанию живущего близ города горца, прибыл на кладбище среди ночи, и не смотря [68] на полный свет луны, они ошибкою, оставя прах прежде погребенного Верховского спокойным, отрыли могилу брата моего, отрубили ему голову и руку. С этим подарком Амалат-Бек явился, с радостию сердца, к отцу своей возлюбленной, но старик был уже одержим до последних сил жестокою желчною горячкою и не мог выдержать ужасной картины, выложенной пред его глазами, – тут же испустил дух, в это время вбежала Ханьша, мать Султании, ненавидевшая Амалат-Бека. По ее приказу нукерам (придворным), кости были отданы обратно привезшему их, и Амалат-Бек выгнан из Ханства. Это происшествие можно видеть из повести Марлинского о Амалат-Беке. Наконец я заключаю рассказ мой, с душевным прискорбием, не только об остатке страдальческой жизни покойного и любимого мною брата, но что и спокойствие праха его было нарушено рукою злодея. Так судьба играет нами смертными! Окончивши два рассказа о случившихся событиях, я не старался ни распространить, или окоймить их вымышленными красотами, а если б даже и покусился на такое трудное дело, то обстоятельства и довольно важные, остановили бы меня посреди моих желаний, потому что я никогда не имел претензии на авторство, даже, в тех местах, когда пылкое воображение само собою рисует пред нами фантастические красоты и всевозможные идеалы, а мне уже безе года семьдесят, следовательно тот возрасте, в котором охлаждается все кипучее, и вместо восторженного воображения, заступает тихая истинна – клеймо старости. – Впрочем, при всем эгоизме, свойственном всем возрастам, я тысячу раз благословил бы того, кто принял бы на себя труд извлечь из простых неподдельных рассказов моих, свое красноречивое повествование: это утешило бы меня старика, при остатке дней моих. Вот вся цель и желание мое, – доброе же дело говорит само за себя!

В. ШВЕЦОВ.

Комментарии

19. Со времени подданства России, все, под имением мирных, более управляются под покровительством нашим, и самовластие владельце в ограничено нашими законами и правилами особо изданными, дабы дать всякому справедливую защиту противу сильного.

20. Адат есть суд по правам древних обычаев, шариатной же суд по разуму алкорана.

21. Набожные старики должны быть в молитвенном доме пять раз в сутки.

22. Мне случалось не один раз по обязанности службы проехать от Усть-Лабы, впадающей в Кубань, вверх по течению ее на 120 верст расстояния: на пространстве этой пустоты только два наших кордона, и в такое время когда неприязненные партии до 800 человеке, следя добычи по разным направлениям, отнимали всякую возможность к переезду. Это препятствие всегда устранялось хлебосольным знакомцем моим Хатукаевским Князем Джангиереем Керкануковым; он давал в охранение мое одного, известного во всех горах, узденя, своего кадука. С этим проводником я сам, третей, не только проезжал места всегдашней и неминуемой опасности, но на лучших угодьях по реке Лабе, представляющих прекрасные рощи и леса, останавливались и охотились по диким кабанам. Если бы хищническая партия, не заметя провожатого, окружила едущего, в таком случае защитник ваш одним словом остановит всякое злонамерение, и партия не удержит вас более ни одной минуты, напутствуя приветом благополучного пути. Вот как свято и постоянно сохраняют горцы свои обычаи.

23. По преданию, водопровод сделан Арабами, когда они завладели Дербентскою твердынею: он взят на 170 верст с высоты снеговых гор и веден с большим искусством.

24. По всем вероятиям они выведены из Аравии в числе 17 т. семейств, пришедших на Кавказ с славным полководцем Абун-Мусселимом, но под другим затерянным именем.

Текст воспроизведен по изданию: Очерк о кавказских горских племенах, с их обрядами и обычаями в гражданском, воинственном и домашнем духе // Москвитянин, № 23-24. 1855